Низко висела полная луна, озаряя поле битвы призрачным светом.
Сражение закончилось час или два назад, и победители жгли костры на
заснеженных холмах Гипербореи, перевязывая раны, подбирая убитых,
подкрепляясь мясом и вином из походных запасов. Они слишком устали для
того, чтобы радоваться сейчас поражению противника, хотя враг их,
безусловно, заслуживал уважения - то была дикая орда киммерийцев, молодых,
горячих голов, что, подобно стае волков, рыскала по землям асиров и
ваниров, грабя и заливая кровью крепости и поселения.
- Эти киммерийцы дерутся, как дьяволы, - сказал сидевший возле костра
высокий воин с вислыми, пшеничного цвета усами. Красный рубец наискось
пересекал его суровое лицо.
- Вот уж точно, - отозвался другой, отняв ото рта кожаную флягу с
вином. Красная капля - не то вина, не то крови из рассеченного в схватке
уха - потекла по его белой бороде, но асир даже не заметил этого. - А где
твой брат, Синфьотли, Сигмунд?
- Я видел, как он упал, - ответил Синфьотли. Он помолчал немного,
потрогал пальцами рубец и с трудом поднялся на ноги.
- Ты куда? Искать его? Думаешь, он еще жив?
- Не знаю. Если убит - заберу его тело. Холодно ему в снегу, среди
чужих, - сказал Синфьотли негромко.
Его собеседник покачал головой, однако говорить ничего не стал.
Огромная в свете костра тень Синфьотли упала на снег. Северянин был
рослым, широкоплечим человеком. Длинные белокурые волосы выбивались из-под
кожаного шлема, обшитого полосками меди. Медная пластина прикрывала
переносицу, придавая профилю Синфьотли идеальные очертания. Но когда он
снял шлем и отбросил с разгоряченного лица волосы, умываясь пригоршней
снега, обнаружился крючковатый, похожий на клюв хищной птицы нос.
Тяжело ступая по снегу, Синфьотли побрел по белой равнине, среди
темных пятен крови и светлых пятен разбитых круглых щитов. То и дело он
наклонялся, вглядываясь в лица убитых асиров, своих соплеменников. Их
нетрудно было отличить от темноволосых киммерийцев даже в неверном лунном
свете.
Взобравшись по склону пологого холма в полумиле от лагеря
победителей, Синфьотли остановился. Человек восемь или десять беловолосых
рослых воинов лежали в снегу так, словно штурмовали какую-то несокрушимую
твердыню, накатываясь на нее волна за волной, да так и не сумели покорить.
Разбитые шлемы, пропитанный кровью снег, обломки оружия валялись под
ногами.
Склонившись над убитыми, Синфьотли осторожно перевернул одного из
мертвецов лицом вверх. Луна озарила помутневшие светлые глаза, острые
скулы, крючковатый нос мертвого асира - казалось, Синфьотли смотрит в
зеркальную гладь тихого озера на свое отражение. Застонав, он закрыл глаза
руками и опустился в снег рядом с убитым братом.
- В один час родила нас одна мать, - глухо проговорил Синфьотли,
обращаясь к убитому, и кровавая луна молчаливо внимала его жалобе,
возносясь все выше и выше на черное небо. - О Сигмунд, как две руки были
мы с тобой, как два зорких глаза. Как жить мне теперь, когда половина моя
осталась в этих снегах мертвой? Как сражаться мне, если отрублена моя
правая рука? Сигмунд что я скажу нашей матери?
Он замолчал. Несколько мгновений над безмолвным полем брани царила
полная тишина. И вдруг ее прорезал чей-то хриплый, каркающий голос.
Кто-то, невидимый в темноте, не то лаял, не то кашлял, не то пытался
засмеяться. Нельзя было даже определить, человеку принадлежал этот голос
или дикому зверю, пришедшему сюда на кровавое пиршество. Синфьотли
вздрогнул от неожиданности.
Затем, выговаривая слова с жестким акцентом и порой с неправильным
ударением, тот же голос произнес:
- Послушайте только, как он ноет, этот грязный асир с желтой паклей
вместо волос.
Груда трупов зашевелилась, и над простертыми телами, шатаясь,
поднялся израненный киммерийский воин. На нем была куртка из волчьих и
собачьих шкур; мех клочками был вырван и кое-где слипся от засохшей крови.
Длинные нечесаные волосы, черные как вороново крыло, висели сосульками.
Правая половина лица почернела, залитая кровью, вытекавшей из раны на
голове; один глаз заплыл. Но здоровый глаз киммерийца сверкал звериной
злобой.
Синфьотли видел, что тот едва стоит на ногах и вот вот рухнет, и
потому не стал даже прикасаться к своему оружию. Он ждал. Неверным шагом
раненый киммериец приблизился к асиру, сжимая иззубренный меч обеими
руками. Он остановился прямо перед Синфьотли и широко расставил ноги,
чтобы вернее сохранить равновесие.
- Ну, что же ты, асир? - хрипло сказал он. - Разве ты не хочешь
отправиться за своим братом? Он ждет тебя!
Синфьотли молча смотрел на него. Киммериец с усилием поднял меч и
выкрикнул, как боевой клич, имя своего бога:
- Кром!
В тот же миг асир одним прыжком оказался на ногах. Сильный удар
кулака заставил киммерийца пошатнуться и с непроизвольным стоном выронить
меч. Второй удар, нацеленный в грудь, сбил киммерийца с ног. Крепкая рука
Синфьотли ухватила его за волосы, жесткое колено уперлось в спину.
Киммериец захрипел. Кровавая пена показалась в углу рта. Синфьотли ударил
его по затылку рукоятью кинжала, после чего взвалил себе на плечо и
потащил к кострам, сгибаясь под тяжестью своей ноши.
Утро застало асиров спящими. Костры погасли. За ночь от тяжелых ран
умерло еще несколько человек. Раненых, завернутых в меховые плащи, уложили
на волокуши, чтобы женщины могли исцелить их. Тех, кто явно не перенесет
тягот перехода по снегам до Халога, по распоряжению Синфьотли быстро и
умело добили и похоронили на холме, в отогревшейся под кострами земле.
Тело брата Синфьотли забрал с собой, и никто не посмел ему возражать,
таким мрачным выглядел он в это утро. О трупах побежденных пусть
позаботятся голодные волки - их оставили непогребенными.
Пленник Синфьотли, привязанный к дереву возле одного из костров,
очнулся от тяжелого забытья. Грубые руки трясли его и безжалостно терли
снегом его израненное лицо. Он шевельнул головой, дернулся и зарычал,
скаля зубы, как дикий зверь. Синфьотли зло засмеялся и отдернул руку,
которую тот попытался укусить. Он вновь схватил киммерийца за волосы,
бесцеремонно обращая его лицо к яркому солнечному свету. Комок снега
растаял и сполз по щеке пленника, точно слеза.
- Клянусь Иггом! Да ты совсем еще ребенок! - воскликнул асир
удивленно.
Ярко-синие глаза киммерийца вспыхнули. Он снова лязгнул зубами,
норовя дотянуться до своего мучителя. На этот раз Синфьотли резко ударил
его по губам. По подбородку киммерийца потекла кровь.
- Ах ты, звереныш, - проговорил Синфьотли с удовлетворением.
Несколько асиров наблюдали за этой сценой. В толпе послышались смешки
и советы.
- Научи его покорности, Синфьотли! - крикнул один из них, рыжий
толстяк с бородой, заплетенной в пышную косу. - Сверни его в бараний рог!
Нечего этому щенку клацать зубами!
- Напрасно ты смеешься, Торир, - нарочито громко сказал другой,
тощий, с уродливым шрамом на щеке. - Видишь, Синфьотли поймал жениха для
своей маленькой дочери. Конечно, тут всякий будет лязгать зубами. Сейчас
он накинет на беднягу аркан и потащит женить.
Взрыв хохота, последовавший за этой ядовитой репликой, заставил
Синфьотли побелеть от гнева.
- Потише, Сверчок Арнульф, - проговорил он с угрозой в голосе. -
Иначе я выпущу на снег твои кишки и скажу, что так и было.
- Ха! Что тебя рассердило, Синфьотли? Всем известно, что твоя дочь
никогда не выйдет замуж, ведь она глухая, как бревно. Разве это новость?
Синфьотли заскрежетал зубами. Никто не успел остановить его, так
мгновенно выхватил он из-за пояса кинжал и метнул в насмешника. От злости
и волнения асир промахнулся, и клинок, глухо стукнув, вонзился в волокуши
за спиной Арнульфа.
Наступила тишина. Асиры расступились, и Синфьотли, все еще дрожащий
от гнева, увидел рукоять своего кинжала, украшенную красным камнем,
торчащей из мехового плаща, в который было завернуто тело Сигмунда.
- Дурной знак, - в общем молчании произнес рыжий Торир. - Ты второй
раз убил своего брата, Синфьотли.
Киммериец следил за происходящим неподвижным взглядом, и в его
ледяных глазах застыла терпеливая, звериная ненависть.
Мальчика-киммерийца звали Конан. Несмотря на свой юный возраст, он
успел уже побывать во многих сражениях, принял участие не в одном
разбойничьем набеге и постепенно превратился в довольно опасного
противника. Он был высок и хорошо сложен. Ему было известно, что мать
родила его на поле битвы. И теперь, пятнадцать лет спустя, юноша был готов
без колебаний расстаться с подаренной ему богами жизнью на таком же
кровавом поле брани. Но судьба зло подшутила над ним, распорядившись
иначе. Тот, кого Конан избрал своим последним противником, не стал убивать
уставшего и ослабевшего от ран воина - легкую добычу, - а вместо этого
взял его в плен и обратил в раба.
Со связанными руками и веревкой на шее Конан брел по снегу следом за
волокушами, на которых асиры везли своих раненых и тело Сигмунда. Еще двое
пленников угрюмо ступали рядом. Один из них был Конану хорошо знаком -
Тилен, старше Конана всего на два года, давний его товарищ. Конан презирал
их за то, что они позволили асирам захватить себя. Но куда пуще жег его
стыд. Почему желтоусый не убил его? Конан не хотел жить побежденным. Он
выбрал смерть и теперь всем своим существом протестовал против той жалкой
участи, которую ему пытались навязать. Кусая губы в кровь, он снова и
снова вызывал в своей памяти то мгновение, когда чужие пальцы ухватили его
за волосы, а он, Конан, бессильно простертый лицом вниз на снегу, ничего
не мог сделать против ненавистного асира, навалившегося, как медведь.
На привале Синфьотли осмотрел раны своего пленника, смазал их вонючим
бараньим жиром и перевязал куском серого полотна. Ни благодарности, ни
простой признательности за заботу асир от Конана не увидел. Ему пришлось
связать руки юноши за спиной, стянув узел на локтях, и засунуть ему в рот
рукавицу, чтобы тот не кусался. Только после этого Синфьотли удалось
спокойно заняться ранами киммерийца, из которых одна, едва не задевшая
легкое, была довольно серьезной. Полный нескрываемой ненависти взгляд
неотступно следовал за асиром, пока тот оставался в поле зрения Конана.
Синфьотли это не слишком беспокоило.
Наоборот. Чем более яростным казался мальчишка сейчас, тем лучше
будет он выглядеть на гладиаторских боях в Халога, а его победы на арене
(Синфьотли не сомневался в том, что они будут блистательными и кровавыми)
принесут хозяину юноши немало золота.
Золото. Приданое для дочери, для Соль, у которой такие прекрасные
золотые волосы. Девочка родилась глухонемой, а мать ее умерла в родах. Оба
брата, и Сигмунд и Синфьотли, так и не смогли избавиться от нежности к
этому хрупкому существу. Они понимали, что нужно бы жениться на крепкой
молодой женщине, которая нарожала бы им здоровых сыновей. Оба они могли,
не дрогнув, зарезать беспомощного пленника; им случалось добивать раненых,
убивать стариков, насиловать женщин, но маленькая Соль вызывала у них
странное, трепетное чувство. Сейчас ей шел четырнадцатый год.
Резким движением Синфьотли выдернул рукавицу изо рта киммерийца и
сунул ему кусок вяленой рыбы. Тот выплюнул еду на снег. Синфьотли подобрал
рыбу, подошел к киммерийцу вплотную и, глядя в пылающие синие глаза
пленника, негромко проговорил:
- Ешь.
Конан сипло засмеялся прямо асиру в лицо. Когда Синфьотли отвернулся,
юноша наклонил голову и начал зубами срывать повязку с раны. Увидев это,
асир выругался и снова всунул пленнику кляп.
- Тебе не укротить его, Синфьотли, - сказал подошедший Торир.
- Я и не собираюсь этого делать, - огрызнулся Синфьотли. - Эти
киммерийцы упрямый народ. И к тому же дикий.
Торир усмехнулся и пригладил роскошную бороду. Его маленькие глазки
окинули цепким взглядом мускулистую фигуру Конана, крепкие широкие плечи,
длинные ноги.
- Хочешь выгнать его на гладиаторскую арену, а?
- Угадал.
Торир опять хмыкнул. Приблизившись к Конану - как приблизился бы к
привязанному на веревку волку или молодому медведю, - асир отвел с лица
юноши спутанные черные волосы и вгляделся в его черты.
- Да ты, никак, стал сражаться с малыми детьми, Синфьотли? - сказал
Торир, отворачиваясь от Конана. - Он же совсем еще мальчик.
- В темноте было не разглядеть, - отозвался Синфьотли. - А бился он
как взрослый, можешь мне поверить, да и по сложению он уже как зрелый
мужчина.
Торир по-хозяйски ощупал стальные мышцы Конана, перекатывающиеся под
рваной меховой курткой, и неожиданно предложил:
- Продай его мне. Я отдам тебе часть добычи. Он принесет тебе
несчастье, вот увидишь.
- Он принесет мне золото.
- Надеешься все же приручить этого звереныша?
Синфьотли покачал головой.
- Нет. Даже если он станет есть из моих рук, с ним всегда нужно будет
держать наготове нож. Он из тех, кто начнет лакать кровь из ран врага,
если в горячке боя его одолеет жажда. Посмотри в его глаза. Сомневаюсь,
чтобы он умел что-либо, кроме как убивать. Гляди-ка.
С этим словом Синфьотли сильно ударил Конана кулаком по разбитой
скуле. В ответ послышалось лишь глухое яростное рычание.
- Сомневаюсь чтобы он чувствовал боль, - сказал Синфьотли. - Таким-то
он мне и нужен.
- Тебе видней, - разочарованно сказал Торир и ушел.
Ослабев от ран и голода, Конан шел по снегу, и жесткая петля на шее
жгла его так, словно ее пропитали змеиным ядом. Это была жгучая отрава
позора. Он хотел умереть. А Синфьотли каждый вечер менял повязку на ране,
которая, к великой злобе Конана, начала затягиваться. Молодость брала
свое, несмотря на упорное сопротивление киммерийца.
Каждый вечер, перед тем как заснуть, Синфьотли надежно привязывал
своего пленника, так, чтобы тот не мог ни дотянуться до повязки и сорвать
ее (дважды ему это все-таки удавалось, и Синфьотли останавливал кровь, а
пленник усмехался окровавленным ртом ему в лицо), ни выкатиться с теплого
лапника в снег и замерзнуть насмерть. Ощущая прикосновение жестких
уверенных рук асира, киммериец вздрагивал. Синфьотли лечил его, как
выхаживал бы нужное ему животное - пса или ловчего сокола. Никто никогда
не обращался с Конаном подобным образом.
На третий день похода все повторилось сначала. Дрожа от гнева,
киммериец уставился холодными синими глазами на горло Синфьотли. А тот,
поймав взгляд своего пленника, вдруг усмехнулся и провел рукой по его
растрепанным черным волосам.
- Ну что, малыш, мечтаешь перегрызть мне глотку? - спросил он почти
ласково.
Давясь кляпом, Конан захрипел. Синфьотли снова засмеялся и снова
погладил его по волосам.
- Умница, Медвежонок. Ты принесешь мне удачу, - продолжал Синфьотли
вполголоса, как будто вел с ним старый задушевный разговор. Асир как будто
не замечал неукротимой ярости молодого киммерийца. Связанный, с торчащей
из распяленного рта меховой рукавицей, он упорно продолжал сражаться за
свою смерть. Конан не желал принимать помощи от врага.
Синфьотли в последний раз осмотрел повязку и выпрямился.
- Скоро все будет в порядке. На тебе все заживает быстро, как на
собаке.
Ноздри пленника дрогнули и раздулись - больше ничем он не мог
выразить свою злобу. В синих глазах полыхнул огонь. Синфьотли прищурился с
откровенной насмешкой.
- Я ведь все равно получу от тебя свое, малыш, - сказал он. - Не
воображай, что я добиваюсь твоего доверия. Мне вовсе не нужно, чтобы ты
меня любил. Мне нужно только одно: чтобы ты был здоров и хотел убивать. Не
хочешь ли перекусить?
Асир порылся в своем мешке и вытащил краюху серого хлеба. Он разломил
хлеб пополам и поднес к носу Конана.
- Это последний хлеб, мальчик. Ты недурно сэкономил мои припасы,
добровольно отказываясь от еды, но, по-моему, пора уже остановиться. Через
день или два мы будем уже в Халога. Поешь. Если ты действительно хочешь
убить меня, тебе понадобятся силы.
Конан скосил глаза на хлеб. Запах проникал в его сознание и сводил с
ума. Вся молодая, здоровая натура пятнадцатилетнего юноши бунтовала против
его упрямого стремления уморить себя голодом.
Синфьотли вынул кляп изо рта пленника.
- Так ты будешь есть? - повторил он свой вопрос.
- Будь ты проклят, - сипло, с трудом выговорил Конан, еле ворочая
распухшим языком. Он жадно схватил зубами хлеб и начал заглатывать кусок
целиком, содрогаясь всем телом и давясь как изголодавшийся пес. Асир,
усмехаясь в усы, поднес к его рту флягу с вином. Конан сделал большой
глоток и захлебнулся. Часть вина пролилась, запятнав покоробившуюся от
засохшей крови куртку варвара. Конан кашлял и задыхался, чувствуя, что его
вот-вот стошнит.
Щуря свои светлые, почти бесцветные глаза, асир наблюдал за юношей с
насмешливым сочувствием. Конан бесился под этим взглядом. Слюна потекла у
киммерийца по подбородку, но он даже не заметил этого.
- Еще хлеба? - предложил асир и опять поднес ко рту Конана краюху.
Тот потянулся и клацнул в воздухе зубами. Синфьотли засмеялся.
Асиры, готовившиеся к ночлегу и разводившие костры, на минуту
оторвались от повседневной работы, чтобы поглазеть на неожиданную потеху.
Громче других заливался толстый Торир.
- Эй, Синфьотли, тебе достался щенок от славной суки! - кричал он. -
Корми его получше, только и всего! Ишь как лязгает! Того и гляди, руку
откусит!
Конан метался, насколько позволяли путы. Из его горла вырывалось
глухое рычание. Запах хлеба все сильнее дразнил его. И, как еще вчера он
страстно мечтал о смерти, так в это мгновение он исступленно хотел жить.
Жить, чтобы набраться сил и в один дивный, желанный миг своими руками
разорвать желтоволосого асира. Ему нужно быть сытым. Он будет жить и
убивать.
Конан снова дернулся, стараясь ухватить кусок хлеба. На этот раз
Синфьотли оказался менее проворным, и острые зубы киммерийца вонзились и в
хлеб, и в державшую хлеб руку. Синфьотли закричал и разжал пальцы. Из
укуса потекла кровь. Под общий смех Конан проглотил отвоеванный кусок.
Вытирая кровь о штаны, Синфьотли левой рукой выломал сук с дерева, к
которому был привязан его пленник.
- Ах ты, Медвежонок, - выговорил он сквозь зубы. - Из тебя получится
добрый медведь. Мне нравится твоя строптивость, но это вовсе не значит,
что ты не будешь за нее наказан.
Асир размахнулся и огрел Конана палкой по здоровому боку. В ответ
молодой варвар вскинул голову и, глядя прямо в бешеные глаза Синфьотли,
громко и звонко расхохотался, блестя белыми крепкими зубами.
Стены Халога были уже видны в свете луны с холма - грубо сложенные
необработанным булыжником стены, за которыми притаились приземистые дома с
крошечными окошками, либо вовсе без окон, - когда в лагере асиров
послышался голос:
- Синфьотли! Тело твоего брата! Оно исчезло!
Пленивший Конана асир вскочил как подброшенный, хотя перед этим он
лежал, развалившись на теплом лапнике, и грыз хвою.
Арнульф Сверчок - тот самый тощий парень с изуродованным лицом, что
потешался над глухонемой девушкой, - стоял возле волокуш, к которым были
привязаны тяжелораненые, и растерянно смотрел на валявшийся в снегу плащ
убитого Сигмунда.
- Куда он мог деться, Синфьотли? - снова заговорил Арнульф. - Ведь
тело было крепко привязано. Не могли же мы потерять его.
Синфьотли побелел как полотно.
- Уже несколько дней миновало, как Сигмунд мертв, - прошептал он. -
Боги, не мог же он подняться и уйти...
Арнульф сморщил нос.
- Вот уж точно. Много я перевидал в жизни мертвецов, и ни один из них
не имел привычки разгуливать.
Синфьотли упал на колени возле волокуш и начал отчаянно разрывать
снег руками, однако поиски ничего не дали. Он осматривался по сторонам, но
никаких следов хищного зверя, который мог бы украсть тело, видно не было.
Наконец Синфьотли рухнул лицом вниз, словно хотел вцепиться в мать-землю
зубами, и глухо простонал:
- Сигмунд!..
- Кого это ты зовешь? - с любопытством поинтересовался другой асир,
немолодой приземистый человек по имени Ордегаст.
- Тсс! - отозвался вместо Синфьотли насмешник Арнульф. - Он призывает
своего сбежавшего брата. Просит перестать дурить и вернуться обратно, на
волокуши.
- Сбежавшего? Что ты мелешь Арнульф! Ведь Сигмунд умер... Что-то
случилось?
- Думаю, Синфьотли просто помешался от горя. Веревки, должно быть
ослабли от тряски, вот тело Сигмунда и потерялось где-то в дороге. Жаль,
что он не будет похоронен как положено. Уж кого-кого, а Сигмунда стоило бы
погрести по всем правилам...
- Точно, - кивнул его собеседник.
Арнульф потянул немолодого асира за рукав, многозначительно скосив
глаза на Синфьотли.
- Отойдем подальше, Ордегаст. Не годится нам мешать своей болтовней
безутешному горю.
Ордегаст, которому было хорошо известно, что Сверчок ничего не делает
просто так, пожал плечами и подчинился. Они отступили шагов на двадцать и
оказались неподалеку от связанного Конана. На пленника оба асира не
обращали никакого внимания - он был для них не более чем вещью. А между
тем ни одно слово из их приглушенного разговора не ускользнуло от чуткого
слуха варвара.
- Ну, и зачем ты отвел меня в сторону? - сердито спросил Ордегаст. -
Вечно у тебя какие-то секреты, Арнульф. Точно у женщины-сплетницы.
- Я думал, ты понимаешь, - удивился Сверчок. - Ведь ты сам сказал,
что уж кого-кого, а Сигмунда необходимо было похоронить по всем правилам -
с кровавыми игрищами, тризной и высоким курганом.
- Ну так и что с того? Любой смелый воин заслуживает этого, а Сигмунд
был не только отважен и свиреп, как подобает асиру, он еще и знатного
рода. Что же странного в том, что Синфьотли хотел почтить его погребальным
обрядом?
- Не в том дело, - досадливо отмахнулся Сверчок. - Много лет минуло с
того дня, как ты появился на белом свете, Ордегаст, покинув лоно своей
матери, но ума, как я погляжу, так и не набрался. Подумай сам.
Высокородная Сунильд родила их в один час - Сигмунда и Синфьотли?
- Это известно в Халога всем и каждому, - фыркнул Ордегаст. - Говори
прямо, к чему ты клонишь, Сверчок?
- А к тому я клоню, дружище Ордегаст, что двойня никогда не
появляется на свет просто так. Как от одного отца могут быть зачаты
одновременно два сына?
- Эй, эй, Арнульф, осторожнее. Высокородная Сунильд - одна из самых
строгих и чистых женщин в городе. И хоть она мне не родня, я готов
вступиться за ее честь. - С этими словами коренастый воин тронул рукоять
своего меча. Лицо его приняло свирепое выражение.
- Да нет же, ты не так понял, - Арнульф заговорил торопливо, видимо
испугавшись угрожающего тона своего собеседника. - У меня и в мыслях не
было бросить тень на чистое имя Сунильд. Она и прекрасна, и добродетельна.
Но ведь именно таких женщин и избирают себе в подруги Младшие Боги...
Тут испугался уже Ордегаст. Младшие Боги, беспутные сыновья старого
Игга, не достигшие еще зрелости и не носящие взрослых имен, любили
вмешиваться в людские дела, и даже упоминать о них было небезопасно.
Повисло молчание, в котором слышалось только, как оба асира переводят
дыхание. Наконец Ордегаст снова заговорил, стараясь, чтобы голос его
звучал приглушенно:
- Так ты думаешь, что один из двух братьев был зачат от Младшего
Бога?
Арнульф кивнул.
- Я знаю, тебе мои слова кажутся кощунством. Но сам подумай,
Ордегаст. Помнишь как погиб муж высокородной Сунильд? В лесу на охоте его
запорол клыками огромный вепрь, который скрылся из глаз охотников, точно
провалился в преисподнюю...
- Да, - прошептал Ордегаст. - Я был на той охоте. Зверь выскочил из
чащи совершенно неожиданно. Мы все растерялись. Не то что я - я был тогда
почти мальчиком, но даже опытные, бывалые воины не ожидали его появления.
Ведь даже кусты не трещали, хотя он продирался сквозь чащобу... После я
часто думал: уж не из ада ли он выскочил?..
- Вот видишь, - подхватил Арнульф. - А через девять месяцев родились
два брата, схожие между собой, как человек со своим отражением. Нет,
неспроста все это. Один из них - дитя, зачатое мужчиной, но второй - плод
от семени божества. Я в этом не сомневаюсь ни мгновения.
- Да, но кто? Кто из двоих? - жадно спросил Ордегаст.
Арнульф посмотрел на него с выражением снисходительного
превосходства. Наконец-то проняло этого неповоротливого, туповатого вояку!
Не зря он, Сверчок, вынюхивает, высматривает, выслеживает - копит чужие
тайны. А как иначе заставить соплеменников слушать себя? Природа обделила
Арнульфа силой, не дали ему боги и мудрости, и только один дар достался
ему от судьбы - хитрость: видно, богиня выронила его в спешке, а Арнульф
не погнушался нагнуться и подобрать. Торговать секретами и новостями,
обменивая их на интерес асиров, смешанный с легкой брезгливостью и
страхом, - вот что было излюбленным занятием Арнульфа.
- Ты хочешь знать, кто из двоих? - переспросил Сверчок, нарочно
оттягивая ответ, и пожал плечами. - Откуда мне знать, Ордегаст. При жизни
братья не слишком различались - ни в привычках, ни во внешности, да и
пристрастия были у них одинаковы. В сражении оба неистовы, на пьяном пиру
среди братьев оба не знали удержу, а что до женщин...
- Жена была только у одного Синфьотли, - вспомнил Ордегаст. - Он взял
Изулт совсем девочкой, да и сам был тогда почти ребенком...
- А через год Изулт умерла, - многозначительно произнес Арнульф. - И
Синфьотли больше не помышлял о женитьбе. А Сигмунд так и не выбрал себе
невесты.
Снова воцарилось молчание. Ордегаст соображал туго, мысли текли в его