съестного. Те, в ком Гунастр был уверен - а таких было большинство, -
выходили из камер, шли по галереям верхнего этажа и по портику нижнего,
собирались в большой кирпичной пристройке в дальнем углу двора. Из
раскрытой двери этого сооружения постоянно валил дым - там находилась печь
и готовилась пища, сытный обед для более чем двухсот сильных, здоровых
мужчин. Вторая дверь вела, видимо, в столовую. Оттуда после трапезы
выходили гладиаторы, обтирая жирные губы, ковыряясь в зубах и звучно
рыгая.
Остальным, скорее всего наказанным за какие-то провинности, пищу
разносили слуги. Можно было предположить, что эти порции были куда менее
обильными и сытными. И только к решетке, за которой притаился Конан, никто
не приближался.
Желудок у него свело, язык распух от жажды. Он лежал плашмя на соломе
и тупо смотрел, как две ленивые мухи ползают по потолку. Ему и прежде
случалось голодать и страдать от жажды, но всегда он знал, что будет
бороться за свою жизнь и в конце концов вырвет у немилосердной природы
своей глоток воды и кусок мяса. Теперь же от него ничего не зависело. Он
целиком и полностью находился во власти других людей, и именно это и
делало его страдания невыносимыми.
Он услышал, как кто-то стучит по решетке его каморки, и приподнял
голову. Действительно, перед конурой вырисовывался чей-то темный силуэт.
Конан глухо заворчал, как потревоженный цепной пес. У решетки тихонько
рассмеялись. Конан уловил при этом слабый плеск жидкости - видно,
посетитель держал в руке флягу с водой или вином.
- Эй ты, - произнес в сумерках знакомый уже голос Арванда, - если не
будешь валять дурака, то напьешься воды.
Одним прыжком Конан оказался у решетки и просунул наружу руку,
растопырив пальцы. Молниеносно отскочив назад Арванд избежал хватки
варвара и, стоя уже вне пределов досягаемости пленника, но все же
достаточно близко, поднял флягу на уровень Конановых глаз.
- Потише, Медвежонок. Я - не безмозглый прислужник, и со мной тебе
так легко не справиться.
Внутренне Конан заметался. Ему хотелось убить дерзкого ванира,
который стоял в развязной позе и насмехался над ним довольно
беззастенчиво, но ведь этот Арванд принес воду, а жажда терзала киммерийца
все сильней и сильней. Он не хотел умирать. Еще не время. Слишком много их
нужно еще убить.
- Дай мне воды, - хрипло сказал Конан.
Арванд наклонил флягу, и тонкая струйка воды потекла на плиты двора с
еле слышным журчанием.
- Кап-кап-кап, - сказал Арванд. - А сейчас пошел дождик.
- Дай пить, - повторил Конан, не сводя глаз с фляги и гадая, осталось
ли там что-нибудь после шуточки Арванда. Ему казалось, что это последняя
вода на свете.
Арванд встряхнул флягу, и там булькнуло.
- Ладно, - сказал он и подошел к решетке. Одной рукой Конан ухватился
за флягу, второй вцепился в локоть Арванда. Тот спокойно смотрел, как
варвар, давясь от жадности, заглатывает воду.
- Учти, малыш, я тебя не боюсь, - заметил Арванд, когда Конан
отбросил пустую флягу и обратил на ванира свой пылающий взор.
- Холуй, - прошипел Конан. - Тебя подослал Гунастр? Зачем?
- Фи, - сказал Арванд. - Во-первых меня никто не подсылал. Я пришел
по своей охоте полюбоваться, как ты бесишься.
Конан заскрежетал зубами.
- А во-вторых, - продолжал ванир, разжимая один за другим пальцы
варвара, сомкнувшиеся на его локте, - я вовсе не холуй, как ты изволил
выразиться. Мое имя Арванд из Ванахейма, и я раздуваю мехи в этой кузнице
Гунастра, где старик во славу Игга бьет своим молотком по душам молодых
воинов.
Конан ничего не понял, но говорить ничего не стал.
- Люди быстро меняются, - продолжал Арванд. - Вчера пили вино из
одного кувшина, а сегодня на арене перерезали друг другу глотки.
Конан внимательно следил за лицом говорящего. Его почти не
интересовало, что говорит этот Арванд, но странная горечь, прозвучавшая в
тоне ванира, удивила киммерийца.
Арванд был высок и худощав. На вид ему можно было дать лет сорок.
Темные волосы и карие глаза этого человека удивили киммерийца - он не
встречал людей с такой внешностью в Ванахейме. Впрочем, ванирам тоже
случалось совершать набеги на южные земли, и они никогда не отказывались
от сыновей, которых рожали им захваченные в плен женщины.
- Я назвал тебя холуем потому, что ты называешь Гунастра
"господином", - пояснил Конан. - А поесть ты принес?
- "Холуй" - некрасивое слово, мой мальчик, и не стоит обращать его к
тому, у кого ты просишь хлеба, - назидательно проговорил Арванд. - Я
называл Гунастра "господином", потому что несколько лет назад он заплатил
за меня серебром на рынке в Похьеле. Но тебе я все же посоветовал бы звать
меня по имени.
- Дай хлеба, - еще раз сказал Конан.
Арванд засмеялся и вынул из-под куртки большой кусок черного хлеба.
Варвар жадно затолкал в рот почти весь кусок.
- Где это - Похьела? - спросил он неожиданно для Арванда.
- К югу от Халога. Небольшой городок. Оживает только во время осенней
ярмарки.
- Как же ты оказался там? Ведь ты из Ванахейма.
- Ха! А как ты сам оказался в Халога? Ведь ты из Киммерии.
Конан зашипел, как разозленный кот. Вот о том, как его взяли в плен,
напоминать, пожалуй, не стоило.
- Меня взяли в плен, - спокойно продолжал Арванд. - Когда я хотел
бежать, поймали и переломали ноги. Гунастр потом выхаживал меня, как
родная мать.
- Почему же ты не сбежал от Гунастра, как только смог снова ходить?
Он, кажется, не очень-то за тобой следит.
Арванд достал из-за пазухи еще один кусок хлеба.
- Лень, - объяснил он. - Да ты ешь, ешь. У Гунастра я всегда сыт и
одет. Но есть и другая причина, важнее. В Халога я узнал, что такое слава.
На арене я убивал, и все видели, что я сильнее других. В меня влюблялись
женщины, не только потаскушки, - но и знатные дамы. Здесь, в Халога, нет,
наверное, ни одной сколько-нибудь смазливой барышни, которую я бы в свое
время не пощупал.
Конан слушал и недоумевал. Иметь возможность вырваться на свободу и
все-таки оставаться в неволе?
- Зачем ты говоришь мне все это?! - спросил варвар.
- Хочу помочь тебе избежать лишних неприятностей, - пояснил Арванд. -
Слушай, Медвежонок, я дело советую. Веди себя спокойно. Через несколько
дней начнутся кровавые игрища, и тебе так или иначе придется сражаться.
Лучше быть сытым и немного поразмяться перед боем, не то убьют раньше
времени.
Конан оскалил зубы.
- Ты что, ванир, вообразил, что я смирюсь с этой собачьей участью? Я
- не ты.
- Можешь не смиряться, на здоровье. - Арванд пожал плечами. - Но тебе
в любом случае неплохо бы остаться в живых.
Конан чуть-чуть подумал.
- Или ты считаешь, что я приживусь в этой конуре?
Ответ Арванда удивил молодого киммерийца.
- Да, - тут же отозвался Арванд. - Я уверен, что в конце концов эта
жизнь придется тебе по душе.
- Почему? - гневно спросил Конан. - Почему ты так решил?
- Потому что ты с легкостью убил ни в чем не повинного человека, -
пояснил Арванд. - У тебя сердце дикого зверя.
Конан хлопнул ресницами, не зная, считать ли последнее замечание
Арванда комплиментом.
Арванд был правой рукой Гунастра, его ближайшим помощником, учителем
фехтования для новобранцев и молодых аристократов Халога. Изо дня в день
он тренировался сам и обучал молодых воинов владеть длинным мечом и
коротким кинжалом, занимался боем на шестах, на копьях, кулаках. Со
временем и вся гладиаторская казарма перейдет от старого Гунастра к ваниру
- у Гунастра не было других наследников.
Заглянув утром в каморку, где крепко спал Конан, Гунастр заметил
крошки хлеба, прилипшие к губам пленника Синфьотли, и нахмурился. Значит,
несмотря на все запреты, этот подлец Акун, повар, все-таки накормил
мальчишку? Хорошо же... Отвернувшись от решетки, Гунастр рявкнул,
перекрывая своим низким голосом расстояние от каморки до кухни:
- Акун!
Перепуганный повар - юркий, тщедушный человечек - выскочил из дверей
кухни, обтирая на ходу руки о штаны. Следом за ним повалил дым и донесся
запах подгоревшего мяса. Некогда белый, а ныне чудовищно грязный фартук
свисал на бедра повара, прикрывая низ живота, точно пояс стыдливости у
какого-нибудь дикаря из южных стран.
- Подойди ко мне, дрянь! - сказал Гунастр. И когда Акун боязливо
приблизился и заморгал, хозяин наотмашь ударил его по лицу рукой в латной
перчатке. Из носа повара хлынула кровь.
- За что? - плаксиво крикнул он, хватаясь руками за щеки.
Второй удар повалил его на землю.
Конан проснулся и сел на соломе. Гунастр избивал повара прямо перед
каморкой нового гладиатора.
- За что? - приговаривал при этом владелец казармы. - За то, что я
запретил тебе кормить киммерийца и давать ему воду!
- Я не кормил его! - рыдал повар, но старый вояка не слушал.
- За то, что ты ослушник! За то, что допрыгаешься со своей жалостью к
голодным, и тебе тоже сломают шею!
- Я не ослушник! - вопил повар.
- Так лучше я тебя проучу, чем придется потом собирать твои кости по
всему двору, - заключил Гунастр, сопровождая это отеческое замечание
немилосердным пинком под ребра несчастного Акуна.
Конан смотрел на эту сцену и безмолвствовал. Он мог бы сейчас
вступиться за повара, выдать Арванда и насладиться гневом, который Гунастр
обрушит на строптивого ванира. Но почему-то киммериец не стал этого
делать.
После полудня во дворе начались тренировки. Приникнув к решетке своей
камеры, Конан жадно следил за ходом событий. Он старался не упустить
ничего, ни одной, самой незначительной, детали. Ведь с одним из этих людей
ему предстоит сразиться на игрищах в память Сигмунда. И потому от цепкого
взора киммерийца не ускользала ни одна особенность. Он запоминал: у рыжего
Ходо медвежья сила и быстрая реакция; чернявый Каро - левша и тем опасен;
Хуннар - тот самый, кому непостижимым образом мгновенно становятся
известны все городские сплетни, - любит один и тот же трюк, сперва
направляя меч в глаза противника, а потом внезапно нанося удар в живот.
Киммерийцу было бы любопытно поглядеть, каков же в поединке Арванд.
Но ванир лишь наблюдал, усмехаясь изредка вставляя замечание или награждая
побежденного изрядным тычком своего неизменного шеста, обитого металлом.
Несколько раз темные глаза Арванда встречались с синими глазами молодого
киммерийца. Получалось, что они переглядываются, как заговорщики. Можно
подумать, что их связывает некая тайна. Конан сердито тряхнул головой. Нет
и не может быть никаких тайн у вольнолюбивого киммерийца с этим купленным
на рынке холопом, который очень доволен своей презренной участью. И Конан
хмурился, отворачиваясь.
Но его тянуло смотреть. Простую душу варвара буквально разрывали на
части два взаимоисключающих стремления: он хотел не иметь ничего общего с
этими подневольными бойцами, умиравшими и убивавшими друг друга во славу
чужих богов... и ему смертельно хотелось принять участие в поединках,
пусть даже просто ради тренировки.
Он так глубоко погрузился в свои думы, что не заметил, как рядом
оказался Гунастр.
- Ну что, Медвежонок, - добродушно заговорил с ним старый воин, -
хочешь подраться?
Конан вздрогнул и отпрянул от решетки.
- Да, - выпалил он вдруг чуть ли не помимо своей воли.
Гунастр от души рассмеялся.
- Ладно, - сказал он. - Заодно и поглядим, на что ты годен.
Он снял с пояса ключ и открыл замок. Варвар сделал шаг к выходу,
потом другой - и одним прыжком выскочил из каморки во двор. Движения его
были гибкими и стремительными, как у молодой пантеры.
Конан развел в стороны руки и с удивлением отметил, что уже не
чувствует раны на груди. Северяне вылечили-таки его своими вонючими
мазями, приготовленными на бараньем жире. Конан присел на корточки, встал.
Ноги не болели. Слегка подводило от голода живот, но это было чувство,
привычное юноше сызмальства. Киммерийцы вообще частенько держали детей
впроголодь - чтобы наесться до отвала, мальчику приходилось изрядно
побегать по горам, загоняя оленя.
Гунастр с любопытствам смотрел на него.
- Меч или копье - что ты предпочитаешь?
- Меч, - сказал Конан и облизал губы.
Ему подали оружие - длинный меч с закругленным острием и совершенно
тупой.
Варвар подержал его в руке, потом разжал пальцы, и медь зазвенела о
каменные плиты.
- Я просил дать мне меч, а не палку, - повторил юноша и обвел лица
собравшихся мрачным взглядом исподлобья. Однако никто и не думал
насмехаться над ним.
- Полагаю, мальчик, тебе лучше наклониться и поднять то, что ты
бросил, - мягко заметил Гунастр. - Неужели ты думаешь, что тебе кто-нибудь
даст в руки настоящее оружие? Острый клинок ты увидишь только на
выступлении.
Конан снова, к своей великой досаде, встретился глазами с Арвандом.
Тот еле заметно улыбнулся и слегка кивнул, прикрыв веки. Это окончательно
вывело Конана из себя. Он взревел и бросился на стоящего рядом Гунастра,
норовя вцепиться ему в горло своими лапищами. Выставив шест, Гунастр ловко
отбил атаку киммерийца, а следующим ударом пригвоздил варвара к каменным
плитам.
Лежа на спине и яростно извиваясь, киммериец хрипло ругался. В углах
его рта выступила пена.
- Не делай глупостей, сынок, - повторил Гунастр. - Бери то, что тебе
дали, и покажи нам, годишься ли ты хоть для чего-нибудь.
- Убери шест, - выдавил Конан.
Гунастр освободил его. Кашляя, киммериец поднялся на ноги и подобрал
то, что лишь в насмешку могло считаться оружием.
Против него выступил Хуннар. Конан прищурился. Отлично, подумал он,
посмотрим, пройдет ли излюбленный прием гладиатора-сплетника с бойцом из
Киммерии. Конан хмуро кивнул ему и поднял "меч".
Хуннар атаковал первым, почти не дав своему противнику времени
собраться. Но Конан, быстрый, как змея, увернулся и в свою очередь нанес
удар, нацелив его на плечо Хуннара. Медь зазвенела о медь. Следующая атака
принесла Хуннару удачу - он задел ногу Конана, и Гунастр, внимательно
следивший за ходом поединка, гулко хлопнул в ладоши.
- Киммериец серьезно ранен, - объявил он.
Конан оскалился. Хуннар, видимо решив покончить с "раненым" одним
ударом, вновь прибег к привычной тактике. Меч сверкнул у самых глаз
Конана, но киммериец, привыкший к сиянию льдов на горных вершинах, ни на
миг не зажмурился, и меч его был готов парировать удар, направленный, как
заранее знал Конан, на самом деле не в голову, а в живот. Следующий выпад
Конана был для его ошеломленного противника "смертельным" - Хуннар был
"убит" ударом прямо в сердце.
Хуннар попытался было сжульничать и продолжить бой, но Гунастр ловко
ударил его шестом по правому плечу и отогнал от киммерийца.
- Бой закончен, и ты убит, Хуннар, - объявил он. - Нечего пыжиться.
Если бы у него был в руке настоящий меч, то сегодня мы бы тебя уже
похоронили.
- У него какой-то варварский стиль, - сердито сказал Хуннар. - Ни
школы, ни надлежащей выправки. Бьет куда попало.
- Не куда попало, а прямо в сердце, - заметил Гунастр. - Важно не
выправку иметь, а достигать своей цели. - Он хлопнул Хуннара по спине. -
Дуйся, сколько хочешь, но мальчишка тебя обставил.
Хуннар, ворча, отошел в сторону.
Конан стоял со смехотворным тупым мечом в руке и смотрел, как
побежденный им противник, чуть не плача, уходит в свою конурку. А вокруг
галдели гладиаторы, и киммериец слышал, как они, посмеиваясь, хвалят его.
Он гордо вскинул голову... и вновь увидел лицо Арванда. "Я познал славу",
- так говорил ему ванир. И Конан резко тряхнул волосами, отгоняя
воспоминание о том неприятном разговоре.
- Кто-нибудь еще? - спросил он громко, надеясь, что. Арванд примет
вызов.
Но Гунастр отобрал у него тренировочное оружие.
- Оставь сегодня эти игрушки, - сказал он. - Думаю, тебе надо как
следует поесть. Для арены сгодишься, это мы уже поняли. Вечером покажешь
нам, под силу ли тебе справиться с нашим великаном Ходо.
Конан кивнул. Направляясь в столовую, он поймал себя на том, что
улыбается.
Харчевня называлась "Бурый Бык". Ее местонахождение - неподалеку от
гладиаторских казарм, в том квартале Халога, где селились большей частью
наемники, профессиональные солдаты, всегда готовые предложить свои мечи
любому честолюбивому вождю - определило и круг завсегдатаев этого
почтенного заведения. Общество собиралось не столько изысканное, сколько
душевное: искатели приключений, бродяги, воины, потаскушки; иногда
забредали сюда крестьяне из близлежащих сел, ремесленники, а то и торговцы
из небогатых - послушать, как хвастаются своими подвигами бывалые вояки,
повздыхать, потискать ядреную девушку.
Здесь безраздельно царили хозяйки "Бурого Быка" - Амалазунта и
Амалафрида. Сестрам уже давно минуло тридцать, но еще много оставалось до
сорока; пышнотелые, с толстыми белокурыми косами, они казались такими же
сдобными, как те булочки, которыми славилась их харчевня.
Погонщик, угрюмый парень с всклокоченной бородой, сидел в темном углу
"Быка", поглощая пиво кружку за кружкой. Зимой темнеет рано. Тонкий серп
ущербной луны уже высоко поднялся в небо. Вьюга завывала над городом. Не
хотелось покидать душное, теплое помещение, где под потолком трещат чадные
факелы, где распаренные человеческие тела источают жизнеутверждающие
запахи, а из котлов валит пар, суля самые изысканные радости самому
изголодавшемуся обжоре, какой только сыщется во всей Халога.
Но у погонщика были и другие причины оставаться в харчевне и не
спешить покидать ее. Однако даже вспоминать об этом он боялся.
Амалафрида, старшая из сестер, подсела за стол поближе к одинокому
парню.
- Что-то ты невесел, сокол сизокрылый, - вкрадчиво проговорила
хозяйка трактира.
Погонщик удостоил ее мрачным взглядом. Амалафрида поежилась, кутая
свои тяжелые округлые плечи в белый платок.
- Не гляди так, дырку прожжешь, - сказала она. - Что тебя гнетет,
друг? Поссорился с девушкой?
- Я с собой в ссоре и со всем светом, - в сердцах сказал погонщик. -
Не терзай мне душу, Фрида.
Женщина прищурилась, вглядываясь в широкое, скуластое лицо погонщика.
- А, так ты меня знаешь, - протянула она. - То-то и я гляжу: личность
твоя мне знакома. Мы с тобой уже?..
Погонщик кивнул. Он уже как-то раз имел с ней дело. Ему было лень
ублажать Амалафриду - для того чтобы эта дама осталась довольной и утром
вознаградила усилия кавалера бесплатным завтраком, с вином и жареной
бараниной, нужно было очень и очень-постараться. Но выхода не было: или
сейчас же расплатиться за ужин, встать и уйти в ледяную ночь, где
бродит... (он содрогнулся и качнул головой, отгоняя жуткое воспоминание).
Либо час-полтора напряженного труда - и безопасный ночлег рядом с жаркой,
как печка, и мягкой, как перина, женщиной. Последнее улыбалось ему куда
больше.
- С собой поссорился, говоришь? - задумчиво переспросила Амалафрида.
- Да, плохо дело.
Погонщик знал, что в душах сестер жив и всегда готов пробудиться
нерастраченный материнский инстинкт. Любой из завсегдатаев "Бурого Быка"
мог найти здесь поддержку и понимание - насколько Амалазунта и Амалафрида
в состоянии были что-либо понимать. Он опустил голову, прижался лбом к
мягкой руке Амалафриды.
- Это был страх, - прошептал он. - Страх. Он шел впереди, как
глашатай. Он точно трубил мне прямо в уши: "Они идут... они идут!" И я
потерял голову и помчался куда глаза глядят... чуть не замерз...
- Выпей еще пива, - предложила женщина. - Горе влагу любит.
Не слушая ее, он продолжал как в бреду:
- А потом того купца нашли полурастерзанным, а его рабов насмерть
замерзшими... Значит, не приснилось мне, значит, все было на самом деле...
- Погоди-ка, - перебила Амалафрида. - Это ты о ком? Это ты о том
торговце из Офира, которого сопровождали черные демоны?
- Я его вез до Халога.
- Так разве ты не слышал, что сказали старейшины? Игг наслал зверя,
дабы оборонить нас от сил Зла.
- Игг! Ты можешь верить болтовне этих растерявшихся стариков, Фрида,
но я-то знаю правду! - Погонщик поднял голову и посмотрел женщине в глаза
долгим тяжелым взглядом.
- Какую правду? - прошептала Амалафрида. - Ты сомневаешься в мудрости
старейшин?
- Сомневаюсь ли я? Да я не сомневаюсь в том, - что они ни бельмеса не
знают, вот так-то!
Он налил себе еще одну кружку и залпом осушил ее.
- Фрида, - прошептал он, - мне страшно. Он найдет меня по запаху и
сожрет мои внутренности... Он вырвет мне сердце...
- Да кто - "он"? О ком ты говоришь?
- Огромный, белый волк...
- Ты видел его? Ты видел Иггова Зверя? - жадно допытывалась
Амалафрида.
- Да... - еще тише отозвался погонщик. - Фрида, это были вовсе не
черные демоны, те чернокожие. Простые люди, только темные. На юге есть
королевства, где все такие чернокожие, даже короли. О, эти бедняги
замерзли в наших снегах. А офит был всего лишь купцом, немного более
жадным и чуток более храбрым, чем другие. Никаким не колдуном.
- А Иггов Зверь - какой он?
- Он появился бесшумно. Он... У него человеческие глаза. И это еще не
все. На спине у него сидела девушка...
В голосе погонщика прозвучало столько ужаса, что по спине Амалафриды
пробежала дрожь.
- Да хранят нас светлые силы, - сказала она. - Хвала богам, мы-то
здесь в безопасности. Уж Амалазунта об этом позаботилась: на крыше
громовой знак, у притолоки ветка омелы, под порогом просыпано зерно, окна
обведены крестами - ни молнии, ни злому духу не залететь к нам сюда.
- Это был вервольф, - сказал погонщик. - И страх бежал впереди него.
- Ну ладно, хватит тебе об этом, - решительно произнесла Амалафрида.
- А то мне самой уж стало не по себе. Ты ведь переночуешь у нас в доме, не
так ли?
Она провела языком по губам. Погонщик приподнялся, схватил ее за шею,
привлек к себе и крепко поцеловал в жадный рот.
Огромное ложе Амалафриды шуршало свежей соломой. Нежась среди
пушистых одеял, сшитых из звериных шкур, погонщик и трактирщица негромко
переговаривались. Уставшие после бурных ласк, они обменивались краткими
ленивыми замечаниями. Оба сходились на том, что зима нынче ранняя, но
снега было пока немного, а это плохо для урожая - выстудит землю.
Вдруг погонщик прервал себя на полуслове и затаил дыхание. Женщина
почувствовала, как он напрягся, как будто ужас пронзил его, пригвоздил к
постели.
- Что с тобой? - спросила она, обхватив его руками.
- Слышишь? - выдохнул он еле слышно. - Где-то воет волк.
Амалафрида прислушалась, но не уловила ни звука за плотно закрытыми
ставнями.
- Тебе что-то чудится, золотце, - сказала она.
Но он разомкнул ее руки, высвободился из ее объятий и сел. Глаза его
широко раскрылись.
- Волк, - повторил он. - Огромный белый волк с человеческими
глазами...
Зверь стоял, широко расставив лапы, и глухо ворчал. Шерсть на его
загривке поднялась дыбом. Тело молодого охотника, застигнутого вне
городских стен ночным мраком, лежало на снегу, и темное пятно уже
расплывалось под ним. Зверь поднял окровавленную морду и снова завыл.
Потом лег, пристроив голову на ноги мертвеца, обутые в меховые унты, - к
левой все еще была привязана лыжа - и стал ждать.
Она приближалась. Легкая, как птица, неслась она по снегу. Белое
платье Соль развевалось, и казалось, будто девушка не бежит, а летит, не
касаясь земли. Скорее к отцу, он зовет, он снова зовет - ничего другого
она не знала, кроме этого настойчивого зова. Ни бабка Сунильд ни
Синфьотли, считавший Соль своей дочерью, ни кто-либо из слуг еще не
заметил таинственных ночных отлучек девушки. Но даже если они и заподозрят
неладное и выследят ее - ничто не сможет ее остановить.
Она не вполне понимала, что с ней происходило в такие дни. В самом
начале ночи ее будил неясный голос, который она воспринимала не как звук,
а как неожиданный и сильный толчок крови. Не обуваясь в одной рубахе
выходила она из дома, делала навстречу этому зову шаг, потом другой... и
куда-то проваливалась точно падала в бездонный колодец. И вот она уже
бежит, летит, гонимая нетерпением, - к нему, к отцу, к единственному
родному по крови существу, - и ни холода, ни страха не ощущает юная,
беззащитная, почти нагая девушка, ночью, одна, на заснеженной равнине.
Увидев в снегу перед волком труп, она с размаху остановилась, как
будто споткнулась о невидимую преграду. Великие боги, второй загрызенный
оборотнем за несколько дней! Люди так просто этого не оставят. Они
мстительны, эти смертные. Скоро они начнут охотиться на Сигмунда и рано
или поздно затравят его.
Закрыв лицо руками, Соль бурно зарыдала. Ей до смерти жаль было
молодого охотника. За поясом у него висела связка соболиных шкурок. В
заплечном мешке еще оставались хлеб, фляга с вином, веревки. Он торопился
домой с богатой добычей, но не успел, и волк-Сигмунд настиг его. Волк на
брюхе подполз к девушке и уткнулся мордой в ее колени. Не замечая, что
белое полотно рубашки пачкает чужая кровь, Соль обняла волка, прижалась
лицом к его взъерошенному меху, остро пахнущему диким зверем.
"Отец, - подумала она, - отец мой, как я люблю тебя, дикий мой зверь,
таящийся в ночи!"
Соль и прежде обращала свои мысли к другим, без всякой надежды на то,
что ее когда-нибудь поймут. Она научилась говорить, произносить слова
вслух, но редко прибегала к этому умению - оно было почти бесполезно (если
не считать молитв), поскольку девушка все равно не могла бы услышать
ответа.
Что-то изменилось в ней после ночных полетов сквозь колодец - как
сама она определяла свои таинственные вылазки, - потому что эта новая Соль
умела слышать мысли.
И отец ответил ей:
"И я люблю тебя, моя Соль. Ты вернула меня к жизни, моя храбрая
девочка".
Ничему не удивляясь, Соль мысленно сказала:
"Разве это жизнь для мужчины из нашего рода? В шкуре хищного зверя,
выходили из камер, шли по галереям верхнего этажа и по портику нижнего,
собирались в большой кирпичной пристройке в дальнем углу двора. Из
раскрытой двери этого сооружения постоянно валил дым - там находилась печь
и готовилась пища, сытный обед для более чем двухсот сильных, здоровых
мужчин. Вторая дверь вела, видимо, в столовую. Оттуда после трапезы
выходили гладиаторы, обтирая жирные губы, ковыряясь в зубах и звучно
рыгая.
Остальным, скорее всего наказанным за какие-то провинности, пищу
разносили слуги. Можно было предположить, что эти порции были куда менее
обильными и сытными. И только к решетке, за которой притаился Конан, никто
не приближался.
Желудок у него свело, язык распух от жажды. Он лежал плашмя на соломе
и тупо смотрел, как две ленивые мухи ползают по потолку. Ему и прежде
случалось голодать и страдать от жажды, но всегда он знал, что будет
бороться за свою жизнь и в конце концов вырвет у немилосердной природы
своей глоток воды и кусок мяса. Теперь же от него ничего не зависело. Он
целиком и полностью находился во власти других людей, и именно это и
делало его страдания невыносимыми.
Он услышал, как кто-то стучит по решетке его каморки, и приподнял
голову. Действительно, перед конурой вырисовывался чей-то темный силуэт.
Конан глухо заворчал, как потревоженный цепной пес. У решетки тихонько
рассмеялись. Конан уловил при этом слабый плеск жидкости - видно,
посетитель держал в руке флягу с водой или вином.
- Эй ты, - произнес в сумерках знакомый уже голос Арванда, - если не
будешь валять дурака, то напьешься воды.
Одним прыжком Конан оказался у решетки и просунул наружу руку,
растопырив пальцы. Молниеносно отскочив назад Арванд избежал хватки
варвара и, стоя уже вне пределов досягаемости пленника, но все же
достаточно близко, поднял флягу на уровень Конановых глаз.
- Потише, Медвежонок. Я - не безмозглый прислужник, и со мной тебе
так легко не справиться.
Внутренне Конан заметался. Ему хотелось убить дерзкого ванира,
который стоял в развязной позе и насмехался над ним довольно
беззастенчиво, но ведь этот Арванд принес воду, а жажда терзала киммерийца
все сильней и сильней. Он не хотел умирать. Еще не время. Слишком много их
нужно еще убить.
- Дай мне воды, - хрипло сказал Конан.
Арванд наклонил флягу, и тонкая струйка воды потекла на плиты двора с
еле слышным журчанием.
- Кап-кап-кап, - сказал Арванд. - А сейчас пошел дождик.
- Дай пить, - повторил Конан, не сводя глаз с фляги и гадая, осталось
ли там что-нибудь после шуточки Арванда. Ему казалось, что это последняя
вода на свете.
Арванд встряхнул флягу, и там булькнуло.
- Ладно, - сказал он и подошел к решетке. Одной рукой Конан ухватился
за флягу, второй вцепился в локоть Арванда. Тот спокойно смотрел, как
варвар, давясь от жадности, заглатывает воду.
- Учти, малыш, я тебя не боюсь, - заметил Арванд, когда Конан
отбросил пустую флягу и обратил на ванира свой пылающий взор.
- Холуй, - прошипел Конан. - Тебя подослал Гунастр? Зачем?
- Фи, - сказал Арванд. - Во-первых меня никто не подсылал. Я пришел
по своей охоте полюбоваться, как ты бесишься.
Конан заскрежетал зубами.
- А во-вторых, - продолжал ванир, разжимая один за другим пальцы
варвара, сомкнувшиеся на его локте, - я вовсе не холуй, как ты изволил
выразиться. Мое имя Арванд из Ванахейма, и я раздуваю мехи в этой кузнице
Гунастра, где старик во славу Игга бьет своим молотком по душам молодых
воинов.
Конан ничего не понял, но говорить ничего не стал.
- Люди быстро меняются, - продолжал Арванд. - Вчера пили вино из
одного кувшина, а сегодня на арене перерезали друг другу глотки.
Конан внимательно следил за лицом говорящего. Его почти не
интересовало, что говорит этот Арванд, но странная горечь, прозвучавшая в
тоне ванира, удивила киммерийца.
Арванд был высок и худощав. На вид ему можно было дать лет сорок.
Темные волосы и карие глаза этого человека удивили киммерийца - он не
встречал людей с такой внешностью в Ванахейме. Впрочем, ванирам тоже
случалось совершать набеги на южные земли, и они никогда не отказывались
от сыновей, которых рожали им захваченные в плен женщины.
- Я назвал тебя холуем потому, что ты называешь Гунастра
"господином", - пояснил Конан. - А поесть ты принес?
- "Холуй" - некрасивое слово, мой мальчик, и не стоит обращать его к
тому, у кого ты просишь хлеба, - назидательно проговорил Арванд. - Я
называл Гунастра "господином", потому что несколько лет назад он заплатил
за меня серебром на рынке в Похьеле. Но тебе я все же посоветовал бы звать
меня по имени.
- Дай хлеба, - еще раз сказал Конан.
Арванд засмеялся и вынул из-под куртки большой кусок черного хлеба.
Варвар жадно затолкал в рот почти весь кусок.
- Где это - Похьела? - спросил он неожиданно для Арванда.
- К югу от Халога. Небольшой городок. Оживает только во время осенней
ярмарки.
- Как же ты оказался там? Ведь ты из Ванахейма.
- Ха! А как ты сам оказался в Халога? Ведь ты из Киммерии.
Конан зашипел, как разозленный кот. Вот о том, как его взяли в плен,
напоминать, пожалуй, не стоило.
- Меня взяли в плен, - спокойно продолжал Арванд. - Когда я хотел
бежать, поймали и переломали ноги. Гунастр потом выхаживал меня, как
родная мать.
- Почему же ты не сбежал от Гунастра, как только смог снова ходить?
Он, кажется, не очень-то за тобой следит.
Арванд достал из-за пазухи еще один кусок хлеба.
- Лень, - объяснил он. - Да ты ешь, ешь. У Гунастра я всегда сыт и
одет. Но есть и другая причина, важнее. В Халога я узнал, что такое слава.
На арене я убивал, и все видели, что я сильнее других. В меня влюблялись
женщины, не только потаскушки, - но и знатные дамы. Здесь, в Халога, нет,
наверное, ни одной сколько-нибудь смазливой барышни, которую я бы в свое
время не пощупал.
Конан слушал и недоумевал. Иметь возможность вырваться на свободу и
все-таки оставаться в неволе?
- Зачем ты говоришь мне все это?! - спросил варвар.
- Хочу помочь тебе избежать лишних неприятностей, - пояснил Арванд. -
Слушай, Медвежонок, я дело советую. Веди себя спокойно. Через несколько
дней начнутся кровавые игрища, и тебе так или иначе придется сражаться.
Лучше быть сытым и немного поразмяться перед боем, не то убьют раньше
времени.
Конан оскалил зубы.
- Ты что, ванир, вообразил, что я смирюсь с этой собачьей участью? Я
- не ты.
- Можешь не смиряться, на здоровье. - Арванд пожал плечами. - Но тебе
в любом случае неплохо бы остаться в живых.
Конан чуть-чуть подумал.
- Или ты считаешь, что я приживусь в этой конуре?
Ответ Арванда удивил молодого киммерийца.
- Да, - тут же отозвался Арванд. - Я уверен, что в конце концов эта
жизнь придется тебе по душе.
- Почему? - гневно спросил Конан. - Почему ты так решил?
- Потому что ты с легкостью убил ни в чем не повинного человека, -
пояснил Арванд. - У тебя сердце дикого зверя.
Конан хлопнул ресницами, не зная, считать ли последнее замечание
Арванда комплиментом.
Арванд был правой рукой Гунастра, его ближайшим помощником, учителем
фехтования для новобранцев и молодых аристократов Халога. Изо дня в день
он тренировался сам и обучал молодых воинов владеть длинным мечом и
коротким кинжалом, занимался боем на шестах, на копьях, кулаках. Со
временем и вся гладиаторская казарма перейдет от старого Гунастра к ваниру
- у Гунастра не было других наследников.
Заглянув утром в каморку, где крепко спал Конан, Гунастр заметил
крошки хлеба, прилипшие к губам пленника Синфьотли, и нахмурился. Значит,
несмотря на все запреты, этот подлец Акун, повар, все-таки накормил
мальчишку? Хорошо же... Отвернувшись от решетки, Гунастр рявкнул,
перекрывая своим низким голосом расстояние от каморки до кухни:
- Акун!
Перепуганный повар - юркий, тщедушный человечек - выскочил из дверей
кухни, обтирая на ходу руки о штаны. Следом за ним повалил дым и донесся
запах подгоревшего мяса. Некогда белый, а ныне чудовищно грязный фартук
свисал на бедра повара, прикрывая низ живота, точно пояс стыдливости у
какого-нибудь дикаря из южных стран.
- Подойди ко мне, дрянь! - сказал Гунастр. И когда Акун боязливо
приблизился и заморгал, хозяин наотмашь ударил его по лицу рукой в латной
перчатке. Из носа повара хлынула кровь.
- За что? - плаксиво крикнул он, хватаясь руками за щеки.
Второй удар повалил его на землю.
Конан проснулся и сел на соломе. Гунастр избивал повара прямо перед
каморкой нового гладиатора.
- За что? - приговаривал при этом владелец казармы. - За то, что я
запретил тебе кормить киммерийца и давать ему воду!
- Я не кормил его! - рыдал повар, но старый вояка не слушал.
- За то, что ты ослушник! За то, что допрыгаешься со своей жалостью к
голодным, и тебе тоже сломают шею!
- Я не ослушник! - вопил повар.
- Так лучше я тебя проучу, чем придется потом собирать твои кости по
всему двору, - заключил Гунастр, сопровождая это отеческое замечание
немилосердным пинком под ребра несчастного Акуна.
Конан смотрел на эту сцену и безмолвствовал. Он мог бы сейчас
вступиться за повара, выдать Арванда и насладиться гневом, который Гунастр
обрушит на строптивого ванира. Но почему-то киммериец не стал этого
делать.
После полудня во дворе начались тренировки. Приникнув к решетке своей
камеры, Конан жадно следил за ходом событий. Он старался не упустить
ничего, ни одной, самой незначительной, детали. Ведь с одним из этих людей
ему предстоит сразиться на игрищах в память Сигмунда. И потому от цепкого
взора киммерийца не ускользала ни одна особенность. Он запоминал: у рыжего
Ходо медвежья сила и быстрая реакция; чернявый Каро - левша и тем опасен;
Хуннар - тот самый, кому непостижимым образом мгновенно становятся
известны все городские сплетни, - любит один и тот же трюк, сперва
направляя меч в глаза противника, а потом внезапно нанося удар в живот.
Киммерийцу было бы любопытно поглядеть, каков же в поединке Арванд.
Но ванир лишь наблюдал, усмехаясь изредка вставляя замечание или награждая
побежденного изрядным тычком своего неизменного шеста, обитого металлом.
Несколько раз темные глаза Арванда встречались с синими глазами молодого
киммерийца. Получалось, что они переглядываются, как заговорщики. Можно
подумать, что их связывает некая тайна. Конан сердито тряхнул головой. Нет
и не может быть никаких тайн у вольнолюбивого киммерийца с этим купленным
на рынке холопом, который очень доволен своей презренной участью. И Конан
хмурился, отворачиваясь.
Но его тянуло смотреть. Простую душу варвара буквально разрывали на
части два взаимоисключающих стремления: он хотел не иметь ничего общего с
этими подневольными бойцами, умиравшими и убивавшими друг друга во славу
чужих богов... и ему смертельно хотелось принять участие в поединках,
пусть даже просто ради тренировки.
Он так глубоко погрузился в свои думы, что не заметил, как рядом
оказался Гунастр.
- Ну что, Медвежонок, - добродушно заговорил с ним старый воин, -
хочешь подраться?
Конан вздрогнул и отпрянул от решетки.
- Да, - выпалил он вдруг чуть ли не помимо своей воли.
Гунастр от души рассмеялся.
- Ладно, - сказал он. - Заодно и поглядим, на что ты годен.
Он снял с пояса ключ и открыл замок. Варвар сделал шаг к выходу,
потом другой - и одним прыжком выскочил из каморки во двор. Движения его
были гибкими и стремительными, как у молодой пантеры.
Конан развел в стороны руки и с удивлением отметил, что уже не
чувствует раны на груди. Северяне вылечили-таки его своими вонючими
мазями, приготовленными на бараньем жире. Конан присел на корточки, встал.
Ноги не болели. Слегка подводило от голода живот, но это было чувство,
привычное юноше сызмальства. Киммерийцы вообще частенько держали детей
впроголодь - чтобы наесться до отвала, мальчику приходилось изрядно
побегать по горам, загоняя оленя.
Гунастр с любопытствам смотрел на него.
- Меч или копье - что ты предпочитаешь?
- Меч, - сказал Конан и облизал губы.
Ему подали оружие - длинный меч с закругленным острием и совершенно
тупой.
Варвар подержал его в руке, потом разжал пальцы, и медь зазвенела о
каменные плиты.
- Я просил дать мне меч, а не палку, - повторил юноша и обвел лица
собравшихся мрачным взглядом исподлобья. Однако никто и не думал
насмехаться над ним.
- Полагаю, мальчик, тебе лучше наклониться и поднять то, что ты
бросил, - мягко заметил Гунастр. - Неужели ты думаешь, что тебе кто-нибудь
даст в руки настоящее оружие? Острый клинок ты увидишь только на
выступлении.
Конан снова, к своей великой досаде, встретился глазами с Арвандом.
Тот еле заметно улыбнулся и слегка кивнул, прикрыв веки. Это окончательно
вывело Конана из себя. Он взревел и бросился на стоящего рядом Гунастра,
норовя вцепиться ему в горло своими лапищами. Выставив шест, Гунастр ловко
отбил атаку киммерийца, а следующим ударом пригвоздил варвара к каменным
плитам.
Лежа на спине и яростно извиваясь, киммериец хрипло ругался. В углах
его рта выступила пена.
- Не делай глупостей, сынок, - повторил Гунастр. - Бери то, что тебе
дали, и покажи нам, годишься ли ты хоть для чего-нибудь.
- Убери шест, - выдавил Конан.
Гунастр освободил его. Кашляя, киммериец поднялся на ноги и подобрал
то, что лишь в насмешку могло считаться оружием.
Против него выступил Хуннар. Конан прищурился. Отлично, подумал он,
посмотрим, пройдет ли излюбленный прием гладиатора-сплетника с бойцом из
Киммерии. Конан хмуро кивнул ему и поднял "меч".
Хуннар атаковал первым, почти не дав своему противнику времени
собраться. Но Конан, быстрый, как змея, увернулся и в свою очередь нанес
удар, нацелив его на плечо Хуннара. Медь зазвенела о медь. Следующая атака
принесла Хуннару удачу - он задел ногу Конана, и Гунастр, внимательно
следивший за ходом поединка, гулко хлопнул в ладоши.
- Киммериец серьезно ранен, - объявил он.
Конан оскалился. Хуннар, видимо решив покончить с "раненым" одним
ударом, вновь прибег к привычной тактике. Меч сверкнул у самых глаз
Конана, но киммериец, привыкший к сиянию льдов на горных вершинах, ни на
миг не зажмурился, и меч его был готов парировать удар, направленный, как
заранее знал Конан, на самом деле не в голову, а в живот. Следующий выпад
Конана был для его ошеломленного противника "смертельным" - Хуннар был
"убит" ударом прямо в сердце.
Хуннар попытался было сжульничать и продолжить бой, но Гунастр ловко
ударил его шестом по правому плечу и отогнал от киммерийца.
- Бой закончен, и ты убит, Хуннар, - объявил он. - Нечего пыжиться.
Если бы у него был в руке настоящий меч, то сегодня мы бы тебя уже
похоронили.
- У него какой-то варварский стиль, - сердито сказал Хуннар. - Ни
школы, ни надлежащей выправки. Бьет куда попало.
- Не куда попало, а прямо в сердце, - заметил Гунастр. - Важно не
выправку иметь, а достигать своей цели. - Он хлопнул Хуннара по спине. -
Дуйся, сколько хочешь, но мальчишка тебя обставил.
Хуннар, ворча, отошел в сторону.
Конан стоял со смехотворным тупым мечом в руке и смотрел, как
побежденный им противник, чуть не плача, уходит в свою конурку. А вокруг
галдели гладиаторы, и киммериец слышал, как они, посмеиваясь, хвалят его.
Он гордо вскинул голову... и вновь увидел лицо Арванда. "Я познал славу",
- так говорил ему ванир. И Конан резко тряхнул волосами, отгоняя
воспоминание о том неприятном разговоре.
- Кто-нибудь еще? - спросил он громко, надеясь, что. Арванд примет
вызов.
Но Гунастр отобрал у него тренировочное оружие.
- Оставь сегодня эти игрушки, - сказал он. - Думаю, тебе надо как
следует поесть. Для арены сгодишься, это мы уже поняли. Вечером покажешь
нам, под силу ли тебе справиться с нашим великаном Ходо.
Конан кивнул. Направляясь в столовую, он поймал себя на том, что
улыбается.
Харчевня называлась "Бурый Бык". Ее местонахождение - неподалеку от
гладиаторских казарм, в том квартале Халога, где селились большей частью
наемники, профессиональные солдаты, всегда готовые предложить свои мечи
любому честолюбивому вождю - определило и круг завсегдатаев этого
почтенного заведения. Общество собиралось не столько изысканное, сколько
душевное: искатели приключений, бродяги, воины, потаскушки; иногда
забредали сюда крестьяне из близлежащих сел, ремесленники, а то и торговцы
из небогатых - послушать, как хвастаются своими подвигами бывалые вояки,
повздыхать, потискать ядреную девушку.
Здесь безраздельно царили хозяйки "Бурого Быка" - Амалазунта и
Амалафрида. Сестрам уже давно минуло тридцать, но еще много оставалось до
сорока; пышнотелые, с толстыми белокурыми косами, они казались такими же
сдобными, как те булочки, которыми славилась их харчевня.
Погонщик, угрюмый парень с всклокоченной бородой, сидел в темном углу
"Быка", поглощая пиво кружку за кружкой. Зимой темнеет рано. Тонкий серп
ущербной луны уже высоко поднялся в небо. Вьюга завывала над городом. Не
хотелось покидать душное, теплое помещение, где под потолком трещат чадные
факелы, где распаренные человеческие тела источают жизнеутверждающие
запахи, а из котлов валит пар, суля самые изысканные радости самому
изголодавшемуся обжоре, какой только сыщется во всей Халога.
Но у погонщика были и другие причины оставаться в харчевне и не
спешить покидать ее. Однако даже вспоминать об этом он боялся.
Амалафрида, старшая из сестер, подсела за стол поближе к одинокому
парню.
- Что-то ты невесел, сокол сизокрылый, - вкрадчиво проговорила
хозяйка трактира.
Погонщик удостоил ее мрачным взглядом. Амалафрида поежилась, кутая
свои тяжелые округлые плечи в белый платок.
- Не гляди так, дырку прожжешь, - сказала она. - Что тебя гнетет,
друг? Поссорился с девушкой?
- Я с собой в ссоре и со всем светом, - в сердцах сказал погонщик. -
Не терзай мне душу, Фрида.
Женщина прищурилась, вглядываясь в широкое, скуластое лицо погонщика.
- А, так ты меня знаешь, - протянула она. - То-то и я гляжу: личность
твоя мне знакома. Мы с тобой уже?..
Погонщик кивнул. Он уже как-то раз имел с ней дело. Ему было лень
ублажать Амалафриду - для того чтобы эта дама осталась довольной и утром
вознаградила усилия кавалера бесплатным завтраком, с вином и жареной
бараниной, нужно было очень и очень-постараться. Но выхода не было: или
сейчас же расплатиться за ужин, встать и уйти в ледяную ночь, где
бродит... (он содрогнулся и качнул головой, отгоняя жуткое воспоминание).
Либо час-полтора напряженного труда - и безопасный ночлег рядом с жаркой,
как печка, и мягкой, как перина, женщиной. Последнее улыбалось ему куда
больше.
- С собой поссорился, говоришь? - задумчиво переспросила Амалафрида.
- Да, плохо дело.
Погонщик знал, что в душах сестер жив и всегда готов пробудиться
нерастраченный материнский инстинкт. Любой из завсегдатаев "Бурого Быка"
мог найти здесь поддержку и понимание - насколько Амалазунта и Амалафрида
в состоянии были что-либо понимать. Он опустил голову, прижался лбом к
мягкой руке Амалафриды.
- Это был страх, - прошептал он. - Страх. Он шел впереди, как
глашатай. Он точно трубил мне прямо в уши: "Они идут... они идут!" И я
потерял голову и помчался куда глаза глядят... чуть не замерз...
- Выпей еще пива, - предложила женщина. - Горе влагу любит.
Не слушая ее, он продолжал как в бреду:
- А потом того купца нашли полурастерзанным, а его рабов насмерть
замерзшими... Значит, не приснилось мне, значит, все было на самом деле...
- Погоди-ка, - перебила Амалафрида. - Это ты о ком? Это ты о том
торговце из Офира, которого сопровождали черные демоны?
- Я его вез до Халога.
- Так разве ты не слышал, что сказали старейшины? Игг наслал зверя,
дабы оборонить нас от сил Зла.
- Игг! Ты можешь верить болтовне этих растерявшихся стариков, Фрида,
но я-то знаю правду! - Погонщик поднял голову и посмотрел женщине в глаза
долгим тяжелым взглядом.
- Какую правду? - прошептала Амалафрида. - Ты сомневаешься в мудрости
старейшин?
- Сомневаюсь ли я? Да я не сомневаюсь в том, - что они ни бельмеса не
знают, вот так-то!
Он налил себе еще одну кружку и залпом осушил ее.
- Фрида, - прошептал он, - мне страшно. Он найдет меня по запаху и
сожрет мои внутренности... Он вырвет мне сердце...
- Да кто - "он"? О ком ты говоришь?
- Огромный, белый волк...
- Ты видел его? Ты видел Иггова Зверя? - жадно допытывалась
Амалафрида.
- Да... - еще тише отозвался погонщик. - Фрида, это были вовсе не
черные демоны, те чернокожие. Простые люди, только темные. На юге есть
королевства, где все такие чернокожие, даже короли. О, эти бедняги
замерзли в наших снегах. А офит был всего лишь купцом, немного более
жадным и чуток более храбрым, чем другие. Никаким не колдуном.
- А Иггов Зверь - какой он?
- Он появился бесшумно. Он... У него человеческие глаза. И это еще не
все. На спине у него сидела девушка...
В голосе погонщика прозвучало столько ужаса, что по спине Амалафриды
пробежала дрожь.
- Да хранят нас светлые силы, - сказала она. - Хвала богам, мы-то
здесь в безопасности. Уж Амалазунта об этом позаботилась: на крыше
громовой знак, у притолоки ветка омелы, под порогом просыпано зерно, окна
обведены крестами - ни молнии, ни злому духу не залететь к нам сюда.
- Это был вервольф, - сказал погонщик. - И страх бежал впереди него.
- Ну ладно, хватит тебе об этом, - решительно произнесла Амалафрида.
- А то мне самой уж стало не по себе. Ты ведь переночуешь у нас в доме, не
так ли?
Она провела языком по губам. Погонщик приподнялся, схватил ее за шею,
привлек к себе и крепко поцеловал в жадный рот.
Огромное ложе Амалафриды шуршало свежей соломой. Нежась среди
пушистых одеял, сшитых из звериных шкур, погонщик и трактирщица негромко
переговаривались. Уставшие после бурных ласк, они обменивались краткими
ленивыми замечаниями. Оба сходились на том, что зима нынче ранняя, но
снега было пока немного, а это плохо для урожая - выстудит землю.
Вдруг погонщик прервал себя на полуслове и затаил дыхание. Женщина
почувствовала, как он напрягся, как будто ужас пронзил его, пригвоздил к
постели.
- Что с тобой? - спросила она, обхватив его руками.
- Слышишь? - выдохнул он еле слышно. - Где-то воет волк.
Амалафрида прислушалась, но не уловила ни звука за плотно закрытыми
ставнями.
- Тебе что-то чудится, золотце, - сказала она.
Но он разомкнул ее руки, высвободился из ее объятий и сел. Глаза его
широко раскрылись.
- Волк, - повторил он. - Огромный белый волк с человеческими
глазами...
Зверь стоял, широко расставив лапы, и глухо ворчал. Шерсть на его
загривке поднялась дыбом. Тело молодого охотника, застигнутого вне
городских стен ночным мраком, лежало на снегу, и темное пятно уже
расплывалось под ним. Зверь поднял окровавленную морду и снова завыл.
Потом лег, пристроив голову на ноги мертвеца, обутые в меховые унты, - к
левой все еще была привязана лыжа - и стал ждать.
Она приближалась. Легкая, как птица, неслась она по снегу. Белое
платье Соль развевалось, и казалось, будто девушка не бежит, а летит, не
касаясь земли. Скорее к отцу, он зовет, он снова зовет - ничего другого
она не знала, кроме этого настойчивого зова. Ни бабка Сунильд ни
Синфьотли, считавший Соль своей дочерью, ни кто-либо из слуг еще не
заметил таинственных ночных отлучек девушки. Но даже если они и заподозрят
неладное и выследят ее - ничто не сможет ее остановить.
Она не вполне понимала, что с ней происходило в такие дни. В самом
начале ночи ее будил неясный голос, который она воспринимала не как звук,
а как неожиданный и сильный толчок крови. Не обуваясь в одной рубахе
выходила она из дома, делала навстречу этому зову шаг, потом другой... и
куда-то проваливалась точно падала в бездонный колодец. И вот она уже
бежит, летит, гонимая нетерпением, - к нему, к отцу, к единственному
родному по крови существу, - и ни холода, ни страха не ощущает юная,
беззащитная, почти нагая девушка, ночью, одна, на заснеженной равнине.
Увидев в снегу перед волком труп, она с размаху остановилась, как
будто споткнулась о невидимую преграду. Великие боги, второй загрызенный
оборотнем за несколько дней! Люди так просто этого не оставят. Они
мстительны, эти смертные. Скоро они начнут охотиться на Сигмунда и рано
или поздно затравят его.
Закрыв лицо руками, Соль бурно зарыдала. Ей до смерти жаль было
молодого охотника. За поясом у него висела связка соболиных шкурок. В
заплечном мешке еще оставались хлеб, фляга с вином, веревки. Он торопился
домой с богатой добычей, но не успел, и волк-Сигмунд настиг его. Волк на
брюхе подполз к девушке и уткнулся мордой в ее колени. Не замечая, что
белое полотно рубашки пачкает чужая кровь, Соль обняла волка, прижалась
лицом к его взъерошенному меху, остро пахнущему диким зверем.
"Отец, - подумала она, - отец мой, как я люблю тебя, дикий мой зверь,
таящийся в ночи!"
Соль и прежде обращала свои мысли к другим, без всякой надежды на то,
что ее когда-нибудь поймут. Она научилась говорить, произносить слова
вслух, но редко прибегала к этому умению - оно было почти бесполезно (если
не считать молитв), поскольку девушка все равно не могла бы услышать
ответа.
Что-то изменилось в ней после ночных полетов сквозь колодец - как
сама она определяла свои таинственные вылазки, - потому что эта новая Соль
умела слышать мысли.
И отец ответил ей:
"И я люблю тебя, моя Соль. Ты вернула меня к жизни, моя храбрая
девочка".
Ничему не удивляясь, Соль мысленно сказала:
"Разве это жизнь для мужчины из нашего рода? В шкуре хищного зверя,