Страница:
холмах Иудеи у берегов моря Галилейского.
Год близился к концу, Мария и Иосиф отправились в Вифлеем, где
Август-кесарь проводил перепись. Так как в гостинице не было мест, они,
несмотря на состояние Марии, укрылись на ночь в хлеву.
Говорят, даже животные преклонились перед Марией и в ту холодную
осеннюю ночь теплом своих тел согревали ее, как могли.
Ночь в Иудее, которую они провели в хлеву, была, как говорят восточные
мудрецы, безлунной и самой темной в том году. Люди зажигали огни во всех
комнатах в честь праздника света или, как они называли его, Дивали.
В кромешную полночь и родился наш Господь Иисус Христос, потому что Он
был Свет. И свет должен был явиться во мраке мира, населенного призраками и
тенями, проникнутого тьмой нашего пренебрежения Духом и нашего незнания
Бога, нашими предрассудками, суевериями и страхами, нашим смутным мелким
"эго" и черной тенью человеческой жестокости. В ту беспросветную мглу должен
был прийти Он - воплощение света.
Он пришел, как Свет для детей света, которые пропали бы без Него. Они
искатели истины, которые чувствуют в себе свет, но еще не обрели его. Он
явился для них как факел во тьме мира.
Где была истина? И что было истиной? Люди не знали ее, и кто толковал
об истине, тот не обладал ею; кто говорил о свете, тот не нес его. Они
зажигали в храмах свечи с длинными вощеными фитилями и толковали о свете,
будто обладали им. Но от них лишь исходило тусклое свечение.
То были фарисеи. Большинство из них, и еще священнослужители всех
религий Рима, Греции, Египта и Востока.
Они толковали о свете, но изображения Бога в их храмах были
закопченными из-за нечистого масла в лампадах, а образ Бога в своих
синагогах они заслоняли своими тенями, потому что становились между нашим
Отцом и нами. Они заслоняли не самого Отца нашего, а те формы, имена,
образы, по которым люди узнавали о Нем и поклонялись Ему. Иисусу,
воплощающему свет, предстояло зажечь в храме Божьем этот свет, который
невозможно было бы ни заслонить, ни погасить не только в Иерусалиме, но и в
сердцах людей.
Он был факельщиком, который во время ночного похода по трудной дороге
ведет домой своих спутников. В лесах встречаются духи и воры, которых
привлекает Его свет, но Он бесстрашен, и тот, кто вверится Ему, осилит
дорогу.
Воют волки, и лают лисы, но коснуться Его они не смеют. Его окружают
духи, некоторые зовут Его по имени, бросают Ему вызов, но не приближаются, и
для них Он всегда недосягаем.
Он факельщик и светоч, огонь и тепло, и Он освещает путь к Царствию
Божиему.
В каждом человеке есть свет Духовный, но никто об этом либо еще не
знает, либо считает это нереальным. Он и явил собой пример, символ, знамение
воплощенного солнечного света.
Он был подобен солнцу, и в свете солнца человек мог разглядеть свою
тень, а также ощутить окружающий его мрак. Солнце не указывает ни на тень,
ни на темноту, но само его присутствие позволяет их увидеть, что само по
себе и есть уже суд.
Наш Господь - свет Духа, в котором мы ясно себя видим. Хотя это и не
суд как таковой, но под этим светом мы можем судить и в лучах его
совершенствоваться.
Он был светом в очах своей матери, когда она смотрела на страдания
убогих, сирых, немощных и беспомощных мужчин и женщин.
Он был светом любви Бога, струящегося в полночную тьму мира.
Все в жизни Христа было символично, а отголоски ее беспредельны.
Он не случайно родился во время переписи, которую проводил кесарь.
Призыв Августа к мужчинам и женщинам империи собраться для переписи был
символом деяний нашего Господа.
Он пришел в этот мир, чтобы с севера и с юга, с востока и с запада
собрать всех жаждущих мудрости, призвать отовсюду заблудших и ищущих пути;
подать знак грешным, обремененным тяжкой ношей повседневности; призвать
искателей истины из городов Де-каполиса и маленьких приморских городков
Галилеи, из деревень Иудеи в Город Бога; обратиться ко всем мужчинам и
женщинам и словом и делом своим с тем, чтобы они посмотрели на себя,
заглянули в свои души, увидели свою жизнь.
Ибо они надели терновый венец на голову того, кто был императором и
судьей этого мира.
Говорят также, что, когда Он родился, в небе над Вифлеемом появилась
звезда и трое восточных мудрецов, следуя за ней, пришли к Его колыбели и
поклонились Ему.
Я верю, что на самом деле эти мудрецы были Trimurtis, великими
олицетворениями Бога, - творца, хранителя и разрушителя - и, поклоняясь
Иисусу, они поклонялись чистейшему из чистых, субстанции всей чистоты,
чистому могуществу Бога-младенца.
Астрологи говорят, что взошедшая над Вифлеемом звезда была не звездой,
а двумя соединившимися планетами: одна - Сатурн, представляющая Отца Христа,
а другая -- Юпитер, представляющая его Мать, - будто так Его небесные
родители с горячей любовью взирали на Его рождение. Впоследствии Господь
Иисус, приветствуя или благословляя, поднимал руку и соединял большой палец
с безымянным и мизинцем, а указательный и средний вытягивал вверх, и эти
пальцы означали для него отца и мать, соответственно всемогущего Бога и
святой Дух.
Иисус был совершенен.
Я слышал, как люди говорили, злословя и завидуя, что, несмотря на Его
труды, на Его любовь, Он все же не был совершенен, и приводят пример того,
как однажды в окрестностях Иерусалима Он проклял фиговое дерево, и оно
завяло и погибло.
Но поступил Он так не в минуты гнева или слабости, как думают те, кто
хочет осудить Иисуса. Дерево, о котором идет речь, было бесплодно и, прокляв
его, Иисус показал на примере, - не повредив человеку, какая ждет участь
тех, кто ведет бесполезную для человечества жизнь, не заботясь о Духе.
Сегодня мертвы их души, ибо ничто живое не может произойти от них, но если
они не начнут искать свой Дух, то завтра будет мертва и их плоть и они
окажутся вне круга бытия.
А гностики считают, что когда наш Господь был на кресте, Он
заколебался. Но если бы они присутствовали на Голгофе, то убедились бы, что
Он пожертвовал собой не в отчаянии, но как король на поле брани. Они бы
увидели, что Он до конца сыграл человеческую драму и не дрогнул. Они бы
сказали вместе с сотником, который наблюдал за Ним: истинно человек этот был
Сыном Божьим.
А еще говорят: конечно, Он был святой, но вместе с тем и человек, такой
же, как и мы. Он любил вино и однажды в Кане превратил в него воду, совершив
чудо. Но то был лишь чистый, неперебродивший виноградный сок. Неужели Он
затуманил бы столь чистое свое сознание алкоголем? Был Он не святым и не
человеком, а Духом во плоти - Он был божественным.
Тем не менее некоторые утверждают, что Он считал себя святым или
пророком, и Павел впоследствии объявил Его Мессией. Он, конечно, не
прославлял Себя, как другие, Он был лишен амбиций и тщеславия. Источаемая Им
божественность подобна солнцу, которое сияет без всяких объяснений или
оправданий, без гордыни и самохвальства, и она очевидна для всех, кто мог ее
видеть, ибо Он действительно был Сын Бога.
Будучи божественным, Он олицетворял собой совершенство, и все Его
деяния были совершенны. Его слова и поступки, казалось, не были заранее
обдуманы, и когда Он что-то делал, то будто разбрасывал по земле яркие
кубики, которые сами собой, исподволь складывались в мозаику. Он был
совершенен, и посему все Его действия были взаимосвязаны формой и смыслом, и
более того, выражали добрую волю.
Он не преследовал цели выдавать Свои дела как пример для подражания
всему человечеству, просто они гармонировали с Его природой, которая была
божественной. Он специально не выполнял и предсказания пророков, ибо
действовал по собственной воле и был тем, кем был, а Его дела неизбежно
соответствовали пророчествам.
Он был совершенен и поэтому недоступен соблазнам. Помню, как однажды во
время сбора урожая я по наивности хотел полюбопытствовать, как Он творит
Свои чудеса и чем занимается в наше отсутствие и во время молитвы. И я стал
следить за Ним, чтобы застать Его врасплох. Однажды Он вдруг схватил меня за
бороду, резко притянул к Себе и твердо заявил: "Иоанн, не сомневайся во Мне
и не любопытствуй". Я смутился, но притворился, будто не понимаю Его, а Он
нахмурился и отвернулся. Но вот уже истек месяц жатвы, а подбородок у меня
все еще болел, и я, осмелев, сказал: "Господи, если Ты шутя так больно
дергаешь, что будет, если Ты ударишь?" Он невесело и уклончиво ответил:
"Отныне поберегись и не искушай того, кто не поддается искушению".
Но случай этот - пустяк. Говорят, когда Он ушел в пустыню, дабы
размышлять о великом деле, которое Ему предстояло совершить, вся скверна
мирская в обличьи самого дьявола явилась Его искушать и была полностью
повержена.
Итак, Иисус был совершенный человек, безукоризненно чистый, рожденный
от девственницы, Сын Всемогущего Бога.
Человек не мог бы сделать того, что сделал Иисус, - ни говорить, ни
любить, как Он, - если бы только он абсолютно не знал страха.
Изо дня в день фарисеи и саддукеи боролись против Него, считая, что Он
может возбудить народ против них, ибо они богатели на приношениях и за счет
выручки от торговли в Храме. День за днем они спорили с Ним, угрожали Ему,
насмехались над Ним, но тщетно, ибо Его это не трогало.
Его существование было вызовом их падению, поэтому они хотели отнять у
Него жизнь. Он знал об этом и знал им цену, однако Он шел своим путем.
Когда они привели к нему женщину, которую застали за прелюбодеянием, и
по своей порочности спросили Его, не побить ли ее камнями, как того требует
закон Моисея, Он лишь наклонился и стал писать что-то на земле, будто и не
слышал их вопроса. Они снова спросили Его с нетерпением, как быть, в
надежде, что на сей раз Ему не отвертеться, ибо они рассчитывали, что Он
сразу объявит их закон неверным, или Ему придется побить ее камнями. Я был
там и видел их: внешне они походили на людей, однако сущность их была
кровожадной, как у волков, окруживших ягненка, который отбился от стада.
Иисус же был тот пастух, который по их расчетам, должен убежать, вели не
хочет, чтобы Его тоже сожрали.
Но Он не испугался и не смутился, а неспешно поднял голову и
несколькими словами обратил их в бегство. А та женщина, Мария Магдалина,
назвала Его Господом и с тех пор следовала за Ним, ибо увидела Его
непоколебимое бесстрашие и поняла, кто Он.
Некоторые думают, что раз сказано, будто Мессия будет человеком печали,
то наш Господь был тщедушным и слабым. Однако Он был хорошо сложен и
мускулист, как и подобает плотнику, и, когда Он был среди нас, мы
воспринимали Его как источник жизни.
Некоторые думают, что раз Он родился в хлеву, и благословлял смиренных,
и Сам страдал на кресте, то Он всегда говорил мягко и был робким. Но таким
людям я бы сказал: как может Божественное быть робким, если оно знает, что
оно Божественное? Как может человек быть слабым, если он знает, что он
Господин среди Господ, Царь Царей? Разве же молчаливый и неуверенный в себе
человек мог проповедовать Евангелие Царствия под носом у своих врагов? Мог
ли объявлять книжников и священнослужителей лицемерами и ворами? Мог ли
говорить им в лицо, что они исчадия ада?
Если Он вел себя покорно, то только ради нас, чтобы мы могли учиться
смирению, чтобы не гневались на Него за слишком уверенный и менторский тон,
ибо это повредило бы нам.
Его природе были абсолютно чужды робость и раболепство. Он не мог и не
искал компромисса с неверными. Он шел против скопища надменных
священнослужителей и предубежденных людей и ничего не боялся. И когда Он
перед Пасхой очищал Храм в Иерусалиме, Он ни на секунду не дрогнул. Он с
бичом в руке вступил в эту толпу дельцов, торгашей, покупателей - служителей
Храма, готовящих животных к жертвоприношению, принимающих дары за отпущение
грехов и благодарности за прощение пороков, менял, торгующих святынями,
продавцов голубей и мясников, лавочников разных мастей, - и ни один из них
не осмелился воспротивиться Ему. Мы шли за Ним следом, и Он опрокидывал
столы, рассыпал по полу товары и деньги, выгонял их овец и быков, выпускал
их голубей на свежий утренний воздух, объявляя громким, сотрясавшим стены
голосом: "Вы дом Отца Моего превратили в притон воровской". Мы с трепетом
видели Его сокрушающую силу, мы видели бедных и ищущих истину, которые
ликовали, ибо они наконец почувствовали, что пришел их защитник.
Люди называют Его Агнцем Божиим - оно так и было. Но в Нем вместе с
агнцем уживался и лев, поэтому Он был и Лев Божий.
Я помню Марию Магдалину, когда она впервые пришла к Христу. Он
приветствовал ее, как брат сестру, которая грешила, но тем не менее всегда
оставалась сестрой Его сердца.
Мы не могли понять, как такой чистый может говорить с такой нечистой.
Но со временем мы поняли: Он был настолько чист, что не боялся
обвинений в грехе, и, как я уже говорил, был выше всякого соблазна - ничто
не могло запятнать Его чистоту.
Потом мы увидели, что и сами во многом не чище Магдалины, и устыдились.
Однако Он только вместе с нами посмеялся нашему стыду, и мы поняли, что
это не позор, а что-то преходящее, нечистое. На самом деле суть наша - не
грехи, а наш Дух.
Мне нравилось, что Мария Магдалина вначале держалась от нас на
расстоянии, и я думал, ей подобает такая почтительность по отношению к
первым ученикам. Она держалась в стороне и от Иисуса, как будто не хотела
ничем привлечь к себе Его внимание, но всегда ждала случая и охотно
прислуживала Ему. Мне это тоже нравилось, потому что я считал неправильным,
если бы проститутка держалась вольно с Иисусом Христом и его учениками.
Потом я понял, что причина ее почтительности и не в ней самой. Она,
казалось, забыла, кем она была, забыла прошлое, не думала о будущем и жила
только настоящим. Она жила рядом с Богом и была почтительна к Иисусу потому,
что знала, кто Он.
Мы тоже знали, кто Он, но в то время как мы видели жаворонка, она
видела орла, видела феникса в его славе.
Она сторонилась нас не потому, что стыдилась, а потому, что не могла
понять, как мы можем держаться так фамильярно с Сыном Бога.
Наш Господь и Мария Магдалина были как брат и сестра, хотя и родились
от разных родителей, и олицетворяли собой эти родственные отношения.
Однажды в разгар лета в саду Вифсаида, когда Марии не было рядом,
Господь Иисус сказал нам: "Как Я веду Себя с Марией, так и вы ведите себя с
женщинами, с которыми у вас нет других отношений. Они ваши сестры, и
смотрите на них глазами невинности.
А если вам кажется, что Я тем самым ограничиваю вас, то знайте: ради
вашей же пользы и вашей радости.
Как, повинуясь закону, вы его не чувствуете, ибо он вас не касается,
так и, соблюдая это ограничение, вы не будете чувствовать себя связанными.
Ваше внимание должно быть, как та вода в саду. Если бы она текла куда
попало без разбора, то испарялась бы и зеленый сад зачах бы. И Дух, который
должен радоваться, не заглянул бы сюда больше, ибо тут нечему было бы
радоваться.
Когда же ваше внимание уподобится текущей по верному руслу воде, то оно
будет глубоким и сад в вашей душе зацветет". Так Он говорил. Кто же думает,
будто втайне, в глубине души, Ему, наверное, хотелось бы жениться на Марии
(и таким образом отказаться от своей миссии) и Он подавлял свое желание, то
как же мало они знают Дух! Как мало они знают Бога!
Кто же думает, что и она, наверное, хотела быть невестой Христа, то как
мало они знают о возвышенной любви! Как мало знают о любви, которая ничего
не желает взамен и что способному на такую любовь воздастся сторицей.
Если говорят: "Нам нравится эта история, потому что в ней Иисус больше
похож на человека", - то я так отвечу: Говоря это, вы имеете в виду, что Он
больше похож на вас, как похотливый, замороченный, обремененный слабостями.
В таком случае как же Он мог стать Путем, Светом, Истиной, тем, кто несет
спасение?"
Он говорил: "В Моей жизни нет места для брака, но Я не говорю, что вам
не следует брать себе жен и мужей. И Я не говорю, что если вы предпочтете
взять себе жену или мужа, то должны это сделать во имя Меня. И Я не говорю,
что если вы не женитесь, то должны это сделать во имя Меня".
О мужчинах, которых привлекают мужчины, и о женщинах, которых
привлекают женщины, таинственно говорил в тот же день в саду: "Уж не хотят
ли они, чтобы солнце светило день и ночь? Или чтобы луна сияла ночь и день?"
Кто-то на это возразил нашему Господу, утверждая, что Сам Бог создал их
такими и поэтому это совершенно естественно.
Но наш Господь ответил: "Если бы твои родители были такими, как бы ты
появился на свет?" И еще: "Если бы твари лесные вели себя так, ты бы сказал,
что они сошли с ума. Так что не говори, будто тебя создал таким Бог, ибо это
не так; и не говори, что это естественно и в природе вещей, ибо это не так".
Он сказал это с тревогой за того человека, а не с гневом, однако тот
рассердился и покинул нас, сначала убедив своих друзей идти с ним. Однако до
того, как это случилось, он привел к нашему Господу много искателей истины,
и мы, ученики, его ценили. Варфоломей и Филипп пошли с ним, чтобы отговорить
его и товарищей покидать нас, но тщетно.
Возвратившись, Филипп обратился к Иисусу: "Многие могут покинуть нас,
если Ты будешь так говорить". Я тоже был огорчен и в душе соглашался с ним.
Но Иисус ответил: "Что же Я, по-вашему, должен говорить? Может, Мне
лучше молчать, чтобы не обидеть кого-нибудь из ищущих? Может, мне только
изредка говорить правду? Может, сказать детям света: "Пути света и тьмы
почти неразличимы?" Может, Я должен благословлять тех, кто нарушает закон
собственной жизни, который не Я придумал? Может, Мне сказать слепому,
который идет по дороге, ведущей в лесную чащу или в пропасть: "Иди, тебе
ничего не грозит?"
Так знайте: Я пришел не для того, чтобы потакать вашим чувствам или
мыслям, а говорить от имени Духа.
Я пришел не для того, чтобы потакать вашей плоти, а говорить от имени
Духа.
Я пришел не для того, чтобы потакать вашему маленькому "эго", а
победить его! Я пришел не для того, чтобы подтвердить привычное вам, а
развеять его!
Если некоторые мужчины и женщины тяготятся состоянием, в котором они
пребывают, и им кажется, что они связаны по рукам и ногам путами своих
иллюзий, подавленности или боли, то знайте: Я пришел с мечом сострадания,
чтобы разрубить и освободить их от этих пут!"
Если бы даже я не встретил Христа, и не знал о Его чудесной жизни, все
равно поэзия Его слов убедила бы меня в том, что Он Сын Бога.
Он не писал и не хотел писать книги. Он выводил письмена на папирусе
сердца, и это был и Его инструмент, и голос.
Все, что Он сказал, было поэмой во славу Человечества и благодарения
Богу.
Именно "во славу Человечества", ибо Он любил Человека, знал, на что он
способен, и не щадил его, не говорил с ним снисходительно. Он называл себя
Сыном Человеческим и воплотился в Человеке, Он ел пищу Человека и говорил
языком Человека.
Все, что Он говорил, было поэзией: когда проповедовал в Храме, когда
говорил во время наших странствий на заре, указывая на восток: "Видите, как
солнце встает, как одевается в багрянец и золото, как неутомимо идет по
небу, потому что любит Человека". Еще он говорил, оглядываясь на деревню, из
которой мы вышли: "Но Человек сам себя не любит".
Если бы Человек мог видеть красоту этих камней на дороге, он бы
возрадовался; если бы мог видеть красоту своих братьев и сестер в Духе, он
бы зарыдал и обратился к своему Отцу: "Я не знал! Я не мог представить себе
такого великолепия!"
Люди поднимают голову к солнцу, видят, как оно сияет над Ефесом, и
благодарят его за свет и тепло, без которых не было бы жизни. Но подолгу они
не смотрят на солнце, даже через стекло, чтобы получше рассмотреть его,
потому что боятся обжечь глаза; да и свое тело они берегут от него. Так же
было и с Иисусом. Несмотря на Его доброту и сердечность, никому не пришло бы
в голову держаться с Ним слишком вольно. Он ни разу не говорил с нами резко,
и в Нем было какое-то внутреннее величие и утонченность, которые не
допускали никакой вольности, строптивости или фамильярности со стороны тех,
кто окружал Его.
Это чувствовал даже Иуда, и до самого конца хитрый и злой дьявол,
сидевший в нем, прятал голову в присутствии нашего Господа.
Это чувствовали даже фарисеи и, несмотря на всю свою ненависть к
Христy, не смели прикоснуться к Нему своими руками. Когда они привели к Нему
Марию Магдалину, чтобы испытать Его, Он сказал: "Пусть тот, кто без греха,
первый бросит в нее камень", и они отступили и разбежались, потому что не
могли вынести солнечного света Его праведности. Они часто спорили и обвиняли
Его, но потом - стоило Ему сделать шаг - расступались перед Ним, хотя Он был
один и невооружен, а их было так много.
Даже Пилат почувствовал это, когда, как рассказывают, Иисус назвал Себя
Сыном Бога. Хотя Пилата окружали вооруженные охранники и фавориты, хотя ему
служил Синедрион и он олицетворял собой весь Рим, его сковал страх, когда он
посмотрел на Господа, Который был одинок, в плену, без друзей среди тех
евреев.
Наверно, Иисусу частенько было одиноко, ибо с кем Он мог разделить свою
святость?
Мы были не боги, а простые мужчины и женщины, занятые повседневными
заботами. Мы жили среди соседей, по обывательским меркам, суетились,
огорчались по всяким пустякам. Он же думал обо всем. Он жил во Вселенной.
Его горизонты простирались до края звездного неба, наши же были ограничены
холмами, окружающими озеро Тивериадское.
Мы не могли постичь Его святость.
Однажды в Капернауме, в первые дни Его служения, нас окружили люди,
которых заинтересовали проповеди нашего Учителя. То ли им любопытно было
увидеть Его лицо, то ли они хотели излечиться от недуга, но они стали
спорить между собой и кричать, чтобы Он взглянул на них: одна женщина о
чем-то молила Его, другая все кашляла и плакала, третья просила нашего
Господа объяснить какое-то место из Его проповеди на горе (я и сейчас слышу
этот неустанно вопрошающий жалобный голос), кто-то еще просил, кажется, о
благословении. Иисус в обступившей Его толпе, пробираясь по улицам в гавань,
все же был бесконечно терпелив с жестикулирующими, толкающимися людьми.
Однако, думал я, внутренне Он как будто жаждал чего-то, чего не мог найти у
них: мудрости, способности смотреть в лицо истине.
Вдруг все умолкли, вперед выступил книжник и объявил звенящим голосом,
что было удивительно, поскольку книжники до тех пор все как один были
враждебны к нашему Господину: "Учитель, я буду следовать за Тобой повсюду".
Меня охватила огромная радость: книжник перешел на нашу сторону, и мы
выиграли битву. Но к моему удивлению, Господь наш ответил на это эффектное
заявление, как будто non sequitur, сказав: "У лисы есть нора, и у птиц
небесных - гнезда, а Сыну Человеческому негде преклонить голову". И сказав
так, Он внимательно посмотрел в толпу, как будто их разделяло большое
расстояние и не только белая пыль, которую эти возбужденные люди подняли
вокруг него, но еще и какое-то тонкое тело мешало Ему видеть.
Так Он и стоит в моей памяти, смотрит на них, а позади Него плещется
море, слегка покачиваются на ветру пальмы, и лодка покоится на берегу.
А растерявшийся книжник и я не можем понять, что хотел сказать наш
Спаситель, поскольку вокруг столько любопытных и было бы совсем не трудно
найти Ему приют на ночь. Но теперь я понимаю, что настоящее место отдыха для
Сына Бога только в сердце Чело-века. Но многие ли из нас говорили: "Господин
среди Господ, прошу Тебя, поселись в моем сердце", - хотя так домогаются его
внимания?
Многие ли из нас очищали и готовили свои сердца, дабы Он мог войти в
них с радостью - и во славе - и тем самым найти, наконец, отклик в этом
мире?
А позже, когда, несмотря на все Его призывы любить друг друга, мы все
же, бывало, ссорились в Его присутствии из-за какого-то пустяка, Он,
казалось, из дальнего далека, смотрел на нас с непостижимым достоинством, и
будто птицам, деревьям, скалам под Его ногами легче было понять Его, чем
нам, которых Он пришел спасти, чем человечеству.
Бывало и так, что Он говорил, будто обремененный знанием, которое не
может передать, потому что нам оно непонятно. Иногда казалось, что Он
чужеземец и говорит на языке, которого мы не знаем, о местах, которые мы не
можем себе представить.
Так Он говорил о Царствии Божием.
Видя, что мы плохо понимаем, Он пытался воспользоваться жестами и
намеками, простыми словами и загадками, символами и притчами, прибегал к
логике и поэтической игре, дабы объясниться и выразить Себя, как можно более
доступно.
Он хотел рассказать нам о том, что путь в то Царствие в нас самих, и о
том, как его найти, как узнать, когда мы подойдем к его границам и
приблизимся к узким, бдительно охраняемым воротам, и как пройдем через них.
Он хотел подготовить нас к тому дню, когда дети света, все как один, захотят
обрести свой Дух.
Царствие Божие не что иное, как сад Духа.
Не сковывать человека старой или новой моралью, не вводить нравственные
или этические законы, не основывать светскую империю, христианский мир, не
Год близился к концу, Мария и Иосиф отправились в Вифлеем, где
Август-кесарь проводил перепись. Так как в гостинице не было мест, они,
несмотря на состояние Марии, укрылись на ночь в хлеву.
Говорят, даже животные преклонились перед Марией и в ту холодную
осеннюю ночь теплом своих тел согревали ее, как могли.
Ночь в Иудее, которую они провели в хлеву, была, как говорят восточные
мудрецы, безлунной и самой темной в том году. Люди зажигали огни во всех
комнатах в честь праздника света или, как они называли его, Дивали.
В кромешную полночь и родился наш Господь Иисус Христос, потому что Он
был Свет. И свет должен был явиться во мраке мира, населенного призраками и
тенями, проникнутого тьмой нашего пренебрежения Духом и нашего незнания
Бога, нашими предрассудками, суевериями и страхами, нашим смутным мелким
"эго" и черной тенью человеческой жестокости. В ту беспросветную мглу должен
был прийти Он - воплощение света.
Он пришел, как Свет для детей света, которые пропали бы без Него. Они
искатели истины, которые чувствуют в себе свет, но еще не обрели его. Он
явился для них как факел во тьме мира.
Где была истина? И что было истиной? Люди не знали ее, и кто толковал
об истине, тот не обладал ею; кто говорил о свете, тот не нес его. Они
зажигали в храмах свечи с длинными вощеными фитилями и толковали о свете,
будто обладали им. Но от них лишь исходило тусклое свечение.
То были фарисеи. Большинство из них, и еще священнослужители всех
религий Рима, Греции, Египта и Востока.
Они толковали о свете, но изображения Бога в их храмах были
закопченными из-за нечистого масла в лампадах, а образ Бога в своих
синагогах они заслоняли своими тенями, потому что становились между нашим
Отцом и нами. Они заслоняли не самого Отца нашего, а те формы, имена,
образы, по которым люди узнавали о Нем и поклонялись Ему. Иисусу,
воплощающему свет, предстояло зажечь в храме Божьем этот свет, который
невозможно было бы ни заслонить, ни погасить не только в Иерусалиме, но и в
сердцах людей.
Он был факельщиком, который во время ночного похода по трудной дороге
ведет домой своих спутников. В лесах встречаются духи и воры, которых
привлекает Его свет, но Он бесстрашен, и тот, кто вверится Ему, осилит
дорогу.
Воют волки, и лают лисы, но коснуться Его они не смеют. Его окружают
духи, некоторые зовут Его по имени, бросают Ему вызов, но не приближаются, и
для них Он всегда недосягаем.
Он факельщик и светоч, огонь и тепло, и Он освещает путь к Царствию
Божиему.
В каждом человеке есть свет Духовный, но никто об этом либо еще не
знает, либо считает это нереальным. Он и явил собой пример, символ, знамение
воплощенного солнечного света.
Он был подобен солнцу, и в свете солнца человек мог разглядеть свою
тень, а также ощутить окружающий его мрак. Солнце не указывает ни на тень,
ни на темноту, но само его присутствие позволяет их увидеть, что само по
себе и есть уже суд.
Наш Господь - свет Духа, в котором мы ясно себя видим. Хотя это и не
суд как таковой, но под этим светом мы можем судить и в лучах его
совершенствоваться.
Он был светом в очах своей матери, когда она смотрела на страдания
убогих, сирых, немощных и беспомощных мужчин и женщин.
Он был светом любви Бога, струящегося в полночную тьму мира.
Все в жизни Христа было символично, а отголоски ее беспредельны.
Он не случайно родился во время переписи, которую проводил кесарь.
Призыв Августа к мужчинам и женщинам империи собраться для переписи был
символом деяний нашего Господа.
Он пришел в этот мир, чтобы с севера и с юга, с востока и с запада
собрать всех жаждущих мудрости, призвать отовсюду заблудших и ищущих пути;
подать знак грешным, обремененным тяжкой ношей повседневности; призвать
искателей истины из городов Де-каполиса и маленьких приморских городков
Галилеи, из деревень Иудеи в Город Бога; обратиться ко всем мужчинам и
женщинам и словом и делом своим с тем, чтобы они посмотрели на себя,
заглянули в свои души, увидели свою жизнь.
Ибо они надели терновый венец на голову того, кто был императором и
судьей этого мира.
Говорят также, что, когда Он родился, в небе над Вифлеемом появилась
звезда и трое восточных мудрецов, следуя за ней, пришли к Его колыбели и
поклонились Ему.
Я верю, что на самом деле эти мудрецы были Trimurtis, великими
олицетворениями Бога, - творца, хранителя и разрушителя - и, поклоняясь
Иисусу, они поклонялись чистейшему из чистых, субстанции всей чистоты,
чистому могуществу Бога-младенца.
Астрологи говорят, что взошедшая над Вифлеемом звезда была не звездой,
а двумя соединившимися планетами: одна - Сатурн, представляющая Отца Христа,
а другая -- Юпитер, представляющая его Мать, - будто так Его небесные
родители с горячей любовью взирали на Его рождение. Впоследствии Господь
Иисус, приветствуя или благословляя, поднимал руку и соединял большой палец
с безымянным и мизинцем, а указательный и средний вытягивал вверх, и эти
пальцы означали для него отца и мать, соответственно всемогущего Бога и
святой Дух.
Иисус был совершенен.
Я слышал, как люди говорили, злословя и завидуя, что, несмотря на Его
труды, на Его любовь, Он все же не был совершенен, и приводят пример того,
как однажды в окрестностях Иерусалима Он проклял фиговое дерево, и оно
завяло и погибло.
Но поступил Он так не в минуты гнева или слабости, как думают те, кто
хочет осудить Иисуса. Дерево, о котором идет речь, было бесплодно и, прокляв
его, Иисус показал на примере, - не повредив человеку, какая ждет участь
тех, кто ведет бесполезную для человечества жизнь, не заботясь о Духе.
Сегодня мертвы их души, ибо ничто живое не может произойти от них, но если
они не начнут искать свой Дух, то завтра будет мертва и их плоть и они
окажутся вне круга бытия.
А гностики считают, что когда наш Господь был на кресте, Он
заколебался. Но если бы они присутствовали на Голгофе, то убедились бы, что
Он пожертвовал собой не в отчаянии, но как король на поле брани. Они бы
увидели, что Он до конца сыграл человеческую драму и не дрогнул. Они бы
сказали вместе с сотником, который наблюдал за Ним: истинно человек этот был
Сыном Божьим.
А еще говорят: конечно, Он был святой, но вместе с тем и человек, такой
же, как и мы. Он любил вино и однажды в Кане превратил в него воду, совершив
чудо. Но то был лишь чистый, неперебродивший виноградный сок. Неужели Он
затуманил бы столь чистое свое сознание алкоголем? Был Он не святым и не
человеком, а Духом во плоти - Он был божественным.
Тем не менее некоторые утверждают, что Он считал себя святым или
пророком, и Павел впоследствии объявил Его Мессией. Он, конечно, не
прославлял Себя, как другие, Он был лишен амбиций и тщеславия. Источаемая Им
божественность подобна солнцу, которое сияет без всяких объяснений или
оправданий, без гордыни и самохвальства, и она очевидна для всех, кто мог ее
видеть, ибо Он действительно был Сын Бога.
Будучи божественным, Он олицетворял собой совершенство, и все Его
деяния были совершенны. Его слова и поступки, казалось, не были заранее
обдуманы, и когда Он что-то делал, то будто разбрасывал по земле яркие
кубики, которые сами собой, исподволь складывались в мозаику. Он был
совершенен, и посему все Его действия были взаимосвязаны формой и смыслом, и
более того, выражали добрую волю.
Он не преследовал цели выдавать Свои дела как пример для подражания
всему человечеству, просто они гармонировали с Его природой, которая была
божественной. Он специально не выполнял и предсказания пророков, ибо
действовал по собственной воле и был тем, кем был, а Его дела неизбежно
соответствовали пророчествам.
Он был совершенен и поэтому недоступен соблазнам. Помню, как однажды во
время сбора урожая я по наивности хотел полюбопытствовать, как Он творит
Свои чудеса и чем занимается в наше отсутствие и во время молитвы. И я стал
следить за Ним, чтобы застать Его врасплох. Однажды Он вдруг схватил меня за
бороду, резко притянул к Себе и твердо заявил: "Иоанн, не сомневайся во Мне
и не любопытствуй". Я смутился, но притворился, будто не понимаю Его, а Он
нахмурился и отвернулся. Но вот уже истек месяц жатвы, а подбородок у меня
все еще болел, и я, осмелев, сказал: "Господи, если Ты шутя так больно
дергаешь, что будет, если Ты ударишь?" Он невесело и уклончиво ответил:
"Отныне поберегись и не искушай того, кто не поддается искушению".
Но случай этот - пустяк. Говорят, когда Он ушел в пустыню, дабы
размышлять о великом деле, которое Ему предстояло совершить, вся скверна
мирская в обличьи самого дьявола явилась Его искушать и была полностью
повержена.
Итак, Иисус был совершенный человек, безукоризненно чистый, рожденный
от девственницы, Сын Всемогущего Бога.
Человек не мог бы сделать того, что сделал Иисус, - ни говорить, ни
любить, как Он, - если бы только он абсолютно не знал страха.
Изо дня в день фарисеи и саддукеи боролись против Него, считая, что Он
может возбудить народ против них, ибо они богатели на приношениях и за счет
выручки от торговли в Храме. День за днем они спорили с Ним, угрожали Ему,
насмехались над Ним, но тщетно, ибо Его это не трогало.
Его существование было вызовом их падению, поэтому они хотели отнять у
Него жизнь. Он знал об этом и знал им цену, однако Он шел своим путем.
Когда они привели к нему женщину, которую застали за прелюбодеянием, и
по своей порочности спросили Его, не побить ли ее камнями, как того требует
закон Моисея, Он лишь наклонился и стал писать что-то на земле, будто и не
слышал их вопроса. Они снова спросили Его с нетерпением, как быть, в
надежде, что на сей раз Ему не отвертеться, ибо они рассчитывали, что Он
сразу объявит их закон неверным, или Ему придется побить ее камнями. Я был
там и видел их: внешне они походили на людей, однако сущность их была
кровожадной, как у волков, окруживших ягненка, который отбился от стада.
Иисус же был тот пастух, который по их расчетам, должен убежать, вели не
хочет, чтобы Его тоже сожрали.
Но Он не испугался и не смутился, а неспешно поднял голову и
несколькими словами обратил их в бегство. А та женщина, Мария Магдалина,
назвала Его Господом и с тех пор следовала за Ним, ибо увидела Его
непоколебимое бесстрашие и поняла, кто Он.
Некоторые думают, что раз сказано, будто Мессия будет человеком печали,
то наш Господь был тщедушным и слабым. Однако Он был хорошо сложен и
мускулист, как и подобает плотнику, и, когда Он был среди нас, мы
воспринимали Его как источник жизни.
Некоторые думают, что раз Он родился в хлеву, и благословлял смиренных,
и Сам страдал на кресте, то Он всегда говорил мягко и был робким. Но таким
людям я бы сказал: как может Божественное быть робким, если оно знает, что
оно Божественное? Как может человек быть слабым, если он знает, что он
Господин среди Господ, Царь Царей? Разве же молчаливый и неуверенный в себе
человек мог проповедовать Евангелие Царствия под носом у своих врагов? Мог
ли объявлять книжников и священнослужителей лицемерами и ворами? Мог ли
говорить им в лицо, что они исчадия ада?
Если Он вел себя покорно, то только ради нас, чтобы мы могли учиться
смирению, чтобы не гневались на Него за слишком уверенный и менторский тон,
ибо это повредило бы нам.
Его природе были абсолютно чужды робость и раболепство. Он не мог и не
искал компромисса с неверными. Он шел против скопища надменных
священнослужителей и предубежденных людей и ничего не боялся. И когда Он
перед Пасхой очищал Храм в Иерусалиме, Он ни на секунду не дрогнул. Он с
бичом в руке вступил в эту толпу дельцов, торгашей, покупателей - служителей
Храма, готовящих животных к жертвоприношению, принимающих дары за отпущение
грехов и благодарности за прощение пороков, менял, торгующих святынями,
продавцов голубей и мясников, лавочников разных мастей, - и ни один из них
не осмелился воспротивиться Ему. Мы шли за Ним следом, и Он опрокидывал
столы, рассыпал по полу товары и деньги, выгонял их овец и быков, выпускал
их голубей на свежий утренний воздух, объявляя громким, сотрясавшим стены
голосом: "Вы дом Отца Моего превратили в притон воровской". Мы с трепетом
видели Его сокрушающую силу, мы видели бедных и ищущих истину, которые
ликовали, ибо они наконец почувствовали, что пришел их защитник.
Люди называют Его Агнцем Божиим - оно так и было. Но в Нем вместе с
агнцем уживался и лев, поэтому Он был и Лев Божий.
Я помню Марию Магдалину, когда она впервые пришла к Христу. Он
приветствовал ее, как брат сестру, которая грешила, но тем не менее всегда
оставалась сестрой Его сердца.
Мы не могли понять, как такой чистый может говорить с такой нечистой.
Но со временем мы поняли: Он был настолько чист, что не боялся
обвинений в грехе, и, как я уже говорил, был выше всякого соблазна - ничто
не могло запятнать Его чистоту.
Потом мы увидели, что и сами во многом не чище Магдалины, и устыдились.
Однако Он только вместе с нами посмеялся нашему стыду, и мы поняли, что
это не позор, а что-то преходящее, нечистое. На самом деле суть наша - не
грехи, а наш Дух.
Мне нравилось, что Мария Магдалина вначале держалась от нас на
расстоянии, и я думал, ей подобает такая почтительность по отношению к
первым ученикам. Она держалась в стороне и от Иисуса, как будто не хотела
ничем привлечь к себе Его внимание, но всегда ждала случая и охотно
прислуживала Ему. Мне это тоже нравилось, потому что я считал неправильным,
если бы проститутка держалась вольно с Иисусом Христом и его учениками.
Потом я понял, что причина ее почтительности и не в ней самой. Она,
казалось, забыла, кем она была, забыла прошлое, не думала о будущем и жила
только настоящим. Она жила рядом с Богом и была почтительна к Иисусу потому,
что знала, кто Он.
Мы тоже знали, кто Он, но в то время как мы видели жаворонка, она
видела орла, видела феникса в его славе.
Она сторонилась нас не потому, что стыдилась, а потому, что не могла
понять, как мы можем держаться так фамильярно с Сыном Бога.
Наш Господь и Мария Магдалина были как брат и сестра, хотя и родились
от разных родителей, и олицетворяли собой эти родственные отношения.
Однажды в разгар лета в саду Вифсаида, когда Марии не было рядом,
Господь Иисус сказал нам: "Как Я веду Себя с Марией, так и вы ведите себя с
женщинами, с которыми у вас нет других отношений. Они ваши сестры, и
смотрите на них глазами невинности.
А если вам кажется, что Я тем самым ограничиваю вас, то знайте: ради
вашей же пользы и вашей радости.
Как, повинуясь закону, вы его не чувствуете, ибо он вас не касается,
так и, соблюдая это ограничение, вы не будете чувствовать себя связанными.
Ваше внимание должно быть, как та вода в саду. Если бы она текла куда
попало без разбора, то испарялась бы и зеленый сад зачах бы. И Дух, который
должен радоваться, не заглянул бы сюда больше, ибо тут нечему было бы
радоваться.
Когда же ваше внимание уподобится текущей по верному руслу воде, то оно
будет глубоким и сад в вашей душе зацветет". Так Он говорил. Кто же думает,
будто втайне, в глубине души, Ему, наверное, хотелось бы жениться на Марии
(и таким образом отказаться от своей миссии) и Он подавлял свое желание, то
как же мало они знают Дух! Как мало они знают Бога!
Кто же думает, что и она, наверное, хотела быть невестой Христа, то как
мало они знают о возвышенной любви! Как мало знают о любви, которая ничего
не желает взамен и что способному на такую любовь воздастся сторицей.
Если говорят: "Нам нравится эта история, потому что в ней Иисус больше
похож на человека", - то я так отвечу: Говоря это, вы имеете в виду, что Он
больше похож на вас, как похотливый, замороченный, обремененный слабостями.
В таком случае как же Он мог стать Путем, Светом, Истиной, тем, кто несет
спасение?"
Он говорил: "В Моей жизни нет места для брака, но Я не говорю, что вам
не следует брать себе жен и мужей. И Я не говорю, что если вы предпочтете
взять себе жену или мужа, то должны это сделать во имя Меня. И Я не говорю,
что если вы не женитесь, то должны это сделать во имя Меня".
О мужчинах, которых привлекают мужчины, и о женщинах, которых
привлекают женщины, таинственно говорил в тот же день в саду: "Уж не хотят
ли они, чтобы солнце светило день и ночь? Или чтобы луна сияла ночь и день?"
Кто-то на это возразил нашему Господу, утверждая, что Сам Бог создал их
такими и поэтому это совершенно естественно.
Но наш Господь ответил: "Если бы твои родители были такими, как бы ты
появился на свет?" И еще: "Если бы твари лесные вели себя так, ты бы сказал,
что они сошли с ума. Так что не говори, будто тебя создал таким Бог, ибо это
не так; и не говори, что это естественно и в природе вещей, ибо это не так".
Он сказал это с тревогой за того человека, а не с гневом, однако тот
рассердился и покинул нас, сначала убедив своих друзей идти с ним. Однако до
того, как это случилось, он привел к нашему Господу много искателей истины,
и мы, ученики, его ценили. Варфоломей и Филипп пошли с ним, чтобы отговорить
его и товарищей покидать нас, но тщетно.
Возвратившись, Филипп обратился к Иисусу: "Многие могут покинуть нас,
если Ты будешь так говорить". Я тоже был огорчен и в душе соглашался с ним.
Но Иисус ответил: "Что же Я, по-вашему, должен говорить? Может, Мне
лучше молчать, чтобы не обидеть кого-нибудь из ищущих? Может, мне только
изредка говорить правду? Может, сказать детям света: "Пути света и тьмы
почти неразличимы?" Может, Я должен благословлять тех, кто нарушает закон
собственной жизни, который не Я придумал? Может, Мне сказать слепому,
который идет по дороге, ведущей в лесную чащу или в пропасть: "Иди, тебе
ничего не грозит?"
Так знайте: Я пришел не для того, чтобы потакать вашим чувствам или
мыслям, а говорить от имени Духа.
Я пришел не для того, чтобы потакать вашей плоти, а говорить от имени
Духа.
Я пришел не для того, чтобы потакать вашему маленькому "эго", а
победить его! Я пришел не для того, чтобы подтвердить привычное вам, а
развеять его!
Если некоторые мужчины и женщины тяготятся состоянием, в котором они
пребывают, и им кажется, что они связаны по рукам и ногам путами своих
иллюзий, подавленности или боли, то знайте: Я пришел с мечом сострадания,
чтобы разрубить и освободить их от этих пут!"
Если бы даже я не встретил Христа, и не знал о Его чудесной жизни, все
равно поэзия Его слов убедила бы меня в том, что Он Сын Бога.
Он не писал и не хотел писать книги. Он выводил письмена на папирусе
сердца, и это был и Его инструмент, и голос.
Все, что Он сказал, было поэмой во славу Человечества и благодарения
Богу.
Именно "во славу Человечества", ибо Он любил Человека, знал, на что он
способен, и не щадил его, не говорил с ним снисходительно. Он называл себя
Сыном Человеческим и воплотился в Человеке, Он ел пищу Человека и говорил
языком Человека.
Все, что Он говорил, было поэзией: когда проповедовал в Храме, когда
говорил во время наших странствий на заре, указывая на восток: "Видите, как
солнце встает, как одевается в багрянец и золото, как неутомимо идет по
небу, потому что любит Человека". Еще он говорил, оглядываясь на деревню, из
которой мы вышли: "Но Человек сам себя не любит".
Если бы Человек мог видеть красоту этих камней на дороге, он бы
возрадовался; если бы мог видеть красоту своих братьев и сестер в Духе, он
бы зарыдал и обратился к своему Отцу: "Я не знал! Я не мог представить себе
такого великолепия!"
Люди поднимают голову к солнцу, видят, как оно сияет над Ефесом, и
благодарят его за свет и тепло, без которых не было бы жизни. Но подолгу они
не смотрят на солнце, даже через стекло, чтобы получше рассмотреть его,
потому что боятся обжечь глаза; да и свое тело они берегут от него. Так же
было и с Иисусом. Несмотря на Его доброту и сердечность, никому не пришло бы
в голову держаться с Ним слишком вольно. Он ни разу не говорил с нами резко,
и в Нем было какое-то внутреннее величие и утонченность, которые не
допускали никакой вольности, строптивости или фамильярности со стороны тех,
кто окружал Его.
Это чувствовал даже Иуда, и до самого конца хитрый и злой дьявол,
сидевший в нем, прятал голову в присутствии нашего Господа.
Это чувствовали даже фарисеи и, несмотря на всю свою ненависть к
Христy, не смели прикоснуться к Нему своими руками. Когда они привели к Нему
Марию Магдалину, чтобы испытать Его, Он сказал: "Пусть тот, кто без греха,
первый бросит в нее камень", и они отступили и разбежались, потому что не
могли вынести солнечного света Его праведности. Они часто спорили и обвиняли
Его, но потом - стоило Ему сделать шаг - расступались перед Ним, хотя Он был
один и невооружен, а их было так много.
Даже Пилат почувствовал это, когда, как рассказывают, Иисус назвал Себя
Сыном Бога. Хотя Пилата окружали вооруженные охранники и фавориты, хотя ему
служил Синедрион и он олицетворял собой весь Рим, его сковал страх, когда он
посмотрел на Господа, Который был одинок, в плену, без друзей среди тех
евреев.
Наверно, Иисусу частенько было одиноко, ибо с кем Он мог разделить свою
святость?
Мы были не боги, а простые мужчины и женщины, занятые повседневными
заботами. Мы жили среди соседей, по обывательским меркам, суетились,
огорчались по всяким пустякам. Он же думал обо всем. Он жил во Вселенной.
Его горизонты простирались до края звездного неба, наши же были ограничены
холмами, окружающими озеро Тивериадское.
Мы не могли постичь Его святость.
Однажды в Капернауме, в первые дни Его служения, нас окружили люди,
которых заинтересовали проповеди нашего Учителя. То ли им любопытно было
увидеть Его лицо, то ли они хотели излечиться от недуга, но они стали
спорить между собой и кричать, чтобы Он взглянул на них: одна женщина о
чем-то молила Его, другая все кашляла и плакала, третья просила нашего
Господа объяснить какое-то место из Его проповеди на горе (я и сейчас слышу
этот неустанно вопрошающий жалобный голос), кто-то еще просил, кажется, о
благословении. Иисус в обступившей Его толпе, пробираясь по улицам в гавань,
все же был бесконечно терпелив с жестикулирующими, толкающимися людьми.
Однако, думал я, внутренне Он как будто жаждал чего-то, чего не мог найти у
них: мудрости, способности смотреть в лицо истине.
Вдруг все умолкли, вперед выступил книжник и объявил звенящим голосом,
что было удивительно, поскольку книжники до тех пор все как один были
враждебны к нашему Господину: "Учитель, я буду следовать за Тобой повсюду".
Меня охватила огромная радость: книжник перешел на нашу сторону, и мы
выиграли битву. Но к моему удивлению, Господь наш ответил на это эффектное
заявление, как будто non sequitur, сказав: "У лисы есть нора, и у птиц
небесных - гнезда, а Сыну Человеческому негде преклонить голову". И сказав
так, Он внимательно посмотрел в толпу, как будто их разделяло большое
расстояние и не только белая пыль, которую эти возбужденные люди подняли
вокруг него, но еще и какое-то тонкое тело мешало Ему видеть.
Так Он и стоит в моей памяти, смотрит на них, а позади Него плещется
море, слегка покачиваются на ветру пальмы, и лодка покоится на берегу.
А растерявшийся книжник и я не можем понять, что хотел сказать наш
Спаситель, поскольку вокруг столько любопытных и было бы совсем не трудно
найти Ему приют на ночь. Но теперь я понимаю, что настоящее место отдыха для
Сына Бога только в сердце Чело-века. Но многие ли из нас говорили: "Господин
среди Господ, прошу Тебя, поселись в моем сердце", - хотя так домогаются его
внимания?
Многие ли из нас очищали и готовили свои сердца, дабы Он мог войти в
них с радостью - и во славе - и тем самым найти, наконец, отклик в этом
мире?
А позже, когда, несмотря на все Его призывы любить друг друга, мы все
же, бывало, ссорились в Его присутствии из-за какого-то пустяка, Он,
казалось, из дальнего далека, смотрел на нас с непостижимым достоинством, и
будто птицам, деревьям, скалам под Его ногами легче было понять Его, чем
нам, которых Он пришел спасти, чем человечеству.
Бывало и так, что Он говорил, будто обремененный знанием, которое не
может передать, потому что нам оно непонятно. Иногда казалось, что Он
чужеземец и говорит на языке, которого мы не знаем, о местах, которые мы не
можем себе представить.
Так Он говорил о Царствии Божием.
Видя, что мы плохо понимаем, Он пытался воспользоваться жестами и
намеками, простыми словами и загадками, символами и притчами, прибегал к
логике и поэтической игре, дабы объясниться и выразить Себя, как можно более
доступно.
Он хотел рассказать нам о том, что путь в то Царствие в нас самих, и о
том, как его найти, как узнать, когда мы подойдем к его границам и
приблизимся к узким, бдительно охраняемым воротам, и как пройдем через них.
Он хотел подготовить нас к тому дню, когда дети света, все как один, захотят
обрести свой Дух.
Царствие Божие не что иное, как сад Духа.
Не сковывать человека старой или новой моралью, не вводить нравственные
или этические законы, не основывать светскую империю, христианский мир, не