Грин Грэм. Суть дела

   Он поднялся наверх.
   Его жена сидела под москитной сеткой, и ему вдруг почудилось, что это кусок сырой говядины, покрытый марлей от мух. Но жалость догнала жестокую мысль и быстро ее спровадила.
   — Тебе лучше, моя дорогая?
   — К нам заходила миссис Касл, — сказала Луиза.
   — От этого не мудрено заболеть.
   — Она мне рассказала о твоих делах.
   — Что же она могла о них рассказать? — Он улыбнулся с деланной веселостью; чуть не вся жизнь уходила на то, чтобы оттянуть очередную беду. Оттяжка никогда не приносит вреда. Ему даже казалось, что если тянуть подольше, в конце концов все решит за тебя смерть.
   — Она говорит, что начальник полиции подал в отставку, но что тебя обошли.
   — Ее муж слишком много болтает во сне.
   — Но это правда?
   — Да. Я об этом давно знаю. Ей-богу, мне все равно.
   — Но мне теперь стыдно будет показаться в клубе!
   — Ну, не такой уж это позор. Бывает и хуже.
   — Но и ты тогда уйдешь в отставку? Правда, Тикки?
   — Нет, дорогая, вряд ли.
   — Миссис Касл на нашей стороне. Она просто в бешенстве. Говорит, что все только об этом и судачат, наговаривают на тебя бог знает что. Тикки, ты не берешь взяток у сирийцев, ведь правда?
   — Нет.
   — Я так расстроилась, что не досидела до конца обедни. Как это подло с их стороны. Слышишь, Тикки, таких вещей спускать нельзя! Ты должен подумать обо мне.
   — Я думаю. Все время. — Он сел на кровать, просунул руку под сетку и дотронулся до ее руки. Там, где руки соприкоснулись, сразу же выступили капельки пота.
   — Я всегда думаю о тебе, детка. Но я проработал здесь пятнадцать лет. Я пропаду в другом месте, даже если мне и дадут там работу. Если человека обошли, ты же знаешь, это не так уж лестно его рекомендует…
   — Мы могли бы не выйти в отставку.
   — На пенсию не очень-то проживешь.
   — Я думаю, что могли бы заработать немножко денег литературой. Миссис Касл уверяет, что я могу этим заняться всерьез. Столько навидавшись всего… — сказала Луиза, глядя сквозь белый муслиновый шатер на свой туалетный столик; оттуда, сквозь тот же белый муслин, ей ответило взглядом другое лицо, и она отвернулась. — Ах, если бы мы могли переехать в Южную Африку. Я просто не выношу здешних людей.
   — Может, мне удастся посадить тебя на пароход. Последнее время на той линии редко топят суда. Тебе надо отдохнуть.
   — Было время, когда и ты хотел уйти в отставку. Годы считал. Мечтал, как мы будем жить — все вместе.
   — Что ж, человек меняется… — сказал он уклончиво.
   — Ну да, тогда ты не думал, что останешься со мной вдвоем, — беспощадно объяснила она.
   Он сжал своей потной рукой ее руку.
   — Чепуха, детка! Вставай-ка лучше и поешь…
   — Скажи, ты кого-нибудь любишь, кроме себя?
   — Нет, никого. Я люблю только себя. И Али. Совсем забыл про Али. Его я тоже люблю. А тебя нет, — машинально повторил он надоевшую шутку, поглаживая ее руку, улыбаясь, утешая ее…
   — И сестру Али?
   — А разве у него есть сестра?
   — У них у всех есть сестры. Почему ты сегодня не пошел к обедне?
   — У меня утреннее дежурство. Ты же знаешь, детка.
   — Мог с кем-нибудь поменяться. Ты теперь уж не такой набожный, да, Тикки?
   — Зато у тебя набожности хватает на нас двоих. Пойдем. Надо поесть.
   — Знаешь, Тикки, я иногда думаю, что ты стал католиком, только чтобы на мне жениться. Настоящей веры, по-моему, у тебя нет.
   — Послушай, детка, тебе надо спуститься вниз и хоть немного поесть. А потом возьми машину и поезжай на пляж, подыши свежим воздухом.
   — Как бы все сегодня было по-другому, — сказала она, глядя на него сквозь полог, — если бы ты пришел и сказал: «Знаешь, детка, а я назначен начальником полиции».
   Скоби мягко ей объяснил:
   — Понимаешь, в таком месте, как наше, да еще в военное время нужен человек помоложе: важный порт, рядом — вишисты; контрабанда алмазами из Протектората… — Он сам не верил ни, одному своему слову.
   — Я об этом не подумала.
   — Вот почему меня и обошли. Никто тут не виноват. Ничего не поделаешь: война.
   — Война всем мешает, правда?
   — Она дает молодежи возможность себя показать.
   — Знаешь, милый, я, пожалуй, съем кусочек холодного мяса.
   — Вот и молодец. — Он отнял руку: с нее капал пот. — Я сейчас скажу Али.
   Внизу он высунулся в дверь и окликнул Али.
   — Да, хозяин?
   — Поставь два прибора. Хозяйке лучше.
   От океана наконец поднялся слабый ветерок; он задул над верхушками кустов, между хижинами креолов. С железной кровли, тяжело захлопав крыльями, взлетел гриф и опустился на соседнем дворе. Скоби глубоко вздохнул — он очень устал, но радовался, что одержал победу, вынудив у Луизы согласие съесть кусочек мяса. Он всегда нес ответственность за счастье тех, кого любил. Одной из них уже ничто не грозит — во веки веков, а другая сейчас будет обедать.
 

***

 
   По вечерам порт бывал красив минут пять, не меньше. Грунтовые дороги, такие уродливые, спекшиеся днем, нежно розовели, как лепестки цветов. Наступал блаженный час. Люди, навсегда покинув здешние места, вспоминают в мглистый лондонский вечер, как загорался этот берег, как он расцветал, чтобы тут же померкнуть снова; в этот час им становится странно, что они так ненавидели этот порт; их даже тянет обратно.
   Скоби остановил свой «моррис» на одном из поворотов широко петлявшей вверх по холму дороги и поглядел назад. Он чуть-чуть опоздал. Цветок над городом увял; белые камни, обозначавшие край обрыва, светились в ранних сумерках, как свечки.
   — Наверно, там никого не будет, Тикки!
   — Непременно будет. Сегодня библиотечный вечер.
   — Поедем побыстрее, дорогой. В машине так жарко. Господи, когда наконец пойдут дожди!
   — Соскучились по дождям?
   — Да, если бы только они шли месяц или два, а потом переставали.
   Скоби что-то ответил, не задумываясь. Он никогда не прислушивался к тому, что говорит жена. Он спокойно занимался своим делом под мерное течение ее речи, но стоило прозвучать жалобной ноте — и он мгновенно включал внимание. Как радист, зачитавшийся романом возле приемника, он пропускал все сигналы, сразу же настораживаясь, когда слышались позывные корабля или сигнал бедствия. Ему даже легче было работать, когда она разговаривала, а не молчала: пока его слух воспринимал этот ровный поток слов — клубные сплетни, недовольные замечания по поводу проповедей отца Ранка, пересказ только что прочитанного романа, даже жалобы на погоду, — он знал, что все идет хорошо. Мешало работе молчание; молчание означало, что он может поднять голову и увидеть в глазах ее слезы, требующие внимания.
   — Ходят слухи, будто на прошлой неделе были потоплены все рефрижераторные суда.
   Пока она говорила, он обдумывал, что ему делать с португальским судном, которое должно подойти к причалу утром, как только снимут боны. Суда нейтральных стран приходили дважды в месяц, и молодые офицеры охотно устраивали туда вылазку, — это сулило возможность отведать чужую стряпню, выпить несколько рюмок настоящего вина и даже купить для своей девушки какое-нибудь украшение в судовой лавке. За это они должны были помочь береговой охране проверить паспорта и обыскать каюты подозрительных лиц, а всю тяжелую и неприятную работу выполняли агенты береговой охраны сами: в трюме они просеивали мешки риса в поисках алмазов, в раскаленной кухне залезали рукой в банки с салом, потрошили фаршированных индеек. Попытка найти несколько алмазов на пароходе водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн была бессмысленной; ни один злой волшебник из сказки не задавал бедной гусятнице такой невыполнимой задачи, однако всякий раз, когда судно входило в порт, ему сопутствовала шифрованная телеграмма: «Такой-то пассажир первого класса заподозрен в перевозке алмазов… под подозрением следующие члены судовой команды…» Никто ни разу ничего не нашел. Скоби подумал: завтра очередь Гарриса, с ним можно послать Фрезера, — я слишком стар для таких экскурсий. Пусть позабавится молодежь.
   — В прошлый раз половина книг пришла подмоченной.
   — Разве?
   Судя по количеству машин, думал он, народа в клубе еще немного. Он выключил фары и стал ждать, чтобы Луиза вышла из машины, но она продолжала сидеть; лампочка на щитке освещала ее руку, сжатую в кулак.
   — Ну, вот мы и приехали, — произнес он бодрым тоном, который посторонние принимали за признак глупости.
   — Как ты думаешь, они уже знают? — спросила Луиза.
   — О чем?
   — О том, что тебя обошли.
   — По-моему, детка, мы с этим вопросом уже покончили! Погляди, сколько генералов у нас обошли с начала войны! Подумаешь, велика птица — помощник начальника полиции!
   — Да, но они меня не любят, — сказала она.
   Бедная Луиза. Ужасно, когда тебя не любят. И он вспомнил свои переживания во время той, первой поездки, когда черные вспарывали шины и писали обидные слова на кузове его грузовика.
   — Какая чепуха! Я просто не знаю, у кого больше друзей, чем у тебя. — И он стал вяло перечислять; — Миссис Галифакс, миссис Касл… — Но потом решил лучше не называть имен.
   — Они там сидят и меня поджидают, — сказала она. — Так и ждут, чтобы я вошла… До чего мне не хочется сегодня вечером в клуб. Поедем лучше домой.
   — Теперь уже нельзя. Вон подъехала машина миссис Касл. — Он сделал попытку рассмеяться. — Мы попались, Луиза. — Он увидел, как кулак разжался и сжался опять; влажная, никчемная пудра лежала, как слипшийся снег, в складках кожи.
   — Ах, Тикки! — взмолилась она. — Ты ведь меня никогда не бросишь, правда? У меня совсем нет друзей, с тех пор как уехали Барлоу…
   Он взял влажную ладонь и поцеловал ее; непривлекательность Луизы сжимала ему сердце и связывала по рукам и ногам.
   Плечом к плечу, как полицейский патруль, они вошли в гостиную, где миссис Галифакс выдавала библиотечные книги. В жизни худшие ожидания редко оправдываются; вряд ли тут о них только что судачили.
   — Чудно, чудно! — крикнула им миссис Галифакс. — Пришла новая книжка Клеменса Дейна!
   Это была самая безобидная женщина в колонии; ее длинные волосы вечно были растрепаны, а в библиотечных книгах попадались шпильки, которыми она закладывала страницы. Скоби мог спокойно оставить жену в ее обществе — миссис Галифакс незлобива и не любит сплетничать, у нее слишком короткая память; она по нескольку раз перечитывает одни и те же романы, даже не подозревая этого.
   Скоби подошел к группе людей на веранде. Санитарный инспектор Феллоуз за что-то свирепо выговаривал старшему помощнику начальника Рейту и морскому офицеру по фамилии Бригсток:
   — В конце концов, это клуб, а не вокзальная закусочная!
   С тех пор как Феллоуз перехватил у него дом, Скоби изо всех сил старался относиться к этому человеку с симпатией; его жизненные правила требовали проигрывать с улыбкой. Но порой ему бывало трудно хорошо относиться к Феллоузу. Вечерняя жара не красила этого человека: жидкие рыжие волосы слиплись, колючие усики стояли торчком, круглые глазки были выпучены, малиновые щеки пылали.
   — Вот именно, — подтвердил Бригсток, слегка покачиваясь.
   — Что тут у вас случилось? — спросил Скоби.
   — Он считает, что мы недостаточно разборчивы, — сказал Рейт с той самодовольной иронией, какую позволяет себе только человек крайне разборчивый, — в свое время настолько разборчивый, что за его одинокий стол в Протекторате не допускался никто, кроме него самого.
   Феллоуз запальчиво воскликнул, щупая для храбрости свой гвардейский галстук:
   — Всему есть границы!
   — Вот именно, — подтвердил Бригсток.
   — Я знал, что у нас тут пойдет, когда мы сделали почетными членами клуба всех офицеров, — заявил Феллоуз. — Я знал, что рано или поздно они начнут водить сюда всякую шушеру! Поверьте, я не сноб, но в таком месте, как это, ограничения необходимы хотя бы ради наших дам. Тут ведь не то, что дома!
   — Но что же все-таки случилось? — спросил Скоби.
   — Почетным членам нельзя позволять приглашать гостей, — заявил Феллоуз. — На днях сюда привели рядового! Пускай они в армии играют в демократию, а мы не желаем этого терпеть! К тому же выпивки и так не хватает, без лишних ртов.
   — Совершенно верно, — произнес Бригсток, пошатываясь еще заметнее.
   — К сожалению, я все еще не понимаю, о чем идет речь, — сказал Скоби.
   — Зубной врач из сорок девятого привел какого-то штатского по фамилии Уилсон, и этот Уилсон, видите ли, желает вступить в члены клуба. Это ставит всех нас в крайне неприятное положение!
   — А чем он плох?
   — Какой-то конторщик из ОАК! Мог бы вступить в клуб в Шарп-тауне. Зачем ему ездить сюда?
   — Но ведь там клуб закрыт, — сказал Рейт.
   — Что ж, это их вина, а не наша.
   За спиной санитарного инспектора раскинулся беспредельный простор ночи. Вдоль края холма перемигивались огоньки светлячков, и фонарь патрульного катера в бухте отличался от них лишь своей неподвижностью.
   — Пора затемнять окна, — сказал Рейт. — Пойдемте-ка лучше в комнаты.
   — А где этот Уилсон? — спросил его Скоби.
   — Вон там. Бедняге, видно, тоскливо. Он приехал всего несколько дней назад.
   Уилсон смущенно стоял в лабиринте мягких кресел и делал вид, будто разглядывает карту на стене. Его бледное лицо потемнело, как сырая штукатурка. Тропический костюм он явно купил у какого-то торговца на пароходе, который сбыл ему залежалый товар: материю красновато-бурого оттенка украшали нелепые полоски.
   — Вы Уилсон? — спросил его Рейт. — Я заметил сегодня вашу фамилию в списках у начальника административного департамента.
   — Да, это я, — сказал Уилсон.
   — Меня зовут Рейт. Я его старший помощник. А это Скоби, помощник начальника полиции.
   — Я видел вас, сэр, сегодня возле гостиницы «Бедфорд», — сказал Уилсон.
   Во всем его поведении, казалось Скоби, была какая-то беззащитность; он стоял, покорно ожидая людского приговора — одобрят его или осудят, — и ни на что не рассчитывал. Он был очень похож на собаку. Никто еще не нанес на его лицо тех черт, которые сделают его человеком.
   — Хотите выпить, Уилсон?
   — Не возражал бы, сэр.
   — Это моя жена, — сказал Скоби. — Луиза, познакомься с мистером Уилсоном.
   — Я уж слышала о мистере Уилсоне, — чопорно произнесла Луиза.
   — Видите, какая вы знаменитость, — пошутил Скоби. — Простой смертный, а пробились в святая святых.
   — Я и не подозревал, что нарушаю правила. Меня пригласил майор Купер.
   — Да, чтобы не забыть, — сказал Рейт, — надо записаться к Куперу. По-моему, у меня флюс. — И он ускользнул в другой конец комнаты.
   — Купер мне говорил, что тут есть библиотека, — пролепетал Уилсон. — И я понадеялся…
   — Вы любите книги? — спросила Луиза, и Скоби вздохнул с облегчением: теперь она будет приветлива с этим беднягой! У Луизы никогда ничего не поймешь заранее. Иногда она ведет себя, как самый последний сноб, но сейчас, подумал Скоби с щемящей жалостью, она, верно, считает, что не может позволить себе чваниться. Каждый новый человек, который еще «не знает, что Скоби обошли», для нее дар божий.
   — Да в общем… — пробормотал Уилсон, отчаянно теребя жидкие усики, — в общем… — У него был такой вид, будто он хочет исповедоваться в чем-то очень страшном или, наоборот, что-то очень важное скрыть.
   — Детективные романы? — спросила Луиза.
   — Да, пожалуй… и детективные, — сбивчиво подтвердил Уилсон. — Правда, не все…
   — Лично я люблю стихи, — сказала Луиза.
   — Стихи, — повторил Уилсон, — да. — Он нехотя оставил в покое усики, и что-то в этом собачьем взгляде, полном благодарности и надежды, обрадовало Скоби. Неужели я в самом деле нашел ей друга?
   — Я и сам люблю стихи, — сказал Уилсон.
   Скоби отошел от них и направился в бар; у него отлегло от сердца. Вечер теперь пройдет хорошо — она вернется домой веселая и веселая ляжет спать. За ночь настроение не изменится, продержится до утра, а там уж Скоби пора будет идти на дежурство. Он сегодня выспится…
   В баре он увидел компанию своих младших офицеров. Там были Фрезер, Тод и новый, из Палестины, с комичной фамилией Тимблригг. Скоби колебался, стоит ли ему входить. Они веселятся, и присутствие начальника вряд ли будет им приятно.
   — Чудовищное нахальство! — воскликнул Тод. Очевидно, и тут речь шла о бедном Уилсоне. Но прежде чем Скоби успел уйти, он услышал голос Фрезера:
   — Он за это наказан. Его зацапала Ученая Луиза.
   Тимблригг утробно захихикал, и на его пухлой губе пузырьком вздулась капля джина.
   Скоби поспешно вернулся в гостиную. Он на всем ходу налетел на кресло. Потом пришел в себя: перед глазами больше не ходили круги, но он чувствовал, что правый глаз щиплет от пота. Он потер глаз; пальцы дрожали, как у пьяного. Он сказал себе: «Берегись. Здешний климат вреден для волнений. Здешний климат создан для низости, злобы, снобизма, но ненависть или любовь могут тут свести с ума». Он вспомнил, как выслали на родину Бауэрса за то, что тот на балу дал пощечину адъютанту губернатора, и миссионера Мэкина, который кончил свои дни в сумасшедшем доме в Чайзлхерсте.
   — Дьявольская жара, — сказал он какой-то фигуре, маячившей перед ним, словно в тумане.
   — Вы плохо выглядите. Скоби. Выпейте чего-нибудь.
   — Нет, спасибо. Мне еще надо проверить посты.
   Возле книжных шкафов Луиза оживленно болтала с Уилсоном, но Скоби чувствовал, что злоязычье и чванство шныряют вокруг нее, как волки. Они не дадут ей порадоваться даже книгам, подумал он, и руки у него снова затряслись. Подходя к ней, он слушал, как она милостиво предлагает тоном доброй феи:
   — Приходите как-нибудь к нам пообедать. У меня много книг, может, вам будет интересно.
   — С большим удовольствием, — сказал Уилсон.
   — Рискните нам позвонить: вдруг мы окажемся дома.
   Скоби в это время думал: «Ах вы, ничтожества, как вы смеете издеваться над человеком?» Он сам знал ее недостатки. Его самого часто передергивало от ее покровительственного тона, особенно с незнакомыми. Он знал каждую фразу, каждую интонацию, которые восстанавливали против нее людей. Иногда ему хотелось предостеречь ее, как мать предостерегает дочь: не надевай этого платья, не повторяй этих слов, — но он должен был молчать, заранее терзаясь оттого, что она потеряет друзей. Хуже всего было, когда он замечал у своих сослуживцев какое-то сочувствие к себе, словно они его жалели. Он едва сдерживался, чтобы не крикнуть: какое вы имеете право ее осуждать? Это я во всем виноват. Я ее такой сделал. Она не всегда была такая.
   Он быстро к ней подошел.
   — Дорогая, мне надо объехать посты.
   — Уже?
   — Увы, да.
   — Я побуду еще немножко. Миссис Галифакс довезет меня до дому.
   — Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной.
   — Куда? Проверять посты? Я не ездила уже целую вечность.
   — Вот поэтому я тебя и зову. — Он взял ее руку и поцеловал; это был вызов. Он объявлял им всем, что его нечего жалеть, что он любит свою жену, что они счастливы. Но никто из тех, кому он хотел это доказать, его не видел: миссис Галифакс возилась с книгами, Рейт давно ушел, Бригсток пил в баре, Феллоуз был поглощен беседой с миссис Касл — никто ничего не видел, кроме Уилсона.
   — Мы поедем с тобой в другой раз, милый, — сказала Луиза. — Миссис Галифакс обещала подвезти мистера Уилсона до гостиницы, она все равно поедет мимо нашего дома. Я хочу ему дать почитать одну книжку.
   Скоби почувствовал к Уилсону глубочайшую благодарность.
   — Прекрасно, — сказал он, — прекрасно. Но лучше чего-нибудь выпейте. Подождите меня, я сам довезу вас до «Бедфорда». Я скоро вернусь.
   Он положил руку на плечо Уилсона и мысленно взмолился: «Господи, не дай ей вести себя с ним слишком покровительственно; не дай ей быть слишком нелепой; не дай ей потерять хоть эту дружбу!»
   — Я не прощаюсь, — сказал он вслух. — Надеюсь вас увидеть, когда вернусь.
   — Вы очень любезны, сэр.
   — Не зовите меня так почтительно, Уилсон. Вы же не полицейский. И благодарите бога, что не полицейский.
 

***

 
   Скоби вернулся позже, чем предполагал. Задержала его встреча с Юсефом. На полпути в город он наткнулся на машину Юсефа, стоявшую на обочине; сам Юсеф мирно спал на заднем сиденье; свет фар упал на его крупное одутловатое лицо и седой клок на лбу, скользнул по жирным бедрам, обтянутым белым тиком. Рубашка у Юсефа была расстегнута, и колечки черных волос на груди обвивались вокруг пуговиц.
   — Может, вам помочь? — нехотя осведомился Скоби, и Юсеф открыл глаза; золотые зубы, вставленные его братом, зубным врачом, на мгновение вспыхнули, как факел. Если сейчас мимо поедет Феллоуз, ему будет что рассказать завтра утром в Администрации. Помощник начальника полиции ночью тайком встречается с лавочником Юсефом! Оказать помощь сирийцу было почти так же опасно, как воспользоваться его помощью.
   — Ах, майор Скоби! — сказал Юсеф. — Сам бог мне вас посылает!
   — Чем я могу помочь?
   — Мы торчим здесь уже полчаса. Машины проходят мимо, не останавливаясь, и я все жду, когда же появится добрый самаритянин.
   — У меня нет лишнего елея, чтобы возлить вам на раны, Юсеф.
   — Ха-ха! Вот это здорово, майор Скоби! Но если бы вы согласились подвезти меня в город…
   Юсеф вскарабкался в «моррис» и уперся толстой ляжкой в ручку тормоза.
   — Пусть ваш слуга сядет сзади.
   — Нет, он останется здесь. Скорее починит машину, если будет знать, что иначе ему домой не добраться. — Сложив жирные руки на коленях, Юсеф сказал: — У вас хорошая машина, майор Скоби. Вы за нее заплатили, наверно, не меньше четырехсот фунтов.
   — Сто пятьдесят.
   — Я бы вам дал за нее четыреста.
   — Она не продается. Где я достану другую?
   — Не сейчас, а когда вы будете уезжать…
   — Я не собираюсь уезжать.
   — Ну? А я слышал, что вы подаете в отставку.
   — Это неправда.
   — В лавках чего только не болтают… Да, все это просто сплетни.
   — Как идут дела?
   — Не так уж плохо. Но и не слишком хорошо.
   — А я слышал, что вы за войну нажили не одно состояние. Но это, конечно, тоже сплетни.
   — Да вы же сами все знаете, майор Скоби. Моя лавка в Шарп-тауне торгует хорошо, потому что я в ней сижу сам, а хозяйский глаз всегда нужен. Моя лавка на Маколей-стрит торгует сносно — там сидит моя сестра. Но вот в лавках на Дурбан-стрит и на Бонд-стрит бог знает что творится. Обжуливают меня безбожно. Ведь я, как и все мои соплеменники, грамоты не знаю, и надуть меня ничего не стоит.
   — Люди болтают, будто вы помните наизусть, сколько у вас товара в каждой лавке.
   Юсеф ухмыльнулся и расцвел.
   — Память у меня и правда неплохая. Но зато ночи напролет не сплю. Если не выпью побольше виски, все думаю, как там у меня на Дурбан-стрит, и на Бонд-стрит, и на Маколей-стрит.
   — К какой из них вас подвезти?
   — Ну, сейчас я поеду домой, спать. Живу я, если вас не затруднит, в Шарп-тауне. Может, зайдем ко мне, выпьем рюмочку виски?
   — Никак нет. Я на дежурстве, Юсеф.
   — Это было очень любезно с вашей стороны, майор Скоби, что вы меня подвезли. Можно мне вас поблагодарить и послать миссис Скоби кусок шелка?
   — Мне бы это было крайне неприятно, Юсеф.
   — Да, да, понимаю. Ах, эти сплетни! До чего же противно! И все потому, что среди сирийцев есть такие люди, как Таллит.
   — Вам бы очень хотелось избавиться от Таллита, Юсеф?
   — Да, майор Скоби. И мне было бы хорошо, да и вам было бы хорошо.
   — Вы ведь в прошлом году продали ему несколько фальшивых алмазов, правда?
   — Ах, майор Скоби, неужели вы верите, что я могу кого-нибудь так надуть? Сколько бедных сирийцев пострадало из-за этих алмазов, майор Скоби! Ведь это же позор — обманывать своих соплеменников!
   — Не надо было нарушать закон и скупать алмазы! А ведь кое-кто еще имел наглость пожаловаться в полицию!
   — Темные люди, что поделаешь!
   — Ну, вы-то не такой уж темный человек, Юсеф!
   — Если вы спросите меня, майор Скоби, во всем виноват Таллит. Не то зачем было ему врать, будто я продал ему алмазы?
   Скоби ехал медленно. Немощеная улица была запружена людьми. В пригашенном свете фар раскачивались длинноногие худые черные тела.
   — Долго еще будет в городе туго с рисом, Юсеф?
   — Да ведь я знаю об этом не больше вашего, майор Скоби.
   — Я знаю, что эти бедняги не могут купить риса по твердой цене.
   — А я слышал, что они не могут получить свою долю продовольственной помощи, если не дадут взятки полицейскому.
   И это была сущая правда. На всякое обвинение во взяточничестве ты слышал здесь контробвинение. Всегда можно было сослаться на еще более бесстыдную продажность в другом месте. Сплетники из Администрации делали нужное дело: они внушали мысль, что доверять нельзя никому. Это все-таки лучше, чем преступная терпимость. И за что только, думал он, круто сворачивая, чтобы объехать дохлую собаку, я так люблю эти места? Неужели потому, что человеческая натура еще не успела здесь прикрыться личиной? Никто тут не станет болтать насчет земного рая. Рай находился на своем положенном месте — по ту сторону могилы, а по эту сторону царят несправедливость, жестокость и подлость, которые в других местах люди так ловко умеют скрывать. Тут можно любить человека почти так, как его любит бог, зная о нем самое худшее; тут вы любите не позу, не красивое платье, не надуманные чувства… Он вдруг почувствовал нежность к Юсефу и сказал:
   — Чужими грехами не отмоешься. Смотрите, Юсеф, как бы ваш толстый зад не отведал моего пинка.
   — Все может быть, майор Скоби. А вдруг мы с вами еще и подружимся… Как бы я этого желал!