— Такая любовь не может быть прочной, — доктринерским тоном заявил Мишель. — В вей нет подлинной основы.
Роже все-таки не выдержал.
— Послушай, приятель, — заговорил он. — Вот я, например, не был женат и детей у меня нет. Что ж, по-твоему, я никогда не любил?
— Наверное, нет, — сказал Мишель. — Это называется: случайные связи. Я читал.
— Читал! Вот если б ты сам… — язвительно начал Роже, но осекся.
— У меня отсутствует пол. Я, в сущности, только мозг, — все так же спокойно ответил Мишель. — Но разумом я все понимаю.
— Ну хорошо, — сказал Раймон. — Если вы все понимаете… Вот, например, профессор Лоран и его жена — ведь у них нет детей, однако… — Он замолчал: пример был явно неудачен и даже бестактен.
— А они и не любят друг друга, — бесстрастно констатировал Мишель. — Профессор вообще не может любить. Он тоже — прежде всего мозг.
— Вот это да! — восхитился Роже. — Метко сказано! У тебя, приятель, я вижу, котелок неплохо варит!
— Котелок? — недоуменно переспросил Мишель.
— Это морской язык. Роже — моряк, — пояснил Раймон. — Он хочет сказать, что вы очень интересно рассуждаете.
— Тогда почему же вы со мной не соглашаетесь? — спросил Мишель.
— Жизнь гораздо сложнее, чем вам представляется, — осторожно сказал Раймон.
— Это, наверное, кажущаяся сложность… — начал Мишель.
Его слова прервал грохот. Франсуа вскочил, опрокинув стул и стол. Он стоял, угрожающе пригнувшись, и монотонно мотал головой, как медведь. Лицо его побурело. Мишель схватил шприц.
— Постарайтесь схватить его сзади и держать, — шепнул он. — Главное — поплотнее перехватите трубку у горла.
Роже и Раймон попробовали обойти Франсуа с тыла, но он медленным угрожающим движением повернулся спиной к стене.
— А ну-ка! — Роже вдруг кинулся ему под ноги и перебросил грузную тушу через себя. — Хватай его!
Раймон уже сидел верхом на Франсуа и крепко сжимал упругую трубку, отходящую от его короткой, могучей шеи. Франсуа хрипел. Мишель осторожно приблизился и ткнул иглу шприца в трубку у самой шеи. Франсуа откинул голову набок, тело его обмякло, глаза закрылись.
— Вы сможете отнести его?.. Вот туда… — голос Мишеля вдруг прервался.
— Заставьте меня… проглотить…
Он широко раскрыл рот, руки и ноги его беспорядочно задергались, словно в нелепом танце, изо рта вырвался-высокий вибрирующий вопль. Раймон схватил со столика заранее приготовленную таблетку.
— Глотай! — резко приказал он. — Глотай! — Он стиснул горячую дрожащую руку Мишеля, преодолевая инстинктивный страх и отвращение, сунул в дергающийся, раскрытый рот таблетку.
Мишель судорожным усилием глотнул. Он стиснул кулаки, прижал руки к груди, словно удерживая крик. Через несколько секунд он начал дышать ровнее, напряжение заметно схлынуло. Он устало опустился на стул, закрыл глаза.
— Это — действие стимуляторов… — бормотал он. — Пока оно плохо поддается учету…
Роже неопределенно хмыкнул, во все глаза глядя на него.
— Что делать с этим? — Он кивком указал на Франсуа.
Мишель вскочил. Он, по-видимому, совсем оправился.
— Франсуа нужно отнести на кушетку в угол, — деловым тоном сказал он. — Меня беспокоит другое… — Он заглянул за ширму. — Что это значит, Поль?
За ширмой молчали. Раймон и Роже подошли к Мишелю. Поль лежал с закатившимися глазами и открытым ртом, Пьер стоял над ним, нелепо расставив короткие темные руки.
— Что он сделал, Пьер? — спросил Мишель. — Покажи, что он сделал!
Пьер растерянно задвигал руками и круглым бесформенным ртом, показывая, что Поль проглотил что-то… один… два… три… четыре… пять…
— Т-24? Да? То, от чего спят?
Пьер закивал головой.
— Плохо! Пять таблеток! — Мишель задумался на секунду. — Так!
Он кинулся к шкафчику, висевшему на стене.
— Замок испорчен. Недаром я все время наблюдал за Полем! Я знал, что он опасен! — Мишель достал пробирку с красноватым кристаллическим порошком и две ампулы с желтой маслянистой жидкостью, приготовил смесь, наполнил шприц. — Пьер, накладывай жгут!
Пьер с неожиданной ловкостью перетянул безвольно висящую руку Поля резиновым жгутом. Мишель ввел шприц в вену у сгиба локтя. Поль не шевелился, из-под приоткрытых век все так же мертвенно голубели белки.
— Теперь надо теплой воды, — сказал Мишель, извлекая шприц. — Сделаем ему промывание желудка.
— Я принесу снизу, — вызвался Роже.
— Что, собственно, случилось? — спросил Раймон.
Мишель взял Поля за руку:
— Пульс очень плохой… Это называется самоубийство. Поль хотел умереть.
— Но почему?
— Не знаю. Это глупо… Нет, пульс улучшается. По-видимому, удастся его спасти…
После промывания желудка Поль продолжал лежать все так же неподвижно и безвольно, но лицо его несколько изменилось: глаза закрылись, губы сомкнулись, он выглядел спящим.
— Пульс все еще очень слабый, — сказал Мишель. — Сейчас я ему впрысну камфару. Пьер, объясни, зачем Поль глотал Т-24?
Пьер несвязно жестикулировал и мычал. Мишель внимательно слушал.
— Пьер не может говорить как люди, — объяснил он. — На него не хватило материалов. Но я его понимаю. Он говорит, что Полю все время было очень больно, он устал. И он не хотел, чтоб профессор его переделывал. Он» не хотел расставаться с Пьером. Говорил, что он любит Пьера.
Пьер усиленно закивал головой, тыча себя рукой в грудь.
— Что тут — инстинкт размножения или сходство характеров? — съязвил Раймон.
— Просто нелепость, — ответил спокойно Мишель. — Поль — неудачная модель, вот и все. На нем нельзя было проводить опыты с гормонами. Его действительно нужно переделать. Теперь профессор со мной согласится…
Пьер издал глухое злобное рычание и вдруг вцепился в горло Мишелю. Раймон и Роже еле оттащили его. Мишель потер горло и задумчиво посмотрел на Пьера, яростно бившегося в руках людей.
— Подержите его еще минуту, — сказал он и пошел за шприцем.
Пьера уложили на кушетку неподалеку от Поля. Мишель недоумевающе посмотрел на Раймона и Роже:
— Что с ними делается, не понимаю. Почему у всех сразу разладились тормозящие центры? Нельзя же все объяснить действием гормонных стимуляторов.
— Послушайте, Мишель, — сказал Раймон. — Вам не кажется, что дело тут не в каких-то центрах и стимуляторах? Просто они действуют как люди…
— Как люди? Не понимаю…
— А я вот понимаю! — заявил Роже. — Посиди я тут с недельку, да еще без всякой надежды выйти на волю, да еще ожидая, что меня переделают… Боже мой, я бы тут всю вашу лабораторию к черту разнес!
Мишель удивленно посмотрел на него.
— Нет, правда, — сказал Раймон. — Франсуа надоедает делать бесконечные расчеты, Поль измучен постоянной болью и слабостью, а к тому же не хочет разлучаться с Пьером…
— Но ведь если б не я, он бы никогда больше не увидел Пьера! Это нелогично! — запротестовал Мишель. — И, наконец, Пьер…
— А Пьер мстил вам за своего друга…
— Мстил? За друга? — недоумевающе повторил Мишель. — Не понимаю.
— Чего ж тут не понимать? — рассердился Роже. — Человек ты или не человек?
— Я думаю, что я не человек, — спокойно сказал Мишель. — Я только мозг.
Раймон и Роже молча переглянулись.
Когда поезд метро подходил к станции Распайль, Альбер поднялся.
— Выйдем на следующей станции, — сказал профессор Лоран, не глядя на Альбера.
С площади Данфер-Рошеро они свернули в лабиринт узких, кривых улочек. Альбер недоумевал — они шли вовсе не к лаборатории Шамфора, но не решался спросить.
— Здесь посидим, — сказал профессор, указывая на маленький скверик. — Я должен вам кое-что сказать.
Они сели на скамейку под старым платаном. На другой скамейке, поодаль, старуха вязала носок; у ног ее лежал, высунув язык, толстый бульдог. В скверике, с двух сторон окруженном почерневшими брандмауэрами, было прохладно и тихо. В доме на противоположной стороне улицы кто-то разучивал гаммы.
— Вы уже знакомы с результатами моих опытов, — без предисловия начал профессор Лоран. — Какое бы впечатление ни производили эти результаты на вас или на кого-нибудь другого, я должен сказать: это далеко не то, о чем я мечтал вначале. Но я ничего не мог поделать — один, почти без помощи. Вы видите, во что я превратился за те пять лет, что мы с вами не виделись… Вы думаете — это перенапряжение? Конечно… Но я боюсь, что больше всего тут подействовал Сиаль-5. Вот он. — Профессор достал из кармана прозрачную трубочку с желтыми крупинками. — Сиаль — это наши инициалы, Сент-Ив и Анри Лоран, мы его нашли для опытов, а потом стали применять для себя. Чудодейственное средство, моментально снимает усталость, заменяет сон, обостряет мысль… быстро становится необходимым при таком образе жизни, какой я веду все эти годы, — и тогда начинает разрушать организм. Признаться, я понял все это слишком поздно… Да если б и раньше понял, что изменилось бы? Я иначе не мог, не получалось. Пока был Сент-Ив… Да, вот о Сент-Иве я и хотел вам рассказать, тем более что Шамфор тоже заговорил о нем.
Профессор Лоран откинул голову на спинку скамейки, закрыл глаза. Лицо его было бескровным, серым, как у мертвеца.
— Вам плохо, профессор? — встревожился Альбер.
— Нет. Просто голова кружится от свежего воздуха. Я уж и не помню, когда выходил на улицу. Если б не Сиаль-5, я бы, наверное, свалился, едва выйдя за калитку…
Большой полосатый кот в белых чулках важно прошел по аллее, зашипел на равнодушно лежащего бульдога и, перепрыгнув через низкую изгородь, уселся на газоне. Из окна на втором этаже высунулась растрепанная светловолосая женщина и звонко закричала: «Жанна! Жанна! Твой Жером опять пьяный идет!»
— Сент-Ив был самым молодым среди нас, — опять заговорил профессор Лоран. — Ему не было и двадцати восьми лет, когда он погиб. Самый жизнерадостный, самый разносторонний, его все интересовало. Он был кибернетик, нейрокибернетик, работал вместе с Шамфором, Шамфор его очень любил… да и все его любили, и все считают, что я завлек его на ложный путь и погубил… Шамфор мне так и не простил смерти Сент-Ива. Впрочем, разве я себе это простил? Ведь Мишель недаром подметил у меня чувство вины по отношению к Сент-Иву… Конечно, если б не я, Сент-Ив не увлекся бы до такой степени нейрофизиологией, не взялся бы за такие сложные и рискованные опыты… Мы работали очень много, потому что, кроме опытов, проводившихся всей группой, начали ставить свои… Они все больше усложнялись, мы начали прятаться, работать по ночам… потом завели отдельную лабораторию, потихоньку от остальных товарищей… Она была неподалеку отсюда, на улице Бенар… Но Сент-Ив для всего находил время. Я тогда сердился, считал, что он разбрасывается… Нет, это все ни к чему рассказывать, да и некогда сейчас. — Профессор Лоран выпрямился и вздохнул. — Я хочу сказать, что Сент-Ива убил вот этот самый Мишель… то есть не такой, каким вы его сейчас видели, а его мозг, заключенный в гораздо менее совершенную оболочку. Теперешнюю оболочку Шамфор уже приготовил, мы должны были проделать пересадку. Тогда это был мозг в питательной среде, сканирующий механизм, подсоединенный к нему, чтоб обеспечить зрение, и довольно примитивные преобразователи для усиления биотоков, двигающих конечностями. Двигался он совершенно хаотично, еле научился ходить, держать книгу и перелистывать страницы. Но читал и запоминал он и тогда прекрасно. Даже не знаю, почему я так удивился, когда он заговорил о Сент-Иве. Просто мне некогда было проверить как следует его знания того периода. А они, по-видимому, полностью сохранились в его памяти. Правда, он тогда не мог говорить, только писал. Поэтому мы многого в нем не учитывали.
— Почему же он убил Сент-Ива? — спросил Альбер, невольно поежившись. — Ведь он и сейчас, кажется, лишен эмоций.
— Да он вовсе не хотел его убивать! Это было какое-то нелепое, неожиданное двигательное возбуждение, с выключением тормозящих центров. Вы же слышали: он сам сказал. Видите ли, даже электронное устройство, имитирующее мозг, не вполне подчиняется контролю. Чем оно сложнее, тем чаще бывают всякие случайности, неожиданности, отклонения от нормы. А здесь речь идет о живом белке, о бесконечно сложных клетках мозга. От того, что этот мозг выращен искусственным путем, ничто не становится проще. Наоборот, еще труднее предугадать, будет ли он развиваться нормально в таких необычных условиях, можно ли в самом деле добиться высокой специализации каких-либо функций, так или иначе сочетая элементы питательной среды.
— А Мишель тоже специализирован?
— Мы старались развить у него в первую очередь память и выносливость. Многого удалось добиться, хотя действовали мы, в сущности, на ощупь. Ведь об устройстве человеческого мозга известно невероятно мало. Мы только ищем, предполагаем, спорим. Мы выяснили, где сосредоточена память у осьминога. А где она у человека, мы не знаем.
Альбер жадно слушал. Он успел многое забыть с тех пор… да и не удивительно, такие трудные были годы, так далека была его жизнь от лекций, от шумных споров Латинского квартала…
— По-видимому, память рассредоточена по миллионам клеток мозга. Каждое событие запечатлевается не в одной клетке, а во множестве… Ну, впрочем, я не об этом хотел… — Профессор Лоран вдруг поднялся со скамейки. — Идемте, я боюсь надолго оставлять лабораторию.
Они прошли квартал по узкой, мрачноватой улице, завернули за угол.
— Вот… это было здесь… — сказал профессор Лоран, кивком головы указывая на темно-серый, с ржавыми подтеками дом. — Здесь была наша лаборатория. И здесь погиб Сент-Ив. Мишель пытался выпрыгнуть из окна, Сент-Ив его удерживал… и сам упал с третьего этажа.
Он ускорил шаги. Альбер поспешил за ним, невольно оглядываясь на мрачный дом.
— Он сразу умер… — пробормотал профессор Лоран. — Когда я сбежал вниз, он хрипел… он уже не узнал меня…
Секретарша сказала, что мсье Шамфор просит их войти. Они вошли. Шамфор стоял у окна.
— Я не пойму, Лоран, чего вы добиваетесь, — сказал он, не здороваясь. — Я же объяснил этому молодому человеку, что не имею возможности далее помогать вам.
— Почему же вы не имеете возможности? — устало спросил профессор-и сел, не ожидая приглашения.
Шамфор впервые посмотрел на него — до тех пор он стоял вполоборота к посетителям и не поднимал глаз. Его мохнатые черные брови взлетели к полуседым курчавым волосам, толстые негритянские губы раскрылись.
— Да что это с вами, Лоран! — с ужасом сказал он. — Вы черт знает на что похожи! Больны вы, что ли?
— Нет, просто устал. И потом — Сиаль-5. Вы же знаете… — Профессор Лоран криво усмехнулся.
— Черт знает что! — повторил Шамфор растерянно. Он уселся рядом с профессором, кивком указал Альберу на стул. — Так-так! Вот она, эта ваша штука в действии. Помните, как вы ликовали тогда: «Сиаль-5 помогает обгонять время! Он помогает красть время у самого себя, вот что». Есть предел физиологической выносливости организма, я ведь вам говорил.
— Я слыхал. Нет предела только для ваших полупроводников.
— Конечно. На то они и полупроводники, — не то насмешливо, не то грустно отозвался Шамфор. — Ладно, я сдаюсь, вы добили меня своим видом. Выкладывайте, что вам нужно от моих полупроводников и пластмасс.
Он слушал, и толстые губы его кривились в презрительной и жалостливой усмешке.
— Ну к чему это все, Лоран? — сказал он наконец. — Я сделаю, конечно, мне это не так уж трудно. Почти все может сойти за заказ для клиники, ну, а остальное я как-нибудь тоже объясню своим ребятам… Ох, и надоели мне эти ваши тайны! Но скажите: чего вы хотите добиться? Вам мало Сент-Ива, хочется и самому вслед за ним? Вы видите: я даже сердиться на вас перестал, уж слишком меня пугает то, что вы делаете с собой. Сколько вы еще рассчитываете протянуть в таких нечеловеческих условиях? И во имя чего?
Профессор Лоран молчал, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.
— Я в самом деле очень устал, Шамфор, — тихо сказал он наконец. — Я и сам не знаю, долго ли протяну. Но если я брошу дело, не докончив, то мне прямая дорога либо в Сену, либо в психиатрическую клинику. Я этого наверняка не выдержу. Да и как бросить? Вы не вполне представляете себе, в каком положении у меня дела… — Он опять помолчал. — Я обычно чувствую себя лучше — очевидно, резкая перемена обстановки… свежий воздух… Я ведь больше года сидел взаперти, даже в сад боялся выйти…
— Сделать вам укол? — спросил Шамфор.
Профессор Лоран отрицательно покачал головой:
— Нет, просто придется принять добавочную дозу…
Он достал из стеклянной трубочки желтую крупинку, проглотил ее и опять откинул голову на спинку кресла. Через минуту-две лицо его оживилось, глаза заблестели.
— Вот вам Сиаль-5 в действии, — заметил он с иронической усмешкой. — Опыт, как в лаборатории.
Шамфор шумно вздохнул:
— Повторяю, мне хотелось бы знать, чем и когда кончится вся эта занимательная история. Чего вы рассчитываете добиться в ближайшее время?
— Демонстрации, — сказал профессор Лоран. — Мишель, в сущности, почти готов для демонстрации. Но хотелось бы еще подготовить, по крайней мере, Франсуа. Одного мало. Специалистам можно показать и Пьера, и Поля. Они оценят. Но для широкой аудитории Пьер и Поль не подходят. А одного Мишеля
— мало. Поэтому я и просил вас сделать Франсуа лицо. Только индивидуальное. У Мишеля слишком правильные черты, а это производит неестественное впечатление. Я сам этого не замечал, но вот Дюкло говорит… да и другие тоже…
— Ах, у вас большой штат? — живо заинтересовался Шамфор. — Вы все-таки решились?
— У меня три помощника. Со вчерашнего дня, — неохотно ответил Лоран. — Да, так вот, Франсуа нужно было бы что-то простое, волевое, может быть, грубоватое… как бы вам объяснить? И не белое лицо, а смуглое или слегка красноватое. Я бы и Мишелю переделал лицо, да боюсь его травмировать: он слишком нужен мне…
Шамфор думал, смешно оттопырив толстые губы.
— А если б я с вами пошел, Лоран? — вдруг сказал он. — В вашу лабораторию? На месте било бы легче сообразить, что и как вам сделать.
— Это самое лучшее, что можно придумать! — Лоран встал, подошел к Шамфору, поглядел ему в глаза. — Мне кажется, что я возвращаюсь в прошлое…
Шамфор отвел глаза. Лицо его, только что сиявшее оживлением, помрачнело.
— Прошлого не вернешь, — сказал он. — Не вернешь ни жизни Сент-Иву, ни здоровья вам… Ну ладно, показывайте мне свою чертовщину.
На улице Лоран вдруг забеспокоился и настоял на том, чтобы взять такси.
— Меня слишком долго не было в лаборатории, — сказал он. — А Жозеф и Леруа — новички.
— Удачно я вас привел, Шамфор, нечего сказать! — Профессор Лоран устало провел рукой по лбу и повернулся к Мишелю. — Ты же за ним наблюдал. Как ты мог допустить это?
— Я ожидал совсем другого, — сказал Мишель. — Я убрал от него все опасные предметы. Я думал, он нападет на нас. А этого я не мог предусмотреть… это слишком нелепо.
— Вот как! — вмешался Шамфор. — Ты, значит, считаешь, что самоубийство нелепо, а убийство — нет?
— Убийство тоже нелепо, — спокойно пояснил Мишель. — Полю нет никакого смысла убивать меня или профессора. Но у Поля есть представление, что мы его ненавидим. Кроме того, у него, как и у всех нас, бывают опасные вспышки двигательного возбуждения.
Шамфор не отрываясь глядел на него.
— Как у всех, сказал ты? — переспросил он. — Значит, у тебя тоже?
— Да. Сейчас — менее сильно. Но вы же помните, как было с Сент-Ивом, — неожиданно ответил Мишель своим ровным голосом.
Шамфор вскочил. Его смуглое скуластое лицо посерело. Профессор Лоран прикусил губы.
— Я вас не успел предупредить, Шамфор, — сказал он очень тихо. — Я сам лишь недавно обнаружил, что Мишель помнит Сент-Ива. Оказывается, он и вас помнит.
— Конечно, я помню вас, Шамфор. — Блестящие синие глаза Мишеля внимательно вглядывались в лицо Шамфора. — Вы мало изменились за эти три года. Это интересно. Значит, не все люди меняются так быстро, как профессор Лоран. Я так и предполагал, но хотел проверить это на опыте. Это правильное суждение?
— Разве ты умеешь рассуждать неправильно? — принужденно улыбаясь, сказал профессор Лоран. — Перед вами, Шамфор, образчик несокрушимой логики.
— Ваш первый ученик? — Шамфор усмехнулся. — Д-да, любопытно… А не хотите ли в таком случае познакомиться с моим первым учеником? Насколько я понимаю, у вас в ближайшие часы будет все спокойно. Вот и пойдемте.
— Хорошо. — Профессор Лоран еще раз проверил пульс у Поля, потом встал.
— Мы можем пойти. Дюкло, вы с нами. А вас обоих я прошу подежурить здесь. Как здоровье Луизы?
— Ей лучше, — тихо отрапортовал Роже, выдвигаясь вперед, хотя профессор обращался к Раймону. — Она выпила чашку бульона, съела котлетку. Но ей нужен полный покой. Пускай лежит.
— Вы, я вижу, настоящий клад, Леруа. — Профессор Лоран слегка усмехнулся. — Значит, Луиза у себя? Тогда я на минутку загляну к ней, а потом мы пойдем.
— Ладно, я пока посмотрю вашего Франсуа, — сказал Шамфор.
— Мишель вам все объяснит, — кинул профессор Лоран с порога.
— Вот как? — Шамфор покосился на Мишеля. — Ну что ж, объясняй.
Они пошли к Франсуа, неподвижно лежащему на кушетке. Раймон, подумав, направился вслед за ними. Альбер и Роже посмотрели друг на друга.
— Ну, как дела, дружище? — спросил Альбер. — Не сердишься на меня?
— Брось об этом говорить! Решено — я тут, что бы ни было. Без Роже Леруа эти молодчики вас прикончат в два счета, поверь мне. Я нарочно присмотрел себе диван внизу у лестницы — если начнется у вас тут заваруха, я сразу услышу и прибегу. А уж вы с Жозефом тут спать будете. В обнимку с этими красавчиками! — Он подмигнул. — Ох, и веселенькая история! Посмотрел бы ты, как я этого самого Франсуа на пол бабахнул. А сильный, черт! Куда там его еще джиу-джитсу учить, он и так быку шею скрутит.
Он внимательно разглядывал Мишеля, который с очень деловым видом что-то объяснял Шамфору.
— Ты все же выбери часок и объясни мне как следует, что означает вся эта штука. — Роже повел рукой по лаборатории. — Как это делается и для чего. Ладно?
— Присоединяюсь к этой просьбе, — сказал Раймон, подходя. — Я, признаться, ровно ничего не понимаю, что здесь творится. А ведь надо же хоть немного разобраться.
— Ребята, дайте мне самому хоть немного разобраться! — взмолился Альбер. — Я уже основательно позабыл даже то, чему нас учили на медицинском факультете. А здесь кто хочешь станет в тупик. Ничего подобного в мире нет, поймите.
— Расскажи хоть что-нибудь, — настаивал Роже. — Все равно ты понимаешь больше нас в этом деле.
— Ладно, объясню, как только будет подходящая минутка, — пообещал Альбер, вздыхая.
Вернулся профессор Лоран.
— Я все понял и усвоил, — сказал Шамфор. — Сделаю в ближайшие дни. Но вот Мишель считает, что эта операция очень опасна.
— Да, я не знал, что вы хотите переделывать ему лицо, — сказал Мишель.
— Франсуа нужно либо переделывать мозг оперативным путем, либо попробовать другие сочетания гормонов и лекарственных смесей. А в теперешнем его состоянии всякая другая операция может совершенно вывести его из равновесия. Наркоз, физическая травма, потеря крови, процесс приживления…
— Ты помнишь это по себе? — быстро спросил профессор Лоран. — Да, конечно. Но ведь с тех пор нам кое-чего удалось добиться. Вот посмотри: Франсуа вчера рассек мне лоб, и я тут же смочил рану Бисти-3. Боль и кровотечение прекратились почти сразу, а заживление идет блестяще…
Раймон поглядел на тонкую красноватую линяю, пересекающую лоб профессора. Так это все, что осталось, от вчерашнего зияющего разреза?
— Наркоз можно сделать местный, боли не будет… — продолжал профессор.
— Франсуа не сможет сказать, больно ли ему. Ему будет, может быть, очень больно или вообще плохо, а мы примем это за ярость или двигательное возбуждение. Это очень опасно. Я сам плохо понимаю Франсуа, даже когда он в нормальном состоянии. И зачем вам готовить для демонстрации Франсуа, если он не умеет говорить? Вы же сами считали, что это произведет отрицательное впечатление.
— Хорошо, но что же мне делать, по-твоему? — серьезно спросил профессор Лоран. — Готовить Поля?
— Поль тоже не годится, совсем не годится. Неизвестно к тому же, каким он проснется, как все это на него повлияло… Нет, лучше демонстрировать меня одного. Если мне станет плохо, можно пустить в ход Т-21. А может быть, все обойдется спокойно. У меня пока что было только два приступа… если не считать того, первого периода.
— Возможно, ты прав, — неуверенно произнес профессор Лоран. — Но мне кажется, что Франсуа можно как следует подготовить к операции… ну, скажем, за неделю. Наконец, можно рискнуть заодно проделать и операцию на мозге. Это ведь, в сущности, не так сложно, то, что я решусь с ним делать…
— Вы боитесь погубить математические способности Франсуа, а рискуете погубить себя и все свое дело, — бесстрастно сказал Мишель, словно констатируя факт, а не споря. — Между тем Франсуа, если его привести в порядок, может быть в высшей степени интересен для демонстрации, даже если он утратит свой необыкновенный математический талант. Лучше бы взамен научить его говорить. Он ведь умен — Франсуа, и ему очень мешает немота. Мы с ним два дня тому назад переписывались по этому поводу целый час. Вы спали и не знаете. Могу показать вам записи.
Роже все-таки не выдержал.
— Послушай, приятель, — заговорил он. — Вот я, например, не был женат и детей у меня нет. Что ж, по-твоему, я никогда не любил?
— Наверное, нет, — сказал Мишель. — Это называется: случайные связи. Я читал.
— Читал! Вот если б ты сам… — язвительно начал Роже, но осекся.
— У меня отсутствует пол. Я, в сущности, только мозг, — все так же спокойно ответил Мишель. — Но разумом я все понимаю.
— Ну хорошо, — сказал Раймон. — Если вы все понимаете… Вот, например, профессор Лоран и его жена — ведь у них нет детей, однако… — Он замолчал: пример был явно неудачен и даже бестактен.
— А они и не любят друг друга, — бесстрастно констатировал Мишель. — Профессор вообще не может любить. Он тоже — прежде всего мозг.
— Вот это да! — восхитился Роже. — Метко сказано! У тебя, приятель, я вижу, котелок неплохо варит!
— Котелок? — недоуменно переспросил Мишель.
— Это морской язык. Роже — моряк, — пояснил Раймон. — Он хочет сказать, что вы очень интересно рассуждаете.
— Тогда почему же вы со мной не соглашаетесь? — спросил Мишель.
— Жизнь гораздо сложнее, чем вам представляется, — осторожно сказал Раймон.
— Это, наверное, кажущаяся сложность… — начал Мишель.
Его слова прервал грохот. Франсуа вскочил, опрокинув стул и стол. Он стоял, угрожающе пригнувшись, и монотонно мотал головой, как медведь. Лицо его побурело. Мишель схватил шприц.
— Постарайтесь схватить его сзади и держать, — шепнул он. — Главное — поплотнее перехватите трубку у горла.
Роже и Раймон попробовали обойти Франсуа с тыла, но он медленным угрожающим движением повернулся спиной к стене.
— А ну-ка! — Роже вдруг кинулся ему под ноги и перебросил грузную тушу через себя. — Хватай его!
Раймон уже сидел верхом на Франсуа и крепко сжимал упругую трубку, отходящую от его короткой, могучей шеи. Франсуа хрипел. Мишель осторожно приблизился и ткнул иглу шприца в трубку у самой шеи. Франсуа откинул голову набок, тело его обмякло, глаза закрылись.
— Вы сможете отнести его?.. Вот туда… — голос Мишеля вдруг прервался.
— Заставьте меня… проглотить…
Он широко раскрыл рот, руки и ноги его беспорядочно задергались, словно в нелепом танце, изо рта вырвался-высокий вибрирующий вопль. Раймон схватил со столика заранее приготовленную таблетку.
— Глотай! — резко приказал он. — Глотай! — Он стиснул горячую дрожащую руку Мишеля, преодолевая инстинктивный страх и отвращение, сунул в дергающийся, раскрытый рот таблетку.
Мишель судорожным усилием глотнул. Он стиснул кулаки, прижал руки к груди, словно удерживая крик. Через несколько секунд он начал дышать ровнее, напряжение заметно схлынуло. Он устало опустился на стул, закрыл глаза.
— Это — действие стимуляторов… — бормотал он. — Пока оно плохо поддается учету…
Роже неопределенно хмыкнул, во все глаза глядя на него.
— Что делать с этим? — Он кивком указал на Франсуа.
Мишель вскочил. Он, по-видимому, совсем оправился.
— Франсуа нужно отнести на кушетку в угол, — деловым тоном сказал он. — Меня беспокоит другое… — Он заглянул за ширму. — Что это значит, Поль?
За ширмой молчали. Раймон и Роже подошли к Мишелю. Поль лежал с закатившимися глазами и открытым ртом, Пьер стоял над ним, нелепо расставив короткие темные руки.
— Что он сделал, Пьер? — спросил Мишель. — Покажи, что он сделал!
Пьер растерянно задвигал руками и круглым бесформенным ртом, показывая, что Поль проглотил что-то… один… два… три… четыре… пять…
— Т-24? Да? То, от чего спят?
Пьер закивал головой.
— Плохо! Пять таблеток! — Мишель задумался на секунду. — Так!
Он кинулся к шкафчику, висевшему на стене.
— Замок испорчен. Недаром я все время наблюдал за Полем! Я знал, что он опасен! — Мишель достал пробирку с красноватым кристаллическим порошком и две ампулы с желтой маслянистой жидкостью, приготовил смесь, наполнил шприц. — Пьер, накладывай жгут!
Пьер с неожиданной ловкостью перетянул безвольно висящую руку Поля резиновым жгутом. Мишель ввел шприц в вену у сгиба локтя. Поль не шевелился, из-под приоткрытых век все так же мертвенно голубели белки.
— Теперь надо теплой воды, — сказал Мишель, извлекая шприц. — Сделаем ему промывание желудка.
— Я принесу снизу, — вызвался Роже.
— Что, собственно, случилось? — спросил Раймон.
Мишель взял Поля за руку:
— Пульс очень плохой… Это называется самоубийство. Поль хотел умереть.
— Но почему?
— Не знаю. Это глупо… Нет, пульс улучшается. По-видимому, удастся его спасти…
После промывания желудка Поль продолжал лежать все так же неподвижно и безвольно, но лицо его несколько изменилось: глаза закрылись, губы сомкнулись, он выглядел спящим.
— Пульс все еще очень слабый, — сказал Мишель. — Сейчас я ему впрысну камфару. Пьер, объясни, зачем Поль глотал Т-24?
Пьер несвязно жестикулировал и мычал. Мишель внимательно слушал.
— Пьер не может говорить как люди, — объяснил он. — На него не хватило материалов. Но я его понимаю. Он говорит, что Полю все время было очень больно, он устал. И он не хотел, чтоб профессор его переделывал. Он» не хотел расставаться с Пьером. Говорил, что он любит Пьера.
Пьер усиленно закивал головой, тыча себя рукой в грудь.
— Что тут — инстинкт размножения или сходство характеров? — съязвил Раймон.
— Просто нелепость, — ответил спокойно Мишель. — Поль — неудачная модель, вот и все. На нем нельзя было проводить опыты с гормонами. Его действительно нужно переделать. Теперь профессор со мной согласится…
Пьер издал глухое злобное рычание и вдруг вцепился в горло Мишелю. Раймон и Роже еле оттащили его. Мишель потер горло и задумчиво посмотрел на Пьера, яростно бившегося в руках людей.
— Подержите его еще минуту, — сказал он и пошел за шприцем.
Пьера уложили на кушетку неподалеку от Поля. Мишель недоумевающе посмотрел на Раймона и Роже:
— Что с ними делается, не понимаю. Почему у всех сразу разладились тормозящие центры? Нельзя же все объяснить действием гормонных стимуляторов.
— Послушайте, Мишель, — сказал Раймон. — Вам не кажется, что дело тут не в каких-то центрах и стимуляторах? Просто они действуют как люди…
— Как люди? Не понимаю…
— А я вот понимаю! — заявил Роже. — Посиди я тут с недельку, да еще без всякой надежды выйти на волю, да еще ожидая, что меня переделают… Боже мой, я бы тут всю вашу лабораторию к черту разнес!
Мишель удивленно посмотрел на него.
— Нет, правда, — сказал Раймон. — Франсуа надоедает делать бесконечные расчеты, Поль измучен постоянной болью и слабостью, а к тому же не хочет разлучаться с Пьером…
— Но ведь если б не я, он бы никогда больше не увидел Пьера! Это нелогично! — запротестовал Мишель. — И, наконец, Пьер…
— А Пьер мстил вам за своего друга…
— Мстил? За друга? — недоумевающе повторил Мишель. — Не понимаю.
— Чего ж тут не понимать? — рассердился Роже. — Человек ты или не человек?
— Я думаю, что я не человек, — спокойно сказал Мишель. — Я только мозг.
Раймон и Роже молча переглянулись.
Когда поезд метро подходил к станции Распайль, Альбер поднялся.
— Выйдем на следующей станции, — сказал профессор Лоран, не глядя на Альбера.
С площади Данфер-Рошеро они свернули в лабиринт узких, кривых улочек. Альбер недоумевал — они шли вовсе не к лаборатории Шамфора, но не решался спросить.
— Здесь посидим, — сказал профессор, указывая на маленький скверик. — Я должен вам кое-что сказать.
Они сели на скамейку под старым платаном. На другой скамейке, поодаль, старуха вязала носок; у ног ее лежал, высунув язык, толстый бульдог. В скверике, с двух сторон окруженном почерневшими брандмауэрами, было прохладно и тихо. В доме на противоположной стороне улицы кто-то разучивал гаммы.
— Вы уже знакомы с результатами моих опытов, — без предисловия начал профессор Лоран. — Какое бы впечатление ни производили эти результаты на вас или на кого-нибудь другого, я должен сказать: это далеко не то, о чем я мечтал вначале. Но я ничего не мог поделать — один, почти без помощи. Вы видите, во что я превратился за те пять лет, что мы с вами не виделись… Вы думаете — это перенапряжение? Конечно… Но я боюсь, что больше всего тут подействовал Сиаль-5. Вот он. — Профессор достал из кармана прозрачную трубочку с желтыми крупинками. — Сиаль — это наши инициалы, Сент-Ив и Анри Лоран, мы его нашли для опытов, а потом стали применять для себя. Чудодейственное средство, моментально снимает усталость, заменяет сон, обостряет мысль… быстро становится необходимым при таком образе жизни, какой я веду все эти годы, — и тогда начинает разрушать организм. Признаться, я понял все это слишком поздно… Да если б и раньше понял, что изменилось бы? Я иначе не мог, не получалось. Пока был Сент-Ив… Да, вот о Сент-Иве я и хотел вам рассказать, тем более что Шамфор тоже заговорил о нем.
Профессор Лоран откинул голову на спинку скамейки, закрыл глаза. Лицо его было бескровным, серым, как у мертвеца.
— Вам плохо, профессор? — встревожился Альбер.
— Нет. Просто голова кружится от свежего воздуха. Я уж и не помню, когда выходил на улицу. Если б не Сиаль-5, я бы, наверное, свалился, едва выйдя за калитку…
Большой полосатый кот в белых чулках важно прошел по аллее, зашипел на равнодушно лежащего бульдога и, перепрыгнув через низкую изгородь, уселся на газоне. Из окна на втором этаже высунулась растрепанная светловолосая женщина и звонко закричала: «Жанна! Жанна! Твой Жером опять пьяный идет!»
— Сент-Ив был самым молодым среди нас, — опять заговорил профессор Лоран. — Ему не было и двадцати восьми лет, когда он погиб. Самый жизнерадостный, самый разносторонний, его все интересовало. Он был кибернетик, нейрокибернетик, работал вместе с Шамфором, Шамфор его очень любил… да и все его любили, и все считают, что я завлек его на ложный путь и погубил… Шамфор мне так и не простил смерти Сент-Ива. Впрочем, разве я себе это простил? Ведь Мишель недаром подметил у меня чувство вины по отношению к Сент-Иву… Конечно, если б не я, Сент-Ив не увлекся бы до такой степени нейрофизиологией, не взялся бы за такие сложные и рискованные опыты… Мы работали очень много, потому что, кроме опытов, проводившихся всей группой, начали ставить свои… Они все больше усложнялись, мы начали прятаться, работать по ночам… потом завели отдельную лабораторию, потихоньку от остальных товарищей… Она была неподалеку отсюда, на улице Бенар… Но Сент-Ив для всего находил время. Я тогда сердился, считал, что он разбрасывается… Нет, это все ни к чему рассказывать, да и некогда сейчас. — Профессор Лоран выпрямился и вздохнул. — Я хочу сказать, что Сент-Ива убил вот этот самый Мишель… то есть не такой, каким вы его сейчас видели, а его мозг, заключенный в гораздо менее совершенную оболочку. Теперешнюю оболочку Шамфор уже приготовил, мы должны были проделать пересадку. Тогда это был мозг в питательной среде, сканирующий механизм, подсоединенный к нему, чтоб обеспечить зрение, и довольно примитивные преобразователи для усиления биотоков, двигающих конечностями. Двигался он совершенно хаотично, еле научился ходить, держать книгу и перелистывать страницы. Но читал и запоминал он и тогда прекрасно. Даже не знаю, почему я так удивился, когда он заговорил о Сент-Иве. Просто мне некогда было проверить как следует его знания того периода. А они, по-видимому, полностью сохранились в его памяти. Правда, он тогда не мог говорить, только писал. Поэтому мы многого в нем не учитывали.
— Почему же он убил Сент-Ива? — спросил Альбер, невольно поежившись. — Ведь он и сейчас, кажется, лишен эмоций.
— Да он вовсе не хотел его убивать! Это было какое-то нелепое, неожиданное двигательное возбуждение, с выключением тормозящих центров. Вы же слышали: он сам сказал. Видите ли, даже электронное устройство, имитирующее мозг, не вполне подчиняется контролю. Чем оно сложнее, тем чаще бывают всякие случайности, неожиданности, отклонения от нормы. А здесь речь идет о живом белке, о бесконечно сложных клетках мозга. От того, что этот мозг выращен искусственным путем, ничто не становится проще. Наоборот, еще труднее предугадать, будет ли он развиваться нормально в таких необычных условиях, можно ли в самом деле добиться высокой специализации каких-либо функций, так или иначе сочетая элементы питательной среды.
— А Мишель тоже специализирован?
— Мы старались развить у него в первую очередь память и выносливость. Многого удалось добиться, хотя действовали мы, в сущности, на ощупь. Ведь об устройстве человеческого мозга известно невероятно мало. Мы только ищем, предполагаем, спорим. Мы выяснили, где сосредоточена память у осьминога. А где она у человека, мы не знаем.
Альбер жадно слушал. Он успел многое забыть с тех пор… да и не удивительно, такие трудные были годы, так далека была его жизнь от лекций, от шумных споров Латинского квартала…
— По-видимому, память рассредоточена по миллионам клеток мозга. Каждое событие запечатлевается не в одной клетке, а во множестве… Ну, впрочем, я не об этом хотел… — Профессор Лоран вдруг поднялся со скамейки. — Идемте, я боюсь надолго оставлять лабораторию.
Они прошли квартал по узкой, мрачноватой улице, завернули за угол.
— Вот… это было здесь… — сказал профессор Лоран, кивком головы указывая на темно-серый, с ржавыми подтеками дом. — Здесь была наша лаборатория. И здесь погиб Сент-Ив. Мишель пытался выпрыгнуть из окна, Сент-Ив его удерживал… и сам упал с третьего этажа.
Он ускорил шаги. Альбер поспешил за ним, невольно оглядываясь на мрачный дом.
— Он сразу умер… — пробормотал профессор Лоран. — Когда я сбежал вниз, он хрипел… он уже не узнал меня…
Секретарша сказала, что мсье Шамфор просит их войти. Они вошли. Шамфор стоял у окна.
— Я не пойму, Лоран, чего вы добиваетесь, — сказал он, не здороваясь. — Я же объяснил этому молодому человеку, что не имею возможности далее помогать вам.
— Почему же вы не имеете возможности? — устало спросил профессор-и сел, не ожидая приглашения.
Шамфор впервые посмотрел на него — до тех пор он стоял вполоборота к посетителям и не поднимал глаз. Его мохнатые черные брови взлетели к полуседым курчавым волосам, толстые негритянские губы раскрылись.
— Да что это с вами, Лоран! — с ужасом сказал он. — Вы черт знает на что похожи! Больны вы, что ли?
— Нет, просто устал. И потом — Сиаль-5. Вы же знаете… — Профессор Лоран криво усмехнулся.
— Черт знает что! — повторил Шамфор растерянно. Он уселся рядом с профессором, кивком указал Альберу на стул. — Так-так! Вот она, эта ваша штука в действии. Помните, как вы ликовали тогда: «Сиаль-5 помогает обгонять время! Он помогает красть время у самого себя, вот что». Есть предел физиологической выносливости организма, я ведь вам говорил.
— Я слыхал. Нет предела только для ваших полупроводников.
— Конечно. На то они и полупроводники, — не то насмешливо, не то грустно отозвался Шамфор. — Ладно, я сдаюсь, вы добили меня своим видом. Выкладывайте, что вам нужно от моих полупроводников и пластмасс.
Он слушал, и толстые губы его кривились в презрительной и жалостливой усмешке.
— Ну к чему это все, Лоран? — сказал он наконец. — Я сделаю, конечно, мне это не так уж трудно. Почти все может сойти за заказ для клиники, ну, а остальное я как-нибудь тоже объясню своим ребятам… Ох, и надоели мне эти ваши тайны! Но скажите: чего вы хотите добиться? Вам мало Сент-Ива, хочется и самому вслед за ним? Вы видите: я даже сердиться на вас перестал, уж слишком меня пугает то, что вы делаете с собой. Сколько вы еще рассчитываете протянуть в таких нечеловеческих условиях? И во имя чего?
Профессор Лоран молчал, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.
— Я в самом деле очень устал, Шамфор, — тихо сказал он наконец. — Я и сам не знаю, долго ли протяну. Но если я брошу дело, не докончив, то мне прямая дорога либо в Сену, либо в психиатрическую клинику. Я этого наверняка не выдержу. Да и как бросить? Вы не вполне представляете себе, в каком положении у меня дела… — Он опять помолчал. — Я обычно чувствую себя лучше — очевидно, резкая перемена обстановки… свежий воздух… Я ведь больше года сидел взаперти, даже в сад боялся выйти…
— Сделать вам укол? — спросил Шамфор.
Профессор Лоран отрицательно покачал головой:
— Нет, просто придется принять добавочную дозу…
Он достал из стеклянной трубочки желтую крупинку, проглотил ее и опять откинул голову на спинку кресла. Через минуту-две лицо его оживилось, глаза заблестели.
— Вот вам Сиаль-5 в действии, — заметил он с иронической усмешкой. — Опыт, как в лаборатории.
Шамфор шумно вздохнул:
— Повторяю, мне хотелось бы знать, чем и когда кончится вся эта занимательная история. Чего вы рассчитываете добиться в ближайшее время?
— Демонстрации, — сказал профессор Лоран. — Мишель, в сущности, почти готов для демонстрации. Но хотелось бы еще подготовить, по крайней мере, Франсуа. Одного мало. Специалистам можно показать и Пьера, и Поля. Они оценят. Но для широкой аудитории Пьер и Поль не подходят. А одного Мишеля
— мало. Поэтому я и просил вас сделать Франсуа лицо. Только индивидуальное. У Мишеля слишком правильные черты, а это производит неестественное впечатление. Я сам этого не замечал, но вот Дюкло говорит… да и другие тоже…
— Ах, у вас большой штат? — живо заинтересовался Шамфор. — Вы все-таки решились?
— У меня три помощника. Со вчерашнего дня, — неохотно ответил Лоран. — Да, так вот, Франсуа нужно было бы что-то простое, волевое, может быть, грубоватое… как бы вам объяснить? И не белое лицо, а смуглое или слегка красноватое. Я бы и Мишелю переделал лицо, да боюсь его травмировать: он слишком нужен мне…
Шамфор думал, смешно оттопырив толстые губы.
— А если б я с вами пошел, Лоран? — вдруг сказал он. — В вашу лабораторию? На месте било бы легче сообразить, что и как вам сделать.
— Это самое лучшее, что можно придумать! — Лоран встал, подошел к Шамфору, поглядел ему в глаза. — Мне кажется, что я возвращаюсь в прошлое…
Шамфор отвел глаза. Лицо его, только что сиявшее оживлением, помрачнело.
— Прошлого не вернешь, — сказал он. — Не вернешь ни жизни Сент-Иву, ни здоровья вам… Ну ладно, показывайте мне свою чертовщину.
На улице Лоран вдруг забеспокоился и настоял на том, чтобы взять такси.
— Меня слишком долго не было в лаборатории, — сказал он. — А Жозеф и Леруа — новички.
— Удачно я вас привел, Шамфор, нечего сказать! — Профессор Лоран устало провел рукой по лбу и повернулся к Мишелю. — Ты же за ним наблюдал. Как ты мог допустить это?
— Я ожидал совсем другого, — сказал Мишель. — Я убрал от него все опасные предметы. Я думал, он нападет на нас. А этого я не мог предусмотреть… это слишком нелепо.
— Вот как! — вмешался Шамфор. — Ты, значит, считаешь, что самоубийство нелепо, а убийство — нет?
— Убийство тоже нелепо, — спокойно пояснил Мишель. — Полю нет никакого смысла убивать меня или профессора. Но у Поля есть представление, что мы его ненавидим. Кроме того, у него, как и у всех нас, бывают опасные вспышки двигательного возбуждения.
Шамфор не отрываясь глядел на него.
— Как у всех, сказал ты? — переспросил он. — Значит, у тебя тоже?
— Да. Сейчас — менее сильно. Но вы же помните, как было с Сент-Ивом, — неожиданно ответил Мишель своим ровным голосом.
Шамфор вскочил. Его смуглое скуластое лицо посерело. Профессор Лоран прикусил губы.
— Я вас не успел предупредить, Шамфор, — сказал он очень тихо. — Я сам лишь недавно обнаружил, что Мишель помнит Сент-Ива. Оказывается, он и вас помнит.
— Конечно, я помню вас, Шамфор. — Блестящие синие глаза Мишеля внимательно вглядывались в лицо Шамфора. — Вы мало изменились за эти три года. Это интересно. Значит, не все люди меняются так быстро, как профессор Лоран. Я так и предполагал, но хотел проверить это на опыте. Это правильное суждение?
— Разве ты умеешь рассуждать неправильно? — принужденно улыбаясь, сказал профессор Лоран. — Перед вами, Шамфор, образчик несокрушимой логики.
— Ваш первый ученик? — Шамфор усмехнулся. — Д-да, любопытно… А не хотите ли в таком случае познакомиться с моим первым учеником? Насколько я понимаю, у вас в ближайшие часы будет все спокойно. Вот и пойдемте.
— Хорошо. — Профессор Лоран еще раз проверил пульс у Поля, потом встал.
— Мы можем пойти. Дюкло, вы с нами. А вас обоих я прошу подежурить здесь. Как здоровье Луизы?
— Ей лучше, — тихо отрапортовал Роже, выдвигаясь вперед, хотя профессор обращался к Раймону. — Она выпила чашку бульона, съела котлетку. Но ей нужен полный покой. Пускай лежит.
— Вы, я вижу, настоящий клад, Леруа. — Профессор Лоран слегка усмехнулся. — Значит, Луиза у себя? Тогда я на минутку загляну к ней, а потом мы пойдем.
— Ладно, я пока посмотрю вашего Франсуа, — сказал Шамфор.
— Мишель вам все объяснит, — кинул профессор Лоран с порога.
— Вот как? — Шамфор покосился на Мишеля. — Ну что ж, объясняй.
Они пошли к Франсуа, неподвижно лежащему на кушетке. Раймон, подумав, направился вслед за ними. Альбер и Роже посмотрели друг на друга.
— Ну, как дела, дружище? — спросил Альбер. — Не сердишься на меня?
— Брось об этом говорить! Решено — я тут, что бы ни было. Без Роже Леруа эти молодчики вас прикончат в два счета, поверь мне. Я нарочно присмотрел себе диван внизу у лестницы — если начнется у вас тут заваруха, я сразу услышу и прибегу. А уж вы с Жозефом тут спать будете. В обнимку с этими красавчиками! — Он подмигнул. — Ох, и веселенькая история! Посмотрел бы ты, как я этого самого Франсуа на пол бабахнул. А сильный, черт! Куда там его еще джиу-джитсу учить, он и так быку шею скрутит.
Он внимательно разглядывал Мишеля, который с очень деловым видом что-то объяснял Шамфору.
— Ты все же выбери часок и объясни мне как следует, что означает вся эта штука. — Роже повел рукой по лаборатории. — Как это делается и для чего. Ладно?
— Присоединяюсь к этой просьбе, — сказал Раймон, подходя. — Я, признаться, ровно ничего не понимаю, что здесь творится. А ведь надо же хоть немного разобраться.
— Ребята, дайте мне самому хоть немного разобраться! — взмолился Альбер. — Я уже основательно позабыл даже то, чему нас учили на медицинском факультете. А здесь кто хочешь станет в тупик. Ничего подобного в мире нет, поймите.
— Расскажи хоть что-нибудь, — настаивал Роже. — Все равно ты понимаешь больше нас в этом деле.
— Ладно, объясню, как только будет подходящая минутка, — пообещал Альбер, вздыхая.
Вернулся профессор Лоран.
— Я все понял и усвоил, — сказал Шамфор. — Сделаю в ближайшие дни. Но вот Мишель считает, что эта операция очень опасна.
— Да, я не знал, что вы хотите переделывать ему лицо, — сказал Мишель.
— Франсуа нужно либо переделывать мозг оперативным путем, либо попробовать другие сочетания гормонов и лекарственных смесей. А в теперешнем его состоянии всякая другая операция может совершенно вывести его из равновесия. Наркоз, физическая травма, потеря крови, процесс приживления…
— Ты помнишь это по себе? — быстро спросил профессор Лоран. — Да, конечно. Но ведь с тех пор нам кое-чего удалось добиться. Вот посмотри: Франсуа вчера рассек мне лоб, и я тут же смочил рану Бисти-3. Боль и кровотечение прекратились почти сразу, а заживление идет блестяще…
Раймон поглядел на тонкую красноватую линяю, пересекающую лоб профессора. Так это все, что осталось, от вчерашнего зияющего разреза?
— Наркоз можно сделать местный, боли не будет… — продолжал профессор.
— Франсуа не сможет сказать, больно ли ему. Ему будет, может быть, очень больно или вообще плохо, а мы примем это за ярость или двигательное возбуждение. Это очень опасно. Я сам плохо понимаю Франсуа, даже когда он в нормальном состоянии. И зачем вам готовить для демонстрации Франсуа, если он не умеет говорить? Вы же сами считали, что это произведет отрицательное впечатление.
— Хорошо, но что же мне делать, по-твоему? — серьезно спросил профессор Лоран. — Готовить Поля?
— Поль тоже не годится, совсем не годится. Неизвестно к тому же, каким он проснется, как все это на него повлияло… Нет, лучше демонстрировать меня одного. Если мне станет плохо, можно пустить в ход Т-21. А может быть, все обойдется спокойно. У меня пока что было только два приступа… если не считать того, первого периода.
— Возможно, ты прав, — неуверенно произнес профессор Лоран. — Но мне кажется, что Франсуа можно как следует подготовить к операции… ну, скажем, за неделю. Наконец, можно рискнуть заодно проделать и операцию на мозге. Это ведь, в сущности, не так сложно, то, что я решусь с ним делать…
— Вы боитесь погубить математические способности Франсуа, а рискуете погубить себя и все свое дело, — бесстрастно сказал Мишель, словно констатируя факт, а не споря. — Между тем Франсуа, если его привести в порядок, может быть в высшей степени интересен для демонстрации, даже если он утратит свой необыкновенный математический талант. Лучше бы взамен научить его говорить. Он ведь умен — Франсуа, и ему очень мешает немота. Мы с ним два дня тому назад переписывались по этому поводу целый час. Вы спали и не знаете. Могу показать вам записи.