– Пусть так! Но как только я снова попаду в какую-нибудь цивилизованную страну, я доставлю тебе столько заказов, что твои нищие превратятся в состоятельных людей.
А пока я к твоим услугам, начинай, госпожа, сейчас же, если тебе угодно!
– Я не имею разрешения, а без этого не смею приступить к такой работе!
– Это дело должно быть предложено на обсуждение совета кураторов, которым принадлежит право решить, может ли она исполнить твое желание, – вмешался Итиэль. – А пока я не вижу ничего предосудительного в том, что моя племянница начнет моделировать из глины твой бюст, который, в случае отказа совета в своем согласии, можно будет уничтожить!
– Благодарю тебя, почтенный Итиэль, за твое разрешение. Где прикажешь мне сесть, госпожа? Ты увидишь, я буду для тебя самой послушной моделью!
– Сядь здесь, господин, и смотри вот сюда, в мою сторону, если тебе будет благоугодно. Ну, вот так!
И сеанс начался.
VII. МАРК И ХАЛЕВ
VIII. ПРАВЕДНЫЙ СУД ФЛОРА
А пока я к твоим услугам, начинай, госпожа, сейчас же, если тебе угодно!
– Я не имею разрешения, а без этого не смею приступить к такой работе!
– Это дело должно быть предложено на обсуждение совета кураторов, которым принадлежит право решить, может ли она исполнить твое желание, – вмешался Итиэль. – А пока я не вижу ничего предосудительного в том, что моя племянница начнет моделировать из глины твой бюст, который, в случае отказа совета в своем согласии, можно будет уничтожить!
– Благодарю тебя, почтенный Итиэль, за твое разрешение. Где прикажешь мне сесть, госпожа? Ты увидишь, я буду для тебя самой послушной моделью!
– Сядь здесь, господин, и смотри вот сюда, в мою сторону, если тебе будет благоугодно. Ну, вот так!
И сеанс начался.
VII. МАРК И ХАЛЕВ
На другой день Итиэль, согласно своему обещанию, предложил на обсуждение совета вопрос, можно ли позволить Мириам исполнить заказ римского центуриона. Ессеи, по обыкновению, долго совещались по поводу всего, что касалось их возлюбленной питомицы, но наконец разрешение приступить к работе было получено, при условии, однако, что сеансы будут проходить не иначе, как в присутствии трех старейших братьев ессеев, в том числе престарелого учителя Мириам.
Таким образом, когда Марк явился в назначенный Итиэлем час в мастерскую, он застал там седобородых старцев в белых одеждах, а позади их темную фигуру Нехушты с приветливо улыбающимся лицом. При появлении Марка старцы поднялись со своих мест и поклонились ему, на что и он отвечал низким, почтительным поклоном, затем приветствовал Мириам.
– Скажи мне, госпожа, эти почтенные отцы ожидают своей очереди служить тебе моделями, или же это критики? – спросил римлянин.
– Это критики, господин! – сухо ответила девушка, снимая сырой холст с глыбы сырой глины и принимаясь за работу.
Так как старички сидели все трое в ряд в глубоких креслах, стоявших вдоль у задней стены в глубине мастерской и вставать со своих мест считали неудобным, то следить за ходом работы им было невозможно. А между тем из-за привычки, подобно всем ессеям, вставать до зари, старичков в этот жаркий полдень, в тени навеса, невольно клонило ко сну, и вскоре все трое заснули крепким, блаженным сном.
– Посмотрите на них, – сказал Марк, – какой прекраснейший сюжет для любого художника!
Мириам сочувственно кивнула головой и, взяв три куска глины, проворно слепила портреты трех спящих старцев и, когда те проснулись, показала им свою лепку. Добродушные старички от души рассмеялись.
Каждый день сеансы повторялись тем же порядком, и славные старички-кураторы каждый раз засыпали, так что молодые люди, в сущности, оставались наедине. Ничто не мешало их взаимному обмену мыслей и чувств. Марк рассказывал молодой художнице о войнах, в которых принимал участие, о странах, которые он имел случай посетить, о различных народах, их нравах и обычаях; девушка же передавала ему различные подробности из своей жизни среди ессеев. Наконец, разговор их коснулся вопроса религий. Марк имел случай ознакомиться со многими различными верованиями как западных, так и восточных народов; и все они, по-видимому, не удовлетворяли его, не внушая большого уважения. Тогда Мириам решилась изложить ему, как умела, главные основы своей религии – новой религии, христианства, о котором в то время непосвященные имели лишь смутное представление.
– Все, что ты говоришь, госпожа, кажется мне прекрасным! – отвечал Марк. – Но объясни же мне, как примирить это учение с требованиями жизни? Эта твоя христианская вера чиста и высока по смыслу своего учения. Но почему-то все народы в одинаковой мере ненавидят и презирают христиан, да и какой смысл верить в этого Распятого, который обещал всем верующим в него воскресить их в последний день? В чем тут отрада религии?
– Это ты поймешь, господин, когда все остальное изменит тебе!
– Да, ты права, госпожа. Эта ваша христианская религия, религия тех, кому все остальное в жизни изменило – религия несчастных, обездоленных. Но теперь будем говорить о чем-нибудь более веселом, вопросы о вечности мне представляются туманными: кроме вечной красоты искусства, я не знаю пока ничего, вечного!
В этот момент престарелый учитель Мириам пробудился и протер глаза.
– Подойди сюда, великий учитель мой, – воскликнула Мириам, – помоги твоей неопытной ученице справиться с этим капризным изгибом линии губ!
– Дочь моя, Мириам, когда-то я был искусен в этом деле, – отвечал старец. – Но теперь я простой каменщик, а ты – гениальный архитектор. У меня было дарование, у тебя – божественный талант! Не мне помогать тебе!
Тем не менее, старик подошел к бюсту и с восхищением залюбовался работой девушки.
– Да, – добавил он, – тут вот, как сама ты говоришь, что-то не совсем верно… Но попробуй сделать вот так… Нет, нет, я не возьму резца из твоих рук, сделай сама… Видишь, теперь прекрасно!.. О, дитя, теперь не тебе у меня учиться!..
– Не говорил ли я. что ты гениальна в своем искусстве, госпожа! – воскликнул Марк.
– Ты, господин, говоришь много, и я боюсь, что очень многое из твоих слов не согласно с твоими мыслями. Но теперь, прошу тебя, не говори вовсе: я хочу изучить твои губы!
И работа продолжалась некоторое время в полном безмолвии.
Не всегда, однако, сеансы проходили в разговорах. Иногда Мириам принималась петь вполголоса, а когда заметила, что голос ее приятен молодому римлянину и действует убаюкивающим образом на старичков, стала петь часто. Кроме того, она рассказывала сказки и легенды Иорданских рыбаков, и Марк слушал ее с видимым удовольствием. Иногда ее сменяла старая Нехушта, и тогда молодые люди жадно внимали ее полудиким сказаниям о далекой и знойной Ливии, о кровавых потехах пустыни и чудесах белой и черной магии.
Так проходили эти часы работы, и дни следовали за днями счастливой чередой.
Но не для всех эти дни казались светлыми днями тихого счастья, для Халева это были бурные дни жгучей ревности, зависти и ненависти. Он готов был в любой момент вонзить нож в сердце блестящего молодого римлянина. И Мириам поняла это, поняла, что горе тому человеку, который полюбится ей. Теперь она боялась его. Да, боялась Халева, особенно боялась за Марка, хотя, в сущности, этот молодой римлянин был для нее ничем в это время, но она знала, что Халев думал иначе. В последнее время она редко видала Халева, но последний находил средство узнавать до мельчайших подробностей все, что делала Мириам или молодой центурион, который не раз говорил ей, что куда бы он ни пошел, где бы ни был, везде и всюду он встречает этого красивого странного юношу, которого она назвала «друг Халев».
Однажды во время сеанса, когда гипсовый слепок был уже готов, и Мириам работала над мрамором, Марк сказал ей:
– Я имею сообщить тебе новость, госпожа. Теперь я знаю, кто убил того плута еврея. Это твой друг Халев, как доказывают свидетельские показания!
Мириам невольно содрогнулась, так что резец выпал у нее из рук.
– Шш! – сказала она, оглядываясь на спящих кураторов.
В этот самый момент один из них начал просыпаться. – Ведь они еще не знают об этом? – шепотом спросила она, наклонившись к Марку.
Он отрицательно покачал головой и казался изумленным.
– Я должна поговорить с тобой об этом деле, только не здесь и не теперь! – тем же торопливым шепотом сказала она в то время, как Нехушта, как нельзя более кстати, уронила какой-то сосуд с металлическими инструментами.
Шум этот разбудил и двух остальных кураторов, но Мириам уже успела шепнуть:
– В моем саду, час после заката, калитка будет не заперта!
– Хорошо! – ответил Марк. – Но, боги, что это за шум?
Друг Нехушта, ты потревожила своей неосторожностью сон наших уважаемых кураторов, хотя, впрочем, на сегодня сеанс, кажется, кончен? – добавил он, обращаясь к Мириам.
– Я не буду задерживать тебя долее теперь! – отметила она, и сеанс был закончен.
Солнце уже зашло, и мягкий лунный свет залил всю окрестность. Олеандры, лилии и нежный цвет апельсиновых деревьев наполняли воздух нежным благоуханием. Кругом все стихло, разве только кое-где лаяла собака, да вдали завывал одинокий голодный шакал.
Марк явился минут за десять до назначенного времени и, найдя калитку незапертой, вошел в сад. Вдоль высокой каменной стены, служившей оградой, шел длинный ряд деревьев, где царила густая тень. Середина же сада, сравнительно открытая, была освещена луной. Крадучись, точно кошка за намеченной добычей, пробрался и Халев за спиною Марка в сад, и, скрываясь в тени деревьев, притаился у стены.
Марк ожидал назначенного свидания, не помышляя о том, что ему могла грозить опасность. Вон там, впереди, мелькнуло белое платье, и молодой римлянин сделал несколько поспешных шагов навстречу молодой девушке и ее неизбежной спутнице, Нехуште. Теперь они были достаточно далеки от Халева, так что он, хотя и мог ясно различить их фигуры и движения, но разговора, который происходил шепотом, не мог расслышать.
– Господин, – начала Мириам, глядя на римлянина своим ласковым, спокойным взглядом, напоминавшим покойную синеву небес, – прости, что я потревожила тебя в такой необычный час!
– Полно, госпожа Мириам, я всегда рад тебе служить! – отвечал сотник. – Да не называй господином, а зови Марком, это будет мне много приятнее!
– Дело в том, что эта история с Халевом…
– Пусть бы все духи ада побрали этого Халева, что, как я полагаю, вскоре должно случиться!
– Вот этого-то именно и не должно случиться! – сказала Мириам. – Мы сошлись здесь для того, чтобы поговорить о Халеве! Скажи же, господин Марк, что ты узнал о нем?
Марк рассказал, что нашлись свидетелей из окрестных жителей, которые видели сам факт убийства, и заявил, что, в силу долга, он должен арестовать Халева.
Мириам стала тогда просить пощадить его. Но римлянин ревниво заметил, что он видит, как Халев любит Мириам, и спросил, не отвечает ли она взаимностью. Мириам пылко запротестовала против такого предположения, и смягченный сотник уступил ее мольбам.
Между тем подслушивавший разговор Халев не расслышал ни слова; до него доносился только смутный шепот двух голосов, но зато ни один жест, ни одно движение обоих не укрылось от его ревнивого взгляда. Нет сомнения, он присутствовал при страстном свидании влюбленных. Ему казалось, что сердце разорвется в груди его от ревнивой злобы; он готов был сейчас же броситься на римлянина и тут же, на месте, убить его. Но, минуту спустя, чувство благоразумия и самосохранения взяло верх: он хотел убить, но не быть убитым! Если он убьет римлянина, Нехушта, эта старая кошка, подкупленная римским золотом, вонзит ему свой неразлучный нож в спину! Тогда Мириам достанется кому-нибудь другому, а он не получит никакого удовлетворения. Так рассуждал Халев, не спуская глаз с освещенной луною площадки сада.
Вот они расстались, и Мириам, не оглядываясь, исчезла в дверях дома. Марк, точно в полусне, прошел мимо еврея так близко, что чуть не коснулся его. Только Нехушта оставалась неподвижно на том месте, где стояла, точно в глубоком раздумье. Халев, крадучись, последовал за Марком, скрываясь в тени деревьев. В десяти шагах от калитки сада Мириам была в стене другая калитка, ведущая в сад странноприимного дома. В тот момент, когда сотник обернулся, чтобы запереть за собой калитку, перед ним, точно из-под земли, выросла какая-то человеческая фигура.
– Кто ты? – спросил римлянин, отступив на шаг, чтобы лучше разглядеть своего посетителя.
Халев между тем переступил через порог калитки и запер ее за собой на засов.
– Я – Халев, сын Гиллиэля, и хочу говорить с тобой!
– Какое же ты имеешь дело до меня, Халев, сын Гиллиэля? – спросил Марк.
– Дело на жизнь и смерть, Марк, сын Эмилия? Мы оба любим одну девушку. Я видел все! Обоим нам она принадлежать не может, а я рассчитываю, что со временем она должна стать моей, если только мой глаз и рука не изменят мне сегодня. Из этого, полагаю, ясно, что один из нас должен умереть сегодня!
Тщетно Марк усовещивал его, пылкий еврей оставался непоколебим в своем намерении. Тогда сотник принял вызов. Драться решили на коротких мечах.
С минуту соперники стояли друг против друга. Римлянин гордо и смело ждал нападения, зорко следя за малейшим движением своего противника: еврей же присел, как тигр, готовящийся к нападению, выжидая удобного момента. И вот с тихим, коротким криком Халев кинулся на Марка с сверкавшими дикой яростью глазами, но Марк проворно отскочил в сторону в тот момент, когда удар готов был поразить его, и меч Халева запутался в складках его плаща, а Марк, поймав его, возвратил удар, но, опасаясь нанести юноше серьезную смертельную рану, направил удар на руку и отсек ему один из пальцев руки, поранив остальные – Халев выронил свое оружие. Тогда Марк, наступив ногою на меч противника, обернулся к нему, проговорив:
– Юноша, ты сам того хотел! Это тебе урок, и ты до самой смерти не забудешь его. Ну, а теперь иди!
Халев заскрежетал зубами.
– Мы дрались на смерть. Слышишь, на смерть!.. Ты победил, убей же меня! – И своей окровавленной рукой он распахнул на груди одежду, чтобы противник легче мог пронзить его мечом.
– Оставь такие штуки лицедеям! – сказал Марк. – Иди, но помни, что если ты осмелишься когда-нибудь на какой-либо предательский поступок по отношению ко мне или к любимой тобой девушке, то я убью тебя, как воробья!
Издав нечто похожее на стон или проклятье, Халев скрылся во мраке, а Марк, пожав плечами, готовился уже войти в дом, как вдруг чья-то тень пересекла ему дорогу. Он обернулся и увидел подле себя Нехушту.
– Ах, друг Нехушта, каким путем ты очутилась здесь?
– Вот этим! – ответила та, указывая на живую изгородь, отделявшую их сад от сада странноприимного дома. – Оттуда я все и видела, и слышала!
– Если так, то, надеюсь, ты похвалишь меня и за ловкость в бою, и за добродушный нрав?
– В бою ты ловок, это правда, хотя тут нечем похваляться с таким безумным противником. Ну, а что касается твоего добродушия, господин, то скажу тебе, что оно достойно глупца!
– Так вот какова награда за добродетель! – воскликнул Марк. – Скажи, пожалуйста, почему ты так говоришь?
– А потому, господин, что этот Халев станет опаснейшим в Иудее человеком и всего более опасным для госпожи моей Мириам и для тебя самого. Тебе следовало убить его теперь, когда у тебя был случай это сделать, теперь же придет его очередь!
– Ты, может быть, права, добрая Нехушта, но, друг, я все это время вращался между христианами и, быть может, невольно заразился отчасти их взглядами. Это, кажется, славный меч, возьми его, друг Нехушта, и храни у себя. Спокойной ночи!
На следующий день, при перекличке юных воспитанников ессеев, Халев не отозвался, ни на второй, ни на третий день его нигде не могли разыскать.
Таким образом, когда Марк явился в назначенный Итиэлем час в мастерскую, он застал там седобородых старцев в белых одеждах, а позади их темную фигуру Нехушты с приветливо улыбающимся лицом. При появлении Марка старцы поднялись со своих мест и поклонились ему, на что и он отвечал низким, почтительным поклоном, затем приветствовал Мириам.
– Скажи мне, госпожа, эти почтенные отцы ожидают своей очереди служить тебе моделями, или же это критики? – спросил римлянин.
– Это критики, господин! – сухо ответила девушка, снимая сырой холст с глыбы сырой глины и принимаясь за работу.
Так как старички сидели все трое в ряд в глубоких креслах, стоявших вдоль у задней стены в глубине мастерской и вставать со своих мест считали неудобным, то следить за ходом работы им было невозможно. А между тем из-за привычки, подобно всем ессеям, вставать до зари, старичков в этот жаркий полдень, в тени навеса, невольно клонило ко сну, и вскоре все трое заснули крепким, блаженным сном.
– Посмотрите на них, – сказал Марк, – какой прекраснейший сюжет для любого художника!
Мириам сочувственно кивнула головой и, взяв три куска глины, проворно слепила портреты трех спящих старцев и, когда те проснулись, показала им свою лепку. Добродушные старички от души рассмеялись.
Каждый день сеансы повторялись тем же порядком, и славные старички-кураторы каждый раз засыпали, так что молодые люди, в сущности, оставались наедине. Ничто не мешало их взаимному обмену мыслей и чувств. Марк рассказывал молодой художнице о войнах, в которых принимал участие, о странах, которые он имел случай посетить, о различных народах, их нравах и обычаях; девушка же передавала ему различные подробности из своей жизни среди ессеев. Наконец, разговор их коснулся вопроса религий. Марк имел случай ознакомиться со многими различными верованиями как западных, так и восточных народов; и все они, по-видимому, не удовлетворяли его, не внушая большого уважения. Тогда Мириам решилась изложить ему, как умела, главные основы своей религии – новой религии, христианства, о котором в то время непосвященные имели лишь смутное представление.
– Все, что ты говоришь, госпожа, кажется мне прекрасным! – отвечал Марк. – Но объясни же мне, как примирить это учение с требованиями жизни? Эта твоя христианская вера чиста и высока по смыслу своего учения. Но почему-то все народы в одинаковой мере ненавидят и презирают христиан, да и какой смысл верить в этого Распятого, который обещал всем верующим в него воскресить их в последний день? В чем тут отрада религии?
– Это ты поймешь, господин, когда все остальное изменит тебе!
– Да, ты права, госпожа. Эта ваша христианская религия, религия тех, кому все остальное в жизни изменило – религия несчастных, обездоленных. Но теперь будем говорить о чем-нибудь более веселом, вопросы о вечности мне представляются туманными: кроме вечной красоты искусства, я не знаю пока ничего, вечного!
В этот момент престарелый учитель Мириам пробудился и протер глаза.
– Подойди сюда, великий учитель мой, – воскликнула Мириам, – помоги твоей неопытной ученице справиться с этим капризным изгибом линии губ!
– Дочь моя, Мириам, когда-то я был искусен в этом деле, – отвечал старец. – Но теперь я простой каменщик, а ты – гениальный архитектор. У меня было дарование, у тебя – божественный талант! Не мне помогать тебе!
Тем не менее, старик подошел к бюсту и с восхищением залюбовался работой девушки.
– Да, – добавил он, – тут вот, как сама ты говоришь, что-то не совсем верно… Но попробуй сделать вот так… Нет, нет, я не возьму резца из твоих рук, сделай сама… Видишь, теперь прекрасно!.. О, дитя, теперь не тебе у меня учиться!..
– Не говорил ли я. что ты гениальна в своем искусстве, госпожа! – воскликнул Марк.
– Ты, господин, говоришь много, и я боюсь, что очень многое из твоих слов не согласно с твоими мыслями. Но теперь, прошу тебя, не говори вовсе: я хочу изучить твои губы!
И работа продолжалась некоторое время в полном безмолвии.
Не всегда, однако, сеансы проходили в разговорах. Иногда Мириам принималась петь вполголоса, а когда заметила, что голос ее приятен молодому римлянину и действует убаюкивающим образом на старичков, стала петь часто. Кроме того, она рассказывала сказки и легенды Иорданских рыбаков, и Марк слушал ее с видимым удовольствием. Иногда ее сменяла старая Нехушта, и тогда молодые люди жадно внимали ее полудиким сказаниям о далекой и знойной Ливии, о кровавых потехах пустыни и чудесах белой и черной магии.
Так проходили эти часы работы, и дни следовали за днями счастливой чередой.
Но не для всех эти дни казались светлыми днями тихого счастья, для Халева это были бурные дни жгучей ревности, зависти и ненависти. Он готов был в любой момент вонзить нож в сердце блестящего молодого римлянина. И Мириам поняла это, поняла, что горе тому человеку, который полюбится ей. Теперь она боялась его. Да, боялась Халева, особенно боялась за Марка, хотя, в сущности, этот молодой римлянин был для нее ничем в это время, но она знала, что Халев думал иначе. В последнее время она редко видала Халева, но последний находил средство узнавать до мельчайших подробностей все, что делала Мириам или молодой центурион, который не раз говорил ей, что куда бы он ни пошел, где бы ни был, везде и всюду он встречает этого красивого странного юношу, которого она назвала «друг Халев».
Однажды во время сеанса, когда гипсовый слепок был уже готов, и Мириам работала над мрамором, Марк сказал ей:
– Я имею сообщить тебе новость, госпожа. Теперь я знаю, кто убил того плута еврея. Это твой друг Халев, как доказывают свидетельские показания!
Мириам невольно содрогнулась, так что резец выпал у нее из рук.
– Шш! – сказала она, оглядываясь на спящих кураторов.
В этот самый момент один из них начал просыпаться. – Ведь они еще не знают об этом? – шепотом спросила она, наклонившись к Марку.
Он отрицательно покачал головой и казался изумленным.
– Я должна поговорить с тобой об этом деле, только не здесь и не теперь! – тем же торопливым шепотом сказала она в то время, как Нехушта, как нельзя более кстати, уронила какой-то сосуд с металлическими инструментами.
Шум этот разбудил и двух остальных кураторов, но Мириам уже успела шепнуть:
– В моем саду, час после заката, калитка будет не заперта!
– Хорошо! – ответил Марк. – Но, боги, что это за шум?
Друг Нехушта, ты потревожила своей неосторожностью сон наших уважаемых кураторов, хотя, впрочем, на сегодня сеанс, кажется, кончен? – добавил он, обращаясь к Мириам.
– Я не буду задерживать тебя долее теперь! – отметила она, и сеанс был закончен.
Солнце уже зашло, и мягкий лунный свет залил всю окрестность. Олеандры, лилии и нежный цвет апельсиновых деревьев наполняли воздух нежным благоуханием. Кругом все стихло, разве только кое-где лаяла собака, да вдали завывал одинокий голодный шакал.
Марк явился минут за десять до назначенного времени и, найдя калитку незапертой, вошел в сад. Вдоль высокой каменной стены, служившей оградой, шел длинный ряд деревьев, где царила густая тень. Середина же сада, сравнительно открытая, была освещена луной. Крадучись, точно кошка за намеченной добычей, пробрался и Халев за спиною Марка в сад, и, скрываясь в тени деревьев, притаился у стены.
Марк ожидал назначенного свидания, не помышляя о том, что ему могла грозить опасность. Вон там, впереди, мелькнуло белое платье, и молодой римлянин сделал несколько поспешных шагов навстречу молодой девушке и ее неизбежной спутнице, Нехуште. Теперь они были достаточно далеки от Халева, так что он, хотя и мог ясно различить их фигуры и движения, но разговора, который происходил шепотом, не мог расслышать.
– Господин, – начала Мириам, глядя на римлянина своим ласковым, спокойным взглядом, напоминавшим покойную синеву небес, – прости, что я потревожила тебя в такой необычный час!
– Полно, госпожа Мириам, я всегда рад тебе служить! – отвечал сотник. – Да не называй господином, а зови Марком, это будет мне много приятнее!
– Дело в том, что эта история с Халевом…
– Пусть бы все духи ада побрали этого Халева, что, как я полагаю, вскоре должно случиться!
– Вот этого-то именно и не должно случиться! – сказала Мириам. – Мы сошлись здесь для того, чтобы поговорить о Халеве! Скажи же, господин Марк, что ты узнал о нем?
Марк рассказал, что нашлись свидетелей из окрестных жителей, которые видели сам факт убийства, и заявил, что, в силу долга, он должен арестовать Халева.
Мириам стала тогда просить пощадить его. Но римлянин ревниво заметил, что он видит, как Халев любит Мириам, и спросил, не отвечает ли она взаимностью. Мириам пылко запротестовала против такого предположения, и смягченный сотник уступил ее мольбам.
Между тем подслушивавший разговор Халев не расслышал ни слова; до него доносился только смутный шепот двух голосов, но зато ни один жест, ни одно движение обоих не укрылось от его ревнивого взгляда. Нет сомнения, он присутствовал при страстном свидании влюбленных. Ему казалось, что сердце разорвется в груди его от ревнивой злобы; он готов был сейчас же броситься на римлянина и тут же, на месте, убить его. Но, минуту спустя, чувство благоразумия и самосохранения взяло верх: он хотел убить, но не быть убитым! Если он убьет римлянина, Нехушта, эта старая кошка, подкупленная римским золотом, вонзит ему свой неразлучный нож в спину! Тогда Мириам достанется кому-нибудь другому, а он не получит никакого удовлетворения. Так рассуждал Халев, не спуская глаз с освещенной луною площадки сада.
Вот они расстались, и Мириам, не оглядываясь, исчезла в дверях дома. Марк, точно в полусне, прошел мимо еврея так близко, что чуть не коснулся его. Только Нехушта оставалась неподвижно на том месте, где стояла, точно в глубоком раздумье. Халев, крадучись, последовал за Марком, скрываясь в тени деревьев. В десяти шагах от калитки сада Мириам была в стене другая калитка, ведущая в сад странноприимного дома. В тот момент, когда сотник обернулся, чтобы запереть за собой калитку, перед ним, точно из-под земли, выросла какая-то человеческая фигура.
– Кто ты? – спросил римлянин, отступив на шаг, чтобы лучше разглядеть своего посетителя.
Халев между тем переступил через порог калитки и запер ее за собой на засов.
– Я – Халев, сын Гиллиэля, и хочу говорить с тобой!
– Какое же ты имеешь дело до меня, Халев, сын Гиллиэля? – спросил Марк.
– Дело на жизнь и смерть, Марк, сын Эмилия? Мы оба любим одну девушку. Я видел все! Обоим нам она принадлежать не может, а я рассчитываю, что со временем она должна стать моей, если только мой глаз и рука не изменят мне сегодня. Из этого, полагаю, ясно, что один из нас должен умереть сегодня!
Тщетно Марк усовещивал его, пылкий еврей оставался непоколебим в своем намерении. Тогда сотник принял вызов. Драться решили на коротких мечах.
С минуту соперники стояли друг против друга. Римлянин гордо и смело ждал нападения, зорко следя за малейшим движением своего противника: еврей же присел, как тигр, готовящийся к нападению, выжидая удобного момента. И вот с тихим, коротким криком Халев кинулся на Марка с сверкавшими дикой яростью глазами, но Марк проворно отскочил в сторону в тот момент, когда удар готов был поразить его, и меч Халева запутался в складках его плаща, а Марк, поймав его, возвратил удар, но, опасаясь нанести юноше серьезную смертельную рану, направил удар на руку и отсек ему один из пальцев руки, поранив остальные – Халев выронил свое оружие. Тогда Марк, наступив ногою на меч противника, обернулся к нему, проговорив:
– Юноша, ты сам того хотел! Это тебе урок, и ты до самой смерти не забудешь его. Ну, а теперь иди!
Халев заскрежетал зубами.
– Мы дрались на смерть. Слышишь, на смерть!.. Ты победил, убей же меня! – И своей окровавленной рукой он распахнул на груди одежду, чтобы противник легче мог пронзить его мечом.
– Оставь такие штуки лицедеям! – сказал Марк. – Иди, но помни, что если ты осмелишься когда-нибудь на какой-либо предательский поступок по отношению ко мне или к любимой тобой девушке, то я убью тебя, как воробья!
Издав нечто похожее на стон или проклятье, Халев скрылся во мраке, а Марк, пожав плечами, готовился уже войти в дом, как вдруг чья-то тень пересекла ему дорогу. Он обернулся и увидел подле себя Нехушту.
– Ах, друг Нехушта, каким путем ты очутилась здесь?
– Вот этим! – ответила та, указывая на живую изгородь, отделявшую их сад от сада странноприимного дома. – Оттуда я все и видела, и слышала!
– Если так, то, надеюсь, ты похвалишь меня и за ловкость в бою, и за добродушный нрав?
– В бою ты ловок, это правда, хотя тут нечем похваляться с таким безумным противником. Ну, а что касается твоего добродушия, господин, то скажу тебе, что оно достойно глупца!
– Так вот какова награда за добродетель! – воскликнул Марк. – Скажи, пожалуйста, почему ты так говоришь?
– А потому, господин, что этот Халев станет опаснейшим в Иудее человеком и всего более опасным для госпожи моей Мириам и для тебя самого. Тебе следовало убить его теперь, когда у тебя был случай это сделать, теперь же придет его очередь!
– Ты, может быть, права, добрая Нехушта, но, друг, я все это время вращался между христианами и, быть может, невольно заразился отчасти их взглядами. Это, кажется, славный меч, возьми его, друг Нехушта, и храни у себя. Спокойной ночи!
На следующий день, при перекличке юных воспитанников ессеев, Халев не отозвался, ни на второй, ни на третий день его нигде не могли разыскать.
VIII. ПРАВЕДНЫЙ СУД ФЛОРА
Лишь много времени спустя на имя кураторов получено было короткое послание от Халева, в котором он говорил, что, сознавая в себе полное отсутствие призвания стать со временем последователем учения ессеев, он покинул их приют и нашел убежище у друзей покойного отца своего, но где именно, об этом в послании не упоминалось. Принимая во внимание разнесшийся в окрестностях слух о том, что виновником убийства еврея был никто иной, как Халев, почтенные старцы ессеи нашли в этом достаточное объяснение причины бегства юноши и, так как он вообще не подавал блестящих надежд, то о нем не особенно жалели.
Прошла неделя со времени исчезновения Халева. Мириам за это время почти не видала Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было, и она могла работать с глиняной модели, которая была уже совершенно докончена. Теперь же и сам мрамор был готов и даже отполирован. Однажды поутру, когда Мириам доканчивала свою работу, чья-то тень заслонила широкую полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую сквозь открытую дверь. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.
Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которой она полировала мрамор.
– Прости меня, госпожа Мириам, – начал римлянин, – что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!
– Ты покидаешь нас, господин? – прошептала она.
– Да, в три часа после полудня я должен выехать отсюда.
Дело мое здесь покончено, мой отчет относительно ессеев, которых я считаю совершенно безобидными и вполне заслуживающими уважения людьми, докончен, и меня спешно вызывают в Иерусалим через гонца, прибывшего сюда с час тому назад!
– В три часа после полудня! – повторила девушка. – Что ж, работа моя окончена, и если ты, господин, считаешь ее годной, возьми ее!
– Конечно, я возьму ее с собою, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами!
– Да, да, – промолвила Мириам, утвердительно кивнув головкой, – но если ты позволишь, я желала бы сама упаковать этот мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, которая по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна этим мраморным бюстом и хотела бы сделать другой!
– Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я все же оставлю в твоем распоряжении, госпожа, и скажу больше – я даже очень рад, что ты желаешь оставить ее у себя!
– Ты не спрашиваешь меня, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или ты не желаешь знать?
– Если тебе угодно будет сказать, то я буду рада!
– Помнится, я упоминал тебе, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в богатейшей провинции нашей, Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна, быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он может протянуть еще с полгода или даже больше. В болезни своей он вдруг вспомнил обо мне и пожелал меня увидеть, хотя в течение многих лет совершенно забывал о моем существовании. Мало того, в письме своем он выражает намерение сделать меня своим наследником, а пока доставил мне весьма крупную сумму на путевые издержки, прося спешить к нему, насколько только возможно.
Одновременно с его письмом пришло к прокуратору Альбину приказание цезаря Нерона немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я должен ехать немедленно, госпожа Мириам!
– Да, конечно, – сказала молодая девушка, – через два часа этот мраморный бюст будет докончен и упакован! – И она протянула ему руку на прощание.
Марк взял ее руку и удержал в своих.
– Мне тяжело с тобой прощаться таким образом!
– Мне кажется, что иного прощанья нет!
– Проститься можно так и этак, но всякое прощание с тобою мне тяжело, больно и ненавистно!
– Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова со мной?! Мы встретились на час и расстанемся навек. К чему тут пустые слова?
– Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! – воскликнул Марк. – Вот почему я и сказал тебе это!
– Пусти, господин, мою руку, мне надо еще кончать эту работу!
– Тебе надо кончать, мне надо начинать! – сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. – Мириам, я тебя люблю!
– Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! – смущенно сказала девушка.
– Почему же нет? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, когда намерения обоих честны. В моих устах они, конечно, значат, что я предлагаю тебе быть моею женой, если только и ты любишь, меня!
– Не в этом дело; во-первых, ты едва ли серьезно говоришь то, что ты сейчас сказал!
– Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! – воскликнул молодой воин.
– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами лежит целая пропасть!
– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.
– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!
– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в браки с нехристианами; часто муж христианин или же жена христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени.
– Да, но что касается меня, то если бы даже я того хотела, не могла бы стать женою человека иной веры, чем моя!
– Почему так? – спросил Марк.
Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.
– Как бы я ни любила человека, все равно, я должна помнить этот завет!
Марк пытался было указать на необязательность этого завета для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…
Долго еще говорили молодые люди. Наконец пришло время прощаться.
– Прощай, Марк, – говорила девушка, – и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!
– А твоя любовь, Мириам? – спросил он.
– Моя любовь всегда с тобой, Марк! – просто отвечала Мириам.
– О, я не даром жил! – воскликнул римлянин. – Знай, что как я ни люблю тебя, а еще более уважаю! – И опустившись перед ней на колено, он сперва поцеловал ее руку, а затем кайму ее платья, затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.
Когда стемнело, Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк, во главе своего отряда, тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил, своего коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах, так что сам он казался светлою точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слушало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.
Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.
– Не плачь, дитя, и не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! – произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.
– Но, увы, дорогая Ноу, что из того, если он и вернется? Ведь я же связана этим зароком, нарушить который не могу без того, чтобы не навлечь на себя проклятия и неба и людей!
– Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, найдется калитка, не тревожь же себя тем, что лежит в руках Божиих, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то, что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!
– Ты права, дорогая Ноу, – сказала девушка, – слова твои придали мне силы!
– Ну, а теперь, когда ты несколько успокоилась, – продолжала Нехушта, – я сообщу тебе об одном важном деле. Когда ессеи приняли нас с тобой в свою общину, то при этом было поставлено строжайшее условие, что ты останешься у них только до достижения тобою 18-летнего возраста. Но этот срок минул уже почти год тому назад и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете. Тогда смысл слов «полных восемнадцать лет» был истолкован так, что эти 18 лет исполнятся тогда, когда тебе минет 19, иначе говоря, ровно через полгода от сегодняшнего дня!
– И тогда мы должны будем покинуть этот дом, Ноу!? – воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым светом, а эти добродушные старцы – единственными друзьями, каких она имела. – Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!
– Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене найдется калитка. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь в Иерусалиме или любом большом городе заработать себе пропитание. Да и у меня сбережено на черный день на первое время не мало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже хранятся у меня. Наконец, и ессеи не допустили бы, чтобы ты терпела нужду. Итак дитя, не мучь себя заботой, ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уж поздно!
Не с легким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета, после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик, где жила Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя в душе, что счастливый соперник его овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но самое страдание в нем рождало злобу, а эта злоба – силу.
Мало-помалу тени ночи бледнели, восток начинал алеть, и скоро дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.
Прошла неделя со времени исчезновения Халева. Мириам за это время почти не видала Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было, и она могла работать с глиняной модели, которая была уже совершенно докончена. Теперь же и сам мрамор был готов и даже отполирован. Однажды поутру, когда Мириам доканчивала свою работу, чья-то тень заслонила широкую полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую сквозь открытую дверь. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.
Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которой она полировала мрамор.
– Прости меня, госпожа Мириам, – начал римлянин, – что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!
– Ты покидаешь нас, господин? – прошептала она.
– Да, в три часа после полудня я должен выехать отсюда.
Дело мое здесь покончено, мой отчет относительно ессеев, которых я считаю совершенно безобидными и вполне заслуживающими уважения людьми, докончен, и меня спешно вызывают в Иерусалим через гонца, прибывшего сюда с час тому назад!
– В три часа после полудня! – повторила девушка. – Что ж, работа моя окончена, и если ты, господин, считаешь ее годной, возьми ее!
– Конечно, я возьму ее с собою, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами!
– Да, да, – промолвила Мириам, утвердительно кивнув головкой, – но если ты позволишь, я желала бы сама упаковать этот мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, которая по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна этим мраморным бюстом и хотела бы сделать другой!
– Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я все же оставлю в твоем распоряжении, госпожа, и скажу больше – я даже очень рад, что ты желаешь оставить ее у себя!
– Ты не спрашиваешь меня, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или ты не желаешь знать?
– Если тебе угодно будет сказать, то я буду рада!
– Помнится, я упоминал тебе, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в богатейшей провинции нашей, Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна, быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он может протянуть еще с полгода или даже больше. В болезни своей он вдруг вспомнил обо мне и пожелал меня увидеть, хотя в течение многих лет совершенно забывал о моем существовании. Мало того, в письме своем он выражает намерение сделать меня своим наследником, а пока доставил мне весьма крупную сумму на путевые издержки, прося спешить к нему, насколько только возможно.
Одновременно с его письмом пришло к прокуратору Альбину приказание цезаря Нерона немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я должен ехать немедленно, госпожа Мириам!
– Да, конечно, – сказала молодая девушка, – через два часа этот мраморный бюст будет докончен и упакован! – И она протянула ему руку на прощание.
Марк взял ее руку и удержал в своих.
– Мне тяжело с тобой прощаться таким образом!
– Мне кажется, что иного прощанья нет!
– Проститься можно так и этак, но всякое прощание с тобою мне тяжело, больно и ненавистно!
– Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова со мной?! Мы встретились на час и расстанемся навек. К чему тут пустые слова?
– Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! – воскликнул Марк. – Вот почему я и сказал тебе это!
– Пусти, господин, мою руку, мне надо еще кончать эту работу!
– Тебе надо кончать, мне надо начинать! – сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. – Мириам, я тебя люблю!
– Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! – смущенно сказала девушка.
– Почему же нет? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, когда намерения обоих честны. В моих устах они, конечно, значат, что я предлагаю тебе быть моею женой, если только и ты любишь, меня!
– Не в этом дело; во-первых, ты едва ли серьезно говоришь то, что ты сейчас сказал!
– Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! – воскликнул молодой воин.
– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами лежит целая пропасть!
– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.
– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!
– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в браки с нехристианами; часто муж христианин или же жена христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени.
– Да, но что касается меня, то если бы даже я того хотела, не могла бы стать женою человека иной веры, чем моя!
– Почему так? – спросил Марк.
Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.
– Как бы я ни любила человека, все равно, я должна помнить этот завет!
Марк пытался было указать на необязательность этого завета для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…
Долго еще говорили молодые люди. Наконец пришло время прощаться.
– Прощай, Марк, – говорила девушка, – и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!
– А твоя любовь, Мириам? – спросил он.
– Моя любовь всегда с тобой, Марк! – просто отвечала Мириам.
– О, я не даром жил! – воскликнул римлянин. – Знай, что как я ни люблю тебя, а еще более уважаю! – И опустившись перед ней на колено, он сперва поцеловал ее руку, а затем кайму ее платья, затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.
Когда стемнело, Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк, во главе своего отряда, тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил, своего коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах, так что сам он казался светлою точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слушало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.
Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.
– Не плачь, дитя, и не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! – произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.
– Но, увы, дорогая Ноу, что из того, если он и вернется? Ведь я же связана этим зароком, нарушить который не могу без того, чтобы не навлечь на себя проклятия и неба и людей!
– Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, найдется калитка, не тревожь же себя тем, что лежит в руках Божиих, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то, что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!
– Ты права, дорогая Ноу, – сказала девушка, – слова твои придали мне силы!
– Ну, а теперь, когда ты несколько успокоилась, – продолжала Нехушта, – я сообщу тебе об одном важном деле. Когда ессеи приняли нас с тобой в свою общину, то при этом было поставлено строжайшее условие, что ты останешься у них только до достижения тобою 18-летнего возраста. Но этот срок минул уже почти год тому назад и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете. Тогда смысл слов «полных восемнадцать лет» был истолкован так, что эти 18 лет исполнятся тогда, когда тебе минет 19, иначе говоря, ровно через полгода от сегодняшнего дня!
– И тогда мы должны будем покинуть этот дом, Ноу!? – воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым светом, а эти добродушные старцы – единственными друзьями, каких она имела. – Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!
– Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене найдется калитка. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь в Иерусалиме или любом большом городе заработать себе пропитание. Да и у меня сбережено на черный день на первое время не мало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже хранятся у меня. Наконец, и ессеи не допустили бы, чтобы ты терпела нужду. Итак дитя, не мучь себя заботой, ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уж поздно!
Не с легким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета, после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик, где жила Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя в душе, что счастливый соперник его овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но самое страдание в нем рождало злобу, а эта злоба – силу.
Мало-помалу тени ночи бледнели, восток начинал алеть, и скоро дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.