Страница:
Я не сравниваю Губенко с Кафкой, но сказанное Камю имеет непосредственное отношение к фильму "Подранки". Развязка, финал ленты воистину требуют от нас повторного, хотя бы мысленно, ее внимательного просмотра. На его предшествующем этапе мы едва ли сомневались, что возвращение героя в прошлое несет в себе само собой разумеющийся нравственный смысл.
Теперь, глядя в грустные глаза Бартеньева - Будрайтиса можно в этом, пожалуй, и усомниться. Вероятно, такие сомнения исподволь посещали нас и раньше, но на них не фиксировалось особое внимание. А ведь, действительно: как себя ни тревожь, прошлое никогда не возвращается, и его не переиграешь. И настоящее остается тем же.
С другой стороны, почему человек должен с этим соглашаться? Разве Губенко и Шпаликов приглашают нас следовать слепо лишь "простым истинам"? Ради них одних и впрямь не стоит бередить себя. Однако есть истины и сложные, при всей своей внешней простоте, - отнюдь не каждому внятные. Дороги назад могут вывести в будущее. Перелопачивая собственную жизнь, мучительно язвясь угрызениями совести, человек постепенно как бы очищается болью. А, может быть, такого очищения и не происходит? И надо искать иные его пути и стежки? Какие?
Каждый волен дать свои ответы на эти вопросы, как и волен их вовсе не ставить...
***
7. Как слово наше отзовется.
Представим себе такую вот ситуацию. И физически, и морально устав от поисков своих братьев. Алексей Бартеньев почувствовал, что ему совершенно необходимо хорошо отдохнуть. Ехать в писательский дом творчества не хотелось. Там знакомых тьма, и не избежать суетных разговоров и бестактных расспросов. Подвернулась путевка в обычный пансионат, где ему повстречалась милая, интеллигентная женщина, похожая на его детскую любовь Аллу Константиновну. Завязался роман.
Можно ли таким образом продолжить фильм "Подранки"? А почему нет? Трудно не заметить, что главные герои следующей картины Николая Губенко "Из жизни отдыхающих" (1981 год) несколько напоминают основных персонажей "Подранков". Алексей Сергеевич Павлищев - центральная фигура нового фильма - столь же мужественно элегантен и романтически молчалив, как и писатель Алексей Бартеньев. В роли Павлищева снялся тоже прибалтийский актер Регимантас Адомайтис, роль которого снова озвучивал сам Губенко. А героиня? Ее роль отдана, конечно, любимой актрисе режиссера Жанне Болотовой. В ее Надежде Андреевне из ленты "Из жизни отдыхающих" тоже мерещится какая-то тайна, загадка. Кстати, в литературном сценарии "Подранков" выводилась жена Алексея Бартеньева, в самом фильме ее нет, звали которую Надежда.
Подобные совпадения и переклички вряд ли случайны. В "Подранках" заложен большой лирический (и комедийный) потенциал, который остался там не полностью реализованным. И персонажи этого фильма властно укоренились в сознании режиссера, не отпускали его от себя. Впрочем, по началу он собирался ставить совсем иную картину. Героем ее должен был стать кинодраматург, человек со сложной и даже трагической судьбой.
Он трудно и долго пробивался в кино, наконец, пробился, но умер сразу после успешной премьеры своего первого фильма. А дальше об усопшем начинали рассказывать его друзья и знакомые, каждый на свой лад. Прием, хорошо известный в экранном искусстве. Особенно впечатляюще разработал этот прием великий японский режиссер Акира Куросава в фильме "Расёмон". Из осколков некоего целого оно постепенно восстанавливается в своем единстве и противоречивости.
Однако позднее Губенко отказался от этого замысла и поставил картину "Из жизни отдыхающих" - разумеется, по собственному сценарию. Как всегда, он работал над ним долго и неторопливо. В творческом его характере есть (была) очень мне симпатичная основательность, не суетность.
Только что отмечалось сходство новой картины Губенко с предыдущей. Однако такое сходство не стоит и преувеличивать. "Из жизни отдыхающих" фильм несколько иной по визуальному решению, хотя оператор тот же, Александр Княжинский. Преимущественно четкая и густая экранная живопись "Подранков" во многом сменяется теперь мягкой акварелью красок, их нередкой размытостью. Изобразительно в фильме господствует туман - в несколько таинственной дымке его словно окутаны герои, что имеет и акцентировано выраженный драматургический смысл. Размыты, недосказаны и образы многих персонажей, Они поддаются порою диаметрально противоположному истолкованию - в зависимости от нашего мировосприятия и даже настроения, с каким мы смотрели фильм.
Меняется и жанр. "Подранки", напомню, являлись социально-психологической драмой, замешанной на эксцентричной комедии. Комедийности, с отдельными элементами негромкой эксцентрики, не лишена и новая работа Губенко. Она явно тяготеет к мелодраме. Но в энциклопедическом словаре "Кино" (год издания 1986) фильм назван комедией. А критик Евгений Марголит, назвавший "Из жизни отдыхающих" лучшей картиной режиссера, интерпретирует ее в 1992 году в постмодернистском ключе как глобальную пародию на "всё и вся - так, мимолетом, мимоходом, ненавязчиво и, в первую очередь, пафос всего своего творчества в целом. Именно так - иначе невозможно объяснить то, что "Из жизни отдыхающих" откровенно парадирует последующие работы Губенко. Этакий жанр опережающей пародии"1.
Пародийность, несомненно, присутствует в фильме, но я не думаю, что ей следует придавать первостепенную значимость. Все же в этой ленте ярко выражено стремление автора к лирике, поэтичности. И неясно, как может существовать "опережающая пародия".
Итак, кинокамера переносит нас на пирс южного побережья Крыма. Однако не сразу и догадаешься, что оно - южное. Серое, суровое море, хмурое небо, пустынный пляж, на котором скучает курортный фотограф. Какой-то ветхозаветный старичок суетливо ищет домик, где жил Пушкин. Потом этот старичок появится еще раз-другой. Зачем? Сюжетно он вроде бы легко отсекается от фильма.
Столь же сюжетно не необходим и некий ловкий парень велосипедист, который привычно сшибает с доверчивых приезжих пятерку якобы на обратный билет. А еще через всю ленту проходит киносъемка, - выстрелы, стремительный пролет тачанки по пустынной набережной. И эта киносъемка, казалось бы, совсем лишнее в драматургической структуре фильма, но зато вкупе со старичком и велосипедистом дает дополнительные аргументы Марголиту для его "пародийного" истолкования ленты.
Кстати, тут, еще раз скажу, наличествует и пародийность, но все эти вроде бы не обязательные эпизоду нужны внутренне Губенко. Создается определенный колорит, бытовая аура, в которой при всей ее случайности, спонтанности, проглядывает своя художественная логика. Люди, приехавшие глубокой осенью на южное побережье, все-таки погружаются в специфическое курортное бытие, вырывающее их из обыденных жизненных условий. Тут все немного понарошку. На то он и отдых, когда всякое возможно и всякое случается.
Трое мужчин на пирсе пристально следят за подплывающим пароходиком. Очередной заезд в пансионат. Кого Бог принесет? Будут ли среди новичков хорошенькие и свободные женщины? Но мы пока вглядываемся в мужчин. Ба, знакомые все лица. Г. Бурков, Р. Быков, А. Солоницын. Отдыхающие, кроме Быкова. По фильму, он - пансионатский культорг. Зовут его на заграничный манер: Викт'ор с ударением на втором слоге.
В одном из интервью, Ролан Быков дал исчерпывающую характеристику своего персонажа. "Мой герой по фамилии Лисюткин работает в пансионате. Пошлость этого человека убийственна. Но это пошлость особого рода, умноженная на невежество и откровенную дурость. Он удивительно искренен в своей пошлости. Он, например, с таким старанием и рвением во время утренней зарядки играет на баяне, словно исполняет собственное произведение в концертном зале. А играет-то плохо и бездарно. Он по должности культработник, но своим патологическим невежеством и деятельностью дискредитирует самое понятие культуры"2.
Трудно не согласиться с данной характеристикой. Но вот странность. У Лисюткина временами столь же грустные и умные глаза, каковы были у военрука Громова из "Подранков". Разве Быков не мог наделить нового своего героя, так сказать, пошлым взглядом? Да и Губенко с Княжинским тоже ведь не дремали. Быков обладал даром почти абсолютного сценического перевоплощения. Выходит, что актер, сознательно или бессознательно, с согласия режиссера и оператора, почувствовал в пансионатском затейнике и некий другой пласт человеческого характера и судьбы. В молодости Виктор (без ударения на втором слоге) мечтал стать профессиональным актером, поступили даже в театральный институт, а потом что-то у него не сложилось, оборвалось, и мечты развеялись, как дым. Теперь он - присяжной затейник, массовик. Самозабвенно отдает себя этой тоже нужной, хотя и не солидной работе, а в глубине души несчастный человек.
Стоп. Я останавливаю самого себя. Не слишком ли многое я вычитал в глазах Быкова-Лисюткина? В сущности, все его поступки и рассуждения однозначно пошлы и вульгарны. Что стоит одна лишь поставленная им декорация самодеятельного концерта: белый фанерный пароход, весь в радостных огнях. Это, оказывается, наглядный символ счастливой советской жизни. Пародийный символ, тут Марголит прав. А с каким апломбом воинствующего невежды Лисюткин рассуждает о культуре, ничего в ней толком не смысля. Смешной, суетливый, ничтожный человек. И не надо его выдумывать. А грустные глаза? А жалкая бравада? Так уж однозначен персонаж Быкова?
Посольский повар, любезнейший Аркадий Павлович - Георгий Бурков. Разодетый, словно павлин, в заграничные тряпки, он выдает себя за профессионального дипломата. Кажется, откровенный пошляк, он вешает лапшу на уши каждому, кому не лень его слушать. В первую очередь - слабому полу. Аркадий Павлович весьма высокого мнения о своих мужских достоинствах. Персонаж явно комедийный, таким его и дает Бурков, не комикуя, однако, специально, не пережимая в своем исполнении.
А подумать, так уж плох его герой. Болтун и враль, конечно. Но стоит ли чересчур строго и серьезно воспринимать его? Может быть, он просто играет в дипломата и ловеласа, а сам, вероятно, вполне хороший повар и семья у него нормальная. Стоя же день-деньской у кухонной плиты, как не позавидовать лощеным дипломатам, коих обслуживаешь. На отдыхе Аркадий Павлович расслабляется и, можно сказать, изживает комплекс неполноценности, зависти.
Вот еще один дон Жуан местного значения Анатолий Чикин - Анатолий Солоницын. Он прославился глубоким исполнением главной роли в фильме А. Тарковского "Андрей Рублев". Солоницын не умел играть плохо. Тарковский приглашал его работать во всех своих фильмах, снятых в России. И не только Тарковский. Лучшие режиссеры страны считали за честь видеть Солоницына в своих фильмах. Глубокий он был человек, у меня с ним состоялся серьезный разговор о задачах экранного искусства незадолго от его ранней смерти от неизлечимой болезни.
В фильме "Из жизни отдыхающих" у него сравнительно небольшая роль, но сыгранная с блеском. Его Чикин - "технарь", изрядный любитель кроссвордов. Их он разгадывает даже в столовой. Сыплет вычитанными афоризмами, и приладил себе на лицо маску современного циника. Возможно, она приросла. Цинизм стал его сущностью? Вряд ли. Что в Чикине особо дурного? Ну, отдыхает мужик, хочет, подобно Аркадию Павловичу, расслабиться. Никому зла не делает и не желает. Любит напевать песенки Вертинского, приходит в восторг от цыганских плясок. Таких, как Чикин, тысячи и тысячи.
Узнаваемы и женские типы. Пышнотелая Оксана - актриса Лидия Федосеева-Шукшина. С прической, модной в провинции чуть ли не с 40-х годов. С бесчисленными хворями, но, в общем, выдуманными. Очевидно, у себя дома боевая баба. Не прочь выпить за компанию, пофлиртовать. Она и в бильярд играть умеет. У Оксаны взрослый сын, о котором она частенько с любовью вспоминает.
Неисправимая сплетница Марго - актриса Мария Виноградова. О таких дамах говорят: черту славная находка, престарелая красотка. Она жеманно заявляет, что ей хотелось помыться после просмотра зарубежного фильма, из-за его, дескать, полной безнравственности. Сама же готова лечь в постель едва ли не с любым мужиком, в чем и преуспевает. А так Марго одинока. И живет, вероятно, одной лишь работой да житейскими пересудами и сплетнями. Вырвалась на курорт - достала путевку, хотя и не в сезон. И алчет, пусть на иллюзорные мгновения, вернуть себе молодость.
Конечно, можно рассматривать всех этих персонажей, мужчин и женщин, как пародийные типы. Но точнее их понимать как просто провинциальные типы, которые дожили и до нашего времени. И нас переживут.
***
Наше кино, особенно в брежневские ханжеские времена, зачастую лишь фыркало по поводу простых человеческих радостей и слабостей. А то их вовсе игнорировало. Секса у нас, как известно, не существовало. Если любовь, так только светлая и большая, а разные там флирты не для советских тружеников.
Губенко же с пониманием относится к человеческим слабостям и радостям. Но и без восторга. Чему уж тут восторгаться! В тех курортных романчиках, которыми пробавляются его персонажи, почти нет поэзии, чувства. Пусть легкого, мимолетного, но чувства, которое рождает не одно плотское, а и душевное влечение. В душевном же, пожалуй, и не нуждаются наши отдыхающие. Собрались раз-другой, выпили крепко, поболтали ни о чем - удручающе низкий интеллектуальный уровень их общения. Потанцевали - разгорелись, затем - в койку. Все плоско, банально, бегство от обыденности оборачиваются ею же.
В картине едко высмеивается подобный тип взаимоотношений. В критике говорили даже о сатирической тональности фильма. Вряд ли это обоснованно. Сатира, а отчасти и пародия, - более беспощадны и резки в своих разоблачениях. Губенко не то, что сочувствует своим персонажам, но и не преувеличивает меру их отрицательности. Они - люди, как многие. Да и потом курортная обстановка вовсе не способствует особо интеллектуальным беседам. Увы, конечно. Такова жизнь, современным людям свойственно иссушение эмоциональной сферы, ее упрощение и огрубление.
Стоит подчеркнуть, что самая констатация этого факта делала фильм, по сути, противостоящим официальным идеологическим стереотипам, согласно которым советские люди являлись в основной своей массе замечательно высоко моральными и наделенными изначально неисчерпаемым богатством светлых чувств. Закономерно, что картина, еще в процессе съемок, вызывала озабоченность большого начальства, обычно благоволившего к режиссеру, а по выходу на экран придерживалась в прокате.
Как никак, этот неугомонный Губенко показывал нашего "среднего" человека не вполне нашим. В его персонажах, как и раньше в братьях Бартеньевых, не хотелось узнавать советского человека. Но с братьями было понятно. Писатель - достаточно приемлемый гражданин, архитектор - заевшийся интеллигент, а с преступника Сергея и взять ничего: к сожалению, есть у нас и такие отщепенцы. А вот в ленте "Их жизни отдыхающих" выведены вроде бы простые труженики, а ведут они себя и говорят не совсем "по-нашему"
Бдительная редактура Госкино СССР навязывает Николаю различные поправки и уточнения. Он отбивался, как мог. На некоторые пришлось пойти или, по крайней мере, их как бы обойти. Процитирую отчет Губенко о выполненных, по строго обязательным рекомендациям Госкино, авторских исправлениях: Добавлены "социально" направленные суждения о бедных итальянцах, виденных во ремя туристской поездки:
- Приехали мы в какой-то квартал. Отступили нас ребятишки. Голодные, грязные!
- Я тоже видел.
- Один такой маленький, худенький, Прямо сердце разрывается. Ручонку тянет: "Сеньора! Сеньора!" А у меня, как на грех, ничего с собой.
- Ай - яй - яй!
.- Ну, была банка икры. Отдала я ему.
. - Ну, что ему одна банка! (...)
В сцене "Зарядка" реплика Оксаны: "Вчера была на экскурсии в Ялте, у Чехова", - заменена репликой: "Вчера была на экскурсии в Ялте, в Гурзуфе" (...)
В сцене "День рождения Лисюткина" изъята реплика Аркадия Павловича (арт. Г. Бурков): "Ешь ананасы и рябчиков жуй".
В эпизоде "Раннее утро" закадровая реплика уборщицы: "Хоть бы они посдыхали скорее", заменена репликой: "Хоть бы они поотдыхали скорее" (...)"3.
Если отбросить в сторону чисто субъективистские претензии вроде замены "у Чехова" на посещение Гурзуфа, то ясно, что редактура требовала, чтобы режиссер усиливал идеологическую направленность диалогов и реплик. Отсюда возникла, например, вставка с рассказом о туристской поездке в Италию. Рассказ фальшивый. Никаких голодных ребят, обступающих туристский автобус, на Апеннинах встретить невозможно. Или это из ряда вон выходящий случай, который мог иметь место на бедном юге страны, куда туристов обычно не возят. Но зато персонажи наделялись "классовым чутьем" и душевной широтой, что отвечало стереотипам редакторских понятий о моральном облике простого советского человека.
Смешной парадокс. Пойдя на это глупое требование редактуры, Губенко, проигрывая в житейской достоверности сцены, в то же время ее обострял. Чем больше подчеркивалась в фильме мировоззренческая "правильность" персонажей, тем рельефнее оттенялась их грубость, неразвитость в области чувств. И даже испорченность - с точки зрения той же официальной морали.
Весьма забавна последняя замена. Когда уборщица говорила: "Хоть бы они посдыхали скорее", то здесь четко обозначалось естественное неприятие простой рабочей женщиной греховного время провождения скучающих бездельников, приехавших на курорт. В новом варианте реплики такое психологически оправданное неприятие смягчено, в нем слышится даже извиняющая нота: люди отдыхают, что с них взять.
Всем этим я вовсе не хочу сказать, что назойливое редакторское вмешательство являлось благом для режиссера. Нет, оно, конечно, нервировало, мешало, унижало. Приходилось выкручиваться по старому российскому правилу: голь на выдумку хитра. О какой уж тут свободе творчества можно было говорить.
***
Как ни важно и занятно само по себе комедийное изображение отдыхающих, оно не является главным в картине. Главное в ней другое. Отнюдь не пародийный рассказ о подлинной и поэтичной страсти. О ее незаметном зарождении и тихом движении. Роковое чувство опалило Алексея Сергеевича и Надежду Андреевну. Оба они не молоды, хотя и не стары. Павлищеву - 42 года, Надежде - под 40, у нее уже взрослая дочь. Почему их охватило неодолимое влечение друг к другу? Искусство уже веками разгадывает эту вечную тайну. Не разгадало, о чем, помнится, сказал как-то мне Андрей Тарковский. И добавил: это и прекрасное, без тайны нет любви.
Впрочем, нет ничего удивительного, что художник Павлищев потянулся к этой изящной, со вкусом одетой женщине с глазами, да простится мне банальное, но верное, сравнение, большими и глубокими, как море. Она разительно отличается от всех других курортниц. И как мило, не броско она кокетничает. Ничто женское ей не чуждо. Надежде Андреевне тоже в пансионате больше ни на ком было остановить взгляд.
Между нашими героями вспыхнула не просто симпатия, а именно любовь. На этом настаивается в фильме. Сменив к финалу холодное "вы" на ласковое "ты", влюбленные строят планы на будущее. Надя беспокоится, понравится ли она матери Алексея. Он не женат. Зато у его подруги есть семья. В ней, видимо, нет ладу. "Посредственная жена посредственного мужа" - не без самоиронии аттестует себя Надежда Андреевна. Фотокарточку же дочери всегда носит с собою.
Еще мы узнаем, что Надежда Андреевна по профессии математик. Она, разумеется, не принимает участие в пересудах и развлечениях своих товарок по пансионату, но и не выступает с морализаторским их осуждением. Изначально дано, что они разного поля ягоды. Портрет героини набросан четко, однако порою красок и полутонов все-таки не хватает. Болотова - Надя чаще всего погружена в молчание. Оно красноречиво, но временами так хочется, чтобы она заговорила или как-то иначе проявила себя. И уж очень целомудренно ведут себя наши герои. Словно боятся подчас прикоснуться друг к другу. Ревнивый муж-режиссер был всегда на страже? Но это, конечно, шутка.
И тут вновь я ловлю себя на споре с самим собою. А, может быть, художественно обоснована такая сдержанность в поведении актрисы, такая ее невыявленность? Зритель призван сам дорисовать образ. В конце концов, разве не ясно, что при нынешнем, или, возможно, всегдашнем дефиците "настоящих" мужчин, еще не старая, красивая и молодая женщина, у которой не очень-то сложилась личная жизнь, сравнительно легко пойдет за тем, кто и собой интересен и выше других по интеллектуальному уровню и манере поведения. Но так уже высок этот уровень у ее избранника?
Павлищев - Адомайтис тоже немногословен. Подразумевается, что за этим скрывается личность незаурядная, погруженная в свой сложный внутренний мир. И вот, наконец, его он приоткрывает, произнося в разговоре с любимой женщиной длинный монолог. "Иногда получается, что человек сам себя губит себялюбием, тщеславием, завистью, эгоизмом, предательством профессии, таланта, данного ему природой. Я вдруг здесь, у моря, только стал понимать, что гораздо больше уважал бы себя, если не суетился бы, не придавал значения всем мелочам, которые так отвлекают меня от главного. Не знаю, зачем все это вам говорю. Иногда стесняешься говорить высокие слова, неловко все, как-то стыдно, кажется, могут не понять. Но уже за спиной полжизни! Думал еще много времени! Но уже сорок два! И все мои устремления, все мечты, многие из которых, как ни странно, осуществились, кажутся мне такими маленькими, ничтожными... А знаете, чертовски хочется - не славы, конечно, нет! А сделать чего-нибудь такое... что-нибудь существенное".
Мысли, выраженные в этих рассуждениях, звучат возвышенно, благородно, но они общеизвестны. Любого художника, если он талантлив и совестлив, настигают, рано или поздно, сомнения и самоедство. Но суть дела в другом. Этот монолог против собственного конформизма мог бы прозвучать и как нечто новое, глубоко героем выстраданное, но он так не звучит. Ибо не подготовлен предшествующим действием и не раскрыт в последующем. Но что же конкретно мешало Павлищеву создавать "что-нибудь существенное" и что для него "существенное"? Непонятно. А, может быть, он просто рисуется перед хорошенькой женщиной, заявляя, что его не волнует слава. Лично я таких равнодушных к славе художников не встречал, да и Павлищев выглядит вполне земным человеком.
Его монолог повисает в воздухе и, в сущности, находится вне основного текста фильма. Вне не столько сюжетно, сколько концептуально. Герой остается тайной за семью печатями, но это не тайна красивой женщины. Просто не ясно, что он собой реально представляет как художник. И дорисовать, вообразить себе его личность кажется задачей почти что невыполнимой.
Но и не слишком ли много в фильме недоговоренности? Не обращается ли она некоей мнимой значительностью, и нам предлагают искать черного кота в черном ящике, куда он и не забирался?
Упреки подобного рода высказывались неоднократно в критике 80-х годов, в том числе и на страницах журналов "Советский экран" и "Искусство кино". Процитирую одно из таких высказываний, в нем речь о главных героях фильма: "... они настолько лишены человеческой изюминки, так откровенно банальны, что порою мелькает догадка: Павлищев и Надя, их роман, их неясное томление - это все не всерьез, а что-то вроде пародии на "интеллектуализм", значит, вовсе не попытка показать "остров спасения" в мире курортной пошлости?"4.
Стало быть, слово "пародия", применительно к фильму Губенко, было впервые сказано не Марголитом, - но он сказал его со знаком жирного плюса, а рецензент "Искусство кино" (Л. Польских, талантливый критик) - со знаком минуса.
Аннинский назвал монолог Павлищева "плоским, как плакат", что справедливо. Затем критик чуточку увлекся собственными рассуждениями и заявил: "лучше бы романтический красавец и дальше молчал под Рахманинова: внешность его, надо сказать, выразительнее речей". Это верно выразительнее, но причем тут композитор С. Рахманинов? Я не усматриваю особого сходства с ним у Адомайтиса.
Общая оценка картины "Из жизни отдыхающих" у Аннинского: "... четвертый фильм Губенко, особенно в сравнении с третьи (то есть на фоне "Подранков") производит впечатление довольно невыгодное именно потому, что здесь нет прорыва: сквозь картину нравов - к духовной бездне".
Это уж максималистское требование, хотя, возможно, и лестное для Губенко-сценариста. Ему предлагают уподобиться Ф. Достоевскому, полагая, очевидно, что автор "Подранков" по масштабу таланта не уступает создателю "Братьев Карамазовых".
Вместе с тем в прессе 80-х годов появились и положительные отзывы на фильм. Рецензент минской газеты "Знамя юности" писала, что "новая работа режиссера Николая Губенко открывает, по-моему, такие стороны его творчества, которые раньше не столь явно выступали в его фильмах, это зрелость художественного видения, и самоирония, и тонкий лиризм, слитый с удивительной наблюдательностью"5.
Поддержал фильм и "Московский комсомолец". Тогда эта газета была отнюдь не столь же популярной, как сегодня, но и влиятельной, интересной.
Выше я уже ссылался на Т. Хлоплянкину, критика взыскательного и мало склонного к восторженности. Она высоко оценила лиричность, душевную теплоту губенковского фильма, и стремление его персонажей преодолеть внутреннее одиночество, свой страх перед ним.
Я не так давно пересмотрел этот фильм, его показали по ТВ. И он вызвал положительный отклик у зрителей. И думаю, так будет и впредь. Спору нет, по своей социальной наполнености картина "Из жизни отдыхающих" уступает предшествующей работе режиссера, на что он, впрочем, шел вполне сознательно. Лично мне его лента активно нравится в своей, так сказать, иронично-комедийной части. И я не согласен с теми критиками, которые считают, что Губенко отстаивал в фильме лишь азбучные истины, "элементарную мораль", как выразился один из журналистов.
Теперь, глядя в грустные глаза Бартеньева - Будрайтиса можно в этом, пожалуй, и усомниться. Вероятно, такие сомнения исподволь посещали нас и раньше, но на них не фиксировалось особое внимание. А ведь, действительно: как себя ни тревожь, прошлое никогда не возвращается, и его не переиграешь. И настоящее остается тем же.
С другой стороны, почему человек должен с этим соглашаться? Разве Губенко и Шпаликов приглашают нас следовать слепо лишь "простым истинам"? Ради них одних и впрямь не стоит бередить себя. Однако есть истины и сложные, при всей своей внешней простоте, - отнюдь не каждому внятные. Дороги назад могут вывести в будущее. Перелопачивая собственную жизнь, мучительно язвясь угрызениями совести, человек постепенно как бы очищается болью. А, может быть, такого очищения и не происходит? И надо искать иные его пути и стежки? Какие?
Каждый волен дать свои ответы на эти вопросы, как и волен их вовсе не ставить...
***
7. Как слово наше отзовется.
Представим себе такую вот ситуацию. И физически, и морально устав от поисков своих братьев. Алексей Бартеньев почувствовал, что ему совершенно необходимо хорошо отдохнуть. Ехать в писательский дом творчества не хотелось. Там знакомых тьма, и не избежать суетных разговоров и бестактных расспросов. Подвернулась путевка в обычный пансионат, где ему повстречалась милая, интеллигентная женщина, похожая на его детскую любовь Аллу Константиновну. Завязался роман.
Можно ли таким образом продолжить фильм "Подранки"? А почему нет? Трудно не заметить, что главные герои следующей картины Николая Губенко "Из жизни отдыхающих" (1981 год) несколько напоминают основных персонажей "Подранков". Алексей Сергеевич Павлищев - центральная фигура нового фильма - столь же мужественно элегантен и романтически молчалив, как и писатель Алексей Бартеньев. В роли Павлищева снялся тоже прибалтийский актер Регимантас Адомайтис, роль которого снова озвучивал сам Губенко. А героиня? Ее роль отдана, конечно, любимой актрисе режиссера Жанне Болотовой. В ее Надежде Андреевне из ленты "Из жизни отдыхающих" тоже мерещится какая-то тайна, загадка. Кстати, в литературном сценарии "Подранков" выводилась жена Алексея Бартеньева, в самом фильме ее нет, звали которую Надежда.
Подобные совпадения и переклички вряд ли случайны. В "Подранках" заложен большой лирический (и комедийный) потенциал, который остался там не полностью реализованным. И персонажи этого фильма властно укоренились в сознании режиссера, не отпускали его от себя. Впрочем, по началу он собирался ставить совсем иную картину. Героем ее должен был стать кинодраматург, человек со сложной и даже трагической судьбой.
Он трудно и долго пробивался в кино, наконец, пробился, но умер сразу после успешной премьеры своего первого фильма. А дальше об усопшем начинали рассказывать его друзья и знакомые, каждый на свой лад. Прием, хорошо известный в экранном искусстве. Особенно впечатляюще разработал этот прием великий японский режиссер Акира Куросава в фильме "Расёмон". Из осколков некоего целого оно постепенно восстанавливается в своем единстве и противоречивости.
Однако позднее Губенко отказался от этого замысла и поставил картину "Из жизни отдыхающих" - разумеется, по собственному сценарию. Как всегда, он работал над ним долго и неторопливо. В творческом его характере есть (была) очень мне симпатичная основательность, не суетность.
Только что отмечалось сходство новой картины Губенко с предыдущей. Однако такое сходство не стоит и преувеличивать. "Из жизни отдыхающих" фильм несколько иной по визуальному решению, хотя оператор тот же, Александр Княжинский. Преимущественно четкая и густая экранная живопись "Подранков" во многом сменяется теперь мягкой акварелью красок, их нередкой размытостью. Изобразительно в фильме господствует туман - в несколько таинственной дымке его словно окутаны герои, что имеет и акцентировано выраженный драматургический смысл. Размыты, недосказаны и образы многих персонажей, Они поддаются порою диаметрально противоположному истолкованию - в зависимости от нашего мировосприятия и даже настроения, с каким мы смотрели фильм.
Меняется и жанр. "Подранки", напомню, являлись социально-психологической драмой, замешанной на эксцентричной комедии. Комедийности, с отдельными элементами негромкой эксцентрики, не лишена и новая работа Губенко. Она явно тяготеет к мелодраме. Но в энциклопедическом словаре "Кино" (год издания 1986) фильм назван комедией. А критик Евгений Марголит, назвавший "Из жизни отдыхающих" лучшей картиной режиссера, интерпретирует ее в 1992 году в постмодернистском ключе как глобальную пародию на "всё и вся - так, мимолетом, мимоходом, ненавязчиво и, в первую очередь, пафос всего своего творчества в целом. Именно так - иначе невозможно объяснить то, что "Из жизни отдыхающих" откровенно парадирует последующие работы Губенко. Этакий жанр опережающей пародии"1.
Пародийность, несомненно, присутствует в фильме, но я не думаю, что ей следует придавать первостепенную значимость. Все же в этой ленте ярко выражено стремление автора к лирике, поэтичности. И неясно, как может существовать "опережающая пародия".
Итак, кинокамера переносит нас на пирс южного побережья Крыма. Однако не сразу и догадаешься, что оно - южное. Серое, суровое море, хмурое небо, пустынный пляж, на котором скучает курортный фотограф. Какой-то ветхозаветный старичок суетливо ищет домик, где жил Пушкин. Потом этот старичок появится еще раз-другой. Зачем? Сюжетно он вроде бы легко отсекается от фильма.
Столь же сюжетно не необходим и некий ловкий парень велосипедист, который привычно сшибает с доверчивых приезжих пятерку якобы на обратный билет. А еще через всю ленту проходит киносъемка, - выстрелы, стремительный пролет тачанки по пустынной набережной. И эта киносъемка, казалось бы, совсем лишнее в драматургической структуре фильма, но зато вкупе со старичком и велосипедистом дает дополнительные аргументы Марголиту для его "пародийного" истолкования ленты.
Кстати, тут, еще раз скажу, наличествует и пародийность, но все эти вроде бы не обязательные эпизоду нужны внутренне Губенко. Создается определенный колорит, бытовая аура, в которой при всей ее случайности, спонтанности, проглядывает своя художественная логика. Люди, приехавшие глубокой осенью на южное побережье, все-таки погружаются в специфическое курортное бытие, вырывающее их из обыденных жизненных условий. Тут все немного понарошку. На то он и отдых, когда всякое возможно и всякое случается.
Трое мужчин на пирсе пристально следят за подплывающим пароходиком. Очередной заезд в пансионат. Кого Бог принесет? Будут ли среди новичков хорошенькие и свободные женщины? Но мы пока вглядываемся в мужчин. Ба, знакомые все лица. Г. Бурков, Р. Быков, А. Солоницын. Отдыхающие, кроме Быкова. По фильму, он - пансионатский культорг. Зовут его на заграничный манер: Викт'ор с ударением на втором слоге.
В одном из интервью, Ролан Быков дал исчерпывающую характеристику своего персонажа. "Мой герой по фамилии Лисюткин работает в пансионате. Пошлость этого человека убийственна. Но это пошлость особого рода, умноженная на невежество и откровенную дурость. Он удивительно искренен в своей пошлости. Он, например, с таким старанием и рвением во время утренней зарядки играет на баяне, словно исполняет собственное произведение в концертном зале. А играет-то плохо и бездарно. Он по должности культработник, но своим патологическим невежеством и деятельностью дискредитирует самое понятие культуры"2.
Трудно не согласиться с данной характеристикой. Но вот странность. У Лисюткина временами столь же грустные и умные глаза, каковы были у военрука Громова из "Подранков". Разве Быков не мог наделить нового своего героя, так сказать, пошлым взглядом? Да и Губенко с Княжинским тоже ведь не дремали. Быков обладал даром почти абсолютного сценического перевоплощения. Выходит, что актер, сознательно или бессознательно, с согласия режиссера и оператора, почувствовал в пансионатском затейнике и некий другой пласт человеческого характера и судьбы. В молодости Виктор (без ударения на втором слоге) мечтал стать профессиональным актером, поступили даже в театральный институт, а потом что-то у него не сложилось, оборвалось, и мечты развеялись, как дым. Теперь он - присяжной затейник, массовик. Самозабвенно отдает себя этой тоже нужной, хотя и не солидной работе, а в глубине души несчастный человек.
Стоп. Я останавливаю самого себя. Не слишком ли многое я вычитал в глазах Быкова-Лисюткина? В сущности, все его поступки и рассуждения однозначно пошлы и вульгарны. Что стоит одна лишь поставленная им декорация самодеятельного концерта: белый фанерный пароход, весь в радостных огнях. Это, оказывается, наглядный символ счастливой советской жизни. Пародийный символ, тут Марголит прав. А с каким апломбом воинствующего невежды Лисюткин рассуждает о культуре, ничего в ней толком не смысля. Смешной, суетливый, ничтожный человек. И не надо его выдумывать. А грустные глаза? А жалкая бравада? Так уж однозначен персонаж Быкова?
Посольский повар, любезнейший Аркадий Павлович - Георгий Бурков. Разодетый, словно павлин, в заграничные тряпки, он выдает себя за профессионального дипломата. Кажется, откровенный пошляк, он вешает лапшу на уши каждому, кому не лень его слушать. В первую очередь - слабому полу. Аркадий Павлович весьма высокого мнения о своих мужских достоинствах. Персонаж явно комедийный, таким его и дает Бурков, не комикуя, однако, специально, не пережимая в своем исполнении.
А подумать, так уж плох его герой. Болтун и враль, конечно. Но стоит ли чересчур строго и серьезно воспринимать его? Может быть, он просто играет в дипломата и ловеласа, а сам, вероятно, вполне хороший повар и семья у него нормальная. Стоя же день-деньской у кухонной плиты, как не позавидовать лощеным дипломатам, коих обслуживаешь. На отдыхе Аркадий Павлович расслабляется и, можно сказать, изживает комплекс неполноценности, зависти.
Вот еще один дон Жуан местного значения Анатолий Чикин - Анатолий Солоницын. Он прославился глубоким исполнением главной роли в фильме А. Тарковского "Андрей Рублев". Солоницын не умел играть плохо. Тарковский приглашал его работать во всех своих фильмах, снятых в России. И не только Тарковский. Лучшие режиссеры страны считали за честь видеть Солоницына в своих фильмах. Глубокий он был человек, у меня с ним состоялся серьезный разговор о задачах экранного искусства незадолго от его ранней смерти от неизлечимой болезни.
В фильме "Из жизни отдыхающих" у него сравнительно небольшая роль, но сыгранная с блеском. Его Чикин - "технарь", изрядный любитель кроссвордов. Их он разгадывает даже в столовой. Сыплет вычитанными афоризмами, и приладил себе на лицо маску современного циника. Возможно, она приросла. Цинизм стал его сущностью? Вряд ли. Что в Чикине особо дурного? Ну, отдыхает мужик, хочет, подобно Аркадию Павловичу, расслабиться. Никому зла не делает и не желает. Любит напевать песенки Вертинского, приходит в восторг от цыганских плясок. Таких, как Чикин, тысячи и тысячи.
Узнаваемы и женские типы. Пышнотелая Оксана - актриса Лидия Федосеева-Шукшина. С прической, модной в провинции чуть ли не с 40-х годов. С бесчисленными хворями, но, в общем, выдуманными. Очевидно, у себя дома боевая баба. Не прочь выпить за компанию, пофлиртовать. Она и в бильярд играть умеет. У Оксаны взрослый сын, о котором она частенько с любовью вспоминает.
Неисправимая сплетница Марго - актриса Мария Виноградова. О таких дамах говорят: черту славная находка, престарелая красотка. Она жеманно заявляет, что ей хотелось помыться после просмотра зарубежного фильма, из-за его, дескать, полной безнравственности. Сама же готова лечь в постель едва ли не с любым мужиком, в чем и преуспевает. А так Марго одинока. И живет, вероятно, одной лишь работой да житейскими пересудами и сплетнями. Вырвалась на курорт - достала путевку, хотя и не в сезон. И алчет, пусть на иллюзорные мгновения, вернуть себе молодость.
Конечно, можно рассматривать всех этих персонажей, мужчин и женщин, как пародийные типы. Но точнее их понимать как просто провинциальные типы, которые дожили и до нашего времени. И нас переживут.
***
Наше кино, особенно в брежневские ханжеские времена, зачастую лишь фыркало по поводу простых человеческих радостей и слабостей. А то их вовсе игнорировало. Секса у нас, как известно, не существовало. Если любовь, так только светлая и большая, а разные там флирты не для советских тружеников.
Губенко же с пониманием относится к человеческим слабостям и радостям. Но и без восторга. Чему уж тут восторгаться! В тех курортных романчиках, которыми пробавляются его персонажи, почти нет поэзии, чувства. Пусть легкого, мимолетного, но чувства, которое рождает не одно плотское, а и душевное влечение. В душевном же, пожалуй, и не нуждаются наши отдыхающие. Собрались раз-другой, выпили крепко, поболтали ни о чем - удручающе низкий интеллектуальный уровень их общения. Потанцевали - разгорелись, затем - в койку. Все плоско, банально, бегство от обыденности оборачиваются ею же.
В картине едко высмеивается подобный тип взаимоотношений. В критике говорили даже о сатирической тональности фильма. Вряд ли это обоснованно. Сатира, а отчасти и пародия, - более беспощадны и резки в своих разоблачениях. Губенко не то, что сочувствует своим персонажам, но и не преувеличивает меру их отрицательности. Они - люди, как многие. Да и потом курортная обстановка вовсе не способствует особо интеллектуальным беседам. Увы, конечно. Такова жизнь, современным людям свойственно иссушение эмоциональной сферы, ее упрощение и огрубление.
Стоит подчеркнуть, что самая констатация этого факта делала фильм, по сути, противостоящим официальным идеологическим стереотипам, согласно которым советские люди являлись в основной своей массе замечательно высоко моральными и наделенными изначально неисчерпаемым богатством светлых чувств. Закономерно, что картина, еще в процессе съемок, вызывала озабоченность большого начальства, обычно благоволившего к режиссеру, а по выходу на экран придерживалась в прокате.
Как никак, этот неугомонный Губенко показывал нашего "среднего" человека не вполне нашим. В его персонажах, как и раньше в братьях Бартеньевых, не хотелось узнавать советского человека. Но с братьями было понятно. Писатель - достаточно приемлемый гражданин, архитектор - заевшийся интеллигент, а с преступника Сергея и взять ничего: к сожалению, есть у нас и такие отщепенцы. А вот в ленте "Их жизни отдыхающих" выведены вроде бы простые труженики, а ведут они себя и говорят не совсем "по-нашему"
Бдительная редактура Госкино СССР навязывает Николаю различные поправки и уточнения. Он отбивался, как мог. На некоторые пришлось пойти или, по крайней мере, их как бы обойти. Процитирую отчет Губенко о выполненных, по строго обязательным рекомендациям Госкино, авторских исправлениях: Добавлены "социально" направленные суждения о бедных итальянцах, виденных во ремя туристской поездки:
- Приехали мы в какой-то квартал. Отступили нас ребятишки. Голодные, грязные!
- Я тоже видел.
- Один такой маленький, худенький, Прямо сердце разрывается. Ручонку тянет: "Сеньора! Сеньора!" А у меня, как на грех, ничего с собой.
- Ай - яй - яй!
.- Ну, была банка икры. Отдала я ему.
. - Ну, что ему одна банка! (...)
В сцене "Зарядка" реплика Оксаны: "Вчера была на экскурсии в Ялте, у Чехова", - заменена репликой: "Вчера была на экскурсии в Ялте, в Гурзуфе" (...)
В сцене "День рождения Лисюткина" изъята реплика Аркадия Павловича (арт. Г. Бурков): "Ешь ананасы и рябчиков жуй".
В эпизоде "Раннее утро" закадровая реплика уборщицы: "Хоть бы они посдыхали скорее", заменена репликой: "Хоть бы они поотдыхали скорее" (...)"3.
Если отбросить в сторону чисто субъективистские претензии вроде замены "у Чехова" на посещение Гурзуфа, то ясно, что редактура требовала, чтобы режиссер усиливал идеологическую направленность диалогов и реплик. Отсюда возникла, например, вставка с рассказом о туристской поездке в Италию. Рассказ фальшивый. Никаких голодных ребят, обступающих туристский автобус, на Апеннинах встретить невозможно. Или это из ряда вон выходящий случай, который мог иметь место на бедном юге страны, куда туристов обычно не возят. Но зато персонажи наделялись "классовым чутьем" и душевной широтой, что отвечало стереотипам редакторских понятий о моральном облике простого советского человека.
Смешной парадокс. Пойдя на это глупое требование редактуры, Губенко, проигрывая в житейской достоверности сцены, в то же время ее обострял. Чем больше подчеркивалась в фильме мировоззренческая "правильность" персонажей, тем рельефнее оттенялась их грубость, неразвитость в области чувств. И даже испорченность - с точки зрения той же официальной морали.
Весьма забавна последняя замена. Когда уборщица говорила: "Хоть бы они посдыхали скорее", то здесь четко обозначалось естественное неприятие простой рабочей женщиной греховного время провождения скучающих бездельников, приехавших на курорт. В новом варианте реплики такое психологически оправданное неприятие смягчено, в нем слышится даже извиняющая нота: люди отдыхают, что с них взять.
Всем этим я вовсе не хочу сказать, что назойливое редакторское вмешательство являлось благом для режиссера. Нет, оно, конечно, нервировало, мешало, унижало. Приходилось выкручиваться по старому российскому правилу: голь на выдумку хитра. О какой уж тут свободе творчества можно было говорить.
***
Как ни важно и занятно само по себе комедийное изображение отдыхающих, оно не является главным в картине. Главное в ней другое. Отнюдь не пародийный рассказ о подлинной и поэтичной страсти. О ее незаметном зарождении и тихом движении. Роковое чувство опалило Алексея Сергеевича и Надежду Андреевну. Оба они не молоды, хотя и не стары. Павлищеву - 42 года, Надежде - под 40, у нее уже взрослая дочь. Почему их охватило неодолимое влечение друг к другу? Искусство уже веками разгадывает эту вечную тайну. Не разгадало, о чем, помнится, сказал как-то мне Андрей Тарковский. И добавил: это и прекрасное, без тайны нет любви.
Впрочем, нет ничего удивительного, что художник Павлищев потянулся к этой изящной, со вкусом одетой женщине с глазами, да простится мне банальное, но верное, сравнение, большими и глубокими, как море. Она разительно отличается от всех других курортниц. И как мило, не броско она кокетничает. Ничто женское ей не чуждо. Надежде Андреевне тоже в пансионате больше ни на ком было остановить взгляд.
Между нашими героями вспыхнула не просто симпатия, а именно любовь. На этом настаивается в фильме. Сменив к финалу холодное "вы" на ласковое "ты", влюбленные строят планы на будущее. Надя беспокоится, понравится ли она матери Алексея. Он не женат. Зато у его подруги есть семья. В ней, видимо, нет ладу. "Посредственная жена посредственного мужа" - не без самоиронии аттестует себя Надежда Андреевна. Фотокарточку же дочери всегда носит с собою.
Еще мы узнаем, что Надежда Андреевна по профессии математик. Она, разумеется, не принимает участие в пересудах и развлечениях своих товарок по пансионату, но и не выступает с морализаторским их осуждением. Изначально дано, что они разного поля ягоды. Портрет героини набросан четко, однако порою красок и полутонов все-таки не хватает. Болотова - Надя чаще всего погружена в молчание. Оно красноречиво, но временами так хочется, чтобы она заговорила или как-то иначе проявила себя. И уж очень целомудренно ведут себя наши герои. Словно боятся подчас прикоснуться друг к другу. Ревнивый муж-режиссер был всегда на страже? Но это, конечно, шутка.
И тут вновь я ловлю себя на споре с самим собою. А, может быть, художественно обоснована такая сдержанность в поведении актрисы, такая ее невыявленность? Зритель призван сам дорисовать образ. В конце концов, разве не ясно, что при нынешнем, или, возможно, всегдашнем дефиците "настоящих" мужчин, еще не старая, красивая и молодая женщина, у которой не очень-то сложилась личная жизнь, сравнительно легко пойдет за тем, кто и собой интересен и выше других по интеллектуальному уровню и манере поведения. Но так уже высок этот уровень у ее избранника?
Павлищев - Адомайтис тоже немногословен. Подразумевается, что за этим скрывается личность незаурядная, погруженная в свой сложный внутренний мир. И вот, наконец, его он приоткрывает, произнося в разговоре с любимой женщиной длинный монолог. "Иногда получается, что человек сам себя губит себялюбием, тщеславием, завистью, эгоизмом, предательством профессии, таланта, данного ему природой. Я вдруг здесь, у моря, только стал понимать, что гораздо больше уважал бы себя, если не суетился бы, не придавал значения всем мелочам, которые так отвлекают меня от главного. Не знаю, зачем все это вам говорю. Иногда стесняешься говорить высокие слова, неловко все, как-то стыдно, кажется, могут не понять. Но уже за спиной полжизни! Думал еще много времени! Но уже сорок два! И все мои устремления, все мечты, многие из которых, как ни странно, осуществились, кажутся мне такими маленькими, ничтожными... А знаете, чертовски хочется - не славы, конечно, нет! А сделать чего-нибудь такое... что-нибудь существенное".
Мысли, выраженные в этих рассуждениях, звучат возвышенно, благородно, но они общеизвестны. Любого художника, если он талантлив и совестлив, настигают, рано или поздно, сомнения и самоедство. Но суть дела в другом. Этот монолог против собственного конформизма мог бы прозвучать и как нечто новое, глубоко героем выстраданное, но он так не звучит. Ибо не подготовлен предшествующим действием и не раскрыт в последующем. Но что же конкретно мешало Павлищеву создавать "что-нибудь существенное" и что для него "существенное"? Непонятно. А, может быть, он просто рисуется перед хорошенькой женщиной, заявляя, что его не волнует слава. Лично я таких равнодушных к славе художников не встречал, да и Павлищев выглядит вполне земным человеком.
Его монолог повисает в воздухе и, в сущности, находится вне основного текста фильма. Вне не столько сюжетно, сколько концептуально. Герой остается тайной за семью печатями, но это не тайна красивой женщины. Просто не ясно, что он собой реально представляет как художник. И дорисовать, вообразить себе его личность кажется задачей почти что невыполнимой.
Но и не слишком ли много в фильме недоговоренности? Не обращается ли она некоей мнимой значительностью, и нам предлагают искать черного кота в черном ящике, куда он и не забирался?
Упреки подобного рода высказывались неоднократно в критике 80-х годов, в том числе и на страницах журналов "Советский экран" и "Искусство кино". Процитирую одно из таких высказываний, в нем речь о главных героях фильма: "... они настолько лишены человеческой изюминки, так откровенно банальны, что порою мелькает догадка: Павлищев и Надя, их роман, их неясное томление - это все не всерьез, а что-то вроде пародии на "интеллектуализм", значит, вовсе не попытка показать "остров спасения" в мире курортной пошлости?"4.
Стало быть, слово "пародия", применительно к фильму Губенко, было впервые сказано не Марголитом, - но он сказал его со знаком жирного плюса, а рецензент "Искусство кино" (Л. Польских, талантливый критик) - со знаком минуса.
Аннинский назвал монолог Павлищева "плоским, как плакат", что справедливо. Затем критик чуточку увлекся собственными рассуждениями и заявил: "лучше бы романтический красавец и дальше молчал под Рахманинова: внешность его, надо сказать, выразительнее речей". Это верно выразительнее, но причем тут композитор С. Рахманинов? Я не усматриваю особого сходства с ним у Адомайтиса.
Общая оценка картины "Из жизни отдыхающих" у Аннинского: "... четвертый фильм Губенко, особенно в сравнении с третьи (то есть на фоне "Подранков") производит впечатление довольно невыгодное именно потому, что здесь нет прорыва: сквозь картину нравов - к духовной бездне".
Это уж максималистское требование, хотя, возможно, и лестное для Губенко-сценариста. Ему предлагают уподобиться Ф. Достоевскому, полагая, очевидно, что автор "Подранков" по масштабу таланта не уступает создателю "Братьев Карамазовых".
Вместе с тем в прессе 80-х годов появились и положительные отзывы на фильм. Рецензент минской газеты "Знамя юности" писала, что "новая работа режиссера Николая Губенко открывает, по-моему, такие стороны его творчества, которые раньше не столь явно выступали в его фильмах, это зрелость художественного видения, и самоирония, и тонкий лиризм, слитый с удивительной наблюдательностью"5.
Поддержал фильм и "Московский комсомолец". Тогда эта газета была отнюдь не столь же популярной, как сегодня, но и влиятельной, интересной.
Выше я уже ссылался на Т. Хлоплянкину, критика взыскательного и мало склонного к восторженности. Она высоко оценила лиричность, душевную теплоту губенковского фильма, и стремление его персонажей преодолеть внутреннее одиночество, свой страх перед ним.
Я не так давно пересмотрел этот фильм, его показали по ТВ. И он вызвал положительный отклик у зрителей. И думаю, так будет и впредь. Спору нет, по своей социальной наполнености картина "Из жизни отдыхающих" уступает предшествующей работе режиссера, на что он, впрочем, шел вполне сознательно. Лично мне его лента активно нравится в своей, так сказать, иронично-комедийной части. И я не согласен с теми критиками, которые считают, что Губенко отстаивал в фильме лишь азбучные истины, "элементарную мораль", как выразился один из журналистов.