Гривз К. София

"Если я не прав, - сказал он, - в своем строительстве Церкви Иисуса Христа,
прошу вас исправить мою ошибку". Павел, как и я, видел, что Иаков
растерялся.
Мы заклинали Павла говорить в своей Церкви об Иисусе, Сыне
Человеческом, нести сокровенное учение нашего Господа, призревать бедных и
угнетенных, к которым наш Господь всегда выражал Свое сострадание. Но о
них-то Павел забывал, ибо бедные не в состоянии строить церкви. Мы высказали
неудовольствие тем, что он говорит на иных языках; внушали ему, как
необходимо братство учеников Христа и как ценна любовь во всем, что мы
говорим, думаем и делаем. Наши внушения, по-видимому, не произвели нужного
воздействия, ибо, к нашему удивлению, мы не встретили никаких возражений.
Павел снизошел ко всем нашим просьбам, кроме речей на незнакомых языках,
сказав, что один Бог, когда пожелает, может либо даровать, либо отнять у
него этот дар.
Вдруг он объявил, что уходит, и снова застиг нас врасплох. Мы говорили
о любви и были искренни, и теперь обязаны были поступать по любви. Мы
дружелюбно пожали ему руку, и он сказал: "Вы должны остаться в Иудее, а я
должен вернуться к язычникам". Так он ушел от нас в Антиохию.
Прошло немного времени, и до нас дошли вести о том, что Павел не
изменил своего евангелия ни на йоту. Он по-прежнему говорил на незнакомых
языках, по-прежнему проповедовал абстрактного Христа вместо Сына
Человеческого, по-прежнему проклинал тех, кто был с ним не согласен, и так
далее. Поэтому Петр решил заняться этим вопросом лично и отправился в
Антиохию в конце лета, которое выдалось в том году сухим.
Он встретил там совсем другого Павла, не похожего на того, с которым мы
беседовали в Иерусалиме меньше полугода тому назад. В Антиохии Павел
возглавлял Церковь и всячески подчеркивал это перед Симоном Петром.
Произошло недоразумение, когда Петр сначала захотел есть вместе с
обрезанными и язычниками, но потом, из любезности, отдельно с теми евреями,
которых Иаков послал к нему; они интересовались Евангелием, но еще не
освободились от пут фарисейства. Вдруг явился Павел и в присутствии большого
числа христиан Антиохии обвинил Петра в двойной игре и трусости. Сначала
Петр подумал, что его хозяин шутит. Потом понял, что Павел говорит
совершенно всерьез и снова хочет вызвать его на диспут об обрезанных и
язычниках и разных обычаях в вопросах пиши. Тем временем люди, которых
прислал Иаков, ушли, увидев, как тут обращаются со своими гостями, и
убедившись, чего стоит христианская любовь к ближним. Петр рассердился.
Ярость его была так сильна, что даже Варнава был потрясен и склонился на его
сторону. Но Павел твердо стоял на своем, и большинство поддерживало его,
ибо, как стало ясно Петру, они с самого начала готовы были встать на сторону
Павла. Об Иисусе они знали только со слов Павла, Тита Аполлоса и им подобных
и в течение многих лет слушали лживые утверждения Павла о том, что мы,
апостолы, ленивы и скудны духом. Так что ярость Петра не произвела на них
особого впечатления, и он немедленно отправился обратно в Иерусалим.
Наконец, мы поняли, как далеко зашло дело, и вознамерились всюду, где
только можно, препятствовать Павлу. Но как это сделать? Павел засорил
пшеницу плевелами, и мы не могли выполоть их, не повредив пшенице. Мы уже не
могли сказать: "Все, чему он учит вас, неправда", а также: "Все, чему он
учит вас, правда". Однако в те дни людям было нужно такое учение, в которое
они могли бы поверить безоговорочно, а не такие идеи, которые надо было еще
проверять и самим осмысливать. Достаточно было несколько камушков, среди
которых они могли бы найти золото, которое не нужно уже промывать. Они
понимали, что такое "да" и "нет", но не разбирались в оттенках согласия и
разногласия.
Задача перед нами стояла не легкая. Мы рассылали послания, слали
гонцов. Павел называл их шпионами, и отвечал нам своими посланиями галатам и
коринфянам. В них сквозит ненависть к нам, когда он говорит о "знаменитых
чем-либо, какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного:
Бог не взирает на лице человека", и о "Иакове и Кифе" (то есть Петре) "и
Иоанне, почитаемых столпами". Он выдает свою тревогу по поводу наших
посланий, когда заявляет: "У меня ни в чем нет недостатка против высших
апостолов", и еще раз: "У меня ни в чем нет недостатка против высших
апостолов, хотя я и невежда". Павел построил свою Церковь таким образом, что
ее нельзя было свергнуть ни за день, ни за год, и наш спор о его учении
вносил больше смуты, чем ясности в ума ищущих. Тем временем в Иудее
происходили беспорядки другого свойства, и Иерусалим был разрушен. Кто из
нас еще оставался там, вынужден был скрываться. Основы здания, в котором мы
жили, были сотрясены, и наше братство распалось. Уже Фома испугался того,
каким путем идет Церковь Павла, и, ненадолго присоединившись к нам, ушел
затем в Индию; другие ученики также засомневались или растерялись в
диаспоре. Копии наших посланий Павлу исчезли. Одним словом, наш труд был
прерван, а Павла - завершен.

ПЕТР

Однако, если бы не Петр, Павел не добился бы таких результатов.
Спустя два-четыре года после посещения Павла Петр снова отправился в
Антиохию, но на сей раз не для спора или отчета, а для жалобы.
Я не знаю, что и почему произошло. Правда, я слышал, что Павел сначала
послал каких-то людей, дабы задобрить Петра: дескать, в глазах Павла он,
Петр, главный апостол, и что (во имя Иисуса Христа) им следует разрешить те
недоразумения, которые имели место в прошлом, и трудиться вместе.
Думаю, что Павел, несмотря на все свои заявления, что Христос поставил
его апостолом, когда "явился" ему, вынужден был признать, что народ не
считает его равным тем апостолам, которых наш Господь Сам выбрал Себе в
ученики. Кто не сомневался в Павле, тем не менее совершали длительные
путешествия, чтобы только взглянуть на Петра или Иакова, и мы, не из-за
своих проповедей или деяний, а просто потому, что это были мы, внушали им
трепет, а Павел - страх. Видимо, поэтому Павел решил, что ему следует
трудиться вместе с нами, а не против нас или в одиночку; кроме того, со
временем, по мере того как мы продвигались все дальше, он не мог более
представлять дело так, будто его миссия - проповедовать необрезанным, а наша
- обрезанным. Было уже ясно, что наши деяния предназначены и для язычников,
как, собственно, всегда и было. Так что все претензии Павла на равенство с
нами ему самому, наверное, казались мало основательными. Пора было ему
заново себя утверждать, и для этой цели из всех учеников Христа он избрал
Петра.
Павел знал этого человека. Петру всегда было досадно, что Иаков,
отличающийся трезвостью, рассудительностью, здравомыслием, занимал более
почетное место в деле распространения Евангелия, хотя сам он считал себя
гораздо способнее Иакова. Петр был смелее, увереннее. Был прямолинеен и в то
же время дипломатичен, и его легко можно было представить в роли царя, а не
министра. Слишком импульсивный и противоречивый, он, по-видимому, сознавал
это, и ему казалось, что, будь у него такие же организаторские способности,
как у Павла, эти черты характера не были бы помехой в достижении цели.
Какова же была его цель? Стать властелином всего христианского мира?
Или, как он заявил, распространять Евангелие как можно дальше и шире?
Возможно, эти две цели как-то соединились в его сознании. Он действительно
хотел нести слово Христово, но считал, что добьется лучших результатов, если
будет нашим лидером. Рассудив, что раз уж ему не суждено быть главным среди
учеников, ибо им был Иаков, то по крайней мере он может претендовать на
первенство повелителя Церкви.
Павел убедил его в этом.
Они помирились и создали союз. Приписываемые Христу слова о Петре как
камне, на котором наш Господь построит Свою Церковь, должно быть, выдуманы
ими самими. Павел мог это сделать, потому что для него цель оправдывала
средства. Петр же, осмелюсь предположить, верил, что это пересказ какого-то
полузабытого изречения или шутки нашего Господа, а не чистый вымысел.
Христос никогда бы не сказал такого. Он хотел не построить Церковь, а
открыть врата на Небеса!
Я все-таки знаю, что многие не поверят моим словам о Петре. Сказать,
что Павел был против нас, было бы слишком. А говорить, что Петр совратился,
значит дать повод думать, что я свожу с ним какие-то счеты или же попал под
влияние гностиков. Не будь я старым человеком, Иоанном, нашлись бы люди,
которые давно бы уже прогнали меня и побили камнями.
Петр действительно вступил в союз с Павлом и подменил живую истину
Христа пустым саркофагом.
Я говорю о Петре не в гневе, хотя это было естественно, а, скорее, с
жалостью. Наделенный величием и немалыми достоинствами, он все-таки встал на
сторону человека, а не Бога, позволил использовать себя там, куда ему не
следовало идти.
Мои друзья в этом сомневаются. Но я спрашиваю: кому Христос сказал:
"Встань позади меня, Сатана?" Разве то не был Петр? О ком наш Господь
говорил: "Мало веры в том человеке, которого поглотили волны". Разве то был
не Петр? А те волны - не суета и страсти
повседневной жизни? Кто из нас предал Господа не один, не два, а три
раза до того, как прокричал петух? Разве то был не Петр? Кому Иисус трижды,
да так настойчиво, сказал, когда воскрес, и все были даже в недоумении:
"Любишь ли Меня? - и добавил повелительно: - Иди за Мною". Разве то не был
Симон Петр?
Несмотря на физическую силу, на любовь к Христу, он был слаб, и его
немощь происходила от его тщеславия, маленького "эго", которое как раз было
твердым, как камень. Если не принимать во внимание силу власти над ним
Павла, на его слабость достаточно ясно указано в Евангелии, дабы желающие
увидели и сделали свои выводы.
Петр стал трудиться с Павлом, и они отправились в Рим. В их
сотрудничестве, как я слышал, бывали и разногласия, но они добились успеха в
строительстве своей Церкви, что укрепляло связывающие их узы.
Говорят, будто однажды в окрестностях Рима к концу своей жизни Симон
Петр увидел Христа, явившегося ему, и Тот посмотрел на него серьезно и
печально. "Учитель, куда Ты
идешь?" - спросил Петр. Иисус ответил: "В Рим, чтобы быть распятым
снова".
Церковники говорят, что Петра потрясло это видение, поскольку, как
Епископ Римский, он опасался, что не досмотрел за своей паствой. Мне же
кажется, что в момент озарения он понял, кто он есть, по какой дороге и к
какой цели идет; он понял, как предал истину. Петр, бывший некогда моим
другом, когда попросил распять его на кресте вниз головой, хотел подать
знак: он понял свою ошибку и полон раскаяния.
Мне кажется, что в Риме, на кресте, он, наконец, полностью смирился.

ПАВЕЛ: В ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В то же время в Риме умер и Павел, но его смерть мало утешила нас.
Когда мы пытались выпестовать свободный народ, он создал Церковь. Свободные
люди умирают, а Церковь - нет. Мы хотели поклоняться Богу в церкви
человеческого сердца, а он создал формы поклонения и молитвы в кирпичных и
каменных зданиях, управляемых церковной властью. Она не менялась с приходом
и уходом отдельных лиц, пережила их всех, и меня переживет. Мы умрем, но
страх, насажденный Церковью и Павлом, останется и распространится, омрачая
детей света.
Зачем я все это говорю? Даже здесь, в Ефесе, люди считают мои идеи
бреднями, а страхи - иллюзиями. Они спрашивают: "Разве мы не поклоняемся
Богу в церкви и не исполняем Его заповеди, разве мы не стараемся любить друг
друга, как говорил нам Павел?" Я отвечаю: "Да, это так, но это еще не все.
Вы услышали только часть и сказали: "Это хорошо, значит, таково и целое". Но
вы не видите, кто и как с вами говорит".
И Иисус и Павел говорили правду, но один был божество, и слово Его было
божественно, было истиной; другой же таил в себе сильную неприязнь, руки у
него были омыты кровью, он стремился навязать себя другим, и под-стать ему
было его слово. Ведь каков человек, такова и цена его словам.
Реченная Иисусом истина подобна свету над главой, освещающему мрак.
Свет источается и по сей день, людей влечет к нему, и, приблизившись, они
могут зажечь свои лампады. Павел же говорил правду с оговорками и
риторически, уговаривая людей, играя на их надеждах и страхах, прибегая к
угрозам, придумывая правила. Он заявлял, что несет свет истины, но от правды
в его словах ничего не оставалось, когда он проповедовал; так же как
исчезает свет в лампаде, когда ею слишком сильно размахивают в воздухе, и
пламя мигает и гаснет совсем.
Кто оправдывает Павла, тем я говорю: "Вы не видите, кто говорит с вами
и какие элементы он внес, а какие опустил, как изменил окончания и извратил
смысл". Иисус из Назарета проповедовал Евангелие вечной жизни, а в Церкви
Павла из Тарса проповедуется евангелие смерти. Сердце мое преисполнено
беспокойством. Я вижу, как паломник ищет Царствия Божиего и какие испытания
выпадают на его долю. Он блуждает в пустыне мира и вдруг встречает группу
странников. Они дружелюбны, говорят ему, что знают дорогу в святой город его
мечты. Говорят об Иисусе Христе, Спасителе, и очарованный, он следует за
ними. Проходит время, но они так и не приходят в город братства и истины.
Странники, которые назвали себя священнослужителями, спорят, рисуют
воображаемые картины того города, отправляют лжеритуалы, проклинают тех, кто
им не верит, и все время ходят кругами. Паломник понимает, что это не
настоящие священнослужители, а грабители, и они ведут его не к свободе, а в
рабство.
Мои слова оскорбляют людей, приводят в замешательство. Может быть, они
и не очень любят Павла, но говорят: "Все-таки ты несправедлив к нему. Сам
проповедуешь сострадание, а к нему так беспощаден".
Я отвечаю: "Терпимость к злу не есть сострадание". Они снова вопрошают:
"Все-таки, почему ты так резко говоришь о Павле, ведь это не он, а Каиафа
требовал смерти нашего Спасителя, не он, а Иуда предал Его, и не он, а Пилат
позволил распять Его?"
Я отвечаю: "Допустим, человек пришел в страну, где народ порабощен. Он
законный Царь и желает освободить их, но, как обычно бывает, находятся люди,
которые не согласны с ним.
Как вы думаете, кто из его врагов доставит царю больше хлопот? Тот, кто
рано или поздно открыто выступит и заявит, что он враг ему, либо тот, кто,
действуя от имени царя, на самом деле задастся целью исказить его образ и
планы, стараясь сохранить в стране прежний строй?"
Бесспорно, последний доставит царю гораздо больше хлопот. Таков, в
сущности, и Павел.
Сначала я думал, что он просто плохой человек, склонный к разрушению.
Потом он решил, что обратился. Не доверяя подсказке моего сердца и боясь,
что меня обвинят в немилосердии, я решил поверить в его обращение. Он
казался мне честолюбивым и чрезмерно усердным, но не более того. Он сильно
заблуждался, но не более того. Позже я думал, что ему надо помочь
исправиться. Но я окончательно понял, что Павел из Тарса всегда стремился к
разрушению, к мраку. Словом, он просто был сущий дьявол.

НЕ ОТ МИРА СЕГО

Иисус пришел, дабы сделать человека счастливым. Когда Он был с нами, Он
всячески старался приобщить нас к счастью именно здесь, в этом мире, сутью
которого Он был.
Правда, Он с самого начала стоял выше этого мира, но не презирал его.
Он не был слеп к красоте нашего мира и не был глух к тем, кто затерялся в
нем.
Я вижу Его под кедрами Ливана, за Тибром, с розой в руке, но Он не
отвернулся от мира и не смотрит на него сверху, прикрыв рукой глаза, как
некоторые и представляют Его себе. Иисус песет благословение на эту богатую
землю, радуется ей и хочет, чтобы и мы радовались.
Тем не менее Он вовсе не принадлежал этому миру и хотел, чтобы и мы
вели себя так, будто мы не от мира сего.
Он говорил: "Будьте прохожими"; "Этот мир только мост. Пройдите по
нему, но не стройте на нем свой дом". Тем самым Он хотел сказать нам:
"Радуйтесь жизни на этой земле, как радуется путешественник видам, которые
открываются ему". Ведь путешественник не живет в этих краях и не привязан ни
к горам и долинам, через которые лежит его путь, ни к тем людям, которых он
встречает. В таком случае он может радоваться тому, что видит: луне, будто
отделанной из кварца и недосягаемой; вечернему лазоревому морю, которое
никогда не будет ему принадлежать; великолепию звездной ночи, которой
никогда не будет обладать; изображениям на старинных монетах, которые не
ценятся в других странах; красоте темноокой девушки, которая подает ему
сладкую воду в придорожном трактире, смеется и убегает к воротам города с
его большими домами, - он никогда больше ее не увидит.
Иисус вовсе хотел не лишить нас этого мира, а только научить радоваться
и познать счастье. Он созвал нас из наших домов, увел от наших отцов и
матерей, от нашего прошлого, от нашей алчности и нашего рабства, извлек нас
из мира как средоточия неприязни или желаний только ради того, чтобы взамен
дать нам все. Он приобщал нас к мысли, что мы жители вечности, что мы есть
наш собственный Дух.
Когда проникаешься этим сознанием, начинаешь видеть мир таким, каков он
есть: удаляешься от него по дороге, ведущей домой, или входишь в него
впервые. Наше сердце открывается миру, и мы смотрим на его жителей с
безграничным состраданием.

ОГОНЬ

Люди приносили Ему свои горькие обиды, а взамен Он предлагал сладкий
мед Своего сострадания. Женщины несли Ему свою боль, а взамен Он давал им
бальзам Своей любви.
Однажды мы вошли в трактир. Хозяином был старик, и когда мы позвали
его, он стал ругаться, а когда прислуживал нам, ворчал. Когда он ушел, Иисус
сказал: "Смотрите, он на пороге смерти, но что он вынес из всей своей жизни?
Не нектар мудрости, а лишь кислое вино разочарования и злой язык". Андрей
сказал: "Да, он как первосвященник", - и Иисус рассмеялся.
Он сказал: "Священник скажет вам, что Бог создал Человека по образу
Своему, и это правда. Но неужели они думают, что Бог - это озлобленный
старик, как они сами, что для Него самая большая радость - запрещать? Нет,
Он вовсе не такой".
Он протянул руки, одну ладонью к нам, другую вверх, благословляя нас.
Силуэт Его головы вырисовывался на фоне окна, в котором были видны зимние
звезды над Галилеей. Над Иисусом, на притолоке, висело медное блюдо, в
котором отражалось пламя огня, горевшего в очаге. Звезды и языки пламени
образовали что-то вроде короны над Господом нашим. Так что слова, которые Он
произнес, могли относиться к Нему Самому: "Бог -- это ребенок, который
старше всех времен".

АЛМАЗ

Иисус сказал: "Если вы знаете свой Дух, то не должны быть несчастны,
ибо Дух есть радость. Когда человек становится своим Духом, то находит
радость в работе и в отдыхе, в печали и в жертве. Даже когда он стоит на
пороге смерти, то находит не печаль, а радость, и ангелы не скорбят, а
танцуют".
"Эта радость всегда одна и та же или разная?" -- спросил Левий.
"Она всегда и одна, и разная, -- ответил Господь. -- Алмаз всегда один
и тот же, но свет отражается в нем по-разному и играет всеми цветами.
Сколько мгновений в вечности, столько цветов у радости для тех, кто познает
свой Дух".

БЕСПЕЧНОСТЬ

Когда мы иногда сгибались под тяжестью забот и впадали в уныние, Иисус
упрекал нас: "Если хозяин освободил раба, разве ему следует печалиться и
унывать? Он должен смеяться и петь. Сын Человеческий освобождает вас от
цепей более тяжелых, чем рабство. Думайте о своей благодати и радуйтесь".
Он говорил: "Пока сияет свет, дети играют; пока с вами Свет, радуйтесь
игре Света над вашими головами".
Павел и его приспешники изгоняют беспечность из своей Церкви. "Не
должно быть легкомыслия, - пишет он в своих посланиях. - Дьяконы и женщины
должны быть серьезны", - и так далее.
А как же дети, которых любил Иисус? Не думаю,.что им найдется место
там, где царит такая унылая набожность, будь то в храмах, которые основал
Павел, или в римских катакомбах, среди костей мертвых.

МРАК

Но вот чего я боюсь: поклонение Богу в наших церквях уподобилось
похоронам. Священники стали одеваться в черное, как будто они здесь не
затем, чтобы славить, а для того, чтобы оплакивать мертвых. Завтра,
наверное, они будут читать молитвы медленно, с нарочито искусственной
интонацией, как будто говорят об ушедших, и символом своим сделают memento
mori.
Они наденут на шею крест распятия, и в глазах их не будет света
воскресения.
В Риме они собираются и проводят свои пиршества так, словно империя
превратилась в кладбище, словно достойно поклоняться Господину Жизни в месте
смерти.
Понятно, что они оказались там, так как боятся преследований. Но Иисус
учил оставлять мертвых позади - не брать их с собой, как делают эти люди.
Они, движимые то ли предрассудками, то ли сентиментальностью, несут
останки мертвых в свои храмы. Однажды утвердившись, этот обычай находит
подражателей повсюду, где есть последователи Христа. Но мертвое не может
служить живым, не может быть полезным, как и телесная оболочка той души,
которая покинула ее для жизни в ином мире. Так давайте же с подобающими
церемониями предадим огню то, что принадлежит прошлому, и займемся
настоящим, где пребывает истина.
Мертвое может привлекать души мертвых, которые не хотят или не могут
смириться с тем, что покидают этот мир. Это назойливые или злонамеренные
призраки, которые существуют как паразиты на теле живых и начинают
преследовать наши церкви, наших прихожан.
Кому смешно от моих опасений, те не видят, что происходит на самом
деле. Я же вижу эти призраки в глазах фанатиков и рабски покорных мужчин и
женщин, которые не в ладах сами с собой, и из них образуется тень
христианства.
Кто смеется и говорит "Нет, нет, это все выдумки Иоанна, он
преувеличивает", тем я отвечаю, что приносящие мертвых в храм Христа могут
принести смерть в храм человека. Одевающиеся в темное во имя святости,
живущие на пути к Голгофе во имя Духа, присваивающие себе не принадлежащее
им право благословлять, крестить и прощать грехи, внедряющие или
распространяющие предрассудки во имя Христа - те несут мрак в человеческое
сердце.

ВОПЛОЩЕНИЯ

Путешественник из Греции заговорил с Христом о Сократе, философе его
родной страны. Христос сказал: "Я знаю, знаю его", будто он еще жив, стоит
перед Ним и толпой и говорит вместе с Иисусом: "Ищите Духа в себе"; будто не
лежал он в могиле уже пятьсот лет.
Человек из Индии вышел вперед и сказал: "А как же Будда?" Купец
спросил: "А как Махавира из Джейнза?" Иисус снова кивнул, слегка улыбнулся
всем, будто они были Его братья-князья при невидимом нам дворе, и заговорил,
обращаясь не только к чужеземцам-странникам, но и ко всем присутствующим:
"Кто не против Меня, тот со Мной. Тот, кого ты называешь Буддой, стоит по
одну сторону, и Махавира - по другую. А Сократ-учитель был Бог, как были до
него Джанака, Зороастр и другие. Кто не против Меня, тот со Мной".
Так сказал Иисус при всем народе на площади в Иерусалиме. Но Павел
потом изменил Его слова: "Тот, кто не со Мной, тот против Меня". Он хотел,
чтобы следующие Христу на словах, признающие себя членами Церкви и крещенные
священниками, могли войти в Царствие Божие, так как он рассуждал, прибегая к
понятиям организации, власти, избранности, а не единения, любви и здравого
смысла.

ГНОСТИКИ

Гностики говорят, чтобы войти в Царствие Божие, мужчинам и женщинам
нужна не Церковь, a gnosis, истина, постигнутая изнутри. Если бы их учение
сводилось только к этому, я бы тоже был гностиком. Но я общался с ними и
знаю, что они только говорят о гностицизме, судачат и муссируют слухи об
истине. Они подробно описали воды жизни, но ни один из гностиков не дал мне
их испить. Я видел у них не воплощенную в жизнь истину, а своевольное ее
толкование: одни предаются умственной фантазии, другие - чувственности,
поэтому и сбиваются с пути...
Гностики убеждены, что Всемогущий Бог не мог бы создать эту землю: на
ней слишком много зла и грехов, чтобы премудрое существо могло замарать себе
руки. Дабы утвердиться в таком понимании мира, они постоянно твердят о
несовершенствах плоти, о власти похоти и муках деторождения и так далее,
точь-в-точь как Павел, но только он пошел и построил Церковь, а они -
анархисты, не хотят никому подчиняться.
По их мнению, мир возник по ошибке. По сути, он лишен гармонии и
является не творением Бога, а делом рук какого-то божка-посредника,
демиурга, которого в их школах иногда называют Jaldabanth - ищущий себя,
могущественная, враждебная человеку субстанция.
Подобное мировоззрение, по-моему, рождается той враждебностью, которую
они испытывают к миру. Они считают, что на их долю выпала жестокая судьба:
нищета и рабство, лишения и несчастия и неосуществившиеся мечты, и поэтому
их искания приняли форму борьбы против космоса, а в итоге и против его
создателя. Они верят в Дух, но воплощенный в материю, которую считают злой.
Зависимость характера человека от движения планет они расценивают как его
порабощение неким властелином.
Здесь все те же постулаты: Дух спрятан в мужчинах и женщинах, характер
наш заранее определен, материя нам мешает и так далее. Но я абсолютно не
согласен с их выводами. Для гностиков мир не имеет цены и навязан Духу; от
него следует избавиться. Однако для меня наш мир, особенно сейчас, когда мне
уже скоро придется покинуть его, - это место, где можно гулять в сумерках