XX. ЦЕЗАРИ И ДОМИЦИАН
Приблизившись к окрестностям Рима, Галл остановился, не желая, чтобы Мириам шла днем по улицам Рима, возбуждая любопытство толпы. Вместе с тем он послал гонца разыскать в городе супругу его Юлию, если она еще жива, так как Галл семь лет не видал ее и не имел известий о ней, находясь все время в иудейской армии. Еще не стемнело, когда гонец вернулся, и с ним вместе прибыли и Юлия, женщина свыше средних лет, седая, но все еще красивая и величественная.
Мириам была растрогана сердечною встречей супругов, так долго не видавших друг друга, при чем девушку поразило одно обстоятельство: в то время, как Галл, воздевая руки к небу, благодарил римских богов за счастливую встречу, Юлия, со своей стороны, воскликнула:
– И я благодарю Бога! – и коснулась пальцами руки груди и плеч.
Затем взгляд ее упал на девушку, стоявшую несколько поодаль, и подозрение шевельнулось в ее груди.
– Какими это судьбами очутилась эта красивая девушка на твоем попечении, супруг?
– По приказу цезаря Тита, которому я обязан представить ее тотчас по его возвращении в Рим. Она была осуждена на смерть за измену своему народу и за то, что она – назареянка!
Теперь Юлия вторично взглянула на девушку, спросив ее:
– Ты, действительно, этой веры, дочь моя? – И, как бы случайно, сложила руки крестообразно на груди.
– Да, мать! – ответила девушка, повторяя ее жест.
– Хорошо, супруг мой! – обратилась тогда Юлия к мужу. – Не наше дело, в чем она виновата, но она теперь на твоем попечении, и потому я рада принять ее! – и, подойдя к Мириам, стоявшей с поникшей головой, Юлия запечатлела поцелуй на ее лбу, сказав:
– Приветствую тебя, дочь моя, столь прекрасная на взгляд и столь несчастная, во имя Того, Которого ты знаешь! – чуть слышно добавила она.
После этого Мириам поняла, что она попала в руки христианки, как она сама, и возблагодарила Бога потому, что пока цезари царили в Риме, христиане всех народов и всех сословий были одной единодушной семьей.
Когда стемнело, они вошли в Рим через Аппиевы ворота, и здесь Галл, снабдив женщин надлежащим эскортом, сам со своими солдатами отправился сдавать привезенные им сокровища в государственную сокровищницу, а затем отвести солдат в предназначенные для них казармы. Тем временем Юлия и Мириам пришли к небольшому чистенькому домику, стоявшему на узкой улице над Тибром близ Porta Elaminia, и здесь Юлия отпустила солдат, сказав, что ручается за сохранность пленницы.
Те удалились. Заперев за собою двери Юлия ввела девушку через маленький внутренний двор в опрятную, но скромно обставленную горницу, освещенную висячими бронзовыми светильниками.
– Это мой собственный домик, доставшийся мне после отца, и здесь я жила все эти годы в отсутствии супруга! Это небогатое жилище, но здесь ты найдешь мир, спокойствие и безопасность, а, быть может, и утешение» дитя мое! – ласково сказала Юлия. – Я тоже христианка, хотя супруг еще ничего не знает об этом. Итак, приветствую тебя во имя Христа, Господа нашего.
Затем, по знаку Юлии, обе женщины опустились на колени и еще раз возблагодарили Бога, одна за то, что увидела своего мужа живым и здоровым, а другая за то, что нашла друзей и покровителей в далеком и чуждом ей Риме. После этого Юлия провела девушку в небольшую опрятную, чисто выбеленную комнатку, с белым мраморным полом и белоснежным ложем, приготовленную для нее.
– Здесь когда-то спала другая девушка, – подавляя вздох, сказала Юлия, – живи и будь счастлива, дочь моя!
– Эту девушку звали Флавия! Это было твое единственное дитя? Не так ли? – спросила Мириам.
– Как, ты это знаешь? Неужели Галл говорил тебе о ней? Он не любит вспоминать об этом!
– Да, он говорил мне, он всегда был так добр ко мне, да благословит его Господь за все, что он делал для меня! – добавила Мириам.
– И да благословит Господь всех нас, живых и умерших! – сказала Юлия и, поцеловав Мириам родственным целованием, удалилась.
На другой день поутру, выйдя из своей комнаты, Мириам застала старого Галла в панцире и полном вооружении.
– Что это значит, Галл, здесь, в мирном Риме? – спросила девушка.
Тот отвечал ей, что получил приказ немедленно явиться к. цезарю Веспасиану, чтобы дать отчет о ходе дел в Иудее и о привезенных сокровищах.
Спустя три часа Галл возвратился и застал обеих женщин, ожидавших его в сильной тревоге, так как от воли цезаря могла зависеть дальнейшая участь Мириам, он мог потребовать ее к себе немедленно и таким образом лишить ее искренних друзей. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Из расспросов мужа Юлия узнала, что цезарь Веспасиан навсегда отставил Галла от военной службы, так как врачи признали, что нога его никогда не поправится и что он до смерти своей останется хром, но при этом, сверх обычной награды за заслуги, назначил ему пожизненно половинное содержание, тем не менее, старый Галл был опечален тем, что ему больше не бывать в бою.
– Полно тебе, Галл, – сказала Юлия, – тридцать лет ты воевал и проливал кровь. Теперь пора тебе и отдохнуть. Я в твое отсутствие успела сберечь немного денег, на наш век с тобой хватит, и благодаря милостям цезаря мы проживем безбедно. Но что, скажи, решил Веспасиан относительно этой девушки?
– Когда я доложил о ней цезарю, то Домициан, сын цезаря, будучи любопытен, стал побуждать своего родителя приказать привести ее сейчас же во дворец, и цезарь чуть было не произнес этого приказания, но вовремя одумался и замолчал. А я доложил ему, что девушка эта была очень больна и сейчас еще нуждается в уходе, и что, если цезарю будет благоугодно, то жена моя будет ходить за ней до возвращения цезаря Тита, который считает эту девушку своею военной добычей. На это Домициан снова хотел что-то возразить, но цезарь остановил его, заявив: – Это еврейская девушка – не твоя невольница, Домициан, а также и не моя, она пленница твоего брата Тита, пусть же она остается у этого доблестного воина, которому Тит поручил ее!
Он махнул рукой в знак того, что это вопрос решенный, и стал говорить о другом.
– Итак, Мириам, до возвращения Тита ты останешься у нас! – сказала Юлия.
– Да, до возвращения Тита, а затем? – спросила Мириам.
– А там боги одни знают, что будет! – досадливо отозвался Галл. – Но до того времени ты, Мириам, должна дать мне слово, что не сделаешь попытки бежать из моего дома, тогда ты можешь считать себя здесь свободной, помни, что я отвечаю за тебя своей головой!
– Будь спокоен. Галл! Куда мне бежать?! Да и я рада скорее умереть, чем навлечь на тебя хотя бы самую малую беду!
Так прожила Мириам в доме Галла и Юлии целых шесть месяцев, и если бы не мысль об ожидающей ее участи, то она могла бы считать себя счастливой среди этих добрых людей, любивших ее, как родное дитя.
Иногда Юлия брала ее с собой побродить по улицам Рима, и, затерявшись в толпе, Мириам видела богатых патрициев в их колесницах или на конях или в носилках и паланкинах, на плечах рабов, жирных, откормленных, наглых и самодовольных, видела и суровых, с жестким выражением лица и гордою осанкой государственных людей, сановников и судей, и закаленных в бою, грубых жестоких воинов, разнузданных юношей в ярких, крикливых одеждах, надушенных франтов с наглым взглядом и пренебрежительной улыбкой. С невольным трепетом помышляла бедная девушка о том, что настанет день, когда она станет невольницей одного из этих людей.
Однажды, переходя через площадь, Юлия и Мириам должны были остановиться, чтобы дать дорогу целой веренице пышно и пестро одетых рабов с длинными тростями в руках, расчищавших кому-то дорогу, за слугами шли ликторы со своими (fasces) note 3, а за ними следовала великолепная колесница, запряженная белыми конями, которыми правил небольшого роста красивый кудрявый возница. На самой же колеснице не сидел, а стоял, для того чтобы толпа могла лучше видеть его, высокий молодой человек с румяным лицом, в царском одеянии, с как бы потупленным от стыдливости взором. Наблюдательный глаз легко мог уловить, что он все время пытливо разглядывал толпу своими бледно-голубыми, точно выцветшими глазами из-под опущенных век, лишенных ресниц. На секунду взгляд этих тусклых голубых глаз остановился на Мириам, и она угадала, что послужила поводом к какой-то грубой шутке этого краснощекого юноши, так как его возница не мог удержаться от смеха, и Мириам почувствовала, что ненавидит этого человека всей душой.
– Кто этот румяный молодой человек? – спросила она у Юлии.
– Кто же, как не Домициан, сын одного цезаря и брат другого, ненавидящий одинаково обоих?! Это дурной человек, которого все боятся, и никто не любит!
Так шло время, Галл постоянно справлялся у всех прибывших из Иудеи воинов о Марке, но никто не видал, даже не слыхал ничего, так что Мириам решила, что его, вероятно, нет уже в живых.
Однако в горькой судьбе своей бедная девушка находила утешение в молитве, так как в царствование Веспасиана христиане не терпели гонений и могли свободно вздохнуть. Мириам вместе с Юлией часто ночью посещали катакомбы на Аппиевой дороге и там получали благословение священнослужителя. Хотя в это время святые апостолы Петр и Павел уже претерпели мученическую смерти но оставили после себя многих учителей и наставников, и христианская община в Риме росла и увеличивалась с каждым днем. Со временем Галл узнал, что жена его христианка, сначала он был как бы пришиблен этим известием, но затем, когда ему изложили истины христианского учения, стал слушать их со вниманием и даже с непритворным сочувствием, а потом сказал, что Юлия, конечно, в таких летах, когда сама может судить, что для нее лучше.
Наконец прибыл в Рим Тит. Сенат, который еще задолго до его приезда объявил о том, что присудил ему триумф, встретил его за городом и с соблюдением известных, издревле установленных обычаев сообщил ему о своем решении. Решено было также, что его триумф разделит с ним цезарь Веспасиан, его отец, отличившийся своими подвигами в Египте, так что этот триумф, как говорили, должен быть величайшим торжеством, какое когда-либо видел Рим.
По приезде в Рим Тит поселился в своем дворце и недели три прожил там частным человеком, так как сильно нуждался в отдыхе. Однажды утром Галла потребовали во дворец. Вернувшись оттуда, он казался особенно доволен, потирал руки, улыбался и старался казаться очень веселым.
– Что такое, супруг мой? – спросила Юлия, знавшая, что это дурной признак.
– Ничего, ничего, милая… Только наша Жемчужина должна со мной сегодня явиться во дворец к цезарям Веспасиану и Титу, которые желают ее видеть, чтобы решить, какое место она должна будет занимать в шествии триумфа. Если ее найдут достаточно красивой, то отведут в отдельное место в самом начале процессии перед колесницею Тита. Что же ты не радуешься, жена? А какой дивный наряд для нее готовят, все будут заглядываться на нее: на груди у нее должно быть изображение ворот Никанора, вышитое самым художественным образом.
Мириам разразилась слезами.
– Полно, девушка, к чему тут слезы? – строго остановил ее Галл. – Чего тебе бояться? – Это не более, как немного продолжительная прогулка при криках восторженной толпы, а затем последует то, что судил для тебя твой Бог! Ну, а пока поедим! Пора собираться на смотр к цезарям, нас там ждут!
После обеда Мириам в закрытых носилках отнесли во дворец в сопровождении Юлии и Галла. Но ее носилки много опередили носилки супругов, и рабы тотчас же поспешили высадить и провести девушку в большой приемный зал, наполненный воинами и патрициями, ожидавшими аудиенции.
– Смотрите, это – Жемчужина Востока! – сказал кто-то, и все, столпившись вокруг, стали рассматривать ее со всех сторон, громко критикуя ее рост, лицо, фигуру, споря о ней.
– Люций говорит, что она совершенство! Значит, это так и есть!
– Да, конечно, вы посмотрите только, какое у нее тело, твердое и упругое! Видите, мой палец не оставил даже следа!
– Но зато мой кулак оставляет след! – послышался в этот момент гневный басовый голос, и в следующий за сим момент кулак Галла врезался между глазами ценителя женской красоты с такой силой, что тот покатился на пол, кровь ручьем хлынула у него из носа.
Большинство присутствующих разразились смехом, а Галл, взяв Мириам за руку, пошел вперед, говоря:
– Дорогу, друзья, дорогу! Я должен представить ее цеэарю с ручательством, что ни один мужчина не коснулся до нее даже пальцем. Дорогу, друзья, а если этот франт, что валяется на полу, пожелает посчитаться со мной, то он знает, где найти Галла. А мой меч наложит ему метку лучше, чем кулак!
Толпа с шутками и извинениями, видимо, одобряя поведение Галла, расступилась, давая дорогу. Пройдя ряд красивых зал и вестибюлей, они остановились у большой арки, задернутой драгоценной завесой, у которой стояло два офицера. Одному из них Галл сказал что-то, и тот, выйдя из залы, вскоре вернулся, пригласив их следовать за собой в большую круглую залу, высокую, светлую и прохладную, в которую свет падал сверху.
В этой зале находились три человека: Веспасиан, которого нетрудно было узнать по его крупному, спокойному лицу и по волосам с сильной проседью, Тит, сын его, «Любимец Человечества», тонкий, деятельный, энергичный, смотревший несколько аскетом, но с приятным выражением темных серых глаз и саркастической усмешкой, мелькавшей в углах губ, и Домициан, наружность которого уже была описана. Ростом значительно выше отца и брата, он был одет роскошнее их и смотрел надменно и самодовольно. Перед цезарями стоял церемониймейстер, предлагая на их усмотрение проекты шествия триумфа и отмечая на табличках их желания и изменения в плане.
Кроме церемониймейстера здесь присутствовали хранитель сокровищницы, несколько военачальников и наиболее приближенных из друзей Тита.
Веспасиан поднял голову и взглянул на вошедших.
– Привет тебе, достойный Галл! – промолвил он ласковым, дружеским тоном человека, проведшего большую половину жизни в военном лагере. – И жене твоей Юлии тоже привет! Так вот она, эта «Жемчужина», о которой так много говорят!
Что же, я, конечно, не ценитель и не знаток женской красоты, а все же должен сознаться, что эта еврейская девушка заслуживает свое прозвище. Узнаешь ты ее, Тит?
– Нет, отец! Когда я видел ее в последний раз, она была тоща, бледна, измучена до неузнаваемости, но теперь я соглашаюсь с тобой, что она заслуживает наилучшего места в шествии, а затем, вероятно, пойдет за весьма высокую цену, так как и ее жемчужное ожерелье пойдет с ней в придачу, а также и стоимость ее весьма значительного имущества в Тире и иных местах, которые она, в виде особой милости, унаследует после своего деда, старого рабби Бенони, одного из членов Синедриона, погибшего добровольно в пламени храма Иерусалимского!
– Как же может невольница наследовать имущество, сын мой? – спросил Веспасиан.
– Не знаю! – ответил Тит, улыбаясь. – Быть может, Домициан сумеет объяснить тебе это, ведь он, говорят, изучал законы. Но я так решил и так приказал!
– Невольница, – сказал Домициан, – не имеет никаких прав и не может владеть никаким имуществом, но цезарь Востока, конечно, может объявить, что известные земли и имущество перейдут вместе с личностью невольницы к тому, кто предложит за нее наивысшую сумму на торгах, так, вероятно, и пожелал сделать, если я не ошибаюсь, цезарь Тит, мой брат?
– Да, именно! – сказал Тит спокойным тоном, хотя краска бросилась ему в лицо. – А разве не достаточно Твоей воли?
– Покоритель и завоеватель Востока, разрушитель твердыни Сиона, истребитель бесчисленных пленных фанатиков, заблуждающихся фанатиков, в чем может быть недостаточно твоей воли? – возразил Домициан. – Но прошу милости, цезарь! И так, как ты велик, то будь же и великодушен! – и насмешливым жестом он опустился на одно колено перед Титом.
– Какой милости желаешь ты, брат, от меня, ты, который знаешь, что все, что мое, будет принадлежать тебе!
– Ты уже даровал ее мне твоими драгоценными словами, Тит! Из всего, что ты имеешь, желаю только эту «Жемчужину Востока», которая околдовала меня своей красотой. Я хочу только ее, а не ее имущества в Тире или где бы то ни было, которое ты можешь оставить себе, если хочешь!
Веспасиан поднял глаза, но прежде чем успел вымолвить слово, Тит поспешил ответить брату сам.
– Я сказал тебе, Домициан, что все, что мое, будет принадлежать тебе, эта же девушка не моя, а потому слова мои к ней не относятся. Я издал указ, что сумма, вырученная от продажи пленниц, будет разделена поровну между ранеными солдатами и бедными Рима, значит, она принадлежит им, а не мне!
– О, добрейший Тит! Не удивительно, что легионы боготворят тебя, если ты не можешь даже для родного брата обделить их одной невольницей из тысяч! – насмешливо воскликнул Домициан.
– Если ты желаешь иметь эту девушку, кто же мешает тебе купить ее на торгу?! Это мое последнее слово!
Но тут Домициан пришел в бешенство, его напускное почтение к брату мигом исчезло, он выпрямился во весь рост и повел кругом своими злыми выцветшими глазами.
– Взываю к тебе, цезарь, на цезаря малого, к тебе, цезарю великому, на убийцу и истребителя благородного и мужественного племени, к тебе. Завоевателю Вселенной! Этот Тит сейчас говорил, что все, что его, будет моим, а когда я прошу у него одну его пленницу, отказывает мне. Прикажите ему, прошу тебя, держать свое слово!
Присутствующие взглянули на Веспасиана. Дело становилось серьезным. Тайная вражда завистливого Домициана к брату давно была известна всем, но до этого времени он старался скрывать ее, теперь же по пустячному случаю она вдруг выплыла наружу и разразилась на глазах у всех.
Лицо Тита приняло жестокое и суровое выражение, подобное статуе оскорбленного Иова.
– Прикажи, отец, прошу тебя, – сказал он медленно и твердо, – чтобы брат мой не смел более говорить мне того, что для меня оскорбительно! Прикажи ему также перестать обсуждать мою волю и мои распоряжения, как в малом, так и в большом. Пока он не Цезарь, не подобает ему судить дела Цезаря. Когда к тебе взывают, как к Цезарю, отец, суди, как Цезарь, и не только в этом пустячном деле, но и во всем, так как между мной и братом лежит многое такое, что следовало бы выяснить!
Веспасиан обвел вокруг себя беспокойным взглядом, как бы ища исхода, но не находя его и сознавая, что под этою ссорой кроется нечто глубокое и серьезное.
– Сыновья мои, вас только двое, и оба вместе или один за другим должны наследовать царства полувселенной. Плохо, если между вами царит разлад, на этой враждебности судьба может построить вашу гибель и гибель вашего царства и подвластных вам народов. Примиритесь, прошу вас! Ведь вам обоим всего довольно, всего хватит с избытком, что же касается настоящего вопроса, то таков мой суд: как и вся военная добыча иудейского народа, эта девушка законная и неотъемлемая собственность Тита. Тит, который гордится тем, что никогда не отменял и не изменял ни одного своего плана, решил, что она будет продана, а вырученные от продажи деньги пойдут его раненым солдатам и бедным. Следовательно, она уже, действительно не принадлежит ему, и он не может распорядиться ею, даже в угоду брату, и я, как Тит, говорю тебе: если ты хочешь иметь, купи ее на торгу!
– Э, да я и куплю ее! Но клянусь, что рано или поздно Тит заплатит за нее такою ценой, которая покажется ему слишком дорогой! – И, повернувшись, Домициан вышел из залы в сопровождении своего секретаря и приближенных офицеров.
– Что он хочет этим сказать? – спросил Веспасиан, тревожно глядя ему вслед.
– Он хочет сказать этим… – ответил Тит. – Ну, да время и судьба покажет миру, что он хотел этим сказать.
Что же касается тебя, «Жемчужина Востока», то ты столь прекрасна, что займешь одно из лучших мест в триумфе, а затем желаю, ради тебя самой, чтобы нашелся в Риме такой человек, который на торгу перебил бы тебя у Домициана! – С этими словами Тит сделал знак рукою, что аудиенция окончена. Галл с пленницей удалился.
Мириам была растрогана сердечною встречей супругов, так долго не видавших друг друга, при чем девушку поразило одно обстоятельство: в то время, как Галл, воздевая руки к небу, благодарил римских богов за счастливую встречу, Юлия, со своей стороны, воскликнула:
– И я благодарю Бога! – и коснулась пальцами руки груди и плеч.
Затем взгляд ее упал на девушку, стоявшую несколько поодаль, и подозрение шевельнулось в ее груди.
– Какими это судьбами очутилась эта красивая девушка на твоем попечении, супруг?
– По приказу цезаря Тита, которому я обязан представить ее тотчас по его возвращении в Рим. Она была осуждена на смерть за измену своему народу и за то, что она – назареянка!
Теперь Юлия вторично взглянула на девушку, спросив ее:
– Ты, действительно, этой веры, дочь моя? – И, как бы случайно, сложила руки крестообразно на груди.
– Да, мать! – ответила девушка, повторяя ее жест.
– Хорошо, супруг мой! – обратилась тогда Юлия к мужу. – Не наше дело, в чем она виновата, но она теперь на твоем попечении, и потому я рада принять ее! – и, подойдя к Мириам, стоявшей с поникшей головой, Юлия запечатлела поцелуй на ее лбу, сказав:
– Приветствую тебя, дочь моя, столь прекрасная на взгляд и столь несчастная, во имя Того, Которого ты знаешь! – чуть слышно добавила она.
После этого Мириам поняла, что она попала в руки христианки, как она сама, и возблагодарила Бога потому, что пока цезари царили в Риме, христиане всех народов и всех сословий были одной единодушной семьей.
Когда стемнело, они вошли в Рим через Аппиевы ворота, и здесь Галл, снабдив женщин надлежащим эскортом, сам со своими солдатами отправился сдавать привезенные им сокровища в государственную сокровищницу, а затем отвести солдат в предназначенные для них казармы. Тем временем Юлия и Мириам пришли к небольшому чистенькому домику, стоявшему на узкой улице над Тибром близ Porta Elaminia, и здесь Юлия отпустила солдат, сказав, что ручается за сохранность пленницы.
Те удалились. Заперев за собою двери Юлия ввела девушку через маленький внутренний двор в опрятную, но скромно обставленную горницу, освещенную висячими бронзовыми светильниками.
– Это мой собственный домик, доставшийся мне после отца, и здесь я жила все эти годы в отсутствии супруга! Это небогатое жилище, но здесь ты найдешь мир, спокойствие и безопасность, а, быть может, и утешение» дитя мое! – ласково сказала Юлия. – Я тоже христианка, хотя супруг еще ничего не знает об этом. Итак, приветствую тебя во имя Христа, Господа нашего.
Затем, по знаку Юлии, обе женщины опустились на колени и еще раз возблагодарили Бога, одна за то, что увидела своего мужа живым и здоровым, а другая за то, что нашла друзей и покровителей в далеком и чуждом ей Риме. После этого Юлия провела девушку в небольшую опрятную, чисто выбеленную комнатку, с белым мраморным полом и белоснежным ложем, приготовленную для нее.
– Здесь когда-то спала другая девушка, – подавляя вздох, сказала Юлия, – живи и будь счастлива, дочь моя!
– Эту девушку звали Флавия! Это было твое единственное дитя? Не так ли? – спросила Мириам.
– Как, ты это знаешь? Неужели Галл говорил тебе о ней? Он не любит вспоминать об этом!
– Да, он говорил мне, он всегда был так добр ко мне, да благословит его Господь за все, что он делал для меня! – добавила Мириам.
– И да благословит Господь всех нас, живых и умерших! – сказала Юлия и, поцеловав Мириам родственным целованием, удалилась.
На другой день поутру, выйдя из своей комнаты, Мириам застала старого Галла в панцире и полном вооружении.
– Что это значит, Галл, здесь, в мирном Риме? – спросила девушка.
Тот отвечал ей, что получил приказ немедленно явиться к. цезарю Веспасиану, чтобы дать отчет о ходе дел в Иудее и о привезенных сокровищах.
Спустя три часа Галл возвратился и застал обеих женщин, ожидавших его в сильной тревоге, так как от воли цезаря могла зависеть дальнейшая участь Мириам, он мог потребовать ее к себе немедленно и таким образом лишить ее искренних друзей. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Из расспросов мужа Юлия узнала, что цезарь Веспасиан навсегда отставил Галла от военной службы, так как врачи признали, что нога его никогда не поправится и что он до смерти своей останется хром, но при этом, сверх обычной награды за заслуги, назначил ему пожизненно половинное содержание, тем не менее, старый Галл был опечален тем, что ему больше не бывать в бою.
– Полно тебе, Галл, – сказала Юлия, – тридцать лет ты воевал и проливал кровь. Теперь пора тебе и отдохнуть. Я в твое отсутствие успела сберечь немного денег, на наш век с тобой хватит, и благодаря милостям цезаря мы проживем безбедно. Но что, скажи, решил Веспасиан относительно этой девушки?
– Когда я доложил о ней цезарю, то Домициан, сын цезаря, будучи любопытен, стал побуждать своего родителя приказать привести ее сейчас же во дворец, и цезарь чуть было не произнес этого приказания, но вовремя одумался и замолчал. А я доложил ему, что девушка эта была очень больна и сейчас еще нуждается в уходе, и что, если цезарю будет благоугодно, то жена моя будет ходить за ней до возвращения цезаря Тита, который считает эту девушку своею военной добычей. На это Домициан снова хотел что-то возразить, но цезарь остановил его, заявив: – Это еврейская девушка – не твоя невольница, Домициан, а также и не моя, она пленница твоего брата Тита, пусть же она остается у этого доблестного воина, которому Тит поручил ее!
Он махнул рукой в знак того, что это вопрос решенный, и стал говорить о другом.
– Итак, Мириам, до возвращения Тита ты останешься у нас! – сказала Юлия.
– Да, до возвращения Тита, а затем? – спросила Мириам.
– А там боги одни знают, что будет! – досадливо отозвался Галл. – Но до того времени ты, Мириам, должна дать мне слово, что не сделаешь попытки бежать из моего дома, тогда ты можешь считать себя здесь свободной, помни, что я отвечаю за тебя своей головой!
– Будь спокоен. Галл! Куда мне бежать?! Да и я рада скорее умереть, чем навлечь на тебя хотя бы самую малую беду!
Так прожила Мириам в доме Галла и Юлии целых шесть месяцев, и если бы не мысль об ожидающей ее участи, то она могла бы считать себя счастливой среди этих добрых людей, любивших ее, как родное дитя.
Иногда Юлия брала ее с собой побродить по улицам Рима, и, затерявшись в толпе, Мириам видела богатых патрициев в их колесницах или на конях или в носилках и паланкинах, на плечах рабов, жирных, откормленных, наглых и самодовольных, видела и суровых, с жестким выражением лица и гордою осанкой государственных людей, сановников и судей, и закаленных в бою, грубых жестоких воинов, разнузданных юношей в ярких, крикливых одеждах, надушенных франтов с наглым взглядом и пренебрежительной улыбкой. С невольным трепетом помышляла бедная девушка о том, что настанет день, когда она станет невольницей одного из этих людей.
Однажды, переходя через площадь, Юлия и Мириам должны были остановиться, чтобы дать дорогу целой веренице пышно и пестро одетых рабов с длинными тростями в руках, расчищавших кому-то дорогу, за слугами шли ликторы со своими (fasces) note 3, а за ними следовала великолепная колесница, запряженная белыми конями, которыми правил небольшого роста красивый кудрявый возница. На самой же колеснице не сидел, а стоял, для того чтобы толпа могла лучше видеть его, высокий молодой человек с румяным лицом, в царском одеянии, с как бы потупленным от стыдливости взором. Наблюдательный глаз легко мог уловить, что он все время пытливо разглядывал толпу своими бледно-голубыми, точно выцветшими глазами из-под опущенных век, лишенных ресниц. На секунду взгляд этих тусклых голубых глаз остановился на Мириам, и она угадала, что послужила поводом к какой-то грубой шутке этого краснощекого юноши, так как его возница не мог удержаться от смеха, и Мириам почувствовала, что ненавидит этого человека всей душой.
– Кто этот румяный молодой человек? – спросила она у Юлии.
– Кто же, как не Домициан, сын одного цезаря и брат другого, ненавидящий одинаково обоих?! Это дурной человек, которого все боятся, и никто не любит!
Так шло время, Галл постоянно справлялся у всех прибывших из Иудеи воинов о Марке, но никто не видал, даже не слыхал ничего, так что Мириам решила, что его, вероятно, нет уже в живых.
Однако в горькой судьбе своей бедная девушка находила утешение в молитве, так как в царствование Веспасиана христиане не терпели гонений и могли свободно вздохнуть. Мириам вместе с Юлией часто ночью посещали катакомбы на Аппиевой дороге и там получали благословение священнослужителя. Хотя в это время святые апостолы Петр и Павел уже претерпели мученическую смерти но оставили после себя многих учителей и наставников, и христианская община в Риме росла и увеличивалась с каждым днем. Со временем Галл узнал, что жена его христианка, сначала он был как бы пришиблен этим известием, но затем, когда ему изложили истины христианского учения, стал слушать их со вниманием и даже с непритворным сочувствием, а потом сказал, что Юлия, конечно, в таких летах, когда сама может судить, что для нее лучше.
Наконец прибыл в Рим Тит. Сенат, который еще задолго до его приезда объявил о том, что присудил ему триумф, встретил его за городом и с соблюдением известных, издревле установленных обычаев сообщил ему о своем решении. Решено было также, что его триумф разделит с ним цезарь Веспасиан, его отец, отличившийся своими подвигами в Египте, так что этот триумф, как говорили, должен быть величайшим торжеством, какое когда-либо видел Рим.
По приезде в Рим Тит поселился в своем дворце и недели три прожил там частным человеком, так как сильно нуждался в отдыхе. Однажды утром Галла потребовали во дворец. Вернувшись оттуда, он казался особенно доволен, потирал руки, улыбался и старался казаться очень веселым.
– Что такое, супруг мой? – спросила Юлия, знавшая, что это дурной признак.
– Ничего, ничего, милая… Только наша Жемчужина должна со мной сегодня явиться во дворец к цезарям Веспасиану и Титу, которые желают ее видеть, чтобы решить, какое место она должна будет занимать в шествии триумфа. Если ее найдут достаточно красивой, то отведут в отдельное место в самом начале процессии перед колесницею Тита. Что же ты не радуешься, жена? А какой дивный наряд для нее готовят, все будут заглядываться на нее: на груди у нее должно быть изображение ворот Никанора, вышитое самым художественным образом.
Мириам разразилась слезами.
– Полно, девушка, к чему тут слезы? – строго остановил ее Галл. – Чего тебе бояться? – Это не более, как немного продолжительная прогулка при криках восторженной толпы, а затем последует то, что судил для тебя твой Бог! Ну, а пока поедим! Пора собираться на смотр к цезарям, нас там ждут!
После обеда Мириам в закрытых носилках отнесли во дворец в сопровождении Юлии и Галла. Но ее носилки много опередили носилки супругов, и рабы тотчас же поспешили высадить и провести девушку в большой приемный зал, наполненный воинами и патрициями, ожидавшими аудиенции.
– Смотрите, это – Жемчужина Востока! – сказал кто-то, и все, столпившись вокруг, стали рассматривать ее со всех сторон, громко критикуя ее рост, лицо, фигуру, споря о ней.
– Люций говорит, что она совершенство! Значит, это так и есть!
– Да, конечно, вы посмотрите только, какое у нее тело, твердое и упругое! Видите, мой палец не оставил даже следа!
– Но зато мой кулак оставляет след! – послышался в этот момент гневный басовый голос, и в следующий за сим момент кулак Галла врезался между глазами ценителя женской красоты с такой силой, что тот покатился на пол, кровь ручьем хлынула у него из носа.
Большинство присутствующих разразились смехом, а Галл, взяв Мириам за руку, пошел вперед, говоря:
– Дорогу, друзья, дорогу! Я должен представить ее цеэарю с ручательством, что ни один мужчина не коснулся до нее даже пальцем. Дорогу, друзья, а если этот франт, что валяется на полу, пожелает посчитаться со мной, то он знает, где найти Галла. А мой меч наложит ему метку лучше, чем кулак!
Толпа с шутками и извинениями, видимо, одобряя поведение Галла, расступилась, давая дорогу. Пройдя ряд красивых зал и вестибюлей, они остановились у большой арки, задернутой драгоценной завесой, у которой стояло два офицера. Одному из них Галл сказал что-то, и тот, выйдя из залы, вскоре вернулся, пригласив их следовать за собой в большую круглую залу, высокую, светлую и прохладную, в которую свет падал сверху.
В этой зале находились три человека: Веспасиан, которого нетрудно было узнать по его крупному, спокойному лицу и по волосам с сильной проседью, Тит, сын его, «Любимец Человечества», тонкий, деятельный, энергичный, смотревший несколько аскетом, но с приятным выражением темных серых глаз и саркастической усмешкой, мелькавшей в углах губ, и Домициан, наружность которого уже была описана. Ростом значительно выше отца и брата, он был одет роскошнее их и смотрел надменно и самодовольно. Перед цезарями стоял церемониймейстер, предлагая на их усмотрение проекты шествия триумфа и отмечая на табличках их желания и изменения в плане.
Кроме церемониймейстера здесь присутствовали хранитель сокровищницы, несколько военачальников и наиболее приближенных из друзей Тита.
Веспасиан поднял голову и взглянул на вошедших.
– Привет тебе, достойный Галл! – промолвил он ласковым, дружеским тоном человека, проведшего большую половину жизни в военном лагере. – И жене твоей Юлии тоже привет! Так вот она, эта «Жемчужина», о которой так много говорят!
Что же, я, конечно, не ценитель и не знаток женской красоты, а все же должен сознаться, что эта еврейская девушка заслуживает свое прозвище. Узнаешь ты ее, Тит?
– Нет, отец! Когда я видел ее в последний раз, она была тоща, бледна, измучена до неузнаваемости, но теперь я соглашаюсь с тобой, что она заслуживает наилучшего места в шествии, а затем, вероятно, пойдет за весьма высокую цену, так как и ее жемчужное ожерелье пойдет с ней в придачу, а также и стоимость ее весьма значительного имущества в Тире и иных местах, которые она, в виде особой милости, унаследует после своего деда, старого рабби Бенони, одного из членов Синедриона, погибшего добровольно в пламени храма Иерусалимского!
– Как же может невольница наследовать имущество, сын мой? – спросил Веспасиан.
– Не знаю! – ответил Тит, улыбаясь. – Быть может, Домициан сумеет объяснить тебе это, ведь он, говорят, изучал законы. Но я так решил и так приказал!
– Невольница, – сказал Домициан, – не имеет никаких прав и не может владеть никаким имуществом, но цезарь Востока, конечно, может объявить, что известные земли и имущество перейдут вместе с личностью невольницы к тому, кто предложит за нее наивысшую сумму на торгах, так, вероятно, и пожелал сделать, если я не ошибаюсь, цезарь Тит, мой брат?
– Да, именно! – сказал Тит спокойным тоном, хотя краска бросилась ему в лицо. – А разве не достаточно Твоей воли?
– Покоритель и завоеватель Востока, разрушитель твердыни Сиона, истребитель бесчисленных пленных фанатиков, заблуждающихся фанатиков, в чем может быть недостаточно твоей воли? – возразил Домициан. – Но прошу милости, цезарь! И так, как ты велик, то будь же и великодушен! – и насмешливым жестом он опустился на одно колено перед Титом.
– Какой милости желаешь ты, брат, от меня, ты, который знаешь, что все, что мое, будет принадлежать тебе!
– Ты уже даровал ее мне твоими драгоценными словами, Тит! Из всего, что ты имеешь, желаю только эту «Жемчужину Востока», которая околдовала меня своей красотой. Я хочу только ее, а не ее имущества в Тире или где бы то ни было, которое ты можешь оставить себе, если хочешь!
Веспасиан поднял глаза, но прежде чем успел вымолвить слово, Тит поспешил ответить брату сам.
– Я сказал тебе, Домициан, что все, что мое, будет принадлежать тебе, эта же девушка не моя, а потому слова мои к ней не относятся. Я издал указ, что сумма, вырученная от продажи пленниц, будет разделена поровну между ранеными солдатами и бедными Рима, значит, она принадлежит им, а не мне!
– О, добрейший Тит! Не удивительно, что легионы боготворят тебя, если ты не можешь даже для родного брата обделить их одной невольницей из тысяч! – насмешливо воскликнул Домициан.
– Если ты желаешь иметь эту девушку, кто же мешает тебе купить ее на торгу?! Это мое последнее слово!
Но тут Домициан пришел в бешенство, его напускное почтение к брату мигом исчезло, он выпрямился во весь рост и повел кругом своими злыми выцветшими глазами.
– Взываю к тебе, цезарь, на цезаря малого, к тебе, цезарю великому, на убийцу и истребителя благородного и мужественного племени, к тебе. Завоевателю Вселенной! Этот Тит сейчас говорил, что все, что его, будет моим, а когда я прошу у него одну его пленницу, отказывает мне. Прикажите ему, прошу тебя, держать свое слово!
Присутствующие взглянули на Веспасиана. Дело становилось серьезным. Тайная вражда завистливого Домициана к брату давно была известна всем, но до этого времени он старался скрывать ее, теперь же по пустячному случаю она вдруг выплыла наружу и разразилась на глазах у всех.
Лицо Тита приняло жестокое и суровое выражение, подобное статуе оскорбленного Иова.
– Прикажи, отец, прошу тебя, – сказал он медленно и твердо, – чтобы брат мой не смел более говорить мне того, что для меня оскорбительно! Прикажи ему также перестать обсуждать мою волю и мои распоряжения, как в малом, так и в большом. Пока он не Цезарь, не подобает ему судить дела Цезаря. Когда к тебе взывают, как к Цезарю, отец, суди, как Цезарь, и не только в этом пустячном деле, но и во всем, так как между мной и братом лежит многое такое, что следовало бы выяснить!
Веспасиан обвел вокруг себя беспокойным взглядом, как бы ища исхода, но не находя его и сознавая, что под этою ссорой кроется нечто глубокое и серьезное.
– Сыновья мои, вас только двое, и оба вместе или один за другим должны наследовать царства полувселенной. Плохо, если между вами царит разлад, на этой враждебности судьба может построить вашу гибель и гибель вашего царства и подвластных вам народов. Примиритесь, прошу вас! Ведь вам обоим всего довольно, всего хватит с избытком, что же касается настоящего вопроса, то таков мой суд: как и вся военная добыча иудейского народа, эта девушка законная и неотъемлемая собственность Тита. Тит, который гордится тем, что никогда не отменял и не изменял ни одного своего плана, решил, что она будет продана, а вырученные от продажи деньги пойдут его раненым солдатам и бедным. Следовательно, она уже, действительно не принадлежит ему, и он не может распорядиться ею, даже в угоду брату, и я, как Тит, говорю тебе: если ты хочешь иметь, купи ее на торгу!
– Э, да я и куплю ее! Но клянусь, что рано или поздно Тит заплатит за нее такою ценой, которая покажется ему слишком дорогой! – И, повернувшись, Домициан вышел из залы в сопровождении своего секретаря и приближенных офицеров.
– Что он хочет этим сказать? – спросил Веспасиан, тревожно глядя ему вслед.
– Он хочет сказать этим… – ответил Тит. – Ну, да время и судьба покажет миру, что он хотел этим сказать.
Что же касается тебя, «Жемчужина Востока», то ты столь прекрасна, что займешь одно из лучших мест в триумфе, а затем желаю, ради тебя самой, чтобы нашелся в Риме такой человек, который на торгу перебил бы тебя у Домициана! – С этими словами Тит сделал знак рукою, что аудиенция окончена. Галл с пленницей удалился.
XXI. ТРИУМФ
Прошла еще неделя, наступил канун триумфа. После полудня пришли швеи, принеся Мириам наряд, который она должна была надеть на завтра. Наряд этот был поистине великолепен: из дорогого белого шелка, весь вышитый серебром и жемчугом, с изображением ворот Наканора на груди, но при всем своем великолепии платье было так низко вырезано на груди и на плечах, что Мириам считала позорным для себя одеть его.
– Ничего, ничего! – успокаивала ее Юлия. – Они сделали это для того, чтобы толпа могла видеть твое жемчужное ожерелье, от которого ты получила свое прозвище «Жемчужины»!
Так говорила добрая женщина, но в душе она проклинала эту развратную толпу, которая могла наслаждаться позором бедной, беззащитной девушки.
Галл, со своей стороны, получил предписание относительно того, куда и к какому времени представить вверенную ему девушку и кому ее сдать. Посланный, принесший предписания Галлу, принес еще сверток, в котором оказался драгоценный золотой пояс с аметистовой застежкой, на котором была сделана надпись: «Дар Домициана той, которая завтра будет его собственностью!»
Мириам отшвырнула от себя этот драгоценный пояс, как будто он ужалил ее.
– Я не надену его! – воскликнула она. – Сегодня я еще принадлежу себе!
Вечером, когда уже стемнело, Мириам посетил епископ Кирилл, глава христианской церкви в Риме, бывший некогда другом и учеником апостола Петра.
Пока Галл сторожил, чтобы никто не вошел невзначай и не потревожил их, Кирилл долго утешал и ободрял бедную девушку, затем, преподавал свое благословение Мириам и напутствовав ее новыми словами утешения, он простился с нею.
– Я должен теперь покинуть тебя, дочь моя, на мое место заступит невидимо Тот, Кто не покинет тебя до конца, и спасет тебя, как уже столько раз спасал тебя. Веришь ли этому?
– Верю, отец! – убежденно и искренне ответила Мириам.
И, действительно, в те времена, когда еще были люди, знавшие и видавшие самого Иисуса Христа, когда слова его еще были живы в их памяти и звучали над миром, глубокая убежденная вера Его последователей была достаточно сильна, чтобы заставить их временами ощущать Его присутствие среди них.
В эту ночь во многих катакомбах Рима возносились горячие молитвы за Мириам. Мириам, успокоенная и утешенная, спала крепким сном до самого рассвета. На рассвете Юлия разбудила ее, нарядила в великолепные одежды и, когда все было готово, со слезами простилась с ней.
– Дитя мое, ты мне стала дорога, как родная дочь, и теперь я не знаю, увижу ли тебя когда-нибудь!
– Быть может, даже очень скоро, а если нет, то призываю благословение Бога на тебя и на Галла, которые любили и берегли меня, как родную!
– И которые надеятся и впредь оберегать тебя, дорогая! Клянусь римскими орлами, пусть Домициан остерегается того, что он задумал сделать. Кинжал мщения может пронзить и сердца князей!
– Но пусть то будет не твой кинжал, Галл, – сказала ласково Мириам, – будем надеяться, что тебе не будет надобности мстить!
В этот момент во двор внесли носилки, в которых поместилась Мириам с Галлом, чтобы отправиться к месту сборища. Было еще темно, повсюду мигали факелы и огни, из всех домов доносился шум голосов и движение, местами толпа была до того густа, что солдаты с трудом прокладывали дорогу для паланкина. После довольно продолжительного пути носилки остановились наконец у ворот большого здания, и Мириам пригласили выйти. Здесь ожидало несколько должностных лиц, которые приняли ее от Галла, выдав ему расписку в принятии ее, точно ценной вещи. Получив эту расписку за должной подписью, Галл повернулся и вышел, не простившись с ней и не взглянув на нее.
– Ну, пойдем, что ли, поворачивайся! – сказал один из служителей.
– Эй, ты, слышишь, осторожнее с этим сокровищем! Это – «Жемчужина»! Знаешь, та пленница, из-за которой поссорились цезари с Домицианом, теперь о ней весь Рим говорит.
Говорю тебе, помни, что теперь многие наши патрицианки стоят меньше, чем она сейчас! – заявил кто-то служителю.
Тогда раб с низким почтительным поклоном попросил Мириам последовать за ним в приготовленное для нее помещение. Она послушно последовала через толпу пленных в небольшую комнату, где ее оставили одну. Снаружи до нее доносились звуки голосов, прерываемые по временам заглушёнными рыданиями, вздохами и жалобными воплями. Но вот дверь отворилась, слуга внес кувшин молока и хлеб. Мириам была этому очень рада, так как чувствовала, что силы ее нуждаются в поддержке. Но едва только она принялась за эту пищу, как явился раб в ливрее императорского двора и поставил перед нею поднос, на котором в серебряных сосудах и на серебряных блюдах находились самые изысканные блюда и напитки.
– «Жемчужина Востока», – сказал он, – господин мой, Домициан, посылает тебе привет и вот этот дар: все эти ценные сосуды и блюда чистого серебра твои, их сохранят для тебя, а сегодня вечером ты будешь ужинать на золотых тарелках!
Мириам ничего не ответила, но едва только раб вышел, как она ногою опрокинула все серебряные сосуды и блюда и продолжала есть хлеб и пить молоко из глиняного кувшина. Вскоре явился офицер и вывел ее на улицу, на большую квадратную площадь. Так как теперь солнце уже взошло, то она ясно увидела перед собой великолепное, грандиозное здание, а перед ним весь римский сенат в богатых тогах и лавровых венках на голове и множество вооруженных всадников в блестящих доспехах. Перед зданием шли длинные величественные колоннады, занятые знатными дамами, а впереди стояли два слоновой кости кресла, никем еще. не занятые. По правую и левую сторону кресел, насколько только хватал глаз, тянулись бесконечные ряды войск. И вот из колоннады в богатых шелковых одеждах и с лавровыми венками на голове появились цезари Веспасиан и Тит в сопровождении Домициана и их свиты. При виде их солдаты приветствовали их громкими криками, и голоса их, сливаясь в общий рев, подобный рокоту моря, долгим раскатом звучали в воздухе, пока Веспасиан не подал рукою знак смолкнуть.
– Ничего, ничего! – успокаивала ее Юлия. – Они сделали это для того, чтобы толпа могла видеть твое жемчужное ожерелье, от которого ты получила свое прозвище «Жемчужины»!
Так говорила добрая женщина, но в душе она проклинала эту развратную толпу, которая могла наслаждаться позором бедной, беззащитной девушки.
Галл, со своей стороны, получил предписание относительно того, куда и к какому времени представить вверенную ему девушку и кому ее сдать. Посланный, принесший предписания Галлу, принес еще сверток, в котором оказался драгоценный золотой пояс с аметистовой застежкой, на котором была сделана надпись: «Дар Домициана той, которая завтра будет его собственностью!»
Мириам отшвырнула от себя этот драгоценный пояс, как будто он ужалил ее.
– Я не надену его! – воскликнула она. – Сегодня я еще принадлежу себе!
Вечером, когда уже стемнело, Мириам посетил епископ Кирилл, глава христианской церкви в Риме, бывший некогда другом и учеником апостола Петра.
Пока Галл сторожил, чтобы никто не вошел невзначай и не потревожил их, Кирилл долго утешал и ободрял бедную девушку, затем, преподавал свое благословение Мириам и напутствовав ее новыми словами утешения, он простился с нею.
– Я должен теперь покинуть тебя, дочь моя, на мое место заступит невидимо Тот, Кто не покинет тебя до конца, и спасет тебя, как уже столько раз спасал тебя. Веришь ли этому?
– Верю, отец! – убежденно и искренне ответила Мириам.
И, действительно, в те времена, когда еще были люди, знавшие и видавшие самого Иисуса Христа, когда слова его еще были живы в их памяти и звучали над миром, глубокая убежденная вера Его последователей была достаточно сильна, чтобы заставить их временами ощущать Его присутствие среди них.
В эту ночь во многих катакомбах Рима возносились горячие молитвы за Мириам. Мириам, успокоенная и утешенная, спала крепким сном до самого рассвета. На рассвете Юлия разбудила ее, нарядила в великолепные одежды и, когда все было готово, со слезами простилась с ней.
– Дитя мое, ты мне стала дорога, как родная дочь, и теперь я не знаю, увижу ли тебя когда-нибудь!
– Быть может, даже очень скоро, а если нет, то призываю благословение Бога на тебя и на Галла, которые любили и берегли меня, как родную!
– И которые надеятся и впредь оберегать тебя, дорогая! Клянусь римскими орлами, пусть Домициан остерегается того, что он задумал сделать. Кинжал мщения может пронзить и сердца князей!
– Но пусть то будет не твой кинжал, Галл, – сказала ласково Мириам, – будем надеяться, что тебе не будет надобности мстить!
В этот момент во двор внесли носилки, в которых поместилась Мириам с Галлом, чтобы отправиться к месту сборища. Было еще темно, повсюду мигали факелы и огни, из всех домов доносился шум голосов и движение, местами толпа была до того густа, что солдаты с трудом прокладывали дорогу для паланкина. После довольно продолжительного пути носилки остановились наконец у ворот большого здания, и Мириам пригласили выйти. Здесь ожидало несколько должностных лиц, которые приняли ее от Галла, выдав ему расписку в принятии ее, точно ценной вещи. Получив эту расписку за должной подписью, Галл повернулся и вышел, не простившись с ней и не взглянув на нее.
– Ну, пойдем, что ли, поворачивайся! – сказал один из служителей.
– Эй, ты, слышишь, осторожнее с этим сокровищем! Это – «Жемчужина»! Знаешь, та пленница, из-за которой поссорились цезари с Домицианом, теперь о ней весь Рим говорит.
Говорю тебе, помни, что теперь многие наши патрицианки стоят меньше, чем она сейчас! – заявил кто-то служителю.
Тогда раб с низким почтительным поклоном попросил Мириам последовать за ним в приготовленное для нее помещение. Она послушно последовала через толпу пленных в небольшую комнату, где ее оставили одну. Снаружи до нее доносились звуки голосов, прерываемые по временам заглушёнными рыданиями, вздохами и жалобными воплями. Но вот дверь отворилась, слуга внес кувшин молока и хлеб. Мириам была этому очень рада, так как чувствовала, что силы ее нуждаются в поддержке. Но едва только она принялась за эту пищу, как явился раб в ливрее императорского двора и поставил перед нею поднос, на котором в серебряных сосудах и на серебряных блюдах находились самые изысканные блюда и напитки.
– «Жемчужина Востока», – сказал он, – господин мой, Домициан, посылает тебе привет и вот этот дар: все эти ценные сосуды и блюда чистого серебра твои, их сохранят для тебя, а сегодня вечером ты будешь ужинать на золотых тарелках!
Мириам ничего не ответила, но едва только раб вышел, как она ногою опрокинула все серебряные сосуды и блюда и продолжала есть хлеб и пить молоко из глиняного кувшина. Вскоре явился офицер и вывел ее на улицу, на большую квадратную площадь. Так как теперь солнце уже взошло, то она ясно увидела перед собой великолепное, грандиозное здание, а перед ним весь римский сенат в богатых тогах и лавровых венках на голове и множество вооруженных всадников в блестящих доспехах. Перед зданием шли длинные величественные колоннады, занятые знатными дамами, а впереди стояли два слоновой кости кресла, никем еще. не занятые. По правую и левую сторону кресел, насколько только хватал глаз, тянулись бесконечные ряды войск. И вот из колоннады в богатых шелковых одеждах и с лавровыми венками на голове появились цезари Веспасиан и Тит в сопровождении Домициана и их свиты. При виде их солдаты приветствовали их громкими криками, и голоса их, сливаясь в общий рев, подобный рокоту моря, долгим раскатом звучали в воздухе, пока Веспасиан не подал рукою знак смолкнуть.