Грин Джордж Д.. Присяжный заседатель

   — Как делишки, мужик? — спрашивает Джесс. Оливер неопределенно пожимает плечами.
   — Где был, что видел?
   — Не знаю. Не было настроения куда-нибудь идти, — бормочет Оливер.
   — В среду тренировка, помнишь?
   — Помню. Если дождя не будет.
   — Само собой. Ты видел эту штуковину? Как считаешь, не дурацкий у меня с ней вид?
   — Ты о чем?
   — Да вот же, протри глаза.
   Оливер открывает дверь, высовывается. Джесс поворачивает голову, в ухе у него маленькая серьга.
   — Ну как?
   — Класс.
   — Правда? Я вообще-то не хотел. Но Хлоя заставила. А теперь самому нравится.
   — Хлоя?
   — Да.
   Оливер хлопает глазами.
   — Хлоя Зичи?
   — Да. А разве ты не знал, что мы с ней встречаемся?
   — Та самая Хлоя, у которой здоровенные сиськи?
   — Да, сиськи классные.
   — Ты с ней целуешься?
   — Мужик, я ж тебе сказал: мы с ней встречаемся. Сам соображай.
   — Ты что, ее трахаешь?
   — Ну, если бы захотел… Поехали покатаемся. Есть о чем поговорить. Мужской разговор.
   — Не могу, ужин готовлю.
   — Ты готовишь ужин?
   — В микроволновой печи.
   — А мать твоя где?
   — Наверху.
   Снова лежит в кровати и пишет письмо, которое никуда не отправит, думает Оливер. Но Джесса эти подробности не касаются.
   — Что, не выпускает? — понижает голос Джесс.
   — Нет, я сам никуда не хочу.
   — Да что с тобой такое?
   — Ничего. Ну и как Хлоя целуется?
   — Закачаешься.
   — А за сиськи ты ее хватал?
   — Ну, если бы захотел…
   — Здорово.
   — Так ты идешь или нет?
   — Нет.
   — Слушай, знаешь, что Ларри Хитт про тебя говорит? Он говорит, что ты инопланетянин. Я, конечно, его послал, но ты, ей-богу, превращаешься в какого-то монаха.
   Пищит таймер микроволновой печи: пип-пип-пип.
   — А вот и ужин поспел.
   — Жалко.
   — Спасибо, что зашел.
   — Не за что.
   Оливер возвращается на кухню, вынимает из печи два мясных пирога. Потом подходит к лестнице, зовет маму. Энни отвечает, что спустится через минуту. Он уже знает, что она не спустится — разве что начнут показывать новости по телевизору. Поэтому Оливер включает телевизор и прибавляет звук. Пирог аппетита не вызывает. Оливер сидит и старательно выковыривает из него все горошинки. Если мама хочет, чтобы он ел эту гадость, пусть спустится и сядет за стол. Он отламывает корочку и окунает в соус. Корочка — единственное, что можно есть в этом пироге. Хотя тоже не Бог весть что.
   Оливер тоскливо смотрит на вилку.
   Диктор произносит заветные слова “процесс Боффано”, и мальчик поворачивается к экрану. Телевизор в соседней комнате, но разглядеть можно. Сначала показывают рисунки, изображающие зал судебных заседаний. Голос за кадром говорит:
   — Анджела Риджио, маленькая, хрупкая женщина, вела себя как настоящая тигрица. Она утверждает, что Луи Боффано “продает наркотики детям”, а ее покойный муж пытался положить этому конец. Сальвадоре Риджио отказался участвовать в торговле наркотиками, даже когда Луи Боффано пригрозил ему смертью.
   На лестнице скрипят ступени. Оливер знает, что мать вышла из своей комнаты и слушает. Однако вниз не спускается.
   — Когда адвокат обвиняемого Лоуренс Боузмен подверг сомнению показания свидетельницы, миссис Риджио спросила: “Почему вы на него работаете?” И сама ответила: “Потому что вы его боитесь”. Потом вдова обернулась к присяжным заседателям и сказала: “Вы тоже его боитесь”.
   На экране появляется рисунок, изображающий присяжных. Оливер встает, входит в гостиную, чтобы рассмотреть рисунок получше. Женщина, похожая на Энни, сидит, закрыв глаза рукой.
   — Некоторые из присяжных были явно тронуты, когда вдова Сальвадоре Риджио сказала: “Бедные дети”, — рассказывает репортер.
   Снова скрипят ступени. Мама возвращается в свою комнату.
   На экране репортаж сменяется рекламой.
   Оливер сосредоточенно размышляет над услышанным. Присяжные боятся, все боятся.
   И тогда у него в мозгу возникает мысль, смутно гнездившаяся там в течение всех последних дней. Оливер чуть не ахает. Невидящим взглядом смотрит он на экран, пытается отогнать чудовищную мысль. Ничего не получается. Ты псих, говорит он себе. Все у тебя какие-то детские сказки в голове. Яростно стучит себя кулаком по лбу, закатывает глаза, пытается засмеяться.
   Но мысль поселилась прочно, уходить не желает.
   Нужно обратиться к кому-нибудь за помощью, решает Оливер. Пусть посторонний человек скажет, что я свихнулся и фантазирую. Надо найти Джулиет, она вправит мне мозги.
 
   Всякий раз, когда на биппере Джулиет появляются четыре пятерки — экстренный вызов — она думает, что неправильно выбрала себе профессию. Уж во всяком случае, ей не следует работать врачом “скорой помощи”. Больше всего на свете Джулиет хотела бы быть… танцовщицей калипсо на острове Тринидад. Нет, еще лучше всю жизнь лежать в кровати, со всех сторон обложенной книжками. И чтобы в любой момент можно было вызвать по телефону медлительных любовников с сонными глазами.
   Но это все мечты, а сейчас полночь, в больнице Святого Игнациуса тихо, а на биппере проклятые четыре пятерки.
   Джулиет прогоняет дремоту, выходит в коридор. Ее вызывают в микропедиатрическое отделение — в этом месяце она прикреплена к нему. Кроме нее там еще один ординатор второго года обучения и медбрат. На столе с подогревом лежит новорожденный. Разевает ротик, хочет закричать, но только сипит.
   Ординатор второго года обучения — полный кретин, даже когда не спит, а сейчас он дрыхнет с открытыми глазами и вообще ничего не соображает. Слава Богу, с медбратом повезло. Сегодня дежурит Генри. Он с острова Гаити, большего друга у Джулиет нет, если не считать Энни. Подходя к младенцу, Джулиет вопросительно смотрит на Генри.
   — Роды прошли нормально, — говорит он. — Но с дыханием проблемы.
   Крошечный мальчонка похож на грецкий орех, но новорожденные бывают и меньше. Замеряя пульс, Джулиет спрашивает:
   — Недоношенный?
   — Нет, полный срок беременности, — пожимает плечами Генри. В этом отделении младенцы по большей части недоношенные.
   Пульс довольно медленный.
   — Где ординатор педиатрического? — спрашивает Джулиет.
   Генри опять пожимает плечами:
   — Кажется, в корпусе С. Так мне сказали. Извини, дорогая, больше мне ничего не известно.
   Специальным насосом Джулиет прочищает малышу носик, потом вставляет эндотрохейную трубку в маленький ротик, подключает отсос. Из трубки течет коричневатая жидкость.
   — Вот дерьмо!
   — В чем дело? — спрашивает Генри.
   — Мальчик задыхается собственными испражнениями. Очевидно, в плаценте его пронесло, а потом он вдохнул стул и теперь задыхается. Эй ты! — зовет она ординатора. Тот дрыхнет как ни в чем не бывало.
   — Алло, док!
   Тот наконец открывает глаза.
   — Тащи сюда стимулятор дыхания.
   — Что?
   — Стимулятор давай!
   Настроение у Джулиет скверное. Она подключает оксиметр к уху младенца. Уровень кислорода — шестьдесят. Совсем паршиво.
   Ординатор приносит стимулятор дыхания — это пузырь с ручным рычажком. Джулиет начинает давить на рычажок большим пальцем. При каждом нажатии воздух поступает в легкие ребенка. Потом палец убирается, воздух выходит. Снова нажать, снова отпустить и так далее, с периодичностью две секунды. Уровень кислорода медленно начинает расти. С шестидесяти четырех до семидесяти четырех. Обычно новорожденный делает тридцать вздохов в минуту. Джулиет качает пузырь в два раза быстрее, превратив младенца в маленькую дыхательную машину. И все равно уровень кислорода слишком низок.
   — Чей это ребенок, Генри? — спрашивает она. — Ты о нем что-нибудь знаешь?
   — Видел его мамашу.
   — Какие-нибудь проблемы? Наркотики?
   — Не знаю. Совсем девчонка, лет четырнадцать-пятнадцать. С ней был какой-то мужик.
   — Отец ребенка?
   — Может быть. Не исключено, что он же и дедушка ребенка.
   Джулиет, не переставая качать, поднимает младенцу ножку.
   — Однако поросячьего хвостика у него нет, — замечает она.
   Генри смотрит и соглашается:
   — Действительно нет.
   — Стало быть, твоя теория инцеста несостоятельна.
   — Не исключается.
   — Но дела довольно паршивые.
   Наконец ей удается дотянуть кислород до девяноста, и она передает стимулятор второму ординатору, говорит ему:
   — Чтоб было на этой отметке, на девяносто, понял? Я договорюсь, чтобы ребенка подключили к респиратору.
   Она вылавливает дежурного врача в нейрохирургическом и излагает ему суть проблемы. Но у дежурного врача и без нее проблем хватает.
   — Джулиет, дорогая, мне очень жаль, но оба респиратора заняты.
   — Что же мне делать?
   — Не знаю, разбирайся сама. У меня здесь ребенок умирает, мне сейчас не до тебя. Когда освобожусь, заскочу.
   Тогда Джулиет звонит в соседний госпиталь, в Уайт-Плейнс, просит дежурную медсестру, жуткую сволочь, прислать машину за ребенком. Медсестра говорит:
   — Вам нужно подать соответствующую заявку. Мы ее рассмотрим, а после этого…
   Джулиет смотрит на монитор и видит, что кислород сполз до семидесяти.
   — Не спи ты, мать твою! — орет она на ординатора. — Качай, качай!
   Голос в трубке удивленно спрашивает:
   — Доктор, это вы?
   Джулиет швыряет трубку и накидывается на ординатора.
   — Девяносто! Сказано тебе: девяносто!
   Она вырывает у него стимулятор и начинает качать сама.
   — Но шестьдесят пять — это нормально, — оправдывается он. — Для поддержания жизнедеятельности вполне достаточно…
   — При шестидесяти пяти он на всю жизнь останется идиотом! Не жалей ты свой палец поганый!
   — Слушай, что это ты себе позволяешь, — начинает кипятиться ординатор.
   — Катись отсюда в регистратуру! Пусть позвонят в госпиталь Уайт-Плейнс и вызовут машину. Слышал? Марш отсюда! Иди и не возвращайся!
   Ординатор спасается бегством.
   — Что ты уставился на меня, Генри? — накидывается Джулиет на медбрата.
   — Так, ничего.
   — Ты считаешь, что я веду себя, как ведьма?
   — Вот именно.
   — По-твоему, я обошлась с ним слишком круто?
   — Это уж точно.
   — Он дерьмо собачье.
   — Помнится мне, когда ты была на втором году обучения, с тобой произошел такой случай. Ты подключала капельницу к одному матросу. Тыкала в него иглой раз пятьдесят, так что у него рука стала навроде решета.
   — С чего ты взял, что он был матрос?
   — У него была татуировка с кораблем.
   — Где?
   — Да здесь же, у нас в больнице.
   — Нет, на каком месте татуировка?
   — Не помню.
   — Все ты врешь, никакой он был не матрос. Он был наркоман, вен у него почти не осталось.
   Она медленно возвращает кислород до уровня девяносто.
   — В конце концов, он взял у тебя иглу и ввел себе ее сам.
   — Вот видишь, я же говорю наркоман.
   — Тебе было так стыдно, ты чуть не умерла.
   — Я же не виновата, что он себе все вены испоганил.
   — Я весь день за тобой приглядывал, чтобы ты с собой чего-нибудь не натворила.
   — Я тоже помню этот корабль, Генри. Он у него был вытатуирован на заднице.
   Она качает, не переставая. Когда палец уже не выдерживает, Джулиет меняет руку. Через полчаса, когда оба пальца стали как деревянные, Джулиет уже жалеет, что накричала на ординатора.
   — Ты знаешь, Энни со мной поссорилась, — говорит она.
   — Как это?
   — Сказала, что больше не желает меня знать.
   — Да ты что?
   — Я никогда ее такой не видела. Сказала, что я плохо влияю на Оливера. А ведь сама знает, что я Оливера люблю. Я же люблю его больше всех на свете. Ну, может быть, саму Энни люблю еще больше. Почему она так сказала, как ты думаешь?
   — Я не могу в это поверить. Кто, Энни?
   — И знаешь, что меня больше всего беспокоит? Я так дурею на этих дежурствах, что у меня даже нет сил как следует обидеться. Слушай, будь хорошим мальчиком, покачай эту штуку, а?
   — Давай, попробую.
   — Значит, так. Я считаю раз, два, три, и ты перехватываешь.
   Генри перехватывает — не очень ловко. Уровень кислорода немножко падает, но вскоре восстанавливается.
   А Джулиет снова садится за телефон, звонит в Уайт-Плейнс. Стерва медсестра говорит ей, что машина уже выехала, вот-вот прибудет.
   — Ну ладно, — немного смягчается Джулиет. — Ждем.
   Она возвращается и подменяет Генри.
   — Знаешь, золотце, у меня ощущение, что мы провозимся со стимулятором до утра.
 
   Оливер жует яблочный пирог. Напротив сидит его мать, перед ней половинка тоста. Щеки Энни впали, кожа какая-то серая. Оба молчат. Когда Энни поднимает глаза, Оливер видит, что они налиты кровью, а в уголках воспалены.
   Он ест быстро. Потом берет клюшку для лакросса, учебники и направляется к велосипеду. Энни выходит на крыльцо.
   — Почему ты не едешь на автобусе?
   — У меня после школы тренировка по лакроссу.
   — Ведь тренировки по средам.
   — Сегодня дополнительная. На следующей неделе у нас важный матч.
   Энни смотрит на него, но ничего не говорит. Мысли ее витают где-то далеко. Вздохнув, Оливер крутит педали.
   Но на перекрестке он сворачивает не налево, к школе, а направо. С трудом въезжает на холм, несется вниз, мимо старого карьера, мимо ручья. Через две мили, возле бакалейной лавки, слезает с велосипеда и вкатывает его вверх по каменным ступеням.
   Джулиет снимает квартиру над лавкой. Но ее машины на стоянке нет.
   Оливер встает на цыпочки, пытается заглянуть в окно передней. Велосипед Джулиет на месте, но внутри темно и тихо. Естественно — ведь она почти все время проводит в больнице. И все же, какая досада!
   Может быть, оставить ей записку? Или сидеть на ступеньках ждать? А какой у нее телефон в госпитале?
   И тут из-за угла выезжает ее древний “фольксваген”.
   Из машины выходит Джулиет, с недоумением смотрит на Оливера, ничего не может понять.
   — Оливер?
   — Привет.
   — Почему ты здесь? Ты что, на велосипеде приехал? — Он кивает. Большие пальцы рук почему-то замотаны у нее бинтами.
   — Разве сегодня нет уроков?
   Он пожимает плечами.
   — Ты ведь должен быть в школе.
   — Мне нужно было с тобой увидеться.
   — Понимаешь, я всю ночь не спала. Хотела немного отдохнуть.
   Она хмурит брови — до нее доходит, что Оливер здесь неспроста.
   — Что случилось? — спрашивает она совсем другим тоном.
   — Надо поговорить.
   — О чем?
   — О маме.
   Джулиет идет с ним в кухню. Там низкий потолок, распахнутое окно выходит в сад. Пахнет сыростью и штукатуркой. Квартира у Джулиет маленькая, тесная и неуютная. А Оливеру, когда он думает о Джулиет, всегда кажется, что она непременно должна обитать в роскошном дворце, огромном и экзотическом.
   — Чего-нибудь хочешь? — спрашивает она. — Например, попить?
   — Воды.
   — Простой воды? Не кока-колы, не сока?
   — Воды.
   Она наливает ему стакан воды, кивает на стул, усаживается сама. Внимательно смотрит ему в лицо, опершись подбородком о локоть. Оливер отпивает, смотрит на стекло, не знает, с чего начать.
   — Так ты с работы? — наконец говорит он.
   — Да.
   — А бинты зачем?
   Она морщится.
   — Там есть такая штуковина вроде искусственного легкого. Всю ночь его качала. У одного новорожденного были проблемы с дыханием.
   — И что потом?
   — В конце концов, приехала машина из Уайт-Плейнс и ребенка увезли. Всего час назад.
   — Теперь с ним все будет в порядке? Я имею в виду, с ребенком?
   — Понятия не имею, это уже не мое дело. Оливер!
   — Что?
   — Что происходит?
   — Не знаю. Ты никому об этом не скажешь?
   У Джулиет опускаются уголки губ — он знает эту ее привычку и находит ее очаровательной.
   — Не скажу, разве что в случае крайней необходимости. Что стряслось?
   — Дай слово.
   — Что случилось, Оливер?
   — Помнишь того типа, который купил мамины ящики? Помнишь? Ты еще приезжала в тот день, у тебя было свидание…
   — Помню, — перебивает его Джулиет.
   — На следующий день мама плакала. Ничего не объясняла, про того типа не рассказывала. С тех пор она плачет каждый день. Прямо чокнулась совсем.
   — Ты думаешь, она в него влюбилась?
   — В кого?
   — Ну в того парня.
   — Нет.
   — Значит, он ее обидел?
   — Я думаю… он ее запугал. Скажи мне, может, я все напридумывал, а? Но вообще-то, вряд ли. Знаешь что, я думаю, этот тип заманил ее… в какую-то ловушку. Она все время огрызается, как будто ее в угол загнали.
   — В какой еще угол?
   — Ты знаешь, кто такой Луи Боффано?
   — Крестный отец мафии? Тот самый, которого сейчас судят?
   — Вот-вот. Понимаешь, мама — присяжный заседатель…

Глава 7
ХОЛОДНАЯ ДИСЦИПЛИНИРОВАННОСТЬ ОРИОНА, ДИКОВАТО-СЛАДКАЯ РАСТЕРЯННОСТЬ ПЛЕЯД

   Ситуация такая: Оливер стоит у дверей, Энни — на лестнице; она ругает его последними словами.
   — Ни за что на свете! Раз это для тебя так важно, надо было предупредить меня заранее.
   — Мама, я не знал, что тренировка начнется так поздно. Я сам отправился туда сразу после уроков, но там никого не было. Я позвонил тренеру, а он говорит, что тренировка перенесена на пять. Я бы поехал на велосипеде, но возвращаться придется в темноте, а я знаю, что ты против того, чтобы я возвращался на велосипеде, когда уже темно.
   — Я против того, чтобы ты вообще ездил на эти тренировки, — сердито говорит Энни. — Один раз в неделю — еще куда ни шло, но если ты собираешься таскаться на тренировки еще и по вторникам…
   — Всего один раз! И потом, это не обычная тренировка. Если я не появлюсь, ребята будут говорить, что я гомик паршивый.
   — Не смей так говорить!
   — Это не я, это они так скажут.
   Энни качает головой. Собственно говоря, ей все равно. Какая разница, где сходить с ума — дома или в машине.
   — Ладно, я тебя туда отвезу, а кто тебя отвезет обратно?
   — Не бойся, отвезут.
   — Черт с тобой, поехали.
   — Сейчас, только позвоню Джессу — у него мой шлем.
   — Поторапливайся.
   Энни раздраженно берет со стола ключи и спускается вниз. Однако Оливер появляется не сразу — он ужасно медлительный. Энни нажимает на клаксон, и лишь после этого сын появляется.
   Вот они едут по Семинарскому переулку. Энни то и дело поглядывает в зеркало заднего вида — такая привычка у нее появилась в последнее время. Но никто за ними не едет. Машина катит в гору, потом сворачивает направо и несколько миль мчится меж рощ и лугов. Возле самой школы Энни снова смотрит в зеркало заднего вида и замечает, что сзади появилась машина, причем очень хорошо ей знакомая. Это допотопный “фольксваген”, который принадлежит Джулиет. Все это время Энни больше всего боялась, что где-нибудь случайно встретится со своей подругой. Поэтому она трусливо отводит глаза и смотрит вперед, на дорогу. Вот и въезд на большую автомобильную стоянку, за которой начинается стадион. Сейчас там никого нет. Энни украдкой смотрит в зеркало и видит, что Джулиет тоже вырулила на стоянку.
   Можно сделать вид, что я ее не вижу, думает она. Высажу Оливера и сразу уеду.
   — Мы приехали рано, мам, еще никого нет.
   — Да?
   Действительно, на поле пусто.
   — Неужели я опять все перепутал? Погоди-ка, скорее всего они на запасном поле. Ты подожди меня здесь, а я сбегаю туда и вернусь.
   — Ну уж нет. Я не собираюсь…
   Но Оливера уже след простыл. Кажется, он не заметил машину Джулиет — мчится со всех ног по тропинке, будто, за ним кто гонится..
   Энни выскакивает из машины и кричит:
   — Оливер! Немедленно вернись!
   Но Оливер не слышит, а Джулиет тем временем уже вылезла из машины. Ничего не поделаешь — Энни оборачивается к ней и слегка улыбается.
   Вместо приветствия Джулиет говорит:
   — Нам нужно потолковать.
   — Я бы с удовольствием, но не могу. Уже поздно, мне пора…
   Но Джулиет решительно берет Энни за руку и приказывает:
   — Пойдем-ка со мной.
   — Но я, ей-богу, не могу…
   — А если бы я попала в беду?
   — В какую еще беду?
   — В большую.
   Джулиет отводит свою подругу к кленовой роще.
   — Что, невзгоды на любовном фронте? Или что-нибудь с работой?
   — Не знаю, могу ли я с тобой об этом говорить…
   Это выводит Энни из себя.
   — В каком смысле? Что ты такое несешь? Ты моя лучшая подруга. Если ты попала в беду, ты должна со мной поделиться.
   Джулиет резко разворачивается и смотрит ей прямо в глаза.
   — А ты бы со мной поделилась, если бы попала в беду?
   — Конечно.
   — Так поделись.
   — О чем ты?
   — Объясни мне, что происходит. Я знаю, тебе плохо. Что можно сделать?
   Энни машет руками, пятится назад.
   — Что ты такое несешь? — бормочет она. Потом испуганно оглядывается. Вокруг никого — лишь пустынное игровое поле. На стоянке только две машины, в одной из них — силуэт Оливера.
   — Так вы сговорились! Ты приехала сюда не случайно. Неужели все это подстроил Оливер?
   — Мне нужно было с тобой поговорить.
   — Ну и позвонила бы по телефону.
   — А если он прослушивается?
   У Энни бегут мурашки по спине.
   — Так что случилось, Энни?
   — Ничего.
   — Говори же.
   — О Господи. — Все это так неожиданно, и Энни чувствует, что земля ускользает у нее из-под ног. — Я не могу. Я не могу с тобой об этом говорить.
   Она разворачивается, идет к машине, но подруга хватает ее за локоть.
   — Это из-за судебного процесса, да?
   Энни смотрит в землю, не хочет, чтобы Джулиет увидела ее слезы.
   — Отстань от меня, — говорит она. — Пошла ты к черту!
   — Что он с тобой сделал?
   Энни останавливается, закрывает лицо рукой.
   — Господи Боже. Кто-нибудь за нами наблюдает?
   — Нет.
   — Посмотри вокруг повнимательней. Может быть, кто-то есть на дороге?
   — Абсолютно никого.
   — А машины?
   — Нет.
   — Ты уверена, что мы одни?
   — Уверена.
   — Ну хорошо. — Энни зажмуривает глаза. — Слушай. Он сказал, что если я не буду его слушаться, он убьет Оливера. Представляешь, Джулиет, он убьет моего сына.
 
   Джулиет и Энни сидят на скамейке, раскидистый клен заслоняет их от дороги. Энни рассказала своей подруге все — и то, о чем знает точно, и то, о чем догадывается.
   — Что ты обо всем этом думаешь? — спрашивает она. — Что мне делать?
   Джулиет качает головой и сдавленным голосом говорит:
   — Я не знаю, что делать.
   — А что бы на моем месте сделала ты?
   — У меня нет сына.
   — Но ты ведь тоже его любишь. Почти так же, как я.
   — Энни, ты хочешь его защитить, в этом есть смысл.
   — Ты считаешь, что я трусиха?
   — Нет.
   — Скажи, что бы ты сделала на моем месте.
   Джулиет сидит молча, мысленно проверяет заранее составленный план.
   — Ну хорошо, попробуем — наконец вздыхает она. — Этот тип всегда действует по плану, так?
   — Вроде бы так.
   — Он педантичный, аккуратный, так?
   — Да.
   — Каждый его поступок чем-то обусловлен?
   — Допустим.
   — Если он так уж сильно уверен в своих интеллектуальных способностях, его можно одолеть. Нужно, чтобы он понял: просто так это ему с рук не сойдет, придется заплатить, и заплатить дорого.
   — Я не понимаю, к чему ты клонишь.
   — Иди к судье. Скажи ему, что хочешь выйти из состава присяжных. Допустим, у тебя заболел ребенок — у него лейкемия.
   — Да ладно тебе, Джулиет, он ни за что не поверит.
   — Никуда не денется. Ты принесешь ему справку от врача. От меня. Судья тебя отпустит. Потом мы отправим Оливера в Лонг-Айленд, к моим старикам. Потом мы пошлем твоему приятелю записку, ты назначишь ему встречу. Допустим, около того же водохранилища. А при встрече ты ему скажешь: “Еще раз ко мне сунешься, я расскажу обо всем в полиции. Если со мной что-то случится, в полицию, отправятся мои друзья”. Предположим, он тебе не верит, смеется или угрожает. Тогда ты говоришь ему: “Посмотри-ка вон туда”. А там, на другом берегу, я и Генри. Мы машем ему ручкой, у одного из нас видеокамера. Он понимает, что встреча записывалась на пленку. И все — никаких проблем.
   — Значит, так ты поступила бы на моем месте? — спрашивает Энни усталым голосом.
   — Да, на твоем месте я поступила бы так.
   Весь день Джулиет составляла этот план, продумывала все детали, ей казалось, что придраться не к чему. Риск минимальный, результат гарантирован. Этот тип обожает логику — вот ему логика.
   Теперь ей кажется, что план наивен и опасен. Махать ему ручкой, показывать видеокамеру? Идиотизм какой-то.
   Она смотрит на Энни, а та отвернулась, глядит в сторону стоянки. Там никого нет — только Оливер, терпеливо сидящий в машине.
   — Ой, не знаю, — вздыхает Энни. — Звучит довольно безумно.
   — Ты права. Наверно, ты все делаешь правильно.
   — Почему же тогда…
   — Не знаю, — пожимает плечами Джулиет. — Просто я не смогла бы подчиняться этому чудовищу. Но я — другое дело. У меня нет ребенка.
   Энни смотрит на свою машину. Ее большие серые глаза широко раскрыты. О чем думает — непонятно. Вслух ничего не говорит. Может быть, ни о чем не думает? — спрашивает себя Джулиет.
   — Нет, я не могу… — говорит Энни. Проходит еще минута. — Я так больше не могу.
   Джулиет терпеливо ждет.
   — Господи, как же мне быть?
 
   Сари Ноулз делает салат, хотя знает, что съесть его не сможет. В лучшем случае отщипнет немного спаржи.
   Хоть бы позвонил Славко.
   Вчера, когда она вернулась, автоответчик его голосом сообщил, что ему удалось выяснить про Эбена кое-что любопытное. С тех пор Сари звонила Чернику раз сто, но его в офисе нет.
   Что он выяснил про Эбена? Нашел ту, другую женщину?
   Надо ехать к нему, думает Сари. Прямо сейчас. Не застану — хоть записку оставлю.