Страница:
Школьница из маленького города пишет: "Я не понимаю тех, кто не досмотрел до конца. Это же удивительный фильм, таких сейчас мало. Мне жаль, что его плохо рекламировали. Этот фильм должны посмотреть все".
Не могу не привести отрывок из сочинения десятиклассницы о картине "И жизнь, и слезы, и любовь...". "Пока шел фильм, я забыла обо всем на свете: кто я такая, где нахожусь, кто сидит со мной рядом... Перед глазами стояли лица стариков - Софьи Петровны, Павла Андреевича и многих других (речь идет о персонажах фильма - Е. Г.) - и лицо бабы Тани, младшей сестры моей прабабушки. Хотелось поехать к ней на улицу Лосиноостровскую и сказать: "Прости меня! За то, что ты живешь здесь, а я в своей квартире...". Дом престарелых. Мы с мамой бывали там не один раз, но видели в нем все с точки зрения гостей, людей, которые приехали сюда только на один день. И хотя от бабы Тани мы слышали многое об этой жизни, трудно было представить, что все это так и есть в действительности. А сейчас всё открылось мне с другой, самой страшной стороны... Самое ужасное то, что в фильме, можно сказать, нет преувеличений. Наоборот, кое-что описано слишком в розовых тонах"3.
Молодую девушку легко понять. Каждого, кто впервые попадает гостем в наш рядовой, типичный Дом престарелых, обычно оторопь берет. Так было при советской власти, так осталось и поныне. Условия существования (точнее сказать, выживания) его обитателей нередко ниже всякого уровня, как по материальному обеспечению, так и по нравственному климату. Незащищенная, обиженная старость Она бывает почти полностью лишена самого элементарно необходимого. А подчас Дома престарелых выглядят как чудовищный симбиоз грошовой дореволюционной богадельни с современной казармой, а то и тюрьмой. Заточенные там люди буквально рвутся оттуда на волю. Но там их никто не ждет.
В фильме "И жизнь, и слезы, и любовь..." показывается относительно благополучный Дом ветеранов, отчасти даже привилегированный. В нем коротают век немало заслуженных людей, ветеранов коммунистической партии.
Что, Губенко специально решил смягчить ситуацию, уберегая себя от цензурных придирок? От них иногда уберечься было и не грех, но суть дела в ином. Если бы режиссер взял типично плохой Дом престарелых, то тогда почти неминуемо бы у него получилось чисто публицистическое произведение. Нечто вроде фильма-памфлета, громко и гневно призывающего государство и общество срочно увеличить ассигнования на такие учреждения, укрепить их квалифицированными кадрами, навести в них элементарный порядок и т.п. Такая памфлетность не чужда и Губенко. Не только как художнику. У него темперамент публициста, иначе бы, пожалуй, он и не занялся бы парламентской деятельностью. Его фильм "И жизнь, и слезы, и любовь...", о чем пойдет речь ниже, несет в себе публицистический, разоблачительный пафос, имеющий вполне конкретный социальный адрес - защита стариков, яростный протест против несправедливого, равнодушного к ним отношения всякого рода хамов и чиновников. Но к этой теме фильм не сводится. Его создатель ставили перед собой более сложные творческие задачи.
В одном из интервью, Губенко отмечал: "Это вновь картина-наблюдение, "картина-слияние", я бы сказал, с теми людьми, о которых мы, и в нем нет, по сути, нет сюжета. Мы пытались выяснить, что волнует пожилых людей, оставшихся вне семьи, что связывает их между собой, чем они могут быть полезными обществу, а общество - им? Я бы очень желал, чтобы люди задумались после просмотра о том, что нельзя относиться к старикам, как часто - на деле, а не на словах - к ним относимся"4.
Сказанное Губенко не лишено чисто советской риторики, хотя тогда она риторикой не казалась. Ну а если старики ничем не могут уже быть полезными обществу? Как к ним тогда относиться? Все равно надо проявлять о них заботу, поскольку они заслужили ее своими прежними трудовыми делами. У нас-де они более значительные. А вот выдающийся русский мыслитель Н. Федоров ставил вопрос несколько иначе, не связывая его с какого-то рода делами. "Истинное воспитание состоит не в сознании превосходства над отцами, а в сознании отцов в себе и себя в них"5.
Однако, объективно говоря, в фильме не модулируется тема трудовых дел. Главная мысль - другая, и с ней нельзя не согласиться. Мы зачастую равнодушно, беспечно относимся к старости потому, что, будучи в силе и здоровье, плохо ее понимаем, не представляем себе отчетливо ее внутреннего мира, психологии и философии. К старости, как особенному, осеннему состоянию человеческой души, которая ощущает себя находящейся на последней границе бытия и небытия.
В фильме снова звучат стихи Геннадия Шпаликова. Одного из немногих из наших молодых поэтов, который, еще до И. Бродского, глубоко размышлял о смысле жизни и о смерти, - с чем и как приходит к ней каждый человек. Я хочу привести строки Шпаликова, которых нет в картине, но они могли бы служить к ней своего рода эпиграфом:
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться
А я - осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.
Желание вечное гнетет
Травой хотя бы сохраниться.
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.
***
Само "пушкинское" название фильма "И жизнь, и слезы, и любовь..." симптоматично, оно настраивает зрителей на поэтически-раздумчивое его восприятие. Словно с порога, Губенко отвергает упрек в том, что его таланту не свойственна лиричность, он ее заявляет открыто и даже с некоторым вызовом, не боясь обвинений в сентиментальности. Однако первые кадры ленты носят, если так можно выразиться, деловито-информационный характер, и идут как бы вразрез с ее поэтическим названием. Это сделано не просто из-за любви режиссера к контрастам, а имеет более глубокий смысл.
На экране, один за другим, появляются старые, и даже дряхлые люди и рассказывают, что они понимают под своим возрастом и состоянием. Идет своего рода социологическое интервьюирование, оно тогда вошло в моду в документальном кино, откуда перекочевало в кино игровое. Один из художественных фильмов даже назывался "Несколько интервью по личным вопросам" - 1978 год, режиссер Лана Гогоберидзе.
Как уже не раз отмечалось, Губенко всегда стремился к акцентированной достоверности экранного изображения, вот и решил выстроить начало ленты "под документ". Концептуально это имело смысл, но все же, думаю, режиссер поступил нерасчетливо. Публика сразу ошеломлялась калейдоскопом старых лиц на экране, что не способствовало завязыванию эмоциональных контактов между нею и фильмом. Чересчур в лоб провозглшалась его ведущая проблематика. Слишком жестко обозначались психологические типы старости, основные модели ее самосознания.
Первый монолог, его произносил ветеран Важнов, о котором, кстати, потом лишь вскользь пойдет речь у Губенко, звучал несколько декларативно: "Старость - это жизненный закон, так же как детство, юность, зрелость. И принимаешь это как неизбежность. Как восход солнца или закат. Я отдыхаю, я свободен. Я делаю то, что мне хочется. Но когда вспомнишь прошлое, то кошки скребут. Больно становится. Мог бы не так поступать. Невольно и зло делал, что причиняло людям боль. И все это лежит у меня здесь. Теперь я один доживаю".
Схватить такой текст со слуха даже квалифицированному зрителю не слишком легко. Волею-неволею этот текст несколько пропускаешь мимо себя, хотя сам он особой усложненностью и не отличается.
Далее идут подобные же высказывания, которые не всегда доходят до сердца зрителя, или он в них не очень-то вникает.
Важнов - старость рефлектирующая, себя взыскательно анализирующая. А вот старость почти бездумная, хотя, может быть, в ее позиции таится и своя мудрость и защита. "...Гоню от себя мысли. - говорит пожилая женщина. Потому что, если я начну думать, у меня сразу начинается переутомление. Жуть! А поэтому лучше не думать".
Совсем больной ветеран Бердяев высказывает соображения, которые, возможно, объясняют, почему некоторые пожилые люди отвергли фильм, сочтя его, подобно бабушке Яны Танько, "барахлом". "Честно говоря, терпеть не могу стариков, Надо жить, а не киснуть".
Одна из сложнейших и, пожалуй, неразрешимых проблем, которая встает при организации и комплектации любого Дома престарелых, заключается в том, что его постоянных обитателей крайне раздражает собственная среда: одни старики. Более или менее, молодые люди лишь в обслуге. Пожилые попадают в капкан, из которого не вырвешься. И потому самый лучший Дом ветеранов не может заменить нормальную, половозрастную семью, где есть дети, внуки с их интересами. Старикам подчас даже видеть не хочется стариков ни в жизни, ни на экране. Дескать, я и без того о них все знаю.
А вот старость ёрничающая, подчас почти безумная: Егошкин: зрители старшего поколения сразу узнают в нем великолепного комедийного актера Сергея Мартинсона. Это последняя его работа в кино. Он умер 85-ти лет в 1984-м году. Герой Мартинсона плевать хотел на какие-то там интервью, он витает в собственном мире. "Я вам по секрету скажу, моя бабушка была приближенная фрейлина. Сейчас, сейчас припомню... Склероз. Чья же она фрейлина? Может быть, мне не следует говорить семейных подробностей, но передовая семья! Я никогда не видел, чтобы у нас прислугу били". Егошкин даже утверждает, что "мы из князей Мещерских, но изменили фамилию". Потом, по ходу фильма, зритель поймет, что все это несчастным стариком выдумано.
Словно венчает рассуждения о старости мудрые слова красивой пожилой женщины: "Если старость должна быть, она не должна быть жалкой, наоборот, достойной, благородной".
Таковы ответы на интервью, я процитировал не все из них, предваряющие собственно фильм. Сами по себе, может быть, и содержательные, но, по моему мнению, не обязательные с точки зрения художественной и психологической. Ради объективности отмечу, что в кинокритике это социологическое вступление никаких возражений не вызвало. Более того, подчеркивалось, например, в рецензии, напечатанной в журнале "Советский экран", утверждалось, что подобный прямой разговор со зрителем дает сильнейший эмоциональный заряд и как бы распространяется на все дальнейшее течение картины. Очень верная взята сразу нота, она потом будет расшифровываться от эпизода к эпизоду.
Правильно, будет расшифровываться. Но стоило ли начинать ленту с "шифра"? В рецензии утверждалось, что стоило, поскольку Губенко сделал "фильм-проповедь". Сомнительный комплимент. Я убежден, что режиссер (он же и автор сценария) менее всего думал о проповедях. Да они вообще противопоказаны искусству. Им место в храме, а не в художественном фильме.
Закончились интервью-ответы, и на фоне массивных ворот Дома ветеранов пошли титры. Камера повела нас в старый, усадебный парк, схожий с тем, какой показывался в "Подранках". Так, визуальными средствами указывается на родство нового фильма с самой личностной картиной Губенко. И есть, конечно, внутренняя логика, глубокая связь между его размышлениями о детстве и о старости, от которой никуда не сбежишь.
Парковые аллеи в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь..." усыпаны опавшими желтыми листьями. Несколько прямолинейная символика, но и эмоционально оправданная. Оператор Павел Калашников снимает эти листья не навязчиво, мягко. Несколько аляповато - стандартно - смотрится статуя В.И. Ленина, но она неизбежный атрибут советских казенных учреждений. Над парком кружит вертолет. Это, впрочем, опознавательный знак не столько современности, сколько бесцеремонности и беспокойства. Навязчивый шум мотора раздражает пожилых людей, мешает им.
Где-то на дальнем плане мелькает церковь. Однако туда, судя по всему, ветераны не ходят. Кое-кто, возможно, не прочь был бы пойти, но сил уже нет. Неподалеку расположился пионерлагерь. За его шумной жизнью любят наблюдать обитатели Дома ветеранов. Сами же ребята, по своей воле, к ним не приходят. Юности не до старости, что, в общем, естественно.
Завязка действия. Это - приезд нового главного врача Варвары Дмитриевны Волошиной - Жанны Болотовой. Как всегда, она очаровательна, сразу привлекает к себе сердца. Вероятно, позволю себе это не корректное высказывание, с Жанны и стоило бы начинать ленту.
Старый сторож Степаныч, он шагнул в новый фильм из "Подранков", его роль, теперь уже не бессловесную, исполняет тоже Е. Евстигнеев. Колоритный старик. Он ведет молодую женщину по Дому. Вместе с нею, во многом, её глазами, и мы начинаем свое знакомство с ним. И, словно внезапный ожог, поражает нас вопрос одного из ветеранов: сейчас утро или вечер? Как легко от этого вопроса, точнее, от этого человека, отмахнуться, и даже над ним посмеяться: совсем старик выжил из ума. Но он же человек! Над ним не смеяться надо, а помогать всячески, убежденно полагает Варвара Дмитриевна. Таких, больных, беспомощных, забытых родственниками и друзьями (может быть, те просто умерли) в Доме десятки. Иные уже и не могут встать с постели. Весь мир сведен для них в стены небольшой комнаты. Как нуждаются эти несчастные люди в нашем милосердии! Кому-то из персонала оно, действительно, присуще.
Наши симпатии сразу завоевывает Степаныч - Степан Степанович несмотря на пагубную свою страстишку к алкоголю. Евстигнеев наделяет своего героя замечательной нравственной красотой и чуткостью. Без лишних слов тот всегда старается сделать людям добро. Без вознаграждения. Он - сторож, истопник, слесарь, электрик, конюх, садовник - и все за одну зарплату. Разве кто шкалик поднесет?
Жена Степаныча - старшая сестра Полина Ивановна. Роль её эпизодическая, но, сколько душевной теплоты и непревзойденного мастерства вложила в нее Любовь Соколова. Можно сказать, что она слилась с этой ролью. Добрейшая душа. Её героиня всегда найдет ласковое слово для больных людей, обиходит, поддержит их в трудную минуту. Слава Богу, говорится в фильме, "таких Степанов и Полин на Руси еще довольно". Довольно ли? Позволю себе не согласиться автором фильма. Пожалуй, ощущается, особенно ныне, изрядный их дефицит.
В Доме ветеранов, как и повсюду, служит немало равнодушных и грубых людей. Пустых душ. Одна из них - медицинская сестра с милым русским именем Маша. Это - фельдфебель в белом халате. Что стоит ей излюбленная шутка: "Тяжело в лечении, легко в гробу".
Помните, в картине "Подранки" Наталья Гундарева сыграла этакую отвратную бабищу, которая цедила "капельку супа" голодному Алеше. Теперь мы повстречались с ее, так сказать, дочерью по духу - поварихой Антониной. Не повторяя рисунок прежней своей роли, Н. Гундарева убедительно и не без эксцентрики воссоздает на экране характер пошлый и гадкий. Может быть, Антонина не столь исступленно зла, как ее "мать", но столь же черства и вульгарна. Угодливая по отношению к начальству, она беззастенчиво измывается над стариками. Кормит их, как замечает ей Варвара Дмитриевна, "перекисшей простоквашей, горелой капустой, надоевшим компотом, котлетами с жилами".
Вот вам и привилегированный Дом престарелых. Люди там не живут, а именно выживают На кухне - сплошное воровство. И, что симптоматично, это не вызывает особого удивления ни у главного врача, ни у жителей дома, ни у нас, зрителей. Порядки в этом учреждении - сколок с порядков в советском обществе. Решительная Варвара Дмитриевна на своей хлопотной должности настойчиво пытается их изменить, что воспринимается едва ли не как нечто из ряда вон выходящее, исключительное. Из ремарок в фильме мы узнаем, что в Доме ветеранов главные врачи не удерживались, уходили восвояси.
Правда, Жанна Болотова в присущей ей мягком, изящно-сдержанном исполнении старается снять со своей героини подобный налет исключительности. По облику и поведению ее главврач - вполне земная, нормальная, но честная женщина, что уже не совсем нормально. И, кстати, с неустроенной судьбой. Она - разведенка, одна воспитывает сына. И все же некоторые зрители сочли Варвару Волошину идеальной героиней. Их можно понять. Брежневское правление настолько развратило советское общество, что человек, честно и энергично исполняющий свои служебные обязанности, кажется белой вороной, исключением из общего правила, а не им самим.
Правило воплощено в антиподе главного врача, бессменном директоре Дома ветеранов Федоте Федотовиче. Нет, нет, в очень точном исполнении актера Петра Щербакова, он не какой-то демон, и не записной злодей. Открытое, "русское" лицо, приветливо-покровительственный тон, вальяжность и самоуверенность - таков психологический портрет этого начальничка средней руки. Ветераны для директора - контингент. Это иностранное слово он произносит часто и со смаком. Тем подчеркивается большая дистанция между "Им" и "ими".
На свой убогий лад Федот Федотович даже заботлив, то есть ворует, но в меру, не зарываясь. Комнаты контингента прилично обставлены, на кухне его фаворитка Антонина, разумеется, с согласия шефа химичит, но все-таки ветераны более или менее сыты. Они обуты и одеты тоже достаточно прилично.
Не забыто и про эстетическое воспитание. В вестибюле висят друг против друга одинаковые картины-копии "Три богатыря". Они, конечно, весьма уместны, по мнению директора, в Доме престарелых: раз сами его обитатели не богатыри, то пусть хотя бы на них посмотрят. Почему две копии, а не одна? Федот Федотович объясняет это своей неустанной заботой о хорошем психологическом самочувствии стариков. Они визави беседуют и никому не обидно, каждый видит за спиной другого то же самое. А то вдруг кто-то кому и позавидовал бы. Для почтенного директора его подопечные - несмышленыши, почти что дурачки. Если вдуматься, то это, в завуалированном виде, проявления все той же психологии социального балласта, небрежения, неуважения к старости.
Слов нет, мироощущения Федота Федотовича элементарно, как дважды два четыре. Но это мироощущение не просто его индивидуальная особенность. Так или иначе, оно укоренилось в советском обществе, где с высоких трибун человеческая личность постоянно провозглашалась высшей ценностью, а в повседневной жизни унижалась и третировалась. Подобным же контингентом, разных возрастов, являлись и мы все в глазах номенклатурной бюрократии, партийно-государственной элиты, которая состояла в основном из тех же Федот Федотовичей, только рангом повыше. Ныне место этой элиты пытаются захватить влиятельные нувориши из числа "новых русских". Кстати, наш директор Дома престарелых еще не самый худший вариант начальственной особы. Фигура комическая, хотя временами и страшная.
Высмеивая, но и не карикатуря образ, Федот Федотовича, создатель фильма подталкивал зрителя к простым и грустным выводам. Даже в Доме заслуженных ветеранов никуда не уйти от казенщины, равнодушия и воровства. А здесь они особенно нетерпимы. Это хочется повторять бесконечно. Кто услышит? И кто объяснит, что на окнах установлены решетки? Варвара Дмитриевна долго добивается, чтобы их сняли. Безуспешно. И, наконец, в сердцах, начинает сбивать их сама. Публицистически - разоблачительный пафос фильма выражен с полной и трепетной определенностью, но к этому пафосу не сводится.
***
Почему Варвара Дмитриевна столь внимательна и заботлива к пожилым людям? Ответ, казалось бы, простой: по чувству врачебного и гражданского долга. Но ей еще, что с подкупающей искренностью передает Жанна Болотова, в высшей степени свойственен неподдельный человеческий интерес ко много видевшим и много пережившим старым людям. И к их прошлому, и к их настоящему.
Первым и, можно сказать, любимым пациентом нового врача стал Павел Андреевич Крупенин, его разбил инсульт. В этой роли снялся старейший киноактер Федор Никитин. Ему 85 лет по фильму, 83 года было по жизни. Он прославился еще в немом кинематографе картинами "Катька - Бумажный ранет", "Парижский сапожник", "Обломок империи". Уже тогда его называли мастером сценического перевоплощения. Эту репутацию он подтвердил и в работах в звуковом кино, хотя предлагаемым ему ролям отнюдь не всегда была присуща глубина драматургического материла. В 70-е годы о Никитине стали забывать, лишь изредка, в эпизодах, он появлялся на экране. Артистическую форму не терял.
Николай Губенко хорошо, изнутри, знал актерский корпус. Выбор исполнителей для своих фильмов обычно отличался у него снайперской точностью, что проявилось и в приглашении Ф. Никитина. Его человеческие и актерские качества оказались замечательно созвучными сценарному материалу роли и режиссерскому замыслу. Столь же органично вписалась в картину и старейшая актриса московского театра имени Ленинского комсомола Елена Фадеева - по фильму тоже актриса, а теперь пенсионерка Софья Петровна Сербина. В "социологическом" зачине ленты именно ей отдал Губенко дорогие ему мысли, какой должны быть старость. Актерский дует Никитина и Фадеевой пленяет эмоциональной приподнятостью, не заемным благородством, богатством изобразительных красок, светлым печальным лиризмом. Последнее, пожалуй, ключевое начало в создаваемых ими образах, о чем я еще скажу ниже.
Павла Андреевича мы поначалу застаем прикованным к постели. От инсульта он утратил дар речи, но сохранил, так бывает при этой тяжелейшей болезни, способность ясно мыслить. Варвара Дмитриевна просто гипнотически сумела убедить своего пациента, что этот дар к нему все же вернется. Надо только сильно захотеть и напрячь в длительном усилии всю волю к более полноценной жизни. Отчасти в уме, а потом, когда он вновь научился писать, и на бумаге, Павел Андреевич ведет дневник, вспоминая о минувшем, и размышляя о дне сегодняшнем. Читает этот дневник сам Губенко (закадровый голос), подчеркивая душевную, личностную причастность к своему герою.
У Крупенина - боевая молодость, что у сегодняшнего зрителя могло бы вызвать и неприязнь к нему. Червонный казак, он сражался совсем юношей с деникинцами, а наши симпатии сейчас, скорее, на стороне Белой, а не Красной армии. Но уважать необходимо всех тех, кто искренне и честно воевал на любой стороне. У каждого - своя правда. По жизни Крупенин шел столь же честно. И потому не преуспел в карьере. Если бы Губенко с тем же мировоззрением, какое было характерно для него в то время, ставил бы фильм в наши дни, он бы, вероятно, копнул здесь поглубже. По логике образа и исторического развития, Крупенин, и не только он из обитателей Дома ветеранов, должен принадлежать к числу репрессированных. Тогда, в 1982-1983 годах, об этом говорить воспрещалось, но намекнуть более ясно на это, я думаю, следовало бы, что, не исключено, и прошло бы через административно-редакторские заборы. Хотя, возражаю я сам себе, вряд ли. В те, уже не близкие годы, цензура с особым усердием свирепствовала, словно предчувствуя, что ей вскоре придется сложить крылышки.
Так или иначе, но внимательный зритель понимает, что за спиной Павла Андреевича - нелегкая трудовая жизнь. Свой почетный значок ветерана КПСС, он носит с честью, хотя партия и не слишком-то позаботилась о его одинокой старости. Как и все живущие в Доме престарелых, Крупенин оказался почти в полной зависимости от Федота Федотовича. Тоже коммуниста, но совсем иного, так сказать, массового разлива.
В своем дневнике Павел Андреевич с горечью отмечает, что в Доме, руководимом бессменным директором, "было однообразно и скучно, все было заброшено и мертво". Истинный свет человеческого участия Крупенин увидел только с приходом нового главного врача, которую он боготворит. То есть Губенко критикует не систему, он порицает лишь дурных ее представителей, противопоставляя им хороших. Это - тоже по жизни, но это - одностороннее ее понимание. Впрочем, оно, так или иначе, было присуще чуть ли всему нашему кинематографу тех лет. Воистину, чтобы произошло, если бы Варвара Дмитриевна не появилась бы на небосклоне? Тогда бы Крупенин давно ушел в мир иной. И похоронили бы его с казенными почестями, а может быть, и без них. Какая ему разница?
В прошлое погружены все старики. У одних оно было схожим с пережитым Павлом Андреевичем, у других - совсем иное. Схожее, например, у доброй и непритязательной русской женщины Анны. Ей не забыть, как вешали беляки ее отца на глазах детей, как радовалась она приходу красных. А дальше, что легко угадывается и домысливается зрителем, жизнь у Анны была тяжелой, трудовой. Простая душа, она счастлива, что попала в этот привилегированный Дом престарелых, что никому из близких не в тягость, что есть крыша над головой и гарантированный кусок хлеба, иногда даже с маслом.
О своих встречах с Владимиром Маяковским рассказывает сто раз другой ветеран. Эти встречи - самое яркое, что у него было в жизни.
У вздорной и глупой старухи Птицыной свои воспоминания. О некоем "товарище из железнодорожного узла", который (не узел, конечно, а товарищ) приезжал к ним в коллектив проводить партийную чистку. В те прекрасные времена, доверительно сообщает Нина Матвеевна, "железнодорожники были в такой же чести, как ныне космонавты". Этот высокоидейный товарищ "так прекрасно делал доклад... Он такой красивый, у него такие глаза, волосы", с придыханием произносит старая женщина, мысленно вся перенесясь на то незабываемое собрание. Вот оно как бывало - партийная чистка - одно из самых зловещих большевистских мероприятий. Рушились в один миг человеческие судьбы. А у молодой работницы, какой тогда являлась Птицына, на уме лишь был некий красавец-функционер.
Но, видимо, и у нее не получилась жизнь, что с гротесковой броскостью показывает актриса Капитолина Ильенко. Ее героиня исходит постоянным брюзжанием и желчью. Требует, чтобы спилили столетнюю липу - лучшее украшение старинного парка. Но она, видите ли, ей мешает, раздражает, как и неприятна ей музыка и всё на свете. Птицына с усердием профессиональной кляузницы пишет жалобу на руководство Дома, возмущаясь: "Почему одним куриную ножку дают, а мне всегда крылышко?" В припадке старческого маразма, Нина Матвеевна объявит однажды голодовку. К Птицыной не может найти подход даже терпеливая Варвара Дмитриевна.
Не могу не привести отрывок из сочинения десятиклассницы о картине "И жизнь, и слезы, и любовь...". "Пока шел фильм, я забыла обо всем на свете: кто я такая, где нахожусь, кто сидит со мной рядом... Перед глазами стояли лица стариков - Софьи Петровны, Павла Андреевича и многих других (речь идет о персонажах фильма - Е. Г.) - и лицо бабы Тани, младшей сестры моей прабабушки. Хотелось поехать к ней на улицу Лосиноостровскую и сказать: "Прости меня! За то, что ты живешь здесь, а я в своей квартире...". Дом престарелых. Мы с мамой бывали там не один раз, но видели в нем все с точки зрения гостей, людей, которые приехали сюда только на один день. И хотя от бабы Тани мы слышали многое об этой жизни, трудно было представить, что все это так и есть в действительности. А сейчас всё открылось мне с другой, самой страшной стороны... Самое ужасное то, что в фильме, можно сказать, нет преувеличений. Наоборот, кое-что описано слишком в розовых тонах"3.
Молодую девушку легко понять. Каждого, кто впервые попадает гостем в наш рядовой, типичный Дом престарелых, обычно оторопь берет. Так было при советской власти, так осталось и поныне. Условия существования (точнее сказать, выживания) его обитателей нередко ниже всякого уровня, как по материальному обеспечению, так и по нравственному климату. Незащищенная, обиженная старость Она бывает почти полностью лишена самого элементарно необходимого. А подчас Дома престарелых выглядят как чудовищный симбиоз грошовой дореволюционной богадельни с современной казармой, а то и тюрьмой. Заточенные там люди буквально рвутся оттуда на волю. Но там их никто не ждет.
В фильме "И жизнь, и слезы, и любовь..." показывается относительно благополучный Дом ветеранов, отчасти даже привилегированный. В нем коротают век немало заслуженных людей, ветеранов коммунистической партии.
Что, Губенко специально решил смягчить ситуацию, уберегая себя от цензурных придирок? От них иногда уберечься было и не грех, но суть дела в ином. Если бы режиссер взял типично плохой Дом престарелых, то тогда почти неминуемо бы у него получилось чисто публицистическое произведение. Нечто вроде фильма-памфлета, громко и гневно призывающего государство и общество срочно увеличить ассигнования на такие учреждения, укрепить их квалифицированными кадрами, навести в них элементарный порядок и т.п. Такая памфлетность не чужда и Губенко. Не только как художнику. У него темперамент публициста, иначе бы, пожалуй, он и не занялся бы парламентской деятельностью. Его фильм "И жизнь, и слезы, и любовь...", о чем пойдет речь ниже, несет в себе публицистический, разоблачительный пафос, имеющий вполне конкретный социальный адрес - защита стариков, яростный протест против несправедливого, равнодушного к ним отношения всякого рода хамов и чиновников. Но к этой теме фильм не сводится. Его создатель ставили перед собой более сложные творческие задачи.
В одном из интервью, Губенко отмечал: "Это вновь картина-наблюдение, "картина-слияние", я бы сказал, с теми людьми, о которых мы, и в нем нет, по сути, нет сюжета. Мы пытались выяснить, что волнует пожилых людей, оставшихся вне семьи, что связывает их между собой, чем они могут быть полезными обществу, а общество - им? Я бы очень желал, чтобы люди задумались после просмотра о том, что нельзя относиться к старикам, как часто - на деле, а не на словах - к ним относимся"4.
Сказанное Губенко не лишено чисто советской риторики, хотя тогда она риторикой не казалась. Ну а если старики ничем не могут уже быть полезными обществу? Как к ним тогда относиться? Все равно надо проявлять о них заботу, поскольку они заслужили ее своими прежними трудовыми делами. У нас-де они более значительные. А вот выдающийся русский мыслитель Н. Федоров ставил вопрос несколько иначе, не связывая его с какого-то рода делами. "Истинное воспитание состоит не в сознании превосходства над отцами, а в сознании отцов в себе и себя в них"5.
Однако, объективно говоря, в фильме не модулируется тема трудовых дел. Главная мысль - другая, и с ней нельзя не согласиться. Мы зачастую равнодушно, беспечно относимся к старости потому, что, будучи в силе и здоровье, плохо ее понимаем, не представляем себе отчетливо ее внутреннего мира, психологии и философии. К старости, как особенному, осеннему состоянию человеческой души, которая ощущает себя находящейся на последней границе бытия и небытия.
В фильме снова звучат стихи Геннадия Шпаликова. Одного из немногих из наших молодых поэтов, который, еще до И. Бродского, глубоко размышлял о смысле жизни и о смерти, - с чем и как приходит к ней каждый человек. Я хочу привести строки Шпаликова, которых нет в картине, но они могли бы служить к ней своего рода эпиграфом:
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться
А я - осенняя трава,
Летящие по ветру листья,
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.
Желание вечное гнетет
Травой хотя бы сохраниться.
Она весною прорастет
И к жизни присоединится.
***
Само "пушкинское" название фильма "И жизнь, и слезы, и любовь..." симптоматично, оно настраивает зрителей на поэтически-раздумчивое его восприятие. Словно с порога, Губенко отвергает упрек в том, что его таланту не свойственна лиричность, он ее заявляет открыто и даже с некоторым вызовом, не боясь обвинений в сентиментальности. Однако первые кадры ленты носят, если так можно выразиться, деловито-информационный характер, и идут как бы вразрез с ее поэтическим названием. Это сделано не просто из-за любви режиссера к контрастам, а имеет более глубокий смысл.
На экране, один за другим, появляются старые, и даже дряхлые люди и рассказывают, что они понимают под своим возрастом и состоянием. Идет своего рода социологическое интервьюирование, оно тогда вошло в моду в документальном кино, откуда перекочевало в кино игровое. Один из художественных фильмов даже назывался "Несколько интервью по личным вопросам" - 1978 год, режиссер Лана Гогоберидзе.
Как уже не раз отмечалось, Губенко всегда стремился к акцентированной достоверности экранного изображения, вот и решил выстроить начало ленты "под документ". Концептуально это имело смысл, но все же, думаю, режиссер поступил нерасчетливо. Публика сразу ошеломлялась калейдоскопом старых лиц на экране, что не способствовало завязыванию эмоциональных контактов между нею и фильмом. Чересчур в лоб провозглшалась его ведущая проблематика. Слишком жестко обозначались психологические типы старости, основные модели ее самосознания.
Первый монолог, его произносил ветеран Важнов, о котором, кстати, потом лишь вскользь пойдет речь у Губенко, звучал несколько декларативно: "Старость - это жизненный закон, так же как детство, юность, зрелость. И принимаешь это как неизбежность. Как восход солнца или закат. Я отдыхаю, я свободен. Я делаю то, что мне хочется. Но когда вспомнишь прошлое, то кошки скребут. Больно становится. Мог бы не так поступать. Невольно и зло делал, что причиняло людям боль. И все это лежит у меня здесь. Теперь я один доживаю".
Схватить такой текст со слуха даже квалифицированному зрителю не слишком легко. Волею-неволею этот текст несколько пропускаешь мимо себя, хотя сам он особой усложненностью и не отличается.
Далее идут подобные же высказывания, которые не всегда доходят до сердца зрителя, или он в них не очень-то вникает.
Важнов - старость рефлектирующая, себя взыскательно анализирующая. А вот старость почти бездумная, хотя, может быть, в ее позиции таится и своя мудрость и защита. "...Гоню от себя мысли. - говорит пожилая женщина. Потому что, если я начну думать, у меня сразу начинается переутомление. Жуть! А поэтому лучше не думать".
Совсем больной ветеран Бердяев высказывает соображения, которые, возможно, объясняют, почему некоторые пожилые люди отвергли фильм, сочтя его, подобно бабушке Яны Танько, "барахлом". "Честно говоря, терпеть не могу стариков, Надо жить, а не киснуть".
Одна из сложнейших и, пожалуй, неразрешимых проблем, которая встает при организации и комплектации любого Дома престарелых, заключается в том, что его постоянных обитателей крайне раздражает собственная среда: одни старики. Более или менее, молодые люди лишь в обслуге. Пожилые попадают в капкан, из которого не вырвешься. И потому самый лучший Дом ветеранов не может заменить нормальную, половозрастную семью, где есть дети, внуки с их интересами. Старикам подчас даже видеть не хочется стариков ни в жизни, ни на экране. Дескать, я и без того о них все знаю.
А вот старость ёрничающая, подчас почти безумная: Егошкин: зрители старшего поколения сразу узнают в нем великолепного комедийного актера Сергея Мартинсона. Это последняя его работа в кино. Он умер 85-ти лет в 1984-м году. Герой Мартинсона плевать хотел на какие-то там интервью, он витает в собственном мире. "Я вам по секрету скажу, моя бабушка была приближенная фрейлина. Сейчас, сейчас припомню... Склероз. Чья же она фрейлина? Может быть, мне не следует говорить семейных подробностей, но передовая семья! Я никогда не видел, чтобы у нас прислугу били". Егошкин даже утверждает, что "мы из князей Мещерских, но изменили фамилию". Потом, по ходу фильма, зритель поймет, что все это несчастным стариком выдумано.
Словно венчает рассуждения о старости мудрые слова красивой пожилой женщины: "Если старость должна быть, она не должна быть жалкой, наоборот, достойной, благородной".
Таковы ответы на интервью, я процитировал не все из них, предваряющие собственно фильм. Сами по себе, может быть, и содержательные, но, по моему мнению, не обязательные с точки зрения художественной и психологической. Ради объективности отмечу, что в кинокритике это социологическое вступление никаких возражений не вызвало. Более того, подчеркивалось, например, в рецензии, напечатанной в журнале "Советский экран", утверждалось, что подобный прямой разговор со зрителем дает сильнейший эмоциональный заряд и как бы распространяется на все дальнейшее течение картины. Очень верная взята сразу нота, она потом будет расшифровываться от эпизода к эпизоду.
Правильно, будет расшифровываться. Но стоило ли начинать ленту с "шифра"? В рецензии утверждалось, что стоило, поскольку Губенко сделал "фильм-проповедь". Сомнительный комплимент. Я убежден, что режиссер (он же и автор сценария) менее всего думал о проповедях. Да они вообще противопоказаны искусству. Им место в храме, а не в художественном фильме.
Закончились интервью-ответы, и на фоне массивных ворот Дома ветеранов пошли титры. Камера повела нас в старый, усадебный парк, схожий с тем, какой показывался в "Подранках". Так, визуальными средствами указывается на родство нового фильма с самой личностной картиной Губенко. И есть, конечно, внутренняя логика, глубокая связь между его размышлениями о детстве и о старости, от которой никуда не сбежишь.
Парковые аллеи в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь..." усыпаны опавшими желтыми листьями. Несколько прямолинейная символика, но и эмоционально оправданная. Оператор Павел Калашников снимает эти листья не навязчиво, мягко. Несколько аляповато - стандартно - смотрится статуя В.И. Ленина, но она неизбежный атрибут советских казенных учреждений. Над парком кружит вертолет. Это, впрочем, опознавательный знак не столько современности, сколько бесцеремонности и беспокойства. Навязчивый шум мотора раздражает пожилых людей, мешает им.
Где-то на дальнем плане мелькает церковь. Однако туда, судя по всему, ветераны не ходят. Кое-кто, возможно, не прочь был бы пойти, но сил уже нет. Неподалеку расположился пионерлагерь. За его шумной жизнью любят наблюдать обитатели Дома ветеранов. Сами же ребята, по своей воле, к ним не приходят. Юности не до старости, что, в общем, естественно.
Завязка действия. Это - приезд нового главного врача Варвары Дмитриевны Волошиной - Жанны Болотовой. Как всегда, она очаровательна, сразу привлекает к себе сердца. Вероятно, позволю себе это не корректное высказывание, с Жанны и стоило бы начинать ленту.
Старый сторож Степаныч, он шагнул в новый фильм из "Подранков", его роль, теперь уже не бессловесную, исполняет тоже Е. Евстигнеев. Колоритный старик. Он ведет молодую женщину по Дому. Вместе с нею, во многом, её глазами, и мы начинаем свое знакомство с ним. И, словно внезапный ожог, поражает нас вопрос одного из ветеранов: сейчас утро или вечер? Как легко от этого вопроса, точнее, от этого человека, отмахнуться, и даже над ним посмеяться: совсем старик выжил из ума. Но он же человек! Над ним не смеяться надо, а помогать всячески, убежденно полагает Варвара Дмитриевна. Таких, больных, беспомощных, забытых родственниками и друзьями (может быть, те просто умерли) в Доме десятки. Иные уже и не могут встать с постели. Весь мир сведен для них в стены небольшой комнаты. Как нуждаются эти несчастные люди в нашем милосердии! Кому-то из персонала оно, действительно, присуще.
Наши симпатии сразу завоевывает Степаныч - Степан Степанович несмотря на пагубную свою страстишку к алкоголю. Евстигнеев наделяет своего героя замечательной нравственной красотой и чуткостью. Без лишних слов тот всегда старается сделать людям добро. Без вознаграждения. Он - сторож, истопник, слесарь, электрик, конюх, садовник - и все за одну зарплату. Разве кто шкалик поднесет?
Жена Степаныча - старшая сестра Полина Ивановна. Роль её эпизодическая, но, сколько душевной теплоты и непревзойденного мастерства вложила в нее Любовь Соколова. Можно сказать, что она слилась с этой ролью. Добрейшая душа. Её героиня всегда найдет ласковое слово для больных людей, обиходит, поддержит их в трудную минуту. Слава Богу, говорится в фильме, "таких Степанов и Полин на Руси еще довольно". Довольно ли? Позволю себе не согласиться автором фильма. Пожалуй, ощущается, особенно ныне, изрядный их дефицит.
В Доме ветеранов, как и повсюду, служит немало равнодушных и грубых людей. Пустых душ. Одна из них - медицинская сестра с милым русским именем Маша. Это - фельдфебель в белом халате. Что стоит ей излюбленная шутка: "Тяжело в лечении, легко в гробу".
Помните, в картине "Подранки" Наталья Гундарева сыграла этакую отвратную бабищу, которая цедила "капельку супа" голодному Алеше. Теперь мы повстречались с ее, так сказать, дочерью по духу - поварихой Антониной. Не повторяя рисунок прежней своей роли, Н. Гундарева убедительно и не без эксцентрики воссоздает на экране характер пошлый и гадкий. Может быть, Антонина не столь исступленно зла, как ее "мать", но столь же черства и вульгарна. Угодливая по отношению к начальству, она беззастенчиво измывается над стариками. Кормит их, как замечает ей Варвара Дмитриевна, "перекисшей простоквашей, горелой капустой, надоевшим компотом, котлетами с жилами".
Вот вам и привилегированный Дом престарелых. Люди там не живут, а именно выживают На кухне - сплошное воровство. И, что симптоматично, это не вызывает особого удивления ни у главного врача, ни у жителей дома, ни у нас, зрителей. Порядки в этом учреждении - сколок с порядков в советском обществе. Решительная Варвара Дмитриевна на своей хлопотной должности настойчиво пытается их изменить, что воспринимается едва ли не как нечто из ряда вон выходящее, исключительное. Из ремарок в фильме мы узнаем, что в Доме ветеранов главные врачи не удерживались, уходили восвояси.
Правда, Жанна Болотова в присущей ей мягком, изящно-сдержанном исполнении старается снять со своей героини подобный налет исключительности. По облику и поведению ее главврач - вполне земная, нормальная, но честная женщина, что уже не совсем нормально. И, кстати, с неустроенной судьбой. Она - разведенка, одна воспитывает сына. И все же некоторые зрители сочли Варвару Волошину идеальной героиней. Их можно понять. Брежневское правление настолько развратило советское общество, что человек, честно и энергично исполняющий свои служебные обязанности, кажется белой вороной, исключением из общего правила, а не им самим.
Правило воплощено в антиподе главного врача, бессменном директоре Дома ветеранов Федоте Федотовиче. Нет, нет, в очень точном исполнении актера Петра Щербакова, он не какой-то демон, и не записной злодей. Открытое, "русское" лицо, приветливо-покровительственный тон, вальяжность и самоуверенность - таков психологический портрет этого начальничка средней руки. Ветераны для директора - контингент. Это иностранное слово он произносит часто и со смаком. Тем подчеркивается большая дистанция между "Им" и "ими".
На свой убогий лад Федот Федотович даже заботлив, то есть ворует, но в меру, не зарываясь. Комнаты контингента прилично обставлены, на кухне его фаворитка Антонина, разумеется, с согласия шефа химичит, но все-таки ветераны более или менее сыты. Они обуты и одеты тоже достаточно прилично.
Не забыто и про эстетическое воспитание. В вестибюле висят друг против друга одинаковые картины-копии "Три богатыря". Они, конечно, весьма уместны, по мнению директора, в Доме престарелых: раз сами его обитатели не богатыри, то пусть хотя бы на них посмотрят. Почему две копии, а не одна? Федот Федотович объясняет это своей неустанной заботой о хорошем психологическом самочувствии стариков. Они визави беседуют и никому не обидно, каждый видит за спиной другого то же самое. А то вдруг кто-то кому и позавидовал бы. Для почтенного директора его подопечные - несмышленыши, почти что дурачки. Если вдуматься, то это, в завуалированном виде, проявления все той же психологии социального балласта, небрежения, неуважения к старости.
Слов нет, мироощущения Федота Федотовича элементарно, как дважды два четыре. Но это мироощущение не просто его индивидуальная особенность. Так или иначе, оно укоренилось в советском обществе, где с высоких трибун человеческая личность постоянно провозглашалась высшей ценностью, а в повседневной жизни унижалась и третировалась. Подобным же контингентом, разных возрастов, являлись и мы все в глазах номенклатурной бюрократии, партийно-государственной элиты, которая состояла в основном из тех же Федот Федотовичей, только рангом повыше. Ныне место этой элиты пытаются захватить влиятельные нувориши из числа "новых русских". Кстати, наш директор Дома престарелых еще не самый худший вариант начальственной особы. Фигура комическая, хотя временами и страшная.
Высмеивая, но и не карикатуря образ, Федот Федотовича, создатель фильма подталкивал зрителя к простым и грустным выводам. Даже в Доме заслуженных ветеранов никуда не уйти от казенщины, равнодушия и воровства. А здесь они особенно нетерпимы. Это хочется повторять бесконечно. Кто услышит? И кто объяснит, что на окнах установлены решетки? Варвара Дмитриевна долго добивается, чтобы их сняли. Безуспешно. И, наконец, в сердцах, начинает сбивать их сама. Публицистически - разоблачительный пафос фильма выражен с полной и трепетной определенностью, но к этому пафосу не сводится.
***
Почему Варвара Дмитриевна столь внимательна и заботлива к пожилым людям? Ответ, казалось бы, простой: по чувству врачебного и гражданского долга. Но ей еще, что с подкупающей искренностью передает Жанна Болотова, в высшей степени свойственен неподдельный человеческий интерес ко много видевшим и много пережившим старым людям. И к их прошлому, и к их настоящему.
Первым и, можно сказать, любимым пациентом нового врача стал Павел Андреевич Крупенин, его разбил инсульт. В этой роли снялся старейший киноактер Федор Никитин. Ему 85 лет по фильму, 83 года было по жизни. Он прославился еще в немом кинематографе картинами "Катька - Бумажный ранет", "Парижский сапожник", "Обломок империи". Уже тогда его называли мастером сценического перевоплощения. Эту репутацию он подтвердил и в работах в звуковом кино, хотя предлагаемым ему ролям отнюдь не всегда была присуща глубина драматургического материла. В 70-е годы о Никитине стали забывать, лишь изредка, в эпизодах, он появлялся на экране. Артистическую форму не терял.
Николай Губенко хорошо, изнутри, знал актерский корпус. Выбор исполнителей для своих фильмов обычно отличался у него снайперской точностью, что проявилось и в приглашении Ф. Никитина. Его человеческие и актерские качества оказались замечательно созвучными сценарному материалу роли и режиссерскому замыслу. Столь же органично вписалась в картину и старейшая актриса московского театра имени Ленинского комсомола Елена Фадеева - по фильму тоже актриса, а теперь пенсионерка Софья Петровна Сербина. В "социологическом" зачине ленты именно ей отдал Губенко дорогие ему мысли, какой должны быть старость. Актерский дует Никитина и Фадеевой пленяет эмоциональной приподнятостью, не заемным благородством, богатством изобразительных красок, светлым печальным лиризмом. Последнее, пожалуй, ключевое начало в создаваемых ими образах, о чем я еще скажу ниже.
Павла Андреевича мы поначалу застаем прикованным к постели. От инсульта он утратил дар речи, но сохранил, так бывает при этой тяжелейшей болезни, способность ясно мыслить. Варвара Дмитриевна просто гипнотически сумела убедить своего пациента, что этот дар к нему все же вернется. Надо только сильно захотеть и напрячь в длительном усилии всю волю к более полноценной жизни. Отчасти в уме, а потом, когда он вновь научился писать, и на бумаге, Павел Андреевич ведет дневник, вспоминая о минувшем, и размышляя о дне сегодняшнем. Читает этот дневник сам Губенко (закадровый голос), подчеркивая душевную, личностную причастность к своему герою.
У Крупенина - боевая молодость, что у сегодняшнего зрителя могло бы вызвать и неприязнь к нему. Червонный казак, он сражался совсем юношей с деникинцами, а наши симпатии сейчас, скорее, на стороне Белой, а не Красной армии. Но уважать необходимо всех тех, кто искренне и честно воевал на любой стороне. У каждого - своя правда. По жизни Крупенин шел столь же честно. И потому не преуспел в карьере. Если бы Губенко с тем же мировоззрением, какое было характерно для него в то время, ставил бы фильм в наши дни, он бы, вероятно, копнул здесь поглубже. По логике образа и исторического развития, Крупенин, и не только он из обитателей Дома ветеранов, должен принадлежать к числу репрессированных. Тогда, в 1982-1983 годах, об этом говорить воспрещалось, но намекнуть более ясно на это, я думаю, следовало бы, что, не исключено, и прошло бы через административно-редакторские заборы. Хотя, возражаю я сам себе, вряд ли. В те, уже не близкие годы, цензура с особым усердием свирепствовала, словно предчувствуя, что ей вскоре придется сложить крылышки.
Так или иначе, но внимательный зритель понимает, что за спиной Павла Андреевича - нелегкая трудовая жизнь. Свой почетный значок ветерана КПСС, он носит с честью, хотя партия и не слишком-то позаботилась о его одинокой старости. Как и все живущие в Доме престарелых, Крупенин оказался почти в полной зависимости от Федота Федотовича. Тоже коммуниста, но совсем иного, так сказать, массового разлива.
В своем дневнике Павел Андреевич с горечью отмечает, что в Доме, руководимом бессменным директором, "было однообразно и скучно, все было заброшено и мертво". Истинный свет человеческого участия Крупенин увидел только с приходом нового главного врача, которую он боготворит. То есть Губенко критикует не систему, он порицает лишь дурных ее представителей, противопоставляя им хороших. Это - тоже по жизни, но это - одностороннее ее понимание. Впрочем, оно, так или иначе, было присуще чуть ли всему нашему кинематографу тех лет. Воистину, чтобы произошло, если бы Варвара Дмитриевна не появилась бы на небосклоне? Тогда бы Крупенин давно ушел в мир иной. И похоронили бы его с казенными почестями, а может быть, и без них. Какая ему разница?
В прошлое погружены все старики. У одних оно было схожим с пережитым Павлом Андреевичем, у других - совсем иное. Схожее, например, у доброй и непритязательной русской женщины Анны. Ей не забыть, как вешали беляки ее отца на глазах детей, как радовалась она приходу красных. А дальше, что легко угадывается и домысливается зрителем, жизнь у Анны была тяжелой, трудовой. Простая душа, она счастлива, что попала в этот привилегированный Дом престарелых, что никому из близких не в тягость, что есть крыша над головой и гарантированный кусок хлеба, иногда даже с маслом.
О своих встречах с Владимиром Маяковским рассказывает сто раз другой ветеран. Эти встречи - самое яркое, что у него было в жизни.
У вздорной и глупой старухи Птицыной свои воспоминания. О некоем "товарище из железнодорожного узла", который (не узел, конечно, а товарищ) приезжал к ним в коллектив проводить партийную чистку. В те прекрасные времена, доверительно сообщает Нина Матвеевна, "железнодорожники были в такой же чести, как ныне космонавты". Этот высокоидейный товарищ "так прекрасно делал доклад... Он такой красивый, у него такие глаза, волосы", с придыханием произносит старая женщина, мысленно вся перенесясь на то незабываемое собрание. Вот оно как бывало - партийная чистка - одно из самых зловещих большевистских мероприятий. Рушились в один миг человеческие судьбы. А у молодой работницы, какой тогда являлась Птицына, на уме лишь был некий красавец-функционер.
Но, видимо, и у нее не получилась жизнь, что с гротесковой броскостью показывает актриса Капитолина Ильенко. Ее героиня исходит постоянным брюзжанием и желчью. Требует, чтобы спилили столетнюю липу - лучшее украшение старинного парка. Но она, видите ли, ей мешает, раздражает, как и неприятна ей музыка и всё на свете. Птицына с усердием профессиональной кляузницы пишет жалобу на руководство Дома, возмущаясь: "Почему одним куриную ножку дают, а мне всегда крылышко?" В припадке старческого маразма, Нина Матвеевна объявит однажды голодовку. К Птицыной не может найти подход даже терпеливая Варвара Дмитриевна.