— Разговаривает, слово чести, — сказал Раймон, передернувшись.
— А вы уверены, что это не человек? Ну, то есть понимаете: что его родила не мама, а сделал профессор Лоран в лаборатории?
— Человек? — возразил Раймон. — Да нет, видели бы вы его! Похож, очень похож на человека, но не человек!
— Хорошо. Звоните мне каждый день. Если от вас не будет звонка, я сочту, что случилась катастрофа… Вы согласны идти обратно? А?
— Согласен! — Раймон встал.
— Хорошо, мой мальчик! — Шеф тоже встал. — Я воевал дважды: и в первую мировую войну, и во вторую. Могу сказать, что я видал виды, и опасностью меня не удивишь. Но то, на что идете вы сейчас… — он помолчал, — это… Я этого боюсь, даже сидя у себя в кабинете. Если все будет в порядке, Лемонье, мое вам слово, ваша карьера обеспечена!
Раймон вышел, не чувствуя под собой ног от радости. Вот это настоящая жизнь, ничего не скажешь. Грандиозная сенсация, необыкновенные приключения, очаровательная женщина и молодой герой-защитник… Черт возьми, какой материал для целой серии статей! И впереди — обеспеченная карьера. Еще бы! Не каждый справится с таким заданием!
— Я знал, что с Шамфором будет трудно, — сказал профессор Лоран. — Но все же не думал, что он так заартачится. Придется мне завтра самому идти. Вы со мной пойдете. Тут останутся Жозеф и ваш Леруа. И Мишель, конечно, — добавил он.
Альбер вздохнул. Он все еще не мог отрешиться от чувства нереальности: может, все это снится с голоду? Все: и эта удивительнейшая в мире лаборатория, и эти человекоподобные странные существа, и синие, неправдоподобно блестящие глаза Мишеля… Да нет, такого и во сне не увидишь!
— Шамфор не объяснял, почему он отказывается работать? — помолчав, спросил профессор.
— Нет. Принял меня стоя и сказал, что он давно предупреждал вас… что он не может больше заниматься этой работой. И еще сказал, что он не может забыть Сент-Ива… Даже крикнул.
— Ну конечно, — устало сказал профессор. — Он не может забыть Сент-Ива. А я? Он думает, я забыл? Вот Мишель знает, забыл ли я Сент-Ива.
Мишель сказал своим ровным глуховатым голосом:
— Сент-Ива вы вспоминаете очень часто. Потребность помощи и чувство вины. Сложный комплекс.
Профессор Лоран, шагавший по комнате, круто остановился перед Мишелем.
— Что ты болтаешь? — резко спросил он.
— Разве это неправда? — невозмутимо проговорил Мишель. — Это очень легко заметить.
Профессор Лоран рассмеялся довольно принужденным смехом:
— Вот, пожалуйста! Совершенно ненужное усложнение. Он начинает изощряться в психологическом анализе моей особы. Ты, чего доброго, фрейдистом станешь!
— Этого я не понимаю, — сказал Мишель.
— И не надо. Фрейда мы с ним не читали, — пояснил профессор Альберу. — А вообще он уйму читал, и по многим вопросам с ним можно консультироваться лучше, чем со мной. У него ведь идеальная память, почти как у электронного устройства. И способность мыслить, которой нет у такого устройства. Нам он кажется странным потому, что лишен эмоций… почти лишен.
— Это — гормональная недостаточность, — сообщил Мишель.
— Вот видите! — Профессор Лоран усмехнулся. — Он, в общем, все знает. Ну-ка, расскажи Дюкло, как ты устроен, а я пока поработаю с Франсуа. Мне нужно закончить один расчет. Расскажи и насчет других.
Профессор Лоран отошел к столику, за которым сидел погруженный в расчеты Франсуа — странное существо с красноватым лицом, в котором едва проступали грубо намеченные человеческие черты.
— У меня много отличительных особенностей по сравнению с другими, — сказал ровным, спокойным голосом Мишель, кивнув в сторону своих странных собратьев. — Создавая нас, профессор Лоран ставил перед собой различные задачи. Я создан для демонстрации. У меня наиболее совершенный и гармонично развитый мозг. В известном смысле я совершеннее человека: я почти не устаю и у меня очень развита память, я ничего не забываю. Я многого не знаю совсем, но это уже вопрос воспитания и среды. Я ни с кем не говорил, кроме профессора Лорана и Сент-Ива…
— Что ты опять болтаешь о Сент-Иве! — с раздражением крикнул профессор.
— Я говорю только, что я знал Сент-Ива, — спокойно пояснил Мишель.
Профессор Лоран быстро подошел к нему:
— Ты еще и фантазировать начинаешь! Ты не мог видеть Сент-Ива!
— Вы не учитываете многого, — сказал Мишель. — В то время мой мозг был уже вполне развит. И я умел видеть, у меня ведь уже было сканирующее устройство. Я хорошо помню Сент-Ива.
— До последнего момента? — странно изменившимся голосом спросил профессор Лоран.
— Да. Хотя в конце я многое воспринимал уже неясно. Двигательное возбуждение и затемнение сознания…
Профессор Лоран не отвечал. Губы его дрожали.
— Как выглядел Сент-Ив? — спросил он глухо.
— Невысокий, худощавый. Светлые волосы, голубые глаза, очень белые зубы, часто улыбался. Он нравился женщинам.
— Черт знает что! — растерянно сказал профессор Лоран. — А это ты откуда знаешь?
— Это говорили и вы, и Шамфор, и он сам. Я знаю, что это правда.
— Ты и Шамфора, оказывается, знаешь?
— Да, знаю. Он очень любил Сент-Ива. Но не вас.
— Ты воспринимаешь разумом эмоции, я знаю. Но тогда ты не мог их воспринимать.
— Да, но я все помню. Я теперь сделал выводы.
— Ладно, рассказывай дальше. — Профессор пошел к Франсуа.
— Череп и скелет у меня из пластмассы. Кожу и мышцы лица сначала наращивали на эту основу. Но с кожей у профессора выходит почему-то плохо. Я предназначен для демонстрации, поэтому и лицо мне тоже сделали в конце концов искусственное. И у меня зубы, хоть они мне и не нужны.
— Не нужны? — переспросил Альбер.
— Конечно. Мы все питаемся искусственно, у нас даже нет кишечника. Только у Поля есть все, даже половые железы, но он тоже питается искусственно и весь пищеварительный тракт у него недоразвит… Поль, подойди сюда, — позвал Мишель.
С узенького диванчика, обитого темно-красной клеенкой, поднялся Поль и странной вихляющей походкой направился к ним. Лицо у него было перекошенное, будто от паралича. Мягкий, слегка скривившийся налево нос, рыхлые щеки, низкий покатый лоб, приоткрытые мокрые губы, маленькие тусклые глаза. Альбер невольно отвел взгляд от этого лица, словно принадлежащего постоянному обитателю психиатрической лечебницы.
— Сядь, Поль, — сказал Мишель, и тот послушно сел, положив длинные руки на колени. — Поль был задуман иначе. Он должен был сам расти. Все было сделано так, чтоб он сам рос. Конечно, быстрее, чем растут люди, и с помощью профессора. Он за четыре года стал такой, каким человек смог бы стать лишь в семнадцать-восемнадцать лет. Гормональный режим проверялся только на нем. Поль получился слишком эмоциональным, очень возбудимым. Поль, как ты себя чувствуешь после вчерашнего?
Поль криво улыбнулся, показав неровные желтоватые зубы.
— Скажи, Поль… Он не любит говорить. Его надо заставлять… Ну, скажи.
— Я хорошо выспался, — тихим скрипучим голосом сказал Поль. — Но у меня болит спина.
— Она всегда у него болит. Наверное, слишком слабый позвоночник… Посиди около нас, Поль.
— Я хочу к Пьеру, — проскрипел Поль.
— Не надо к Пьеру, сиди тут… Пьер на него почему-то влияет. Мы не можем еще понять почему.
— Я люблю Пьера, — криво улыбнувшись, скрипнул Поль.
— Это чепуха, — авторитетно заявил Мишель. — Любить можно человека, а Пьера — нельзя.
— Можно, — настаивал Поль. — Пьер хороший. А больше мне некого любить. Профессора я боюсь. А ты бессердечный.
— У меня искусственное сердце, — пояснил Мишель. — Так надежней. И легкие тоже. Профессор Лоран и Сент-Ив не хотели рисковать, они берегли мой мозг… Но это не значит, что я бессердечный, — сказал он Полю. — Чувства — это совсем другое.
— Ты даже не понимаешь, что значит любить. У тебя только мозг и есть, — сказал Поль. — А Пьер хороший, и он меня любит. Больше никто меня не любит.
— Вы слышите, профессор, как много он говорит? — Мишель с интересом смотрел на Поля. — Он развивается и усложняется.
— Я слышу. — Профессор Лоран снова подошел к ним. — А ну-ка, объясни мне, что такое любовь.
Поль растерянно зашевелился.
— Объяснить? Я не могу этого объяснить. Пьер лучше всех, вот и все! И он меня любит.
— А я? Разве я тебя не люблю? — спросил профессор.
— Вы? Нет! — Лицо Поля странно дергалось. — Вы хотите меня переделывать, я знаю. И Пьера тоже. А мы не хотим. Мы хотим оставаться такими, как есть. Иначе мы можем забыть друг друга.
— Что-о? — спросил пораженный профессор Лоран. — Черт возьми, Дюкло, слыхали вы что-нибудь подобное?
— Но это же нормальные человеческие эмоции, — робко сказал Альбер. — Если у Поля не только мозг, как у Мишеля…
Профессор провел рукой по лбу и отвернулся.
— Да, конечно… нормальные человеческие эмоции, — пробормотал он. — Нормальные эмоции… нет, просто мы слишком мало обращаем внимания на его мозг!
— Можно усилить и несколько изменить питание мозга, — вмешался Мишель.
— Это еще не поздно. Поль продолжает расти. Я записываю все данные.
— Почему ты мне ничего не сказал об этом?
— Вы считали, что Поль — неудачная модель, что его нужно переделать. Я с вами согласен. Но, может быть, стоит попробовать другую комбинацию питания. Он стал интересней. Но зато и опасней.
Поль быстро посмотрел на Мишеля и на профессора. Альбер готов был поклясться, что в мутноватых, невыразительных его глазах сверкнула ярость. Но он опустил глаза и снова улыбнулся своей жалкой, кривой улыбкой.
— Я всегда был лучше, — заскрипел он. — Я всегда любил Пьера. Вы просто не видели.
Профессор Лоран смотрел на него со смесью острого интереса и печали.
— Всегда? — переспросил он. — Даже тогда, когда вы с Франсуа хотели уничтожить Пьера? Ты помнишь это?
Расплывчатое лицо Поля задергалось, пятна на нем проступили заметней.
— Это был не Пьер, — с трудом сказал он. — Только мозг.
— Вот мозг ты ему и повредил. Поэтому он такой.
— Он хороший! — с вызовом сказал Поль. — Просто у вас не хватило на него материалов. Он в этом не виноват.
Он гримасничал, размахивал своими нескладными длинными руками. Альберу показалось, что Поль похож на развинченного, плохо воспитанного подростка. Профессор потрогал пульс Поля, завернул ему веки.
— Мишель, измерь ему кровяное давление, — приказал он.
Мишель достал аппарат, Поль покорно закатал рукав синей бумажной блузы, обнажая вялую пятнистую руку с четко проступающими, словно припухшими суставами.
— Верхняя граница — двести десять, нижняя — сто двадцать, — сообщил Мишель.
— Видишь, тебе вредно волноваться, — мягко сказал профессор. — Иди отоспись. Возьми Т-24, проглоти. — Он протянул Полю таблетку.
— Я просто полежу: я выспался, — упрямо возразил Поль.
Он побрел своей развинченной походкой в уголок за ширму. Пьер тут же поднялся и пошел вслед за ним; они уселись, обнявшись, и Поль принялся шептать что-то на ухо Пьеру. Профессор озабоченно поглядел на них.
— Да-а, вот так штука! — сказал о» и опять пошел к Франсуа.
— Поль все-таки неудачен, — сказал Мишель. — Дело даже не в повышенной возбудимости. Он просто слишком слаб и нежизнеспособен. У него непрочный скелет, он не выдерживает быстрого роста, Поль все чаще жалуется на боли, у него немеют руки и ноги. Потом — видели, что у него с лицом? Оно совсем перекосилось. Я делаю ему электромассаж, это плохо помогает. Он может умереть, ведь он совсем как человек, у него все свое: и руки, и ноги.
— А разве у вас?.. — удивился Альбер.
Мишель вытянул свою белую, аристократической формы руку с продолговатыми выпуклыми ногтями, безукоризненно отделанными.
— Нет, конечно. Это, в сущности, протезы. Управляются биотоками. Ощущаю все при помощи специальных преобразователей — датчиков. У меня тонкая чувствительность и, во всяком случае, более точная, чем у Поля: у него вечно какие-то нелепые разлады, то боли, то онемение, то он жалуется на жар или холод. Я все воспринимаю точно. И движения у меня точные. Конечно, Поль — первая модель такого рода, дальнейшие, может быть, окажутся гораздо лучше. Но я убежден, что моя модель лучше в принципе. И не только для демонстрации. Зачем заново создавать человека, если он так несовершенен? Надо исправлять природу.
— Ты стал бахвалом, Мишель, — сказал профессор Лоран, усмехаясь. Он встал и потянулся. — Ну, Дюкло, как вам нравится Мишель?
У Альбера выступили слезы на глазах:
— Профессор, это чудо! Мне все кажется, что я во сне!
— Мне тоже иногда кажется, что это какой-то бред, — сказал профессор. — Хотя пора бы уже привыкнуть… Вы есть хотите?
Альбер смущенно улыбнулся. Профессор достал коричнево-красную таблетку, положил ее в рот.
— Тогда пойдите вниз. Я привык к таблеткам, а вас не хочу приучать, да и запас у меня небольшой.
Внизу было тихо. Альбер заглянул в столовую, на кухню — Роже нигде не было.
— Эй, Роже! — громко крикнул Альбер.
Послышались тихие торопливые шаги.
— Чего ты орешь? — полушепотом спросил Роже, появляясь откуда-то из глубины коридора.
Альбер с изумлением уставился на него. Роже был чисто выбрит, его щеки и подбородок отливали синевой, и весь он был какой-то чистенький, отглаженный, торжественный.
— Тише, Луиза спит! — сказал он.
Альбер зажал рот рукой, чтоб не расхохотаться во все горло. Роже просто неподражаем! Достаточно ему увидеть женщину…
— Ты просто с ума сошел, приятель! — сказал Альбер, отдышавшись. — Луиза, подумать только!
— Это ты с ума сошел! — азартно зашипел Роже, оттесняя его к кухне. — Не могу я называть эту милую девочку «мадам». Это не в моих правилах, ты знаешь… Не думай — ничего такого, я ведь не болван, понимаю, что ей не до того. Но вы тут все помешались на каких-то чудовищах, а о бедной девочке никто не думает, даже муж… этот самый твой гений! Лопать хочешь? Садись, и ты увидишь, на что способен Роже Леруа для друга!
Он навалил Альберу полную тарелку дымящейся, аппетитно пахнущей снеди, по-южному острой и жгучей. Альбер, зажмурив глаза от удовольствия, поглощал это блюдо со сказочной быстротой. Роже благосклонно улыбался, глядя на него.
— А вот это, — он слегка приподнял крышку на маленькой голубой кастрюльке, — это для Луизы. Куриный бульон и котлетки. Ей надо подкрепляться. — Он налил Альберу кофе. — Пей! Я вас тут буду кормить на славу. Мы шли в Вальпараисо, и среди океана у нас заболел кок… Я тебе скажу: команда на этом не проиграла, потому что на борту был Роже Леруа! Капитан предлагал мне двойной оклад…
Альбер уже знал эту историю, но всегда подозревал, что Роже привирает, так же как и насчет своих успехов у женщин. Но пока все оказывалось очень близким к истине…
— А мадам Лоран не обижается, что ты с первого дня начал звать ее по имени? — осведомился он.
— Женщины никогда не обижались на Роже Леруа! — торжественно заявил Роже. — А кроме того, я вовсе не зову ее по имени. С женщинами это опасно, еще перепутаешь имя. Гораздо лучше говорить: «моя девочка», «моя крошка» — это всем подходит, даже тем, кто ростом с Эйфелеву башню.
— Послушай, Роже… — Альбер всерьез обеспокоился.
— Не волнуйся, все зависит от тона, — авторитетно заявил Роже. — Вот она спит. Без снотворного, а сама сказала, что даже по ночам не спала от страха. А почему она спит? Потому, что любая женщина, если она не стопроцентная идиотка, знает: на Роже Леруа можно положиться!
Альбер встал. Болтовня Роже начала его злить.
— Пойдем-наверх, — сказал он. — Я попрошу, чтоб профессор познакомил тебя со своими друзьями.
— Что ж, пойдем, — сказал Роже не очень бодрым тоном. — Мне-то они, ясно, ни на черта не нужны, но все же интересно.
Профессор Лоран согласился, что Роже нужно показать лабораторию и объяснить, как обращаться с ее обитателями. Альбер открыл дверь, и Роже вошел, осторожно оглядываясь. Все было по-прежнему: профессор работал с Франсуа, Поль и Пьер сидели за ширмой, Мишель в кресле читал книгу, делая пометки в большой тетради.
— Мишель, познакомьтесь с моим другом Роже Леруа, — сказал Альбер.
Роже осторожно протянул руку, во все глаза глядя на Мишеля. Когда Мишель пожал ему руку, он так же осторожно убрал свою руку назад, зачем-то понюхал ее и сунул в карман.
— Я не имею запаха, — своим бесстрастным голосом сказал Мишель.
— Это я так просто… не обижайтесь, — пробормотал Роже.
— Я не умею обижаться, — сообщил Мишель.
Роже исподлобья взглянул на него.
— А я вот умею, — проговорил он многозначительно.
— Не валяй дурака. Роже, никто тебя не разыгрывает, — сказал Альбер. — Познакомься теперь с Франсуа.
Франсуа так стиснул руку Роже, что тот охнул.
— Ну и медведь! — сказал Роже. — Это что — чемпион по боксу?
— Нет, Франсуа — математик, — ответил профессор Лоран. — Но мускулы у него тоже очень хорошо развиты. С ним трудно справиться.
— Все-таки можно, я думаю, — сказал Роже. — Джиу-джитсу знаешь, приятель?
Франсуа покачал головой.
— Ну вот, а это такая штука, я тебе скажу! — Роже воодушевился. — Хочешь, поборемся?
Профессор Лоран слегка усмехнулся, с любопытством глядя на Роже.
— Франсуа сейчас занят, — сказал он.
— Идем, Роже, — заторопился Альбер. — Погляди еще на Поля и Пьера, а остальное я тебе объясню внизу.
Они с Роже заглянули за ширму. Поль лежал на кушетке с открытыми глазами, неподвижно устремленными в потолок. Пьер сидел рядом.
Внизу Роже сказал:
— Если бы я верил в бога, я бы подумал, что твой профессор — сам дьявол. — Он был потрясен. — Черт, да это если и рассказать кому, так не поверят! Этот вот, Мишель, он совсем как человек. Я действительно подумал, что ты меня разыгрываешь. Но другие — жуть! И он все время был с ними один? Нет, я тебе скажу: Роже Леруа не трус, но это — совсем другое дело! Один я бы там и часу не согласился просидеть.
— Роже, — сказал Альбер, — завтра мы с профессором уйдем часа на три. Жозефу одному там тоже будет страшно. Да и опасно. Придется тебе с ним подежурить наверху. Профессор оставит точные инструкции, как поступать, если что случится. Помни — никакого оружия. Не бить их. Только прижать трубку у шеи покрепче, пока Мишель сделает укол.
— Веселенькое занятие, нечего сказать, — проворчал Роже.
— Помни, что это опасно. Особенно следи за Франсуа, которого ты хотел обучить джиу-джитсу, и за Полем — это тот, который лежал за ширмой. Мишель, наверное, будет вам помогать.
— Ладно, — хмуро сказал Роже. — Буду следить. А этот, Жозеф, он не струсит, не удерет?
— Профессор говорит — он храбрый. Сегодня ночью он спас профессору жизнь.
— Ладно, — повторил Роже. — Посмотрим, какой он храбрый.
Ночью Раймону не спалось. Он лежал и глядел в потолок. Там качалось смутное световое пятно — отсвет далекого уличного фонаря. Деревья за окном глухо и тревожно шумели, несколько раз начинал накрапывать дождь, и редкие капли тяжело ударялись о карниз.
Раймон вертелся на неудобном раскладном кресле и удивлялся, как безмятежно, полураскрыв рот, спит Альбер. В смутном ночном свете лицо его, без очков, выглядело совсем детским.
«Зачем, собственно, мне спать здесь? — думал Раймон, с невольным страхом и отвращением прислушиваясь к странному хрипловатому дыханию Мишеля и Франсуа, спавших неподалеку на жестких кушетках. — Кто-то простонал во сне… Это, наверное, Поль… он за ширмой… Внизу спать удобнее… Почему именно этот Леруа спит внизу… Там Луиза, а он смотрит на нее так, словно сто лет с ней знаком… Ах, да, ему надо раньше всех вставать и идти на рынок… Но все-таки лучше бы и мне спать внизу… Профессор, кажется, тоже не спит… Какая странная комната… Ах, вот что, тут были две комнаты, от стены осталась только плохо заделанная полоска на потолке. Получился почти зал, двусветный… Понятно, так удобней наблюдать за всем, что делается в лаборатории… Боже мой, что за жуткая жизнь у профессора… все время наедине с этими чудищами, да еще и в опасности… Какая нужна сила воли, чтоб держаться так, в одиночку, без помощи… Луиза… да, Луиза несчастна из-за него…»
Он открыл глаза и не сразу понял, где находится. За окнами ярко сияло солнце, щебетали птицы, а здесь, в лаборатории, продолжалась своя, фантастическая и зловещая жизнь. Из туалетной вышел Мишель, на ходу расчесывая свои густые светлые волосы. Альбер, сидя на постели, проводил его восхищенным взглядом.
— Понимаете, он моется и чистит зубы, — тихонько сказал он Раймону.
Мишель услышал это и сообщил своим ровным голосом:
— Мне следует соблюдать гигиену. Иначе засорятся поры кожи, да и зубы могут скорее износиться.
Раймон поежился. Черт знает что! Он начал поспешно одеваться. Профессор Лоран уже сидел в углу за столиком и смотрел, как Франсуа делает расчеты. Лицо у него было такое бескровное, что когда он опускал глаза, то казался мертвецом.
Вскоре появился Роже, позвал их вниз, накормил вкусным завтраком. Напившись крепкого черного кофе, Раймон почувствовал себя бодрее.
— Так, значит, нам с вами предстоит провести пару часов в приятном обществе, — сказал он, обращаясь к Роже.
— Ладно, чего ж, — без большого воодушевления отозвался Роже.
Профессор Лоран тоже побывал внизу и явился тщательно выбритый, в хорошем сером костюме, в белоснежной рубашке. Но лицо его выглядело еще более усталым.
— Мишель, с тобой останутся двое, — сказал он. — Мне нужно ненадолго уйти. Если Франсуа или Поль будут неправильно вести себя, помоги справиться с ними. Если ты сам разладишься, тебе дадут Т-21.
— Может быть, сразу дать им Т-24? — спросил Мишель.
— Нет. Франсуа должен к вечеру закончить важный расчет. Он будет работать со счетной машиной. А Поль и по ночам плохо спит без снотворного, нельзя его приучать к Т-24. Да я ведь сегодня не делал с ними никаких опытов, должно все обойтись без шума. Мы скоро вернемся. Ты беспокоишься?
— Да. Франсуа не в порядке. Поль — тоже. А значит — и Пьер.
— Ничего. Втроем вы справитесь, — помолчав, сказал профессор. — Заприте дверь.
Он ушел с Альбером. Раймон и Роже заперли дверь и сели неподалеку от Мишеля. Мишель внимательно смотрел на них своими странными ярко-синими глазами.
— Вы будете работать вместе с профессором? — спросил он.
— Да… — кашлянув, отозвался Раймон.
— Это хорошо. Ему одному трудно. Очень трудно. Франсуа помогает только в расчетах, а я читаю литературу и веду записи, провожу некоторые опыты. Но профессор давно не мог никуда выходить. Я тоже не мог. Я ведь ничего не знаю, что там делается. — Он широким жестом указал на окна.
— А вам тут не скучно? — спросил Раймон, чувствуя, что говорит глупость.
Мишель снисходительно улыбнулся.
— Мне не бывает скучно, — сказал он. — У меня есть книги, есть мои обязанности. А с тех пор как я стал усложняться, я вдобавок часто задумываюсь о себе…
Роже вытаращил глаза.
— Я думаю о своем будущем… о том, что я собой представляю и чем отличаюсь от людей… и какая польза от моего существования…
Раймон нервно забарабанил пальцами по спинке стула:
— Гм… да! Все это очень благородные мысли…
— Благородные? — переспросил Мишель. — Этого слова я по-настоящему не понимаю.
— Не понимаете? Но вы же прекрасно говорите… по-французски.
— Я могу говорить еще по-английски, по-немецки и по-русски, — сообщил Мишель. — Но я читаю только техническую литературу. Сент-Ив говорил, что мне нужно давать и другую литературу… беллетристику, для расширения кругозора и словаря… Но профессор пока не находил для этого времени, я был слишком загружен.
— А если вы сейчас попробуете почитать? — предложил Раймон. — В моей комнате есть Мопассан, есть Толстой и Хемингуэй. Кому из нас идти вниз, Роже?
— Я схожу, — поспешно отозвался Роже: он чувствовал, что не сможет остаться здесь один. — Кстати, я посмотрю, как себя чувствует… мадам Лоран.
Луиза спала. Бледное лицо ее слегка разрумянилось, губы приоткрылись, она казалась совсем девочкой. Роже на цыпочках вышел из комнаты и помчался за книгами. Он прихватил еще себе детективный роман в яркой обложке.
Наверху все было тихо. Мишель с любопытством посмотрел на книги. Раймон, подумав немного, протянул ему томик рассказов Мопассана. Роже уткнулся в детективный роман.
Мишель с удивительной быстротой перелистывал страницы. Раймон исподтишка наблюдал за ним. Мишель дочитал до конца один рассказ, начал читать другой, потом остановился и пожал плечами. Потом снова перечитал первый рассказ.
— Да, это литература совсем другого рода, — заметил он.
— Вам что-нибудь непонятно? — спросил Раймон.
— Мне не вполне понятно, с какой целью все это написано.
Раймон заглянул в книгу. Мишель говорил об одном из самых поэтических рассказов Мопассана — о «Лунном свете».
— Вот вы говорите, что задумываетесь о себе, — сказал он. — Почти все люди думают о себе: кто они, зачем они, что ценного в их жизни. Естественно, что они думают и о любви…
— Я знаю, что такое любовь, — спокойно сказал Мишель. — Она основана на инстинкте продолжения рода и еще — на сходстве характеров.
Роже открыл было рот, чтоб возразить, но Раймон сделал ему знак.
— Это, пожалуй, слишком упрощенное объяснение, — сказал он. — Иногда речь вовсе не идет и даже не может идти о продолжении рода. А характеры любящих бывают даже диаметрально противоположными.
— А вы уверены, что это не человек? Ну, то есть понимаете: что его родила не мама, а сделал профессор Лоран в лаборатории?
— Человек? — возразил Раймон. — Да нет, видели бы вы его! Похож, очень похож на человека, но не человек!
— Хорошо. Звоните мне каждый день. Если от вас не будет звонка, я сочту, что случилась катастрофа… Вы согласны идти обратно? А?
— Согласен! — Раймон встал.
— Хорошо, мой мальчик! — Шеф тоже встал. — Я воевал дважды: и в первую мировую войну, и во вторую. Могу сказать, что я видал виды, и опасностью меня не удивишь. Но то, на что идете вы сейчас… — он помолчал, — это… Я этого боюсь, даже сидя у себя в кабинете. Если все будет в порядке, Лемонье, мое вам слово, ваша карьера обеспечена!
Раймон вышел, не чувствуя под собой ног от радости. Вот это настоящая жизнь, ничего не скажешь. Грандиозная сенсация, необыкновенные приключения, очаровательная женщина и молодой герой-защитник… Черт возьми, какой материал для целой серии статей! И впереди — обеспеченная карьера. Еще бы! Не каждый справится с таким заданием!
— Я знал, что с Шамфором будет трудно, — сказал профессор Лоран. — Но все же не думал, что он так заартачится. Придется мне завтра самому идти. Вы со мной пойдете. Тут останутся Жозеф и ваш Леруа. И Мишель, конечно, — добавил он.
Альбер вздохнул. Он все еще не мог отрешиться от чувства нереальности: может, все это снится с голоду? Все: и эта удивительнейшая в мире лаборатория, и эти человекоподобные странные существа, и синие, неправдоподобно блестящие глаза Мишеля… Да нет, такого и во сне не увидишь!
— Шамфор не объяснял, почему он отказывается работать? — помолчав, спросил профессор.
— Нет. Принял меня стоя и сказал, что он давно предупреждал вас… что он не может больше заниматься этой работой. И еще сказал, что он не может забыть Сент-Ива… Даже крикнул.
— Ну конечно, — устало сказал профессор. — Он не может забыть Сент-Ива. А я? Он думает, я забыл? Вот Мишель знает, забыл ли я Сент-Ива.
Мишель сказал своим ровным глуховатым голосом:
— Сент-Ива вы вспоминаете очень часто. Потребность помощи и чувство вины. Сложный комплекс.
Профессор Лоран, шагавший по комнате, круто остановился перед Мишелем.
— Что ты болтаешь? — резко спросил он.
— Разве это неправда? — невозмутимо проговорил Мишель. — Это очень легко заметить.
Профессор Лоран рассмеялся довольно принужденным смехом:
— Вот, пожалуйста! Совершенно ненужное усложнение. Он начинает изощряться в психологическом анализе моей особы. Ты, чего доброго, фрейдистом станешь!
— Этого я не понимаю, — сказал Мишель.
— И не надо. Фрейда мы с ним не читали, — пояснил профессор Альберу. — А вообще он уйму читал, и по многим вопросам с ним можно консультироваться лучше, чем со мной. У него ведь идеальная память, почти как у электронного устройства. И способность мыслить, которой нет у такого устройства. Нам он кажется странным потому, что лишен эмоций… почти лишен.
— Это — гормональная недостаточность, — сообщил Мишель.
— Вот видите! — Профессор Лоран усмехнулся. — Он, в общем, все знает. Ну-ка, расскажи Дюкло, как ты устроен, а я пока поработаю с Франсуа. Мне нужно закончить один расчет. Расскажи и насчет других.
Профессор Лоран отошел к столику, за которым сидел погруженный в расчеты Франсуа — странное существо с красноватым лицом, в котором едва проступали грубо намеченные человеческие черты.
— У меня много отличительных особенностей по сравнению с другими, — сказал ровным, спокойным голосом Мишель, кивнув в сторону своих странных собратьев. — Создавая нас, профессор Лоран ставил перед собой различные задачи. Я создан для демонстрации. У меня наиболее совершенный и гармонично развитый мозг. В известном смысле я совершеннее человека: я почти не устаю и у меня очень развита память, я ничего не забываю. Я многого не знаю совсем, но это уже вопрос воспитания и среды. Я ни с кем не говорил, кроме профессора Лорана и Сент-Ива…
— Что ты опять болтаешь о Сент-Иве! — с раздражением крикнул профессор.
— Я говорю только, что я знал Сент-Ива, — спокойно пояснил Мишель.
Профессор Лоран быстро подошел к нему:
— Ты еще и фантазировать начинаешь! Ты не мог видеть Сент-Ива!
— Вы не учитываете многого, — сказал Мишель. — В то время мой мозг был уже вполне развит. И я умел видеть, у меня ведь уже было сканирующее устройство. Я хорошо помню Сент-Ива.
— До последнего момента? — странно изменившимся голосом спросил профессор Лоран.
— Да. Хотя в конце я многое воспринимал уже неясно. Двигательное возбуждение и затемнение сознания…
Профессор Лоран не отвечал. Губы его дрожали.
— Как выглядел Сент-Ив? — спросил он глухо.
— Невысокий, худощавый. Светлые волосы, голубые глаза, очень белые зубы, часто улыбался. Он нравился женщинам.
— Черт знает что! — растерянно сказал профессор Лоран. — А это ты откуда знаешь?
— Это говорили и вы, и Шамфор, и он сам. Я знаю, что это правда.
— Ты и Шамфора, оказывается, знаешь?
— Да, знаю. Он очень любил Сент-Ива. Но не вас.
— Ты воспринимаешь разумом эмоции, я знаю. Но тогда ты не мог их воспринимать.
— Да, но я все помню. Я теперь сделал выводы.
— Ладно, рассказывай дальше. — Профессор пошел к Франсуа.
— Череп и скелет у меня из пластмассы. Кожу и мышцы лица сначала наращивали на эту основу. Но с кожей у профессора выходит почему-то плохо. Я предназначен для демонстрации, поэтому и лицо мне тоже сделали в конце концов искусственное. И у меня зубы, хоть они мне и не нужны.
— Не нужны? — переспросил Альбер.
— Конечно. Мы все питаемся искусственно, у нас даже нет кишечника. Только у Поля есть все, даже половые железы, но он тоже питается искусственно и весь пищеварительный тракт у него недоразвит… Поль, подойди сюда, — позвал Мишель.
С узенького диванчика, обитого темно-красной клеенкой, поднялся Поль и странной вихляющей походкой направился к ним. Лицо у него было перекошенное, будто от паралича. Мягкий, слегка скривившийся налево нос, рыхлые щеки, низкий покатый лоб, приоткрытые мокрые губы, маленькие тусклые глаза. Альбер невольно отвел взгляд от этого лица, словно принадлежащего постоянному обитателю психиатрической лечебницы.
— Сядь, Поль, — сказал Мишель, и тот послушно сел, положив длинные руки на колени. — Поль был задуман иначе. Он должен был сам расти. Все было сделано так, чтоб он сам рос. Конечно, быстрее, чем растут люди, и с помощью профессора. Он за четыре года стал такой, каким человек смог бы стать лишь в семнадцать-восемнадцать лет. Гормональный режим проверялся только на нем. Поль получился слишком эмоциональным, очень возбудимым. Поль, как ты себя чувствуешь после вчерашнего?
Поль криво улыбнулся, показав неровные желтоватые зубы.
— Скажи, Поль… Он не любит говорить. Его надо заставлять… Ну, скажи.
— Я хорошо выспался, — тихим скрипучим голосом сказал Поль. — Но у меня болит спина.
— Она всегда у него болит. Наверное, слишком слабый позвоночник… Посиди около нас, Поль.
— Я хочу к Пьеру, — проскрипел Поль.
— Не надо к Пьеру, сиди тут… Пьер на него почему-то влияет. Мы не можем еще понять почему.
— Я люблю Пьера, — криво улыбнувшись, скрипнул Поль.
— Это чепуха, — авторитетно заявил Мишель. — Любить можно человека, а Пьера — нельзя.
— Можно, — настаивал Поль. — Пьер хороший. А больше мне некого любить. Профессора я боюсь. А ты бессердечный.
— У меня искусственное сердце, — пояснил Мишель. — Так надежней. И легкие тоже. Профессор Лоран и Сент-Ив не хотели рисковать, они берегли мой мозг… Но это не значит, что я бессердечный, — сказал он Полю. — Чувства — это совсем другое.
— Ты даже не понимаешь, что значит любить. У тебя только мозг и есть, — сказал Поль. — А Пьер хороший, и он меня любит. Больше никто меня не любит.
— Вы слышите, профессор, как много он говорит? — Мишель с интересом смотрел на Поля. — Он развивается и усложняется.
— Я слышу. — Профессор Лоран снова подошел к ним. — А ну-ка, объясни мне, что такое любовь.
Поль растерянно зашевелился.
— Объяснить? Я не могу этого объяснить. Пьер лучше всех, вот и все! И он меня любит.
— А я? Разве я тебя не люблю? — спросил профессор.
— Вы? Нет! — Лицо Поля странно дергалось. — Вы хотите меня переделывать, я знаю. И Пьера тоже. А мы не хотим. Мы хотим оставаться такими, как есть. Иначе мы можем забыть друг друга.
— Что-о? — спросил пораженный профессор Лоран. — Черт возьми, Дюкло, слыхали вы что-нибудь подобное?
— Но это же нормальные человеческие эмоции, — робко сказал Альбер. — Если у Поля не только мозг, как у Мишеля…
Профессор провел рукой по лбу и отвернулся.
— Да, конечно… нормальные человеческие эмоции, — пробормотал он. — Нормальные эмоции… нет, просто мы слишком мало обращаем внимания на его мозг!
— Можно усилить и несколько изменить питание мозга, — вмешался Мишель.
— Это еще не поздно. Поль продолжает расти. Я записываю все данные.
— Почему ты мне ничего не сказал об этом?
— Вы считали, что Поль — неудачная модель, что его нужно переделать. Я с вами согласен. Но, может быть, стоит попробовать другую комбинацию питания. Он стал интересней. Но зато и опасней.
Поль быстро посмотрел на Мишеля и на профессора. Альбер готов был поклясться, что в мутноватых, невыразительных его глазах сверкнула ярость. Но он опустил глаза и снова улыбнулся своей жалкой, кривой улыбкой.
— Я всегда был лучше, — заскрипел он. — Я всегда любил Пьера. Вы просто не видели.
Профессор Лоран смотрел на него со смесью острого интереса и печали.
— Всегда? — переспросил он. — Даже тогда, когда вы с Франсуа хотели уничтожить Пьера? Ты помнишь это?
Расплывчатое лицо Поля задергалось, пятна на нем проступили заметней.
— Это был не Пьер, — с трудом сказал он. — Только мозг.
— Вот мозг ты ему и повредил. Поэтому он такой.
— Он хороший! — с вызовом сказал Поль. — Просто у вас не хватило на него материалов. Он в этом не виноват.
Он гримасничал, размахивал своими нескладными длинными руками. Альберу показалось, что Поль похож на развинченного, плохо воспитанного подростка. Профессор потрогал пульс Поля, завернул ему веки.
— Мишель, измерь ему кровяное давление, — приказал он.
Мишель достал аппарат, Поль покорно закатал рукав синей бумажной блузы, обнажая вялую пятнистую руку с четко проступающими, словно припухшими суставами.
— Верхняя граница — двести десять, нижняя — сто двадцать, — сообщил Мишель.
— Видишь, тебе вредно волноваться, — мягко сказал профессор. — Иди отоспись. Возьми Т-24, проглоти. — Он протянул Полю таблетку.
— Я просто полежу: я выспался, — упрямо возразил Поль.
Он побрел своей развинченной походкой в уголок за ширму. Пьер тут же поднялся и пошел вслед за ним; они уселись, обнявшись, и Поль принялся шептать что-то на ухо Пьеру. Профессор озабоченно поглядел на них.
— Да-а, вот так штука! — сказал о» и опять пошел к Франсуа.
— Поль все-таки неудачен, — сказал Мишель. — Дело даже не в повышенной возбудимости. Он просто слишком слаб и нежизнеспособен. У него непрочный скелет, он не выдерживает быстрого роста, Поль все чаще жалуется на боли, у него немеют руки и ноги. Потом — видели, что у него с лицом? Оно совсем перекосилось. Я делаю ему электромассаж, это плохо помогает. Он может умереть, ведь он совсем как человек, у него все свое: и руки, и ноги.
— А разве у вас?.. — удивился Альбер.
Мишель вытянул свою белую, аристократической формы руку с продолговатыми выпуклыми ногтями, безукоризненно отделанными.
— Нет, конечно. Это, в сущности, протезы. Управляются биотоками. Ощущаю все при помощи специальных преобразователей — датчиков. У меня тонкая чувствительность и, во всяком случае, более точная, чем у Поля: у него вечно какие-то нелепые разлады, то боли, то онемение, то он жалуется на жар или холод. Я все воспринимаю точно. И движения у меня точные. Конечно, Поль — первая модель такого рода, дальнейшие, может быть, окажутся гораздо лучше. Но я убежден, что моя модель лучше в принципе. И не только для демонстрации. Зачем заново создавать человека, если он так несовершенен? Надо исправлять природу.
— Ты стал бахвалом, Мишель, — сказал профессор Лоран, усмехаясь. Он встал и потянулся. — Ну, Дюкло, как вам нравится Мишель?
У Альбера выступили слезы на глазах:
— Профессор, это чудо! Мне все кажется, что я во сне!
— Мне тоже иногда кажется, что это какой-то бред, — сказал профессор. — Хотя пора бы уже привыкнуть… Вы есть хотите?
Альбер смущенно улыбнулся. Профессор достал коричнево-красную таблетку, положил ее в рот.
— Тогда пойдите вниз. Я привык к таблеткам, а вас не хочу приучать, да и запас у меня небольшой.
Внизу было тихо. Альбер заглянул в столовую, на кухню — Роже нигде не было.
— Эй, Роже! — громко крикнул Альбер.
Послышались тихие торопливые шаги.
— Чего ты орешь? — полушепотом спросил Роже, появляясь откуда-то из глубины коридора.
Альбер с изумлением уставился на него. Роже был чисто выбрит, его щеки и подбородок отливали синевой, и весь он был какой-то чистенький, отглаженный, торжественный.
— Тише, Луиза спит! — сказал он.
Альбер зажал рот рукой, чтоб не расхохотаться во все горло. Роже просто неподражаем! Достаточно ему увидеть женщину…
— Ты просто с ума сошел, приятель! — сказал Альбер, отдышавшись. — Луиза, подумать только!
— Это ты с ума сошел! — азартно зашипел Роже, оттесняя его к кухне. — Не могу я называть эту милую девочку «мадам». Это не в моих правилах, ты знаешь… Не думай — ничего такого, я ведь не болван, понимаю, что ей не до того. Но вы тут все помешались на каких-то чудовищах, а о бедной девочке никто не думает, даже муж… этот самый твой гений! Лопать хочешь? Садись, и ты увидишь, на что способен Роже Леруа для друга!
Он навалил Альберу полную тарелку дымящейся, аппетитно пахнущей снеди, по-южному острой и жгучей. Альбер, зажмурив глаза от удовольствия, поглощал это блюдо со сказочной быстротой. Роже благосклонно улыбался, глядя на него.
— А вот это, — он слегка приподнял крышку на маленькой голубой кастрюльке, — это для Луизы. Куриный бульон и котлетки. Ей надо подкрепляться. — Он налил Альберу кофе. — Пей! Я вас тут буду кормить на славу. Мы шли в Вальпараисо, и среди океана у нас заболел кок… Я тебе скажу: команда на этом не проиграла, потому что на борту был Роже Леруа! Капитан предлагал мне двойной оклад…
Альбер уже знал эту историю, но всегда подозревал, что Роже привирает, так же как и насчет своих успехов у женщин. Но пока все оказывалось очень близким к истине…
— А мадам Лоран не обижается, что ты с первого дня начал звать ее по имени? — осведомился он.
— Женщины никогда не обижались на Роже Леруа! — торжественно заявил Роже. — А кроме того, я вовсе не зову ее по имени. С женщинами это опасно, еще перепутаешь имя. Гораздо лучше говорить: «моя девочка», «моя крошка» — это всем подходит, даже тем, кто ростом с Эйфелеву башню.
— Послушай, Роже… — Альбер всерьез обеспокоился.
— Не волнуйся, все зависит от тона, — авторитетно заявил Роже. — Вот она спит. Без снотворного, а сама сказала, что даже по ночам не спала от страха. А почему она спит? Потому, что любая женщина, если она не стопроцентная идиотка, знает: на Роже Леруа можно положиться!
Альбер встал. Болтовня Роже начала его злить.
— Пойдем-наверх, — сказал он. — Я попрошу, чтоб профессор познакомил тебя со своими друзьями.
— Что ж, пойдем, — сказал Роже не очень бодрым тоном. — Мне-то они, ясно, ни на черта не нужны, но все же интересно.
Профессор Лоран согласился, что Роже нужно показать лабораторию и объяснить, как обращаться с ее обитателями. Альбер открыл дверь, и Роже вошел, осторожно оглядываясь. Все было по-прежнему: профессор работал с Франсуа, Поль и Пьер сидели за ширмой, Мишель в кресле читал книгу, делая пометки в большой тетради.
— Мишель, познакомьтесь с моим другом Роже Леруа, — сказал Альбер.
Роже осторожно протянул руку, во все глаза глядя на Мишеля. Когда Мишель пожал ему руку, он так же осторожно убрал свою руку назад, зачем-то понюхал ее и сунул в карман.
— Я не имею запаха, — своим бесстрастным голосом сказал Мишель.
— Это я так просто… не обижайтесь, — пробормотал Роже.
— Я не умею обижаться, — сообщил Мишель.
Роже исподлобья взглянул на него.
— А я вот умею, — проговорил он многозначительно.
— Не валяй дурака. Роже, никто тебя не разыгрывает, — сказал Альбер. — Познакомься теперь с Франсуа.
Франсуа так стиснул руку Роже, что тот охнул.
— Ну и медведь! — сказал Роже. — Это что — чемпион по боксу?
— Нет, Франсуа — математик, — ответил профессор Лоран. — Но мускулы у него тоже очень хорошо развиты. С ним трудно справиться.
— Все-таки можно, я думаю, — сказал Роже. — Джиу-джитсу знаешь, приятель?
Франсуа покачал головой.
— Ну вот, а это такая штука, я тебе скажу! — Роже воодушевился. — Хочешь, поборемся?
Профессор Лоран слегка усмехнулся, с любопытством глядя на Роже.
— Франсуа сейчас занят, — сказал он.
— Идем, Роже, — заторопился Альбер. — Погляди еще на Поля и Пьера, а остальное я тебе объясню внизу.
Они с Роже заглянули за ширму. Поль лежал на кушетке с открытыми глазами, неподвижно устремленными в потолок. Пьер сидел рядом.
Внизу Роже сказал:
— Если бы я верил в бога, я бы подумал, что твой профессор — сам дьявол. — Он был потрясен. — Черт, да это если и рассказать кому, так не поверят! Этот вот, Мишель, он совсем как человек. Я действительно подумал, что ты меня разыгрываешь. Но другие — жуть! И он все время был с ними один? Нет, я тебе скажу: Роже Леруа не трус, но это — совсем другое дело! Один я бы там и часу не согласился просидеть.
— Роже, — сказал Альбер, — завтра мы с профессором уйдем часа на три. Жозефу одному там тоже будет страшно. Да и опасно. Придется тебе с ним подежурить наверху. Профессор оставит точные инструкции, как поступать, если что случится. Помни — никакого оружия. Не бить их. Только прижать трубку у шеи покрепче, пока Мишель сделает укол.
— Веселенькое занятие, нечего сказать, — проворчал Роже.
— Помни, что это опасно. Особенно следи за Франсуа, которого ты хотел обучить джиу-джитсу, и за Полем — это тот, который лежал за ширмой. Мишель, наверное, будет вам помогать.
— Ладно, — хмуро сказал Роже. — Буду следить. А этот, Жозеф, он не струсит, не удерет?
— Профессор говорит — он храбрый. Сегодня ночью он спас профессору жизнь.
— Ладно, — повторил Роже. — Посмотрим, какой он храбрый.
Ночью Раймону не спалось. Он лежал и глядел в потолок. Там качалось смутное световое пятно — отсвет далекого уличного фонаря. Деревья за окном глухо и тревожно шумели, несколько раз начинал накрапывать дождь, и редкие капли тяжело ударялись о карниз.
Раймон вертелся на неудобном раскладном кресле и удивлялся, как безмятежно, полураскрыв рот, спит Альбер. В смутном ночном свете лицо его, без очков, выглядело совсем детским.
«Зачем, собственно, мне спать здесь? — думал Раймон, с невольным страхом и отвращением прислушиваясь к странному хрипловатому дыханию Мишеля и Франсуа, спавших неподалеку на жестких кушетках. — Кто-то простонал во сне… Это, наверное, Поль… он за ширмой… Внизу спать удобнее… Почему именно этот Леруа спит внизу… Там Луиза, а он смотрит на нее так, словно сто лет с ней знаком… Ах, да, ему надо раньше всех вставать и идти на рынок… Но все-таки лучше бы и мне спать внизу… Профессор, кажется, тоже не спит… Какая странная комната… Ах, вот что, тут были две комнаты, от стены осталась только плохо заделанная полоска на потолке. Получился почти зал, двусветный… Понятно, так удобней наблюдать за всем, что делается в лаборатории… Боже мой, что за жуткая жизнь у профессора… все время наедине с этими чудищами, да еще и в опасности… Какая нужна сила воли, чтоб держаться так, в одиночку, без помощи… Луиза… да, Луиза несчастна из-за него…»
Он открыл глаза и не сразу понял, где находится. За окнами ярко сияло солнце, щебетали птицы, а здесь, в лаборатории, продолжалась своя, фантастическая и зловещая жизнь. Из туалетной вышел Мишель, на ходу расчесывая свои густые светлые волосы. Альбер, сидя на постели, проводил его восхищенным взглядом.
— Понимаете, он моется и чистит зубы, — тихонько сказал он Раймону.
Мишель услышал это и сообщил своим ровным голосом:
— Мне следует соблюдать гигиену. Иначе засорятся поры кожи, да и зубы могут скорее износиться.
Раймон поежился. Черт знает что! Он начал поспешно одеваться. Профессор Лоран уже сидел в углу за столиком и смотрел, как Франсуа делает расчеты. Лицо у него было такое бескровное, что когда он опускал глаза, то казался мертвецом.
Вскоре появился Роже, позвал их вниз, накормил вкусным завтраком. Напившись крепкого черного кофе, Раймон почувствовал себя бодрее.
— Так, значит, нам с вами предстоит провести пару часов в приятном обществе, — сказал он, обращаясь к Роже.
— Ладно, чего ж, — без большого воодушевления отозвался Роже.
Профессор Лоран тоже побывал внизу и явился тщательно выбритый, в хорошем сером костюме, в белоснежной рубашке. Но лицо его выглядело еще более усталым.
— Мишель, с тобой останутся двое, — сказал он. — Мне нужно ненадолго уйти. Если Франсуа или Поль будут неправильно вести себя, помоги справиться с ними. Если ты сам разладишься, тебе дадут Т-21.
— Может быть, сразу дать им Т-24? — спросил Мишель.
— Нет. Франсуа должен к вечеру закончить важный расчет. Он будет работать со счетной машиной. А Поль и по ночам плохо спит без снотворного, нельзя его приучать к Т-24. Да я ведь сегодня не делал с ними никаких опытов, должно все обойтись без шума. Мы скоро вернемся. Ты беспокоишься?
— Да. Франсуа не в порядке. Поль — тоже. А значит — и Пьер.
— Ничего. Втроем вы справитесь, — помолчав, сказал профессор. — Заприте дверь.
Он ушел с Альбером. Раймон и Роже заперли дверь и сели неподалеку от Мишеля. Мишель внимательно смотрел на них своими странными ярко-синими глазами.
— Вы будете работать вместе с профессором? — спросил он.
— Да… — кашлянув, отозвался Раймон.
— Это хорошо. Ему одному трудно. Очень трудно. Франсуа помогает только в расчетах, а я читаю литературу и веду записи, провожу некоторые опыты. Но профессор давно не мог никуда выходить. Я тоже не мог. Я ведь ничего не знаю, что там делается. — Он широким жестом указал на окна.
— А вам тут не скучно? — спросил Раймон, чувствуя, что говорит глупость.
Мишель снисходительно улыбнулся.
— Мне не бывает скучно, — сказал он. — У меня есть книги, есть мои обязанности. А с тех пор как я стал усложняться, я вдобавок часто задумываюсь о себе…
Роже вытаращил глаза.
— Я думаю о своем будущем… о том, что я собой представляю и чем отличаюсь от людей… и какая польза от моего существования…
Раймон нервно забарабанил пальцами по спинке стула:
— Гм… да! Все это очень благородные мысли…
— Благородные? — переспросил Мишель. — Этого слова я по-настоящему не понимаю.
— Не понимаете? Но вы же прекрасно говорите… по-французски.
— Я могу говорить еще по-английски, по-немецки и по-русски, — сообщил Мишель. — Но я читаю только техническую литературу. Сент-Ив говорил, что мне нужно давать и другую литературу… беллетристику, для расширения кругозора и словаря… Но профессор пока не находил для этого времени, я был слишком загружен.
— А если вы сейчас попробуете почитать? — предложил Раймон. — В моей комнате есть Мопассан, есть Толстой и Хемингуэй. Кому из нас идти вниз, Роже?
— Я схожу, — поспешно отозвался Роже: он чувствовал, что не сможет остаться здесь один. — Кстати, я посмотрю, как себя чувствует… мадам Лоран.
Луиза спала. Бледное лицо ее слегка разрумянилось, губы приоткрылись, она казалась совсем девочкой. Роже на цыпочках вышел из комнаты и помчался за книгами. Он прихватил еще себе детективный роман в яркой обложке.
Наверху все было тихо. Мишель с любопытством посмотрел на книги. Раймон, подумав немного, протянул ему томик рассказов Мопассана. Роже уткнулся в детективный роман.
Мишель с удивительной быстротой перелистывал страницы. Раймон исподтишка наблюдал за ним. Мишель дочитал до конца один рассказ, начал читать другой, потом остановился и пожал плечами. Потом снова перечитал первый рассказ.
— Да, это литература совсем другого рода, — заметил он.
— Вам что-нибудь непонятно? — спросил Раймон.
— Мне не вполне понятно, с какой целью все это написано.
Раймон заглянул в книгу. Мишель говорил об одном из самых поэтических рассказов Мопассана — о «Лунном свете».
— Вот вы говорите, что задумываетесь о себе, — сказал он. — Почти все люди думают о себе: кто они, зачем они, что ценного в их жизни. Естественно, что они думают и о любви…
— Я знаю, что такое любовь, — спокойно сказал Мишель. — Она основана на инстинкте продолжения рода и еще — на сходстве характеров.
Роже открыл было рот, чтоб возразить, но Раймон сделал ему знак.
— Это, пожалуй, слишком упрощенное объяснение, — сказал он. — Иногда речь вовсе не идет и даже не может идти о продолжении рода. А характеры любящих бывают даже диаметрально противоположными.