гиперборейцам вообще неприменимы подобные характеристики, однако говорить
на эту тему ничего не стал.
- Словом, там я и отсиделся до рассвета, а потом пошел сюда. Я так
рассудил, что уж в доме старика меня никто искать не будет. Ближе к вечеру
забрался на дерево. Так, на всякий случай. Я был уверен, что ты явишься
сюда после погребения Гунастра. Кстати, правда то, что болтают?
- О чем еще болтают? - устало спросил Арванд.
- Будто хитрый дед усыновил тебя еще два года назад и оставил тебе
все имущество?
Арванд кивнул, но как-то безрадостно. Конан внимательно посмотрел на
него.
- Печаль по другу вытеснила из твоей души радость богатства, -
заметил он, словно подводя итог.
- Так и есть, - вздохнул Арванд. - Хотел бы я, чтобы Гунастр был
здесь. Лучше бы он бранил меня, как прежде.
Конан пожал плечами.
- Что ушло, того не воротишь. Теперь ты сам хозяин. Самое время
обзавестись помощником...
- Тобой, например, - вполне серьезно предложил Аренд.
- Ну уж нет, - сказал Конан. - Я прихлопну этих волчар - и ни часа
лишнего здесь не останусь.
- Почему бы тогда тебе сразу не уйти!
- Думаешь, волки дадут мне спокойно отправиться восвояси? Будут
устраивать засады, гнаться по следу... Нет уж, я сперва их прикончу. Там,
где мне это удобно. И в то время, которое выберу я. А потом уж в путь.
Подальше отсюда.
Арванд повернулся к печке, чтобы подбросить дров, и увидел, что
Хильда спит у огня, прямо на полу. Арванд поднял ее на руки и перенес на
широкую кровать, где обычно отдыхал старик. Гунастр любил, чтобы было
попросторнее, и потому соорудил себе такое огромное лежбище, будто
занимался здесь любовью с пятью дамами одновременно.
Спустя несколько минут на этом ложе уже спали, согреваясь теплом друг
друга, все трое спасшихся от волчьих клыков. А два разъяренных зверя выли
и скреблись под дверью до самого утра.
Сунильд разливала по светильникам масло. Сидя в деревянном кресле с
прямой спинкой, Синфьотли молча смотрел, как движется среди неровных теней
ее высокая, стройная фигура. Мать, несмотря на возраст, была все еще очень
красива и величава, и он невольно залюбовался ею. В этот вечер ему
хотелось забыть все ссоры.
- Мать, - негромко окликнул Синфьотли.
Женщина обернулась, и сына поразило выражение глубокой усталости,
лежащее на ее надменном лице. Казалось, груз невыносимой тяжести лег на
эти прямые плечи и согнул их. В потухших глазах Синфьотли различил все те
же огоньки ненависти, припорошенные золой, но так и не угасшие
окончательно.
- Ты все еще ненавидишь меня? - поразился он. Синфьотли не ожидал,
что Сунильд ответит, но спустя несколько секунд услышал ее глухой голос:
- Больше, чем-прежде.
- За что? - спросил он. - Теперь, когда Сигмунд вернулся...
При имени любимого сына лицо матери исказилось и рот задрожал.
- Молчи! - прошептала она. - Молчи, слепец.
В ее тихом голосе было столько ужаса, что он действительно замолчал.
Она зажгла еще одну лампу и, не выпуская лучины из рук, подошла к нему
поближе. Даже в неверном свете лучины он видел, как побледнели ее губы.
Отражения огонька плясали в ее расширенных зрачках.
- Разве ты не видишь, _к_а_к_и_м_ он вернулся, Синфьотли? - сказала
она еще тише. - Одним богам ведомо, кем стал мой сын. Лучше бы ты закопал
его на равнинах, чем потерял его тело на подходах к Халога. Лучше бы ты...
- Она замолчала.
- Что?
- Лучше бы ты оставил его на пищу степным волкам, - сказала мать,
вздрагивая.
- Что ты говоришь? - закричал Синфьотли, разом утратив самообладание.
- Разве не братом был он мне, разве он не твой любимый сын, чтобы я бросил
его в степях, точно ненужную поклажу? Я вез его домой, чтобы ты могла в
последний раз увидеть своего сына, а после оплакать его на погребении,
достойном воина.
- Темные силы призвали его, и он ушел.. Сейчас он вернулся и...
- И я счастлив видеть своего брата. Что с тобой, мать? Что тебя так
пугает?
- Не знаю, - медленно проговорила Сунильд. - Я не могу выразить этого
словом. Но когда мой сын подошел ко мне, чтобы обнять, меня обожгло
ледяным холодом. Мне показалось, что повеяло дыханием ада. Лед... и страх,
мертвящий холодный ужас. И когда он коснулся, это было хуже ожога,
холоднее стали на морозе. В его прикосновении было что-то нечистое,
страшное. Нечеловеческое. Как будто руки, тронувшие меня, испачканы
чем-то, что невозможно отмыть.
- Ты больна, высокородная Сунильд. Твоими устами говорит сейчас
усталость.
Она медленно покачала головой.
- Нет, Синфьотли. И будь ты проклят за то, что не уберег своего брата
мертвым. Сейчас он воскрес, и одни боги знают, за какие преступления его
выпустили на землю из преисподней.
Синфьотли упрямо покачал головой.
- Нашему дому угрожала опасность. Ты ведь помнишь, как погибали наши
слуги. И эти волчьи следы возле ворот и во дворе... Я призвал своего
брата, чтобы он помог мне.
Сунильд смотрела на него расширенными глазами, точно не верила
услышанному.
- Ты призвал его? - проговорила она еле слышно. - Ясень Игга, что ты
наделал, Синфьотли! Он не переступил бы порог нашего дома, если бы ты не
накликал этой беды.
- Какая же это беда? - Синфьотли наконец вышел из себя, рассерженный
упрямством этой женщины, которую он не понимал. Ее страх раздражал его,
казался бессмысленным и глупым. - Разве он не был твоим любимым сыном?
Разве ты не говорила мне не раз, что предпочла бы видеть мертвым меня, а
не его?
Лучина в руке Сунильд затрещала и погасла. Женщина бросила ее в
медный таз с водой, поставленный на полу под светильником.
- Ты тоже боишься, - сказала она, и ее большая тень на стене
заколебалась и вздрогнула. - Ты избегаешь называть его по имени.
Синфьотли прикусил язык. А ведь мать права. Он действительно не смеет
выговорить вслух: "Сигмунд". Как будто знает, _ч_т_о_ за этим последует. А
что, собственно, такого последует? Явится Сигмунд, странный, полузнакомый,
получужой, но ведь он брат. Он не может желать зла своему кровнику. Он
придет на помощь.
- Вздор! - в сердцах сказал наконец Синфьотли. - Ты просто слишком
устала. Все эти тревоги, беспокойство за Соль...
Он замолчал. Раскаленной иглой вошел в него страх за любимую дочь.
Пока оборотень бродит поблизости, его девочка в опасности. Ради нее он в
тоске и отчаянии призывал на помощь брата, не догадываясь о том, что живой
мертвец бродит поблизости, только и дожидаясь этого зова, чтобы
переступить порог. Простая душа Синфьотли упрямо противилась всяким
разговорам о каком-то там колдовстве.
Все было ясно. Был оборотень, эта чертовка Хильда, которую он по
глупости пожалел и привел в дом. Была дочь, невинное юное существо,
одолеваемое демонами. Соль с ее увечьем казалась Синфьотли такой
беззащитной, что у этого черствого человека порой щемило сердце. Он знал,
что разорвет голыми руками всякого, кто посмеет причинить ей зло.
Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, как мать ушла. Сунильд
ступала бесшумно, как призрак. И вместе с ней ушли ночные шорохи и смутные
тревоги.
Когда Синфьотли открыл глаза, в окне уже показалась тонкая фиолетовая
полоска близкого рассвета. Он зябко поежился. Что-то во вчерашнем
разговоре с матерью оставило в его памяти неприятный след. Она боялась.
Кого? Теперь, когда Сигмунд вернулся, когда он взял их под свою защиту, им
некого бояться. Они самые сильные во всем городе, ибо их охраняет рука
Младшего Бога. Великое счастье - служить детям Младшего Бога.
Синфьотли улыбнулся и тут же нахмурился. Ему вдруг показалось, что
эти мысли кто-то ему внушил. Разве мог он, гордый Синфьотли, произнести
эти слова: "счастье служить"? Он никогда никому не служил. Он склонял
голову только перед своим учителем и своей матерью.
Синфьотли тряхнул головой, отбрасывая со лба светлые волосы. Стоит ли
забивать себе голову такими глупыми мыслями, если не решено главное:
опасность, угрожающая его дочери, все еще бродит по Халога.
И стоило ему подумать об этом, как в темноте за окном промелькнула
светлая тень. Предрассветные сумерки не могли скрыть от Синфьотли
очертаний крупного хищника.
Синфьотли гибким движением поднялся на ноги. Он передвигался
бесшумно, точно и сам в мгновение ока превратился в дикого зверя. В давние
годы, когда Синфьотли был еще мальчиком, Гунастр, растерзанный чудовищем,
которое сумело уйти от людской кары, заставлял его часами наблюдать за
кошкой, охотящейся на птиц. И Синфьотли, более терпеливый, чем его брат,
научился подражать повадкам этого зверя. Впоследствии этот урок не раз
пригодился ему.
Он вытащил из ножен кинжал, взял заготовку для факела, оставленную
Сунильд в связке возле очага, и быстрым движением заточил острие,
превращая факел в кол. Как ни презирал Синфьотли всякого рода магию, но,
истинный северянин, все же знал в ней кое-какой толк. Трудно было вырасти
среди легенд и живых преданий, среди краснобаев и очевидцев (подчас трудно
было отличить одних от других) - и не иметь представления о том, как
отобрать у горного народца клад, как отвести беду, если вздумает морочить
голову лешак, что нужно делать, если вдруг обозлится на домашних невидимый
Хозяин и начнет по ночам душить людей в их постелях, пугать скотину и
рассыпать в кухне зерно. И о том, что нужно делать с оборотнями, Синфьотли
имел представление не хуже любого другого своего земляка.
Осторожно приоткрыв дверь, он выглянул во двор. Из дома повалили
клубы пара - перед рассветом стало еще холоднее. Опасаясь что пар и резкие
домашние запахи могут его выдать, Синфьотли поспешно притворил за собой
дверь. Он стоял на пороге, пригнувшись, держа в правой руке остро
заточенный кол, а в левой обнаженный меч. Он знал, что действовать ему
придется быстро, времени для раздумий не будет, и потому знакомое оружие
взял в левую руку.
Во дворе никого не было. Но Синфьотли явственно ощущал злую волю
притаившегося поблизости чужого существа. В холодной расчетливой злобе
было что-то нечеловеческое, и в то же время Синфьотли улавливал и нечто
прямо противоположное: хитрый, вполне человечий ум, не лишенный даже
своеобразного юмора. Больше он не сомневался - Хильда была здесь.
Вернулась, чтобы завершить начатое дело.
Синфьотли тихо прошел по дорожке в сторону конюшни. Здесь тоже никого
не было. Он обошел весь двор, попеременно заглядывая во все укромные
закутки. Ему казалось, что невидимый взор горящих красных глаз с насмешкой
провожает его. То и дело он внезапно оборачивался, но никого за спиной не
было. И все же он был уверен в том, что она здесь и следит за ним,
усмехаясь. Мысль об этой усмешке сводила его с ума.
Снег во дворе, словно в насмешку, был весь изрыт волчьими следами.
Резкий звериный запах точно повис в воздухе. Синфьотли весь дрожал от
возбуждения и охотничьего азарта. Каждое мгновение он ждал, что вот сейчас
заглянет за угол поленницы - и среди дров и баков для воды увидит
притаившегося зверя. Но раз за разом его ждало разочарование. Он понимал,
что эту игру в прятки ведьма затеяла лишь для того, чтобы вывести его из
себя, и потому сдерживал свой гнев, опасаясь потерять голову и наделать
досадных промахов, которые будут стоить жизни не только ему, Синфьотли, но
и его дочери. Поэтому он терпеливо, шаг за шагом, осматривал двор и
старался не допускать ярости в свое сердце.
Никого. Пустота - и этот постоянный насмешливый взгляд в спину.
Синфьотли скрипнул зубами. Ему невыносимо было думать о том, что над ним
потешаются.
Наконец он снова вернулся к конюшне и заглянул внутрь. И мгновенно
отпрянул: прямо у входа из темноты на него смотрели две красных горящих
точки. Синфьотли стиснул рукоять меча, чувствуя, как страх подступает к
горлу. Он не думал прежде, что будет кого-то так бояться. Но ему
понадобилось несколько секунд, чтобы преодолеть ужас и заставить себя
сделать шаг назад. Красные точки отступили в глубь конюшни, погруженной в
глубокую влажную темноту. Словно далекий гром, послышалось приглушенное
рычание, заклокотавшее в горле зверя.
Синфьотли сделал еще несколько шагов. Он понимал, что чудовище
нарочно заманивает его подальше в темноту, где человек потеряет все
преимущества перед зверем (если они и были). Но больше поддаваться страху
он не мог и не хотел.
- Я не боюсь тебя, - пробормотал он. Но он боялся. Страх опутал
темнее помещение так, словно там была натянута клейкая паутина. Куда ни
ступишь - обязательно наткнешься на липнущую к телу нить.
Волчица отступила еще дальше и приготовилась к прыжку. Сейчас для нее
ни что не имело значения: ни ее детская привязанность к человеку, которого
она считала своим отцом до тех пор, покуда голос крови не стал ей внятен;
ни ранимость юной глухой девушки, в теле которой обитал дикий дух Младшего
Бога. Она видела только одно: ее законная добыча, человек, привычно
пахнущий страхом, взбунтовался и пытается вступить в единоборство. Она
подумала о том, как зубы вонзаются в живую плоту и затрепетала, предвкушая
наслаждение. Добыча цеплялась за бесполезную холодную сталь, точно
утопающий за протянутое ему с лодки весло, и хищница весело оскалилась:
сталь не поможет человеку против оборотня. Ни на мгновение волчица не
задумывалась над тем, кто стоит сейчас перед ней в темноте конюшни. Ей не
было дела до имени этой трепещущей плоти. Она хотела одного: уничтожить,
раздавить жалкий человеческий дух, а потом восторжествовать над сладким
человеческим мясом.
И вдруг человек громко вскрикнул и бросился в атаку. Только одно имя
могло заставить Синфьотли преодолеть почти сверхъестественный ужас,
сковавший его точно цепями. Это было имя его дочери, и он выкрикнул его в
лицо оборотню, точно боевой клич.
И столько силы было в этом выкрике, столько боли, страха и нежности
вложил в это короткое слово Синфьотли, что волчица услышала его - не
слухом, ибо и в волчьем теле Соль была глуха, - но тем внутренним "ухом",
которое позволяло ей слышать призывы Сигмунда. Никогда прежде она не
слышала Синфьотли. И поскольку братья действительно были очень похожи
между собой, ей на мгновение показалось, что ее окликает Тот-Кто-Сильнее,
ее повелитель, ее отец.
Она отпрянула и застыла в растерянности. А человек бросился вперед и
еще раз повторил, с отчаянием и решимостью, как будто черпал в этом
коротком слове поддержку:
- Соль!
Она сжалась. И в этот миг в воздухе просвистел меч. Синфьотли метнул
его, как кинжал, заранее зная, насколько это опасно в том случае, если он
промахнется. Но он не промахнулся. Волчица, все еще пребывавшая в
нерешительности, замешкалась, вглядываясь в приближающегося к ней
человека, и меч пригвоздил ее к доскам пола.
Она пронзительно завизжала. У Синфьотли заложило в ушах от этого
нестерпимого звука. Извиваясь, хищница стала дергаться, пытаясь вырваться
на волю. Недоумение, ужас, боль предательства бились в ней, точно
плененные птицы. Как же так? Ведь это он, ее отец, ведь это тот, кто влил
в ее жилы отравленную кровь богов. За что он казнит ее? Не он ли научил ее
сладости убийства? Не он ли сам показал ей, сколь жалки люди и сколь
сильны на земле дети Младших Богов, отвергнутые людьми и не принятые
Старшими Богами?
Не помня себя, Синфьотли занес над поверженным зверем остро
отточенный кол и с силой вонзил его в задравшийся к нему беззащитный белый
живот. В отличие от несчастного Гунастра, распоровшего брюхо
волку-Сигмунду, у Синфьотли не было ощущения, будто оружие входит в
солому. Затрещали ткани живой плоти, и в лицо Синфьотли брызнула горячая
кровь. Волчица пронзительно закричала срывающимся женским голосом. На ее
пасти запузырилась кровавая пена. Она стала биться об пол своим сильным
гибким телом. Синфьотли отшатнулся, стирая кровь с лица. Лапы с острыми
когтями скребли пол, оставляя в нем глубокие борозды. Крики умирающей
становились все тише. Странный глухой голос произнес в темноте конюшни:
- Господин...
Синфьотли затрясся. С этим словом к нему могла обратиться только она,
проклятая ведьма. Хильда всегда считала своим господином Синфьотли, потому
что именно он привел ее в дом и отдал в услужение своей матери. Будь
сейчас у Синфьотли в руках второй кол, он бы и его вонзил ей в сердце в
ответ на это обращение.
Тряхнув головой, он провел ладонью по глазам и моргнул несколько раз.
В полумраке на полу конюшни лежала, раскинув руки и подогнув под себя
ноги, женщина. Ее длинные светлые волосы разметались по грязному полу.
Густая прядь плавала в луже темной крови; через секунду волосы намокли,
отяжелели и опустились. Из ее живота торчал деревянный кол, загнанный в
тело безжалостно и грубо. Увидев это, Синфьотли невольно содрогнулся.
Превозмогая отвращение, он резким движением выдернул кол.. Тело
обмякло. Женщина вздохнула в последний раз, выплеснув из зияющей раны
слабенький фонтанчик крови, и затихла. Синфьотли схватил ее за ноги и
поволок вон из конюшни. Ногой оттолкнул притворившуюся было дверь и
швырнул тело убитой на снег.
Она упала, глухо стукнувшись головой о порог. Красная прядь легла на
ее лицо, залепив широко раскрытый рот. Синфьотли смотрел на нее не
отрываясь.
- Я убил тебя, - сказал он наконец. - Больше ты не будешь тревожить
покой моей дочери.
Ему казалось, что сознание у него мутится. Но это длилось лишь миг.
Затем он снова выпрямился, чувствуя себя сильным, отважным воином, который
знает, чего он хочет.
И все же что-то было не так. Как будто он нарушил чью-то волю или
ослушался, и теперь последует наказание.
Глупости! Синфьотли сердито передернул плечами. Ему нет дела до
чьей-то воли, чья бы она ни была. И о каком "наказании" может идти речь?
Разве ему нужно перед кем-то отчитываться?
Склонившись, он хозяйским движением убрал волосы с лица колдуньи. Он
ожидал увидеть мелкие черты Хильды и не сразу понял, кого убил, настолько
был ошеломлен тем, что перед ним _н_е_ Хильда. Осознать это было еще
труднее, чем понять самое страшное: на снегу с распоротым животом лежала
Соль. Нагое тело, оскверненное страшной раной, было синеватым от
кровопотери. Пышная грудь торчала так вызывающе, точно колола глаза. Соски
посинели и сморщились. В углах искусанного распухшего рта запеклась черная
пена. Подернутые белесой пеленой глаза закатились. Даже волосы, золотые
волосы Соль, казались мертвыми на пушистом свежем снегу.
- Нет, - тихо сказал Синфьотли. - Нет.
Он выпрямился, вытер лицо снегом, не замечая, что кровь волчицы-Соль
запачкала его с головы до ног. Потом повернулся и пошел прочь. Когда он
шел по улицам Халога, шатаясь и натыкаясь на прохожих, многие принимали
его за пьяного, а всезнайка Хуннар через несколько часов уже рассказывал в
казарме о том, что нынче на рассвете Синфьотли убил вервольфа и сошел с
ума.
Синфьотли остановился, точно от удара. Он не сразу понял, что
наткнулся на какое-то препятствие, а поняв, бессвязно выругался и
схватился за кинжал. Первым его порывом было желание распороть лоснящийся
черный бок лошади, преградившей ему путь. Чьи-то ноги качнулись в меховых
стременах и сжали лошадиные бока, не позволяя животному отпрянуть.
- Кто ты такой? - зарычал Синфьотли. - По какому праву останавливаешь
меня?
- Мое имя Амальрик, - отозвался чистый, детский голос. - Я
останавливаю тебя по праву сильного, Синфьотли.
Синфьотли поднял голову. Он увидел, что перед ним мальчик лет
двенадцати, в белом меховом плаще с красной шелковой подкладкой. Он был
вооружен. Льняные прямые волосы перетянуты простой кожаной лентой. Осанка
у этого ребенка была прямо-таки королевской, и неспроста: за спиной у него
стоял небольшой, но хорошо снаряженный отряд человек в пятнадцать. Этого
бью довольно, чтобы Синфьотли подчинился.
- Что тебе нужно, молодой граф? - спросил он.
- Ты убил вервольфа, - ответил мальчик.
- Откуда тебе известно, черт побери?
Амальрик пожал плечами. Его мальчишеское лицо, усыпанное бледными
веснушками, осталось серьезным, когда он ответил:
- Добрая слава об этом бежит впереди тебя верным псом, но страшная
кара за сделанное крадется за тобой по пятам, как медведь-людоед. Зачем
ждать, пока он встанет на дыбы за твоей спиной?
Синфьотли побелел и схватился за грудь. Но не страх был тому
причиной, смертная тоска по Соль вдруг овладела им, да так, что он
запрокинул голову и глухо простонал, невидящими глазами глядя в белесое
снежное небо. В этот миг он не был больше собой. Он словно вселился в тело
своего брата. Синфьотли не просто знал, что делает сейчас Сигмунд. Он
б_ы_л_ Сигмундом.
Он стоял посреди двора дома высокородной Сунильд над окровавленным
телом своей дочери и, не веря своим глазам, вглядывался в ее мертвые
черты. Нос уже заострился, скулы выступили, щеки ввалились. Снег как будто
исхлестан красной плеткой - это следы от окровавленных прядей волос.
Длинных золотых волос красавицы Соль.
Сигмунд закричал, падая в снег возле трупа девушки. Он обхватил
руками ее раскинутые ноги и прильнул ртом к коленям. Смертельный холод
встретили его губы там, где прежде встречали жар. Стройный белокурый
человек зарычал, - скаля зубы. Из угла его рта потекла слюна. Изнемогая от
тоски, тихо повизгивая, как пес, потерявший хозяина, Сигмунд скорчился
рядом с мертвой Соль. Судорогой свело его руки, жадно схватившие убитую за
плечи. Затем он приподнялся, вгляделся в ее прекрасное лицо и несколько
раз приложился к раскрытому рту, точно надеясь вдохнуть в нее жизнь. Соль
оставалась неподвижной.
- Кто убил тебя? - спросил он.
Она не ответила. Он знал, что она уже не ответит ему. И тогда он
сдался. Когда Сунильд вышла на крыльцо, она увидела, что Сигмунд, потеряв
голову, визжит и лижет зияющую рану на животе ее мертвой внучки.
- Что с ним, господин граф? - спросил один из дружинников, когда
Синфьотли безвольно опустился на снег возле ног лошади Амальрика.
Мальчик дернул поводья, и лошадь отступила на несколько шагов.
- Возьмите его в седло, - распорядился он. - Это обморок. Боюсь, что
рано или поздно вервольф придет за ним.
- Вервольф убит, - возразил кто-то.
Не оборачиваясь, Амальрик сказал:
- Их было двое. Я сам видел. Второй придет отомстить. Возьмите его в
седло, я сказал, и отвезите ко мне домой.
- Это неразумно... - начал тот же голос, но мальчик уже разворачивал
свою лошадь.
- Позвольте мне самому решать, - коротко бросил он на ходу.
Низко висела над равнинами ущербная луна. С кинжалом в руке Сигмунд
стоял на том самом месте, куда впервые вызвал к себе Соль. Точно так же
торчал перед ним пень, оставшийся от старого дерева, и ему показалось, что
еще немного - и появится вдали легкая тень бегущей девушки.
Он опустил веки, а когда снова поднял их, в глазах уже горел
дьявольский красный огонь. Не задумываясь больше, он поднял кинжал и
вскрыл себе вены. Кровь хлынула на камень, украшающий рукоять, и впиталась
в него, как в губку. Потоки алого света залили снега далеко вокруг
Сигмунда. Не обращая внимания на то, что кровь стекает по рукаву, он
воздел руки к луне и начал звать:
- Отец мой, Младший Бог, не имеющий еще мужского имени! Вот льется
твоя кровь, и клянусь, вся она уйдет в эти снега и растает под весенним
солнцем, если ты не откроешь мне того, что я хочу знать. Я уже мертв и мне
недолго осталось, но перед тем как уйти навсегда, я должен отомстить, и ты
мне поможешь...
Он замолчал. Горло у него перехватило. Ветром несла по равнине
поземку, и ему опять почудилась легкая, быстрая фигурка девушки, спешащей
на его зов. Тишина опустилась на равнину. Казалось, даже ветер смолк. И
вдруг под небом прокатился глухой, низкий голос, который проникал прямо в
душу, минуя слух. Мощные вибрации этого тяжелого голоса отдавались во всем
теле, и у Сигмунда было впечатление, будто даже кости загудели.
- Кто ты, посмевший угрожать мне?
- Я твой сын! - крикнул Сигмунд и снова прислушался.
Там, наверху, наступила пауза, как будто некто невидимый вглядывался
в маленькую человеческую фигурку, застывшую в неподвижности. Затем голос
вздохнул.
- Да, я узнал твою кровь. Твоя мать была холодна, как лед, и я не
захотел больше посещать ее. Ты - Сигмунд, сын похоти и безразличия.
- Да, это я, отец.
- Густа наша кровь, и негоже ей пропадать. Останови ее.
- Как мне сделать это, отец? Я вскрыл себе вену.
Младший Бог, казалось, задумался. Потом проговорил:
- Ты должен захотеть.
Сигмунд опустил голову.
- Я хочу, - тихо сказал он, обращаясь к черным каплям, бежавшим с его
запястья на снег. - Остановитесь. Я хочу сохранить вас в своих жилах.
Но капли продолжали падать одна за другой.
Сигмунд бросил кинжал и упал на колени, припадая губами к запястью.
- Остановись, - отчаянно крикнул он своей крови. - Отец, помоги мне!
- Нет, - пророкотал голос, разливаясь под небом. - Эта кровь старше
меня. Если она не слушается тебя, то и до моих приказов ей не будет
никакого дела.
- Отец, - прошептал Сигмунд. - Иди ко мне. Хоть раз в жизни я хотел
бы увидеть тебя...
Он замолчал, стиснув зубы, чтобы они не стучали. Прошло еще несколько
минут. Все вокруг молчало, но Сигмунд чувствовал на себе нечеловеческий
взгляд, от которого некуда было скрыться. Словно все небо, раскинувшееся
над ним, наблюдало за Сигмундом тысячами глаз.
Потом направление взгляда сместилось. Только что тот, кто следил за
ним, был наверху, и Сигмунд улавливал его присутствие макушкой, и вот уже
невидимые глаза смотрят ему в спину...
на эту тему ничего не стал.
- Словом, там я и отсиделся до рассвета, а потом пошел сюда. Я так
рассудил, что уж в доме старика меня никто искать не будет. Ближе к вечеру
забрался на дерево. Так, на всякий случай. Я был уверен, что ты явишься
сюда после погребения Гунастра. Кстати, правда то, что болтают?
- О чем еще болтают? - устало спросил Арванд.
- Будто хитрый дед усыновил тебя еще два года назад и оставил тебе
все имущество?
Арванд кивнул, но как-то безрадостно. Конан внимательно посмотрел на
него.
- Печаль по другу вытеснила из твоей души радость богатства, -
заметил он, словно подводя итог.
- Так и есть, - вздохнул Арванд. - Хотел бы я, чтобы Гунастр был
здесь. Лучше бы он бранил меня, как прежде.
Конан пожал плечами.
- Что ушло, того не воротишь. Теперь ты сам хозяин. Самое время
обзавестись помощником...
- Тобой, например, - вполне серьезно предложил Аренд.
- Ну уж нет, - сказал Конан. - Я прихлопну этих волчар - и ни часа
лишнего здесь не останусь.
- Почему бы тогда тебе сразу не уйти!
- Думаешь, волки дадут мне спокойно отправиться восвояси? Будут
устраивать засады, гнаться по следу... Нет уж, я сперва их прикончу. Там,
где мне это удобно. И в то время, которое выберу я. А потом уж в путь.
Подальше отсюда.
Арванд повернулся к печке, чтобы подбросить дров, и увидел, что
Хильда спит у огня, прямо на полу. Арванд поднял ее на руки и перенес на
широкую кровать, где обычно отдыхал старик. Гунастр любил, чтобы было
попросторнее, и потому соорудил себе такое огромное лежбище, будто
занимался здесь любовью с пятью дамами одновременно.
Спустя несколько минут на этом ложе уже спали, согреваясь теплом друг
друга, все трое спасшихся от волчьих клыков. А два разъяренных зверя выли
и скреблись под дверью до самого утра.
Сунильд разливала по светильникам масло. Сидя в деревянном кресле с
прямой спинкой, Синфьотли молча смотрел, как движется среди неровных теней
ее высокая, стройная фигура. Мать, несмотря на возраст, была все еще очень
красива и величава, и он невольно залюбовался ею. В этот вечер ему
хотелось забыть все ссоры.
- Мать, - негромко окликнул Синфьотли.
Женщина обернулась, и сына поразило выражение глубокой усталости,
лежащее на ее надменном лице. Казалось, груз невыносимой тяжести лег на
эти прямые плечи и согнул их. В потухших глазах Синфьотли различил все те
же огоньки ненависти, припорошенные золой, но так и не угасшие
окончательно.
- Ты все еще ненавидишь меня? - поразился он. Синфьотли не ожидал,
что Сунильд ответит, но спустя несколько секунд услышал ее глухой голос:
- Больше, чем-прежде.
- За что? - спросил он. - Теперь, когда Сигмунд вернулся...
При имени любимого сына лицо матери исказилось и рот задрожал.
- Молчи! - прошептала она. - Молчи, слепец.
В ее тихом голосе было столько ужаса, что он действительно замолчал.
Она зажгла еще одну лампу и, не выпуская лучины из рук, подошла к нему
поближе. Даже в неверном свете лучины он видел, как побледнели ее губы.
Отражения огонька плясали в ее расширенных зрачках.
- Разве ты не видишь, _к_а_к_и_м_ он вернулся, Синфьотли? - сказала
она еще тише. - Одним богам ведомо, кем стал мой сын. Лучше бы ты закопал
его на равнинах, чем потерял его тело на подходах к Халога. Лучше бы ты...
- Она замолчала.
- Что?
- Лучше бы ты оставил его на пищу степным волкам, - сказала мать,
вздрагивая.
- Что ты говоришь? - закричал Синфьотли, разом утратив самообладание.
- Разве не братом был он мне, разве он не твой любимый сын, чтобы я бросил
его в степях, точно ненужную поклажу? Я вез его домой, чтобы ты могла в
последний раз увидеть своего сына, а после оплакать его на погребении,
достойном воина.
- Темные силы призвали его, и он ушел.. Сейчас он вернулся и...
- И я счастлив видеть своего брата. Что с тобой, мать? Что тебя так
пугает?
- Не знаю, - медленно проговорила Сунильд. - Я не могу выразить этого
словом. Но когда мой сын подошел ко мне, чтобы обнять, меня обожгло
ледяным холодом. Мне показалось, что повеяло дыханием ада. Лед... и страх,
мертвящий холодный ужас. И когда он коснулся, это было хуже ожога,
холоднее стали на морозе. В его прикосновении было что-то нечистое,
страшное. Нечеловеческое. Как будто руки, тронувшие меня, испачканы
чем-то, что невозможно отмыть.
- Ты больна, высокородная Сунильд. Твоими устами говорит сейчас
усталость.
Она медленно покачала головой.
- Нет, Синфьотли. И будь ты проклят за то, что не уберег своего брата
мертвым. Сейчас он воскрес, и одни боги знают, за какие преступления его
выпустили на землю из преисподней.
Синфьотли упрямо покачал головой.
- Нашему дому угрожала опасность. Ты ведь помнишь, как погибали наши
слуги. И эти волчьи следы возле ворот и во дворе... Я призвал своего
брата, чтобы он помог мне.
Сунильд смотрела на него расширенными глазами, точно не верила
услышанному.
- Ты призвал его? - проговорила она еле слышно. - Ясень Игга, что ты
наделал, Синфьотли! Он не переступил бы порог нашего дома, если бы ты не
накликал этой беды.
- Какая же это беда? - Синфьотли наконец вышел из себя, рассерженный
упрямством этой женщины, которую он не понимал. Ее страх раздражал его,
казался бессмысленным и глупым. - Разве он не был твоим любимым сыном?
Разве ты не говорила мне не раз, что предпочла бы видеть мертвым меня, а
не его?
Лучина в руке Сунильд затрещала и погасла. Женщина бросила ее в
медный таз с водой, поставленный на полу под светильником.
- Ты тоже боишься, - сказала она, и ее большая тень на стене
заколебалась и вздрогнула. - Ты избегаешь называть его по имени.
Синфьотли прикусил язык. А ведь мать права. Он действительно не смеет
выговорить вслух: "Сигмунд". Как будто знает, _ч_т_о_ за этим последует. А
что, собственно, такого последует? Явится Сигмунд, странный, полузнакомый,
получужой, но ведь он брат. Он не может желать зла своему кровнику. Он
придет на помощь.
- Вздор! - в сердцах сказал наконец Синфьотли. - Ты просто слишком
устала. Все эти тревоги, беспокойство за Соль...
Он замолчал. Раскаленной иглой вошел в него страх за любимую дочь.
Пока оборотень бродит поблизости, его девочка в опасности. Ради нее он в
тоске и отчаянии призывал на помощь брата, не догадываясь о том, что живой
мертвец бродит поблизости, только и дожидаясь этого зова, чтобы
переступить порог. Простая душа Синфьотли упрямо противилась всяким
разговорам о каком-то там колдовстве.
Все было ясно. Был оборотень, эта чертовка Хильда, которую он по
глупости пожалел и привел в дом. Была дочь, невинное юное существо,
одолеваемое демонами. Соль с ее увечьем казалась Синфьотли такой
беззащитной, что у этого черствого человека порой щемило сердце. Он знал,
что разорвет голыми руками всякого, кто посмеет причинить ей зло.
Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, как мать ушла. Сунильд
ступала бесшумно, как призрак. И вместе с ней ушли ночные шорохи и смутные
тревоги.
Когда Синфьотли открыл глаза, в окне уже показалась тонкая фиолетовая
полоска близкого рассвета. Он зябко поежился. Что-то во вчерашнем
разговоре с матерью оставило в его памяти неприятный след. Она боялась.
Кого? Теперь, когда Сигмунд вернулся, когда он взял их под свою защиту, им
некого бояться. Они самые сильные во всем городе, ибо их охраняет рука
Младшего Бога. Великое счастье - служить детям Младшего Бога.
Синфьотли улыбнулся и тут же нахмурился. Ему вдруг показалось, что
эти мысли кто-то ему внушил. Разве мог он, гордый Синфьотли, произнести
эти слова: "счастье служить"? Он никогда никому не служил. Он склонял
голову только перед своим учителем и своей матерью.
Синфьотли тряхнул головой, отбрасывая со лба светлые волосы. Стоит ли
забивать себе голову такими глупыми мыслями, если не решено главное:
опасность, угрожающая его дочери, все еще бродит по Халога.
И стоило ему подумать об этом, как в темноте за окном промелькнула
светлая тень. Предрассветные сумерки не могли скрыть от Синфьотли
очертаний крупного хищника.
Синфьотли гибким движением поднялся на ноги. Он передвигался
бесшумно, точно и сам в мгновение ока превратился в дикого зверя. В давние
годы, когда Синфьотли был еще мальчиком, Гунастр, растерзанный чудовищем,
которое сумело уйти от людской кары, заставлял его часами наблюдать за
кошкой, охотящейся на птиц. И Синфьотли, более терпеливый, чем его брат,
научился подражать повадкам этого зверя. Впоследствии этот урок не раз
пригодился ему.
Он вытащил из ножен кинжал, взял заготовку для факела, оставленную
Сунильд в связке возле очага, и быстрым движением заточил острие,
превращая факел в кол. Как ни презирал Синфьотли всякого рода магию, но,
истинный северянин, все же знал в ней кое-какой толк. Трудно было вырасти
среди легенд и живых преданий, среди краснобаев и очевидцев (подчас трудно
было отличить одних от других) - и не иметь представления о том, как
отобрать у горного народца клад, как отвести беду, если вздумает морочить
голову лешак, что нужно делать, если вдруг обозлится на домашних невидимый
Хозяин и начнет по ночам душить людей в их постелях, пугать скотину и
рассыпать в кухне зерно. И о том, что нужно делать с оборотнями, Синфьотли
имел представление не хуже любого другого своего земляка.
Осторожно приоткрыв дверь, он выглянул во двор. Из дома повалили
клубы пара - перед рассветом стало еще холоднее. Опасаясь что пар и резкие
домашние запахи могут его выдать, Синфьотли поспешно притворил за собой
дверь. Он стоял на пороге, пригнувшись, держа в правой руке остро
заточенный кол, а в левой обнаженный меч. Он знал, что действовать ему
придется быстро, времени для раздумий не будет, и потому знакомое оружие
взял в левую руку.
Во дворе никого не было. Но Синфьотли явственно ощущал злую волю
притаившегося поблизости чужого существа. В холодной расчетливой злобе
было что-то нечеловеческое, и в то же время Синфьотли улавливал и нечто
прямо противоположное: хитрый, вполне человечий ум, не лишенный даже
своеобразного юмора. Больше он не сомневался - Хильда была здесь.
Вернулась, чтобы завершить начатое дело.
Синфьотли тихо прошел по дорожке в сторону конюшни. Здесь тоже никого
не было. Он обошел весь двор, попеременно заглядывая во все укромные
закутки. Ему казалось, что невидимый взор горящих красных глаз с насмешкой
провожает его. То и дело он внезапно оборачивался, но никого за спиной не
было. И все же он был уверен в том, что она здесь и следит за ним,
усмехаясь. Мысль об этой усмешке сводила его с ума.
Снег во дворе, словно в насмешку, был весь изрыт волчьими следами.
Резкий звериный запах точно повис в воздухе. Синфьотли весь дрожал от
возбуждения и охотничьего азарта. Каждое мгновение он ждал, что вот сейчас
заглянет за угол поленницы - и среди дров и баков для воды увидит
притаившегося зверя. Но раз за разом его ждало разочарование. Он понимал,
что эту игру в прятки ведьма затеяла лишь для того, чтобы вывести его из
себя, и потому сдерживал свой гнев, опасаясь потерять голову и наделать
досадных промахов, которые будут стоить жизни не только ему, Синфьотли, но
и его дочери. Поэтому он терпеливо, шаг за шагом, осматривал двор и
старался не допускать ярости в свое сердце.
Никого. Пустота - и этот постоянный насмешливый взгляд в спину.
Синфьотли скрипнул зубами. Ему невыносимо было думать о том, что над ним
потешаются.
Наконец он снова вернулся к конюшне и заглянул внутрь. И мгновенно
отпрянул: прямо у входа из темноты на него смотрели две красных горящих
точки. Синфьотли стиснул рукоять меча, чувствуя, как страх подступает к
горлу. Он не думал прежде, что будет кого-то так бояться. Но ему
понадобилось несколько секунд, чтобы преодолеть ужас и заставить себя
сделать шаг назад. Красные точки отступили в глубь конюшни, погруженной в
глубокую влажную темноту. Словно далекий гром, послышалось приглушенное
рычание, заклокотавшее в горле зверя.
Синфьотли сделал еще несколько шагов. Он понимал, что чудовище
нарочно заманивает его подальше в темноту, где человек потеряет все
преимущества перед зверем (если они и были). Но больше поддаваться страху
он не мог и не хотел.
- Я не боюсь тебя, - пробормотал он. Но он боялся. Страх опутал
темнее помещение так, словно там была натянута клейкая паутина. Куда ни
ступишь - обязательно наткнешься на липнущую к телу нить.
Волчица отступила еще дальше и приготовилась к прыжку. Сейчас для нее
ни что не имело значения: ни ее детская привязанность к человеку, которого
она считала своим отцом до тех пор, покуда голос крови не стал ей внятен;
ни ранимость юной глухой девушки, в теле которой обитал дикий дух Младшего
Бога. Она видела только одно: ее законная добыча, человек, привычно
пахнущий страхом, взбунтовался и пытается вступить в единоборство. Она
подумала о том, как зубы вонзаются в живую плоту и затрепетала, предвкушая
наслаждение. Добыча цеплялась за бесполезную холодную сталь, точно
утопающий за протянутое ему с лодки весло, и хищница весело оскалилась:
сталь не поможет человеку против оборотня. Ни на мгновение волчица не
задумывалась над тем, кто стоит сейчас перед ней в темноте конюшни. Ей не
было дела до имени этой трепещущей плоти. Она хотела одного: уничтожить,
раздавить жалкий человеческий дух, а потом восторжествовать над сладким
человеческим мясом.
И вдруг человек громко вскрикнул и бросился в атаку. Только одно имя
могло заставить Синфьотли преодолеть почти сверхъестественный ужас,
сковавший его точно цепями. Это было имя его дочери, и он выкрикнул его в
лицо оборотню, точно боевой клич.
И столько силы было в этом выкрике, столько боли, страха и нежности
вложил в это короткое слово Синфьотли, что волчица услышала его - не
слухом, ибо и в волчьем теле Соль была глуха, - но тем внутренним "ухом",
которое позволяло ей слышать призывы Сигмунда. Никогда прежде она не
слышала Синфьотли. И поскольку братья действительно были очень похожи
между собой, ей на мгновение показалось, что ее окликает Тот-Кто-Сильнее,
ее повелитель, ее отец.
Она отпрянула и застыла в растерянности. А человек бросился вперед и
еще раз повторил, с отчаянием и решимостью, как будто черпал в этом
коротком слове поддержку:
- Соль!
Она сжалась. И в этот миг в воздухе просвистел меч. Синфьотли метнул
его, как кинжал, заранее зная, насколько это опасно в том случае, если он
промахнется. Но он не промахнулся. Волчица, все еще пребывавшая в
нерешительности, замешкалась, вглядываясь в приближающегося к ней
человека, и меч пригвоздил ее к доскам пола.
Она пронзительно завизжала. У Синфьотли заложило в ушах от этого
нестерпимого звука. Извиваясь, хищница стала дергаться, пытаясь вырваться
на волю. Недоумение, ужас, боль предательства бились в ней, точно
плененные птицы. Как же так? Ведь это он, ее отец, ведь это тот, кто влил
в ее жилы отравленную кровь богов. За что он казнит ее? Не он ли научил ее
сладости убийства? Не он ли сам показал ей, сколь жалки люди и сколь
сильны на земле дети Младших Богов, отвергнутые людьми и не принятые
Старшими Богами?
Не помня себя, Синфьотли занес над поверженным зверем остро
отточенный кол и с силой вонзил его в задравшийся к нему беззащитный белый
живот. В отличие от несчастного Гунастра, распоровшего брюхо
волку-Сигмунду, у Синфьотли не было ощущения, будто оружие входит в
солому. Затрещали ткани живой плоти, и в лицо Синфьотли брызнула горячая
кровь. Волчица пронзительно закричала срывающимся женским голосом. На ее
пасти запузырилась кровавая пена. Она стала биться об пол своим сильным
гибким телом. Синфьотли отшатнулся, стирая кровь с лица. Лапы с острыми
когтями скребли пол, оставляя в нем глубокие борозды. Крики умирающей
становились все тише. Странный глухой голос произнес в темноте конюшни:
- Господин...
Синфьотли затрясся. С этим словом к нему могла обратиться только она,
проклятая ведьма. Хильда всегда считала своим господином Синфьотли, потому
что именно он привел ее в дом и отдал в услужение своей матери. Будь
сейчас у Синфьотли в руках второй кол, он бы и его вонзил ей в сердце в
ответ на это обращение.
Тряхнув головой, он провел ладонью по глазам и моргнул несколько раз.
В полумраке на полу конюшни лежала, раскинув руки и подогнув под себя
ноги, женщина. Ее длинные светлые волосы разметались по грязному полу.
Густая прядь плавала в луже темной крови; через секунду волосы намокли,
отяжелели и опустились. Из ее живота торчал деревянный кол, загнанный в
тело безжалостно и грубо. Увидев это, Синфьотли невольно содрогнулся.
Превозмогая отвращение, он резким движением выдернул кол.. Тело
обмякло. Женщина вздохнула в последний раз, выплеснув из зияющей раны
слабенький фонтанчик крови, и затихла. Синфьотли схватил ее за ноги и
поволок вон из конюшни. Ногой оттолкнул притворившуюся было дверь и
швырнул тело убитой на снег.
Она упала, глухо стукнувшись головой о порог. Красная прядь легла на
ее лицо, залепив широко раскрытый рот. Синфьотли смотрел на нее не
отрываясь.
- Я убил тебя, - сказал он наконец. - Больше ты не будешь тревожить
покой моей дочери.
Ему казалось, что сознание у него мутится. Но это длилось лишь миг.
Затем он снова выпрямился, чувствуя себя сильным, отважным воином, который
знает, чего он хочет.
И все же что-то было не так. Как будто он нарушил чью-то волю или
ослушался, и теперь последует наказание.
Глупости! Синфьотли сердито передернул плечами. Ему нет дела до
чьей-то воли, чья бы она ни была. И о каком "наказании" может идти речь?
Разве ему нужно перед кем-то отчитываться?
Склонившись, он хозяйским движением убрал волосы с лица колдуньи. Он
ожидал увидеть мелкие черты Хильды и не сразу понял, кого убил, настолько
был ошеломлен тем, что перед ним _н_е_ Хильда. Осознать это было еще
труднее, чем понять самое страшное: на снегу с распоротым животом лежала
Соль. Нагое тело, оскверненное страшной раной, было синеватым от
кровопотери. Пышная грудь торчала так вызывающе, точно колола глаза. Соски
посинели и сморщились. В углах искусанного распухшего рта запеклась черная
пена. Подернутые белесой пеленой глаза закатились. Даже волосы, золотые
волосы Соль, казались мертвыми на пушистом свежем снегу.
- Нет, - тихо сказал Синфьотли. - Нет.
Он выпрямился, вытер лицо снегом, не замечая, что кровь волчицы-Соль
запачкала его с головы до ног. Потом повернулся и пошел прочь. Когда он
шел по улицам Халога, шатаясь и натыкаясь на прохожих, многие принимали
его за пьяного, а всезнайка Хуннар через несколько часов уже рассказывал в
казарме о том, что нынче на рассвете Синфьотли убил вервольфа и сошел с
ума.
Синфьотли остановился, точно от удара. Он не сразу понял, что
наткнулся на какое-то препятствие, а поняв, бессвязно выругался и
схватился за кинжал. Первым его порывом было желание распороть лоснящийся
черный бок лошади, преградившей ему путь. Чьи-то ноги качнулись в меховых
стременах и сжали лошадиные бока, не позволяя животному отпрянуть.
- Кто ты такой? - зарычал Синфьотли. - По какому праву останавливаешь
меня?
- Мое имя Амальрик, - отозвался чистый, детский голос. - Я
останавливаю тебя по праву сильного, Синфьотли.
Синфьотли поднял голову. Он увидел, что перед ним мальчик лет
двенадцати, в белом меховом плаще с красной шелковой подкладкой. Он был
вооружен. Льняные прямые волосы перетянуты простой кожаной лентой. Осанка
у этого ребенка была прямо-таки королевской, и неспроста: за спиной у него
стоял небольшой, но хорошо снаряженный отряд человек в пятнадцать. Этого
бью довольно, чтобы Синфьотли подчинился.
- Что тебе нужно, молодой граф? - спросил он.
- Ты убил вервольфа, - ответил мальчик.
- Откуда тебе известно, черт побери?
Амальрик пожал плечами. Его мальчишеское лицо, усыпанное бледными
веснушками, осталось серьезным, когда он ответил:
- Добрая слава об этом бежит впереди тебя верным псом, но страшная
кара за сделанное крадется за тобой по пятам, как медведь-людоед. Зачем
ждать, пока он встанет на дыбы за твоей спиной?
Синфьотли побелел и схватился за грудь. Но не страх был тому
причиной, смертная тоска по Соль вдруг овладела им, да так, что он
запрокинул голову и глухо простонал, невидящими глазами глядя в белесое
снежное небо. В этот миг он не был больше собой. Он словно вселился в тело
своего брата. Синфьотли не просто знал, что делает сейчас Сигмунд. Он
б_ы_л_ Сигмундом.
Он стоял посреди двора дома высокородной Сунильд над окровавленным
телом своей дочери и, не веря своим глазам, вглядывался в ее мертвые
черты. Нос уже заострился, скулы выступили, щеки ввалились. Снег как будто
исхлестан красной плеткой - это следы от окровавленных прядей волос.
Длинных золотых волос красавицы Соль.
Сигмунд закричал, падая в снег возле трупа девушки. Он обхватил
руками ее раскинутые ноги и прильнул ртом к коленям. Смертельный холод
встретили его губы там, где прежде встречали жар. Стройный белокурый
человек зарычал, - скаля зубы. Из угла его рта потекла слюна. Изнемогая от
тоски, тихо повизгивая, как пес, потерявший хозяина, Сигмунд скорчился
рядом с мертвой Соль. Судорогой свело его руки, жадно схватившие убитую за
плечи. Затем он приподнялся, вгляделся в ее прекрасное лицо и несколько
раз приложился к раскрытому рту, точно надеясь вдохнуть в нее жизнь. Соль
оставалась неподвижной.
- Кто убил тебя? - спросил он.
Она не ответила. Он знал, что она уже не ответит ему. И тогда он
сдался. Когда Сунильд вышла на крыльцо, она увидела, что Сигмунд, потеряв
голову, визжит и лижет зияющую рану на животе ее мертвой внучки.
- Что с ним, господин граф? - спросил один из дружинников, когда
Синфьотли безвольно опустился на снег возле ног лошади Амальрика.
Мальчик дернул поводья, и лошадь отступила на несколько шагов.
- Возьмите его в седло, - распорядился он. - Это обморок. Боюсь, что
рано или поздно вервольф придет за ним.
- Вервольф убит, - возразил кто-то.
Не оборачиваясь, Амальрик сказал:
- Их было двое. Я сам видел. Второй придет отомстить. Возьмите его в
седло, я сказал, и отвезите ко мне домой.
- Это неразумно... - начал тот же голос, но мальчик уже разворачивал
свою лошадь.
- Позвольте мне самому решать, - коротко бросил он на ходу.
Низко висела над равнинами ущербная луна. С кинжалом в руке Сигмунд
стоял на том самом месте, куда впервые вызвал к себе Соль. Точно так же
торчал перед ним пень, оставшийся от старого дерева, и ему показалось, что
еще немного - и появится вдали легкая тень бегущей девушки.
Он опустил веки, а когда снова поднял их, в глазах уже горел
дьявольский красный огонь. Не задумываясь больше, он поднял кинжал и
вскрыл себе вены. Кровь хлынула на камень, украшающий рукоять, и впиталась
в него, как в губку. Потоки алого света залили снега далеко вокруг
Сигмунда. Не обращая внимания на то, что кровь стекает по рукаву, он
воздел руки к луне и начал звать:
- Отец мой, Младший Бог, не имеющий еще мужского имени! Вот льется
твоя кровь, и клянусь, вся она уйдет в эти снега и растает под весенним
солнцем, если ты не откроешь мне того, что я хочу знать. Я уже мертв и мне
недолго осталось, но перед тем как уйти навсегда, я должен отомстить, и ты
мне поможешь...
Он замолчал. Горло у него перехватило. Ветром несла по равнине
поземку, и ему опять почудилась легкая, быстрая фигурка девушки, спешащей
на его зов. Тишина опустилась на равнину. Казалось, даже ветер смолк. И
вдруг под небом прокатился глухой, низкий голос, который проникал прямо в
душу, минуя слух. Мощные вибрации этого тяжелого голоса отдавались во всем
теле, и у Сигмунда было впечатление, будто даже кости загудели.
- Кто ты, посмевший угрожать мне?
- Я твой сын! - крикнул Сигмунд и снова прислушался.
Там, наверху, наступила пауза, как будто некто невидимый вглядывался
в маленькую человеческую фигурку, застывшую в неподвижности. Затем голос
вздохнул.
- Да, я узнал твою кровь. Твоя мать была холодна, как лед, и я не
захотел больше посещать ее. Ты - Сигмунд, сын похоти и безразличия.
- Да, это я, отец.
- Густа наша кровь, и негоже ей пропадать. Останови ее.
- Как мне сделать это, отец? Я вскрыл себе вену.
Младший Бог, казалось, задумался. Потом проговорил:
- Ты должен захотеть.
Сигмунд опустил голову.
- Я хочу, - тихо сказал он, обращаясь к черным каплям, бежавшим с его
запястья на снег. - Остановитесь. Я хочу сохранить вас в своих жилах.
Но капли продолжали падать одна за другой.
Сигмунд бросил кинжал и упал на колени, припадая губами к запястью.
- Остановись, - отчаянно крикнул он своей крови. - Отец, помоги мне!
- Нет, - пророкотал голос, разливаясь под небом. - Эта кровь старше
меня. Если она не слушается тебя, то и до моих приказов ей не будет
никакого дела.
- Отец, - прошептал Сигмунд. - Иди ко мне. Хоть раз в жизни я хотел
бы увидеть тебя...
Он замолчал, стиснув зубы, чтобы они не стучали. Прошло еще несколько
минут. Все вокруг молчало, но Сигмунд чувствовал на себе нечеловеческий
взгляд, от которого некуда было скрыться. Словно все небо, раскинувшееся
над ним, наблюдало за Сигмундом тысячами глаз.
Потом направление взгляда сместилось. Только что тот, кто следил за
ним, был наверху, и Сигмунд улавливал его присутствие макушкой, и вот уже
невидимые глаза смотрят ему в спину...