Цезари заняли свои места и, среди всеобщей тишины, накрыв головы свои плащами, казалось, произносили тихую молитву. Затем Веспасиан встал и, выступив вперед, обратился с речью к солдатам, благодарил их за мужество и воинские подвиги и обещал награды. Когда он кончил, речь его снова приветствовали громкие крики солдат, после чего легион за легионом прошел мимо императоров туда, где для них был приготовлен богатый пир.
Затем цезари и свита удалились, и церемониймейстеры стали устанавливать процессию. Ни начала, ни конца этой процессии Мириам не могла видеть, она заметила только, что впереди ее вели около двух тысяч человек пленных евреев, связанных по восьми в ряд, за ними шла она одна, а за нею также один, но в сопровождении двух стражей, в белой одежде и пурпурном плаще, с вызолоченною цепью на шее и кандалами на руках, шел знаменитый еврейский военачальник Симон, сын Гиора, тот самый свирепый воин, которого евреи пустили в Иерусалим, чтобы одолеть Зилота Иоанна Тишала. С того самого дня, когда этот Симон заседал в Синедрионе и в числе других осудил Мириам на страшную смерть, девушка не видела его, несмотря на это, теперь, когда судьба снова столкнула их, он сразу узнал ее.
Вскоре торжественная процессия двинулась по Триумфальному пути.
За пленными евреями, за Мириам или, как ее называли в Риме, за «Жемчужиной Востока» и Симоном несли на подставках и столах золотую утварь и сосуды Иерусалимского храма, золотые семисвечники, светильники, а также и священную книгу еврейского закона. Далее следовали люди, несшие высоко над головой богинь победы из слоновой кости и золота. Когда это шествие подошло к Porta-Triumphalis (т. е. Триумфальным воротам), в него вступали цезари, каждый в сопровождении своих ликторов, fasces (связки прутьев) которых были увиты лаврами.
Впереди двигался цезарь Веспасиан на великолепной золотой колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней, которых вели под уздцы солдаты ливийцы, за спиною цезаря стоял чернокожий раб в темной одежде, чтобы отвращать дурной глаз и влияние завистливых божеств.
Этот раб держал над головою императора золотой венок из лавровых листьев и время от времени наклонялся к его уху, шепча знаменательные слова: Respice post te, hominem memento te (Оглянись назад на меня и вспомни, что ты смертен).
За Веспасианом, цезарем-отцом, следовал Тит, цезарь-сын, на блестящей колеснице, на которой был изображен Иерусалимский храм, охваченный пламенем.
Подобно отцу, он был одет в toga picta palmata, т. е. расшитую золотом тогу (верхнюю одежду) и тунику, окаймленную серебряными листьями. В правой руке он держал лавровую ветвь, а в левой – скипетр. За его спиной также стоял раб, державший над ним лавровый венок и нашептывавший ему те же слова.
За колесницей Тита, вернее, почти наряду с ней, ехал верхом на великолепном коне в богатейшем наряде Домициан, за ним трибуны и всадники, затем легионеры, числом около пяти тысяч, с копьями, увитыми лаврами.
Медленно подвигаясь вперед, процессия приближалась к храму Юпитера Капитолийского. Десятки тысяч народа толпились на пути шествия, окна и крыши домов были переполнены зрителями, громадные трибуны, наскоро воздвигнутые из досок, были сплошь унизаны людьми. Куда ни падал взор, всюду волновалось беспредельное море голов, так что в глазах начинало рябить. Вдали это море было спокойно и безмолвно, но едва приближалась процессия, как оно начинало волноваться, и подымался шум, подобный шуму волн, постепенно переходивший в настоящую бурю и потрясавший воздух, подобно раскатам грома.
Время от времени шествие останавливалось то потому, что кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, то потому, что другие участники чувствовали потребность подкрепить свои силы несколькими глотками вина. Тогда крики толпы смолкали, и зрители начинали обмениваться критическими замечаниями, едкими шутками и насмешками над тем, что у них было перед глазами. Мириам невольно уловила замечания относительно ее личности – почти все эти люди знали ее под именем «Жемчужины Востока» и без церемоний указывали друг другу на ее жемчужное ожерелье, многим была знакома отчасти ее печальная история, и они всматривались в изображение ворот Никанора на ее груди, большинство же цинично разбирали ее красоту, передавая из уст в уста слух о Домициане и о его ссоре с цезарями, а также о выказанном им намерении купить ее на публичном торгу.
Вблизи бань Агриппы на улице дворцов шествие остановилось, тут внимание Мириам было привлечено величественного вида дворцом, все окна которого были закрыты ставнями, а кровля и крыльцо безлюдны и ничем не изукрашены и не разубраны, как все остальные здания и дома на пути шествия.
– Чей это дворец? – спросил кто-то из толпы.
– Он принадлежит одному богатому патрицию, павшему в Иудее, и теперь заперт, так как пока еще не известно, кто будет его наследником!
Глухой стон и громкий веселый смех отвлекли внимание Мириам от этого разговора, оглянувшись, она увидела, что Симон, еврейский военачальник, измученный и изнеможенный, лишился чувств и упал лицом на землю. Его стражи, забавлявшиеся все время тем, что стегали его плетьми для увеселения толпы, теперь прибегнули к тому же средству, чтобы привести его в чувства. Мириам с болезненно сжавшимся сердцем отвернулась, чтобы не видеть этого возмутительного зрелища, и увидела перед собой высокого человека в богатой одежде восточного купца, стоявшего к ней спиной и спрашивавшего у одного из маршалов Триумфа: «Правда ли, что эта девушка, „Жемчужина“, как ее называют, будет продаваться сегодня на публичном торгу на Форуме?» Получив утвердительный ответ, незнакомец скрылся в толпе.
Теперь Мириам впервые почувствовала в этот день, что она падает духом, что мужество покидает ее, и при мысли о той судьбе, какая ожидала ее сегодня вечером, у нее явилось желание упасть обессиленной, изнеможенной на землю и не подняться до тех пор, пока плети погонщиков не добьют ее на месте. Но вдруг, словно луч света во мраке, сладкое чувство надежды проникло в ее грудь, она стала искать среди окружающих ее лиц то, которое могло ей внушить вновь эту бодрость. Но не в толпе ей следовало искать этот источник внезапной светлой надежды. Вот взгляд ее случайно вновь остановился на том мраморном дворце по левую ее руку, и ей показалось, что одно из окон этого дворца, которое раньше было закрыто ставнями, теперь было открыто, но задернуто изнутри тяжелой голубой шелковой завесой. Вдруг тонкие темные пальцы показались в складках этой завесы, и сердце Мириам почему-то дрогнуло. Теперь она не спускала глаз с этого окна. Завеса медленно разделилась, и в окне появилось лицо темнокожей старой женщины с седыми как лунь волосами, красивое и благородное, но скорбное лицо. Мириам чуть не лишилась сознания, то было дорогое лицо Нехушты, которую она считала умершей и навсегда потерянной для себя.
Мириам не верила своим глазам, ей думалось, что это видение – игра ее растроенного воображения. Но, нет! Вот Нехушта осенила ее крестом и, приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, скрылась за голубой завесой. У Мириам уже подкашивались ноги, и она чувствовала, что сейчас упадет, что не в силах сделать ни шагу, а между тем, маршалы уже понукали идти вперед. В этот момент какая-то старая женщина из толпы поднесла ей чашу с вином к губам, грубо промолвив:
– Выпей, красавица! От этого твои бледные щеки похорошеют и знатным людям веселее будет смотреть на тебя!
Готовая оттолкнуть чашу, Мириам взглянула на говорившую и узнала в ней христианку, часто молившуюся вместе с ней в катакомбах, обнадеженная, она послушно сделала несколько глотков и, с благодарностью взглянув на старуху, продолжала идти вперед.
За час до заката шествие, миновав бесконечное множество улиц, садов, украшенных колоннами и статуями, поднялось на крутой холм, где возвышался великолепный храм Юпитера Капитолийского. При подъеме на холм стражи схватили Симона и, волоча за золоченую цепь, увели куда-то из рядов процессии.
– Куда и зачем уводят они тебя? – спросила Мириам.
– На смерть! – мрачно ответил он. – Я так желаю ее!
Цезари сошли со своих колесниц и встали на вершине лестницы у алтаря, тогда как на остальных ступенях позади их становились по порядку другие участники триумфа. Затем наступило продолжительное ожидание чего-то, но чего, Мириам не знала. Вдруг по направлению от форума показались бегущие люди, для которых предусмотрительно была оставлена в толпе царедворцев свободная дорога. Один из этих людей, бежавший впереди всех, нес какой-то предмет, завернутый в скатерть.
Представ перед цезарями, он сбросил эту скатерть и поднял перед ними на воздух так, что мог видеть весь народ, отрубленную седеющую голову Симона, сына Гиора.
Этим всенародным убийством мужественного полководца неприятеля завершался триум римлян, при виде этого кровавого доказательства трубы загудели, знамена стали развиваться высоко в воздухе, а из полумиллиона грудей вырвался громкий крик торжества, крик толпы, опьяненной своею славой, своей жестокою местью!
Затем перед алтарем всесильного божества цезари принесли жертвы благодарности за дарованную им и их оружию победу.
Так окончился триум Веспасиана и Тита, а вместе с ним и печальная повесть борьбы народа еврейского против железного клюва и когтей грозного римского орла.
XXII. НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК
XXIII. ГОСПОДИН И РАБЫНЯ
Затем цезари и свита удалились, и церемониймейстеры стали устанавливать процессию. Ни начала, ни конца этой процессии Мириам не могла видеть, она заметила только, что впереди ее вели около двух тысяч человек пленных евреев, связанных по восьми в ряд, за ними шла она одна, а за нею также один, но в сопровождении двух стражей, в белой одежде и пурпурном плаще, с вызолоченною цепью на шее и кандалами на руках, шел знаменитый еврейский военачальник Симон, сын Гиора, тот самый свирепый воин, которого евреи пустили в Иерусалим, чтобы одолеть Зилота Иоанна Тишала. С того самого дня, когда этот Симон заседал в Синедрионе и в числе других осудил Мириам на страшную смерть, девушка не видела его, несмотря на это, теперь, когда судьба снова столкнула их, он сразу узнал ее.
Вскоре торжественная процессия двинулась по Триумфальному пути.
За пленными евреями, за Мириам или, как ее называли в Риме, за «Жемчужиной Востока» и Симоном несли на подставках и столах золотую утварь и сосуды Иерусалимского храма, золотые семисвечники, светильники, а также и священную книгу еврейского закона. Далее следовали люди, несшие высоко над головой богинь победы из слоновой кости и золота. Когда это шествие подошло к Porta-Triumphalis (т. е. Триумфальным воротам), в него вступали цезари, каждый в сопровождении своих ликторов, fasces (связки прутьев) которых были увиты лаврами.
Впереди двигался цезарь Веспасиан на великолепной золотой колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней, которых вели под уздцы солдаты ливийцы, за спиною цезаря стоял чернокожий раб в темной одежде, чтобы отвращать дурной глаз и влияние завистливых божеств.
Этот раб держал над головою императора золотой венок из лавровых листьев и время от времени наклонялся к его уху, шепча знаменательные слова: Respice post te, hominem memento te (Оглянись назад на меня и вспомни, что ты смертен).
За Веспасианом, цезарем-отцом, следовал Тит, цезарь-сын, на блестящей колеснице, на которой был изображен Иерусалимский храм, охваченный пламенем.
Подобно отцу, он был одет в toga picta palmata, т. е. расшитую золотом тогу (верхнюю одежду) и тунику, окаймленную серебряными листьями. В правой руке он держал лавровую ветвь, а в левой – скипетр. За его спиной также стоял раб, державший над ним лавровый венок и нашептывавший ему те же слова.
За колесницей Тита, вернее, почти наряду с ней, ехал верхом на великолепном коне в богатейшем наряде Домициан, за ним трибуны и всадники, затем легионеры, числом около пяти тысяч, с копьями, увитыми лаврами.
Медленно подвигаясь вперед, процессия приближалась к храму Юпитера Капитолийского. Десятки тысяч народа толпились на пути шествия, окна и крыши домов были переполнены зрителями, громадные трибуны, наскоро воздвигнутые из досок, были сплошь унизаны людьми. Куда ни падал взор, всюду волновалось беспредельное море голов, так что в глазах начинало рябить. Вдали это море было спокойно и безмолвно, но едва приближалась процессия, как оно начинало волноваться, и подымался шум, подобный шуму волн, постепенно переходивший в настоящую бурю и потрясавший воздух, подобно раскатам грома.
Время от времени шествие останавливалось то потому, что кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, то потому, что другие участники чувствовали потребность подкрепить свои силы несколькими глотками вина. Тогда крики толпы смолкали, и зрители начинали обмениваться критическими замечаниями, едкими шутками и насмешками над тем, что у них было перед глазами. Мириам невольно уловила замечания относительно ее личности – почти все эти люди знали ее под именем «Жемчужины Востока» и без церемоний указывали друг другу на ее жемчужное ожерелье, многим была знакома отчасти ее печальная история, и они всматривались в изображение ворот Никанора на ее груди, большинство же цинично разбирали ее красоту, передавая из уст в уста слух о Домициане и о его ссоре с цезарями, а также о выказанном им намерении купить ее на публичном торгу.
Вблизи бань Агриппы на улице дворцов шествие остановилось, тут внимание Мириам было привлечено величественного вида дворцом, все окна которого были закрыты ставнями, а кровля и крыльцо безлюдны и ничем не изукрашены и не разубраны, как все остальные здания и дома на пути шествия.
– Чей это дворец? – спросил кто-то из толпы.
– Он принадлежит одному богатому патрицию, павшему в Иудее, и теперь заперт, так как пока еще не известно, кто будет его наследником!
Глухой стон и громкий веселый смех отвлекли внимание Мириам от этого разговора, оглянувшись, она увидела, что Симон, еврейский военачальник, измученный и изнеможенный, лишился чувств и упал лицом на землю. Его стражи, забавлявшиеся все время тем, что стегали его плетьми для увеселения толпы, теперь прибегнули к тому же средству, чтобы привести его в чувства. Мириам с болезненно сжавшимся сердцем отвернулась, чтобы не видеть этого возмутительного зрелища, и увидела перед собой высокого человека в богатой одежде восточного купца, стоявшего к ней спиной и спрашивавшего у одного из маршалов Триумфа: «Правда ли, что эта девушка, „Жемчужина“, как ее называют, будет продаваться сегодня на публичном торгу на Форуме?» Получив утвердительный ответ, незнакомец скрылся в толпе.
Теперь Мириам впервые почувствовала в этот день, что она падает духом, что мужество покидает ее, и при мысли о той судьбе, какая ожидала ее сегодня вечером, у нее явилось желание упасть обессиленной, изнеможенной на землю и не подняться до тех пор, пока плети погонщиков не добьют ее на месте. Но вдруг, словно луч света во мраке, сладкое чувство надежды проникло в ее грудь, она стала искать среди окружающих ее лиц то, которое могло ей внушить вновь эту бодрость. Но не в толпе ей следовало искать этот источник внезапной светлой надежды. Вот взгляд ее случайно вновь остановился на том мраморном дворце по левую ее руку, и ей показалось, что одно из окон этого дворца, которое раньше было закрыто ставнями, теперь было открыто, но задернуто изнутри тяжелой голубой шелковой завесой. Вдруг тонкие темные пальцы показались в складках этой завесы, и сердце Мириам почему-то дрогнуло. Теперь она не спускала глаз с этого окна. Завеса медленно разделилась, и в окне появилось лицо темнокожей старой женщины с седыми как лунь волосами, красивое и благородное, но скорбное лицо. Мириам чуть не лишилась сознания, то было дорогое лицо Нехушты, которую она считала умершей и навсегда потерянной для себя.
Мириам не верила своим глазам, ей думалось, что это видение – игра ее растроенного воображения. Но, нет! Вот Нехушта осенила ее крестом и, приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, скрылась за голубой завесой. У Мириам уже подкашивались ноги, и она чувствовала, что сейчас упадет, что не в силах сделать ни шагу, а между тем, маршалы уже понукали идти вперед. В этот момент какая-то старая женщина из толпы поднесла ей чашу с вином к губам, грубо промолвив:
– Выпей, красавица! От этого твои бледные щеки похорошеют и знатным людям веселее будет смотреть на тебя!
Готовая оттолкнуть чашу, Мириам взглянула на говорившую и узнала в ней христианку, часто молившуюся вместе с ней в катакомбах, обнадеженная, она послушно сделала несколько глотков и, с благодарностью взглянув на старуху, продолжала идти вперед.
За час до заката шествие, миновав бесконечное множество улиц, садов, украшенных колоннами и статуями, поднялось на крутой холм, где возвышался великолепный храм Юпитера Капитолийского. При подъеме на холм стражи схватили Симона и, волоча за золоченую цепь, увели куда-то из рядов процессии.
– Куда и зачем уводят они тебя? – спросила Мириам.
– На смерть! – мрачно ответил он. – Я так желаю ее!
Цезари сошли со своих колесниц и встали на вершине лестницы у алтаря, тогда как на остальных ступенях позади их становились по порядку другие участники триумфа. Затем наступило продолжительное ожидание чего-то, но чего, Мириам не знала. Вдруг по направлению от форума показались бегущие люди, для которых предусмотрительно была оставлена в толпе царедворцев свободная дорога. Один из этих людей, бежавший впереди всех, нес какой-то предмет, завернутый в скатерть.
Представ перед цезарями, он сбросил эту скатерть и поднял перед ними на воздух так, что мог видеть весь народ, отрубленную седеющую голову Симона, сына Гиора.
Этим всенародным убийством мужественного полководца неприятеля завершался триум римлян, при виде этого кровавого доказательства трубы загудели, знамена стали развиваться высоко в воздухе, а из полумиллиона грудей вырвался громкий крик торжества, крик толпы, опьяненной своею славой, своей жестокою местью!
Затем перед алтарем всесильного божества цезари принесли жертвы благодарности за дарованную им и их оружию победу.
Так окончился триум Веспасиана и Тита, а вместе с ним и печальная повесть борьбы народа еврейского против железного клюва и когтей грозного римского орла.
XXII. НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК
Незадолго перед рассветом, в самый день триумфа, в тот момент, когда паланкин, где находилась Мириам, в сопровождении Галла и стражи проходил мимо храма Изиды, в город въезжали на усталых измученных конях двое всадников, из которых один была женщина под густым покрывалом.
– Судьба благоприятствует нам, Нехушта! – произнес мужчина взволнованным голосом. – Мы, по крайней мере, не опоздали ко дню триумфа! Видишь, вон войска собираются у садов Октавиана!
– Да, да, господин, не опоздали, но скажи, куда мы теперь направимся и что станем делать? Быть может ты пожелаешь явиться Титу?
– Нет, женщина! Я не знаю, какой прием ожидает меня, пленника евреев!
– Но ведь ты был пленен в бессознательном состоянии, благородный Марк, и не виноват в этом!
– Конечно, но правило гласит, что ни один римлянин не должен поддаваться врагу, а, будучи пленен во время своего бесчувствия, должен заколоть себя, придя в сознание, как должен был сделать и я, и что я и сделал бы, увидя себя в руках евреев. Но ты знаешь, что все сложилось иначе. Однако, если бы не Мириам, я не задумываясь наложил бы на себя руки.
Теперь же постараемся добраться до моего дома близ бань
Агриппы. Триумфальное шествие должно пройти перед окнами этого дома и, если Мириам будет в числе пленниц, то мы увидим ее, если же ее не будет, то или она умерла, или отдана цезарем в дар кому-нибудь из его друзей!
Здесь толпа была уже так велика, что они с трудом прокладывали себе путь, пока, наконец, Марк не остановился перед мрачного вида мраморным зданием на Агрипповой дороге (Via Agrippa).
Дом этот казался совершенно вымершим; посмотрев на запертые наглухо ставнями окна и двери, Марк объехал кругом к боковой калиточке дома и постучал в нее. Долго никто не отзывался, наконец, сквозь узкую щель раздался дребезжащий старческий голос:
– Уходите! Здесь никто не живет. Это дом Марка, павшего в иудейской войне. Кто ты такой, что пришел сюда тревожить меня?
– Отвори, Стефан! – повелительно произнес Марк. – Что за слуга, если не узнаешь голоса своего господина?
Маленький сморщенный старикашка в коричневой одежде писца выглянул в щель на говорившего и, всплеснув руками, в радостном удивлении воскликнул:
– Клянусь копьем Марса, это сам благородный Марк! Добро пожаловать, господин мой, добро пожаловать!
Нехушта ввела коней во двор, затем вернулась к калитке и заперла ее на все засовы.
– Почему же ты думал, Стефан, что я убит?
– Потому, господин, что о тебе не было ни вестей, ни слуху, а так как я знал, что ты никогда не опозоришь ни чести своего славного имени, ни римских орлов, которым служишь, допустив, чтобы тебя взяли в плен, то мог только думать, что ты с честью пал в бою!
– Слышишь, женщина, что говорит мой слуга и вольноотпущенный? – обратился Марк к Нехуште. – Тем не менее, Стефан, то, что и ты, и я считали невозможным, случилось, я был захвачен в плен, хотя не по своей вине!
– О, утаи это, господин, от всех, утаи, ведь двое таких несчастных осуждены идти нынче в шествии триумфа со связанными на спине руками и позорной доской на груди, надпись на которой гласит: «Я – римлянин, который предпочел позор смерти!» И тебе, господин, Может грозить, если так, та же участь!
– Молчи, старик! – воскликнул Марк, весь бледный. – Молчи и прикажи рабам приготовить нам ванну и обед: мы нуждаемся и в омовении, и в питании!
– Рабов у нас здесь нет: я отослал их на работы в поля, а лишних продал. Здесь остались только я да одна старая невольница, которая все приготовит тебе!
– А деньги есть у нас?
– О, денег у нас много, я даже не знаю, куда их девать!
– Они могут мне понадобиться сегодня! – сказал Марк.
Старик поклонился и вышел распорядиться.
Время было около полудня. Марк, выкупавшийся, натертый благовонными маслами, одетый во все новое, стоял теперь в одной из великолепных зал своего дома и смотрел сквозь просвет в ставне на двигавшееся мимо его окон торжественное шествие триумфа.
К нему подошла Нехушта, переодетая в чистые белые одежды, омывшаяся и прибравшаяся после продолжительного пути.
– Узнала ты что-нибудь о ней, Нехушта? – спросил Марк.
– Кое что, господин! Она должна следовать перед колесницей триумфатора и затем быть продана на торгу в форуме. Из-за нее, говорят, произошла страшная ссора между цезарями и Домицианом, который хотел получить ее себе в дар!
– Ссора из-за нее? Боги, вы восстали против меня, если дали мне в соперники Домициана! – воскликнул Марк.
– Почему так, господин? Твои деньги не хуже его денег!
– Да, и я отдам за нее все до последней полушки, но это не спасет меня от ненависти и мести Домициана!
– К чему тревожиться раньше срока?! В свое время успеешь нагореваться! – сказала Нехушта.
Между тем, мимо них тянулось бесконечною вереницей торжественное шествие: колесницы с изображением сцен взятия Иерусалима, фигуры богини победы, драгоценные вавилонские гобелены, золотая утварь Иерусалимского храма, модели судов и кораблей, взятых у неприятеля, толпы пленных и те двое несчастных римских воинов, плененных евреями, о которых говорил Стефан. Один из них, грубый, суровый воин, с громадной черной бородой, смотрел зверем и злобно равнодушно относился к ругани толпы, другой же, голубоглазый, с тонкими, благородными чертами лица, по-видимому, доходил до безумия от злобных издевательств народа. Он дико озирался блуждающими глазами, как бы ища исхода, все лицо его выражало невыносимую муку. Вдруг какая-то женщина из толпы, подняв черепок, швырнула им в щеку несчастного со словами: «Трус! Собака, а еще римлянин!» Этого позора он уже не мог вынести, его голубые глаза остановились, он обернулся и громко крикнул в ответ:
– Я не трус! Я своей рукой убил десятерых врагов, и пять из них – в бою один на один! Я не трус, на меня напали 15 человек, когда я был ранен, и одолели, а когда я очутился в тюрьме безоружный, я хотел удавиться, но подумал о жене и детях и остался жить. А теперь я умру, и пусть кровь моя падет на ваши головы!
И прежде, чем кто-либо успел его упредить, он кинулся под колеса громадный колесницы, запряженной восемью белыми быками, и был раздавлен тут же на месте.
«О-о!» – застонал Марк и закрыл лицо руками, тогда как Нехушта, воздевая руки, молилась за душу несчастного и за эту дикую бесчеловечную толпу, которая теперь восхищалась подвигом, признавая его все же доблестным римлянином.
Пока убирали тело и приводили все в надлежащий порядок, процессию остановили. Против дома Марка за толпою пленных одна, сама по себе, шла девушка в роскошном наряде, шитом золотом и серебром, с низко опущенною головой, вся залитая яркими лучами солнца, с дорогим жемчужным ожерельем на шее.
– Смотрите! Смотрите! – кричала толпа. – Это «Жемчужина Востока»!
– Видишь, господин?! – воскликнула Нехушта, схватив Марка за плечо. – Смотри, это она!
Марк задрожал при виде той, которую он любил больше всего в жизни.
– Как она истомлена и измучена! Душа ее исстрадалась, а я должен стоять здесь и смотреть на нее, не смея помочь ей ничем, не смея показаться! – стонал он.
Нехушта оттолкнула его и, встав на его место, осторожно раздвинула ставни и голубые шелковые завесы окна и на одно мгновение выставила свое лицо, так что ее можно было видеть с улицы.
– Она видала меня и узнала! – проговорила Нехушта, задергивая завесы и закрывая ставни. – – Теперь она знает, что она здесь, в Риме, не одна, не без друзей!
– Я хочу, чтобы она видела и меня! – сказал Марк.
– Поздно! Видишь, шествие уже тронулось! Да она и не в силах была бы вынести своего волнения при виде тебя!
Марк занял теперь свое прежнее место у просвета ставень и не спускал глаз с Мириам, пока та не скрылась вдали.
Солнце быстро начинало клониться к закату, окрашивая багровыми пятнами мраморные храмы и колонны Форума. Здесь теперь было довольно безлюдно, так как многотысячная толпа, насладившаяся великолепным зрелищем триумфа, теперь разошлась по домам подкреплять свои силы пищей, только подле публичного рынка невольниц толпилось несколько десятков покупателей и праздных зевак, привлеченных сюда любопытством. Позади мраморной площадки, места торга, обведенной канатом, ютилось низенькое строение, где помещались предназначенные для продажи невольницы в ожидании продажи. Некоторые счастливцы, пользуясь милостями сторожей, допускались осматривать невольниц прежде, чем тех выводили на каменный помост. В числе последних, благодаря золотому, сунутому в руки привратника, очутилась и старая поселянка с большой корзиной плодов за спиной. На этот раз выбор невольниц был невелик: их было всего 15 девушек, самых красивых, выбранных из нескольких тысяч плененных еврейских женщин. В помещении, где находились предназначенные для продажи пленницы, было уже темно, при свете факелов опытные и осмотрительные покупатели заранее осматривали живой товар, не стесняясь ощупывали его и обсуждали достоинства и недостатки. Большинство девушек сидело неподвижно в изнеможенных позах с выражением тупой покорности на красивых лицах. Перед старой крестьянкой обходил невольниц, соблюдая очередь, жирный самодовольный человек, в волосах которого уже пробивалась седина. Он имел вид восточного купца и всячески старался убедить смуглую красавицу-еврейку показать ему свою ступню. Но та, делая вид, что не понимает его, оставалась неподвижна, тогда он наклонился и поднял ее юбку. Но едва он успел коснуться ее подола, как красавица наделила его такой звонкой пощечиной, что самодовольный нахал, при общем смехе присутствующих, покатился на землю и затем встал с раскровавленным лбом.
– Хорошо, хорошо, красавица! Не пройдет десяти часов, как ты мне поплатишься за это! – прошипел он злобно. Но девушка не пошевельнулась.
Большинство публики толпилось вокруг Мириам, но сторожа воспрещали не только касаться ее, а даже и заговаривать с нею. Покупатели подходили к ней один за другим; перед Нехуштой шел высокий мужчина в одежде восточного купца, и ливийке показалось, что человек этот ей знаком. Наклонившись к Мириам, он хотел что-то сказать ей, но страж воспретил ему. – С «Жемчужиной Востока» не позволено никому вступать в разговор! – строго произнес он. – Проходи, очередь подходить и другим! – Высокий купец махнул рукой, и Нехушта заметила, что у него не хватает пальца на руке.
– «А, и Халев в Риме! – подумала старуха. – У Домициана есть еще соперник!»
– Какое время для торга! Это не красоток таких покупать, а собак, ведь совсем темно!
– Ба-а! – отозвался другой. – Домициан спешит заполучить свою красотку!
– Так он решил купить ее?
– Конечно, я слышал, что Сарториусу приказано дать за нее до миллиона сестерций, если будет нужно! Но кто же будет соперничать с принцем, кому своя голова надоела? Надо думать, что она ему дешево достанется!
И они пошли дальше. Теперь к Мириам подошла Нехушта.
– Вот тоже покупщица! – насмешливо заметил кто-то.
– Не суди об орехе по шелухе, господин! – ответила старуха, и при звуке ее голоса невольница «Жемчужина Востока» вздрогнула и подняла голову, но тотчас же снова опустила.
– Ничего себе эта девушка, только в мое время девушки бывали красивее! Подыми-ка головку, красотка! – продолжала она, подбодряя ее движением руки, при чем в глазах девушки мелькнул знакомый ей перстень с изумрудом. И Мириам поэтому перстню узнала, что Марк жив, и что Нехушта пришла сюда от его имени.
В этот момент сторожа стали просить посетителей удалиться, а на площади аукционист, ласковый сладкоречивый человек, уже взошел на rostrum (кафедру) и произнес длинную витиеватую речь, приглашая покупателей не скупиться, так как деньги, вырученные от продажи этих пленниц, поступят в пользу бедных Рима и пострадавших на войне солдат.
Зажгли факелы, и пленниц стали выводить на помост. Номером 1 была девушка, почти ребенок, лет 16-ти, с темными кудрями и глазами испуганной лани. За 15 000 сестерций она была продана какому-то греку, который тут же увел ее, плачущую навзрыд. После нее было продано еще четыре девушки, шестым же номером шла смуглая красавица еврейка, ударившая по лицу престарелого купца. Едва выступила она на помост, как он первым выдвинулся вперед и предложил за красавицу 20 тысяч. Девушка была так величественна, горделива и красива, что цену стали быстро набивать, но, в конце концов, она все же пошла старому ловеласу за сумму в 62 000 сестерций, при общем смехе собравшейся толпы, среди которой уже разнесся слух о поступке красавицы с этим человеком.
– Ну, теперь пожалуй за мной в свое новое жилище, голубушка! Нам надо еще сегодня свести с тобой кое-какие счеты! – проговорил насмешливо старик и, схватив купленную рабыню за руку, потащил ее за собою.
Девушка шла гордой мерной поступью, не сопротивляясь, но в глазах ее горел огонь мрачной решимости. Минуту спустя и красавица, и купивший ее ловелас скрылись в тени зданий. На помост вызвали «Жемчужину Востока». Аукционист начал было свою хвалебную речь ее красоте и совершенствам, как вдруг страшный крик огласил воздух, он исходил оттуда, где скрылся новый владелец красавицы еврейки со своею невольницей. Толпа хлынула туда, выхватив факелы из рук служителей торжища, и в испуге остановилась перед распростертым на земле трупом богатого купца, над которым стояла, гордо выпрямившись во весь рост, точно каменное изваяние, смуглая красавица с окровавленным кинжалом, который она выхватила из-за пояса своей жертвы.
– Хватайте ее! Держите убийцу! Запорите ее насмерть! – слышались голоса, и служители форума кинулись, чтобы схватить ее. Она подпустила их близко и вдруг, не произнеся ни слова, занесла высоко над головой свою сильную руку и со всей силы вонзила кинжал себе в грудь. С минуту она стояла все так же гордо, затем широко раскинула руки и во весь рост рухнула на землю подле того, кто оскорбил и затем купил ее.
Толпа, пораженная, стояла молча, даже крик ужаса замер на устах, только один молодой, тщедушный, болезненного вида патриций воскликнул:
– О, теперь я не сожалею, что пришел сюда! Какая девушка! Какая картина! Пусть боги благословят тебя, красавица, за то, что ты доставила Юлию новое наслаждение!
Спустя несколько минут аукционист уже снова взобрался на rostrum и, упомянув в нескольких трогательных словах о «печальном случае», продолжал выхваливать достоинства неоцененного сокровища, «Жемчужины Востока», которую присутствующие видели перед собой.
– Судьба благоприятствует нам, Нехушта! – произнес мужчина взволнованным голосом. – Мы, по крайней мере, не опоздали ко дню триумфа! Видишь, вон войска собираются у садов Октавиана!
– Да, да, господин, не опоздали, но скажи, куда мы теперь направимся и что станем делать? Быть может ты пожелаешь явиться Титу?
– Нет, женщина! Я не знаю, какой прием ожидает меня, пленника евреев!
– Но ведь ты был пленен в бессознательном состоянии, благородный Марк, и не виноват в этом!
– Конечно, но правило гласит, что ни один римлянин не должен поддаваться врагу, а, будучи пленен во время своего бесчувствия, должен заколоть себя, придя в сознание, как должен был сделать и я, и что я и сделал бы, увидя себя в руках евреев. Но ты знаешь, что все сложилось иначе. Однако, если бы не Мириам, я не задумываясь наложил бы на себя руки.
Теперь же постараемся добраться до моего дома близ бань
Агриппы. Триумфальное шествие должно пройти перед окнами этого дома и, если Мириам будет в числе пленниц, то мы увидим ее, если же ее не будет, то или она умерла, или отдана цезарем в дар кому-нибудь из его друзей!
Здесь толпа была уже так велика, что они с трудом прокладывали себе путь, пока, наконец, Марк не остановился перед мрачного вида мраморным зданием на Агрипповой дороге (Via Agrippa).
Дом этот казался совершенно вымершим; посмотрев на запертые наглухо ставнями окна и двери, Марк объехал кругом к боковой калиточке дома и постучал в нее. Долго никто не отзывался, наконец, сквозь узкую щель раздался дребезжащий старческий голос:
– Уходите! Здесь никто не живет. Это дом Марка, павшего в иудейской войне. Кто ты такой, что пришел сюда тревожить меня?
– Отвори, Стефан! – повелительно произнес Марк. – Что за слуга, если не узнаешь голоса своего господина?
Маленький сморщенный старикашка в коричневой одежде писца выглянул в щель на говорившего и, всплеснув руками, в радостном удивлении воскликнул:
– Клянусь копьем Марса, это сам благородный Марк! Добро пожаловать, господин мой, добро пожаловать!
Нехушта ввела коней во двор, затем вернулась к калитке и заперла ее на все засовы.
– Почему же ты думал, Стефан, что я убит?
– Потому, господин, что о тебе не было ни вестей, ни слуху, а так как я знал, что ты никогда не опозоришь ни чести своего славного имени, ни римских орлов, которым служишь, допустив, чтобы тебя взяли в плен, то мог только думать, что ты с честью пал в бою!
– Слышишь, женщина, что говорит мой слуга и вольноотпущенный? – обратился Марк к Нехуште. – Тем не менее, Стефан, то, что и ты, и я считали невозможным, случилось, я был захвачен в плен, хотя не по своей вине!
– О, утаи это, господин, от всех, утаи, ведь двое таких несчастных осуждены идти нынче в шествии триумфа со связанными на спине руками и позорной доской на груди, надпись на которой гласит: «Я – римлянин, который предпочел позор смерти!» И тебе, господин, Может грозить, если так, та же участь!
– Молчи, старик! – воскликнул Марк, весь бледный. – Молчи и прикажи рабам приготовить нам ванну и обед: мы нуждаемся и в омовении, и в питании!
– Рабов у нас здесь нет: я отослал их на работы в поля, а лишних продал. Здесь остались только я да одна старая невольница, которая все приготовит тебе!
– А деньги есть у нас?
– О, денег у нас много, я даже не знаю, куда их девать!
– Они могут мне понадобиться сегодня! – сказал Марк.
Старик поклонился и вышел распорядиться.
Время было около полудня. Марк, выкупавшийся, натертый благовонными маслами, одетый во все новое, стоял теперь в одной из великолепных зал своего дома и смотрел сквозь просвет в ставне на двигавшееся мимо его окон торжественное шествие триумфа.
К нему подошла Нехушта, переодетая в чистые белые одежды, омывшаяся и прибравшаяся после продолжительного пути.
– Узнала ты что-нибудь о ней, Нехушта? – спросил Марк.
– Кое что, господин! Она должна следовать перед колесницей триумфатора и затем быть продана на торгу в форуме. Из-за нее, говорят, произошла страшная ссора между цезарями и Домицианом, который хотел получить ее себе в дар!
– Ссора из-за нее? Боги, вы восстали против меня, если дали мне в соперники Домициана! – воскликнул Марк.
– Почему так, господин? Твои деньги не хуже его денег!
– Да, и я отдам за нее все до последней полушки, но это не спасет меня от ненависти и мести Домициана!
– К чему тревожиться раньше срока?! В свое время успеешь нагореваться! – сказала Нехушта.
Между тем, мимо них тянулось бесконечною вереницей торжественное шествие: колесницы с изображением сцен взятия Иерусалима, фигуры богини победы, драгоценные вавилонские гобелены, золотая утварь Иерусалимского храма, модели судов и кораблей, взятых у неприятеля, толпы пленных и те двое несчастных римских воинов, плененных евреями, о которых говорил Стефан. Один из них, грубый, суровый воин, с громадной черной бородой, смотрел зверем и злобно равнодушно относился к ругани толпы, другой же, голубоглазый, с тонкими, благородными чертами лица, по-видимому, доходил до безумия от злобных издевательств народа. Он дико озирался блуждающими глазами, как бы ища исхода, все лицо его выражало невыносимую муку. Вдруг какая-то женщина из толпы, подняв черепок, швырнула им в щеку несчастного со словами: «Трус! Собака, а еще римлянин!» Этого позора он уже не мог вынести, его голубые глаза остановились, он обернулся и громко крикнул в ответ:
– Я не трус! Я своей рукой убил десятерых врагов, и пять из них – в бою один на один! Я не трус, на меня напали 15 человек, когда я был ранен, и одолели, а когда я очутился в тюрьме безоружный, я хотел удавиться, но подумал о жене и детях и остался жить. А теперь я умру, и пусть кровь моя падет на ваши головы!
И прежде, чем кто-либо успел его упредить, он кинулся под колеса громадный колесницы, запряженной восемью белыми быками, и был раздавлен тут же на месте.
«О-о!» – застонал Марк и закрыл лицо руками, тогда как Нехушта, воздевая руки, молилась за душу несчастного и за эту дикую бесчеловечную толпу, которая теперь восхищалась подвигом, признавая его все же доблестным римлянином.
Пока убирали тело и приводили все в надлежащий порядок, процессию остановили. Против дома Марка за толпою пленных одна, сама по себе, шла девушка в роскошном наряде, шитом золотом и серебром, с низко опущенною головой, вся залитая яркими лучами солнца, с дорогим жемчужным ожерельем на шее.
– Смотрите! Смотрите! – кричала толпа. – Это «Жемчужина Востока»!
– Видишь, господин?! – воскликнула Нехушта, схватив Марка за плечо. – Смотри, это она!
Марк задрожал при виде той, которую он любил больше всего в жизни.
– Как она истомлена и измучена! Душа ее исстрадалась, а я должен стоять здесь и смотреть на нее, не смея помочь ей ничем, не смея показаться! – стонал он.
Нехушта оттолкнула его и, встав на его место, осторожно раздвинула ставни и голубые шелковые завесы окна и на одно мгновение выставила свое лицо, так что ее можно было видеть с улицы.
– Она видала меня и узнала! – проговорила Нехушта, задергивая завесы и закрывая ставни. – – Теперь она знает, что она здесь, в Риме, не одна, не без друзей!
– Я хочу, чтобы она видела и меня! – сказал Марк.
– Поздно! Видишь, шествие уже тронулось! Да она и не в силах была бы вынести своего волнения при виде тебя!
Марк занял теперь свое прежнее место у просвета ставень и не спускал глаз с Мириам, пока та не скрылась вдали.
Солнце быстро начинало клониться к закату, окрашивая багровыми пятнами мраморные храмы и колонны Форума. Здесь теперь было довольно безлюдно, так как многотысячная толпа, насладившаяся великолепным зрелищем триумфа, теперь разошлась по домам подкреплять свои силы пищей, только подле публичного рынка невольниц толпилось несколько десятков покупателей и праздных зевак, привлеченных сюда любопытством. Позади мраморной площадки, места торга, обведенной канатом, ютилось низенькое строение, где помещались предназначенные для продажи невольницы в ожидании продажи. Некоторые счастливцы, пользуясь милостями сторожей, допускались осматривать невольниц прежде, чем тех выводили на каменный помост. В числе последних, благодаря золотому, сунутому в руки привратника, очутилась и старая поселянка с большой корзиной плодов за спиной. На этот раз выбор невольниц был невелик: их было всего 15 девушек, самых красивых, выбранных из нескольких тысяч плененных еврейских женщин. В помещении, где находились предназначенные для продажи пленницы, было уже темно, при свете факелов опытные и осмотрительные покупатели заранее осматривали живой товар, не стесняясь ощупывали его и обсуждали достоинства и недостатки. Большинство девушек сидело неподвижно в изнеможенных позах с выражением тупой покорности на красивых лицах. Перед старой крестьянкой обходил невольниц, соблюдая очередь, жирный самодовольный человек, в волосах которого уже пробивалась седина. Он имел вид восточного купца и всячески старался убедить смуглую красавицу-еврейку показать ему свою ступню. Но та, делая вид, что не понимает его, оставалась неподвижна, тогда он наклонился и поднял ее юбку. Но едва он успел коснуться ее подола, как красавица наделила его такой звонкой пощечиной, что самодовольный нахал, при общем смехе присутствующих, покатился на землю и затем встал с раскровавленным лбом.
– Хорошо, хорошо, красавица! Не пройдет десяти часов, как ты мне поплатишься за это! – прошипел он злобно. Но девушка не пошевельнулась.
Большинство публики толпилось вокруг Мириам, но сторожа воспрещали не только касаться ее, а даже и заговаривать с нею. Покупатели подходили к ней один за другим; перед Нехуштой шел высокий мужчина в одежде восточного купца, и ливийке показалось, что человек этот ей знаком. Наклонившись к Мириам, он хотел что-то сказать ей, но страж воспретил ему. – С «Жемчужиной Востока» не позволено никому вступать в разговор! – строго произнес он. – Проходи, очередь подходить и другим! – Высокий купец махнул рукой, и Нехушта заметила, что у него не хватает пальца на руке.
– «А, и Халев в Риме! – подумала старуха. – У Домициана есть еще соперник!»
– Какое время для торга! Это не красоток таких покупать, а собак, ведь совсем темно!
– Ба-а! – отозвался другой. – Домициан спешит заполучить свою красотку!
– Так он решил купить ее?
– Конечно, я слышал, что Сарториусу приказано дать за нее до миллиона сестерций, если будет нужно! Но кто же будет соперничать с принцем, кому своя голова надоела? Надо думать, что она ему дешево достанется!
И они пошли дальше. Теперь к Мириам подошла Нехушта.
– Вот тоже покупщица! – насмешливо заметил кто-то.
– Не суди об орехе по шелухе, господин! – ответила старуха, и при звуке ее голоса невольница «Жемчужина Востока» вздрогнула и подняла голову, но тотчас же снова опустила.
– Ничего себе эта девушка, только в мое время девушки бывали красивее! Подыми-ка головку, красотка! – продолжала она, подбодряя ее движением руки, при чем в глазах девушки мелькнул знакомый ей перстень с изумрудом. И Мириам поэтому перстню узнала, что Марк жив, и что Нехушта пришла сюда от его имени.
В этот момент сторожа стали просить посетителей удалиться, а на площади аукционист, ласковый сладкоречивый человек, уже взошел на rostrum (кафедру) и произнес длинную витиеватую речь, приглашая покупателей не скупиться, так как деньги, вырученные от продажи этих пленниц, поступят в пользу бедных Рима и пострадавших на войне солдат.
Зажгли факелы, и пленниц стали выводить на помост. Номером 1 была девушка, почти ребенок, лет 16-ти, с темными кудрями и глазами испуганной лани. За 15 000 сестерций она была продана какому-то греку, который тут же увел ее, плачущую навзрыд. После нее было продано еще четыре девушки, шестым же номером шла смуглая красавица еврейка, ударившая по лицу престарелого купца. Едва выступила она на помост, как он первым выдвинулся вперед и предложил за красавицу 20 тысяч. Девушка была так величественна, горделива и красива, что цену стали быстро набивать, но, в конце концов, она все же пошла старому ловеласу за сумму в 62 000 сестерций, при общем смехе собравшейся толпы, среди которой уже разнесся слух о поступке красавицы с этим человеком.
– Ну, теперь пожалуй за мной в свое новое жилище, голубушка! Нам надо еще сегодня свести с тобой кое-какие счеты! – проговорил насмешливо старик и, схватив купленную рабыню за руку, потащил ее за собою.
Девушка шла гордой мерной поступью, не сопротивляясь, но в глазах ее горел огонь мрачной решимости. Минуту спустя и красавица, и купивший ее ловелас скрылись в тени зданий. На помост вызвали «Жемчужину Востока». Аукционист начал было свою хвалебную речь ее красоте и совершенствам, как вдруг страшный крик огласил воздух, он исходил оттуда, где скрылся новый владелец красавицы еврейки со своею невольницей. Толпа хлынула туда, выхватив факелы из рук служителей торжища, и в испуге остановилась перед распростертым на земле трупом богатого купца, над которым стояла, гордо выпрямившись во весь рост, точно каменное изваяние, смуглая красавица с окровавленным кинжалом, который она выхватила из-за пояса своей жертвы.
– Хватайте ее! Держите убийцу! Запорите ее насмерть! – слышались голоса, и служители форума кинулись, чтобы схватить ее. Она подпустила их близко и вдруг, не произнеся ни слова, занесла высоко над головой свою сильную руку и со всей силы вонзила кинжал себе в грудь. С минуту она стояла все так же гордо, затем широко раскинула руки и во весь рост рухнула на землю подле того, кто оскорбил и затем купил ее.
Толпа, пораженная, стояла молча, даже крик ужаса замер на устах, только один молодой, тщедушный, болезненного вида патриций воскликнул:
– О, теперь я не сожалею, что пришел сюда! Какая девушка! Какая картина! Пусть боги благословят тебя, красавица, за то, что ты доставила Юлию новое наслаждение!
Спустя несколько минут аукционист уже снова взобрался на rostrum и, упомянув в нескольких трогательных словах о «печальном случае», продолжал выхваливать достоинства неоцененного сокровища, «Жемчужины Востока», которую присутствующие видели перед собой.
XXIII. ГОСПОДИН И РАБЫНЯ
Толпа стеснилась вокруг помоста, обступая его со всех сторон. Ближе всех выделялись фигуры Деметрия, александрийского купца, старухи под густым покрывалом и Сарториуса, дворецкого и поверенного Домициана, который, вопреки всяким правилам, обходя кругом помоста, разглядывал девушку с видом строгого критика.
Аукционист между тем объявил о том, что в силу особого декрета императора Тита весьма значительное имущество и в Тире, и в других местностях Иудеи переходит вместе с пленницей, прозванной «Жемчужиной Востока», к ее новому владельцу, равно как и ее жемчужное ожерелье, и в заключение сказал, что чем выше будут суммы, предлагаемые за эту девушку, тем более останется этим доволен доблестный цезарь Тит, тем более довольны будут бедные Рима и раненые воины, тем более довольна будет сама девушка, которая будет польщена тем, что ее так высоко ценят.
Аукционист между тем объявил о том, что в силу особого декрета императора Тита весьма значительное имущество и в Тире, и в других местностях Иудеи переходит вместе с пленницей, прозванной «Жемчужиной Востока», к ее новому владельцу, равно как и ее жемчужное ожерелье, и в заключение сказал, что чем выше будут суммы, предлагаемые за эту девушку, тем более останется этим доволен доблестный цезарь Тит, тем более довольны будут бедные Рима и раненые воины, тем более довольна будет сама девушка, которая будет польщена тем, что ее так высоко ценят.