Гусев Валерий Борисович. Вольный стрелок

   – И «Максимова», – твердо сказал задумавшийся о своем Анчар. Вероятно, хотел обезопасить себя от той пожилой «тетушки», что всю ночь ломилась к нему в комнату. Но ее, пожалуй, и «Максимовым» не остановишь.
   Мы собрали вещи, перетащили их к машине. Анчар на всякий случай замаскировал вход в пещеру, где .оставались еще кое-какие припасы и арбалет.
   Заехали по пути в монастырь. Анчар пошел туда один, сказал, что так быстрее получится. Скоро вернулся, с автоматами на плече и бочонком под мышкой…
   С Пшеченковым проблем не было. Он предоставил нам прежние апартаменты Мещерских и даже выделил укромное место для машины. Обещал Анчару, на время нашего пребывания, делать успокаивающие уколы страстной даме.
   Я оставил ребят устраиваться и помчался в район – времени до встречи со следователем оставалось в обрез. Правда, успел по дороге завернуть в паспортный стол и попросить Володю навести справки об администраторе гостиницы «Лавровая ветвь», любителе кроссвордов.
 
   Я поставил машину напротив конторы, где не так давно нескучно проводил время – когда в одиночестве, а когда в энергичной компании.
   – Я подброшу тебя до дома, – любезно предложил я следователю, когда он сел рядом.
   – Лучше не надо, – признался он. И достоверно пояснил, не роняя достоинства: – У меня своя машина. Я не могу ее оставить здесь.
   – Мне бы твои заботки, – отрезал я. – Как мое поручение?
   – Он уклонился от разговора. Сказал, что позвонит мне позже.
   – Ничего тебе нельзя поручить, – рассердился я. – Никуда ты не годишься. Придется и это самому делать. Как же ты работаешь? Впрочем, это я знаю.
   Он еще ниже опустил свой распухший нос.
   – Верните мне пистолет, пожалуйста. У меня будут неприятности.
   – Подумаешь, – философски отмахнулся я. – Одной – больше, другой… – тоже больше… Что за счеты, в самом деле?
   – Утрата табельного оружия… – прошептал он, страшась договорить.
   – Мне он самому очень нужен. Я их коллекционирую. Как-нибудь заезжай ко мне, в подмосковное имение – покажу свою коллекцию. К тому времени там найдет свое достойное место и пистолет Бакса. Из которого он застрелится. Кстати, сколько людей здесь у Бакса, тоже не узнал?
   – Двести! – мстительно объявил он.
   Я разочарованно присвистнул:
   – Только-то. Вот почему он меня боится. Я никак не мог понять.
   – Верните мне пистолет, – опять занудил он.
   – Слушай, – подивился я такой тупости. – Ты что, не понял, с кем имеешь счастье общаться? Ведь ты же справку на меня заказывал. Там, внизу последней страницы, есть маленькая сноска: «Не рекомендуется связываться». Проглядел? Какой же ты невнимательный! А еще следователь. Правда, бывший.
   – Вот мой дом. Спасибо.
   – Сиди. Сначала в Майский заедем, в гостиницу. А до этого в горотдел.
   Он съежился и взялся за дверную ручку.
   – А по морде? – ласково спросил я. – Я ведь с тобой еще не за все рассчитался. – И на всякий случай заблокировал дверцу, вывалится еще сдуру. Собирай его потом…
 
   Володя вышел из здания и подошел к машине, наклонился к окошку.
   – Данных на администратора особых нет, – сказал он вполголоса. – Гостиница – в сфере влияния Бакса. Администратор – ее владелец. Весь персонал – тоже свои люди. Бакс, похоже, там. Ты поаккуратнее. Своих ребят я предупредил, подстрахуют. – Он кинул взгляд на бывшего следователя, спросил в полный голос: – А этого… чего с собой таскаешь?
   – До первого обрыва, – я потянулся. – Выкину и вслед плюну.
   Собственно, так и будет. К сожалению, в переносном смысле.
   – Ладно, будь здоров, – кивнул я Володе. – Поеду в «Лавровую ветвь» – запишусь к Баксу на прием.
   – Пойдешь со мной, – сказал я, останавливаясь у гостиницы.
   – Вы что! – У него даже голос прорезался. – Не много ли для одного человека? – завернул.
   – Человека? – удивился я. – Ты посмотри на себя. Ты подумай о своем поведении. Пошли… человечек! Человечишка, стало быть.
   Администратор (кличка Портье) занимался в тиши и прохладе любимым делом – вписывал в клеточки разные слова. Вполне приличные.
   Я подошел к стойке, таща за рукав своего несчастного.
   Портье поднял на меня глаза. Спокойные такие, нездешние, все в загадках и отгадках.
   – Вы что себе позволяете? – капризно спросил я. – Я посылаю вам своего человечка, – я дернул за рукав бывшего следователя с белым лицом и остановившимся взглядом, – требую встречи с Баксом, а вы в кроссвордах погрязли?
   – Не понимаю вас. – Он свернул газету. – Вы наш постоялец? Недовольны обслуживанием? Есть претензии?
   – Хватит придуриваться, – посоветовал я. – Я – Серый.
   А то он не знает.
   – Это фамилия?
   – Партийная кличка.
   – Ну, если вы тот, за кого себя выдаете, вы должны знать, что подобная аудиенция дорого стоит.
   – Это угроза? Или намек? Он что у вас – министр, член правительства? Персона нон-грата?
   (Что означает последнее ругательство, к стыду своему, до сих пор не выяснил, но подействовало, стало быть.)
   Портье тонко улыбнулся. Отдавая дань моему нахальству и подчеркивая дистанцию между мной и Баксом.
   Следователь (бывший) между тем начал мягко, но настойчиво оседать на пол. Я выпустил его рукав. Стало легче.
   – Видите, что вы натворили?
   – Ну хорошо, хорошо, – опять с улыбкой, – я доложу. Вам назначат.
   – Никаких назначат. Звоните ему сейчас. Я знаю, он здесь, – рискнул я. – И дайте ему нашатыря, – я кивнул куда-то вниз. – Звоните, звоните, я не буду подглядывать.
   У нас был сотрудник, который по звуку телефонного диска мог определить набираемый номер. Я так и не научился. Как и стилю «дельфин», кстати. Да зачем мне его телефон! Я не собираюсь дружить с ним домами.
   – Николай Иванович, – сказал Портье в трубку, – здесь, внизу, какой-то серый добивается встречи с вами.
   – Не какой-то, – важно поправил я, вырвав у него трубку. – Не какой-то, а Серый Штирлиц, Николай Иванович. Мне надо побеседовать с вами. О ваших делах.
   – Удивительно, – ответил спокойный и, я бы сказал, доброжелательный голос. – Мне тоже. О ваших. Я жду вас завтра. В одиннадцать вам удобно?
   – Я хочу сейчас.
   – К сожалению, – в голосе мягкое извинение, – у меня дама. – Голос еще понизился, до интимного шепота, – и надеюсь, она останется до утра…
   – Ну, ладно, – согласился я. – Тут трудно что-либо возразить.
   – Я рад, что мы поняли друг друга. До завтра, Алекс.
   – До завтра, Ник. Только предупредите ваших братьев-разбойников на входе, что бы меня не шмонали, не прощаю. – И я положил трубку.
   Портье тем временем привел в чувство «моего человека».
   – До завтра, – сказал я и пошел на выход, подталкивая следователя в спину.
   По шелесту я определил, что Портье просто развернул газету, а не вытащил из-под нее длинноствольный «магнум».
   Углубился в кроссворд и сказал мне вслед:
   – Прекращение жизнедеятельности организма. По горизонтали. Пять букв.
   – Забастовка, – подсказал я.
   – 
   – Может, хватит с меня? – спросил следователь, когда мы выехали за город.
   – Я собирался тебе еще морду набить, – признался я.
   – Куда уже больше, – вздохнул он. – Куда теперь денусь? Ни к нашим, ни к вашим.
   – Не люблю предателей, не жалею. Не прощаю их. Развелось вас, сволочей. Руки до всех не доходят. Ну сколько успею, столько сделаю. Чем вас меньше, тем нам чище.
   Я притормозил, достал его пистолет – он вздрогнул, – вынул обойму и выкинул в Бросил пистолет ему на колени:
   – Подавись!
   Провез его еще немного и высадил. Ну его на…
   И поехал в психушку. Водку пьянствовать. По случаю новоселья.
 
   Мы посидели вечерок за столом. Было не очень весело – в комнатах еще витал печальный дух Мещерских.
   – Когда домой-то? – спросила Женька, закуривая.
   – Послезавтра, – ответил я.
   Все устали. От боев, от бед, друг от друга. Пора расставаться, стало быть.
   – Я с вами хочу, – сказал Анчар. – Что я здесь?
   – Поедем. У меня под Москвой имение есть, шесть соток и дом-развалюха. Неподалеку птицеферма, охотиться будешь.
   – А наш дом? А тостер? А яхта? – всполошилась Женька. – А любовь?
   – Потом, – отмахнулся я. – Это всемирмульки.
   – У тебя все – мирмульки, – обиделась она. – Кроме стрельбы.
   – И стрельба – мирмульки.
   – Ты устал, – сказал Анчар. – Во врага стрелять – радость.
   – Посмотрим, – сказал я. – Завтра.
   И тут погас свет. Во всем особняке.
   «Отрубили», – успел подумать я, валя Женьку на пол, за спинку дивана.
   Зазвенели стекла во всех окнах, застучали об пол влетевшие гранаты.
   Загремели взрывы, осколки крушили мебель, посуду, лопнул, как пузырь, кинескоп телевизора, осыпалась напольная ваза. Завоняло дымом.
   Стало тихо. Только капало со стола из разбитой бутылки.
   В окне напротив меня появилась голова с глазами – посмотреть, проверить.
   Так уж меня подмывало расколоть ее одним выстрелом! Или одного глаза лишить. Вместе с мозгами.
   Удержался. Более того – протяжно простонал, прерывисто вздохнул и – умер… Опять.
   Мы валялись долго. Терпеливо. Потом ощупью перебрались в соседнюю комнату. Заложили окно подушками с тахты, зажгли свечи.
   В дверь постучали. Я стал с ней рядом, поднял пистолет.
   – Эй! Вы живые? – голос охранника.
   – А тебе-то что? Разбудили? – ответил я. – Звони в милицию.
   – Как же, побежал! Завтра мебель поменяем, и все. Спите, раз уж так. Мы до утра от окон не уйдем. Свет сейчас сделаем.
   Обормоты!
   Свет действительно сделали. Анчар вернулся на место побоища, разыскал и принес не погибшую бутылку.
   – Кружки нет, – пожаловался он. – И стакана нет. Все взорвалось. Одни мы остались.
   – Фужор есть в ванной, – подсказала Женька, пытаясь «запахнуть» распоротую осколком штанину джинсов.
   – Да сними ты их совсем, – посоветовал я.
   – Щаз-з! Чтоб вы пялились на мои голые ноги? И коленки щупали?
   А без купальника ходить – это ничего, стало быть?
   Анчар принес из ванной пластмассовый стакан для зубных щеток, с розочкой на боку.
   – Ты бы еще мыльницу притащил, – упрекнула его Женька, стягивая брюки. – За что выпьем-то?
   А то не за что!
   За кувшинки на черной спящей воде. За месяц в небе. За соловья в кустах. Ну и за все мирмульки разом.
   В том числе и за эти, стало быть.
   С рассветом, задолго до одиннадцати, я приоделся, «причесался», сунул за пояс пистолет, вспомнил, что у меня есть кобура. Но махнул рукой – так привычнее. Женька помогла мне справиться со шляпой, выбрала галстук. Проводила до машины, за рулем которой уже сидел Анчар.
   – Штаны мне купи, если успеешь, – сказала она на прощание. – Себе-то купил.
   – Старые заштопаешь, – не сдался я. – Позвони Володе, скажи, я выехал. Пусть пожарных вызывает. И труповозку на двести персон.
   – 
   – Ты один много ходил уже, – сказал Анчар, паркуя машину под сенью «Лавровой ветви». – Мало что получилось.
   – А я один и не собираюсь. Не телок снимать.
   Анчар вышел из машины, подтянул патронташ, потянулся сам, снял с плеча карабин, погремел в кармане гранатами.
   Прохожие с интересом на него глядели: кино будут снимать.
   Еще какое!
   Мы вошли в холл.
   Портье выпучил глаза и уронил газету.
   – Я же сказал: забастовка, – напомнил я. – Анчар, ты зачем со мной напросился?
   Арчи перегнулся через барьер, сгреб любителя кроссвордов и выбросил его из-за стойки на пол.
   Я взял у Анчара карабин, чтобы он не стеснял его движения, и отвернулся.
   Не потому, что было неинтересно. Просто по ковровой лестнице уже сыпались двое молодцов, размахивая дубинками.
   Я выстрелил чуть поверх их голов, у них за спинами нежно зазвенело и покрылось сетью трещин большое зеркало в резной дубовой раме. И сделал шаг вперед. Они остановились. Я выстрелил еще раз. И еще ниже. В то же зеркало. Они повернулись и скачками помчались наверх. За подмогой, стало быть.
   За стойкой зазвонил телефон. Я снял трубку.
   – Здесь Серый Штирлиц.
   – Здравствуйте, Алекс. Передайте, пожалуйста, трубку Портье. Я распоряжусь.
   – Вообще-то я уже сам тут распорядился.
   – Здесь было слышно, – по голосу – он улыбнулся. – Недоразумение, бывает.
   – Эй, из пяти букв, – окликнул я Портье, – вставай, шеф на проводе. Сможешь?
   Анчар за шиворот подволок его к стойке, поставил на ноги.
   – Слушаю вас, Николай Иванович, – сдерживая кряхтенье, отозвался он, – что значит лакейская выучка. – Хорошо.
   Он положил трубку, сделал жест рукой, поморщился от боли в ребрах.
   – Прошу вас.
   Пошел впереди, прихрамывая. Доверенное лицо. Распорядитель кредитов.
   Я бы, жестокий, ему еще пару тяжелых чемоданов в руки дал. За Женькины брюки, за лишний расход на новые. Я ведь, между прочим, не краду, я тяжелым трудом зарабатываю. Ну иногда, правда, конфискую. Но исключительно у бандюков. И только в мирных целях.
   Когда мы проходили мимо бывшего номера Боксера, я задержался – за дверью привычно звенели стаканы, остановиться не могут. Общежитие устроили.
   Я просунул голову в дверь, подмигнул:
   – Гуляете, ребята? Не надоело?
   Они уже разбавили компанию веселыми гостиничными шлюхами.
   – На обратном пути загляну. Девок – вон, стаканы – отставить. Дело есть. – Обрадовал, стало быть.
   Прикрыл дверь, за которой стало тихо. Как в детском садике после обеда.
 
   Николай Иванович Бакс устроился еще лучше покойного Боксера. Номер был шикарный. Как квартира «нового русского». А приемная – почище министерской. Тут тебе и видак, и факс, и столики с телефонами и пишмашинками, селектор. И секретарша, блин, красивенькая.
   И рота охраны.
   – Не бей их, – сказал я Анчару, – пригляди только, чтоб не расползлись по зданию, пока ОМОН не прибыл.
   И вошел к Баксу.
   И вначале он разочаровал меня. Я-то, наивный, ожидал: настоящий Босс, широкоплечий, с большой седой головой, может, даже с сигарой в зубах.
   А вот и нет, пацан какой-то. В возрасте, правда; кривоватый на одно плечо, желтое лицо с синими мешками под глазами, тяжело набрякшие веки – одно непроизвольно дергается; волосы болезненно-редкие, зачесаны двумя жидкими прядями от уха до уха.
   Не показался он мне, нет.
   Единственно что – улыбка сильная. Дружеская, откровенная, я бы сказал, объединяющая с собеседником, мол, мы с вами, горячо уважаемый, одной крови, за одним столом. Только я на стуле, а вы на тарелке.
   Мы сели в кресла, лицом к лицу. Мой пистолет – за поясом, его – в кармане.
   – Ну, здравствуй, Алекс, – взял он первую ноту. – Рад, что ты опять жив.
   – Здравствуй, Ник, – в тон ему ответил я и предупредил: – У нас мало времени.
   Он кивнул, соглашаясь:
   – Зачем ты искал меня?
   Не буду же я ему врать!
   – Кое-что выяснить и рассчитаться с тобой. Ты меня достал своими покушениями. И другими плохими поступками.
   – Но ты же все время мешал мне, – с очаровательной непосредственностью, даже с некоторым недоумением пояснил он то, что и так ясно.
   – А вчера?
   – О! Это был импульс, вполне объяснимый. И простительный для пожилого человека с нервами, измотанными неким Серым. Мне как раз доложили, что это вы похитили и исказили секретную информацию, которую я доверил Мещерскому.
   Он, видимо, умышленно перешел на «вы». Но таким тонкостям я уже обучился на службе у Князя.
   – О, да! – Я внутренне воздел руки. – С моей стороны это тоже был импульс. Вполне простительный для человека, который… Впрочем, Ник, вы не только не поймете мотивов моего поступка – вам они покажутся смешными и нелепыми.
   Так, любезностями обменялись. Пора сходиться.
   Он начал первым.
   – Вы знаете, что это за информация? Сколько она стоит?
   Я кивнул. Мне было ясно, что последует за этими наводящими вопросами. Так примитивно, даже обидно.
   Он чуть наклонился вперед, положил руку мне на колено. Произнес с нажимом:
   – Еще не все потеряно, Алекс.
   – Не понял, извините.
   – Раньше вы мне мешали, теперь вы мне нужны. И, поверьте старому человеку, вы никогда не пожалеете, если…
   – Ой! Что вы, что вы! – Я даже ручками смущенно замахал, как старушка, которую вдруг пригласили на б…ки, извините, на дискотеку, – Что вы, Ник! Я на преступников не работаю. Не предлагайте, бесполезно.
   – А Мещерский? Ему вы служили. Профессионально и преданно.
   Хватит играть, подумал я, утомительно. Да и не за тем я пришел. Почему он не зовет людей? Не исчерпал доводы? Уверен, что подлинная кассета все еще у меня?
   – Ну, во-первых, Мещерский – жертва, – убежденно сказал я. – Ваша, Ник. А во-вторых, он того стоил. В отличие от вас.
   Дернулось веко, сжались челюсти. Я нанес первый свой удар:
   – Подлинная кассета в Москве: Материалы ее расшифрованы. Ценности изъяты. Люди, причастные к их хищениям и хранению, задержаны. Вот-вот арестуют и вас.
   Он сразу поверил. Выдержка на секунду изменила ему, и он обозвал меня словом из пяти букв.
   Но я уже стал к этому привыкать, надоело, правда, немножко, и я вежливо предупредил, что если он еще раз сорвется, то застрелю его.
   – И никто мне не помешает, – добавил я. – Я позже объясню, почему.
   Но главного я пока ему не сказал. У меня еще оставался долг перед Сашей. И потому Бакс должен застрелиться сам.
   Он быстро справился с собой. Сейчас он начнет тянуть время, чтобы принять решение. Возьмет прежний тон. Будет меня прощупывать.
   – Ну раз уже мы не обречены на сосуществование, позвольте поинтересоваться вашими претензиями ко мне. – И подчеркнул: – Личными. В политике я не силен…
   Так ли уж?
   – …Часть вы уже высказали, хотелось бы послушать дальше.
   Что я мог ему сказать?
   Что он погубил моих друзей и соратников? Что он и его свора губят страну, в которой мы живем? Что он сеет в ней несчастья, страх и безнадежность?
   Что я вижу в нем не какие-то там расплывчатые тени в тумане, а конкретное воплощение тупого, беспощадного зла?
   Зачем ему говорить об этом?
   Поздно, бесполезно, бессмысленно.
   Да и не за тем я пришел, подумал я снова.
   Хотя кое-что ему можно высказать. Это касается главного.
   – Скажите, Бакс, почему ваши люди так нерешительно действовали против Мещерского? Ведь вы могли раскрошить его виллу в пять минут. Взять ее обитателей, и Серого в том числе, и выбить из нас все, что вам нужно. Тем более что рядом с нами были любимые женщины.
   Первую половину ответа я знал уже давно: в огне и бою могла погибнуть сама конечная цель нападения.
   О второй догадывался. И было странно думать, что эта причина могла быть сильнее первой.
   Бакс задумался: стоит ли говорить? Но, видно, что-то стронулось и в его черной душе.
   – Видите ли, – медленно начал он, – я берег Сашу. Я двойственно относился к нему: я завидовал ему и любил его. В нем я видел то, чем обделила меня Судьба. Ну взгляните на меня? – В улыбке, с которой он это сказал, было что-то смущенное, жалкое. – Душераздирающее зрелище, не правда ли?
   – Да, глаз не радует, – бестактно признался я. – И душу не греет.
   – А Саша? Аристократ по духу и крови. Красавец, умница. Все, что он делал, даже самое обыденное, вроде прикуривания сигареты, было исполнено какого-то особого изящества, естественной грации. Я даже пытался подражать ему, старался так же улыбаться, держать авторучку, пожимать плечами. – Бакс говорил все быстрее, голос его вибрировал, стал чуть похрипывать. Странно, что такая зависть не перешла в ненависть. – Но этому не научишься, это от Бога. Редкий дар.
   Мы одновременно закурили. Бакс долго молчал. Погрузившись в воспоминания, стало быть.
   – Знали бы вы, как гениально, с каким изысканным вкусом Саша проводил наши операции, сколько ума, таланта, гибкости он вкладывал в наши дела. – Он вздохнул. – Да, я берег его. Я знал, что он нездоров, что он многое забыл, и я не хотел причинить ему лишнюю боль…
   – Вы знали, что… – попытался я перебить его. Не удалось.
   – …Я знал, что дни его сочтены. И надеялся получить свой конверт по возможности деликатным путем. Я обращался к Саше; я установил наблюдение за виллой, за всеми ее обитателями, рассчитывая по каким-то косвенным признакам определить местонахождение тайника; я изымал – поверите ли? – всю его корреспонденцию, благо ее было очень мало.
   Он поднял глаза на меня.
   – Но тут вмешались вы. И пришлось применить те методы, которые могли дать результат.
   Ну вот, договорились… Они, понимаешь, воруют, прячут, ищут, сводят свои запутанные счеты, а виноват, стало быть, Серый! Недурно.
   И Бакс, словно прочитав мои мысли, подхватил их и развернул до абсурда (сдвигаться начал, не иначе, от своей неудачи). Сунул руку в карман – я видел, как она напряглась перед следующим судорожным движением. Выстрелит прямо из кармана.
   – Это вы убили Мещерского? – брякнул он. – Из-за своих принципов. Из-за любви к Родине…
   – Это вы убили Мещерского, – брякнул я. – Из-за безмерной любви к деньгам и власти. – И продолжил, сдержав бешенство: – У меня было время и были возможности разобраться в этом деле, я работал не один. Это вы, Бакс, поставили Сашу на путь преступлений. Вам были нужны его талант, его ум, его обаяние. Его своеобразная честность, наконец. Вы использовали его редкие качества в своих грязных целях. Сидите, сидите спокойно. Вы не убьете меня, Бакс, – я всегда стреляю последним. – И я продолжил: – У меня была возможность разобраться и в природе его заболевания. Вот вам оно не грозит. Потому что вызывается постоянным, изматывающим разладом человека с самим собой, бесплодными угрызениями совести, невозможностью избавиться от духовных терзаний, на которые вы его обрекли.
   И последнее, что я ему сказал:
   – Ты долго от меня уходил, Бакс. Теперь я предусмотрел все. Здание блокировано, люди ждут моего сигнала. А твои люди уже знают, что ты пытался сделать, и жаждут до тебя добраться. Выбора у тебя нет. Сдаться властям ты не успеешь. От своих не уйдешь.
   Я встал и пошел к дверям, остановился, оглянулся на его застывшую в кресле маленькую фигуру.
   – Стреляйся, Бакс.
   Хоть в этом ты чуть приблизишься к своему идеалу. А пистолет твой я не возьму в свою коллекцию, стало быть. Побрезгую.
   – Стреляйся, Бакс.
   И еще я напомнил ему, чтобы распорядился деньгами Мещерского по назначению.
   В приемной все смирно сидели по стеночкам на стульях. Один Анчар сердито сидел в кресле, поставив карабин между ног.
   – Пойдем, Арчи, – сказал я. – У нас еще много дел. Штаны нужно Женьке купить. И тостер.
   А это все – мирмульки.
 
   Из здания мы вышли беспрепятственно. Направились к машине. Кругом все было тихо и мирно. Умеют ведь, когда надо.
   Следом за нами, с тайно-агрессивными намерениями, из гостиницы попытались выйти двое. Наивных, простых таких. И тут же двое других, штатских прохожих, вежливо, культурно и бесцеремонно закинули их обратно.
   Вот так вот…
   А третий прохожий подошел к нам и тоже вежливо и культурно спросил у меня:
   – Вы Сергеев? Вас просил прокурор зайти к нему. Он сейчас в горотделе.
   Мы с Анчаром переглянулись – еще одно дело появилось. Мирмулечное, правда, как прокисший суп. Но и здесь решать надо – то ли прокипятить его и собаке отдать, то ли выплеснуть…
   Прокурор сидел в кабинете начальника, встал мне навстречу, протянул тяжелую десницу. Как я понял, на этот раз не карающую, отнюдь.
   – Алексей Дмитриевич, – начал он красиво (а то все – Алекс да Алекс), – я приношу вам извинения за действия моих работников. Свою вину тоже признаю, не доглядел, не проконтролировал должным образом.
   Это мне понравилось. И я великодушно не стал напоминать ему, что постановление о моем задержании, а потом и аресте он подписывал той самой тяжелой десницей, что дружески протянул сейчас мне.
   Надо этим воспользоваться. И я, приоткрыв дверь, втянул в кабинет за рукав упирающегося Анчара – как шкаф двигал.
   – Вы не возражаете, он здесь побудет? Это мой водитель.
   Прокурор откровенно и открыто, ну, прямо рубаха-парень, рассмеялся:
   – А вы предусмотрительны…
   Не в этом дело, друг мой. Я ведь хочу купончики постричь.
   – …Да нет, – продолжил он, – какие возражения, какие у нас секреты? Так вот, Алексей Дмитриевич, дело в отношении вас прекращено, обвинение снято, извинения принесены. С трагической гибелью Мещерского все ясно, с гражданином Логиновым – тоже, нелепый несчастный случай. А вот по поводу убийства гражданки Боровской возбуждено уголовное дело…
   Для этого я и втащил Анчара. Пусть послушает.
   – …И у меня к вам, Алексей Дмитриевич, есть просьба. Вы находились, так сказать, в гуще событий, непосредственный их участник, – это было сказано без тени иронии. – Вы – опытный работник правоохранительной системы. – Он помолчал. – В связи с этим мне было бы полезно выслушать ваши соображения по этому делу. У нас есть версия такого содержания. Мещерский, как нам удалось установить, страдал специфическим заболеванием мозга… Районный прокурор, похоже, тоже.
   – …Возможно, в предсмертном бреду он решил не оставлять здесь то, что ему дорого…
   Ну да, спалить виллу, затопить яхту. Серого повесить. Зря я Анчара-то позвал.
   – …Но есть одно несоответствие. Мещерский застрелился калибром 9 мм, а из головы Боровской изъята пуля 7, 62.
   Ах, зря я Анчара позвал. Впрочем…
   – Вы знаете, что на Мещерского велась охота? – перебил я.
   Он кивнул многозначительно – прокурор знает все.
   – Вы знаете, что на виллу было осуществлено вооруженное нападение? И мы отбили его своими силами.
   Опять кивнул, но уже не так уверенно.
   – Часть боевиков мы отбросили за Песчаную косу, а часть застряла в горах. Так вот, когда они сыпались с подбитого катера, я видел у двоих-троих семимиллиметровые карабины.