Грин Джордж Д.. Присяжный заседатель

 
   Энни имеет специальную мантру, помогающую ей в подобные минуты. Звучит мантра так: “Я всего лишь компьютер, компьютер и не больше, но через два часа я могу стать художником”.
   Она повторяет эти слова вновь и вновь. Закрывает глаза. Концентрируется.
   “Я всего лишь прибор для обработки информации…”
   Энни сцепляет пальцы, потягивается. Потом открывает глаза и вновь углубляется в работу.
   Она моментально превращается в хищного зверя, свирепого демона, безжалостно молотящего пальцами по клавиатуре. С одним заказом она расправляется за минуту тридцать семь секунд, с другим за пятьдесят шесть секунд.
   В основном, это заказы на двухкассетный альбом преподобного отца Калвина Минга. Альбом называется “Треснем дьявола по башке!”.
   Остальные заказы на не менее популярные опусы преподобного: “Мочалкой по грехам!” и “Скажем “Да! Да! Да! Да! ДА!!! Иисусу!”.
   Энни привычным движением вскрывает конверт, вытаскивает квитанцию, читает каракули — некоторые из них поистине ужасны, но Энни привыкла, к тому же достаточно разобрать адрес. Пальцы ее бешено барабанят по клавишам.
   Еще восемнадцать заказов, и можно сматываться, думает она.
   Она ненавидит эту работу, но задумываться над этим некогда. Если задумаешься — начнется истерика. Будешь колотить кулаками по столу и кричать: “Нет! Нет! Нет! Нет! НЕТ!!! Этой дерьмовой работе!” Только напугаешь бедного мальчика, который тихо сидит в уголочке и делает домашнее задание по математике.
   Да и что толку? Лучшей работы ей не найти. Главное — свободный график. Конечно, мистер Слайви — полный идиот, но это разрешает работать в удобное время. Он вообще мирится со многими ее закидонами — а все потому, что она разбирается в делах лучше, чем он.
   Энни порхает пальцами по клавишам, набирая скорость. Если соскучившийся Оливер задает ей какой-нибудь вопрос, она отвечает ему, ни на секунду не сбавляя темп. Потом Оливер встает и начинает играть в диковинную игру: три раза прыгает на одной ножке, потом поворачивается и кидает скомканной бумажкой в портрет добродушно улыбающегося преподобного отца.
   Энни относится к такому поведению снисходительно. Бормочет:
   — Оливер, сядь. Делай математику.
   Времени на нотации терять не хочется — осталось обработать всего четыре заказа. Тут звонит телефон.
   — Черт подери!
   Это, конечно, Слайви.
   — Я там оставил для вас стопку… — начинает он.
   — Да-да, мистер Слайви, я уже заканчиваю. Оставлю у вас на столе.
   — Отлично. Когда вас ждать завтра?
   — Завтра меня не будет. Разве вы забыли? Я же назначена присяжным заседателем.
   — Да бросьте вы, я же вам сказал — откажитесь.
   — Не могу. Это мой гражданский долг.
   — Что-что? Гражданский долг? — Он фыркает. Выражает презрение. — А свой долг перед Господом вы забыли?
   — Про Господа, мистер Слайви, я никогда не забываю. Как-никак, он платит мне зарплату.
   — Кто же будет обрабатывать заказы? Кто будет составлять досье?
   — Это может делать Коринна.
   — Коринна? Да она идиотка.
   — Мистер Слайви, так нельзя говорить.
   — Скажите, что у вас семейные обстоятельства. Объясните судье, что вы работаете во имя Господа. Скажите ему…
   — Мне пора идти.
   — Энни!
   — Хвала Господу, мистер Слайви.
   Она вешает трубку.
   Быстро расправляется с оставшимися заказами. Когда работа закончена, складывает заказы в стопку и относит их на стол Коринны.
   Я свободна. Во всяком случае, на время.
   Она бесшумно подкрадывается к сыну, заглядывает ему через плечо. Тот рисует Тоннель Проклятых, по которому бежит герой Оксбар со щитом, а рядом с ним — его верный ящер Рог.
   Оливер оглядывается, недоумевающе хлопает глазами.
   — Мам, ты чего?
   — А кто будет делать математику?
   — Я делаю английский. Это у нас задание такое.
   — Ну да, ври больше. Нам пора.
   — Так рано? Может, еще поработаешь? Тут у тебя так здорово, полный финиш.
 
   Учитель открывает дверь в сарайчик, где расположена мастерская хозяйки дома. Нашаривает выключатель, щелкает. Принюхивается, классифицирует запахи: лак, шпатлевка, уголь, глина, мох. А также мех, воск, скипидар, чернила, дерево. Учитель стоит, глубоко дышит. Потом включает полный свет.
   Ну и бардак же здесь. Прямо стройка какая-то. Повсюду разбросаны материалы и инструменты.
   Взгляд Учителя обшаривает комнату и натыкается на скульптуры, которыми занята противоположная стена.
   Вообще-то на скульптуры эти предметы мало похожи. Просто несколько деревянных ящиков, вроде коробок для апельсинов. Щели между досками замазаны, дерево раскрашено, покрыто лаком. Под каждым ящиком короткая кокетливая юбочка.
   Учитель подходит ближе, видит, что над одним из ящиков прикреплен вырезанный из газеты заголовок: “КАРДИНАЛ О`КОННОР УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ГОСПОДЬ БОГ — МУЖЧИНА”.
   Учитель сует руку под юбочку. Внутри ящика темно, ничего не видно. Потом пальцы нащупывают нечто тяжелое, круглое и мохнатое. Непонятный предмет, подвешенный внутри ящика, величиной примерно с грейпфрут. Учитель шарит по нему рукой, убеждается, что шар покрыт мехом, и тут же натыкается еще на один точно такой же.
   Два больших мохнатых шара.
   Тут до Учителя доходит: это яйца Господа Бога.
   Он громко фыркает, сжимает один из шаров покрепче. У нашего присяжного заседателя есть чувство юмора, думает Учитель.
   Снова звонит Эдди.
   — Винсент, она вышла. Ребенок с ней.
   — Понял.
   Учитель напоследок игриво пожимает каждое из “яиц” и подходит к следующему ящику.
   — Если она едет домой, сколько у меня времени? — спрашивает он у Эдди.
   — Минуты две-три.
   Над следующим ящиком обрывок бумаги, на котором накалякано: “МАМОЧКА, ЭТО СКЛЕРОЗ”. Учитель с любопытством лезет под юбку. Внутри нечто круглое и пустое, похоже на череп.
   — Она села в машину, выезжает на улицу. Меня не видит. Едет в твою сторону.
   Голос у Эдди нервный.
   — Послушай-ка, Эдди…
   — Что?
   — Что ты о ней думаешь?
   Молчание.
   — В каком смысле? Ничего я о ней не думаю.
   — Мне кажется, что ты ее вроде как опекаешь.
   — Опекаю? Просто мне не нравится вся эта затея. На кой черт только мы связались с этой полоумной монахиней.
   — Не думаю, что она такая уж монахиня. Ребенок-то у нее есть. Значит, половая жизнь ей не в диковинку. Как по-твоему, Эдди, она сексуальная?
   — Да ладно тебе. Типичная мамаша.
   — А глаза? Разве они не сексапильные?
   — Винсент, ты что, собираешься там до скончания века торчать? Она едет в твою сторону очень быстро.
   Тем временем пальцы Учителя ощупывают “череп” изнутри. Пальцы обнаруживают трещины, в трещинах нечто, похожее на мох. Что-то щекочет запястья — вроде бы паутина. Стало быть, это и есть склероз. Распад, запустение.
   — А по-моему, она очень сексуальная и необычайно умная, — говорит Винсент.
   — Неужели? Ну, тебе виднее.
   — Она делает скульптуры, которые нужно не видеть, а осязать.
   — Дерьмо какое-то, — комментирует Эдди.
   Следующий ящик называется “МЕЧТА ОБ УВОЛЬНЕНИИ”. Название кажется Учителю интригующим, но пошарить рукой в ящике уже некогда. Ладно, думает он, оставим до следующего визита. Будет стимул. Он выходит из мастерской.
   Еще минута требуется для того, чтобы вернуться в дом и установить следующий “вечный жучок” в параллельный телефонный аппарат.
   Затем Учитель выходит из дома и аккуратно запирает за собой дверь.
   Садится в машину, едет по Семинарскому переулку. Мимо проезжает “субару”, за рулем Энни Лэйрд, рядом ее сын. Водитель красного “лотоса” провожает их рассеянным взглядом.
 
   Энни и Оливер, поужинав, сидят в комнате, освещенной голубоватым мерцанием компьютера. Оливер ест мороженое, Энни сосредоточенно склонилась над клавиатурой.
   — Это еще что такое? — спрашивает она.
   — Это Цитадель.
   — Понятно. А что такое Цитадель?
   — Не знаю, мам. Что-то такое в замке.
   — Господи, а это еще кто?
   — Только без паники. Это рабы-тролли. Они не очень страшные.
   — У меня такое ощущение, что эти джентльмены хотят меня обидеть.
   — Мам, они дегенераты. Очень медленно двигаются. Главное, размахивай мечом, и ничего с тобой не случится. Да не туда же! Сюда!
   — Ой, помогите! А это что такое?
   — Это ловушка! Осторожно!
   — Что? А теперь куда?… Оливер!
   — Мам, спокойствие. Они к тебе подойдут поближе, и ты их заделаешь.
   — Куда идти-то? Куда? Они совсем близко!
   — Жми вот сюда. Быстрее!… Молодец! Теперь вот этого! Круши его!
   — Оливер…
   — Да лупи же ты его! Мама! Что ты делаешь?
   — Не знаю! Помогите! Как мне повернуться?
   — Вот так! Давай бей! Отлично!
   — Ага, получил!
   — Мам, ты просто гений.
   — Они покойники?
   — Покойники.
   — И это сделала я сама?
   — Я же говорю, ты молодец. Как ощущения?
   — Прекрасно.
   — Еще бы.
   — Мне сейчас даже не хочется думать о семьях этих несчастных рабов-троллей. Наверно, сегодня вечером их вдовы и дети зарыдают, но мне наплевать. Я чувствую себя просто превосходно. Ой, мамочки! А это еще что за чудовище?
   — Спокойно, мам, без паники. Это всего лишь Паук Смерти.
 
   Учитель сгибается в три погибели и смотрит на освещенные окна.
   Снова раздается трель пересмешника. Птичка слегка охрипла, сидит где-то совсем близко. Учитель поднимает голову. Он на краю лужайки, под деревьями. Ближайшее дерево раскидистое, ветки крепкие. Вполне годится.
   Учитель лезет вверх по стволу.
   Пересмешник затыкается и легкой тенью уносится куда-то прочь.
   У Учителя за спиной два тяжелых ящика, но он карабкается очень ловко. Ящики выкрашены в желто-зеленый цвет, по виду — обычные скворечники.
   Метрах в шести над землей Учитель останавливается и оборачивается к дому. Все видно как на ладони. Тогда он усаживается на сук поудобнее и прикрепляет один из “скворечников”. Внутри находится батарея. Провод ведет ко второму “скворечнику”, который Учитель устанавливает на соседней ветке.
   Пересмешник возобновляет свой концерт. Ночью он поет куда лучше, чем днем — как-то задушевнее и эмоциональнее. Пересмешники по ночам всегда во власти вдохновения.
   Учитель открывает второй ящик. Внутри пять принимающих устройств “ICOM 7000”. Каждый настроен на “вечные жучки”, установленные в телефонных аппаратах, а также на паразитические передатчики в гостиной и детской. Учитель наводит пять параболических антенн, маскирует провод среди листвы.
   Еще четыре принимающих устройства подсоединены к коммутатору. Учитель вставляет в левое ухо маленький наушник и начинает колдовать над цифровым тюнером. Настраивается на канал 1. Частота — 143.925 мегагерц. Канал 1 — это кухня.
   Учитель слушает, ничего особенно интересного: кап-кап, кап-кап. Кран течет.
   Он щелкает селектором, настраивается на комнату Оливера.
   Ага, вот вы где, голубчики.
   Пищит компьютерная музыка, слышится голос Энни:
   — Как же я его убью? Он в два раза больше меня!
   Детский смех:
   — Когда имеешь дело с Пауком Смерти, нужно отрубить ему все ноги.
   Энни:
   — Как это?
   Раздается легкое пощелкивание, затем взрыв хохота. Наушники стереофонические: левым ухом Учитель слышит смех матери, правым — смех мальчишки.
   — Да сдохни же ты! — верещит Энни. — Слушай, почему он не падает?
   — Мам, я же сказал тебе: ему нужно отрубить все ноги.
   — У меня не получается!
   — Берегись! Рабы-тролли!
   — Караул! На помощь!
   Щелк-щелк. Щелк-щелк. Энни отчаянно визжит, компьютерная музыка исполняет похоронный марш.
   — Все-таки ты какая-то неполноценная, — заявляет Оливер.
   Тем не менее требует, чтобы мама осталась еще на одну игру. Энни отказывается, ей нужно работать.
   Учитель смотрит в освещенное окно. Видит, как женщина поднимается вверх по лестнице.
   Он щелкает селектором, настраивается на кухню. Энни стоит возле освещенного окна, насвистывая компьютерную мелодию. Останавливается возле холодильника, о чем-то думает. Три листа, медленно кружа, проплывают по освещенному квадрату окна. Энни пьет из горлышка. Стоит, не двигается, смотрит в темноту. Учитель слышит, как она вздыхает. Вид у нее усталый.
   Энни решительно встряхивает головой и почему-то на цыпочках выходит на крыльцо. Закрывает за собой дверь, спускается во двор. Зажигается свет в сарайчике, где находится ее мастерская. Через минуту в мастерски начинает орать магнитофон. Поет Джоан Арматрейдинг. Учитель снимает наушники, берет в руку радиотелефон. Нажимает на кнопочки.
   После первого же звонка в трубке раздается голос его любовницы Сари.
   — Алло?
   — Сари, как ты там?
   — Вожделею, — отвечает она. Он так и видит Сари перед собой: лежит на кровати, раскинувшись на подушках.
   — А ты как? — спрашивает она. Учитель говорит тихо, почти шепотом:
   — Все так же. Думаю о тебе постоянно, поэтому с вожделением у меня все в порядке. Но вести у меня вообще-то неважные.
   Он устраивается на суку поудобнее, вдыхает прохладный ночной воздух полной грудью, рассеянно смотрит на освещенное окно сарая. Хозяйки не видно, лишь шевелятся какие-то тени.
   — Что такое? — обеспокоенно спрашивает Сари. Она поняла: он не придет.
   — Сегодня не смогу, — говорит Учитель. — Завтра очень важная презентация, а ночью мне нужно обработать одного клиента.
   — Где ты?
   — Я по тебе скучаю, — отвечает Учитель.
   — Но где ты?
   — На улице. Где-то в окрестностях Фарао.
   — У тебя там тихо.
   — Да, я вышел из машины, сижу под звездным небом. Вокруг деревья, светится окно в доме. Мне одиноко. Я представляю, как ты лежишь сейчас в кровати, как ты сердито хмуришь лоб. Послушай, мне действительно очень жаль. Ты самая замечательная женщина на всем белом свете. Если кто-нибудь услышит, как я сейчас с тобой разговариваю, то наверняка подумает, что это грабитель и пальнет в мою сторону из дробовика. Поэтому, если наш разговор внезапно прекратится, не пугайся. Видно, не судьба мне познакомиться с твоей мамой.
   Сари изо всех сил пытается засмеяться. У нее не очень получается.
   — Прости меня, — просит Учитель. Выдерживает паузу, чтобы дать ей немного подумать. Потом строго спрашивает:
   — Сари, ты не обиделась?
   — Не очень, — отвечает она. — Но я не должна позволять тебе обходиться со мной таким образом, я знаю. Эбен, ты слишком много работаешь.
   — Я очень… люблю эту работу, — тихо и нежно говорит он.
   В освещенном окне появляется Энни Лэйрд. На миг задерживается, идет дальше.
   — Но знай, Сари, что мне ужасно тебя не хватает. Хорошо бы мне придумать компромисс: чтобы я мог одновременно находиться внутри тебя и работать с клиентами.
   На сей раз она смеется. Напряженность немного спадает.
   — Может, в четверг получится, — говорит он.
   — А завтра? — упавшим голосом спрашивает она.
   — Завтра не получится. Извини. Завтра я должен ужинать со своим клиентом.
   Окно Энни уютно светится. Учитель действительно любит свою работу. Волшебная ночь, свежий ветерок, аромат листвы, учащенное биение пульса, тихий шелест природы…

Глава 2
“ПОКАЗЫВАЙ ЕЙ СВОЮ ЛЮБОВЬ”

   Энни кружится по району Сохо и никак не может найти место для стоянки. Если в длинной веренице припаркованных автомобилей и есть зазор, то там непременно торчит пожарный кран. Все-таки Энни решает рискнуть: оставляет свой “субару” во втором ряду. Может, повезет. В конце концов, нельзя же потратить весь день на поиски места для парковки.
   Галерея находится на западном Бродвее. Энни идет до нее пешком, разглядывая витрины дорогих магазинов. Весь асфальт изрисован и исписан цветными мелками. Возле булочной Энни замедляет шаг, а у витрины кофейного магазина вообще останавливается.
   Она любит Нью-Йорк, хоть больше в нем и не живет.
   Влюбленная парочка сидит за столиком в открытом кафе. Оба читают — каждый свое, но мужчина рассеянно поглаживает запястье женщины кончиками пальцев. Энни завистливо смотрит. Как ностальгия, не мучает?
   Разве что совсем чуть-чуть.
   Но ее ждет еще одно испытание. Уже на Бродвее какой-то сногсшибательный красавец с готическими скулами бросает на нее заинтересованный взгляд. Это очень приятно. Следующие несколько шагов Энни борется с собой — ей очень хочется оглянуться и посмотреть, оглянулся ли на нее он.
   Но подобные порывы мучают ее недолго.
   Куда больше ее расстраивает витрина, на которой выставлены игрушки для богатых детей. Там установлен совершенно потрясающий механический дракон, выдыхающий клубы дыма из сине-зеленых ноздрей. За такое чудо Оливер, наверно, продал бы душу дьяволу. Энни думает, не зайти ли внутрь, не спросить ли про цену. Хотя зачем нарываться на унижение? Продавец, конечно, ответит, но взгляд у него при этом будет презрительным.
   Энни вздыхает, идет дальше. Вот она уже на Принс-стрит. Забыла про дракона, забыла про влюбленную парочку и про красавца. Настроение у нее веселое, жизнерадостное. Она пересекает улицу, входит в большое здание, поднимается на третий этаж. Там находится галерея Инез Газаррага. Энни выставила у Инез три свои работы. Общее название скульптурной группы “Герметичные видения”.
   У входа за отдельным столом сидит Лэйни, секретарша. Кабинет Инез дальше, за залом.
   Энни замирает на месте, не веря своим глазам.
   Над ее злополучными ящиками вывешены ослепительно-красные розетки. Сердце Энни замирает, она зажмуривается.
   — Не может быть! Это галлюцинация.
   Она открывает глаза — нет, над каждым ящиком действительно вывешен красный кружок. Целых три кружка! Причем не сомнительные половинки, означающие, что на данное произведение заявлен опцион, а самые что ни на есть настоящие красные ордена: товар продан и деньги получены.
   Энни хочется запеть: “Продано! Продано! Продано!”
   За спиной весело смеется Лэйни, а потом из кабинета выскакивает Инез и шепчет Энни на ухо:
   — Наконец-то продано. Я уж думала, этого никогда не случится. Пойдем со мной.
   Она уводит Энни в свой кабинет.
   — Покупателя зовут Зак Лайд, — сообщает она, закуривая сигарету.
   Когда-то Инез работала фотомоделью и снималась для журнала “Вог”. Ее обожали поэты-битники и абстрактные экспрессионисты. Тогда у Инез было прозвище “Бельдам-сан-мерси”, то есть “прекрасная дама, не ведающая жалости”. Теперь же Инез весит больше ста килограммов, кожа чуть не лопается от жира, а характер совсем испортился. Скрипучим голосом она заявляет:
   — Я слышала про этого типа и раньше, читала про него в газетах. У него отличная репутация. Знаешь, такой очень вежливый, но взглянет — мороз по коже. Этот свое дело знает досконально. Любит минималистов. Обожает Мардена, Элис Эйкок, недавно купил несколько работ Кристи Раппа. Одним словом, не любитель мраморных ковбоев с мужественным выражением лица. Говорят, у него собственная коллекция, причем высшего класса, но обычно он покупает вещи для друзей и знакомых. А в друзьях у него ходят очень крупные коллекционеры, милочка. Ты даже не представляешь себе какие.
   — Ну какие?
   — Да ты о них и не слышала.
   — Как же я о них и не слышала, если они такие знаменитые коллекционеры?
   Инез сосредоточенно листает блокнот.
   — Ну вот. Ты слышала когда-нибудь о Сато Юскэ?
   — Нет.
   — А о господине, которого зовут Ёсида Ясэй?
   Энни качает головой.
   — Ну хорошо. А как насчет несравненного Мори Сёити?
   — Понятно, — кивает Энни. — Значит, мои работы поедут в Японию?
   — Точно не знаю, — пожимает плечами Инез. — Я только повторяю имена, которые он мне назвал.
   — И ты даже не выяснила, куда именно отправят мои…
   — Говорю тебе, с этим человеком объясняться не просто. Он ничего конкретного не сообщает. Говорит примерно так: “Надо будет провести кое-какую исследовательскую работу, подыскать подходящую коллекцию”. Одним словом, наводит тень на ясный день.
   — Ну а цена? — спрашивает Энни. — Ты не разочарована?
   — Вот, смотри — чек на двадцать четыре тысячи долларов. Половина твоя. Так что с ценой все в порядке.
   Инез довольно улыбается. Энни тоже хочет улыбнуться, но ее по-прежнему одолевают сомнения.
   — Слушай, девочка, по-моему, ты не врубаешься, — вздыхает Инез. — Ты продала три своих ящика большому человеку. Любой другой на твоем месте визжал бы от радости, как поросенок. Я бы, например, просто описалась бы от счастья.
   — Нет-нет, я очень рада, — возражает Энни. — Просто мне хотелось бы знать, куда попадут мои работы. И потом, кто этот человек — я так и не поняла. Коллекционер? Посредник? Чем он зарабатывает на жизнь?
   Инез пожимает плечами.
   — Насколько я поняла, он управляет каким-то потребительским фондом. У него свой офис на Мэйден-Лейн, только, по-моему, он не любит там сидеть. Во всяком случае, я твердо знаю одно — коллекционированием он занимается. Ну и путешествует немало. Увидел у меня на стене мантру и начал рассказывать про Непал. Скажу тебе, девочка, что этот парень говорит, как пишет.
   — В каком смысле?
   — Так поет — заслушаешься. Забываешь обо всем на свете. — Инез смеется. — Сама увидишь. Он сказал, что хочет с тобой познакомиться и работать вместе. Работать — понимаешь?
   — Нет, не очень.
   — Ей-богу, ты все-таки дура. Человек хочет с тобой сотрудничать. Только учти: ты будешь работать с ним напрямую, и я не возражаю. Но не вздумай меня надувать.
   Энни не верит своим ушам.
   — Ты что, Инез? Я же тебя люблю.
   — Это, конечно, очень трогательно, но кто тебя знает — вдруг у тебя будет собственная выставка в Лувре, и ты забудешь о своей старой подруге, которая должна получать свой процент.
   — Инез, как тебе не стыдно.
   — Все контракты только через меня. Поняла?
   — Конечно.
   — Иначе я тебя изничтожу. Живьем сожру.
   Инез корчит страшную гримасу: надувает губы, оскаливается, грозит кулаком. Энни думает, что ее подруга сейчас похожа на асфальтовый каток. Проедет — мокрое место останется.
   Тут Инез начинает хохотать и вручает ей чек на двенадцать тысяч долларов.
   И тут Энни наконец верит в свое счастье. Душа ее взмывает в облака. Она говорит о чем-то с Инез, но сама себя не слышит. Двенадцать тысяч долларов! И это только начало. Впереди блестящая карьера. Она целует Инез, потом Лэйни, спускается на лифте вниз. На улице ее приветствует дуновение свежего ветра, асфальт залит солнцем. Двенадцать тысяч долларов! Мысли путаются, но общее состояние иначе как блаженством не назовешь.
   — Энни Лэйрд?
   Она оборачивается. Сзади стоит тот самый красавец с готическими скулами.
   — Я вас недавно видел на улице…
   — Да, я помню.
   — Не сразу сообразил, что это вы. Когда до меня дошло, я был уже на Брум-стрит. Вернулся сюда, стал вас разыскивать, едва нашел.
   Оказывается, у него карие глаза с желтыми искорками. И еще очаровательная, немного асимметричная улыбка.
   — Слава Богу, я вас разыскал.
   Энни смотрит на него с недоумением. Тогда красавец представляется:
   — Я Зак Лайд.
   Неужели это и есть ее патрон? Этот красавчик?
   — Я купил несколько ваших вещей, — говорит он.
   — Да-да, — мямлит Энни. — У меня в бумажнике лежит ваш чек.
   Ей кажется, что она — бедная Золушка, несчастная сиротка, которую волшебная сила вознесла на вершину счастья.
   — Конечно, я заплатил за ваши работы недостаточно, я хорошо это понимаю. Но ведь цену назначал не я. Я бы с удовольствием посмотрел и другие ваши работы. Готов заплатить за них больше.
   Энни спрашивает:
   — Откуда вы узнали, что я — Энни Лэйрд? Мы ведь раньше не встречались.
   — Инез показала мне вашу фотографию. В каталоге.
   — Ах да.
   — Должен сказать, фотография не слишком удачная.
   Энни так приятно, что она даже забывает поблагодарить за комплимент — просто кивает и опускает голову. Воцаряется неловкая пауза. Энни смотрит на асфальт, на мягкие итальянские мокасины Лайда. Тротуар изрисован какими-то бессмысленными иероглифами. Неведомый художник разукрасил ими всю улицу. Что, собственно, он хотел изобразить? Двенадцать тысяч долларов! Собственный патрон-покровитель! Весь мир, сходящий с ума по ее ящикам!
   Тут Энни вспоминает о мучающем ее вопросе.
   — Но почему Япония? — спрашивает она, поднимая глаза. — Неужели вы в самом деле пошлете туда мои работы?
   — Видимо, да.
   — И я никогда их больше не увижу?
   — Разумеется, увидите. — Уверенная, ободряющая улыбка. — Если хотите, можем поговорить об этом. Пообедаем вместе?
   — Сейчас?
   Он смотрит ей в глаза, а она поднимает руку с часами.
   — Сейчас половина двенадцатого. В два я должна вернуться в наш округ. Понимаете, меня назначили присяжным заседателем.
   Лайд с сочувствием морщится.
   — Ну что ж, причина серьезная, — улыбается он.
   — Разве что где-нибудь перекусить наскоро? — задумчиво говорит она. — Это, пожалуй, можно.
   И вот они отправляются на Салливан-стрит, где в уютном дворике подают простую тихоокеанскую пищу. Над столиком шумит ветвями краснолистый клен. Официант, судя по всему, хорошо знает Зака Лайда. Первым делом он спрашивает, как ему быть с несчастной геранью, которая у него дома совсем загибается. Зак принимает сосредоточенный вид.
   — Что именно с вашим цветком?
   — Листья пожелтели, — жалуется официант. — Знаете, по краям.
   — Думаю, слишком много воды, — говорит Зак. — Дайте цветку немного прийти в себя. Пусть сам разберется, что ему нужно. Не поливайте его вообще.
   Официант задумчиво кивает и уходит.