Грин Джордж Д.. Присяжный заседатель

   С яхты спускают трап. Джулиет швыряет стюарду сначала левую туфлю, потом правую. Быстро переступает ногами по перекладинам; Айан не отстает ни на шаг.
   Что это такое? Ночной клуб? Плавучий ресторан? Джулиет не хочется ни о чем спрашивать. В зале за столиками сидят еще с полдюжины гостей; слышится мягкий перебор гитары.
   На ужин подают “Сен-Жак в кокотнице” с суфле из спаржи. Айан не сводит глаз со своей спутницы. Они говорят о самых разных вещах. Айан рассказывает о чудесных орхидеях, растущих на острове Пасхи. Потом о семье баскских пастухов, с которыми познакомился в Айдахо. Джулиет развлекает его рассказами о своих больничных приключениях. Айан умеет слушать — он смотрит на нее так, что Джулиет буквально заливается соловьем. Никто еще с таким интересом не слушал про бессонные ночные дежурства и мелкие госпитальные происшествия.
   Взгляд у Айана ровный, любопытный, холодный. Потом Айан рассказывает историю о Югославии. Он говорит об одном хорвате-виолончелисте, который однажды в душную летнюю ночь до утра играл для Айана волшебные мелодии, а утром, подарив своему американскому другу заветную виолончель, отправился воевать в Динарские горы.
   Тут Джулиет спрашивает, где Айан работает.
   — Разве я не говорил? Я репортер.
   — Мне кажется, что для обычного репортера вы ведете слишком шикарный образ жизни. Роскошная лодка, дорогая машина и так далее.
   Айан смеется.
   — А поэзия? — улыбается он. — Представляете, какую уйму денег на ней можно заработать?
   Джулиет понимает, что развивать эту тему не следует.
   На десерт официант подает сыр, портвейн и кофе. После трапезы счет не приносят — это было бы слишком вульгарно. Айан просто жмет на прощание руку официанту, и этого, судя по всему, достаточно.
   Они выходят на палубу. Из салона доносятся чарующие гитарные аккорды. Над водой по-прежнему холодно и сыро, но уже не так промозгло, как раньше. Яхта прошла вдоль Ист-Ривер, приближается к Бруклинскому мосту. Облокотившись о борт, Айан и Джулиет наслаждаются свежим бризом.
   — На прошлой неделе во дворе госпиталя застрелили одного человека, — рассказывает она. — Прямо перед входом в отделение “Скорой помощи”. Об этом писали в газетах.
   — Кажется, я что-то слышал, — кивает Айан. — Вы там были?
   — Нет, но я знала этого человека. Когда-то у меня был с ним роман.
   — Правда?
   — Да. Его звали Славко Черник. Думаю, перед смертью он искал меня.
   Айан Слейт снисходительно улыбается.
   — Насколько я помню, он был ранен и просто хотел получить медицинскую помощь.
   — Наверное, вы правы.
   — Но вам кажется, что он стремился увидеть именно вас?
   — Да…
   — Зачем?
   — Не знаю.
   — Должно быть, вам было очень грустно, когда вы обо всем узнали.
   Она грустно качает головой.
   — Самое грустное, что мне совсем не было грустно. Я заступила на дежурство на следующий день. Когда узнала о происшедшем, отправилась в морг — хотела посмотреть на него в последний раз. Фредди — это наш патологоанатом — пустил меня. Смотрю я на мертвого Славко. У него ОРЧ — огнестрельное ранение черепа. Я насмотрелась на подобные раны, но эта была страшнее, чем обычно. Пуля снесла всю верхнюю часть черепа, мозг был обнажен. Кровь вся вытекла, поэтому мозг был похож на головку цветной капусты.
   — Что вы при этом чувствовали? Джулиет пожимает плечами.
   — Да ничего. Нечто вроде жалости. И еще — легкую примесь презрения. Представляете? Я смотрела на труп своего бывшего любовника, на эту несчастную цветную капусту и думала, что ничего, кроме легкой жалости, не испытываю. Мне очень стыдно, но больше я ничего не чувствовала.
   — Значит, вы не любили этого человека?
   — Нет. Но мы же занимались с ним любовью. Это ведь тоже чего-то стоит, правда? Как я могла смотреть на его останки с презрением?
   На пирсе их ожидает автомобиль. Это лимузин, но не слишком длинный — это было бы безвкусно. Айан говорит шоферу:
   — В книжный магазин “Колизей”.
   В салоне бар, и Айан делает два коктейля. Музыкальное сопровождение в лимузине иное, чем в “рейнджровере”. Из динамиков льется музыка в стиле кантри — песня “Черноглазый ковбой”.
   Они сидят, удобно откинувшись на мягких сиденьях, потягивают коктейли, а мимо, слегка окутанная туманом, проплывает Десятая авеню.
   Айан касается ее руки.
   — Джулиет, не стоит переживать. Вы каждый день видите столько страданий, что ваши чувства притупились. Не так-то просто избавиться от этой эмоциональной глухоты. Не казните себя, все образуется.
   — Но это вовсе не означает, что я не способна на нежные чувства, — оправдывается Джулиет.
   — Я вам верю.
   — Есть ведь люди, которых я по-настоящему люблю, — запальчиво продолжает Джулиет, понимая, что выпила лишнего.
   — Например, кого?
   — Я люблю своего друга Генри. Еще у меня есть подруга Энни, ее я тоже люблю. У Энни есть сын — его я просто обожаю. Ему двенадцать лет, и Энни считает, что он в меня влюблен по уши. Но на самом деле это я в него влюблена. — Джулиет смеется. — Жаль только, растление несовершеннолетних запрещается законом.
   — Ну вот, — кивает головой Айан. — Представьте себе, что убили не вашего бывшего любовника, а Оливера. Ведь вам было бы больно?
   — Даже думать об этом не хочу, — отмахивается от него Джулиет. — Если бы такое случилось с Оливером? Я просто не знаю, что бы со мной было.
   В книжном магазине “Колизей” Айан просит ее подождать внизу, а сам поднимается на второй этаж и через минуту спускается вниз. В руках у него три книги — подарок для Джулиет.
   — Теперь поехали в клуб “Белли-Мортар”, — говорит он шоферу.
   Пока Айан готовит новый коктейль, Джулиет с любопытством рассматривает полученные в подарок книги. Их три: исторический роман “Воин любви”, автор некая Сара Ребекка Найтсмит; триллер “Триада дельта”, автор — Дин Локет; “Сестра Херт” — “сага о девочке, родившейся и выросшей в Южной Африке”, — автор — Данника Джексон.
   — Но почему именно эти книги? — смеется Джулиет.
   — Вы же спрашивали, чем я зарабатываю на жизнь?
   Айан загадочно улыбается, достает ручку и пишет на контртитуле “Сестры Херт”:
   «Милой Джулиет в эту ночь…»
   Подписывает: “Данника Джексон”. Потом открывает “Воина любви” и пишет:
   «…сюрпризов и откровений…»
   Подписывается: “Сара Ребекка Найтсмит”. На третьей книжке пишет:
   «…и неподдельной страсти. Айан.»
   Джулиет смотрит на него, разинув рот. Пожав плечами, Слейт говорит:
   — Скучно быть одним писателем.
   Лимузин останавливается перед клубом “Белли-Мортар”.
   Клуб находится в темной улочке, затерявшейся среди района скотобоен. У входа выстроилась огромная очередь, но Айана и его спутницу пропускают — перед ними расступается шеренга вышибал, и вот они с Джулиет уже идут по голому, лишенному каких-либо украшений коридору. Все ближе и ближе мощная пульсация музыки. Два пролета лестницы — и они оказываются в огромном помещении, где некогда находилось хранилище мясокомбината.
   Здесь настоящее столпотворение: посреди зала на сцене завывает огромная, толстая певица, похожая на древнего идола, а сотни слушателей танцуют и визжат от восторга. Атмосфера всеобщего безумия захлестывает Джулиет. Она и Айан танцуют, танцуют — ей кажется, что прошло несколько часов. Его зеленые глаза неотрывно смотрят в ее зеленые глаза. Время от времени Айан слегка касается пальцами ее локтя, плеча, и с каждым разом его прикосновение возбуждает ее все больше и больше. Джулиет всецело отдалась властному ритму музыки, магии этих легких касаний.
   Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Джулиет говорит себе: я пьяна. Но это опьянение совершенно не похоже на обычный хмельной дурман.
   Джулиет начисто забыла о своих жизненных принципах, о присущей ей манере поведения — она готова упасть в объятия этого мужчины, а когда он тянет ее за собой в дальний угол, безропотно следует за ним. Там Джулиет внезапно оживает и берет инициативу в свои руки. Она хватает Айана двумя руками за голову, притягивает к себе и жадно впивается губами в его рот. Айан подхватывает ее за бедра, приподнимает и прижимает к стене. Ноги Джулиет распростерты, как крылья птицы. Она раздавлена, прижата, но ей все равно: главное — слияние губ и его рука у нее между ног. Джулиет сцепляет ноги у Айана за спиной. Вокруг полно народу, но она забыла обо всем на свете. Грохочет музыка, полумрак, на свете существуют только губы, только истома внизу живота, только незыблемая жесткость стены, к которой Джулиет прижимается плечами. Она изгибается дугой, шепчет Айану в ухо:
   — Да, да.
   Но он ни о чем ее не спрашивал, он вообще не произнес не единого слова.
   — Я согласна… если у тебя есть презерватив.
   Айан смеется, говорит:
   — Думаю, найдется.
   Она расстегивает ему “молнию” на брюках, думает: сейчас нас арестуют. Его член у нее в руке, она чувствует на нем каждую вену. Джулиет на миг открывает глаза и видит, что Айан зубами разрывает пакетик с презервативом. Ей смешно, она хочет поцеловать его, но пакетик мешает. Айан отворачивается и сплевывает в сторону. Потом впивается в нее поцелуем, одновременно натягивая презерватив. Джулиет времени даром не теряет — поспешно стягивает трусики.
   В зале темно, все пьяны, все танцуют — никто на них не смотрит. Но если бы даже смотрели, Джулиет это не остановило бы. Мне все равно, думает она. О Господи! Она прижата к стене, руки раскинуты крестом. Он двигается слишком медленно! Быстрее, быстрее! Она подается ему навстречу, чувствуя, что вся истекает соком. Никогда в жизни у Джулиет не было оргазма. Не будет его и сейчас, но он близок, очень близок. Нет, это лучше, чем оргазм. Все к черту, все к черту, ой-что-это-со-мной. Айан, Айан! Не за что ухватиться. Она вцепилась в него, как малый ребенок. Джулиет обвивает руками его шею. Айан!
 
   Несколько часов спустя Учитель лежит в постели Джулиет, прижимает ее к себе, шепчет:
   — Джулиет.
   — М-м?
   — Милая Джулиет.
   — М-м?
   — Можешь сделать мне одолжение?
   Он чувствует, что она улыбается.
   — Для тебя?
   Поворачивается к нему спиной, притирается поближе, зевает.
   — Нет, не для меня, а для твоего друга, для Оливера.
   — Для Оливера?
   — Да. Ему нужна твоя помощь.
   — Я не понимаю.
   — Подожди, сейчас я тебе кое-что покажу.
   Он встает, достает из сумочки три упаковки таблеток и бутылочку со снотворным.
   — Прими, пожалуйста, все это.
   Джулиет сонно открывает глаза, удивленно моргает.
   — Что это такое?
   — Секобарбитал, амобарбитал и бромовые капли. Если ты сейчас выпьешь все это, жизнь Оливера будет спасена.
   Джулиет приподнимается на постели, садится.
   — Что ты несешь?
   Учитель достает из сумочки пистолет, кладет его на столик. Джулиет включает лампу, смотрит на него, ничего не понимая. Учитель не спеша застегивает рубашку.
   — Кто ты? — спрашивает она.
   — Как, ты еще не поняла? Я друг Энни.
   Джулиет учащенно дышит, а Учитель тем временем натягивает брюки, застегивает “молнию”.
   — Ты… сволочь поганая…
   — Как ты могла подвергнуть жизнь Оливера угрозе? — укоризненно качает головой он. — Ты ведь так любишь этого мальчика. У тебя в жилах не кровь, а лед. Надо же, решила поиграть в героиню. Сейчас я дам тебе возможность проявить истинный героизм.
   Учитель вынимает из глаз зеленые контактные линзы, аккуратно прячет их в футляр.
   — Но почему… — пытается совладать со своим голосом Джулиет.
   — Это последний шанс Оливера. Не нужно было тебе вмешиваться в эту историю. Мальчик обречен, если мы с тобой не попытаемся его спасти. Ты мне, конечно, не веришь, ты думаешь, что я лгу. С твоей точки зрения, я интриган, сторонник холодной логики. Но ты, Джулиет, совсем меня не понимаешь. На самом деле я играющий ребенок, сентиментальный дурак. Мне ничего не стоит прикончить Оливера. Это все равно что пальцами щелкнуть. — Он наклоняется над Джулиет и щелкает пальцами у нее перед лицом. — Конечно, никакой пользы от этого не будет, но некоторым людям смерть мальчика доставит много горя. Я тоже его очень люблю, но тем не менее я сделаю это. Ведь я обещал Энни, что убью ее сына, если она меня предаст. А я человек слова. Путь Силы не ведает отклонений. Что ты на меня смотришь? Ты все еще думаешь, что я играю с тобой в игры?
   Джулиет смотрит на него немигающим взглядом, ничего не отвечает.
   — Энни тоже думает, что я с ней играю. В этом виновата ты — убеждала ее не слушаться меня. А сейчас ее в этом убеждает полиция. Они искушают ее ласковыми речами, хотят, чтобы Энни сломалась. Ей предстоит сделать выбор, никто не придет ей на помощь, всем на нее наплевать. Днем и ночью на нее давят полицейские. Как ты думаешь, сможет ли в этих условиях Энни принять правильное решение? Думаю, что нет. Она поддастся влиянию своих новых друзей. Чтобы этого не произошло, Энни должна получить от меня сигнал — ясный, четкий, убедительный. Нужно ее встряхнуть. Пусть проглотит эту горькую пилюлю, придет в чувство. Я должен слегка ее напугать. И тогда, я знаю, она мне поверит. Джулиет молчит.
   — Это совсем просто. Глотаешь таблетки, запиваешь бромовыми каплями, у тебя убыстряется кровообращение, нейроны обогащаются ионами хлорида, ты засыпаешь, никакой боли, сплошное удовольствие. Благостное, умиротворенное, всепрощающее настроение. Так как, Джулиет, ты мне поможешь? Ты поможешь мне спасти Оливера?
   Она не отвечает. Видно, что ей очень страшно — зрачки превратились в крошечные точки. Но она его слышит -Учитель в этом не сомневается.
   — Возможен и другой вариант, — говорит он. — Ты начинаешь сопротивляться, я в тебя стреляю. Конечно, я оставлю записку, попытаюсь инсценировать самоубийство, но не уверен, что полицейские на это купятся. Придется мне на несколько лет исчезнуть. Оливера все равно убьют, но сделаю это не я. Я буду, как дурак, сидеть у себя в поместье на острове Кюрасао, ловить рыбу, кататься на яхте, подыхать от скуки. И кому от этого лучше? Мне хуже, тебе хуже, Оливеру тоже. Так что выбирай сама. Что ты предпочитаешь?
   Она молчит, не двигается. У нее слегка дергается левый глаз, и это вызывает у Учителя отвращение — нервный тик делает ее лицо упрямым, туповатым, примитивным. Кажется, она намерена наброситься на него с кулаками. Учитель готов к этому.
   Но затем выражение ее лица меняется. Джулиет закрывает глаза, обмякает.
   — Джулиет, — проникновенно шепчет он. — Ты ведь не хочешь, чтобы Оливер умер, еще не начав жить? Мы можем его спасти. А, Джулиет?

Глава 13
МЫ С НИМ КАК МУЖ И ЖЕНА

   Следующее утро. Энни звонит своей подруге Инез.
   — Целый дом? — ахает та. — Ты совсем сбрендила. Ты хоть представляешь себе, сколько стоит дом в округе Вестчестер?
   — Но мне нужен совсем старый, заброшенный домишко, — говорит Энни. — Какая-нибудь развалюха, где никто не живет. Я собираюсь сделать из него скульптуру.
   — И что это будет за скульптура?
   — Пока мне не хочется об этом говорить.
   — Ничего себе. Ты хочешь, чтобы я раздобыла деньги на покупку дома, а рассказывать о своей идее не желаешь. По-моему, подруга, ты совсем свихнулась.
   — Я еще не до конца все продумала. Сначала мне нужно увидеть дом.
   — Где же я найду тебе спонсора?
   — Не знаю. Попробуй кого-нибудь подыскать. Если ты меня любишь, сделай это. Обещаю тебе, что такого произведения мир еще не видывал и вряд ли когда-нибудь увидит.
   — Ладно, позвоню Заку Лайду.
   — Нет!
   — Как это нет? Ты что? У этого парня есть деньги, он на тебя буквально молится. Я уверена, он охотно согласится…
   — Только не Зак Лайд.
   — Но никого другого я этой идеей не заинтересую.
   — Только не этого сукина сына — ты слышала?
   — Послушай, детка…
   — Слышала или нет? Не смей совать нос в мою работу!
   — Как ты со мной разговариваешь?!
   — Инез, это я не с тобой…
   — Ничего не понимаю.
   — Извини.
   — Энни, что с тобой происходит? Ты попала в беду? Тебя что-то угнетает?
   — Нет, я абсолютно счастлива. Я хочу заняться своим новым проектом. Я знаю, что сделаю это. Если ты мне не поможешь, придумаю что-нибудь другое.
   Потом Энни расхаживает по своей мастерской из угла в угол, думает о доме. Давно уже она не испытывала такого неистового желания работать. Ежеминутно ей приходят в голову новые идеи.
   Поток ее мыслей прерывается неожиданным дребезжанием телефона. Звук этот настолько ей неприятен, что Энни немедленно снимает трубку. Звонит Генри, друг Джулиет..
   — Энни, это ты?
   — Да.
   — Джулиет умерла.
   — Джулиет умерла, — тупо повторяет Энни.
   — Они говорят, что онa покончила с собой.
   — Нет.
   — Она мертва.
   — Нет.
   — Она наглоталась снотворного, оставила записку. В записке говорится, что она устала, не может больше выносить напряжение, хочет уйти от всего и от всех, не может больше изображать из себя сильную личность. Энни, я не верю. Джулиет не такая. Что все это значит? Что происходит?
   Энни чувствует, что ей совсем плохо. Чтобы как-то ослабить боль, она берет в руки лопату, которой обычно работает в саду, размахивается и вышибает стеклянную дверь. Потом методично принимается за окна. Во все стороны летят мелкие осколки стекла, и ей кажется, что в их хаотичном движении можно обрести забвение.
   Стеклянные окна разлетаются на кусочки одно за другим, но боль не ослабевает. Тогда Энни принимается за ящики. “Мечта об увольнении” превращается в груду щепок. Боль на это никак не реагирует. Нет спасения, нет избавления, нет облегчения…
   Энни роняет лопату. Из горла вырывается истошный вопль. Энни впивается в ладонь зубами. Тишина. По лицу сбегает кровь. Щека горит огнем.
 
   Оливер и Джесс подъезжают к дому на велосипедах. День пасмурный, холодный, с погодой сегодня опять не повезло. Маминой машины на месте нет — наверно, поехала куда-нибудь по хозяйственным делам, но у Оливера на душе неспокойно.
   Он и Джесс объезжают дом, и вдруг Оливер нажимает на тормоз. Он видит, что в мастерской выбиты все стекла, дверь висит на одной петле. Повсюду щепки, осколки.
   — Ни фига себе, — ахает Джесс.
   Но Оливер уже соскочил с велосипеда и бежит к мастерской. Перескочив через бетонные ступеньки, он вбегает, смотрит во все глаза.
   Эти ублюдки расколотили один из маминых ящиков. Оливер смотрит на доски, оборванные провода, сломанный моторчик. Потом взгляд его падает на лопату. Рукоятка окровавлена, рядом на полу свежие пятна крови.
   — Мама! — кричит Оливер и выбегает во двор. Джесс так и застыл с разинутым ртом.
   Продолжая кричать, Оливер бежит к дому, судорожно тыкает ключом в замочную скважину. В доме тихо. Оливер бежит по лестнице наверх, но мамы там нет. Где она? Что делать? Звонить в полицию? А может быть, нельзя? Что сделает этот подонок, если Оливер вызовет полицию? Почему он не оставит нас в покое — ведь мама сделала все, что он хотел?
   — Мама!
   Оливер смотрит в окно, видит, что к дому подъезжает мамина машина. Снизу уже орет Джесс:
   — Эй, мужик, не психуй! Она приехала!
   Машина гудит клаксоном — веселый, согревающий душу писк. Оливер сломя голову несется вниз — чуть шею себе не свернул на ступеньках. Выбегает во двор, кричит во все горло:
   — Мама!
   Он плачет, прижимается лицом к стеклу.
   — Что произошло?
   Энни опускает стекло, на сына не смотрит. Кажется, она даже не заметила, что он плачет. На щеке у нее порез, над бровью ссадина. Кроме того, она почему-то выкрасила волосы в рыжий цвет! По лицу Энни блуждает смутная улыбка.
   — Ну-ка, ребята, садитесь в машину. Отвезем Джесса домой. Как дела в школе?
   — Мама, что тут произошло?!
   Джесс с любопытством на них смотрит.
   — А, ты про это? — небрежно пожимает плечами Энни, глядя на мастерскую. — Так, настроение было паршивое. Сам знаешь, со мной это случается. Багажник открыт, положите туда велосипед Джесса и поедем.
   Ничего не поделаешь, нужно слушаться. Когда машина выезжает на улицу, Энни вручает мальчикам по шоколадке. На лице ее все та же странная улыбка. Она включает радио на полную громкость, слушает музыку, шуршит шоколадкой. Все трое молчат. Оливер искоса смотрит на Джесса, и тот красноречиво закатывает глаза — мол, чокнутая у тебя мамаша.
   Возле дома Джесса Оливер помогает другу вытащить из багажника велосипед. Мама выходит из машины и вдруг спрашивает:
   — Послушай, Джесс, а где твой заграничный паспорт?
   — Что-что?
   — Где твой паспорт? Вы ведь в прошлом году всей семьей ездили в Англию, правильно? Вот я и спрашиваю, где твой паспорт.
   Джесс смотрит на Оливера.
   — Ну, по-моему, мама держит все документы в гостиной, в ящике.
   — Можно мне посмотреть на твой паспорт? Понимаешь, я тут задумала одну скульптуру и хочу нарисовать паспорт Оливера. Мне нужен образец.
   — Почему бы вам не взять паспорт вашего сына?
   — А он не ездил за границу, у него паспорта нет.
   — На моем такая паршивая фотография, — вздыхает Джесс. — Жутко идиотское выражение лица.
   — Ничего, я только минутку на него посмотрю и тут же верну.
   Джесс пожимает плечами и отправляется за паспортом.
   — Вот, любуйтесь, только, чур, не смеяться, — говорит он, вернувшись.
   Энни смотрит на его паспорт, потом достает из сумочки свой, сравнивает.
   — Ничего особенного, — говорит она. — У меня на фотографии такое же выражение лица — очень серьезное, без всяких там улыбочек.
   Оливеру хочется только одного: чтобы эта дурацкая сцена поскорее закончилась, однако мама не торопится. Она разглядывает паспорт Джесса, задумчиво качает головой.
   — У тебя тут такой вид, как будто накануне умерла твоя любимая собака.
   — Да? — пожимает плечами Джесс. Наконец Энни возвращает ему паспорт и они с Оливером уезжают. На Ивовой улице Оливер не выдерживает:
   — Мама, зачем ты это сделала?
   Энни прижимает палец к губам. Когда они возвращаются домой, во дворе она притягивает Оливера к себе и шепчет:
   — Пойдем прогуляемся.
   — О`кей. Куда?
   — Помнишь, в лесу есть такая дорожка, которая тянется вдоль старой железной дороги?
   — Ну, помню.
   — Веди меня туда.
   Они идут по направлению к лесу. Мама то и дело оглядывается, словно проверяет, не следит ли кто за ними. Они идут быстро, возле трансформаторной будки делают короткую передышку. Потом углубляются в лес, Оливер ведет маму по своей секретной тропе.
   — Мам, зачем ты подменила паспорта?
   — Ты заметил?
   — Конечно.
   — А он, по-твоему, заметил?
   — Нет. Он пялился на тебя во все глаза. По-моему, Джесс решил, что ты свихнулась. Зачем тебе понадобился его паспорт?
   — Не мне, а тебе.
   Оливер останавливается.
   — А мне зачем?
   Энни не отвечает, тянет его за собой. Она явно спешит.
   — Мы что, уезжаем из страны? — спрашивает Оливер. — Мам, что стряслось? Почему в мастерской разгром? Что вообще происходит?
   — Потом.
   — Послушай, суд закончился. Мафия оставила тебя в покое. Ты, часом, не свихнулась, а? Ведь все уже кончилось.
   — Почти.
   — Давай поговорим. Объясни мне, в чем дело.
   — Сейчас я не хочу об этом говорить.
   — Ну хорошо, может, ты поговоришь с Джулиет? Давай ей позвоним.
   Энни не отвечает. Вот и заброшенная узкоколейка — прямая просека через лес.
   — Если мы пойдем вдоль железной дороги, куда мы выйдем? — спрашивает Энни.
   — На Моррис-роуд.
   — Нет, я имею в виду, если мы будем идти долго.
   — Ну, не знаю. Наверно, в Кротон-Фоллз.
   — Отлично.
   — Но это семь, а то и восемь миль.
   — Значит, нам нужно поторапливаться.
   Они идут через лес. Начинает моросить, день и вовсе делается серым. Оливер смущен, растерян, молчание матери его пугает. Но со временем на него находит странное успокоение. Они пустились в бега? Вот и превосходно. Прощайте, контрольные по математике, прощай, Лорел Палиньино. Единственное, чего ему будет не хватать — так это встреч с Джулиет. Он уже сейчас по ней скучает.
   Они идут несколько часов. Таинственное путешествие через лесные дебри, мимо осенних пастбищ, под моросящим дождем… Оливер нарушил молчание всего один раз. Он спросил:
   — А нельзя нам было взять из дома кое-какие вещи?
   — Чего тебе не хватает, Оливер?
   — Не знаю. Вообще-то, у меня ничего с собой нет.
   Чуть подумав, Оливер сказал:
   — Я бы хотел взять с собой череп, который мне подарила Джулиет. Отличная штука. Приносит счастье. Джулиет знает, куда мы идем?
   — Нет.
   До Кротон-Фоллз они добрались после полудня. Оливер устал, умирает от голода. Энни покупает ему сандвичи, а потом они идут на станцию. Электричка отвозит их в Нью-Йорк.
   Возле Центрального вокзала мать и сын садятся в такси и едут в универмаг. Покупают два чемодана, целый ворох дешевой одежды, затем снова садятся в такси и едут в аэропорт Ла Гуардиа. У Энни паспорт Джулиет — она не объясняет сыну, почему. В паспорте кое-что подправлено, например, рост: вместо шести футов трех дюймов значится пять футов три дюйма; кроме того, вес мисс Эпплгейт уменьшен на тридцать фунтов.
   За билеты Энни платит наличными. Кладет на стойку паспорт Джесса, говорит:
   — Это мой племянник. Наконец-то я заставила его подстричься. Правда, ему так лучше? — Она треплет Оливера по волосам.
   Оливер удивлен — он и не подозревал, что мама умеет так ловко и без смущения врать.