— Что вы здесь делаете?
Она объяснила:
— Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне хотелось удостовериться…
— В чем?
Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним — из Лондона или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком.
— В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С агентом-двойником не так-то легко иметь дело.
— Зря вы беспокоитесь.
— Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом.
— Сифуэнтеса допрашивала полиция. — Уормолд добавил с облегчением: — Он провалился, теперь он нам больше не нужен.
— А как же вы тогда не провалились?
— Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура — один из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване — и американских, и русских. «Дикие утки», как он их называет.
— Ну, это большое дело. А сооружения?
— С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать против своей страны.
Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему, сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала:
— На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой.
В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал:
— Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит.
— Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока вы были с Сегурой.
— А он следил за вами. Откровенно говоря, он — один из лучших моих осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой. Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете.
— Вы ничего не сообщали об этом в Лондон?
— Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали, вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать?
— Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство.
— А как насчет Руди?
— Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом уйти в подполье.
— А как уходят в подполье? — Он и не пытался получить ответ. Он говорил медленно, давая волю своей фантазии. — Слепого зовут Мигель. Он служит мне из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь.
— Каким образом?
— Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я умею плавать, а он нет.
— Вам дали медаль?
Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное любопытство.
— Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне.
— Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать за вас жизнь.
— Ну, это слишком…
— Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном клеенчатом переплете для записи расходов?
— По-моему, нет. А что?
— Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки?
— Господи, зачем мне перышки?
— Да нет, я просто так спрашиваю.
— Записную книжку так дешево не купишь. А перышки — у кого же теперь нет автоматической ручки?
— Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри. Ошибка.
— Какой Генри?
— 59200, — сказала она.
Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила конспирации, она только раз назвала его Джимом.
Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не причиняла ему боли.
— Руди ушел, — сказала Беатриса. — Наверно, покупает сладости. Он ест слишком много сладкого. Но, по-видимому, затрачивает уйму энергии, потому что совсем не толстеет. Но на что он ее тратит?
— Давайте поработаем. Надо послать телеграмму. Сегура сообщил мне ценные сведения относительно просачивания коммунистов в полицейские кадры. Вы даже не поверите…
— Я готова верить во что угодно. Смотрите. Я обнаружила в шифровальной книге очень забавную вещь. Вы знали, что есть специальное обозначение для слова «евнух»? Неужели оно так уж часто встречается в телеграммах?
— Наверно, нужно для Стамбульского отделения.
— Жаль, что оно нам ни к чему, правда?
— Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж?
— Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию в конторе.
— А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона?
— Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними.
— Где? — вежливо спросила Милли, отрываясь от «Ежегодника любительницы верховой езды».
Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы Милли цвета меди и виски у него в стакане.
— На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил выступить наш президент, доктор Браун, ведь я — старейший член общества. Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, — добавил он не без гордости.
Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с девушкой, которая стала матерью Милли, — это было во «Флоридита-баре», она пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять участие в последней войне, — англичане, немцы, французы; а его не взяли в армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу.
— О чем ты будешь говорить?
— Ни о чем, — грустно ответил он. — Я не знаю, что сказать.
— Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая.
— Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный тоже. Экспортеры рома и сигар — вот они действительно важные птицы.
— Да, но ты — это ты.
— Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее.
— Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки.
— Но не так хорошо, как он.
— Пожалуйста, согласись, папа, — сказала она. — Я бы так тобой гордилась!
— Я буду выглядеть там ужасно глупо.
— Ничего подобного. Ну, ради меня.
— Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь.
В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм — в Лондоне была полночь. Он сказал:
— Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой?
— Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино.
— Кажется, дела идут бойко, — заметила Милли.
— Да.
— Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы.
— У нас сделки по долгосрочным обязательствам, — сказал Уормолд.
Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна. Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада. Он подумал: наконец-то они все узнали.
Свидание было назначено в гостинице «Миртл-Бэнк». Уормолд много лет не был на Ямайке, и теперь его привели в ужас здешние грязь и жара. Чем объяснить убожество британских владений? Испанцы, французы, португальцы строили города, чтобы в них жить, англичане же предоставляли городам расти как попало. Самый нищий закоулок Гаваны был полон благородства по сравнению с барачным существованием Кингстона, его лачугами, сложенными из старых бидонов из-под горючего и крытыми кусками железа с кладбища автомобилей.
Готорн сидел в шезлонге на веранде «Миртл-Бэнка», потягивая через соломинку пунш. Одет он был так же безукоризненно, как и в тот раз, когда Уормолд увидел его впервые; единственным признаком того, что и он страдает от жары, был комочек пудры, засохшей под левым ухом. Он сказал:
— Садитесь за те же деньги.
Готорн не расстался со своим жаргоном.
— Спасибо.
— Как долетели?
— Спасибо, хорошо.
— Наверно, рады, что попали домой.
— Домой?
— Я хотел сказать — сюда; сможете отдохнуть от своих черномазых. Снова на британской земле.
Уормолд подумал об убогих хижинах вдоль набережной, о жалком старике, который спал, скорчившись в ненадежной полоске тени, о ребенке в лохмотьях, нянчившем выброшенную волнами чурку. Он сказал:
— Гавана не так уж плоха.
— Хотите пунша? «Плантаторский». Здесь он совсем недурен.
— Спасибо.
Готорн сказал:
— Случилась маленькая неприятность, вот я и попросил вас подъехать.
— Да?
Сейчас откроется правда. Могут они арестовать его, раз он на британской территории? Какое ему предъявят обвинение? Его, наверно, привлекут за вымогательство или припишут какое-нибудь совсем непонятное преступление, а дело заслушают in camera [42], по закону о разглашении государственной тайны.
— Речь идет об этих сооружениях.
Ему захотелось объяснить, что Беатриса тут ни при чем; у него не было никаких сообщников, кроме легковерия тех, кто его завербовал.
— А что? — спросил он.
— Надо во что бы то ни стало раздобыть фотографии.
— Я пытался. Вы же знаете, чем это кончилось.
— Да. Но чертежи не совсем ясны.
— Он — не чертежник.
— Поймите меня правильно, старина. Вы, конечно, сделали чудеса: но, знаете, был такой момент, когда я чуть было не начал вас… подозревать.
— В чем?
— Видите ли, некоторые из этих чертежей напомнили мне… Говоря откровенно, они мне напомнили части пылесоса.
— Да, я это тоже заметил.
— Ну, и тут я, понимаете ли, подумал обо всех этих штуковинах в вашем магазине…
— Вы что же, подозреваете, что я морочу голову нашей разведке?
— Теперь я и сам понимаю, что это чистый бред. А все-таки у меня гора с плеч свалилась, когда те решили вас убить.
— Убить?
— Ну да, ведь это доказывает подлинность чертежей.
— Кто «те»?
— Противники. Какое счастье, что я никому не говорил о своих дурацких подозрениях!
— Как они собираются меня убить?
— Об этом мы еще поговорим — они хотят вас отравить. Я вот что хочу сказать: теперь мы получили самое лучшее подтверждение всему, что вы нам сообщали. Не хватает только фотографий. Одно время мы попридержали чертежи, но теперь роздали их всем заинтересованным ведомствам. В Атомную комиссию тоже послали. Ну от них толку не добьешься. Заявили, что к ядерной энергии это отношения не имеет, и все тут. Но мы уж слишком на поводу у наших атомников и совершенно забыли, что могут быть другие, не менее опасные военные изобретения.
— Чем они собираются меня отравить?
— Поговорим сперва о деле, старина. Нельзя забывать об экономической стороне войны. Куба не может себе позволить производство водородных бомб, но что если они нашли такое же эффективное оружие ближнего действия, и к тому же дешевое? Вот в чем гвоздь — в дешевизне.
— Будьте любезны, скажите мне все-таки, как они собираются меня убить. Видите ли, у меня к этому вопросу чисто личный интерес.
— Ну конечно, я вам скажу. Просто мне хотелось сперва показать вам всю закулисную сторону и объяснить, как мы рады… поймите меня правильно, что ваши донесения подтвердились. Они собираются отравить вас на каком-то деловом обеде.
— Европейского коммерческого общества?
— Вот-вот, кажется так.
— Как вы это узнали?
— Мы проникли в их здешнюю организацию. Вы бы ахнули, если бы я вам порассказал, что там у вас происходит. Могу вам, например, сообщить, что дробь четыре погиб чисто случайно. Они просто хотели его припугнуть, как припугнули своим покушением дробь три. Вы первый, которого они всерьез решили убить.
— Какая честь.
— Знаете, в некотором роде это даже лестно. Показывает, что вы стали им опасны.
Вытягивая через соломинку остатки пунша из-под кубиков льда, ломтиков апельсина и ананаса, украшенных сверху вишней, Готорн громко причмокнул.
— Пожалуй, — сказал Уормолд, — мне лучше туда не ходить. — Он вдруг почувствовал какое-то разочарование. — А ведь за десять лет я не пропустил ни одного банкета. Меня даже речь там просили произнести. Фирма любит, чтобы я ходил на такие обеды. Она тогда считает, что я высоко несу ее знамя.
— Вы непременно должны пойти.
— Для чего? Чтобы меня отравили?
— Да вас никто не заставляет там есть.
— А вы когда-нибудь пробовали пойти на банкет и ничего не есть? И пить-то ведь все равно придется.
— Не подсыпят же они яду в бутылку вина. Вы бы могли прикинуться алкоголиком, который ничего не ест, а только пьет.
— Спасибо. Репутация моей фирмы от этого сильно выиграет.
— А что? Все люди питают слабость к алкоголикам, — сказал Готорн. — И, кроме того, если вы не пойдете, они заподозрят что-то неладное. Вы можете провалить мой источник. А источники надо беречь.
— Это что, такое правило?
— Вот именно, старина. И еще одно соображение: мы знаем, в чем суть заговора, но не знаем заговорщиков; нам известны только клички. Если мы их раскроем, мы заставим полицию их посадить. Тогда и вся организация будет разгромлена.
— Ну да, убийца всегда рано или поздно попадется. Вскрытие наведет вас на след, и тогда вы заставите Сегуру действовать.
— Неужели вы струсили? Такая уж у нас опасная профессия. Не следовало за нее браться, если вы не были готовы…
— Ну, прямо спартанка из хрестоматии, да и только. Возвращайся, с победой или пади в бою.
— А знаете, это идея! В нужный момент вы можете свалиться под стол. Убийцы решат, что вы умерли, а остальные — что слишком много выпили.
— Член Европейского коммерческого общества не падает под стол.
— Никогда?
— Никогда. Но вам кажется, что я зря так встревожен?
— По-моему, волноваться пока нет оснований. В конце концов, всю еду вы берете себе сами!
— Верно. Но в «Насьонале» закуска всегда одна и та же — краб по-мавритански. А это кушанье раскладывают на тарелки заранее.
— Вот краба не ешьте. Мало ли кто не ест крабов. А когда гостей начнут обносить блюдами, не берите того, что лежит к вам всего ближе. Это как с фокусником, который подсовывает вам нужную ему карту. Не берите ее, и все тут.
— А фокуснику все-таки удается всучить вам именно ту карту, которую он хочет.
— Вот что… вы говорили, кажется, что банкет будет в «Насьонале»?
— Да.
— Так почему бы вам не использовать дробь семь?
— А кто такой дробь семь?
— Вы что, не помните своих агентов? Да это же метрдотель в «Насьонале». Пусть он и позаботится, чтобы вам в тарелку ничего не подсыпали. Пора ему, наконец, отработать полученные деньги. Я что-то не помню, чтобы вы прислали от него хоть одно донесение.
— А вы не можете мне намекнуть, кто этот человек? Ну, тот кто собирается… — он запнулся на слове «убить», — собирается со мной это сделать?
— Не имею о нем ни малейшего представления, старина. Остерегайтесь всех подряд. Выпейте-ка еще пуншу.
В самолете, летевшем обратно на Кубу, было мало пассажиров. Какая-то испанка с целым выводком детей — одни принялись кричать, а других стало тошнить, как только самолет оторвался от земли. Негритянка с живым петухом, закутанным в шаль. Кубинский экспортер сигар, с которым Уормолд был шапочно знаком, я англичанин в толстом грубошерстном пиджаке, упорно куривший трубку, пока стюардесса не сделала ему замечание. Тогда он стал демонстративно сосать незажженную трубку, обливаясь потом. У него было сердитое лицо человека, уверенного, что он всегда прав.
Когда подали обед, он перебрался в хвост самолета и подсел к Уормолду.
— Не выношу эту писклявую мелюзгу, — сказал он. — Разрешите? — Он заглянул в бумаги, разложенные на коленях у Уормолда. — Вы служите у «Фастклинерс»?
— Да.
— А я у «Ньюклинерс». Моя фамилия Картер.
— Вот как!
— Это моя вторая поездка на Кубу. У вас, говорят, не скучают, — сказал он, продувая трубку и откладывая ее в сторону, перед тем как приняться за обед.
— Да, наверно, — ответил Уормолд, — если вы любите рулетку и публичные дома.
Картер погладил свой кисет, как гладят по голове собаку — «мой верный пес со мною неразлучен».
— Да я не совсем это имел в виду… хотя, конечно, я не пуританин. Наверно, это даже интересно. С волками жить — по-волчьи выть. — Он переменил тему. — Хорошо идут ваши машины?
— Торгуем помаленьку.
— Наша новая модель захватит весь рынок.
Он отправил в рот большой кусок розоватого пирожного, а потом отрезал кусочек цыпленка.
— Да ну?
— Работает, как садовая косилка. Дамочке не надо утомляться. И никаких шлангов, которые путаются под ногами.
— А как насчет шума?
— Специальный глушитель. Куда меньше шума, чем у вашего. Модель так и называется — «Женушка-щебетунья». — Проглотив черепаховый суп, он принялся за компот, с хрустом разжевывая виноградные косточки. — Скоро мы откроем свое агентство на Кубе. Вы знаете доктора Брауна?
— Встречал. В Европейском коммерческом обществе. Он наш президент. Импортирует точный инструмент из Женевы.
— Он самый. Дал нам очень полезный совет. Собственно говоря, я буду его гостем на вашем банкете. А кормят у вас прилично?
— Вы же знаете, чего стоят ресторанные обеды.
— Ну уж, во всяком случае, он будет лучше этого, — сказал Картер, выплевывая виноградную кожицу. Он не заметил спаржи в майонезе и теперь принялся за нее. Затем он порылся в кармане. — Вот моя карточка. — Карточка гласила: «Уильям Картер. Бакалавр технич. наук (Нотвич)», а в уголке значилось: «Ньюклинерс-лимитед». Он добавил: — Я остановлюсь на недельку в «Севил-Билтморе».
— Простите, у меня нет при себе карточки. Моя фамилия Уормолд.
— Вы знакомы с Дэвисом?
— Кажется, нет.
— Мы с ним жили в одной комнате в колледже. Устроился в фирме «Грипфикс» и живет где-то в ваших краях. Прямо смешно — ребят из Нотвича встречаешь повсюду. А вы сами случайно не у нас учились?
— Нет.
— Значит, в Ридинге?
— Я не учился в университете.
— Вот бы не сказал, — благодушно заметил Картер. — Знаете, я поступил бы в Оксфорд, но в технических науках они уж очень отстали. Для школьного учителя Оксфорд, пожалуй, еще годится. — Он снова стал сосать пустую трубку, как ребенок соску, пока из трубки не вырвался свист. Вдруг он проговорил таким тоном, словно на язык ему попал никотин: — Старомодная ерунда, живые мощи, чистый пережиток. Я бы их упразднил.
— Кого?
— Оксфорд и Кембридж.
На подносе не оставалось ничего съедобного, кроме булочки, — он взял ее и раскрошил, как время или плющ крошат камень.
Уормолд потерял Картера в таможне. У того вышли какие-то неприятности с образцом пылесоса «Ньюклинерс», а Уормолд не считал, что должен помогать представителю конкурирующей фирмы. Беатриса встретила Уормолда в «хилмене». Уже много лет его не встречала женщина.
— Все в порядке? — спросила она.
— Да. Конечно. Кажется, они мной довольны. — Он смотрел на ее руки, державшие руль; день был жаркий, и она не надела перчаток; руки были красивые и ловкие. — Вы сняли кольцо?
Она сказала:
— А я думала, никто не заметит. Но Милли тоже заметила. Какие вы оба наблюдательные!
— Вы его потеряли?
— Я сняла его вчера, когда мылась, и забыла надеть. А зачем носить кольцо, если о нем забываешь?
Тут он рассказал ей о банкете.
— Надеюсь, вы не пойдете? — спросила она.
— Готорн хочет, чтобы я пошел. Боится, что раскроют его источник.
— А ну его к дьяволу, его источник!
— Но есть причина посерьезнее. Помните, что сказал Гассельбахер? Они привыкли наносить удар по тому, что мы любим. Если я не приду, они изобретут что-нибудь другое. Что-нибудь похуже. А мы не будем знать, что именно. В следующий раз выбор может пасть не на меня — я ведь не так уж сильно себя люблю, — а на Милли. Или на вас.
Он и сам не понял, что сказал, пока она не высадила его у дома и не отъехала.
— Ты выпил только кофе и ничего в рот не взял, даже сухарика.
— Что-то не хочется.
— А потом пойдешь и наешься на банкете у своих коммерсантов, — будто не знаешь, что твой желудок не выносит краба по-мавритански!
— Даю тебе слово, я постараюсь не есть ничего лишнего.
— Лучше бы ты как следует позавтракал. Поешь пшеничных хлопьев — они впитывают весь алкоголь.
В этот день рядом с ней была дуэнья.
— Ну, ей-богу же, не могу. Мне не до еды. Не приставай. Нет у меня аппетита.
— Ты приготовил речь?
— Старался, но я ведь не оратор. Понятия не имею, почему они попросили меня.
Но его мучило, что теперь он, кажется, знает, почему. Кто внушил эту мысль доктору Брауну — вот что нужно было узнать любой ценой. Он подумал: «Но ведь цена — это я сам!»
— Пари держу, что ты произведешь там фурор!
— Ну нет, я сделаю все, чтобы не произвести там никакого фурора.
Милли ушла в школу, а он остался сидеть за столом. На картонной коробке с хлопьями «Уитбрикс», которые всегда покупала Милли, был напечатан отрывок из последних приключений Мальчика с пальчик. В коротком рассказике с картинками Мальчик с пальчик встретил крысу величиной с рослого сенбернара и обратил ее в бегство, прикинувшись кошкой и замяукав. Это была очень незамысловатая история. Вряд ли ее можно было рассматривать как ценное назидание молодому поколению, вступающему в жизнь. За двенадцать купонов, вырезанных из таких коробок, фирма обещала духовое ружье. Коробка была почти пуста, и Уормолд принялся вырезывать купон, аккуратно водя ножом по пунктирной линии. Он уже обрезал последний угол, когда в комнату вошла Беатриса. Она спросила:
— Чем это вы занимаетесь?
— По-моему, духовое ружье может пригодиться нам в конторе. Не хватает всего одиннадцати купонов.
— Я не спала всю ночь.
— Наверно, выпили слишком много кофе?
— Нет. Это из-за того, что вам сказал доктор Гассельбахер. Насчет Милли. Пожалуйста, не ходите на банкет.
— Ну, пойти-то я, во всяком случае, должен.
— Вы и так делаете достаточно. В Лондоне вами довольны. Я сужу по тону телеграмм. Что бы там ни говорил Генри, Лондон вовсе не захочет, чтобы вы шли на бессмысленный риск.
— Он прав, когда говорит, что если я не пойду, они попробуют что-нибудь другое.
— Не бойтесь за Милли. Я не спущу с нее глаз.
— А кто будет смотреть за вами?
— Я сама выбрала эту профессию. Вы за меня не отвечаете.
— Вы бывали уже в таких переделках?
— Нет. Но и начальника такого у меня еще не было. Вы словно ткнули палкой в осиное гнездо. Знаете, обычно наша работа — чистая канцелярщина: картотека и скучные телеграммы. Убийства — не наша область. И я не хочу, чтобы вас убивали. Понимаете, вы какой-то настоящий, а не персонаж из «Бойз оун пейпер». Ради бога, оставьте вы в покое эту дурацкую коробку и послушайте, что я вам говорю!
— Я читал про Мальчика с пальчик.
— Вот и оставайтесь с ним сегодня дома. А я пойду и куплю вам все предыдущие коробки этой серии, чтобы вы могли прочитать про него с самого начала.
— Готорн говорил здравые вещи. Мне только надо быть поосторожней с едой. Ведь и в самом деле важно установить, кто они такие. Тогда я по крайней мере отработаю полученные деньги.
— Вы и так сделали больше, чем нужно. Незачем вам ходить на этот проклятый банкет!
— Нет, есть за чем. Хотя бы из гордости.
— Перед кем вы хотите покрасоваться?
— Перед вами.
Он пробирался по холлу гостиницы «Насьональ» мимо витрин с итальянской обувью, датскими пепельницами, шведским стеклом и сиреневыми английскими фуфайками. Дверь в банкетный зал, где всегда заседало Европейское коммерческое общество, загораживал стул, на котором расположился доктор Гассельбахер — он явно кого-то поджидал. Уормолд замедлил шаг; он не видел доктора Гассельбахера с той самой ночи, когда тот сидел в мундире улана на кровати и вспоминал прошлое. Члены коммерческого общества, направлявшиеся в банкетный зал, останавливались и заговаривали с доктором Гассельбахером, но тот не обращал на них внимания.
Когда Уормолд поравнялся со стулом, на котором сидел доктор, тот сказал:
— Не ходите туда, мистер Уормолд.
Он говорил громко; слова его дрожали в загроможденном витринами холле, привлекая всеобщее внимание.
— Как поживаете, Гассельбахер?
— Я оказал: не ходите туда.
— Слышу!
— Они собираются вас убить, мистер Уормолд.
— Откуда вы знаете, Гассельбахер?
— Они хотят вас там отравить.
Кто-то из приглашенных остановился и стал смотреть на них с улыбкой. Один американец спросил:
— Да неужели тут так уж плохо кормят?
Все рассмеялись.
Уормолд сказал:
— Уйдите отсюда, Гассельбахер. На вас все смотрят.
— Вы все-таки пойдете?
— Конечно; я ведь один из ораторов.
— У вас есть Милли. Подумайте о ней.
— Не бойтесь за Милли. Я вернусь целым и невредимым, Гассельбахер. Ступайте.
— Хорошо, но я хотел вас удержать, — сказал доктор Гассельбахер. — Я буду ждать вашего звонка.
— Я позвоню вам из дому.
— Прощайте, Джим.
— Прощайте, доктор.
Она объяснила:
— Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне хотелось удостовериться…
— В чем?
Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним — из Лондона или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком.
— В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С агентом-двойником не так-то легко иметь дело.
— Зря вы беспокоитесь.
— Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом.
— Сифуэнтеса допрашивала полиция. — Уормолд добавил с облегчением: — Он провалился, теперь он нам больше не нужен.
— А как же вы тогда не провалились?
— Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура — один из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване — и американских, и русских. «Дикие утки», как он их называет.
— Ну, это большое дело. А сооружения?
— С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать против своей страны.
Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему, сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала:
— На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой.
В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал:
— Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит.
— Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока вы были с Сегурой.
— А он следил за вами. Откровенно говоря, он — один из лучших моих осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой. Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете.
— Вы ничего не сообщали об этом в Лондон?
— Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали, вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать?
— Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство.
— А как насчет Руди?
— Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом уйти в подполье.
— А как уходят в подполье? — Он и не пытался получить ответ. Он говорил медленно, давая волю своей фантазии. — Слепого зовут Мигель. Он служит мне из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь.
— Каким образом?
— Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я умею плавать, а он нет.
— Вам дали медаль?
Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное любопытство.
— Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне.
— Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать за вас жизнь.
— Ну, это слишком…
— Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном клеенчатом переплете для записи расходов?
— По-моему, нет. А что?
— Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки?
— Господи, зачем мне перышки?
— Да нет, я просто так спрашиваю.
— Записную книжку так дешево не купишь. А перышки — у кого же теперь нет автоматической ручки?
— Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри. Ошибка.
— Какой Генри?
— 59200, — сказала она.
Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила конспирации, она только раз назвала его Джимом.
Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не причиняла ему боли.
— Руди ушел, — сказала Беатриса. — Наверно, покупает сладости. Он ест слишком много сладкого. Но, по-видимому, затрачивает уйму энергии, потому что совсем не толстеет. Но на что он ее тратит?
— Давайте поработаем. Надо послать телеграмму. Сегура сообщил мне ценные сведения относительно просачивания коммунистов в полицейские кадры. Вы даже не поверите…
— Я готова верить во что угодно. Смотрите. Я обнаружила в шифровальной книге очень забавную вещь. Вы знали, что есть специальное обозначение для слова «евнух»? Неужели оно так уж часто встречается в телеграммах?
— Наверно, нужно для Стамбульского отделения.
— Жаль, что оно нам ни к чему, правда?
— Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж?
— Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию в конторе.
— А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона?
— Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними.
2
— Видно, я становлюсь важной персоной, — сказал Уормолд. — Меня просят произнести речь.— Где? — вежливо спросила Милли, отрываясь от «Ежегодника любительницы верховой езды».
Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы Милли цвета меди и виски у него в стакане.
— На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил выступить наш президент, доктор Браун, ведь я — старейший член общества. Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, — добавил он не без гордости.
Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с девушкой, которая стала матерью Милли, — это было во «Флоридита-баре», она пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять участие в последней войне, — англичане, немцы, французы; а его не взяли в армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу.
— О чем ты будешь говорить?
— Ни о чем, — грустно ответил он. — Я не знаю, что сказать.
— Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая.
— Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный тоже. Экспортеры рома и сигар — вот они действительно важные птицы.
— Да, но ты — это ты.
— Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее.
— Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки.
— Но не так хорошо, как он.
— Пожалуйста, согласись, папа, — сказала она. — Я бы так тобой гордилась!
— Я буду выглядеть там ужасно глупо.
— Ничего подобного. Ну, ради меня.
— Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь.
В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм — в Лондоне была полночь. Он сказал:
— Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой?
— Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино.
— Кажется, дела идут бойко, — заметила Милли.
— Да.
— Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы.
— У нас сделки по долгосрочным обязательствам, — сказал Уормолд.
Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна. Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада. Он подумал: наконец-то они все узнали.
Свидание было назначено в гостинице «Миртл-Бэнк». Уормолд много лет не был на Ямайке, и теперь его привели в ужас здешние грязь и жара. Чем объяснить убожество британских владений? Испанцы, французы, португальцы строили города, чтобы в них жить, англичане же предоставляли городам расти как попало. Самый нищий закоулок Гаваны был полон благородства по сравнению с барачным существованием Кингстона, его лачугами, сложенными из старых бидонов из-под горючего и крытыми кусками железа с кладбища автомобилей.
Готорн сидел в шезлонге на веранде «Миртл-Бэнка», потягивая через соломинку пунш. Одет он был так же безукоризненно, как и в тот раз, когда Уормолд увидел его впервые; единственным признаком того, что и он страдает от жары, был комочек пудры, засохшей под левым ухом. Он сказал:
— Садитесь за те же деньги.
Готорн не расстался со своим жаргоном.
— Спасибо.
— Как долетели?
— Спасибо, хорошо.
— Наверно, рады, что попали домой.
— Домой?
— Я хотел сказать — сюда; сможете отдохнуть от своих черномазых. Снова на британской земле.
Уормолд подумал об убогих хижинах вдоль набережной, о жалком старике, который спал, скорчившись в ненадежной полоске тени, о ребенке в лохмотьях, нянчившем выброшенную волнами чурку. Он сказал:
— Гавана не так уж плоха.
— Хотите пунша? «Плантаторский». Здесь он совсем недурен.
— Спасибо.
Готорн сказал:
— Случилась маленькая неприятность, вот я и попросил вас подъехать.
— Да?
Сейчас откроется правда. Могут они арестовать его, раз он на британской территории? Какое ему предъявят обвинение? Его, наверно, привлекут за вымогательство или припишут какое-нибудь совсем непонятное преступление, а дело заслушают in camera [42], по закону о разглашении государственной тайны.
— Речь идет об этих сооружениях.
Ему захотелось объяснить, что Беатриса тут ни при чем; у него не было никаких сообщников, кроме легковерия тех, кто его завербовал.
— А что? — спросил он.
— Надо во что бы то ни стало раздобыть фотографии.
— Я пытался. Вы же знаете, чем это кончилось.
— Да. Но чертежи не совсем ясны.
— Он — не чертежник.
— Поймите меня правильно, старина. Вы, конечно, сделали чудеса: но, знаете, был такой момент, когда я чуть было не начал вас… подозревать.
— В чем?
— Видите ли, некоторые из этих чертежей напомнили мне… Говоря откровенно, они мне напомнили части пылесоса.
— Да, я это тоже заметил.
— Ну, и тут я, понимаете ли, подумал обо всех этих штуковинах в вашем магазине…
— Вы что же, подозреваете, что я морочу голову нашей разведке?
— Теперь я и сам понимаю, что это чистый бред. А все-таки у меня гора с плеч свалилась, когда те решили вас убить.
— Убить?
— Ну да, ведь это доказывает подлинность чертежей.
— Кто «те»?
— Противники. Какое счастье, что я никому не говорил о своих дурацких подозрениях!
— Как они собираются меня убить?
— Об этом мы еще поговорим — они хотят вас отравить. Я вот что хочу сказать: теперь мы получили самое лучшее подтверждение всему, что вы нам сообщали. Не хватает только фотографий. Одно время мы попридержали чертежи, но теперь роздали их всем заинтересованным ведомствам. В Атомную комиссию тоже послали. Ну от них толку не добьешься. Заявили, что к ядерной энергии это отношения не имеет, и все тут. Но мы уж слишком на поводу у наших атомников и совершенно забыли, что могут быть другие, не менее опасные военные изобретения.
— Чем они собираются меня отравить?
— Поговорим сперва о деле, старина. Нельзя забывать об экономической стороне войны. Куба не может себе позволить производство водородных бомб, но что если они нашли такое же эффективное оружие ближнего действия, и к тому же дешевое? Вот в чем гвоздь — в дешевизне.
— Будьте любезны, скажите мне все-таки, как они собираются меня убить. Видите ли, у меня к этому вопросу чисто личный интерес.
— Ну конечно, я вам скажу. Просто мне хотелось сперва показать вам всю закулисную сторону и объяснить, как мы рады… поймите меня правильно, что ваши донесения подтвердились. Они собираются отравить вас на каком-то деловом обеде.
— Европейского коммерческого общества?
— Вот-вот, кажется так.
— Как вы это узнали?
— Мы проникли в их здешнюю организацию. Вы бы ахнули, если бы я вам порассказал, что там у вас происходит. Могу вам, например, сообщить, что дробь четыре погиб чисто случайно. Они просто хотели его припугнуть, как припугнули своим покушением дробь три. Вы первый, которого они всерьез решили убить.
— Какая честь.
— Знаете, в некотором роде это даже лестно. Показывает, что вы стали им опасны.
Вытягивая через соломинку остатки пунша из-под кубиков льда, ломтиков апельсина и ананаса, украшенных сверху вишней, Готорн громко причмокнул.
— Пожалуй, — сказал Уормолд, — мне лучше туда не ходить. — Он вдруг почувствовал какое-то разочарование. — А ведь за десять лет я не пропустил ни одного банкета. Меня даже речь там просили произнести. Фирма любит, чтобы я ходил на такие обеды. Она тогда считает, что я высоко несу ее знамя.
— Вы непременно должны пойти.
— Для чего? Чтобы меня отравили?
— Да вас никто не заставляет там есть.
— А вы когда-нибудь пробовали пойти на банкет и ничего не есть? И пить-то ведь все равно придется.
— Не подсыпят же они яду в бутылку вина. Вы бы могли прикинуться алкоголиком, который ничего не ест, а только пьет.
— Спасибо. Репутация моей фирмы от этого сильно выиграет.
— А что? Все люди питают слабость к алкоголикам, — сказал Готорн. — И, кроме того, если вы не пойдете, они заподозрят что-то неладное. Вы можете провалить мой источник. А источники надо беречь.
— Это что, такое правило?
— Вот именно, старина. И еще одно соображение: мы знаем, в чем суть заговора, но не знаем заговорщиков; нам известны только клички. Если мы их раскроем, мы заставим полицию их посадить. Тогда и вся организация будет разгромлена.
— Ну да, убийца всегда рано или поздно попадется. Вскрытие наведет вас на след, и тогда вы заставите Сегуру действовать.
— Неужели вы струсили? Такая уж у нас опасная профессия. Не следовало за нее браться, если вы не были готовы…
— Ну, прямо спартанка из хрестоматии, да и только. Возвращайся, с победой или пади в бою.
— А знаете, это идея! В нужный момент вы можете свалиться под стол. Убийцы решат, что вы умерли, а остальные — что слишком много выпили.
— Член Европейского коммерческого общества не падает под стол.
— Никогда?
— Никогда. Но вам кажется, что я зря так встревожен?
— По-моему, волноваться пока нет оснований. В конце концов, всю еду вы берете себе сами!
— Верно. Но в «Насьонале» закуска всегда одна и та же — краб по-мавритански. А это кушанье раскладывают на тарелки заранее.
— Вот краба не ешьте. Мало ли кто не ест крабов. А когда гостей начнут обносить блюдами, не берите того, что лежит к вам всего ближе. Это как с фокусником, который подсовывает вам нужную ему карту. Не берите ее, и все тут.
— А фокуснику все-таки удается всучить вам именно ту карту, которую он хочет.
— Вот что… вы говорили, кажется, что банкет будет в «Насьонале»?
— Да.
— Так почему бы вам не использовать дробь семь?
— А кто такой дробь семь?
— Вы что, не помните своих агентов? Да это же метрдотель в «Насьонале». Пусть он и позаботится, чтобы вам в тарелку ничего не подсыпали. Пора ему, наконец, отработать полученные деньги. Я что-то не помню, чтобы вы прислали от него хоть одно донесение.
— А вы не можете мне намекнуть, кто этот человек? Ну, тот кто собирается… — он запнулся на слове «убить», — собирается со мной это сделать?
— Не имею о нем ни малейшего представления, старина. Остерегайтесь всех подряд. Выпейте-ка еще пуншу.
В самолете, летевшем обратно на Кубу, было мало пассажиров. Какая-то испанка с целым выводком детей — одни принялись кричать, а других стало тошнить, как только самолет оторвался от земли. Негритянка с живым петухом, закутанным в шаль. Кубинский экспортер сигар, с которым Уормолд был шапочно знаком, я англичанин в толстом грубошерстном пиджаке, упорно куривший трубку, пока стюардесса не сделала ему замечание. Тогда он стал демонстративно сосать незажженную трубку, обливаясь потом. У него было сердитое лицо человека, уверенного, что он всегда прав.
Когда подали обед, он перебрался в хвост самолета и подсел к Уормолду.
— Не выношу эту писклявую мелюзгу, — сказал он. — Разрешите? — Он заглянул в бумаги, разложенные на коленях у Уормолда. — Вы служите у «Фастклинерс»?
— Да.
— А я у «Ньюклинерс». Моя фамилия Картер.
— Вот как!
— Это моя вторая поездка на Кубу. У вас, говорят, не скучают, — сказал он, продувая трубку и откладывая ее в сторону, перед тем как приняться за обед.
— Да, наверно, — ответил Уормолд, — если вы любите рулетку и публичные дома.
Картер погладил свой кисет, как гладят по голове собаку — «мой верный пес со мною неразлучен».
— Да я не совсем это имел в виду… хотя, конечно, я не пуританин. Наверно, это даже интересно. С волками жить — по-волчьи выть. — Он переменил тему. — Хорошо идут ваши машины?
— Торгуем помаленьку.
— Наша новая модель захватит весь рынок.
Он отправил в рот большой кусок розоватого пирожного, а потом отрезал кусочек цыпленка.
— Да ну?
— Работает, как садовая косилка. Дамочке не надо утомляться. И никаких шлангов, которые путаются под ногами.
— А как насчет шума?
— Специальный глушитель. Куда меньше шума, чем у вашего. Модель так и называется — «Женушка-щебетунья». — Проглотив черепаховый суп, он принялся за компот, с хрустом разжевывая виноградные косточки. — Скоро мы откроем свое агентство на Кубе. Вы знаете доктора Брауна?
— Встречал. В Европейском коммерческом обществе. Он наш президент. Импортирует точный инструмент из Женевы.
— Он самый. Дал нам очень полезный совет. Собственно говоря, я буду его гостем на вашем банкете. А кормят у вас прилично?
— Вы же знаете, чего стоят ресторанные обеды.
— Ну уж, во всяком случае, он будет лучше этого, — сказал Картер, выплевывая виноградную кожицу. Он не заметил спаржи в майонезе и теперь принялся за нее. Затем он порылся в кармане. — Вот моя карточка. — Карточка гласила: «Уильям Картер. Бакалавр технич. наук (Нотвич)», а в уголке значилось: «Ньюклинерс-лимитед». Он добавил: — Я остановлюсь на недельку в «Севил-Билтморе».
— Простите, у меня нет при себе карточки. Моя фамилия Уормолд.
— Вы знакомы с Дэвисом?
— Кажется, нет.
— Мы с ним жили в одной комнате в колледже. Устроился в фирме «Грипфикс» и живет где-то в ваших краях. Прямо смешно — ребят из Нотвича встречаешь повсюду. А вы сами случайно не у нас учились?
— Нет.
— Значит, в Ридинге?
— Я не учился в университете.
— Вот бы не сказал, — благодушно заметил Картер. — Знаете, я поступил бы в Оксфорд, но в технических науках они уж очень отстали. Для школьного учителя Оксфорд, пожалуй, еще годится. — Он снова стал сосать пустую трубку, как ребенок соску, пока из трубки не вырвался свист. Вдруг он проговорил таким тоном, словно на язык ему попал никотин: — Старомодная ерунда, живые мощи, чистый пережиток. Я бы их упразднил.
— Кого?
— Оксфорд и Кембридж.
На подносе не оставалось ничего съедобного, кроме булочки, — он взял ее и раскрошил, как время или плющ крошат камень.
Уормолд потерял Картера в таможне. У того вышли какие-то неприятности с образцом пылесоса «Ньюклинерс», а Уормолд не считал, что должен помогать представителю конкурирующей фирмы. Беатриса встретила Уормолда в «хилмене». Уже много лет его не встречала женщина.
— Все в порядке? — спросила она.
— Да. Конечно. Кажется, они мной довольны. — Он смотрел на ее руки, державшие руль; день был жаркий, и она не надела перчаток; руки были красивые и ловкие. — Вы сняли кольцо?
Она сказала:
— А я думала, никто не заметит. Но Милли тоже заметила. Какие вы оба наблюдательные!
— Вы его потеряли?
— Я сняла его вчера, когда мылась, и забыла надеть. А зачем носить кольцо, если о нем забываешь?
Тут он рассказал ей о банкете.
— Надеюсь, вы не пойдете? — спросила она.
— Готорн хочет, чтобы я пошел. Боится, что раскроют его источник.
— А ну его к дьяволу, его источник!
— Но есть причина посерьезнее. Помните, что сказал Гассельбахер? Они привыкли наносить удар по тому, что мы любим. Если я не приду, они изобретут что-нибудь другое. Что-нибудь похуже. А мы не будем знать, что именно. В следующий раз выбор может пасть не на меня — я ведь не так уж сильно себя люблю, — а на Милли. Или на вас.
Он и сам не понял, что сказал, пока она не высадила его у дома и не отъехала.
3
Милли сказала:— Ты выпил только кофе и ничего в рот не взял, даже сухарика.
— Что-то не хочется.
— А потом пойдешь и наешься на банкете у своих коммерсантов, — будто не знаешь, что твой желудок не выносит краба по-мавритански!
— Даю тебе слово, я постараюсь не есть ничего лишнего.
— Лучше бы ты как следует позавтракал. Поешь пшеничных хлопьев — они впитывают весь алкоголь.
В этот день рядом с ней была дуэнья.
— Ну, ей-богу же, не могу. Мне не до еды. Не приставай. Нет у меня аппетита.
— Ты приготовил речь?
— Старался, но я ведь не оратор. Понятия не имею, почему они попросили меня.
Но его мучило, что теперь он, кажется, знает, почему. Кто внушил эту мысль доктору Брауну — вот что нужно было узнать любой ценой. Он подумал: «Но ведь цена — это я сам!»
— Пари держу, что ты произведешь там фурор!
— Ну нет, я сделаю все, чтобы не произвести там никакого фурора.
Милли ушла в школу, а он остался сидеть за столом. На картонной коробке с хлопьями «Уитбрикс», которые всегда покупала Милли, был напечатан отрывок из последних приключений Мальчика с пальчик. В коротком рассказике с картинками Мальчик с пальчик встретил крысу величиной с рослого сенбернара и обратил ее в бегство, прикинувшись кошкой и замяукав. Это была очень незамысловатая история. Вряд ли ее можно было рассматривать как ценное назидание молодому поколению, вступающему в жизнь. За двенадцать купонов, вырезанных из таких коробок, фирма обещала духовое ружье. Коробка была почти пуста, и Уормолд принялся вырезывать купон, аккуратно водя ножом по пунктирной линии. Он уже обрезал последний угол, когда в комнату вошла Беатриса. Она спросила:
— Чем это вы занимаетесь?
— По-моему, духовое ружье может пригодиться нам в конторе. Не хватает всего одиннадцати купонов.
— Я не спала всю ночь.
— Наверно, выпили слишком много кофе?
— Нет. Это из-за того, что вам сказал доктор Гассельбахер. Насчет Милли. Пожалуйста, не ходите на банкет.
— Ну, пойти-то я, во всяком случае, должен.
— Вы и так делаете достаточно. В Лондоне вами довольны. Я сужу по тону телеграмм. Что бы там ни говорил Генри, Лондон вовсе не захочет, чтобы вы шли на бессмысленный риск.
— Он прав, когда говорит, что если я не пойду, они попробуют что-нибудь другое.
— Не бойтесь за Милли. Я не спущу с нее глаз.
— А кто будет смотреть за вами?
— Я сама выбрала эту профессию. Вы за меня не отвечаете.
— Вы бывали уже в таких переделках?
— Нет. Но и начальника такого у меня еще не было. Вы словно ткнули палкой в осиное гнездо. Знаете, обычно наша работа — чистая канцелярщина: картотека и скучные телеграммы. Убийства — не наша область. И я не хочу, чтобы вас убивали. Понимаете, вы какой-то настоящий, а не персонаж из «Бойз оун пейпер». Ради бога, оставьте вы в покое эту дурацкую коробку и послушайте, что я вам говорю!
— Я читал про Мальчика с пальчик.
— Вот и оставайтесь с ним сегодня дома. А я пойду и куплю вам все предыдущие коробки этой серии, чтобы вы могли прочитать про него с самого начала.
— Готорн говорил здравые вещи. Мне только надо быть поосторожней с едой. Ведь и в самом деле важно установить, кто они такие. Тогда я по крайней мере отработаю полученные деньги.
— Вы и так сделали больше, чем нужно. Незачем вам ходить на этот проклятый банкет!
— Нет, есть за чем. Хотя бы из гордости.
— Перед кем вы хотите покрасоваться?
— Перед вами.
Он пробирался по холлу гостиницы «Насьональ» мимо витрин с итальянской обувью, датскими пепельницами, шведским стеклом и сиреневыми английскими фуфайками. Дверь в банкетный зал, где всегда заседало Европейское коммерческое общество, загораживал стул, на котором расположился доктор Гассельбахер — он явно кого-то поджидал. Уормолд замедлил шаг; он не видел доктора Гассельбахера с той самой ночи, когда тот сидел в мундире улана на кровати и вспоминал прошлое. Члены коммерческого общества, направлявшиеся в банкетный зал, останавливались и заговаривали с доктором Гассельбахером, но тот не обращал на них внимания.
Когда Уормолд поравнялся со стулом, на котором сидел доктор, тот сказал:
— Не ходите туда, мистер Уормолд.
Он говорил громко; слова его дрожали в загроможденном витринами холле, привлекая всеобщее внимание.
— Как поживаете, Гассельбахер?
— Я оказал: не ходите туда.
— Слышу!
— Они собираются вас убить, мистер Уормолд.
— Откуда вы знаете, Гассельбахер?
— Они хотят вас там отравить.
Кто-то из приглашенных остановился и стал смотреть на них с улыбкой. Один американец спросил:
— Да неужели тут так уж плохо кормят?
Все рассмеялись.
Уормолд сказал:
— Уйдите отсюда, Гассельбахер. На вас все смотрят.
— Вы все-таки пойдете?
— Конечно; я ведь один из ораторов.
— У вас есть Милли. Подумайте о ней.
— Не бойтесь за Милли. Я вернусь целым и невредимым, Гассельбахер. Ступайте.
— Хорошо, но я хотел вас удержать, — сказал доктор Гассельбахер. — Я буду ждать вашего звонка.
— Я позвоню вам из дому.
— Прощайте, Джим.
— Прощайте, доктор.