Страница:
и растопыренных перепончатых лап Хозяина. Это и был Гатал.
Отряд двигался к соляному озеру. Вместе с воинами шли несколько
женщин, одетых в короткие платья и ременные сандалии - такие же, что
носила Фрат. В отличие от женщин народа Мела, эти не имели оружия, а
волосы забирали под яркие цветные платки. Они катили небольшую тележку с
колесами, сделанными из круглых спилов дерева, без спиц. С тележки
свешивались пустые холщовые мешки.
Одна из них остановилась возле орехового куста. Мела замер. Сперва он
подумал, что женщина заметила его и хочет убедиться в том, что ей не
почудилось. Но ведь зумпфы не наделены даром видеть скрытое - это пришло
ему на ум в следующее мгновение. Он не шевельнулся, когда женщина
протянула руку прямо у него над плечом и стала срывать орехи. К ней
подошла другая.
- Зачем тебе, Хариона? - сказала она. - Они же зеленые.
Но и сама сорвала несколько.
Мела, не дыша, смотрел на них. Женщины были молодые, у них были
простые и добрые лица. Их руки, мелькавшие у него перед глазами, огрубели
от работы. Та, которую назвали "Хариона", по-детски щурилась от
удовольствия, хрустя неспелыми орехами.
Неожиданно вторая женщина задела Мелу пальцами. Он не двигался,
надеясь, что она не обратит внимания на тепло его тела, но женщина
насторожилась.
- Что это, Хариона? - шепнула она и вдруг, засунув руки в куст по
локоть, схватила Мелу за плечи.
Он вырвался и бросился бежать. За его спиной раздались громкие крики.
Пролетело копье, но Мела не обратил на это внимания. Послышался треск
сучьев, топот сапог и ругательства. Они все-таки решили погнаться за ним.
Мела резко сменил направление и помчался в сторону соляного озера, чтобы
не привести эту орду к спящему великану. Хотя Пузан и вызывал у него
чувства, весьма далекие от восхищения, но все же не заслуживал такого
подарка. Да и Синяка с Аэйтом, если им удалось выбраться из деревни, так
вернее не повстречаются с Гаталом и его шайкой.
Мела петлял между деревьев, пролетая сквозь кусты. По треску ветвей и
воплям преследователей он понимал, что они несутся справа и слева от него,
собираясь взять его в клещи и загоняя в какую-то ловушку.
Мела взлетел на холм, ринулся вниз, в черную влагу грибного леса, под
еловые ветви - и вдруг ему почудилось, что земля расступилась у него под
ногами. Но это была всего лишь лесная речка, лениво проползавшая в сырых
берегах, заросших душными белыми цветами. Здесь все гудело и звенело от
комарья. Вода казалась черной, и на ее гладкой поверхности плавали листья,
веточки и всякий мелкий сор. Течением их приносило к заброшенной бобровой
запруде, и они еще больше захламляли ее.
Мела споткнулся. Гатал знал, что делал, загоняя его сюда. Скользя по
глине, Мела скатился к берегу и начал переходить речку. Здесь было
глубоко, ему по грудь. Вода была холодной. С трудом добравшись до
противоположного берега, Мела вцепился руками в узловатый корень ели,
росшей над речкой, и стал выбираться. Ноги расползались. Глина стала еще
более скользкой от той воды, что потоками стекала с него. Наконец он
перевалился на белые цветы, с хрустом давя их сочные стебли и задыхаясь от
душного запаха, вскочил на ноги и, не позволяя себе ни секунды отдыха,
побежал дальше.
Теперь преследователи были совсем близко. Им были известны хорошие
броды, река их почти не задержала.
- Грязный мораст! - крикнул Гатал.
Остальные подхватили его крик. Вождь расхохотался. Он не испытывал
никакой ненависти к этому жалкому существу, покрытому грязью, по которой
ползла кровь, - ветки жестоко исцарапали беглеца, когда он продирался
сквозь бурелом.
Мела остановился, прижимаясь спиной к большой березе. Спокойная
доброта старого дерева коснулась его, будто он стоял рядом с другом.
Погоня закончена. Он подумал о том, что увел их достаточно далеко от своих
спутников. А умереть в лесу от руки вражеского воина - не самая худшая
участь.
Тяжело дыша, он смотрел в красивое, веселое лицо вождя - сильного,
храброго человека, который знал, что отныне на Элизабетинские болота
пришло его время. Светлый волчий мех лежал на его загорелых плечах, как
будто зверь обнимал Гатала своими страшными лапами.
А вождь щурил глаза с искренним любопытством. Мораст был измучен, он
трудно дышал и, казалось, держался на ногах лишь потому, что береза не
давала ему упасть.
- Где же твои косы? - крикнул Гатал насмешливо. - Разве морасты
перестали отращивать волосы, как бабы?
Мела не ответил.
Гатал подозвал к себе молодого воина с луком.
- Сорак, эй, - сказал он. - Ты никогда еще не видел мораста вблизи,
так смотри. Вот наш враг. Трусливая, грязная, полуголая тварь, которая
где-то потеряла свой меч. Запоминай, Сорак. Смотри на него хорошенько и
запоминай. Тебе теперь часто придется убивать их.
Сорак, худенький юноша, поднял глаза на вождя, и на его лице
показалось обожание. Мела подумал о том, что Фарзой, как и его отец,
старый вождь Фарсан, никогда не вызывал у своих воинов такого восхищения.
Никогда, даже в дни побед, они не были так великолепны, так дерзки, так
уверены в себе, как Гатал.
Воспользовавшись этим мгновением, Мела метнулся в сторону. На
шелковистой бересте остались потеки крови и грязи. В тот же миг свистнули
две стрелы, и обе попали в цель: одна впилась Меле в грудь, на пол-ладони
правее сердца, вторая в ногу. Он захрипел, опрокидываясь на спину.
Гатал хлопнул Сорака по плечу и шагнул к врагу, чтобы добить его, на
ходу вытаскивая из бронзовых ножен свой тесак.
И вдруг вождь замер. Сверкнул браслет на его руке, когда он медленно
отвел ее в сторону, приказывая воинам остановиться.
Из травы, возвышаясь над неподвижным телом Мелы, медленно поднимался
человек. Он не был похож на мораста. Он вообще ни на кого не был похож.
- Ты Гатал, вождь? - спросил он негромко.
Вождь неторопливо кивнул. Незнакомец произнес еще тише:
- Уходи отсюда, Гатал.
Вождь побледнел.
- Здесь земли моего народа, - процедил он сквозь зубы. - Кто ты
такой, чтобы приказывать мне?
Он только сейчас заметил, как просто и бедно был одет незнакомец,
настолько смутило вождя в первую минуту черное лицо. И еще Гатал увидел,
что бродяга безоружен. Вождь презрительно усмехнулся, выразительным
взглядом окинув своего собеседника с головы до ног.
- Я на своей земле, - повторил он, - и буду делать только то, что
угодно мне. Этот мораст, который валяется у тебя под ногами, как ненужный
хлам, - он мой, и мне угодно перерезать ему горло. Тебя я, так и быть, не
трону. Убирайся, пока я не передумал.
Синяка не двинулся с места. Он знал, что сумеет договориться с
вождем, так или иначе. Но Аэйт, которого он оставил в стороне от поляны,
где происходила стычка, не выдержал. Мальчишка примчался, сопровождаемый
топочущим великаном, который отчаянно вопил:
- Ежели господин Синяка велели ждать, так надо ждать!
Сорак увидел бегущего Аэйта и закричал:
- Засада!
Лучники зумпфов мгновенно бросились под прикрытие высоких овальных
щитов, расписанных красными спиралями. Свистнули первые стрелы. Аэйт с
размаху упал в траву, в последнюю секунду ухватив за ногу великана, чтобы
тот не изображал из себя мишени. Великан рухнул, как большое дерево,
подточенное острыми зубами бобра.
Вырвав из ножен длинный меч, Гатал бросился к Синяке.
И тогда в душе бродячего чародея ожила и вспыхнула последняя искра
развеянной по ветру силы Алага - искра, которую он не изгнал из себя,
потому что торопился, а она была мала.
Она запылала.
Охваченный яростью, Синяка выпрямился во весь рост. Тот, кого он
прятал от людей и самого себя, вырвался на свободу. Всемогущий и
безжалостный, он пришел в миры Элизабет как господин, и нет такой силы,
которая помешала бы ему раздавить ничтожную тварь, посмевшую путаться у
него под ногами. Вдохновение засияло в синих глазах, и они потемнели, как
штормовое море, и смотреть в них стало страшно. Он был Смерть, но, в
отличие от Черной Тиргатао, - Смерть умная, зрячая, расчетливая, и ему не
нужны были ни кровь жертвенных ягнят, ни золотые украшения. Он знал, за
кем пришел.
Великан лежал, уткнувшись носом в землю, и хвост серых волос на его
макушке вздрагивал. Аэйт, приподняв голову, смотрел на чародея широко
раскрытыми глазами.
Не было больше Синяки - доброго, застенчивого человека, рядом с
которым всегда было так хорошо и спокойно. Конечно, Аэйт и раньше
чувствовал в нем силу, и она была намного больше, чем знакомая сила
Асантао. И все же юноша никогда не сомневался в том, что Синяка посвятил
себя добру и свету.
Но тот, кто стоял сейчас перед ним, был кем-то совершенно незнакомым.
Его лицо было озарено нестерпимым сиянием гнева и величия. Страшная синева
его глаз была глубже синевы неба и обжигала ледяным холодом. Волосы
вспыхнули белым огнем и свились в локоны, растворяясь в добела раскаленном
воздухе. Смуглое лицо побледнело, посерело, превращаясь в серебряную
маску.
Аэйт знал, что лицо у Синяки красивое, но оно никогда не казалось
таким идеально прекрасным, застывшим, почти бесчеловечным в своем
совершенстве. Ничего ужаснее этой красоты видеть ему не приходилось.
За спиной Безымянного Мага начала расти тень. Серая, полупрозрачная,
она вставала прямо с земли и, точно в больном сновидении, стремительно
уносилась к небу, - огромная, как башня. Она и напоминала башню или, может
быть, замок, но чудовищный, подавляющий своими размерами и идеальной
формой, нематериальный, как призрак. И в нем застыла угроза. Казалось,
неведомая обитель Зла приблизилась к маленькой поляне среди Элизабетинских
болот и отбросила на нее свою жуткую тень.
На поляне сразу стемнело.
И тогда Безымянный Маг молча поднял руку и указал на Гатала тонким
серебряным пальцем.
Навстречу вождю метнулся, как копье, страшный луч. Вождь побелел,
цепляясь за свой меч, словно искал в оружии спасения. Колени его
подогнулись. Он хрипло пробормотал имя Фейнне и повалился набок. На горле
у него появилась большая черная рана, словно его проткнули раскаленным
шомполом.
Сорак отшатнулся, как будто его ударили в грудь, и тут же рухнул,
обливаясь кровью, хлынувшей изо рта и ушей. За ним повалился еще один:
кровь стала сочиться у него сквозь поры, как пот, мгновенно пропитав собой
всю одежду.
Один за другим падали болотные воины, числом четырнадцать,
подкошенные неведомой, неодолимой силой. Одни умирали сразу, не успев
вскрикнуть, другие бились, хрипели, корчились, хватались за горло, словно
их душило что-то. Но ни один не побежал от опасности. Все, кто преследовал
Мелу, - все остались лежать у черной речки, сжимая свое бесполезное
оружие. Их щиты, разбросанные по поляне, алели, точно шляпки гигантских
мухоморов.
Эти несколько секунд показались Аэйту вечностью. Когда юноша вновь
осмелился поглядеть в ту сторону, где высилась чудовищная тень, там уже
никого не было. Возле стонавшего Мелы сидел Синяка, бездомный чародей. Он
положил голову раненого себе на колени и, склонившись над стрелой,
внимательно рассматривал рану.
- Аэйт, - произнес Синяка безжизненным голосом, - принеси воды.
Аэйт кое-как встал и, озираясь, побрел к реке. По дороге он подобрал
кожаный шлем одного из убитых. Глядя, как плещет вода в шлеме, Аэйт понял,
что у него трясутся руки, но поделать с собой ничего не мог. Он протянул
шлем Синяке, вытянув руки как можно дальше, чтобы не приближаться к этому
человеку вплотную.
Взгляд у Синяки был пустой.
- Не бойся меня, - сказал он. - Помоги перевязать твоего брата, иначе
он умрет.
Все еще опасливо поглядывая на Синяку, Аэйт сел рядом и принялся
обтирать грязь вокруг стрелы, вонзившейся в грудь Мелы. Синяка разорвал
для этого свою рубаху. Было очень тихо. Хрипло дышал Мела и осторожно
плескала вода.
- Теперь держи его, - сказал Синяка. - Я вытащу стрелу.
Аэйт почувствовал, как напрягся Мела и как он, ослабев, повис у него
на руках. Слезы текли из зажмуренных глаз старшего брата, и Аэйт,
склонившись, обтер их щекой.
- Синяка, - прошептал он, и у чародея немного отлегло от души, когда
он услышал это обращение, - кто это остриг его?
- Фарзой, - сказал Синяка спокойно.
Аэйт помолчал, а потом прошептал еще тише:
- Что же он такого сделал?
- Он хотел спасти тебя.
Синяка закончил перевязку. Льняная рубаха чародея была полностью
уничтожена, разрезанная на полосы. Вокруг валялись окровавленные тряпки.
- Иди к Пузану, Аэйт, и спи, - сказал Синяка. - Ты устал сегодня.
Аэйт послушался. Пузан был мягким, теплым, и рядом с ним было хорошо
и уютно. Почти как дома.
Горел костерок. Притихшая саламандра покорно согревала своего
страшного господина, не смея озорничать. Мела метался, пылая в жару.
Синяка удерживал его голову, чтобы он не ударился. Он был уверен, что Мела
тоже видел Безымянного Мага, потому что раненого не отпускал цепкий ужас.
Синяка ненавидел сам себя. Самонадеянный невежда, он полагал, что
творит благо, забирая у колдуна его силу. Алаг никогда не содеял бы и
десятой доли того зла, которое сотворил сегодня Синяка.
"Сожрать Алага, не поперхнувшись!" В его душе осталась, может быть,
одна невычищенная капля злобы колдуна - и вот она застигла его врасплох и
разлилась зловонной жижей.
И все это произошло на глазах его друзей, которые никогда больше не
будут его друзьями. Он может сделать их своими подручными, он может
заставить их повиноваться - и это все, на что он способен. Вон как
притихла неугомонная саламандра. Трусит, скотинка. Синяка вдруг понял, что
Ларс Разенна была прав, когда прогнал его от себя.
Мела опять застонал и начал бормотать. Синяка беспомощно смотрел на
него. Его можно вылечить, пустив в ход свою силу. При мысли о магии Синяка
ощутил приступ тошноты.
Мела снова закашлялся, и кровь потекла по его подбородку.
- Господин Синяка, - сонно пробубнил великан, приподнимая голову с
трухлявого бревна, - вы бы его зарезали, что ли... или уж тогда лечите, а
то вон какие муки. Стонет, кашляет, спать не дает. У, мелочь болотная...
Готовые исчезнуть в лесу, Мела и Аэйт стояли на краю поляны. Так
стояли братья и в тот день, когда Синяка впервые встретился с ними: Мела
впереди, Аэйт на полшага за его спиной. Воин и его тень.
Но сейчас Мела выглядел суровым и постаревшим. Короткие волосы падали
ему на глаза, и он то и дело смахивал их. Его раны, перевязанные бурыми от
проступившей крови льняными полосами, больше не кровоточили, и слабости он
не ощущал. Две стрелы Сорака, которые вчера вытащил чародей, Мела заткнул
за пояс. Он взял себе длинный меч Гатала и набросил на свои голые
исцарапанные плечи волчью шкуру вождя.
Аэйт тоже изменился. Он не был больше смешливым подростком, который
умел видеть скрытое лучше, чем любой другой из его племени, и иногда
опасно шутил со своим даром. И Синяка хорошо понимал, что Аэйт не был
больше тенью.
- Прощай, - сказал Мела Синяке.
Аэйт грустно смотрел на чародея.
- Прощай, Синяка...
Братья отступили на шаг и исчезли в чаще.
Синяка вздохнул. Правильно, что они оставили его. Ему нельзя иметь
друзей.
Он нагнулся к погасшему костру и бережно взял в руки саламандру.
Ящерка притихла на его ладони, испуганная. Она тоже боялась его.
Синяка не хотел иметь рабов. Если он обречен становиться господином
своих друзей, ему лучше оставаться одному.
Он тихонько подул на саламандру, и по выгнувшейся спинке ящерицы
пробежала волна жара.
- Беги, - сказал Синяка.
Он опустил ее на траву. Она помедлила, словно размышляя, не шутит ли
господин маг, а потом, мелькнув огненной струйкой, пропала среди серых
камней.
Оставалось последнее. Синяка повернулся к великану.
- Пузан... - начал он.
Великан в тоске посмотрел на него и заранее задергал бесформенным
носом.
- Пузан, - повторил Синяка, - я хочу, чтобы ты ушел.
Великан замахал в воздухе огромными лапами. Его физиономия
перекосилась в плаксивой гримасе.
- Гоните? - выкрикнул он. - Гоните, да? А что я за вас кровь
проливал, это как? - Он пошмыгал носом и заговорил гнусаво. - Значит,
теперь мы врозь, значит, ничего не считается?
Он повалился на бревно, треснувшее под его тяжестью, и громко
зарыдал, сотрясаясь всем телом и утопив себя в потоках мутных слез.
Глядя на это нелепое существо, Синяка вдруг понял, что великан его не
боится. Пузан знал о Синяке все и любил его таким, каким он был: с
проклятием всемогущества, с одиночеством и неприкаянностью,
невежественного, грубого, грязного... Синяку окатило жаром - он не мог
понять, стыд это или радость.
- Иди сюда, - сказал он. - Пузан, иди сюда. Я передумал.
Погруженный в свое горе, великан продолжал заливаться слезами и не
сразу расслышал. Синяка убил комара на голом плече. Все еще зареванный,
Пузан медленно расцвел глупейшей улыбкой.
- А знаете что, господин Синяка, - сказал он, - вы еще не совсем
негодяй... Капля сострадания в вас все же осталась. Да.
Он деловито стянул с себя синюю стеганку и принялся напяливать ее на
полуголого Синяку, бесцеремонно облапив его и бормоча что-то о воспалении
легких, малярийных комарах и мухах - разносчицах сонной болезни. Синяка
слабо отбивался, впрочем, без особого успеха. Застегнув на нем последнюю
пуговицу, Пузан отступил на шаг и полюбовался на "господина Синяку" как на
произведение искусства.
- Так-то лучше, - удовлетворенно произнес он и зачем-то обтер руки о
набедренную повязку. - Куда мы теперь с вами, господин Синяка?
- Ты не знаешь, Пузан, дом Разенны на сопке еще цел?
- Цел, куда ему деться. Стоит. Только разве ж это дом, господин
Синяка? Одно только название. Так, хибара, и та перекосилась. На что он
вам сдался?
- Надо же где-то жить, - сказал Синяка.
- Я-то думал, вам дорога в Ахен, - осторожно заметил великан. - Ну и
правильно, господин Синяка, нечего возиться с этим дурацким городом. Он у
вас вроде болезни, я так думаю. Догнил уже, прости меня Ран, до
неудобосказуемого состояния. Хорошее ваше решение, вот что, - продолжал
Пузан, постепенно воодушевляясь. - К черту Ахен. Зачем туда идти, верно?
Что нам, некуда больше пойти, что ли?
- Идти туда незачем, - задумчиво проговорил Синяка.
Что-то в его тоне заставило Пузана насторожиться.
- То есть?
- Ахен сам найдет меня, - сказал Синяка. - Он придет ко мне, когда
настанет его час.
Дом на Пузановой сопке действительно еще стоял. Доски крыльца
подгнили, и когда великан ступил на них, провалились. Пузан завяз в
трухлявой древесине. Он неловко подергал ногой, выбрался и тут же
провалился снова. Пригнувшись у низкой притолоки, Синяка ступил в комнату.
Здесь царил полнейший разгром. Дом был выстроен на сваях. Одна из них
прогнила, и большая беленая печь, полуразвалившись, упала. Пол словно
встал на дыбы. Все ящики у старого массивного комода были выдвинуты, вещей
в них не было. В полутьме Синяка наступил на катушку ниток и чуть не упал.
Ситцевые занавески, серые от многолетней пыли, все еще висели на окнах, но
цветочки на ткани полностью выгорели. Под окном валялась толстая книга в
кожаном переплете - сборник магических формул, некогда похищенный время
неугомонным этрусским демоном Тагетом у тролльши Имд. Разенна то ли не
захотел брать ее с собой, утратив интерес к магии миров Элизабет, то ли
забыл в суете.
Из мебели, кроме комода, оставались еще стол, скамья и большой сундук
с медным окладом. Синяка уселся на этот сундук и тяжко задумался.
Впереди у них с Пузаном было целое лето. За несколько месяцев им
предстоит заменить сваю, перебрать печь, настелить новый пол на крыльце.
Всемогущий чародей, свесив голову, покатал ногой катушку. Пузан все еще с
кряхтеньем и руганью выбирался из коварной ловушки, подстроенной крыльцом.
Неожиданно послышались цокот копыт и лошадиное ржание. Судя по звуку,
всадники были совсем близко. Синяка привстал и громко крикнул:
- Пузан!..
Великан оборвал бранную тираду и совершенно другим тоном отозвался:
- Аюшки...
- Погляди, кто там едет?
Послышался треск - великан вырвался на волю. Потом доложил:
- Так никого не видать, господин Синяка.
- Лошади ржут где-то близко.
- Да нет же, не видно. Сейчас за домом погляжу.
Он тяжело затопал, приминая лопухи и крапиву своими ножищами. Из-за
дома донеслось:
- Нету...
Снова заржала лошадь. Невидимки тут развелись, что ли?
- Пузан! - рявкнул Синяка, теряя терпение. - Где-то рядом лошади, ты
разве не слышишь?..
После непродолжительной возни в комнате появился великан. От него
остро пахло крапивой.
- Так это... господин Синяка... - смущаясь, сказал он. - Это,
извиняюсь, под вами ржет. А в окрестностях никого нет-с.
- Как это - подо мной? Сундук, что ли?
Великан заморгал.
- Только не гневитесь, - умоляюще сказал он.
Синяка встал и посмотрел на сундук укоризненным взглядом.
- Что же это ты, братец, ржешь?
Из сундука вызывающе фыркнуло. Синяка взялся за тяжелую крышку,
намереваясь открыть непонятную мебель. В тот же миг Пузан оттолкнул его в
сторону, да так поспешно, что не рассчитал своих великанских сил, и Синяка
отлетел к присевшей на угол печи. Потирая ушибленную руку, он покривился,
но говорить ничего не стал.
Пузан набрал в грудь побольше воздуху, крепко зажмурился и видимо
перемогая страх, откинул крышку. Лязгнули медные петли. Больше ничего не
произошло. Медленно-медленно великан открыл глаза и заглянул в сундук.
- Пусто, - протянул он басом.
Синяка, наконец, подошел поближе, все еще потирая руку. Пузан только
что заметил это.
- Ушиблись, господин Синяка? - участливо поинтересовался он.
Чародей в ответ только вздохнул, глядя на Пузана ясными глазами.
Пузан покраснел до ушей и пробормотал, пытаясь взять назидательный тон:
- Так это... нельзя же так, не подумавши, сразу соваться. Мало ли что
там ржет. Вроде, не маленький и понимать должны...
- Экий дурак, - вздохнул Синяка и, наклонившись, пошарил в сундуке. -
Пусто, говоришь? А это что?
Он выпрямился, держа в пальцах прозрачный круглый камень величиной
чуть меньше кулака. Камень полежал у него на ладони и вдруг захрапел, как
испуганная лошадь. Пузан даже подскочил от неожиданности.
- Это магический кристалл, - сказал он. - Я его помню. Значит,
этруски не взяли его с собой...
- Значит, - сказал Синяка. Сейчас он не хотел думать о том, что - или
кого - этруски не взяли с собой.
Пузан сунулся лохматой головой ему под руку.
- И чего он там показывает?
- Как всегда, Ахен... Там ничего интересного, Пузан. Кавалерийский
смотр на плацу. Убери башку...
- Как угодно-с.
Пузан разобиделся.
Синяка вышел из дома, держа кристалл в руке, побродил немного возле
крыльца, потом сел и задумчиво уставился на ствол старой сосны, росшей
шагах в пятнадцати от порога.
Вот там он и стоял в тот день, когда Торфинн по его просьбе привел
сюда, на сопку, Завоевателя Косматого Бьярни. Синяка ненавидел этого
Бьярни. Его и остальных вождей Завоевания - Бракеля Волка и Альхорна
Рыжебородого. Если бы он мог, он бы всех их послал на растерзание
Подземному Хозяину. Но Альхорн к тому времени уже ушел из города на юг, а
Бракель был убит во время мятежа. Оставался Бьярни, и уж он-то получил
сполна.
Синяка прикрыл глаза и снова увидел его - загорелого до черноты,
коренастого человека лет сорока пяти с длинными смоляно-черными волосами.
Он был связан. Рыча от ярости, он осыпал своих врагов оскорблениями,
поливал их зловонной бранью, он бахвалился своей жестокостью и смеялся над
их нерешительностью. А они все смотрели на пирата, и никто не мог взять на
себя это, казалось бы, простое дело: пристрелить его.
Никто.
Ни этрусские боги, ни маленький демон, трусоватый и заносчивый, ни
Анна-Стина Вальхейм, ни Великий Магистр Ларс Разенна...
Бьярни от души потешался над ними, а Торфинн наблюдал за всем этим
отстраненно и насмешливо. Наконец, Черный Маг, встретившись с Синякой
взглядом, еле заметно пожал плечами. Это было уж слишком. Юноша забрал
пистолет у растерянного Ларса и, пока силы Элизабет не успели помешать
ему, выпустил заколдованную пулю в своего врага. И в тот миг, когда
Бьярни, заливаясь кровью, обвис на руках этрусских демонов, Синяка
отчетливо понял: Косматый не умер. Он увидел это так ясно, словно кто-то
дал ему книгу с картинкой. И Синяка дрогнул. В тот же миг осуждение миров
Элизабет хлестнуло его, и неудержимая тошнота подступила к горлу. А
Разенна подумал: это оттого, что мальчик совершил убийство, - и посмотрел
сочувственно.
Вместе с заколдованной пулей Синяка выпустил в миры Элизабет большое
Зло. И это Зло до сих пор бродит где-то поблизости...
Он помотал головой. Что толку об этом думать? Он ушел от людей, он
расстался со всеми своими друзьями, он отказался от власти, от знания, от
роскоши. Все, что у него есть теперь, - это полуразвалившийся дом, книга,
которую он не может прочесть, и магический кристалл. И еще этот несчастный
Пузан, прилипший к нему неизвестно из каких соображений, но вполне
искренне.
Пузан вылез из хибары и прищурился на ярком свету.
- Иди сюда, - велел Синяка.
С тяжелым вздохом великан примостился поблизости.
Так они посидели немного рядом на горячей траве: полуголое чудище,
мощный бело-розовый торс которого был испещрен старыми шрамами, и стройный
смуглый человек в синей стеганке, ростом достигавший великану до локтя.
Оба имели вид подозрительный и бродяжный; появись они в городе, их
арестовали бы самое большее через час.
Отряд двигался к соляному озеру. Вместе с воинами шли несколько
женщин, одетых в короткие платья и ременные сандалии - такие же, что
носила Фрат. В отличие от женщин народа Мела, эти не имели оружия, а
волосы забирали под яркие цветные платки. Они катили небольшую тележку с
колесами, сделанными из круглых спилов дерева, без спиц. С тележки
свешивались пустые холщовые мешки.
Одна из них остановилась возле орехового куста. Мела замер. Сперва он
подумал, что женщина заметила его и хочет убедиться в том, что ей не
почудилось. Но ведь зумпфы не наделены даром видеть скрытое - это пришло
ему на ум в следующее мгновение. Он не шевельнулся, когда женщина
протянула руку прямо у него над плечом и стала срывать орехи. К ней
подошла другая.
- Зачем тебе, Хариона? - сказала она. - Они же зеленые.
Но и сама сорвала несколько.
Мела, не дыша, смотрел на них. Женщины были молодые, у них были
простые и добрые лица. Их руки, мелькавшие у него перед глазами, огрубели
от работы. Та, которую назвали "Хариона", по-детски щурилась от
удовольствия, хрустя неспелыми орехами.
Неожиданно вторая женщина задела Мелу пальцами. Он не двигался,
надеясь, что она не обратит внимания на тепло его тела, но женщина
насторожилась.
- Что это, Хариона? - шепнула она и вдруг, засунув руки в куст по
локоть, схватила Мелу за плечи.
Он вырвался и бросился бежать. За его спиной раздались громкие крики.
Пролетело копье, но Мела не обратил на это внимания. Послышался треск
сучьев, топот сапог и ругательства. Они все-таки решили погнаться за ним.
Мела резко сменил направление и помчался в сторону соляного озера, чтобы
не привести эту орду к спящему великану. Хотя Пузан и вызывал у него
чувства, весьма далекие от восхищения, но все же не заслуживал такого
подарка. Да и Синяка с Аэйтом, если им удалось выбраться из деревни, так
вернее не повстречаются с Гаталом и его шайкой.
Мела петлял между деревьев, пролетая сквозь кусты. По треску ветвей и
воплям преследователей он понимал, что они несутся справа и слева от него,
собираясь взять его в клещи и загоняя в какую-то ловушку.
Мела взлетел на холм, ринулся вниз, в черную влагу грибного леса, под
еловые ветви - и вдруг ему почудилось, что земля расступилась у него под
ногами. Но это была всего лишь лесная речка, лениво проползавшая в сырых
берегах, заросших душными белыми цветами. Здесь все гудело и звенело от
комарья. Вода казалась черной, и на ее гладкой поверхности плавали листья,
веточки и всякий мелкий сор. Течением их приносило к заброшенной бобровой
запруде, и они еще больше захламляли ее.
Мела споткнулся. Гатал знал, что делал, загоняя его сюда. Скользя по
глине, Мела скатился к берегу и начал переходить речку. Здесь было
глубоко, ему по грудь. Вода была холодной. С трудом добравшись до
противоположного берега, Мела вцепился руками в узловатый корень ели,
росшей над речкой, и стал выбираться. Ноги расползались. Глина стала еще
более скользкой от той воды, что потоками стекала с него. Наконец он
перевалился на белые цветы, с хрустом давя их сочные стебли и задыхаясь от
душного запаха, вскочил на ноги и, не позволяя себе ни секунды отдыха,
побежал дальше.
Теперь преследователи были совсем близко. Им были известны хорошие
броды, река их почти не задержала.
- Грязный мораст! - крикнул Гатал.
Остальные подхватили его крик. Вождь расхохотался. Он не испытывал
никакой ненависти к этому жалкому существу, покрытому грязью, по которой
ползла кровь, - ветки жестоко исцарапали беглеца, когда он продирался
сквозь бурелом.
Мела остановился, прижимаясь спиной к большой березе. Спокойная
доброта старого дерева коснулась его, будто он стоял рядом с другом.
Погоня закончена. Он подумал о том, что увел их достаточно далеко от своих
спутников. А умереть в лесу от руки вражеского воина - не самая худшая
участь.
Тяжело дыша, он смотрел в красивое, веселое лицо вождя - сильного,
храброго человека, который знал, что отныне на Элизабетинские болота
пришло его время. Светлый волчий мех лежал на его загорелых плечах, как
будто зверь обнимал Гатала своими страшными лапами.
А вождь щурил глаза с искренним любопытством. Мораст был измучен, он
трудно дышал и, казалось, держался на ногах лишь потому, что береза не
давала ему упасть.
- Где же твои косы? - крикнул Гатал насмешливо. - Разве морасты
перестали отращивать волосы, как бабы?
Мела не ответил.
Гатал подозвал к себе молодого воина с луком.
- Сорак, эй, - сказал он. - Ты никогда еще не видел мораста вблизи,
так смотри. Вот наш враг. Трусливая, грязная, полуголая тварь, которая
где-то потеряла свой меч. Запоминай, Сорак. Смотри на него хорошенько и
запоминай. Тебе теперь часто придется убивать их.
Сорак, худенький юноша, поднял глаза на вождя, и на его лице
показалось обожание. Мела подумал о том, что Фарзой, как и его отец,
старый вождь Фарсан, никогда не вызывал у своих воинов такого восхищения.
Никогда, даже в дни побед, они не были так великолепны, так дерзки, так
уверены в себе, как Гатал.
Воспользовавшись этим мгновением, Мела метнулся в сторону. На
шелковистой бересте остались потеки крови и грязи. В тот же миг свистнули
две стрелы, и обе попали в цель: одна впилась Меле в грудь, на пол-ладони
правее сердца, вторая в ногу. Он захрипел, опрокидываясь на спину.
Гатал хлопнул Сорака по плечу и шагнул к врагу, чтобы добить его, на
ходу вытаскивая из бронзовых ножен свой тесак.
И вдруг вождь замер. Сверкнул браслет на его руке, когда он медленно
отвел ее в сторону, приказывая воинам остановиться.
Из травы, возвышаясь над неподвижным телом Мелы, медленно поднимался
человек. Он не был похож на мораста. Он вообще ни на кого не был похож.
- Ты Гатал, вождь? - спросил он негромко.
Вождь неторопливо кивнул. Незнакомец произнес еще тише:
- Уходи отсюда, Гатал.
Вождь побледнел.
- Здесь земли моего народа, - процедил он сквозь зубы. - Кто ты
такой, чтобы приказывать мне?
Он только сейчас заметил, как просто и бедно был одет незнакомец,
настолько смутило вождя в первую минуту черное лицо. И еще Гатал увидел,
что бродяга безоружен. Вождь презрительно усмехнулся, выразительным
взглядом окинув своего собеседника с головы до ног.
- Я на своей земле, - повторил он, - и буду делать только то, что
угодно мне. Этот мораст, который валяется у тебя под ногами, как ненужный
хлам, - он мой, и мне угодно перерезать ему горло. Тебя я, так и быть, не
трону. Убирайся, пока я не передумал.
Синяка не двинулся с места. Он знал, что сумеет договориться с
вождем, так или иначе. Но Аэйт, которого он оставил в стороне от поляны,
где происходила стычка, не выдержал. Мальчишка примчался, сопровождаемый
топочущим великаном, который отчаянно вопил:
- Ежели господин Синяка велели ждать, так надо ждать!
Сорак увидел бегущего Аэйта и закричал:
- Засада!
Лучники зумпфов мгновенно бросились под прикрытие высоких овальных
щитов, расписанных красными спиралями. Свистнули первые стрелы. Аэйт с
размаху упал в траву, в последнюю секунду ухватив за ногу великана, чтобы
тот не изображал из себя мишени. Великан рухнул, как большое дерево,
подточенное острыми зубами бобра.
Вырвав из ножен длинный меч, Гатал бросился к Синяке.
И тогда в душе бродячего чародея ожила и вспыхнула последняя искра
развеянной по ветру силы Алага - искра, которую он не изгнал из себя,
потому что торопился, а она была мала.
Она запылала.
Охваченный яростью, Синяка выпрямился во весь рост. Тот, кого он
прятал от людей и самого себя, вырвался на свободу. Всемогущий и
безжалостный, он пришел в миры Элизабет как господин, и нет такой силы,
которая помешала бы ему раздавить ничтожную тварь, посмевшую путаться у
него под ногами. Вдохновение засияло в синих глазах, и они потемнели, как
штормовое море, и смотреть в них стало страшно. Он был Смерть, но, в
отличие от Черной Тиргатао, - Смерть умная, зрячая, расчетливая, и ему не
нужны были ни кровь жертвенных ягнят, ни золотые украшения. Он знал, за
кем пришел.
Великан лежал, уткнувшись носом в землю, и хвост серых волос на его
макушке вздрагивал. Аэйт, приподняв голову, смотрел на чародея широко
раскрытыми глазами.
Не было больше Синяки - доброго, застенчивого человека, рядом с
которым всегда было так хорошо и спокойно. Конечно, Аэйт и раньше
чувствовал в нем силу, и она была намного больше, чем знакомая сила
Асантао. И все же юноша никогда не сомневался в том, что Синяка посвятил
себя добру и свету.
Но тот, кто стоял сейчас перед ним, был кем-то совершенно незнакомым.
Его лицо было озарено нестерпимым сиянием гнева и величия. Страшная синева
его глаз была глубже синевы неба и обжигала ледяным холодом. Волосы
вспыхнули белым огнем и свились в локоны, растворяясь в добела раскаленном
воздухе. Смуглое лицо побледнело, посерело, превращаясь в серебряную
маску.
Аэйт знал, что лицо у Синяки красивое, но оно никогда не казалось
таким идеально прекрасным, застывшим, почти бесчеловечным в своем
совершенстве. Ничего ужаснее этой красоты видеть ему не приходилось.
За спиной Безымянного Мага начала расти тень. Серая, полупрозрачная,
она вставала прямо с земли и, точно в больном сновидении, стремительно
уносилась к небу, - огромная, как башня. Она и напоминала башню или, может
быть, замок, но чудовищный, подавляющий своими размерами и идеальной
формой, нематериальный, как призрак. И в нем застыла угроза. Казалось,
неведомая обитель Зла приблизилась к маленькой поляне среди Элизабетинских
болот и отбросила на нее свою жуткую тень.
На поляне сразу стемнело.
И тогда Безымянный Маг молча поднял руку и указал на Гатала тонким
серебряным пальцем.
Навстречу вождю метнулся, как копье, страшный луч. Вождь побелел,
цепляясь за свой меч, словно искал в оружии спасения. Колени его
подогнулись. Он хрипло пробормотал имя Фейнне и повалился набок. На горле
у него появилась большая черная рана, словно его проткнули раскаленным
шомполом.
Сорак отшатнулся, как будто его ударили в грудь, и тут же рухнул,
обливаясь кровью, хлынувшей изо рта и ушей. За ним повалился еще один:
кровь стала сочиться у него сквозь поры, как пот, мгновенно пропитав собой
всю одежду.
Один за другим падали болотные воины, числом четырнадцать,
подкошенные неведомой, неодолимой силой. Одни умирали сразу, не успев
вскрикнуть, другие бились, хрипели, корчились, хватались за горло, словно
их душило что-то. Но ни один не побежал от опасности. Все, кто преследовал
Мелу, - все остались лежать у черной речки, сжимая свое бесполезное
оружие. Их щиты, разбросанные по поляне, алели, точно шляпки гигантских
мухоморов.
Эти несколько секунд показались Аэйту вечностью. Когда юноша вновь
осмелился поглядеть в ту сторону, где высилась чудовищная тень, там уже
никого не было. Возле стонавшего Мелы сидел Синяка, бездомный чародей. Он
положил голову раненого себе на колени и, склонившись над стрелой,
внимательно рассматривал рану.
- Аэйт, - произнес Синяка безжизненным голосом, - принеси воды.
Аэйт кое-как встал и, озираясь, побрел к реке. По дороге он подобрал
кожаный шлем одного из убитых. Глядя, как плещет вода в шлеме, Аэйт понял,
что у него трясутся руки, но поделать с собой ничего не мог. Он протянул
шлем Синяке, вытянув руки как можно дальше, чтобы не приближаться к этому
человеку вплотную.
Взгляд у Синяки был пустой.
- Не бойся меня, - сказал он. - Помоги перевязать твоего брата, иначе
он умрет.
Все еще опасливо поглядывая на Синяку, Аэйт сел рядом и принялся
обтирать грязь вокруг стрелы, вонзившейся в грудь Мелы. Синяка разорвал
для этого свою рубаху. Было очень тихо. Хрипло дышал Мела и осторожно
плескала вода.
- Теперь держи его, - сказал Синяка. - Я вытащу стрелу.
Аэйт почувствовал, как напрягся Мела и как он, ослабев, повис у него
на руках. Слезы текли из зажмуренных глаз старшего брата, и Аэйт,
склонившись, обтер их щекой.
- Синяка, - прошептал он, и у чародея немного отлегло от души, когда
он услышал это обращение, - кто это остриг его?
- Фарзой, - сказал Синяка спокойно.
Аэйт помолчал, а потом прошептал еще тише:
- Что же он такого сделал?
- Он хотел спасти тебя.
Синяка закончил перевязку. Льняная рубаха чародея была полностью
уничтожена, разрезанная на полосы. Вокруг валялись окровавленные тряпки.
- Иди к Пузану, Аэйт, и спи, - сказал Синяка. - Ты устал сегодня.
Аэйт послушался. Пузан был мягким, теплым, и рядом с ним было хорошо
и уютно. Почти как дома.
Горел костерок. Притихшая саламандра покорно согревала своего
страшного господина, не смея озорничать. Мела метался, пылая в жару.
Синяка удерживал его голову, чтобы он не ударился. Он был уверен, что Мела
тоже видел Безымянного Мага, потому что раненого не отпускал цепкий ужас.
Синяка ненавидел сам себя. Самонадеянный невежда, он полагал, что
творит благо, забирая у колдуна его силу. Алаг никогда не содеял бы и
десятой доли того зла, которое сотворил сегодня Синяка.
"Сожрать Алага, не поперхнувшись!" В его душе осталась, может быть,
одна невычищенная капля злобы колдуна - и вот она застигла его врасплох и
разлилась зловонной жижей.
И все это произошло на глазах его друзей, которые никогда больше не
будут его друзьями. Он может сделать их своими подручными, он может
заставить их повиноваться - и это все, на что он способен. Вон как
притихла неугомонная саламандра. Трусит, скотинка. Синяка вдруг понял, что
Ларс Разенна была прав, когда прогнал его от себя.
Мела опять застонал и начал бормотать. Синяка беспомощно смотрел на
него. Его можно вылечить, пустив в ход свою силу. При мысли о магии Синяка
ощутил приступ тошноты.
Мела снова закашлялся, и кровь потекла по его подбородку.
- Господин Синяка, - сонно пробубнил великан, приподнимая голову с
трухлявого бревна, - вы бы его зарезали, что ли... или уж тогда лечите, а
то вон какие муки. Стонет, кашляет, спать не дает. У, мелочь болотная...
Готовые исчезнуть в лесу, Мела и Аэйт стояли на краю поляны. Так
стояли братья и в тот день, когда Синяка впервые встретился с ними: Мела
впереди, Аэйт на полшага за его спиной. Воин и его тень.
Но сейчас Мела выглядел суровым и постаревшим. Короткие волосы падали
ему на глаза, и он то и дело смахивал их. Его раны, перевязанные бурыми от
проступившей крови льняными полосами, больше не кровоточили, и слабости он
не ощущал. Две стрелы Сорака, которые вчера вытащил чародей, Мела заткнул
за пояс. Он взял себе длинный меч Гатала и набросил на свои голые
исцарапанные плечи волчью шкуру вождя.
Аэйт тоже изменился. Он не был больше смешливым подростком, который
умел видеть скрытое лучше, чем любой другой из его племени, и иногда
опасно шутил со своим даром. И Синяка хорошо понимал, что Аэйт не был
больше тенью.
- Прощай, - сказал Мела Синяке.
Аэйт грустно смотрел на чародея.
- Прощай, Синяка...
Братья отступили на шаг и исчезли в чаще.
Синяка вздохнул. Правильно, что они оставили его. Ему нельзя иметь
друзей.
Он нагнулся к погасшему костру и бережно взял в руки саламандру.
Ящерка притихла на его ладони, испуганная. Она тоже боялась его.
Синяка не хотел иметь рабов. Если он обречен становиться господином
своих друзей, ему лучше оставаться одному.
Он тихонько подул на саламандру, и по выгнувшейся спинке ящерицы
пробежала волна жара.
- Беги, - сказал Синяка.
Он опустил ее на траву. Она помедлила, словно размышляя, не шутит ли
господин маг, а потом, мелькнув огненной струйкой, пропала среди серых
камней.
Оставалось последнее. Синяка повернулся к великану.
- Пузан... - начал он.
Великан в тоске посмотрел на него и заранее задергал бесформенным
носом.
- Пузан, - повторил Синяка, - я хочу, чтобы ты ушел.
Великан замахал в воздухе огромными лапами. Его физиономия
перекосилась в плаксивой гримасе.
- Гоните? - выкрикнул он. - Гоните, да? А что я за вас кровь
проливал, это как? - Он пошмыгал носом и заговорил гнусаво. - Значит,
теперь мы врозь, значит, ничего не считается?
Он повалился на бревно, треснувшее под его тяжестью, и громко
зарыдал, сотрясаясь всем телом и утопив себя в потоках мутных слез.
Глядя на это нелепое существо, Синяка вдруг понял, что великан его не
боится. Пузан знал о Синяке все и любил его таким, каким он был: с
проклятием всемогущества, с одиночеством и неприкаянностью,
невежественного, грубого, грязного... Синяку окатило жаром - он не мог
понять, стыд это или радость.
- Иди сюда, - сказал он. - Пузан, иди сюда. Я передумал.
Погруженный в свое горе, великан продолжал заливаться слезами и не
сразу расслышал. Синяка убил комара на голом плече. Все еще зареванный,
Пузан медленно расцвел глупейшей улыбкой.
- А знаете что, господин Синяка, - сказал он, - вы еще не совсем
негодяй... Капля сострадания в вас все же осталась. Да.
Он деловито стянул с себя синюю стеганку и принялся напяливать ее на
полуголого Синяку, бесцеремонно облапив его и бормоча что-то о воспалении
легких, малярийных комарах и мухах - разносчицах сонной болезни. Синяка
слабо отбивался, впрочем, без особого успеха. Застегнув на нем последнюю
пуговицу, Пузан отступил на шаг и полюбовался на "господина Синяку" как на
произведение искусства.
- Так-то лучше, - удовлетворенно произнес он и зачем-то обтер руки о
набедренную повязку. - Куда мы теперь с вами, господин Синяка?
- Ты не знаешь, Пузан, дом Разенны на сопке еще цел?
- Цел, куда ему деться. Стоит. Только разве ж это дом, господин
Синяка? Одно только название. Так, хибара, и та перекосилась. На что он
вам сдался?
- Надо же где-то жить, - сказал Синяка.
- Я-то думал, вам дорога в Ахен, - осторожно заметил великан. - Ну и
правильно, господин Синяка, нечего возиться с этим дурацким городом. Он у
вас вроде болезни, я так думаю. Догнил уже, прости меня Ран, до
неудобосказуемого состояния. Хорошее ваше решение, вот что, - продолжал
Пузан, постепенно воодушевляясь. - К черту Ахен. Зачем туда идти, верно?
Что нам, некуда больше пойти, что ли?
- Идти туда незачем, - задумчиво проговорил Синяка.
Что-то в его тоне заставило Пузана насторожиться.
- То есть?
- Ахен сам найдет меня, - сказал Синяка. - Он придет ко мне, когда
настанет его час.
Дом на Пузановой сопке действительно еще стоял. Доски крыльца
подгнили, и когда великан ступил на них, провалились. Пузан завяз в
трухлявой древесине. Он неловко подергал ногой, выбрался и тут же
провалился снова. Пригнувшись у низкой притолоки, Синяка ступил в комнату.
Здесь царил полнейший разгром. Дом был выстроен на сваях. Одна из них
прогнила, и большая беленая печь, полуразвалившись, упала. Пол словно
встал на дыбы. Все ящики у старого массивного комода были выдвинуты, вещей
в них не было. В полутьме Синяка наступил на катушку ниток и чуть не упал.
Ситцевые занавески, серые от многолетней пыли, все еще висели на окнах, но
цветочки на ткани полностью выгорели. Под окном валялась толстая книга в
кожаном переплете - сборник магических формул, некогда похищенный время
неугомонным этрусским демоном Тагетом у тролльши Имд. Разенна то ли не
захотел брать ее с собой, утратив интерес к магии миров Элизабет, то ли
забыл в суете.
Из мебели, кроме комода, оставались еще стол, скамья и большой сундук
с медным окладом. Синяка уселся на этот сундук и тяжко задумался.
Впереди у них с Пузаном было целое лето. За несколько месяцев им
предстоит заменить сваю, перебрать печь, настелить новый пол на крыльце.
Всемогущий чародей, свесив голову, покатал ногой катушку. Пузан все еще с
кряхтеньем и руганью выбирался из коварной ловушки, подстроенной крыльцом.
Неожиданно послышались цокот копыт и лошадиное ржание. Судя по звуку,
всадники были совсем близко. Синяка привстал и громко крикнул:
- Пузан!..
Великан оборвал бранную тираду и совершенно другим тоном отозвался:
- Аюшки...
- Погляди, кто там едет?
Послышался треск - великан вырвался на волю. Потом доложил:
- Так никого не видать, господин Синяка.
- Лошади ржут где-то близко.
- Да нет же, не видно. Сейчас за домом погляжу.
Он тяжело затопал, приминая лопухи и крапиву своими ножищами. Из-за
дома донеслось:
- Нету...
Снова заржала лошадь. Невидимки тут развелись, что ли?
- Пузан! - рявкнул Синяка, теряя терпение. - Где-то рядом лошади, ты
разве не слышишь?..
После непродолжительной возни в комнате появился великан. От него
остро пахло крапивой.
- Так это... господин Синяка... - смущаясь, сказал он. - Это,
извиняюсь, под вами ржет. А в окрестностях никого нет-с.
- Как это - подо мной? Сундук, что ли?
Великан заморгал.
- Только не гневитесь, - умоляюще сказал он.
Синяка встал и посмотрел на сундук укоризненным взглядом.
- Что же это ты, братец, ржешь?
Из сундука вызывающе фыркнуло. Синяка взялся за тяжелую крышку,
намереваясь открыть непонятную мебель. В тот же миг Пузан оттолкнул его в
сторону, да так поспешно, что не рассчитал своих великанских сил, и Синяка
отлетел к присевшей на угол печи. Потирая ушибленную руку, он покривился,
но говорить ничего не стал.
Пузан набрал в грудь побольше воздуху, крепко зажмурился и видимо
перемогая страх, откинул крышку. Лязгнули медные петли. Больше ничего не
произошло. Медленно-медленно великан открыл глаза и заглянул в сундук.
- Пусто, - протянул он басом.
Синяка, наконец, подошел поближе, все еще потирая руку. Пузан только
что заметил это.
- Ушиблись, господин Синяка? - участливо поинтересовался он.
Чародей в ответ только вздохнул, глядя на Пузана ясными глазами.
Пузан покраснел до ушей и пробормотал, пытаясь взять назидательный тон:
- Так это... нельзя же так, не подумавши, сразу соваться. Мало ли что
там ржет. Вроде, не маленький и понимать должны...
- Экий дурак, - вздохнул Синяка и, наклонившись, пошарил в сундуке. -
Пусто, говоришь? А это что?
Он выпрямился, держа в пальцах прозрачный круглый камень величиной
чуть меньше кулака. Камень полежал у него на ладони и вдруг захрапел, как
испуганная лошадь. Пузан даже подскочил от неожиданности.
- Это магический кристалл, - сказал он. - Я его помню. Значит,
этруски не взяли его с собой...
- Значит, - сказал Синяка. Сейчас он не хотел думать о том, что - или
кого - этруски не взяли с собой.
Пузан сунулся лохматой головой ему под руку.
- И чего он там показывает?
- Как всегда, Ахен... Там ничего интересного, Пузан. Кавалерийский
смотр на плацу. Убери башку...
- Как угодно-с.
Пузан разобиделся.
Синяка вышел из дома, держа кристалл в руке, побродил немного возле
крыльца, потом сел и задумчиво уставился на ствол старой сосны, росшей
шагах в пятнадцати от порога.
Вот там он и стоял в тот день, когда Торфинн по его просьбе привел
сюда, на сопку, Завоевателя Косматого Бьярни. Синяка ненавидел этого
Бьярни. Его и остальных вождей Завоевания - Бракеля Волка и Альхорна
Рыжебородого. Если бы он мог, он бы всех их послал на растерзание
Подземному Хозяину. Но Альхорн к тому времени уже ушел из города на юг, а
Бракель был убит во время мятежа. Оставался Бьярни, и уж он-то получил
сполна.
Синяка прикрыл глаза и снова увидел его - загорелого до черноты,
коренастого человека лет сорока пяти с длинными смоляно-черными волосами.
Он был связан. Рыча от ярости, он осыпал своих врагов оскорблениями,
поливал их зловонной бранью, он бахвалился своей жестокостью и смеялся над
их нерешительностью. А они все смотрели на пирата, и никто не мог взять на
себя это, казалось бы, простое дело: пристрелить его.
Никто.
Ни этрусские боги, ни маленький демон, трусоватый и заносчивый, ни
Анна-Стина Вальхейм, ни Великий Магистр Ларс Разенна...
Бьярни от души потешался над ними, а Торфинн наблюдал за всем этим
отстраненно и насмешливо. Наконец, Черный Маг, встретившись с Синякой
взглядом, еле заметно пожал плечами. Это было уж слишком. Юноша забрал
пистолет у растерянного Ларса и, пока силы Элизабет не успели помешать
ему, выпустил заколдованную пулю в своего врага. И в тот миг, когда
Бьярни, заливаясь кровью, обвис на руках этрусских демонов, Синяка
отчетливо понял: Косматый не умер. Он увидел это так ясно, словно кто-то
дал ему книгу с картинкой. И Синяка дрогнул. В тот же миг осуждение миров
Элизабет хлестнуло его, и неудержимая тошнота подступила к горлу. А
Разенна подумал: это оттого, что мальчик совершил убийство, - и посмотрел
сочувственно.
Вместе с заколдованной пулей Синяка выпустил в миры Элизабет большое
Зло. И это Зло до сих пор бродит где-то поблизости...
Он помотал головой. Что толку об этом думать? Он ушел от людей, он
расстался со всеми своими друзьями, он отказался от власти, от знания, от
роскоши. Все, что у него есть теперь, - это полуразвалившийся дом, книга,
которую он не может прочесть, и магический кристалл. И еще этот несчастный
Пузан, прилипший к нему неизвестно из каких соображений, но вполне
искренне.
Пузан вылез из хибары и прищурился на ярком свету.
- Иди сюда, - велел Синяка.
С тяжелым вздохом великан примостился поблизости.
Так они посидели немного рядом на горячей траве: полуголое чудище,
мощный бело-розовый торс которого был испещрен старыми шрамами, и стройный
смуглый человек в синей стеганке, ростом достигавший великану до локтя.
Оба имели вид подозрительный и бродяжный; появись они в городе, их
арестовали бы самое большее через час.