Страница:
Она кивает:
– Ну, извините. Я понимаю, надо было сказать. Что мне сделать, чтобы вы мне доверяли?
Я понижаю голос:
– Что сделать? Изменить свое отношение. Ты заявляешь, что хочешь в Нью-Йоркский университет, но само собой это произойти не может. Тебе придется серьезно поработать, Тик. Твои оценки за прошлый год никуда не годятся. Я могу попробовать объяснить им, что с тех пор ситуация изменилась, но чем я это буду аргументировать, если ты нисколько не улучшила их в этом семестре? Понимаешь меня? Это означает, что тебе придется сильно напрячься. Я только что видела тебя на уроке – ты не учителя слушала, а книжку под столом читала. Так не пойдет. То, что твой папа знаменитость, еще не значит, что тебе все будут приносить на тарелочке.
Лицо Тик мгновенно становится ярко-красным. Мне казалось, она давно должна была привыкнуть к тому, что вокруг нее все пляшут, потому что она дочь самого Гарднера. Представляю, как к ней приходят одноклассники, ходят по их безумному дому и старательно делают вид, что ничего особенного, все в таких живут.
– Вы знаете, что я так не думаю, – говорит она.
– Откуда я могу это знать? Знаешь, несмотря на твой дизайн с блошиного рынка и винтажные шмотки, ты такой же испорченный недоросль, как все в этой школе. Пора тебе начать взрослеть и учиться отвечать за все, что ты делаешь. Звучит неприятно, я согласна, но, думаю, тебе это давно не мешало от кого-нибудь услышать.
Она плачет. Я все-таки довела ее до слез. Блин. Может, не надо было так жестко?
– Я не испорченная, – говорит она, сопя и запинаясь. – Вы понятия не имеете, как я живу. Все думают, что так легко жить, когда у тебя папа знаменитый, и денег куча, но это совсем не легко. – Она вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Моей собственной матери нет до меня никакого дела.
– Тик, я нисколько не сомневаюсь, что в твоей жизни имеется лично твой, уникальный набор трудностей, и я никогда не жила такой жизнью, какой живешь ты, – так что ты права: я понятия не имею, как ты живешь. Но, честно говоря, я не понимаю, почему ты так относишься к своей маме. Она тебя не понимает, но это не значит, что она тебя не любит. Она просто делает то, что ей кажется лучшим для тебя.
Тик выпучивает на меня глаза:
– Так вы теперь на ее стороне?
– Нет, Тик, мы обе на твоей стороне. Мы обе хотим, чтобы у тебя получилось все, чего ты хочешь, но мы за тебя этого сделать не можем. Вот и все, что я пыталась тебе сказать.
Тик прекращает реветь и размазывает слезы тыльной стороной ладони.
– Она и вам промывание мозгов устроила. Она делает не то, что будет лучшим для меня, а то, что будет лучшим для нее. Она хочет ходить на свои благотворительные обеды и коктейль-парти и рассказывать, в какой хороший колледж поступила ее дочь. Ни на секунду не поверю, что она делает что-то для меня.
Ладно, такое определение мне нравится больше. Но это все равно меня не касается: все, чего я хочу, – это чтобы она поступила, а я бы на следующий год смогла ходить в тренажерный зал на пару раз в неделю больше.
– Это все?
– Нет, не все. Тебе придется снова сдавать CAT. Сегодня утром я говорила со своим другом из Нью-Йоркского университета, и, насколько я поняла, результаты должны быть значительно выше. И еще, чтобы ты была в курсе: скорее всего ты пойдешь по общему списку.
– Это как? – спрашивает она.
– С предварительной подачей заявления ты уже не успеваешь, твое дело будет рассматриваться вместе с остальными абитуриентами на общих основаниях, и ответ ты получишь только в апреле. – Я улыбаюсь. – И особенно они будут смотреть на твои оценки за выпускной год и результаты CAT.
Она тоже улыбается, хотя явно заметно, что не собиралась.
– Bay, здорово у вас получается. Все, я поняла, не беспокойтесь. Буду стараться. Извините, мне надо идти, я опаздываю на урок.
– Без обид? – спрашиваю я.
– Без обид, – говорит она. – По крайней мере честно, спасибо вам.
Наверное, не надо говорить ей, что я это уже слышала от ее мамы. Что ж, думаю, операцию можно считать завершенной.
Вернувшись в свой кабинет, я нахожу два письма – одно от Эда, другое – от «Ваш Малыш». Первым кликаю «Ваш Малыш».
ВАШ МАЛЫШ СЕГОДНЯ: двадцать две недели
Здравствуйте, Лара!
Ваш малыш наконец начинает быть похожим на настоящего маленького человечка! Он все еще весит меньше пятисот граммов, но у него уже есть все, что есть у взрослого человека. У него есть брови и ногти, а в его деснах начинают формироваться зубки!
Вы заметили, что стали более неуклюжей, чем были раньше? Будьте осторожны! По мере того, как Ваш вес растет, Вам становится труднее удерживать равновесие, а гормоны, сопровождающие беременность, ослабляют суставы. Возможно, настало время оставить высокие каблуки до тех пор, пока не родится Ваш малыш.
Тема дня: У Вас изжога и несварение? Заходите на наш чат и посмотрите, как другие будущие мамы справляются со своими неприятностями. К тому же сегодня у нас специальный гость – доктор Джени Абрамс, который ответит на все Ваши вопросы о запорах!
Стираем. Как я ненавижу эти тупые чаты. Теперь у меня есть еще две самоочевидные истины, которые надо добавить к моей Декларации Независимости:
Я никогда не сниму высокие каблуки.
Я никогда не буду обсуждать запоры с незнакомыми людьми.
Ладно, посмотрим, что скажет Эд.
От: Ed – Jellette@nuy
Кому: Istone@bap
Привет, Ларочка.
Плохие новости, милая. Гарднеры никому не звонили. Ты все еще хочешь, чтобы мы повременили с отказом?
Дай знать, чем скорее, тем лучше.
Эдди
Значит, ты у нас теперь Эдди?
Кому: Ed – Jellette@nuy
От: Istone@bap
Привет, Эдди.
Только что разговаривала с миссис Гарднер. Похоже, что у них произошла некоторая задержка, но пожертвование все еще возможно. Если можешь, повремени с отказом. Виктория будет сдавать CAT в январе, а годовые оценки – ну, ты сам понимаешь, бывает, в выпускном классе она все исправит. Ты мой самый любимый член приемной комиссии. Счастливо отдохнуть!
Лара
Я отсылаю письмо и тяжко вздыхаю.
До каникул остается три дня. Дождаться бы. Год был совершенно безумный. Дети меня бесят, их родители тоже бесят, и вообще, все хуже, чем обычно. Наверное, это из-за подарков. Я всегда в конце декабря немножко бешеная, но потом приходит последняя учебная неделя, на меня сыплются подарки, и я всем все прощаю. За последние годы мне дарили пятисотдолларовый сертификат в магазины «Барнис», путевку на горнолыжный курорт в Аспене в любой уик-энд на выбор, билеты в первый ряд на концерт Мадонны, обалденную вотерфордовскую хрустальную вазу с коллекционной бутылочкой ликера, день спа-процедур в салоне на Беверли-Хиллз, а однажды я даже получила сертификат от «Гуччи», потому что один из моих родителей в тот год возглавлял их американскую маркетинговую команду.
Но в этом году мне дарят исключительно детские подарки. Розовый кашемировый комбинезончик от «ТСЕ». Пара миниатюрных замшевых ботиночек от «Тодс». Детское одеяло от «Бурберри». Серебряная ложечка от «Тиффани». В общем, сплошное чудовищное разочарование. Так и хочется спросить: ау, люди, вам мой нерожденный младенец целыми днями пишет рекомендательные письма и правит вступительные сочинения? Нет, это делаю я. Спасибо, конечно, что вы думаете обо мне, но как насчет того, чтоб подумать обо мне лично! Честное слово, ощущение такое, что про меня уже все забыли, хотя ребенок-то еще не родился. Что же будет, когда он родится?
16
17
– Ну, извините. Я понимаю, надо было сказать. Что мне сделать, чтобы вы мне доверяли?
Я понижаю голос:
– Что сделать? Изменить свое отношение. Ты заявляешь, что хочешь в Нью-Йоркский университет, но само собой это произойти не может. Тебе придется серьезно поработать, Тик. Твои оценки за прошлый год никуда не годятся. Я могу попробовать объяснить им, что с тех пор ситуация изменилась, но чем я это буду аргументировать, если ты нисколько не улучшила их в этом семестре? Понимаешь меня? Это означает, что тебе придется сильно напрячься. Я только что видела тебя на уроке – ты не учителя слушала, а книжку под столом читала. Так не пойдет. То, что твой папа знаменитость, еще не значит, что тебе все будут приносить на тарелочке.
Лицо Тик мгновенно становится ярко-красным. Мне казалось, она давно должна была привыкнуть к тому, что вокруг нее все пляшут, потому что она дочь самого Гарднера. Представляю, как к ней приходят одноклассники, ходят по их безумному дому и старательно делают вид, что ничего особенного, все в таких живут.
– Вы знаете, что я так не думаю, – говорит она.
– Откуда я могу это знать? Знаешь, несмотря на твой дизайн с блошиного рынка и винтажные шмотки, ты такой же испорченный недоросль, как все в этой школе. Пора тебе начать взрослеть и учиться отвечать за все, что ты делаешь. Звучит неприятно, я согласна, но, думаю, тебе это давно не мешало от кого-нибудь услышать.
Она плачет. Я все-таки довела ее до слез. Блин. Может, не надо было так жестко?
– Я не испорченная, – говорит она, сопя и запинаясь. – Вы понятия не имеете, как я живу. Все думают, что так легко жить, когда у тебя папа знаменитый, и денег куча, но это совсем не легко. – Она вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Моей собственной матери нет до меня никакого дела.
– Тик, я нисколько не сомневаюсь, что в твоей жизни имеется лично твой, уникальный набор трудностей, и я никогда не жила такой жизнью, какой живешь ты, – так что ты права: я понятия не имею, как ты живешь. Но, честно говоря, я не понимаю, почему ты так относишься к своей маме. Она тебя не понимает, но это не значит, что она тебя не любит. Она просто делает то, что ей кажется лучшим для тебя.
Тик выпучивает на меня глаза:
– Так вы теперь на ее стороне?
– Нет, Тик, мы обе на твоей стороне. Мы обе хотим, чтобы у тебя получилось все, чего ты хочешь, но мы за тебя этого сделать не можем. Вот и все, что я пыталась тебе сказать.
Тик прекращает реветь и размазывает слезы тыльной стороной ладони.
– Она и вам промывание мозгов устроила. Она делает не то, что будет лучшим для меня, а то, что будет лучшим для нее. Она хочет ходить на свои благотворительные обеды и коктейль-парти и рассказывать, в какой хороший колледж поступила ее дочь. Ни на секунду не поверю, что она делает что-то для меня.
Ладно, такое определение мне нравится больше. Но это все равно меня не касается: все, чего я хочу, – это чтобы она поступила, а я бы на следующий год смогла ходить в тренажерный зал на пару раз в неделю больше.
– Это все?
– Нет, не все. Тебе придется снова сдавать CAT. Сегодня утром я говорила со своим другом из Нью-Йоркского университета, и, насколько я поняла, результаты должны быть значительно выше. И еще, чтобы ты была в курсе: скорее всего ты пойдешь по общему списку.
– Это как? – спрашивает она.
– С предварительной подачей заявления ты уже не успеваешь, твое дело будет рассматриваться вместе с остальными абитуриентами на общих основаниях, и ответ ты получишь только в апреле. – Я улыбаюсь. – И особенно они будут смотреть на твои оценки за выпускной год и результаты CAT.
Она тоже улыбается, хотя явно заметно, что не собиралась.
– Bay, здорово у вас получается. Все, я поняла, не беспокойтесь. Буду стараться. Извините, мне надо идти, я опаздываю на урок.
– Без обид? – спрашиваю я.
– Без обид, – говорит она. – По крайней мере честно, спасибо вам.
Наверное, не надо говорить ей, что я это уже слышала от ее мамы. Что ж, думаю, операцию можно считать завершенной.
Вернувшись в свой кабинет, я нахожу два письма – одно от Эда, другое – от «Ваш Малыш». Первым кликаю «Ваш Малыш».
ВАШ МАЛЫШ СЕГОДНЯ: двадцать две недели
Здравствуйте, Лара!
Ваш малыш наконец начинает быть похожим на настоящего маленького человечка! Он все еще весит меньше пятисот граммов, но у него уже есть все, что есть у взрослого человека. У него есть брови и ногти, а в его деснах начинают формироваться зубки!
Вы заметили, что стали более неуклюжей, чем были раньше? Будьте осторожны! По мере того, как Ваш вес растет, Вам становится труднее удерживать равновесие, а гормоны, сопровождающие беременность, ослабляют суставы. Возможно, настало время оставить высокие каблуки до тех пор, пока не родится Ваш малыш.
Тема дня: У Вас изжога и несварение? Заходите на наш чат и посмотрите, как другие будущие мамы справляются со своими неприятностями. К тому же сегодня у нас специальный гость – доктор Джени Абрамс, который ответит на все Ваши вопросы о запорах!
Стираем. Как я ненавижу эти тупые чаты. Теперь у меня есть еще две самоочевидные истины, которые надо добавить к моей Декларации Независимости:
Я никогда не сниму высокие каблуки.
Я никогда не буду обсуждать запоры с незнакомыми людьми.
Ладно, посмотрим, что скажет Эд.
От: Ed – Jellette@nuy
Кому: Istone@bap
Привет, Ларочка.
Плохие новости, милая. Гарднеры никому не звонили. Ты все еще хочешь, чтобы мы повременили с отказом?
Дай знать, чем скорее, тем лучше.
Эдди
Значит, ты у нас теперь Эдди?
Кому: Ed – Jellette@nuy
От: Istone@bap
Привет, Эдди.
Только что разговаривала с миссис Гарднер. Похоже, что у них произошла некоторая задержка, но пожертвование все еще возможно. Если можешь, повремени с отказом. Виктория будет сдавать CAT в январе, а годовые оценки – ну, ты сам понимаешь, бывает, в выпускном классе она все исправит. Ты мой самый любимый член приемной комиссии. Счастливо отдохнуть!
Лара
Я отсылаю письмо и тяжко вздыхаю.
До каникул остается три дня. Дождаться бы. Год был совершенно безумный. Дети меня бесят, их родители тоже бесят, и вообще, все хуже, чем обычно. Наверное, это из-за подарков. Я всегда в конце декабря немножко бешеная, но потом приходит последняя учебная неделя, на меня сыплются подарки, и я всем все прощаю. За последние годы мне дарили пятисотдолларовый сертификат в магазины «Барнис», путевку на горнолыжный курорт в Аспене в любой уик-энд на выбор, билеты в первый ряд на концерт Мадонны, обалденную вотерфордовскую хрустальную вазу с коллекционной бутылочкой ликера, день спа-процедур в салоне на Беверли-Хиллз, а однажды я даже получила сертификат от «Гуччи», потому что один из моих родителей в тот год возглавлял их американскую маркетинговую команду.
Но в этом году мне дарят исключительно детские подарки. Розовый кашемировый комбинезончик от «ТСЕ». Пара миниатюрных замшевых ботиночек от «Тодс». Детское одеяло от «Бурберри». Серебряная ложечка от «Тиффани». В общем, сплошное чудовищное разочарование. Так и хочется спросить: ау, люди, вам мой нерожденный младенец целыми днями пишет рекомендательные письма и правит вступительные сочинения? Нет, это делаю я. Спасибо, конечно, что вы думаете обо мне, но как насчет того, чтоб подумать обо мне лично! Честное слово, ощущение такое, что про меня уже все забыли, хотя ребенок-то еще не родился. Что же будет, когда он родится?
16
Я была совершенно права: в выборе имени нельзя доверять никому. Я рассказала уже практически всем, и все они кивают головами, улыбаются и говорят мне любезности, которые на самом деле являются не чем иным, как скрытыми оскорблениями. Вот, например:
Джули: Паркер? Очаровательно. Перевод: Но уж точно не так очаровательно, как Лили.
Моя мама: Паркер? Как-то не по-еврейски. Перевод: Я знала, что, как только ты переедешь в Лос-Анджелес, ты превратишься в лицемерку, которая делает вид, что она не та, кем на самом деле является.
Случайно встреченные школьные учительницы за сорок: Паркер? Как... интересно. Перевод: Это дико и омерзительно. Как можно делать такое со своим ребенком?
Туповатая ученица, которая собирается заниматься модным дизайном и сидит в моем кабинете в огромных белых пластиковых лыжных очках: Паркер? Да ну, есть же нормальные имена, типа Бриттани или Кэйтлин. Перевод: Вот дура.
Стейси: Как? Паркер? Очень мило. Перевод: Говори, что хочешь, мне без разницы, я сейчас думаю совсем о другом.
С ней, кстати, явно происходит что-то не то. За сегодняшнее утро она уже второй раз никак не реагирует на ситуацию, которая в любое другое время вывела бы ее из себя.
Первой была толстая хиппуха, которая споткнулась о камень и чуть не разбила себе голову, потому что пялилась на меня, вместо того чтобы смотреть, куда идет.
– Извините, – сказала она. – Засмотрелась на вас, у вас такой восхитительный большой живот!
Я как всегда пришла в ярость, но Стейси, похоже, вообще не обратила на нее внимания, хотя она от таких вещей тоже приходит в ярость. На прошлой неделе она чуть не подралась с иранским старичком. Ну, начал, правда, он – «Бегать нехорошо для бэби. Камни упал, бэби выкинул», – но ему же лет восемьдесят семь, не меньше, и он бы не стукнул ее по ноге своей тросточкой, если бы она не спрашивала у него, какого хера он лезет не в свое дело. Но наезд хипповатой дамочки прошел незамеченным.
Мне кажется, это опять из-за работы. У нее появилась какая-то новая партнерша, которая на нее зуб точит, потому что Стейси моложе, умнее и красивее, так что эта зараза постоянно устраивает ей всякие подлянки.
– У тебя на работе неприятности? – спрашиваю я. – Опять Лиз что-то учинила?
Мой вопрос, похоже, ее удивляет.
– Что? А, нет. На работе все в порядке. А что такое?
– Что такое? Да ты за сегодняшнее утро раз пятнадцать пропустила законную возможность устроить бучу или наговорить гадостей. По-моему, тут есть над чем задуматься.
– У меня все в порядке, – говорит она. – Я просто немного устала. Вчера поздно легла.
Именно этот предлог я когда-то использовала в разговоре с ней, когда уже знала, что беременна, а ей говорить не хотела.
– Ладно, как хочешь. Ври дальше, если тебе так нравится.
Она пропускает это мимо ушей, и мы молча идем по дорожке, пока не доходим до бревна, у которого мы обычно останавливаемся отдохнуть. Стейси садится и делает большой глоток из своей бутылки с минералкой.
– Я с мужиком познакомилась, – небрежно произносит Стейси, как будто эти слова не являются самой грандиозной новостью, которую она мне сообщила за последние пять лет.
Ну, вы видите? Я знала, что что-то случилось.
– Кто? – спрашиваю я. – Где? Когда? И когда ты нашла время, чтобы знакомиться с мужиками?
Я ее знаю: именно этого момента она больше всего и боялась, и сейчас я не вытяну из нее ничего, кроме фактов.
– На съемках в Мексике. Юрист, работает на студии, мы с ним несколько раз обедали во время съемок. Раньше работал в центре, у О’Мелвени. Тодд Зальцман. Учился, кажется, в Йеле на юридическом и в Корнелле.
– Звучит красиво, – говорю я. – И какой у него непростительный недостаток?
Стейси обязательно находит непростительный недостаток. Сколько я ее знаю, она всегда была мастером по нахождению причин для разрыва. Этот дышит, как Дарт Вейдер, у этого уши, как у слоненка Дамбо, от этого чесноком пахнет, а этот говорит «звонит» вместо «звонит» – в общем, придумайте любую причину, и я вам гарантирую, что она уже была использована Стейси для разрыва с каким-нибудь мужиком.
Прежде чем ответить, она долго думает. Либо этот парень так крут, что она ничего не может придумать, либо недостаток настолько непростителен, что о нем просто страшно говорить. У него, наверное, третий сосок, или одиннадцать пальцев на ногах, или еще какой-нибудь довесочек, о котором и говорить страшно.
– У него двухлетний ребенок, – наконец произносит она.
Да-а, совсем не тот довесочек, о котором я думала. Ну, жена, любовница, любовник, наконец, но ребенок? Стейси и ребенок? Это уже грубое нарушение законов природы. Так не пойдет.
– Что ты имеешь в виду – двухлетний ребенок? – ору я. – Да тебе в одном помещении с ребенком находиться нельзя. Ты же его сразу придушишь.
– Кто бы говорил! Тоже мне, Супермама.
– Извини, между нами есть большая разница. Я, по крайней мере, хочу детей. Могу напомнить тебе твои собственные слова, если ты забыла: мир был бы более приятным местом, если бы всем, у кого нет и не будет детей, выделили отдельный континент.
– Не забыла, не беспокойся, и продолжаю считать, что это гениальная идея. Послушай, я же не собираюсь его усыновлять или что-нибудь в этом роде. Я просто сплю с его отцом.
Ее окружает такое облако тупости, что я начинаю сомневаться, смогу ли я сквозь него пробиться.
– Прекрасно! – ору я. – А если это серьезно? Что если вы захотите съехаться и жить вместе?
И тут я понимаю, что главного вопроса я так и не задала. Уперши руки в боки, впериваюсь в нее вопрошающим взглядом:
– Кстати, а что это одинокий мужик делает с двухлетним ребенком?
– Он только что развелся, – отвечает Стейси таким же небрежным тоном.
Она совсем обалдела. Мне на это даже нечего сказать. Я закрываю глаза и быстро мотаю головой из стороны в сторону, как после дурного сна, а она тем временем пытается объяснять:
– Они познакомились, когда учились на юридическом, прожили вместе восемь лет, думали, ребенок поможет им восстановить отношения, но стало еще хуже, и год назад они разошлись. У них совместная опека, так что ребенок у него живет одну неделю и два уик-энда в месяц.
Да, ничем хорошим это не кончится. И что это за мужик, который бросает жену, когда у него двухлетний сын?
– Послушай, – говорю я. – Все, что я хочу сказать, – ты должна хорошенько об этом подумать. Если у вас все пойдет серьезно, тебе, хочешь не хочешь, придется принимать участие в жизни этого ребенка. Сначала он попросит тебя посидеть с ним, пока не пришла няня, потом поменять подгузник, пока он говорит по телефону, а в воскресенье утром вместо кофе с газеткой вы будете смотреть мультики. И не важно, что ты будешь о нем думать и какой заразой себя покажешь – ребенок все равно к тебе привяжется. Обязательно. Так что, прежде чем влезать в это дело с головой, подумай хорошенько и постарайся не забыть, что оно касается не только тебя.
Я знаю, что она знает, что я права. Просто ее упрямство никогда не позволит ей это признать. Она делает еще глоток из бутылки, встает и возвращается на дорожку:
– Все будет нормально, не волнуйся. У меня все под контролем. У нас с ним по поводу ребенка полное взаимопонимание. Я с этим ребенком даже встречаться не буду. Что ж теперь, и поразвлечься нельзя?
– Можно поразвлечься, только такие игры хороши, пока глаз кому-нибудь не выбьют.
Она разворачивается и удивленно смотрит на меня:
– Ты о чем?
– Сама знаешь о чем. Подумай.
Когда мы спускаемся, группа коллег-бегунов, только начинающих пробежку, останавливается и начинает мне аплодировать. За последнее время это случается все чаще и чаще, похоже, я у них теперь герой, вдохновляющий на подвиги. Меня это ужасно достает. А одна тетка из группы вообще поднимает вверх руку в героическом жесте и кричит мне: «Давай, девонька, давай!» – или что-то в этом духе, а слышать это от взрослого белого человека, одевающегося в «Эдди Бауер»[36], по меньшей мере странно. Тем не менее я улыбаюсь в ответ на приветствия и бегу догонять Стейси, которая уже добралась до своей машины.
– Ну что, вечером увидимся? – спрашиваю я. Мы с Эндрю сегодня приглашены на официальную корпоративную вечеринку. Мы туда ходим каждый год, изображая потенциальных клиентов. У меня, правда, нет никаких интересов в сфере развлечений, и вряд ли они когда-нибудь появятся. Но Стейси всегда просит меня прийти, чтобы было с кем поболтать и выпить, хотя в этом году я ей в этом не помощник. Разве что смогу уломать Эндрю на пару глотков яблочного мартини, и то если они сделают его с двойным сахаром.
Стейси нажимает кнопочку на брелоке, машина пищит и мигает фарами.
– Да, – холодно отвечает она, залезая внутрь. – Пока. Увидимся.
На наведение лоска перед вечеринкой сегодня, похоже, уйдет уйма времени. Платье я нашла очаровательное – все в том же безумном магазинчике на Мелроуз – длинное вечернее платье из черного атласа, сзади перекрещивающиеся лямочки, а спереди маленький вырез в форме замочной скважины ровно посередине груди. Но о нем и думать нечего, пока я не приведу в порядок себя. С мелированием я затянула уже две недели, ни маникюр, ни педикюр не сделан, лифчик без лямок нужен побольше размером, а ситуация с волосами кое-где требует безотлагательных действий. Да, именно это я имею в виду – волосы кое-где. Обычно, когда у меня нет шестимесячного пуза, я тщательно и регулярно удаляю воском волосы по линии бикини, а раз в полтора-два месяца хожу на полную депиляцию к русской женщине, которая старается сделать мне идеальную пипку (ее слова, не мои).
Но в последнее время я и так чувствую себя достаточно гнусно, и мне совсем не хочется добавлять к имеющимся неудобствам бывшую оперативницу КГБ, выдирающую острейшими пинцетиками волоски с моих бедных интимных мест, так что я просто прекратила к ней ходить. А поскольку живот у меня такой огромный, что свою пипку я больше не вижу, я решила, что к этой ситуации подходит правило «если-я-этого-не-заказывала-значит-там-нет-никаких-калорий» – то есть, если мне не видно, что там внизу растет, значит, это не так и ужасно. Но в один прекрасный день мы собрались было заняться сексом, и Эндрю просто заблудился в этих зарослях. Тогда я поняла, что это все-таки ужасно, и надо срочно принимать меры. На депиляцию воском моего энтузиазма не хватит, но надо хотя бы постричься.
И вот я стою в ванной, голая по пояс, стелю на пол полотенце и раскладываю на столике, где обычно крашусь, все свои маникюрные принадлежности. Усевшись на полотенце, устанавливаю зеркало так, чтобы было видно, что делается под животом. Вот оно, поймала. Ой. Кошмар. Мне и в голову не приходило, что я смогу отрастить такой лес.
Я начинаю кромсать свои заросли, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы полюбоваться на свою работу, но когда дохожу до попы, то замечаю нечто странное. Интересно, что это такое? Я слегка меняю угол, под которым стоит зеркало, и наклоняюсь пониже, чтобы лучше рассмотреть.
Боже мой. Боже мой!
Я вскакиваю и несусь к телефону. Пожалуйста, будь в машине. Пожалуйста, будь в машине. Он снимает трубку на первом звонке:
– Привет, зайка, что случилось? Я уже реву:
– К-к-к-ажется, у м-м-м-еня ге-ге-ге-геморрой.
– У тебя геморрой?
– Д-д-да.
– Ты уверена, что это именно он?
– Аб-б-б-солютно уверена.
– Больно?
Какие они все-таки тугоумные. Он что, не понимает, что здесь происходит? У меня из задницы растет какая-то фигня.
– Нет, – говорю я. – Но он большой, просто огромный. – Я снова начинаю всхлипывать. – Ты должен заехать в аптеку и купить мне какое-нибудь лекарство. – Пауза.
– Я не поеду покупать тебе лекарство. Это твой геморрой, ты и покупай.
Вот так – я ушам своим не верю.
– Какой ты гад, Эндрю. Ну пожалуйста, заедь в аптеку.
– Да ни за что. С какой стати я буду покупать лекарство от геморроя? Ты дома сидишь, выйди и купи.
– Нет, – не отстаю я. – Давай ты купишь. Если ты покупаешь, это не значит, что для себя. Ты можешь покупать для кого-нибудь. Для своей девушки, для жены, для друга – тебя послали в аптеку, чтобы помочь другу. А если я буду покупать, то сразу будет ясно, что для себя. Не могу же я прийти в аптеку с шестимесячным пузом и вот так, запросто, взять с полки гепариновую мазь. Логично?
– Давай обсудим это попозже, хорошо? Я уже заезжаю в спортклуб.
Нет, нет, нет. Этот бой я проиграть не могу. Буду бить ниже пояса.
– Ты меня не любишь. Он вздыхает:
– Пока.
– Гад.
– Пока.
– Пока. – Я вешаю трубку. Этот бой временно проигран. Временно. Я ни за что не пойду в аптеку сама.
Беременность и без того предоставляет достаточно унизительных ощущений, чтобы еще весь мир знал о моем геморрое. Не стоит форсировать события, с этим можно разобраться попозже. Обычно такая техника срабатывает. А пока меня ждет куча дел.
Вернувшись домой, мелированная, с маникюром, педикюром и в новом лифчике, я снова чувствую себя полноценным человеком. В спальне я обнаруживаю Эндрю, развалившегося в кресле у телевизора с баскетболом.
– Привет, – говорю я, наклоняясь к нему для поцелуя.
– Привет, – говорит он и кивает головой в сторону кровати. – Там для тебя подарочек.
На куче подушек лежит тюбик гепариновой мази, перевязанный красной ленточкой.
– Эндрю, – говорю я. – Какой ты лапочка.
Я подхожу к нему и крепко обнимаю, а в глазах опять появляются слезы. Если честно, это, наверное, самый романтический момент в моей жизни. Сами подумайте: всякий мужик может купить тебе цветы, но мужик, который покупает тебе мазь от геморроя, должен очень, очень тебя любить.
– Я люблю тебя, – шепчу я. Он улыбается:
– Еще бы.
Джули: Паркер? Очаровательно. Перевод: Но уж точно не так очаровательно, как Лили.
Моя мама: Паркер? Как-то не по-еврейски. Перевод: Я знала, что, как только ты переедешь в Лос-Анджелес, ты превратишься в лицемерку, которая делает вид, что она не та, кем на самом деле является.
Случайно встреченные школьные учительницы за сорок: Паркер? Как... интересно. Перевод: Это дико и омерзительно. Как можно делать такое со своим ребенком?
Туповатая ученица, которая собирается заниматься модным дизайном и сидит в моем кабинете в огромных белых пластиковых лыжных очках: Паркер? Да ну, есть же нормальные имена, типа Бриттани или Кэйтлин. Перевод: Вот дура.
Стейси: Как? Паркер? Очень мило. Перевод: Говори, что хочешь, мне без разницы, я сейчас думаю совсем о другом.
С ней, кстати, явно происходит что-то не то. За сегодняшнее утро она уже второй раз никак не реагирует на ситуацию, которая в любое другое время вывела бы ее из себя.
Первой была толстая хиппуха, которая споткнулась о камень и чуть не разбила себе голову, потому что пялилась на меня, вместо того чтобы смотреть, куда идет.
– Извините, – сказала она. – Засмотрелась на вас, у вас такой восхитительный большой живот!
Я как всегда пришла в ярость, но Стейси, похоже, вообще не обратила на нее внимания, хотя она от таких вещей тоже приходит в ярость. На прошлой неделе она чуть не подралась с иранским старичком. Ну, начал, правда, он – «Бегать нехорошо для бэби. Камни упал, бэби выкинул», – но ему же лет восемьдесят семь, не меньше, и он бы не стукнул ее по ноге своей тросточкой, если бы она не спрашивала у него, какого хера он лезет не в свое дело. Но наезд хипповатой дамочки прошел незамеченным.
Мне кажется, это опять из-за работы. У нее появилась какая-то новая партнерша, которая на нее зуб точит, потому что Стейси моложе, умнее и красивее, так что эта зараза постоянно устраивает ей всякие подлянки.
– У тебя на работе неприятности? – спрашиваю я. – Опять Лиз что-то учинила?
Мой вопрос, похоже, ее удивляет.
– Что? А, нет. На работе все в порядке. А что такое?
– Что такое? Да ты за сегодняшнее утро раз пятнадцать пропустила законную возможность устроить бучу или наговорить гадостей. По-моему, тут есть над чем задуматься.
– У меня все в порядке, – говорит она. – Я просто немного устала. Вчера поздно легла.
Именно этот предлог я когда-то использовала в разговоре с ней, когда уже знала, что беременна, а ей говорить не хотела.
– Ладно, как хочешь. Ври дальше, если тебе так нравится.
Она пропускает это мимо ушей, и мы молча идем по дорожке, пока не доходим до бревна, у которого мы обычно останавливаемся отдохнуть. Стейси садится и делает большой глоток из своей бутылки с минералкой.
– Я с мужиком познакомилась, – небрежно произносит Стейси, как будто эти слова не являются самой грандиозной новостью, которую она мне сообщила за последние пять лет.
Ну, вы видите? Я знала, что что-то случилось.
– Кто? – спрашиваю я. – Где? Когда? И когда ты нашла время, чтобы знакомиться с мужиками?
Я ее знаю: именно этого момента она больше всего и боялась, и сейчас я не вытяну из нее ничего, кроме фактов.
– На съемках в Мексике. Юрист, работает на студии, мы с ним несколько раз обедали во время съемок. Раньше работал в центре, у О’Мелвени. Тодд Зальцман. Учился, кажется, в Йеле на юридическом и в Корнелле.
– Звучит красиво, – говорю я. – И какой у него непростительный недостаток?
Стейси обязательно находит непростительный недостаток. Сколько я ее знаю, она всегда была мастером по нахождению причин для разрыва. Этот дышит, как Дарт Вейдер, у этого уши, как у слоненка Дамбо, от этого чесноком пахнет, а этот говорит «звонит» вместо «звонит» – в общем, придумайте любую причину, и я вам гарантирую, что она уже была использована Стейси для разрыва с каким-нибудь мужиком.
Прежде чем ответить, она долго думает. Либо этот парень так крут, что она ничего не может придумать, либо недостаток настолько непростителен, что о нем просто страшно говорить. У него, наверное, третий сосок, или одиннадцать пальцев на ногах, или еще какой-нибудь довесочек, о котором и говорить страшно.
– У него двухлетний ребенок, – наконец произносит она.
Да-а, совсем не тот довесочек, о котором я думала. Ну, жена, любовница, любовник, наконец, но ребенок? Стейси и ребенок? Это уже грубое нарушение законов природы. Так не пойдет.
– Что ты имеешь в виду – двухлетний ребенок? – ору я. – Да тебе в одном помещении с ребенком находиться нельзя. Ты же его сразу придушишь.
– Кто бы говорил! Тоже мне, Супермама.
– Извини, между нами есть большая разница. Я, по крайней мере, хочу детей. Могу напомнить тебе твои собственные слова, если ты забыла: мир был бы более приятным местом, если бы всем, у кого нет и не будет детей, выделили отдельный континент.
– Не забыла, не беспокойся, и продолжаю считать, что это гениальная идея. Послушай, я же не собираюсь его усыновлять или что-нибудь в этом роде. Я просто сплю с его отцом.
Ее окружает такое облако тупости, что я начинаю сомневаться, смогу ли я сквозь него пробиться.
– Прекрасно! – ору я. – А если это серьезно? Что если вы захотите съехаться и жить вместе?
И тут я понимаю, что главного вопроса я так и не задала. Уперши руки в боки, впериваюсь в нее вопрошающим взглядом:
– Кстати, а что это одинокий мужик делает с двухлетним ребенком?
– Он только что развелся, – отвечает Стейси таким же небрежным тоном.
Она совсем обалдела. Мне на это даже нечего сказать. Я закрываю глаза и быстро мотаю головой из стороны в сторону, как после дурного сна, а она тем временем пытается объяснять:
– Они познакомились, когда учились на юридическом, прожили вместе восемь лет, думали, ребенок поможет им восстановить отношения, но стало еще хуже, и год назад они разошлись. У них совместная опека, так что ребенок у него живет одну неделю и два уик-энда в месяц.
Да, ничем хорошим это не кончится. И что это за мужик, который бросает жену, когда у него двухлетний сын?
– Послушай, – говорю я. – Все, что я хочу сказать, – ты должна хорошенько об этом подумать. Если у вас все пойдет серьезно, тебе, хочешь не хочешь, придется принимать участие в жизни этого ребенка. Сначала он попросит тебя посидеть с ним, пока не пришла няня, потом поменять подгузник, пока он говорит по телефону, а в воскресенье утром вместо кофе с газеткой вы будете смотреть мультики. И не важно, что ты будешь о нем думать и какой заразой себя покажешь – ребенок все равно к тебе привяжется. Обязательно. Так что, прежде чем влезать в это дело с головой, подумай хорошенько и постарайся не забыть, что оно касается не только тебя.
Я знаю, что она знает, что я права. Просто ее упрямство никогда не позволит ей это признать. Она делает еще глоток из бутылки, встает и возвращается на дорожку:
– Все будет нормально, не волнуйся. У меня все под контролем. У нас с ним по поводу ребенка полное взаимопонимание. Я с этим ребенком даже встречаться не буду. Что ж теперь, и поразвлечься нельзя?
– Можно поразвлечься, только такие игры хороши, пока глаз кому-нибудь не выбьют.
Она разворачивается и удивленно смотрит на меня:
– Ты о чем?
– Сама знаешь о чем. Подумай.
Когда мы спускаемся, группа коллег-бегунов, только начинающих пробежку, останавливается и начинает мне аплодировать. За последнее время это случается все чаще и чаще, похоже, я у них теперь герой, вдохновляющий на подвиги. Меня это ужасно достает. А одна тетка из группы вообще поднимает вверх руку в героическом жесте и кричит мне: «Давай, девонька, давай!» – или что-то в этом духе, а слышать это от взрослого белого человека, одевающегося в «Эдди Бауер»[36], по меньшей мере странно. Тем не менее я улыбаюсь в ответ на приветствия и бегу догонять Стейси, которая уже добралась до своей машины.
– Ну что, вечером увидимся? – спрашиваю я. Мы с Эндрю сегодня приглашены на официальную корпоративную вечеринку. Мы туда ходим каждый год, изображая потенциальных клиентов. У меня, правда, нет никаких интересов в сфере развлечений, и вряд ли они когда-нибудь появятся. Но Стейси всегда просит меня прийти, чтобы было с кем поболтать и выпить, хотя в этом году я ей в этом не помощник. Разве что смогу уломать Эндрю на пару глотков яблочного мартини, и то если они сделают его с двойным сахаром.
Стейси нажимает кнопочку на брелоке, машина пищит и мигает фарами.
– Да, – холодно отвечает она, залезая внутрь. – Пока. Увидимся.
На наведение лоска перед вечеринкой сегодня, похоже, уйдет уйма времени. Платье я нашла очаровательное – все в том же безумном магазинчике на Мелроуз – длинное вечернее платье из черного атласа, сзади перекрещивающиеся лямочки, а спереди маленький вырез в форме замочной скважины ровно посередине груди. Но о нем и думать нечего, пока я не приведу в порядок себя. С мелированием я затянула уже две недели, ни маникюр, ни педикюр не сделан, лифчик без лямок нужен побольше размером, а ситуация с волосами кое-где требует безотлагательных действий. Да, именно это я имею в виду – волосы кое-где. Обычно, когда у меня нет шестимесячного пуза, я тщательно и регулярно удаляю воском волосы по линии бикини, а раз в полтора-два месяца хожу на полную депиляцию к русской женщине, которая старается сделать мне идеальную пипку (ее слова, не мои).
Но в последнее время я и так чувствую себя достаточно гнусно, и мне совсем не хочется добавлять к имеющимся неудобствам бывшую оперативницу КГБ, выдирающую острейшими пинцетиками волоски с моих бедных интимных мест, так что я просто прекратила к ней ходить. А поскольку живот у меня такой огромный, что свою пипку я больше не вижу, я решила, что к этой ситуации подходит правило «если-я-этого-не-заказывала-значит-там-нет-никаких-калорий» – то есть, если мне не видно, что там внизу растет, значит, это не так и ужасно. Но в один прекрасный день мы собрались было заняться сексом, и Эндрю просто заблудился в этих зарослях. Тогда я поняла, что это все-таки ужасно, и надо срочно принимать меры. На депиляцию воском моего энтузиазма не хватит, но надо хотя бы постричься.
И вот я стою в ванной, голая по пояс, стелю на пол полотенце и раскладываю на столике, где обычно крашусь, все свои маникюрные принадлежности. Усевшись на полотенце, устанавливаю зеркало так, чтобы было видно, что делается под животом. Вот оно, поймала. Ой. Кошмар. Мне и в голову не приходило, что я смогу отрастить такой лес.
Я начинаю кромсать свои заросли, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы полюбоваться на свою работу, но когда дохожу до попы, то замечаю нечто странное. Интересно, что это такое? Я слегка меняю угол, под которым стоит зеркало, и наклоняюсь пониже, чтобы лучше рассмотреть.
Боже мой. Боже мой!
Я вскакиваю и несусь к телефону. Пожалуйста, будь в машине. Пожалуйста, будь в машине. Он снимает трубку на первом звонке:
– Привет, зайка, что случилось? Я уже реву:
– К-к-к-ажется, у м-м-м-еня ге-ге-ге-геморрой.
– У тебя геморрой?
– Д-д-да.
– Ты уверена, что это именно он?
– Аб-б-б-солютно уверена.
– Больно?
Какие они все-таки тугоумные. Он что, не понимает, что здесь происходит? У меня из задницы растет какая-то фигня.
– Нет, – говорю я. – Но он большой, просто огромный. – Я снова начинаю всхлипывать. – Ты должен заехать в аптеку и купить мне какое-нибудь лекарство. – Пауза.
– Я не поеду покупать тебе лекарство. Это твой геморрой, ты и покупай.
Вот так – я ушам своим не верю.
– Какой ты гад, Эндрю. Ну пожалуйста, заедь в аптеку.
– Да ни за что. С какой стати я буду покупать лекарство от геморроя? Ты дома сидишь, выйди и купи.
– Нет, – не отстаю я. – Давай ты купишь. Если ты покупаешь, это не значит, что для себя. Ты можешь покупать для кого-нибудь. Для своей девушки, для жены, для друга – тебя послали в аптеку, чтобы помочь другу. А если я буду покупать, то сразу будет ясно, что для себя. Не могу же я прийти в аптеку с шестимесячным пузом и вот так, запросто, взять с полки гепариновую мазь. Логично?
– Давай обсудим это попозже, хорошо? Я уже заезжаю в спортклуб.
Нет, нет, нет. Этот бой я проиграть не могу. Буду бить ниже пояса.
– Ты меня не любишь. Он вздыхает:
– Пока.
– Гад.
– Пока.
– Пока. – Я вешаю трубку. Этот бой временно проигран. Временно. Я ни за что не пойду в аптеку сама.
Беременность и без того предоставляет достаточно унизительных ощущений, чтобы еще весь мир знал о моем геморрое. Не стоит форсировать события, с этим можно разобраться попозже. Обычно такая техника срабатывает. А пока меня ждет куча дел.
Вернувшись домой, мелированная, с маникюром, педикюром и в новом лифчике, я снова чувствую себя полноценным человеком. В спальне я обнаруживаю Эндрю, развалившегося в кресле у телевизора с баскетболом.
– Привет, – говорю я, наклоняясь к нему для поцелуя.
– Привет, – говорит он и кивает головой в сторону кровати. – Там для тебя подарочек.
На куче подушек лежит тюбик гепариновой мази, перевязанный красной ленточкой.
– Эндрю, – говорю я. – Какой ты лапочка.
Я подхожу к нему и крепко обнимаю, а в глазах опять появляются слезы. Если честно, это, наверное, самый романтический момент в моей жизни. Сами подумайте: всякий мужик может купить тебе цветы, но мужик, который покупает тебе мазь от геморроя, должен очень, очень тебя любить.
– Я люблю тебя, – шепчу я. Он улыбается:
– Еще бы.
17
Нет ничего хуже, чем изображать непринужденную беседу с толпой юристов, когда ты трезв как стеклышко. А они нет. Мне бы, конечно, не пришлось этого делать, если бы здесь была Стейси, но уже половина девятого, а она и не думает появляться. У нее, наверное, свидание с ее новым мужиком. Да-а-а. Трахаются, наверное, как свободные люди, без геморроя. Повезло заразе.
А я тем временем сижу в одиночестве за столом и уже десять минут увлеченно ищу что-то в своей сумочке, чтобы ко мне не приставали с разговорами. Выглядит это наверняка крайне глупо, потому что сумочка у меня размером со спичечный коробок, и разобраться в ее содержимом можно в десятую долю секунды. Эндрю, разумеется, нигде не видно. Он исчез двадцать минут назад, преследуя официанта с подносом мини-пиццы после неудавшейся попытки уговорить его оставить весь поднос у нашего стола. Сэр, моя жена на шестом месяце беременности и очень голодна; не могли бы вы оставить этот поднос здесь и принести в зал другой? Когда Эндрю понял, что парень не говорит по-английски, он даже попытался разыграть беременную карту по-испански, но тот прекрасно понял его намерения, помахал у него перед носом пальцем и удалился.
Я оглядываю комнату, чтобы найти хоть какое-нибудь развлечение, и краем глаза вижу, как у входа в зал гудит возбужденная толпа. Наверное, какая-нибудь знаменитость. На эти вечеринки каждый год приглашают парочку известных актеров, и весь вечер они ходят, облепленные почитателями. Не хотела бы я такой славы. Это, наверное, похоже на хроническую беременность. К тебе в любое время может подойти совершенно незнакомый человек, пристать с разговорами, трогать тебя, не спросясь, как будто вы с ним старые друзья. Ужасная жизнь, даже жалко их. Тем не менее мне тоже любопытно, я встаю и вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, по поводу кого весь сыр-бор. В центре столпотворения я вижу немолодого и не очень привлекательного мужчину, которого я не знаю. Его спутнице, хорошенькой тощей платиновой блондинке, на вид лет семнадцать. Как типично.
Подождите. Что-то я торможу. Ей действительно семнадцать. И это Тик. Какого хрена она тут делает? Значит, я уломала ее порвать с Маркусом, чтобы она тут же связалась с гадким старикашкой? Надо с этим разобраться – хотя бы потому, что больше мне пока заняться нечем. Я начинаю проталкиваться сквозь толпу, чтобы подобраться к ней поближе. Она вальяжно прихлебывает шампанское, и видно, что выпила она уже достаточно. Мерзким учительским жестом я похлопываю ее по плечу:
– Тик?
Она резко поворачивается, но когда видит меня, расцветает:
– Миссис Стоун! Что вы здесь делаете?
Я кидаю многозначительный взгляд на бокал с шампанским, а потом подозрительно смотрю в сторону ее спутника:
– Я бы иначе поставила вопрос: а что ты здесь делаешь?
Она понимает, к чему я клоню, и смеется:
– Да это мой папа. Мамы сейчас в городе нет, и он взял меня с собой. Он не любит ходить на такие мероприятия в одиночестве.
Ну да, конечно. Папа. Я и забыла, что он тоже клиент фирмы. Тогда понятно.
– Ладно, а то я уже начала беспокоиться. – Окидываю ее женским оценивающим взглядом: – Кстати, ты выглядишь прекрасно. Платье потрясающее.
Платье у нее до пола, оно из серебристой сетчатой материи, и к нему прилагаются обалденные серебряные туфельки на жутких шпильках. Все это явно позаимствовано из маменькиного гардероба.
– Спасибо. Моя мама давно дружит с Джоном Гальяно. Это он для меня сделал.
Ошибочка.
– Да-да-да, – говорю я, убирая волосы со лба. – А мы с семейством Версаче вместе дачу снимаем, и они мне все время что-нибудь шьют.
Тик краснеет.
– Извините. Я не хотела, чтобы это так прозвучало. – Она наклоняется ко мне и шепчет: – Я слегка напилась.
А я тем временем сижу в одиночестве за столом и уже десять минут увлеченно ищу что-то в своей сумочке, чтобы ко мне не приставали с разговорами. Выглядит это наверняка крайне глупо, потому что сумочка у меня размером со спичечный коробок, и разобраться в ее содержимом можно в десятую долю секунды. Эндрю, разумеется, нигде не видно. Он исчез двадцать минут назад, преследуя официанта с подносом мини-пиццы после неудавшейся попытки уговорить его оставить весь поднос у нашего стола. Сэр, моя жена на шестом месяце беременности и очень голодна; не могли бы вы оставить этот поднос здесь и принести в зал другой? Когда Эндрю понял, что парень не говорит по-английски, он даже попытался разыграть беременную карту по-испански, но тот прекрасно понял его намерения, помахал у него перед носом пальцем и удалился.
Я оглядываю комнату, чтобы найти хоть какое-нибудь развлечение, и краем глаза вижу, как у входа в зал гудит возбужденная толпа. Наверное, какая-нибудь знаменитость. На эти вечеринки каждый год приглашают парочку известных актеров, и весь вечер они ходят, облепленные почитателями. Не хотела бы я такой славы. Это, наверное, похоже на хроническую беременность. К тебе в любое время может подойти совершенно незнакомый человек, пристать с разговорами, трогать тебя, не спросясь, как будто вы с ним старые друзья. Ужасная жизнь, даже жалко их. Тем не менее мне тоже любопытно, я встаю и вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, по поводу кого весь сыр-бор. В центре столпотворения я вижу немолодого и не очень привлекательного мужчину, которого я не знаю. Его спутнице, хорошенькой тощей платиновой блондинке, на вид лет семнадцать. Как типично.
Подождите. Что-то я торможу. Ей действительно семнадцать. И это Тик. Какого хрена она тут делает? Значит, я уломала ее порвать с Маркусом, чтобы она тут же связалась с гадким старикашкой? Надо с этим разобраться – хотя бы потому, что больше мне пока заняться нечем. Я начинаю проталкиваться сквозь толпу, чтобы подобраться к ней поближе. Она вальяжно прихлебывает шампанское, и видно, что выпила она уже достаточно. Мерзким учительским жестом я похлопываю ее по плечу:
– Тик?
Она резко поворачивается, но когда видит меня, расцветает:
– Миссис Стоун! Что вы здесь делаете?
Я кидаю многозначительный взгляд на бокал с шампанским, а потом подозрительно смотрю в сторону ее спутника:
– Я бы иначе поставила вопрос: а что ты здесь делаешь?
Она понимает, к чему я клоню, и смеется:
– Да это мой папа. Мамы сейчас в городе нет, и он взял меня с собой. Он не любит ходить на такие мероприятия в одиночестве.
Ну да, конечно. Папа. Я и забыла, что он тоже клиент фирмы. Тогда понятно.
– Ладно, а то я уже начала беспокоиться. – Окидываю ее женским оценивающим взглядом: – Кстати, ты выглядишь прекрасно. Платье потрясающее.
Платье у нее до пола, оно из серебристой сетчатой материи, и к нему прилагаются обалденные серебряные туфельки на жутких шпильках. Все это явно позаимствовано из маменькиного гардероба.
– Спасибо. Моя мама давно дружит с Джоном Гальяно. Это он для меня сделал.
Ошибочка.
– Да-да-да, – говорю я, убирая волосы со лба. – А мы с семейством Версаче вместе дачу снимаем, и они мне все время что-нибудь шьют.
Тик краснеет.
– Извините. Я не хотела, чтобы это так прозвучало. – Она наклоняется ко мне и шепчет: – Я слегка напилась.