Ариадна Громова
Поединок с собой
…И пойдут в неизвестность веков, Преисполнясь тревоги, Человечеству путь пролагать, Умирая в дороге.
Иван Франко
На рассвете пошел дождь, и под дверь киоска начала просачиваться вода. Альбер проснулся от холода и сырости. Роже лежал, скорчившись, как младенец в утробе матери, и похрапывал. Поднятый воротник куртки и надвинутый на уши берет закрывали его лицо — виднелись лишь густая черная бровь да переносица.
— Вставай, приятель, мы сели в лужу, — невесело пошутил Альбер, тронув товарища за плечо.
Роже встал, охая от боли, уселся на прилавок и начал артистически проклинать все на свете. Он ругал Париж за то, что в нем бывают дожди, осуждал «все эти чертовы штуки с атомными бомбами», потому что из-за них определенно портится погода, и, наконец, посылал к чертям хозяина киоска за то, что он оставляет эту жалкую развалину незапертой на ночь и только вводит в заблуждение людей, мечтающих о спокойном ночлеге… Альбер сказал, что хозяин киоска, пожалуй, ни в чем не виноват, но Роже возразил, что этот раззява мог бы, по крайней мере, починить дверь, для своей же пользы. Однако ругаться он перестал.
Альбер приоткрыл дверь, и в лицо ему хлестнул дождь. Набережная Сен-Бернар была залита водой и тускло блестела в рассветной дождливой мгле. По Сене и по лужам шла почти одинаковая, унылая, дрожащая рябь.
— Бр-р! — Альбер снова вскочил на прилавок.
— Придется идти, — подумав, пробормотал Роже. — Попытаем счастья на вокзалах. На Лионском скоро придет поезд из Ниццы.
Они успели насквозь промокнуть, пока добежали до Аустерлицкого вокзала. Потолкались там; работы не было. Они перешли на правый берег по Аустерлицкому мосту, пошли по бульвару Дидро. Дождь утих, но над городом висел студенистый туман и из него сеялось что-то невидимое и неотвязное. Дул сырой ветер.
— И все это называется — весна! — сказал Роже, стуча зубами.
Оба они потеряли работу недавно, и до сих пор им удавалось добыть денег хоть на ночлег. Сегодня в первый раз пришлось ночевать где попало — а тут еще этот проклятый дождь!
На Лионском вокзале они дождались поезда из Ниццы, но к хорошим пассажирам нельзя было и подойти. Роже долго обрабатывал какую-то старушенцию, но она недоверчиво поглядывала на него и так быстро тащила свой чемодан, что Роже в конце концов отступился. Зато им удалось пробраться в туалет. Там они умылись, почистились, причесались и наглотались горячей воды из-под крана, — стало теплей и голод на время перестал мучить.
— Черт с ним, с вокзалом! — сказал Роже. — Пойдем к Виго.
— Не станет он с нами возиться, — возразил Альбер.
Все же они пошли. Виго плавал на одном корабле с Роже. Теперь он работал официантом в бистро на улице Ледрю-Роллена. Роже случайно разыскал его с неделю назад, и тогда Виго немного подкормил их, тайком от хозяина. На этот раз хозяин все время торчал за стойкой: в бистро, по случаю плохой погоды, было полно народу, и Виго не смог даже куска хлеба им дать. Но зато он сказал:
— Не будь дурнем, Роже, побыстрей отправляйся со своим дружком в Пасси, на улицу Тальма. Помнишь помощника капитана с «Нанси», Лебрена? Так вот, он выдает замуж дочку, и по этому случаю в доме у него аврал: все переставляют, чистят, моют. Он просил меня прийти помочь — понимаешь, насчет ковров, мебели и всякое другое. Тебя он знает. Жратва будет обеспечена, а может, и деньгами даст хоть немного. Эй, Жером! — крикнул он, высовываясь на улицу.
Около бистро затормозил крытый грузовичок, и шофер, поговорив с Виго, сказал:
— Лезьте в кузов, ребята, довезу вас до Трокадеро.
— В добрый час! — крикнул Виго и, не оглянувшись, нырнул в дверь.
От Трокадеро они шли по улицам Пасси, начисто промытым дождем, и яркая весенняя листва влажно шумела и стряхивала тяжелые капли им на плечи. Дождя уже не было, свежий ветер старательно разгонял тучи.
— Пожалуй, распогодится, — сказал Роже, поглядев на небо.
Альбер вдруг остановился, словно споткнувшись, и уставился на медную дощечку, прибитую у калитки. Калитка вела в небольшой тенистый садик, огороженный высоким каменным забором; в глубине садика виднелся двухэтажный особнячок старинного типа — такие стояли тут, должно быть, уже во времена Бальзака.
— Чего ты? — спросил Роже.
— Тут, оказывается, живет профессор Лоран, — сказал Альбер; глаза у него были отсутствующие.
— Твой приятель?
— Что ты! Я у него учился.
Роже безразлично передернул плечами:
— Ну и что? Поторапливайся!
— Ты не понимаешь, — сказал Альбер, неохотно отходя от калитки. — Это необыкновенный человек. Это гений.
— Гений? А если к нему зайти, он покормит?
Альбер не отвечал. Все это было где-то в далеком прошлом: университет, нейрофизиология, опыты профессора Лорана, мечты о будущем… Сейчас об этом не стоило даже вспоминать… не к чему…
…Не успел Раймон Лемонье прийти в редакцию, как его вызвали к шефу.
— Не в духе! — предостерегающе шепнула секретарша шефа, рыжекудрая Катрин.
Раймон вошел в просторный темноватый кабинет и остановился у дверей. Пейронель кивнул, указывая, на стул рядом со своим креслом: это было знаком доверия. Раймон осторожно присел, искоса разглядывая мясистое, тяжелое лицо шефа. Пейронель, видимо, и вправду был не в духе: нижняя губа оттопырилась, придавая ему не то обиженный, не то надменный вид; он хмурился и посапывал. Однако заговорил он, против ожидания, довольно мирно:
— Слушайте, Лемонье, вы как, не робкого десятка?
— Вы, надеюсь, имели случай убедиться в этом на Арпажонском деле, — с достоинством ответил Раймон.
— Ну, Арпажонское дело! Конечно, вели вы себя там неплохо. Но ведь это была всего-навсего небольшая перестрелка полиции с бандитами. И полиция вас охраняла.
— Как бы не так, полицейским было вовсе не до меня, — возразил Раймон: его самолюбие было задето.
— Ну-ну, ладно, не петушитесь, — примирительно сказал Пейронель. — Я ведь помнил об Арпажоне, когда прикидывал, кому бы поручить это дело. — Он постучал ребром ладони по раскрытому письму, лежащему на столе. — Только вот что: тут одной храбрости мало. Нужна выдержка, смекалка, умение играть роль… и главное, запомните это, главное — умение держать язык за зубами!
— Он очень значительно поглядел на Раймона.
— Разумеется… — пробормотал Раймон, сгорая от нетерпения: похоже, дело из таких, на которых можно сразу выдвинуться.
Пейронель с минуту разглядывал его, еще сильнее выпятив нижнюю губу:
— Да, дело сложное. Для начала — прочтите вот это!
Строчки письма резко загибались книзу, почерк был косой, стремительный, словно летящий.
«…Кроме вас, мне не к кому обратиться. Я знаю: вы не откажете мне в помощи. Поверьте, я ничуть не преувеличиваю: в любую минуту может произойти катастрофа, и это будет ужасно, последствия трудно предугадать, я сама знаю так мало! Я совсем одна, я, теряю голову. Вчера взяла расчет моя верная Нанон: она держалась дольше всех, но и ей стало страшно. А мне еще страшнее… Я не могу написать, что это такое… Это нельзя себе представить, это невероятно и чудовищно. Я прошу о помощи не только для себя… Если произойдет катастрофа, Анри погибнет, и не он один… Я пишу потому, что по телефону скажешь еще меньше, а пойти к вам я не могу, — я боюсь выйти из дому даже на полчаса.
Вы — единственный, кто сможет мне помочь. Вам нельзя приходить, вы знаете, и вообще журналиста он не пустит в дом. Но я сказала, что мне страшно, что мне нужна помощь и что я послала телеграмму в Лилль, просила приехать своего племянника, Жозефа Леду, — он без работы и пока поживет у нас. Умоляю, пришлите надежного и смелого молодого человека. Профессор никогда в жизни не видел Жозефа. Жозефу двадцать четыре года; он высокий, смуглый, темноволосый; хорошо было бы, если б ваш посланец хоть немного походил на него. По образованию Жозеф — филолог. Я уверила Анри, что он абсолютно надежный, молчаливый человек, что на него можно положиться. Помощник в доме крайне необходим, и Анри согласился. Но помните, нужен очень смелый и рассудительный человек. Вы не представляете, как все это ужасно, как сложно и непонятно…
Помогите, умоляю вас, во имя памяти моего дорогого отца!
Ваша несчастная Луиза».
— Что же это значит? — ошеломленно спросил Раймон, возвращая письмо. — Эта дама вполне здорова?
— Думаю, что да, — хмуро ответил Пейронель, — хотя от всех этих штук легко сойти с ума. Но дело тут не в ней. Ее муж — профессор Лоран. Это имя вам что-нибудь говорит?
— Как же, как же, — заторопился Раймон, стараясь сообразить, что же ему, в сущности, известно о профессоре Лоране. — Он… медик, не правда ли?
— Физиолог. Нейрофизиолог.
— Да, да, я уже вспомнил! Статья в нашей газете, осенью… профессор Лоран устроил скандал, звонил…
— Именно. Кстати, поэтому я и не могу появиться в доме профессора. Он считает, что я, погнавшись за сенсацией, повредил ему… чем, кто его знает!
— Но как вы думаете, что же там происходит?
— Не знаю, — помолчав, сказал Пейронель. — Наверное, его чертовы опыты дошли до какой-то опасной стадии. Он ведь работал все эти годы, как одержимый.
— Но о какой катастрофе пишет мадам Лоран?
— Вот это я и хочу знать. За этим я вас и посылаю. И еще, конечно, затем, чтоб поддержать и успокоить Луизу. Ей так не повезло, бедняжке!
Раймон вопросительно посмотрел на шефа.
— Да, не повезло, — повторил тот. — Первый ее муж погиб при автомобильной катастрофе, они и года не прожили вместе. Луиза в двадцать лет осталась вдовой. А в двадцать два года ее угораздило выйти за этого сумасшедшего Лорана. Он старше ее на девятнадцать лет, но дело, конечно, не в этом. Все эти три года ее жизнь была пыткой — бешеный характер, нелюдимость и эти проклятые опыты, опыты, опыты! По-моему, он никогда и не любил Луизу. Так или иначе, а он ей искалечил жизнь… да и состояние Луизы тает очень быстро… — Он оборвал речь, тяжело засопел. — Ну, так как: решаетесь идти туда? Вы же сами понимаете, это опасное дело. Словом, идите и подумайте. Через час придете и скажете, как решили. Никому ни слова, конечно. Идите.
— Мне нечего думать, я согласен! — сказал Раймон так решительно, что редактор удивленно шевельнул кустистыми полуседыми бровями.
— Что ж, я рад. Внешность у вас подходящая для этой роли. Некоторый опыт есть. Возьмите с собой чемоданчик с вещами и плащ: вы приехали из Лилля, помните. Хорошо бы вам ознакомиться с трудами профессора Лорана. Но за последние три года он ни строчки не напечатал. Попробуйте поговорить с супругами Демаре, они вначале работали вместе с Лораном. Или — нет, не стоит… Тут, во-первых, серьезные разногласия в научной области, во-вторых, личная драма: Демаре отбил у Лорана жену. Так что говорить с ними будет трудновато. Дальше: ни слова никому, нигде, никогда. Никто из ваших знакомых не должен знать, что вы живете в доме профессора Лорана или вообще имеете к нему какое-либо отношение. У вас есть семья? Нет? Превосходно! А девушка?
— Нет! — решительно сказал Раймон и подумал: «Действительно, вовремя я поссорился с Пьереттой!»
— Очень хорошо! Никаких новых знакомств. Никаких девушек. Ни капли спиртного. Предупреждаю ради вашей же безопасности. Минимум раз в день звоните мне. Вот вам телефоны — здешний прямой и домашний.
— Какова конечная цель моей работы? — спросил Раймон.
— Возможно, крупнейшая сенсация нашего времени. Ибо профессор Лоран — гений, это я вам говорю. Он, вероятно, сумасшедший, а может быть, и мерзавец, но он гений. Возможно, сенсации не будет, и вы просто поможете женщине, находящейся в опасности. И в том, и в другом случае — деньги. И продвижение вперед. Я не поскуплюсь — ни как редактор, ни как человек. Луиза мне все равно что дочь.
Раймон поклонился и встал.
— Вот вам адрес. Желаю успеха!
Уходя, Раймон почему-то обернулся. Пейронель кивнул ему, в глазах у него была тревога…
Раймон дернул проволоку звонка у калитки. Медная дощечка с именем профессора Лорана потускнела. «Давно не чистили, ведь прислуга сбежала», — подумал Раймон. На улице было тихо, чисто, зелено. Из-за высокого каменного забора тянулись ветви старого каштана, розовато-белые свечи сияли в его густой лапчатой листве. По дикому серому камню вился плющ. Сквозь темный узор чугунных спиралей калитки Раймон видел дорожку, вымощенную плитняком, высокие кусты вдоль дорожки и двухэтажный серый дом в глубине сада. «Окна все занавешены… Да живы ли они там?» Раймону стало не по себе. Он снова дернул за проволоку, и в ту же минуту приоткрылось окошечко в массивной темной двери дома. Потом распахнулась дверь, и худенькая светловолосая женщина почти бегом пробежала к калитке.
— Кто вы? — тихо спросила она.
— Добрый день, тетя Луиза! — уверенным тоном ответил Раймон.
— Жозеф! — Лязгнули тяжелые засовы, калитка открылась. — Здравствуйте, Жозеф, я очень рада вам.
Помедлив, женщина привстала на цыпочки и осторожно прикоснулась губами к щеке Раймона. Губы у нее были холодные и сухие. «Неужели ей всего двадцать пять лет?» — удивился Раймон. Пышные светлые волосы ее были наспех скручены в тяжелый узел на затылке; лицо казалось измученным до предела, губы подергивались. Она подняла на Раймона большие светлые глаза, окруженные тенями бессонницы: в них было затравленное выражение.
— Как хорошо, что вы пришли, — тихо сказала она. — Поговорим потом. — Она покосилась через плечо. — Анри смотрит.
Раймон увидел — занавеска в окне второго этажа чуть шевельнулась. Женщина пошла по дорожке к дому. На секунду Раймон заколебался. Он считал себя храбрым, а сейчас чуть ли не впервые в жизни ощутил страх, — словно темная, холодная вода прихлынула к сердцу. «Неизвестная опасность, тайна, вот почему страшно», — сказал он себе и невольно коснулся револьвера в кармане. Трудно было себе представить, что здесь, в чистеньком буржуазном квартале Пасси, в этом мирном особнячке, придется пускать в ход оружие. Да и против кого? Разве от всякой опасности защитит револьвер? И все-таки прикосновение холодной стали успокоило Раймона — было в этом что-то верное, надежное, понятное…
Они вошли в темную переднюю, Раймон повесил плащ на вешалку, поставил чемодан. Витая дубовая лестница вела на второй этаж.
— Анри! — негромко позвала женщина. — Жозеф приехал.
Вверху скрипнули рассохшиеся половицы, послышались торопливые шаги. Луиза вытянулась и замерла, неподвижно глядя на лестницу. В смутном свете лицо ее казалось неживым. Раймон опять почувствовал неприятный холодок под сердцем и рассердился на себя.
Профессор Лоран быстро сбежал по лестнице. Раймон еле удержал восклицание испуга и удивления. Он видел фотографию Анри Лорана в газете; он знал, что профессору сейчас сорок четыре года. Перед ним стоял изможденный старик. Седые всклокоченные волосы, дергающееся лицо, невидящие глаза фанатика в красных припухших веках… «Что это с ним?»
Профессор Лоран не поздоровался. Голос у него был высокий, резковатый.
— Жаль, что вы не приехали раньше. У меня уже есть помощник. Я договорился.
— Но, Анри… — дрожащим голосом сказала Луиза. — Ведь Жозеф приехал по вашему приглашению.
— Да, я знаю. Очень сожалею. Оплати расходы.
Он повернулся и легко взбежал наверх. Луиза кинулась вслед за ним. Раймон стоял, не зная, что делать.
— Анри, умоляю вас, — говорила Луиза. — Я боюсь, я не могу одна. Я и за вас боюсь… Анри…
Высокий голос профессора раздраженно произнес:
— Я же сказал: есть помощник. Специалист. Твой племянник ни черта не смыслит. И я его не знаю.
— Но, Анри… Я боюсь… я не могу больше…
— Перестань! Глупо наконец. Пусть он переночует здесь. Мой помощник придет завтра утром. Накорми, устрой, дай денег. Только смотри… — Голос понизился до шепота.
Луиза спустилась вниз. Глаза ее были полны слез.
— Идемте, — прерывистым шепотом сказала она. — Это все так неожиданно…
Она привела Раймона в маленькую комнату с окном в сад. В комнате было прохладно, чуть темновато, но довольно уютно. На столике у кровати стояла вазочка с увядшими фиалками.
— Это еще Нанон поставила. Она не захотела остаться ни одного дня после того… — Луиза подошла вплотную к Раймону. — Что делать? Мой план сорвался. Где и когда Анри мог найти помощника? Он ведь никуда не выходит.
— Наверное, он заподозрил что-то и хочет от меня отделаться, — сказал Раймон.
— Не знаю. Но Анри не стал бы лгать. Я уходила и недавно вернулась. За это время что-то случилось.
— Что же делать? — спросил Раймон.
Ему было досадно, так досадно, что страх исчез. Такая потрясающая сенсация ускользала из-под носа!
— Не знаю. Просто не знаю. — В голосе Луизы звучала безнадежность.
— Хорошо. Ночь мне разрешили тут провести. Утром я заболею и не смогу уехать. А там посмотрим.
— Ничего не выйдет. Анри не поверит.
— Посмотрим. Я не могу так легко отступить.
— Не знаю, что делать, — повторила Луиза. — Идемте обедать.
В столовой было полутемно — ее окна почти упирались в высокую каменную стену, обвитую плющом. Резные дубовые панели, потемневшие от времени, тяжелые балки потолка придавали комнате еще более мрачный вид; впрочем, и все комнаты, которые успел повидать Раймон, выглядели мрачно. «Веселый домик выбрал себе профессор, нечего сказать! — подумал Раймон. — Наверху, наверное, посветлее, но все же…»
Обедали они вдвоем: Луиза пояснила, что профессор обычно ест у себя наверху. В глазах у нее по-прежнему был страх. Раймон злился и напряженно обдумывал, как остаться здесь. Он был уверен, что никакой помощник завтра не придет.
— А в чем, собственно, надо помогать профессору? — спросил он.
— Очень во многом. Приносить книги из библиотеки. Доставать всякие химикалии и приборы. Прибирать наверху. Наверное, помогать при опытах. И… конечно, охранять Анри…
— От чего же? — нетерпеливо спросил Раймон.
— От… нет, это нельзя рассказывать… если вы будете наверху, вы сами увидите, а рассказывать невозможно, да и не к чему… — Она вдруг поглядела в глаза Раймону своим трагическим, безнадежным взглядом. — Вы должны радоваться, что моя затея не удалась… поверьте мне! Я сейчас как-то особенно ясно поняла, что не имею права подвергать человека такой опасности…
— А вы сами? Разве вам эта опасность не угрожает?
— Я — другое дело. Я не могу уйти и бросить Анри. Это моя судьба.
— Вы не должны так говорить, — сказал Раймон. — При чем тут судьба? Но я все равно не уйду отсюда. Я обещал шефу, что буду охранять вас.
Луиза устало пожала плечами:
— Что же вы можете сделать? Я вам очень благодарна, но…
— А я бы не пошел! — решительно заявил Роже. — Подумаешь: месяц без работы посидел — и уже согласился в омут головой лезть.
— Мне же интересно, пойми ты! — возразил Альбер. — В этом была вся моя жизнь… еще так недавно…
Они сидели на набережной Пасси и дожевывали бутерброды с сыром. У Лебрена их неплохо накормили, а эти бутерброды толстуха кухарка сунула Роже в карман, — «чтобы бедному мальчику было чем поужинать». Но не успели они пройти сотню шагов, как почувствовали, что опять голодны. Тогда Роже сказал, что глупо таскать бутерброды в кармане и глотать слюнки, раз у них есть деньги на ужин и ночлег, а завтра Лебрен велел опять прийти с самого утра.
Парапет набережной уже просох и даже нагрелся — солнце светило вовсю, дождя как не бывало. В воде плыли легкие белые облака, пронизанные светом, листва деревьев стала зеленей и гуще. Роже сбросил башмаки и вытянулся на теплых плитах.
— Я вот чего не пойму: когда ты успел поговорить с этим своим гением? — спросил он, ковыряя спичкой в зубах.
— Кухарка попросила меня сбегать за перцем и уксусом. Ты в это время был в погребе.
— Ну и что же? Ты сам к нему подошел?
— Нет… или, может быть, да… Я не знаю, как это получилось. Я шел мимо его дома и вдруг увидел лицо… вернее, глаза… Он стоял у калитки, прижавшись лицом к прутьям. Вот так… и держался обеими руками за калитку…
Роже сплюнул.
— Это — как арестанты в тюрьмах, — сказал он. — Они вот так смотрят в окна. Влезут на подоконник и смотрят сквозь решетку. Я сколько раз видел.
— Я его не узнал сначала. Он очень изменился. Очень. По-моему, он тяжело болен. Но он меня сам окликнул. Я даже не думал, что он меня помнит.
— Если тебе это польстило, ты олух, — проворчал Роже. — Твою рыжую шевелюру и очки всякий за милю узнает.
— Профессор Лоран — это не всякий. Такие люди рождаются раз в столетие.
— А ты считал? Ладно, я верю, не злись. Так что же он?
— Ну, он спросил, как я живу, и так далее. А потом сказал, что вполне полагается на меня, потому что хорошо помнит меня по тем временам… по работе на кафедре… и что я мог бы ему помочь. И предупредил, что это очень опасно.
— Да в чем опасность-то? Взрывы у него, что ли, бывают?
— Взрывы? Не думаю… Еще он сказал, что берет с меня слово — молчать, что бы ни случилось, и не вмешиваться, а только выполнять его поручения.
— Это дело, по-моему, плохо пахнет, вот что! — Роже сел и свесил ноги через парапет. — Опасность, тайны какие-то, молчи как убитый. Что он — фальшивомонетчик, что ли?
Альбер молчал.
— А насчет платы ты с ним уговорился? — спросил Роже.
— Нет… я об этом не подумал…
— Вот, пожалуйста! Гениям, конечно, не до этого.
— Он сказал, что ночевать придется у него. И работать день и ночь.
— И ты согласился?! — Роже побагровел от возмущения. — Нет, посмотрите на этого олуха!
— Можно подумать, что у меня есть выбор, — сказал Альбер.
— По сравнению с такой штукой? Конечно, есть! Разбей первую попавшуюся витрину и сядь в тюрьму. Можешь мне поверить — это безопасней, чем твоя затея.
— Послушай, Роже, — терпеливо сказал Альбер. — В тюрьме сидеть я не хочу. А нейрофизиология — это моя профессия. И я ее люблю. Все эти годы я мечтал, что найду работу по специальности. А тут еще — такой руководитель, как профессор Лоран.
— Хорошо. Ты мне все же объясни: какое отношение к науке имеют все эти разговоры об опасности и тайне? Я ведь тоже не сегодня на свет родился!
— Этого я не знаю. Послушай, Роже! — Альбер положил свои длинные худые пальцы на смуглую волосатую руку моряка. — Давай уговоримся так. Завтра у Лебрена не много работы, ты справишься один. Если я не успею забежать к Лебрену до того, как ты освободишься, — жди меня на площади Шопена, ладно? Я хоть на минутку да появлюсь. Идет?
— Идет, — угрюмо сказал Роже. — Не нравится мне вся эта история, говорю тебе.
— Ну, я посмотрю, что там такое, — примирительно проговорил Альбер. — А тогда решим, как быть.
Роже снова лег на спину и закрыл глаза. Альбер сидел, разомлев от тепла, от праздничного сверкания Сены, от блаженного ощущения сытости. Мимо проплыла баржа; загорелая черноволосая девушка босиком ходила по палубе, развешивая белье, и что-то напевала низким приятным голосом. Колеблющиеся отсветы водяной зыби пробегали по борту баржи, смуглые крепкие ноги девушки ступали легко и уверенно по чистым доскам палубы, разноцветное белье пестрело на веревках, окно каюты было оплетено душистым горошком, и все это было так мирно и спокойно, что Альбер следил за баржей, пока она не нырнула в тень под мостом Пасси.
Не хотелось думать о том, что ждет его завтра в доме профессора Лорана. Не хотелось думать ни о чем вообще. Только сидеть на нагретых камнях, закрыв глаза, видеть теплый красный свет, проникающий сквозь веки, и слышать легкие равномерные всплески воды… Больше ничего…
…Раймон сидел в своей комнате и читал «Восстание ангелов». Читал он невнимательно: Анатоль Франс ему никогда особенно не нравился, да и не до чтения было. Раймон прислушивался к каждому звуку в доме: вот тихие, еле слышные шаги Луизы, вот она открыла какую-то дверцу, — должно быть, шкафа или буфета… поворот ключа и легкий скрип… Наверху — шаги… Неужели это профессор так тяжело ступает? По лестнице он бежал, как юноша. Вот теперь — легкие, быстрые шаги… Наверное, что-нибудь перетаскивал. Черт возьми, хоть бы одним глазком взглянуть, что у него там делается, наверху!
Уже темнело. Свет зажигать не хотелось, и Раймон отложил книжку. Что же делать? Пойти позвонить шефу? Нет, не стоит. Нельзя начинать с жалоб на неудачу. Да и уходить отсюда опасно: профессор, чего доброго, не впустит обратно. Посмотрим, что будет утром.
В дверь тихо постучали: Луиза приглашала ужинать. Раймон с удовольствием глотал рагу, хоть оно было приготовлено не бог весть как. Луиза почти ничего не ела и с несмелой бледной улыбкой смотрела на Раймона через стол. Она выглядела спокойней, чем днем, и даже немного принарядилась: изящная белая блузка, воротник заколот бирюзовой брошью, волосы хорошо уложены. «Да она, в сущности, прехорошенькая, бедняжка, — подумал Раймон, потихоньку разглядывая ее. — Ей бы вырваться из этого веселого местечка, да месяц-два пожить где-нибудь у моря. Право, чудесные волосы, фигурка, словно у девочки-школьницы…» Он не замечал, что уже открыто смотрит на Луизу, не сводя глаз.
— О чем вы думаете? — нервно передернув плечами, спросила она.
— О вас, — откровенно сказал Раймон. — Это ужасно, что вы ведете такую жизнь.
Луиза опустила глаза.
— Я налью вам чаю, — тихо сказала она и вдруг замерла, прислушиваясь.
Сверху доносился частый стук пишущей машинки. Невероятно частый, сливавшийся в сплошную дробь. То и дело звенели звоночки сигналов и двигалась каретка. «Каждые полсекунды — строка, вот черт!» — подумал Раймон. Призрачное оживление уже сошло с лица Луизы: это опять была застывшая маска страха.