Граф де Жабинкур, посвященный во все подробности, нашел их презабавными и обещал всякое содействие.
КОНЕЦ ДОНЕСЕНИЯ
Из походнаго журнала Эмилии
Продолжение все того же письма Гастона
Шарло Луи Арбагаста
По ходу дознания произвел я некоторыя траты (щет прилагается)…
Последнее в сем романе письмо Гастона
КОНЕЦ ДОНЕСЕНИЯ
Из походнаго журнала Эмилии
Вот оказия – сей граф де Жабинкур! Прежде, проживая в невинной глуши нашей, посреди провинциальных нравов и простоты, мне не пришла бы и в голову самая ВОЗМОЖНОСТЬ подобной нещастливой оригинальности, которая постигла сего достойнаго человека во цвете его лет, способностей и различных возможностей, как ума, так и тела, подобно коварной ПАРФЯНСКОЙ СТРЕЛЕ!
Гуляя с одной дамой, именем Приятна (разумеется, то не настоящее имя ее, но прозвание, как принято в шато ***), имела я с нею поучительный разговор, который, для памяти, непременно запишу в журнал свой (вставить в письмо к Уаре и отослать!!!).
Многие леты назад, будучи молод и НЕВИНЕН, граф де Жабинкур, что вполне естественно и прилично для молодого возраста, полюбил некую даму Кокету. Сия Кокета, нимало не полюбив ответно графа де Жабинкура, различными образами и чрезвычайно зло посмеялася над ним. (Каким именно способом – про то дама Приятна не знает). Однако после сего граф де Жабинкур отнюдь не зделался совершенный мизантроп (на что, возможно, разсчитывала Кокета!), но предпринял ответныя шаги, а именно: обзавелся в своем замке сразу двумя дамами одновременно, причем обе дарили ему ласки.
Спустя неколикое время, наскучив одним только графом, коего им приходилось делить между собою, сии две дамы обзавелись дополнительно некими кавалерами, кои под различными предлогами такоже нашли случай погостить в шато. Но и сии кавалеры не явили себя однолюбами и, в силу легкомысленности натуры своей, обзавелись дополнительными дамами; первыя же две дамы, нимало не горюя, такоже заменили сих кавалеров свежими.
И, поскольку никто не считал долгом соблюдать верность избранным полюбовникам своим (находились, впрочем, и верные, но сии вступали в брак и покидали шато, преисполненные самых добрых чувств к графу де Жабинкуру, без коего, возможно, не довелося бы им вкусить обретеннаго щастия!) – итак, сообщество все разрасталось и в конце концов образовалось то, что мы имели удовольствие наблюдать в конце нашаго пути в погоне за Феанирою.
Причудливы бывают подчас судьбы человеческия.
(При составлении белового журнала сию мысль следует развить и обработать с надлежащими примерами!)
Гуляя с одной дамой, именем Приятна (разумеется, то не настоящее имя ее, но прозвание, как принято в шато ***), имела я с нею поучительный разговор, который, для памяти, непременно запишу в журнал свой (вставить в письмо к Уаре и отослать!!!).
Многие леты назад, будучи молод и НЕВИНЕН, граф де Жабинкур, что вполне естественно и прилично для молодого возраста, полюбил некую даму Кокету. Сия Кокета, нимало не полюбив ответно графа де Жабинкура, различными образами и чрезвычайно зло посмеялася над ним. (Каким именно способом – про то дама Приятна не знает). Однако после сего граф де Жабинкур отнюдь не зделался совершенный мизантроп (на что, возможно, разсчитывала Кокета!), но предпринял ответныя шаги, а именно: обзавелся в своем замке сразу двумя дамами одновременно, причем обе дарили ему ласки.
Спустя неколикое время, наскучив одним только графом, коего им приходилось делить между собою, сии две дамы обзавелись дополнительно некими кавалерами, кои под различными предлогами такоже нашли случай погостить в шато. Но и сии кавалеры не явили себя однолюбами и, в силу легкомысленности натуры своей, обзавелись дополнительными дамами; первыя же две дамы, нимало не горюя, такоже заменили сих кавалеров свежими.
И, поскольку никто не считал долгом соблюдать верность избранным полюбовникам своим (находились, впрочем, и верные, но сии вступали в брак и покидали шато, преисполненные самых добрых чувств к графу де Жабинкуру, без коего, возможно, не довелося бы им вкусить обретеннаго щастия!) – итак, сообщество все разрасталось и в конце концов образовалось то, что мы имели удовольствие наблюдать в конце нашаго пути в погоне за Феанирою.
Причудливы бывают подчас судьбы человеческия.
(При составлении белового журнала сию мысль следует развить и обработать с надлежащими примерами!)
Продолжение все того же письма Гастона
Все же щастлива моя судьба, об чем ты можешь догадаться и сам, читая следующия строки. Как известно, покойники писем не пишут, а токмо общаются с живыми посредством столоверчения.
Дуэль свершилась с предурацким исходом – я отделался царапиной (впрочем – довольно болезненной), а Прямолюб претерпел контузию и теперь совершенный идиот. Но последний и прежде умом не блистал, что явно из его прозвища, глупее коего нарочито не придумать.
Поимка-же злой мошенницы произошла на моих глазах и не без моего участия. Читай же и далее.
Владелец шато, будучи осведомлен во всем, призвал меня, равно и Эмилию с Миловзором. Мы явились.
Прежде из различных описаний уже составилось у нас особливое мнение об графе де Жабинкур. Посему готовились мы узреть нарочитаго оригинала. Все же настоящее рознится с ожидаемым, ибо граф нас гораздо изумил. Восседал он в особых чертогах, на покойных креслах, причем, как показалось вначале, быв совершенно наг. Впоследствии обнаружили мы, что на графе имеется особый начресельник, каковой скрыт от взоров складками графскаго тела, весьма изобильнаго. Гривы его волос, зело пышных, с избытком-бы хватило на трех львов. де Жабинкур, в довершение всего, обладал гласом зычным, впрочем, приятности не лишенным.
После обоюдных приветствий и заверений в почтении граф вопросил:
– Ежели вы невиновны и сами ищете наказать преступницу, то подскажите, как я должен поступить?
Тут я выступил вперед и молвил:
– Осмелюсь вашей светлости заметить, что я имею способ разоблачить Феаниру и не премину сделать сие, токмо хорошо бы свести ея и маркизу вместе.
– Но как устроить сие? – резонно рек де Жабинкур.
Мы все погрузились в раздумье. Долго-ли длилось оное – не ведаю, однакож сестрица моя явила здравое мышление, свойственное всему роду нашему, и рекла:
– Для сего дадим через слуг объявление, будто-бы найден кошель с деньгами и будто-бы кошель сей опознан как собственность маркизы де Мюзет. Подлинная маркиза была ограблена, ей впору вернуть свое имущество. А подлая Феанира польстится на чужия деньги и не преминет их присвоить.
Граф на таковые слова разсмеялся, что было похоже по звучанию на горный обвал.
– Воистину, перехитрить женщину только женщина способна! – провозгласил он. – Желаю-же я, однако, дабы ваш острый ум обращался токмо на хорошия дела.
– В том можете не сомневаться, – отрезала Эмилия, приходя в раздражение. Впрочем, от колкостей она воздержалась.
И вот уже ввечеру появляются в зале обе маркизы. Свидетели сего, общим числом десятеро, вместе с нами, все были поражены таковой картиною. Особливо жутким зрелищем оказалось побоище, учиненное между двумя совершенно похожими дамами. На одной платье было жолтое, а на другой – салатовое, да фасоном иное – вот и вся разница для неглубокаго ума.
– Изменница, самозванка, воровка! – вопияла та, что в жолтом и гораздо драла волосья из той, что в салатовом. Последняя отвещала ей тем-же с таковым-же усердием. Вскоре их разцепили и призвали к порядку. Отдувались и фыркали обе совершенно общим манером.
– Ну а теперь, сударь, приступайте к явлению истины! – так молвил де Жабинкур, ибо склока его утомила. – Но мне не верится, что вам сие по способности. Которым же чудом вы узнаете злодейку?
– Да, да, кавалер! – вскричала маркиза в жолтом. – Как вы полагаете оную гадюку выставить на вид?
– О да, Гастон! – возопила маркиза в салатовом. – Поскорее заклеймите сию непотребную особу и избавьте меня от ея соседства!
– О, мой рыцарь! – рекла маркиза в жолтом. – Воспомните о минутах блаженства, кои мы пережили вместе!
– О, похититель моего сердца! – воззвала маркиза в салатовом. – Неуж-ли вы позапамятовали ласку уст моих, каковую я вам подарила? Не угодно-ль будет вам освежить память? Я готова сию минуту!
Все, при сем бывшие, токмо успевали головами вертеть, переводя взоры с одной на другую, и казалось, что наблюдают оне за игрою в воланы. Герцог де Валлару подошед ко мне и молвил:
– Ну и в переделку вы попали, сударь! Уж я-то подлинную маркизу знаю не первый год, а и то затрудняюсь опознать. Ведь одна – полное отражение другой, словно бы в зерцале.
– Резонно, – заметил я. – Но в этом и весь секрет. Я тоже размышлял об сией странности. И вот что мне взбрело на ум – копия с оригиналом разнится именно что зерцальностью. Осмотрите хорошенечко – у одной родинка на лице справа, а у другой-то – слева!
– Воистину! – изумился де Валлару.
– А мы обое помним, что подлинная маркиза от природы украшена родинкою с правой стороны. Не так ли?
Все вскричали разом. Я же продолжил свою речь:
– Помимо сего вздорного обстоятельства, допустила злодейка и другую ошибку. Родинку на маркизе сочла она мушкою, посему и свое лицо снабдила таковой. Сие подтвердить запросто – нужно гораздо наслюнить палец и…
Не довелось мне договорить. Обличенная мною Феанира – та, что в жолтом, – приняла свой истинный вид, затряслась мелкою дрожью, завыла, словно-бы раненый зверь, и, престрашно ощерив зубья, выставив когти, кинулась на меня. Покуда вразумили ея, успела-таки мерзавка прокусить мне руку и сорвать кожи изрядный лоскут с моей щеки. Пребольно!
– Ах, ненавистный, жалкий, трусливый, никчемный, пустоголовый червь! – так молвила она, покуда ей руки вязали. – Уж как я тебя ненавижу, равно и всю твою породу мущинскую! Все вы – либо козлы похотливыя, либо ни на что не годны. Всякий из вас пальца моего не стоит. Ох уж и вертела я вами, и еще поверчу.
Эмилия, вскипев, не преминула возразить:
– Ничего ты, разбойница, о мущинах не знаешь. Мущины сильны, благородны и умны! Даже брат мой, тобою оболганный, сумел тебя изловить, а ведь оный – далеко не мудрец!
От сего комплимана я даже оцепенел.
– Бедная глупая девчонка, – рекла Феанира, – ничего ты в своей жизни не узнаешь, помимо горшков кухонных да детских свивальничков. Добродетель – лишь петля для женщины. Добрый нрав – удавка. Целомудрие – врата тюремные. Будешь до смерти рабою законного своего истязателя да детей его. Поделом. Я же в ином зрела судьбу свою – в наслаждениях, да не в таковых, как в сем глупом шато, а в истинных – роковых и страстных.
– Брешешь, лиса блудливая, – на сих словах Эмилия изрядно поморщилась. – Добрый нрав и добродетель суть подмога и опора. Целомудрие – крепкий щит, об который сокрушатся злые козни. Ты-же в руках палача отведаешь роковых наслаждений!
– Доподлинно верно, – рек некий пронырливый незнакомец, выскочив из-за спины графа. Быв он похож на нарочитую собаку, гораздую давить крыс. – Как есть правдивые ваши слова, сударыня, ибо я – тайный государев агент и имею предписание шпионку Феаниру заарестовать. Было у меня распоряжение и на ваш щет, да я, так и быть, употреблю оное на папильотки. Властью, данной мне, освобождаю брата вашего от напрасных обвинений.
Молвив сие, незнакомец, весьма довольный, разсмеялся – хе-хе-хе – и ручки потер.
– Пощадите! – воскликнула Феанира, но ея уж выводили прочь.
Очевидцы такового события разом все порешили, что происшедшее поучительно и справедливо. А граф де Жабинкур, уставив палец в потолок, возгласил:
– Как бы порок ни куражился, все остается жалким!
Силы мои изсякли совершенно. Прижимая к кровоточащей ране платок, подобранный тут же на полу – своим я укушенную руку обвязал – пошед я к себе в комнату. От волнений колена мои подгибались.
Миловзор поздравил меня с победою, Эмилия омыла раны мои, а маркиза де Мюзет все порывалась немедля вознаградить мои старания. А мне стало явно, что желает последняя непременно меня заполучить в постоянную игрушку. Но мне ничего так не хотелось, как оказаться в своем особнячке, на улице Говорящих Голов. И теперь никакая преграда не стояла между мною и моим вожделением. Отослал я от себя всех, выпил стакан вина и возлег на кровать. Верная моя собачка почуяла радость мою и на свой псицын манер возрадовалась со мною. Лобзнул я Милушку в нос и рек:
– Кончились наши совместныя беды. Скоро мы едем восвояси.
А фарфоровый колдун взирал на нас остановившимися очами. По ясным причинам он теперь все молчал, что было весьма кстати.
P.S. (вложено в конверт уж пред самою отправкой)
На найденном платке обнаружил я занятный орнамент, каковой в точности срисовал и отсылаю тебе. Оным можно не токмо платки, но и жилеты гораздо украшать.
Вечно твой друг Гастон
писано в шато ***
Дуэль свершилась с предурацким исходом – я отделался царапиной (впрочем – довольно болезненной), а Прямолюб претерпел контузию и теперь совершенный идиот. Но последний и прежде умом не блистал, что явно из его прозвища, глупее коего нарочито не придумать.
Поимка-же злой мошенницы произошла на моих глазах и не без моего участия. Читай же и далее.
Владелец шато, будучи осведомлен во всем, призвал меня, равно и Эмилию с Миловзором. Мы явились.
Прежде из различных описаний уже составилось у нас особливое мнение об графе де Жабинкур. Посему готовились мы узреть нарочитаго оригинала. Все же настоящее рознится с ожидаемым, ибо граф нас гораздо изумил. Восседал он в особых чертогах, на покойных креслах, причем, как показалось вначале, быв совершенно наг. Впоследствии обнаружили мы, что на графе имеется особый начресельник, каковой скрыт от взоров складками графскаго тела, весьма изобильнаго. Гривы его волос, зело пышных, с избытком-бы хватило на трех львов. де Жабинкур, в довершение всего, обладал гласом зычным, впрочем, приятности не лишенным.
После обоюдных приветствий и заверений в почтении граф вопросил:
– Ежели вы невиновны и сами ищете наказать преступницу, то подскажите, как я должен поступить?
Тут я выступил вперед и молвил:
– Осмелюсь вашей светлости заметить, что я имею способ разоблачить Феаниру и не премину сделать сие, токмо хорошо бы свести ея и маркизу вместе.
– Но как устроить сие? – резонно рек де Жабинкур.
Мы все погрузились в раздумье. Долго-ли длилось оное – не ведаю, однакож сестрица моя явила здравое мышление, свойственное всему роду нашему, и рекла:
– Для сего дадим через слуг объявление, будто-бы найден кошель с деньгами и будто-бы кошель сей опознан как собственность маркизы де Мюзет. Подлинная маркиза была ограблена, ей впору вернуть свое имущество. А подлая Феанира польстится на чужия деньги и не преминет их присвоить.
Граф на таковые слова разсмеялся, что было похоже по звучанию на горный обвал.
– Воистину, перехитрить женщину только женщина способна! – провозгласил он. – Желаю-же я, однако, дабы ваш острый ум обращался токмо на хорошия дела.
– В том можете не сомневаться, – отрезала Эмилия, приходя в раздражение. Впрочем, от колкостей она воздержалась.
И вот уже ввечеру появляются в зале обе маркизы. Свидетели сего, общим числом десятеро, вместе с нами, все были поражены таковой картиною. Особливо жутким зрелищем оказалось побоище, учиненное между двумя совершенно похожими дамами. На одной платье было жолтое, а на другой – салатовое, да фасоном иное – вот и вся разница для неглубокаго ума.
– Изменница, самозванка, воровка! – вопияла та, что в жолтом и гораздо драла волосья из той, что в салатовом. Последняя отвещала ей тем-же с таковым-же усердием. Вскоре их разцепили и призвали к порядку. Отдувались и фыркали обе совершенно общим манером.
– Ну а теперь, сударь, приступайте к явлению истины! – так молвил де Жабинкур, ибо склока его утомила. – Но мне не верится, что вам сие по способности. Которым же чудом вы узнаете злодейку?
– Да, да, кавалер! – вскричала маркиза в жолтом. – Как вы полагаете оную гадюку выставить на вид?
– О да, Гастон! – возопила маркиза в салатовом. – Поскорее заклеймите сию непотребную особу и избавьте меня от ея соседства!
– О, мой рыцарь! – рекла маркиза в жолтом. – Воспомните о минутах блаженства, кои мы пережили вместе!
– О, похититель моего сердца! – воззвала маркиза в салатовом. – Неуж-ли вы позапамятовали ласку уст моих, каковую я вам подарила? Не угодно-ль будет вам освежить память? Я готова сию минуту!
Все, при сем бывшие, токмо успевали головами вертеть, переводя взоры с одной на другую, и казалось, что наблюдают оне за игрою в воланы. Герцог де Валлару подошед ко мне и молвил:
– Ну и в переделку вы попали, сударь! Уж я-то подлинную маркизу знаю не первый год, а и то затрудняюсь опознать. Ведь одна – полное отражение другой, словно бы в зерцале.
– Резонно, – заметил я. – Но в этом и весь секрет. Я тоже размышлял об сией странности. И вот что мне взбрело на ум – копия с оригиналом разнится именно что зерцальностью. Осмотрите хорошенечко – у одной родинка на лице справа, а у другой-то – слева!
– Воистину! – изумился де Валлару.
– А мы обое помним, что подлинная маркиза от природы украшена родинкою с правой стороны. Не так ли?
Все вскричали разом. Я же продолжил свою речь:
– Помимо сего вздорного обстоятельства, допустила злодейка и другую ошибку. Родинку на маркизе сочла она мушкою, посему и свое лицо снабдила таковой. Сие подтвердить запросто – нужно гораздо наслюнить палец и…
Не довелось мне договорить. Обличенная мною Феанира – та, что в жолтом, – приняла свой истинный вид, затряслась мелкою дрожью, завыла, словно-бы раненый зверь, и, престрашно ощерив зубья, выставив когти, кинулась на меня. Покуда вразумили ея, успела-таки мерзавка прокусить мне руку и сорвать кожи изрядный лоскут с моей щеки. Пребольно!
– Ах, ненавистный, жалкий, трусливый, никчемный, пустоголовый червь! – так молвила она, покуда ей руки вязали. – Уж как я тебя ненавижу, равно и всю твою породу мущинскую! Все вы – либо козлы похотливыя, либо ни на что не годны. Всякий из вас пальца моего не стоит. Ох уж и вертела я вами, и еще поверчу.
Эмилия, вскипев, не преминула возразить:
– Ничего ты, разбойница, о мущинах не знаешь. Мущины сильны, благородны и умны! Даже брат мой, тобою оболганный, сумел тебя изловить, а ведь оный – далеко не мудрец!
От сего комплимана я даже оцепенел.
– Бедная глупая девчонка, – рекла Феанира, – ничего ты в своей жизни не узнаешь, помимо горшков кухонных да детских свивальничков. Добродетель – лишь петля для женщины. Добрый нрав – удавка. Целомудрие – врата тюремные. Будешь до смерти рабою законного своего истязателя да детей его. Поделом. Я же в ином зрела судьбу свою – в наслаждениях, да не в таковых, как в сем глупом шато, а в истинных – роковых и страстных.
– Брешешь, лиса блудливая, – на сих словах Эмилия изрядно поморщилась. – Добрый нрав и добродетель суть подмога и опора. Целомудрие – крепкий щит, об который сокрушатся злые козни. Ты-же в руках палача отведаешь роковых наслаждений!
– Доподлинно верно, – рек некий пронырливый незнакомец, выскочив из-за спины графа. Быв он похож на нарочитую собаку, гораздую давить крыс. – Как есть правдивые ваши слова, сударыня, ибо я – тайный государев агент и имею предписание шпионку Феаниру заарестовать. Было у меня распоряжение и на ваш щет, да я, так и быть, употреблю оное на папильотки. Властью, данной мне, освобождаю брата вашего от напрасных обвинений.
Молвив сие, незнакомец, весьма довольный, разсмеялся – хе-хе-хе – и ручки потер.
– Пощадите! – воскликнула Феанира, но ея уж выводили прочь.
Очевидцы такового события разом все порешили, что происшедшее поучительно и справедливо. А граф де Жабинкур, уставив палец в потолок, возгласил:
– Как бы порок ни куражился, все остается жалким!
Силы мои изсякли совершенно. Прижимая к кровоточащей ране платок, подобранный тут же на полу – своим я укушенную руку обвязал – пошед я к себе в комнату. От волнений колена мои подгибались.
Миловзор поздравил меня с победою, Эмилия омыла раны мои, а маркиза де Мюзет все порывалась немедля вознаградить мои старания. А мне стало явно, что желает последняя непременно меня заполучить в постоянную игрушку. Но мне ничего так не хотелось, как оказаться в своем особнячке, на улице Говорящих Голов. И теперь никакая преграда не стояла между мною и моим вожделением. Отослал я от себя всех, выпил стакан вина и возлег на кровать. Верная моя собачка почуяла радость мою и на свой псицын манер возрадовалась со мною. Лобзнул я Милушку в нос и рек:
– Кончились наши совместныя беды. Скоро мы едем восвояси.
А фарфоровый колдун взирал на нас остановившимися очами. По ясным причинам он теперь все молчал, что было весьма кстати.
P.S. (вложено в конверт уж пред самою отправкой)
На найденном платке обнаружил я занятный орнамент, каковой в точности срисовал и отсылаю тебе. Оным можно не токмо платки, но и жилеты гораздо украшать.
Вечно твой друг Гастон
писано в шато ***
Шарло Луи Арбагаста
донесение третье
(через три месяца после вышеописаннаго)
Судьба похищеннаго узора разъяснена, хоть и не вполне. Думается, Феанира не лгала на допросах, уверяя, что узор потеряла. Каким-то образом оный зделался известен в южных провинциях. Мало того – тамошние щеголи покрывают оным всякие детали своего туалета. Впрочем, чудодейственной силы оне не подозревают за сим узором, а ясность в чужих мыслях объясняют собственной мудростью. Однако-же все теперь избегают не токмо дурных дел, но и мыслей худых, что весьма украсило нравы. Полагаю я, на будущий год мода переменится, и узор сотрется из памяти. Возведение в моду есть первая ступень к забвению.По ходу дознания произвел я некоторыя траты (щет прилагается)…
Последнее в сем романе письмо Гастона
на прежний адрес
Писано в собственном столичном дому
Порадуйся со мною, друг Мишель, ибо я вкушаю покой и щастие, столь мною желанныя. Совершенно во всех правах я возстановлен. Хотели даже присудить мне некую награду, но мыслимо-ли это? Разве дворянин желает прослыть сыщиком? Отписал я министру в приличных выражениях, что лутшая награда для меня – послужить Отечеству. С тем меня и оставили. Дым мирской славы некое время преследовал меня, однако-же я затворил окна и двери и почти никого не принимаю. Эмилия сразу по возвращении вышла замуж за Миловзора и теперь тяжела. Не иначе, вскорости буду я нянчить племянника или племянницу – как судьба устроит. Живут они попрежнему в родовом поместье. От радостей предстоящего отцовства Миловзор несколько поглупел, но попрежнему славный малый.
Судьба же Феаниры оказалась не так блестяща, как ей мнилось. Выяснилось при следствии, что прежде взаправду была она амалупскою шпионкой, но и там наделала всяких дел. Амалупский султан (у нас с ним теперь перемирие) попросил выдать обоюдную предательницу для расправы, что и было зделано. Перевезли Феаниру ко двору султана, где оная, после различных позорных истязаний, посажена была на кол и от того скончалась. Знаю, ты хочешь спросить – неужли я не питаю к ней нисколько жалости? Увы! Как вспомню, что преступница пыталась мою Милушку извести, дабы мне досадить – всякая жалость оставляет меня. Посягнувший на жизнь твари беззащитной и безсловесной достоин сильнейших мук, а отнюдь не сострадания.
Куклу (сиречь – аль-Масуила) передал я в дар столичной куншткамере, где оная и теперь стоит. Всякий может ея зреть за деньги, а мне и даром не нужно. Вероятно, когда-либо удастся вернуть бедоваго колдуна к жизни, но великой пользы, право, в том не будет.
За сим прощай и жди других писем
Гастон дю Леруа
P.S. Только что была у меня с визитом маркиза де Мюзет. Со смехом вспомнили мы наших приключений. Между протчим, подарила она Милушке нарочитый ошейник, весь покрытый бриллиантами, при сем заметив: «Как бы ни хороша привольная жизнь, а всякое созданье иной раз и мечтает возыметь хозяина». – Как ты мыслишь, нет-ли тут какого намеку?
конец
Писано в собственном столичном дому
Порадуйся со мною, друг Мишель, ибо я вкушаю покой и щастие, столь мною желанныя. Совершенно во всех правах я возстановлен. Хотели даже присудить мне некую награду, но мыслимо-ли это? Разве дворянин желает прослыть сыщиком? Отписал я министру в приличных выражениях, что лутшая награда для меня – послужить Отечеству. С тем меня и оставили. Дым мирской славы некое время преследовал меня, однако-же я затворил окна и двери и почти никого не принимаю. Эмилия сразу по возвращении вышла замуж за Миловзора и теперь тяжела. Не иначе, вскорости буду я нянчить племянника или племянницу – как судьба устроит. Живут они попрежнему в родовом поместье. От радостей предстоящего отцовства Миловзор несколько поглупел, но попрежнему славный малый.
Судьба же Феаниры оказалась не так блестяща, как ей мнилось. Выяснилось при следствии, что прежде взаправду была она амалупскою шпионкой, но и там наделала всяких дел. Амалупский султан (у нас с ним теперь перемирие) попросил выдать обоюдную предательницу для расправы, что и было зделано. Перевезли Феаниру ко двору султана, где оная, после различных позорных истязаний, посажена была на кол и от того скончалась. Знаю, ты хочешь спросить – неужли я не питаю к ней нисколько жалости? Увы! Как вспомню, что преступница пыталась мою Милушку извести, дабы мне досадить – всякая жалость оставляет меня. Посягнувший на жизнь твари беззащитной и безсловесной достоин сильнейших мук, а отнюдь не сострадания.
Куклу (сиречь – аль-Масуила) передал я в дар столичной куншткамере, где оная и теперь стоит. Всякий может ея зреть за деньги, а мне и даром не нужно. Вероятно, когда-либо удастся вернуть бедоваго колдуна к жизни, но великой пользы, право, в том не будет.
За сим прощай и жди других писем
Гастон дю Леруа
P.S. Только что была у меня с визитом маркиза де Мюзет. Со смехом вспомнили мы наших приключений. Между протчим, подарила она Милушке нарочитый ошейник, весь покрытый бриллиантами, при сем заметив: «Как бы ни хороша привольная жизнь, а всякое созданье иной раз и мечтает возыметь хозяина». – Как ты мыслишь, нет-ли тут какого намеку?
конец