Страница:
Обед затянулся. Повар у г-на дю Трамбле был отменным знатоком своего дела, а посему в тот день о плане фортификаций более не вспоминали, а распрощались, довольные друг другом и обедом, уговорившись возвратиться к служебным делам на следующий день.
За это время искомый план был найден и извлечен из пыли и мрака на свет Божий, и, когда г-н интендант с сопровождающими помощниками появился в Бастилии на другой день, ничто не препятствовало ему, а главное – его инженерам с этим документом.
Как и в прошлый раз, в числе спутников г-на Пети находился человечек с холщовым мешком. Как и в прошлой раз, он щедро рассыпал крошки для круживших над башней голубей, а своего любимца покормил особо. Он отпустил его в голубое небо, но прежде привязал под крылом птицы тугую бумажную трубочку. Послание – а это несомненно было послание – никак не мешало выученному голубю в его полете. Насытившись, он взмыл ввысь и направился туда, где виднелась знакомая колокольня миноритского монастыря. Расстояние, отделявшее тюрьму-крепость от его дома, казалось столь незначительным для голубя, не раз преодолевавшего десятки и сотни миль, доставляя почту, что белый письмоносец еще некоторое время покружил в небе над колокольней, чтобы насладиться ощущением полета.
Но пора было спускаться, в монастыре его ждало привычное и обильное угощение. Монах-минорит, знакомый почтовому голубю с детства и доставлявший его на крышу бастильской башни Бертодьеры, нарочно кормил его не досыта. Поэтому птица торопилась на колокольню…
Таким образом, и в этот день арестанты лишились своей прогулки наверху.
На третий день д'Артаньян устроил скандал:
– Мне что, отказано теперь даже в таком невинном времяпрепровождении, как прогулка на свежем воздухе?!
– Вы можете гулять во дворе.
– Но в этом каменном колодце надо ходить, все время задрав голову, чтобы увидеть кусочек неба над собой.
– Во всяком случае, в прогулке вам никто не отказывает.
– Понятно! Я хочу видеть господина дю Трамбле!
– В настоящее время господин комендант занят. К тому же…
– Что означает это «к тому же»?!
– К тому же, думаю, господин комендант вряд ли хочет видеть вас…
– Ах ты, каналья! Последний раз говорю тебе, я хочу видеть коменданта!
– Это невозможно…
Тюремщик больше не успел произнести ни слова. Рука мушкетера сжала его горло.
– Ах ты, мерзавец! Сейчас я придушу тебя, если ты немедленно не позовешь ко мне своего начальника, еще большего мерзавца, чем ты!
Д'Артаньян был взбешен не на шутку, и страж понял, вернее, почувствовал это.
– Довольно… Отпустите меня, сударь, – прохрипел он.
– Нет! Сначала ты позовешь своего начальника, дежурного офицера или кто там у вас… И я передам ему, что желаю видеть коменданта!
На их возню, грузно топая, прибежал второй тюремщик.
Он сунулся было в камеру, но д'Артаньян сдавил горло его товарища с новой силой.
– Ни с места! – объявил он тоном, не оставляющим сомнений. – А то я его прикончу!
Прибежал офицер. – Советую вам немедленно отпустить тюремщика! – заявил он.
– А я советую вам поторопиться. И довести до сведения господина дю Трамбле, что лейтенант королевских мушкетеров господин д'Артаньян хочет его видеть! – прорычал разъяренный мушкетер.
Несчастный тюремщик уже посинел.
Новый комендант Бастилии г-н дю Трамбле был большим дипломатом. Приняв дела у своего предшественника, он предупредил своих подчиненных о том, что узник третьей Базиньеры, позже переведенный в пятую Бертодьеру, на самом деле тот, кем он себя называет. К сему г-н комендант присовокупил негласную инструкцию, предписывающую обращаться с мушкетером почтительно и не допускать какой бы то ни было грубости по отношению к нему. Все это случилось потому, что г-н дю Трамбле имел обыкновение следить за новостями и быть в курсе событий. События же, происходившие в королевстве в 1632 году, заставляли задуматься. Страна была охвачена пламенем мятежа, враги кардинала напрягли все свои силы в отчаянной попытке погубить министра.
Памятуя о том, как он сам был арестован мушкетером и затем поменялся с ним ролями, г-н дю Трамбле никогда не забывал, что роли могут перемениться в мгновение ока – победи партия принца и королевы-матери. Слухи же о ходе военных действий, проникающие в Париж, носили характер противоречивый и не слишком обнадеживающий.
Дю Трамбле пришел.
– Что случилось, господин д'Артаньян?!
– Ровным счетом ничего, если не считать одной малости. Вот уже третий день мне не разрешают подняться наверх. Я предупреждал этого мерзавца, что буду жаловаться.
Полузадушенный тюремщик прохрипел что-то невразумительное. В ответ мушкетер энергично встряхнул его.
– И знаете, что он ответил мне? Что я могу жаловаться хоть Папе Римскому! Каков наглец!
– Это действительно недопустимо, – заявил осторожный дю Трамбле. – Солдат будет наказан по заслугам. Но теперь, господин д'Артаньян, я просил бы вас отпустить его.
Мушкетер разжал пальцы, и невезучий тюремщик наконец получил долгожданную возможность беспрепятственно пополнить запасы воздуха. Он тотчас же, пошатываясь, отошел от д'Артаньяна на безопасное расстояние – ноги плохо слушались беднягу – и принялся растирать себе шею. Время от времени он осторожно водил головой из стороны в сторону, как бы желая удостовериться, что она по-прежнему сидит на плечах.
– Так я могу гулять наверху? – спросил д'Артаньян, никогда не упускавший из виду главного.
– К сожалению, это невозможно.
– Тысяча чертей! Но почему?!
– Поверьте, – проговорил дю Трамбле, – это ни в коем случае не моя прихоть или тем более злая воля. Просто на башне ведутся кое-какие строительные работы, и прогулки заключенных наверху пришлось временно прекратить.
Конечно, я имею в виду лишь крышу башни. Двор всецело в вашем распоряжении.
– Любезный господин дю Трамбле, вы, наверное, успели заметить, что арестанты – люди капризные, у них у всех поневоле портится характер и появляется множество маленьких причуд. Моя состоит в том, что мне очень нравится видеть чистое небо над головой, а не клочок его в обрамлении черных башенных зубцов.
– Ах, как я понимаю вас, господин д'Артаньян! Но, увы, есть обстоятельства, над которыми мы не властны.
Я сам далеко не в восторге от этой затеи с ремонтными работами. Они нарушают привычный распорядок и прочее. Но с господином интендантом фортификаций не очень-то поспоришь. Кроме того, он имеет приказ.
– Значит, Бастилию укрепляют?
– Как и остальные крепости Парижа.
– Ого, – присвистнул мушкетер. – Видно, дела идут неважно?
– Как вам сказать, – со вздохом отвечал дю Трамбле. – Похоже, что они не идут никак, а это примерно одно и то же.
– Ну что ж, – решил гасконец, на которого последнее сообщение подействовало как целебный бальзам его матушки. – В таком случае я покоряюсь обстоятельствам… тем более что они могут перемениться… и соглашаюсь гулять по двору, покуда господа инженеры не завершат свою возню на крыше башни. В самом деле, кто знает, любезный господин дю Трамбле, не предстоит ли нам с вами опять поменяться ролями через пару-тройку недель? Но если это случится, то я обещаю вам, что похлопочу о том, чтобы вам непременно разрешали гулять наверху. Оттуда открывается чудесный вид.
На следующий день мушкетер предпринял прогулку по тюремному двору в компании других арестантов и, к большому облегчению, не повстречал галантерейщика Бонасье.
Это настолько улучшило его настроение, что он с детским любопытством попытался разглядеть, что же происходит на крыше Бертодьеры, задирая голову и отходя в противоположный конец двора, насколько это позволяла тюремная архитектура и мрачноватые тюремщики, следившие за арестантами во время их невеселой прогулки.
Снизу была видна лишь лебедка, какие-то веревки да две-три головы, изредка появлявшиеся и исчезавшие меж башенных зубцов.
В неволе разыгрывается фантазия. В неволе также обостряется интуиция. Ночью мушкетер спал чутко, просыпаясь от каждого шороха. Ему казалось, что потолок его камеры разбирают чьи-то дружеские руки, что работы не случайно ведутся именно на крыше Бертодьеры, прямо над его камерой. Строя невероятные планы, изобретая новые спасительные возможности, д'Артаньян забывал, что потолок его камеры отделен от крыши толстыми балками, каменными перекрытиями и при всем желании вряд ли кому бы то ни было удалось бы осуществить такой дерзкий побег.
Но интуиция – великая вещь. Мушкетер верно угадал главное. Среди людей г-на интенданта фортификаций у него были неизвестные доброжелатели.
Наутро д'Артаньян встал невыспавшийся, но возбужденный какими-то ему самому непонятными предчувствиями.
В полдень, как и обычно, тюремщик вывел его на прогулку.
Во дворе уже бродили несколько человек, и д'Артаньян присоединился к их меланхолическому ходу вдоль высоких тюремных стен. Вскоре к ним добавились еще арестанты. Заключенные медленно передвигались по двору, а несколько стражников стояли поодаль, лениво поглядывая на арестантов и перебрасываясь малозначащими фразами. Все шло как обычно.
Неожиданно к ногам мушкетера упал бумажный шарик.
Недолго раздумывая, он поднял его и спрятал подальше, пока никто из тюремщиков не успел заметить ничего подозрительного.
Д'Артаньян быстро огляделся. Стена башни над головой не давала ответа на вопрос, узкие окна камер хранили безмолвие. Тогда мушкетер перевел взгляд выше. Между башенных зубцов виднелась маленькая фигурка. Человечек смотрел вниз, на него. Д'Артаньян слегка кивнул головой.
Человечек поступил так же. Неподалеку от него сидел белый голубь и чистил перья своим клювиком. Остальные птицы – местные жильцы – кружили над башней.
Человечек еще раз кивнул д'Артаньяну и исчез из виду.
Только тут мушкетер сообразил, что он стоит у подножия Бертодьеры.
Читать записку во дворе мушкетер не решился. Он подождал окончания прогулки, убедился, что шаги тюремщика затихли в глубине коридора, и дрожащей рукой развернул бумажный комочек.
«Посмотрите, как я кормлю белого голубя, и запомните птицу. Когда ваши прогулки на прежнем месте возобновятся, кормить ее будете вы. Если вы привяжете под крыло голубю какой-либо предмет, он доставит его вашим друзьям. Пусть это будет клочок бумаги, такой, как этот», – вот что содержалось в послании.
На следующий день мушкетер внимательно пронаблюдал, как невысокий человечек, очевидно очень любивший голубей, щедрой рукой рассыпает крошки, стоя на самом краю башни.
Самые смелые птицы опускались на парапет и склевывали хлеб чуть ли не из рук. А одна даже садилась человечку на плечо и дожидалась, покуда тот не поднесет ей накрошенный хлеб на раскрытой ладони. Этот голубь был крупнее остальных и выделялся своим белым оперением.
Прошло еще несколько дней. Работы на крыше Бертодьеры близились к концу. В один из летних солнечных дней невысокий человечек появился на башне без своего белого любимца. В полдень он достал из своего холщового мешка ломоть хлеба и задумчиво принялся крошить его на ладони. Шли минуты ожидания, бастильские голуби уже закружились над головой пришельца, но он, не замечая их, стоял у парапета, вглядываясь в небо. Время тянулось и, как всегда в таких случаях, казалось, что минуты стали длиннее, а затем и вовсе ход времени остановил течение свое, и даже удары сердца замедлили ритм… Но выученная птица не заставила себя ждать слишком долго. Взмыв в небо с колокольни монастыря, она набрала высоту и полетела туда, где привыкла за последние две недели получать корм, – в Бастилию.
Человечек одобрительно кивнул, завидев голубя. Он покормил его, а под крыло прикрепил записку. На бумажке ничего не было написано; птица должна была привыкнуть к тому, что всякий раз, улетая из Бастилии, она уносит под крылом маленькую бумажную трубочку.
Так продолжалось в течение еще нескольких дней. Д'Артаньян внимательно наблюдал за появлением голубя в полдень и теперь отличил бы его среди тысячи других. Мушкетер понимал, что птица хорошо выдрессирована и приручена, но все же не мог побороть сомнений. Пойдет ли голубь к нему, когда его хозяин уйдет.
Наконец работы были завершены. И на следующий день заключенных Бертодьеры выпустили в урочный час на башенную крышу, носившую следы недавнего ремонта.
Д'Артаньян ступил на нее с тревогой и надеждой в душе и с хлебными крошками в кармане. В том же кармане лежало свернутое в тугую трубочку послание к друзьям.
Чтобы случайно не вызвать подозрения стражей, мушкетер взял за обыкновение кормить голубей еще во время прогулок по двору. Впрочем, кормил птиц не он один. Еще несколько заключенных Бастилии пытались таким образом скрасить однообразие тюремных будней и найти хоть какое-то развлечение, бросая крошки птицам. Стоя на крыше башни, д'Артаньян не подозревал о том, что трое друзей наблюдают за ним в подзорную трубу, волнуясь не меньше, чем он сам.
Монах-минорит выпустил белого голубя в небо. Тот набрал высоту и, по обыкновению, описал несколько кругов над монастырем.
– Лети! Ну, лети же, птица! – торопил ее Портос.
Голубь описал еще один круг, плавно изменил направление полета и, ровно взмахивая крыльями, направился в сторону Бастилии. Часы только что пробили полдень.
– Арамис, пустите меня посмотреть! – нетерпеливо просил Портос.
– Терпение, друг мой. Я только хочу удостовериться, что все идет по плану.
– Да ведь и я хочу того же! Я вам скажу!
Портос так горячился, что друзьям не оставалось ничего иного, как уступить ему место у окуляра. Дальнейшие события они узнавали со слов великана.
– Вот он! Вот, я вижу его!
– Голубя?!
– Какого еще голубя! Д'Артаньяна! Он стоит и смотрит в нашу сторону. Черт возьми! Д'Артаньян, мы здесь!
И Портос, не удержавшись, замахал рукой.
– Полно, Портос, успокойтесь. Вы же знаете, что даже зорким глазам нашего гасконца нас не разглядеть. Все, что мы видим, мы видим благодаря чудесному изобретению мессира Галилея, – сказал Атос.
– Голубь уже прилетел? – снова спросил Арамис.
– Голубь! Скажите лучше – добрая дюжина голубей!
Да, что я говорю – полсотни! Или сотня! Они так и кружат над башней.
– Ах, Портос! Вы иногда напоминаете мне большое дитя, – с досадой заметил Арамис. – Белый почтовый голубь! Вы же сами прекрасно знаете, о чем я говорю…
– Разумеется, знаю, но там десяток белых… И ни одна из этих глупых птиц не идет к д'Артаньяну. Они норовят ухватить крошки на лету или подбирают то, что упало поодаль.
– А виден ли поблизости тюремщик?
– Да, вон он стоит…
– Проклятие! Он может помешать…
– У меня такое ощущение, что я мог бы снять его мушкетной пулей… – проговорил Портос. – Так близко… – Он на мгновение оторвался от окуляра. – А теперь – ничего не видно. Потрясающе! Теперь я знаю, что и от ученых есть толк!
Великан снова прильнул к трубе.
– Тюремщик машет рукой и что-то говорит д'Артаньяну. По-моему, он чем-то недоволен.
– Вот досада. Какого дьявола ему надо?!
Само собой, вопрос Арамиса остался без ответа. Между тем на крыше Бертодьеры происходил следующий диалог.
– Не пойму, какое удовольствие вы видите в том, чтобы кормить стаю этих птиц, – досадливо проворчал тюремщик, обращаясь к д'Артаньяну.
– Как? Вы не понимаете?
– Нет!
– Их вольный полет напоминает мне о свободе.
– Ну и смотрели бы на них себе на здоровье. Зачем же сыпать им крошки?
– Я кормлю их, а следовательно, делаю доброе дело, не даю погибнуть с голоду.
– Если бы они только клевали корм, это было бы еще полбеды, но…
– Что такое?
– Они еще и гадят сверху. Вот опять! Проклятые птицы!
– Чего же вы хотите? Над вашей головой кружит полсотни голубей, тут, сами понимаете, надо быть готовым ко всему! – невинно глядя на тюремщика, ответствовал д'Артаньян.
– О, дьявол!
– Опять на вас попало?
Тюремщик злобно взглянул на мушкетера, продолжавшего как ни в чем не бывало бросать хлебные крошки голубям, махнул рукой и отошел к другому краю. Немного погодя он и вовсе ушел с крыши. Заключенные остались одни. Вскоре один из них, дряхлый старик, устал и спустился вниз, а двое других были поглощены беседой и не представляли для д'Артаньяна никакой помехи. Мушкетер уже несколько минут видел знакомого белого голубя, но только теперь он получил возможность обратить все свое внимание на птицу.
Голубь описывал круг за кругом над башней. Видимо, он был озадачен. Человека, постоянного предлагавшего ему корм с теплой ладони, на крыше не было. Голубь был голоден, он уже привык получать тут корм в это время… Но вместо знакомого человека на крыше стоял другой. И на ладони у него тоже был хлеб. Голубь описал еще один круг и, складывая крылья, опустился на парапет.
– Спустился! – вскричал Портос.
– Кто?!
– Голубь спустился и сел рядом!
– А стражник?
– Спустился тоже… Д'Артаньян предлагает ему хлеб на вытянутой руке…
– Что вы такое говорите, Портос! Д'Артаньян предлагает хлеб стражнику?!
– Да нет же! При чем тут стражник? Его уже давно нет на крыше, голуби загадили ему всю шляпу.
– Ну что же вы?
Наступила томительная пауза.
– Ура! Клюет! – торжествующе проревел Портос.
И трое друзей огласили колокольню возгласами ликования.
Пока птица склевывала хлебные крошки с его ладони, мушкетер осторожно нащупал у нее под крылом коротенькое послание и заменил его своим. Голубь встрепенулся, пару раз взмахнул крыльями, повел круглым глазом, но, очевидно, решил, что человек играет по правилам, как и другой, давно знакомый, и успокоился. К тому же оставалось еще много хлебных крошек.
Так у друзей появился почтальон.
Глава пятьдесят восьмая
Глава пятьдесят девятая
За это время искомый план был найден и извлечен из пыли и мрака на свет Божий, и, когда г-н интендант с сопровождающими помощниками появился в Бастилии на другой день, ничто не препятствовало ему, а главное – его инженерам с этим документом.
Как и в прошлый раз, в числе спутников г-на Пети находился человечек с холщовым мешком. Как и в прошлой раз, он щедро рассыпал крошки для круживших над башней голубей, а своего любимца покормил особо. Он отпустил его в голубое небо, но прежде привязал под крылом птицы тугую бумажную трубочку. Послание – а это несомненно было послание – никак не мешало выученному голубю в его полете. Насытившись, он взмыл ввысь и направился туда, где виднелась знакомая колокольня миноритского монастыря. Расстояние, отделявшее тюрьму-крепость от его дома, казалось столь незначительным для голубя, не раз преодолевавшего десятки и сотни миль, доставляя почту, что белый письмоносец еще некоторое время покружил в небе над колокольней, чтобы насладиться ощущением полета.
Но пора было спускаться, в монастыре его ждало привычное и обильное угощение. Монах-минорит, знакомый почтовому голубю с детства и доставлявший его на крышу бастильской башни Бертодьеры, нарочно кормил его не досыта. Поэтому птица торопилась на колокольню…
Таким образом, и в этот день арестанты лишились своей прогулки наверху.
На третий день д'Артаньян устроил скандал:
– Мне что, отказано теперь даже в таком невинном времяпрепровождении, как прогулка на свежем воздухе?!
– Вы можете гулять во дворе.
– Но в этом каменном колодце надо ходить, все время задрав голову, чтобы увидеть кусочек неба над собой.
– Во всяком случае, в прогулке вам никто не отказывает.
– Понятно! Я хочу видеть господина дю Трамбле!
– В настоящее время господин комендант занят. К тому же…
– Что означает это «к тому же»?!
– К тому же, думаю, господин комендант вряд ли хочет видеть вас…
– Ах ты, каналья! Последний раз говорю тебе, я хочу видеть коменданта!
– Это невозможно…
Тюремщик больше не успел произнести ни слова. Рука мушкетера сжала его горло.
– Ах ты, мерзавец! Сейчас я придушу тебя, если ты немедленно не позовешь ко мне своего начальника, еще большего мерзавца, чем ты!
Д'Артаньян был взбешен не на шутку, и страж понял, вернее, почувствовал это.
– Довольно… Отпустите меня, сударь, – прохрипел он.
– Нет! Сначала ты позовешь своего начальника, дежурного офицера или кто там у вас… И я передам ему, что желаю видеть коменданта!
На их возню, грузно топая, прибежал второй тюремщик.
Он сунулся было в камеру, но д'Артаньян сдавил горло его товарища с новой силой.
– Ни с места! – объявил он тоном, не оставляющим сомнений. – А то я его прикончу!
Прибежал офицер. – Советую вам немедленно отпустить тюремщика! – заявил он.
– А я советую вам поторопиться. И довести до сведения господина дю Трамбле, что лейтенант королевских мушкетеров господин д'Артаньян хочет его видеть! – прорычал разъяренный мушкетер.
Несчастный тюремщик уже посинел.
Новый комендант Бастилии г-н дю Трамбле был большим дипломатом. Приняв дела у своего предшественника, он предупредил своих подчиненных о том, что узник третьей Базиньеры, позже переведенный в пятую Бертодьеру, на самом деле тот, кем он себя называет. К сему г-н комендант присовокупил негласную инструкцию, предписывающую обращаться с мушкетером почтительно и не допускать какой бы то ни было грубости по отношению к нему. Все это случилось потому, что г-н дю Трамбле имел обыкновение следить за новостями и быть в курсе событий. События же, происходившие в королевстве в 1632 году, заставляли задуматься. Страна была охвачена пламенем мятежа, враги кардинала напрягли все свои силы в отчаянной попытке погубить министра.
Памятуя о том, как он сам был арестован мушкетером и затем поменялся с ним ролями, г-н дю Трамбле никогда не забывал, что роли могут перемениться в мгновение ока – победи партия принца и королевы-матери. Слухи же о ходе военных действий, проникающие в Париж, носили характер противоречивый и не слишком обнадеживающий.
Дю Трамбле пришел.
– Что случилось, господин д'Артаньян?!
– Ровным счетом ничего, если не считать одной малости. Вот уже третий день мне не разрешают подняться наверх. Я предупреждал этого мерзавца, что буду жаловаться.
Полузадушенный тюремщик прохрипел что-то невразумительное. В ответ мушкетер энергично встряхнул его.
– И знаете, что он ответил мне? Что я могу жаловаться хоть Папе Римскому! Каков наглец!
– Это действительно недопустимо, – заявил осторожный дю Трамбле. – Солдат будет наказан по заслугам. Но теперь, господин д'Артаньян, я просил бы вас отпустить его.
Мушкетер разжал пальцы, и невезучий тюремщик наконец получил долгожданную возможность беспрепятственно пополнить запасы воздуха. Он тотчас же, пошатываясь, отошел от д'Артаньяна на безопасное расстояние – ноги плохо слушались беднягу – и принялся растирать себе шею. Время от времени он осторожно водил головой из стороны в сторону, как бы желая удостовериться, что она по-прежнему сидит на плечах.
– Так я могу гулять наверху? – спросил д'Артаньян, никогда не упускавший из виду главного.
– К сожалению, это невозможно.
– Тысяча чертей! Но почему?!
– Поверьте, – проговорил дю Трамбле, – это ни в коем случае не моя прихоть или тем более злая воля. Просто на башне ведутся кое-какие строительные работы, и прогулки заключенных наверху пришлось временно прекратить.
Конечно, я имею в виду лишь крышу башни. Двор всецело в вашем распоряжении.
– Любезный господин дю Трамбле, вы, наверное, успели заметить, что арестанты – люди капризные, у них у всех поневоле портится характер и появляется множество маленьких причуд. Моя состоит в том, что мне очень нравится видеть чистое небо над головой, а не клочок его в обрамлении черных башенных зубцов.
– Ах, как я понимаю вас, господин д'Артаньян! Но, увы, есть обстоятельства, над которыми мы не властны.
Я сам далеко не в восторге от этой затеи с ремонтными работами. Они нарушают привычный распорядок и прочее. Но с господином интендантом фортификаций не очень-то поспоришь. Кроме того, он имеет приказ.
– Значит, Бастилию укрепляют?
– Как и остальные крепости Парижа.
– Ого, – присвистнул мушкетер. – Видно, дела идут неважно?
– Как вам сказать, – со вздохом отвечал дю Трамбле. – Похоже, что они не идут никак, а это примерно одно и то же.
– Ну что ж, – решил гасконец, на которого последнее сообщение подействовало как целебный бальзам его матушки. – В таком случае я покоряюсь обстоятельствам… тем более что они могут перемениться… и соглашаюсь гулять по двору, покуда господа инженеры не завершат свою возню на крыше башни. В самом деле, кто знает, любезный господин дю Трамбле, не предстоит ли нам с вами опять поменяться ролями через пару-тройку недель? Но если это случится, то я обещаю вам, что похлопочу о том, чтобы вам непременно разрешали гулять наверху. Оттуда открывается чудесный вид.
На следующий день мушкетер предпринял прогулку по тюремному двору в компании других арестантов и, к большому облегчению, не повстречал галантерейщика Бонасье.
Это настолько улучшило его настроение, что он с детским любопытством попытался разглядеть, что же происходит на крыше Бертодьеры, задирая голову и отходя в противоположный конец двора, насколько это позволяла тюремная архитектура и мрачноватые тюремщики, следившие за арестантами во время их невеселой прогулки.
Снизу была видна лишь лебедка, какие-то веревки да две-три головы, изредка появлявшиеся и исчезавшие меж башенных зубцов.
В неволе разыгрывается фантазия. В неволе также обостряется интуиция. Ночью мушкетер спал чутко, просыпаясь от каждого шороха. Ему казалось, что потолок его камеры разбирают чьи-то дружеские руки, что работы не случайно ведутся именно на крыше Бертодьеры, прямо над его камерой. Строя невероятные планы, изобретая новые спасительные возможности, д'Артаньян забывал, что потолок его камеры отделен от крыши толстыми балками, каменными перекрытиями и при всем желании вряд ли кому бы то ни было удалось бы осуществить такой дерзкий побег.
Но интуиция – великая вещь. Мушкетер верно угадал главное. Среди людей г-на интенданта фортификаций у него были неизвестные доброжелатели.
Наутро д'Артаньян встал невыспавшийся, но возбужденный какими-то ему самому непонятными предчувствиями.
В полдень, как и обычно, тюремщик вывел его на прогулку.
Во дворе уже бродили несколько человек, и д'Артаньян присоединился к их меланхолическому ходу вдоль высоких тюремных стен. Вскоре к ним добавились еще арестанты. Заключенные медленно передвигались по двору, а несколько стражников стояли поодаль, лениво поглядывая на арестантов и перебрасываясь малозначащими фразами. Все шло как обычно.
Неожиданно к ногам мушкетера упал бумажный шарик.
Недолго раздумывая, он поднял его и спрятал подальше, пока никто из тюремщиков не успел заметить ничего подозрительного.
Д'Артаньян быстро огляделся. Стена башни над головой не давала ответа на вопрос, узкие окна камер хранили безмолвие. Тогда мушкетер перевел взгляд выше. Между башенных зубцов виднелась маленькая фигурка. Человечек смотрел вниз, на него. Д'Артаньян слегка кивнул головой.
Человечек поступил так же. Неподалеку от него сидел белый голубь и чистил перья своим клювиком. Остальные птицы – местные жильцы – кружили над башней.
Человечек еще раз кивнул д'Артаньяну и исчез из виду.
Только тут мушкетер сообразил, что он стоит у подножия Бертодьеры.
Читать записку во дворе мушкетер не решился. Он подождал окончания прогулки, убедился, что шаги тюремщика затихли в глубине коридора, и дрожащей рукой развернул бумажный комочек.
«Посмотрите, как я кормлю белого голубя, и запомните птицу. Когда ваши прогулки на прежнем месте возобновятся, кормить ее будете вы. Если вы привяжете под крыло голубю какой-либо предмет, он доставит его вашим друзьям. Пусть это будет клочок бумаги, такой, как этот», – вот что содержалось в послании.
На следующий день мушкетер внимательно пронаблюдал, как невысокий человечек, очевидно очень любивший голубей, щедрой рукой рассыпает крошки, стоя на самом краю башни.
Самые смелые птицы опускались на парапет и склевывали хлеб чуть ли не из рук. А одна даже садилась человечку на плечо и дожидалась, покуда тот не поднесет ей накрошенный хлеб на раскрытой ладони. Этот голубь был крупнее остальных и выделялся своим белым оперением.
Прошло еще несколько дней. Работы на крыше Бертодьеры близились к концу. В один из летних солнечных дней невысокий человечек появился на башне без своего белого любимца. В полдень он достал из своего холщового мешка ломоть хлеба и задумчиво принялся крошить его на ладони. Шли минуты ожидания, бастильские голуби уже закружились над головой пришельца, но он, не замечая их, стоял у парапета, вглядываясь в небо. Время тянулось и, как всегда в таких случаях, казалось, что минуты стали длиннее, а затем и вовсе ход времени остановил течение свое, и даже удары сердца замедлили ритм… Но выученная птица не заставила себя ждать слишком долго. Взмыв в небо с колокольни монастыря, она набрала высоту и полетела туда, где привыкла за последние две недели получать корм, – в Бастилию.
Человечек одобрительно кивнул, завидев голубя. Он покормил его, а под крыло прикрепил записку. На бумажке ничего не было написано; птица должна была привыкнуть к тому, что всякий раз, улетая из Бастилии, она уносит под крылом маленькую бумажную трубочку.
Так продолжалось в течение еще нескольких дней. Д'Артаньян внимательно наблюдал за появлением голубя в полдень и теперь отличил бы его среди тысячи других. Мушкетер понимал, что птица хорошо выдрессирована и приручена, но все же не мог побороть сомнений. Пойдет ли голубь к нему, когда его хозяин уйдет.
Наконец работы были завершены. И на следующий день заключенных Бертодьеры выпустили в урочный час на башенную крышу, носившую следы недавнего ремонта.
Д'Артаньян ступил на нее с тревогой и надеждой в душе и с хлебными крошками в кармане. В том же кармане лежало свернутое в тугую трубочку послание к друзьям.
Чтобы случайно не вызвать подозрения стражей, мушкетер взял за обыкновение кормить голубей еще во время прогулок по двору. Впрочем, кормил птиц не он один. Еще несколько заключенных Бастилии пытались таким образом скрасить однообразие тюремных будней и найти хоть какое-то развлечение, бросая крошки птицам. Стоя на крыше башни, д'Артаньян не подозревал о том, что трое друзей наблюдают за ним в подзорную трубу, волнуясь не меньше, чем он сам.
Монах-минорит выпустил белого голубя в небо. Тот набрал высоту и, по обыкновению, описал несколько кругов над монастырем.
– Лети! Ну, лети же, птица! – торопил ее Портос.
Голубь описал еще один круг, плавно изменил направление полета и, ровно взмахивая крыльями, направился в сторону Бастилии. Часы только что пробили полдень.
– Арамис, пустите меня посмотреть! – нетерпеливо просил Портос.
– Терпение, друг мой. Я только хочу удостовериться, что все идет по плану.
– Да ведь и я хочу того же! Я вам скажу!
Портос так горячился, что друзьям не оставалось ничего иного, как уступить ему место у окуляра. Дальнейшие события они узнавали со слов великана.
– Вот он! Вот, я вижу его!
– Голубя?!
– Какого еще голубя! Д'Артаньяна! Он стоит и смотрит в нашу сторону. Черт возьми! Д'Артаньян, мы здесь!
И Портос, не удержавшись, замахал рукой.
– Полно, Портос, успокойтесь. Вы же знаете, что даже зорким глазам нашего гасконца нас не разглядеть. Все, что мы видим, мы видим благодаря чудесному изобретению мессира Галилея, – сказал Атос.
– Голубь уже прилетел? – снова спросил Арамис.
– Голубь! Скажите лучше – добрая дюжина голубей!
Да, что я говорю – полсотни! Или сотня! Они так и кружат над башней.
– Ах, Портос! Вы иногда напоминаете мне большое дитя, – с досадой заметил Арамис. – Белый почтовый голубь! Вы же сами прекрасно знаете, о чем я говорю…
– Разумеется, знаю, но там десяток белых… И ни одна из этих глупых птиц не идет к д'Артаньяну. Они норовят ухватить крошки на лету или подбирают то, что упало поодаль.
– А виден ли поблизости тюремщик?
– Да, вон он стоит…
– Проклятие! Он может помешать…
– У меня такое ощущение, что я мог бы снять его мушкетной пулей… – проговорил Портос. – Так близко… – Он на мгновение оторвался от окуляра. – А теперь – ничего не видно. Потрясающе! Теперь я знаю, что и от ученых есть толк!
Великан снова прильнул к трубе.
– Тюремщик машет рукой и что-то говорит д'Артаньяну. По-моему, он чем-то недоволен.
– Вот досада. Какого дьявола ему надо?!
Само собой, вопрос Арамиса остался без ответа. Между тем на крыше Бертодьеры происходил следующий диалог.
– Не пойму, какое удовольствие вы видите в том, чтобы кормить стаю этих птиц, – досадливо проворчал тюремщик, обращаясь к д'Артаньяну.
– Как? Вы не понимаете?
– Нет!
– Их вольный полет напоминает мне о свободе.
– Ну и смотрели бы на них себе на здоровье. Зачем же сыпать им крошки?
– Я кормлю их, а следовательно, делаю доброе дело, не даю погибнуть с голоду.
– Если бы они только клевали корм, это было бы еще полбеды, но…
– Что такое?
– Они еще и гадят сверху. Вот опять! Проклятые птицы!
– Чего же вы хотите? Над вашей головой кружит полсотни голубей, тут, сами понимаете, надо быть готовым ко всему! – невинно глядя на тюремщика, ответствовал д'Артаньян.
– О, дьявол!
– Опять на вас попало?
Тюремщик злобно взглянул на мушкетера, продолжавшего как ни в чем не бывало бросать хлебные крошки голубям, махнул рукой и отошел к другому краю. Немного погодя он и вовсе ушел с крыши. Заключенные остались одни. Вскоре один из них, дряхлый старик, устал и спустился вниз, а двое других были поглощены беседой и не представляли для д'Артаньяна никакой помехи. Мушкетер уже несколько минут видел знакомого белого голубя, но только теперь он получил возможность обратить все свое внимание на птицу.
Голубь описывал круг за кругом над башней. Видимо, он был озадачен. Человека, постоянного предлагавшего ему корм с теплой ладони, на крыше не было. Голубь был голоден, он уже привык получать тут корм в это время… Но вместо знакомого человека на крыше стоял другой. И на ладони у него тоже был хлеб. Голубь описал еще один круг и, складывая крылья, опустился на парапет.
– Спустился! – вскричал Портос.
– Кто?!
– Голубь спустился и сел рядом!
– А стражник?
– Спустился тоже… Д'Артаньян предлагает ему хлеб на вытянутой руке…
– Что вы такое говорите, Портос! Д'Артаньян предлагает хлеб стражнику?!
– Да нет же! При чем тут стражник? Его уже давно нет на крыше, голуби загадили ему всю шляпу.
– Ну что же вы?
Наступила томительная пауза.
– Ура! Клюет! – торжествующе проревел Портос.
И трое друзей огласили колокольню возгласами ликования.
Пока птица склевывала хлебные крошки с его ладони, мушкетер осторожно нащупал у нее под крылом коротенькое послание и заменил его своим. Голубь встрепенулся, пару раз взмахнул крыльями, повел круглым глазом, но, очевидно, решил, что человек играет по правилам, как и другой, давно знакомый, и успокоился. К тому же оставалось еще много хлебных крошек.
Так у друзей появился почтальон.
Глава пятьдесят восьмая
Горизонт светлеет
Известия из армии оставляли желать лучшего. Маршал де Ла Форс заверял короля в том, что мятежные силы будут разбиты и рассеяны со дня на день.
Но дни складывались в недели, недели шли, а решительной победы не было.
Судя же по донесениям г-на де Тревиля, ее и не могло быть. Адресуясь прямо к его величеству, капитан мушкете"" ров с солдатской прямотой извещал монарха об отсутствии должного порядка в войсках и сетовал на нехватку достаточного количества опытных и дельных офицеров. При этом, оставаясь искушенным придворным, г-н де Тревиль не называл имен, но умалчивал о них так красноречиво, что королю не составляло большого труда догадаться, кого тот имеет в виду.
Хотя имя д'Артаньяна и не было названо впрямую, но Людовик XIII ясно понял, что капитану его мушкетеров очень не хватает лейтенанта.
Король задумался. Потом взял перо и написал несколько строк. Затем Людовик XIII задумался снова, и на этот раз раздумья короля затянулись.
– Ла Шене! – воскликнул он, наконец придя к решению. – Господина Дезэссара ко мне.
Рота г-на Дезэссара, вернее половина ее, была оставлена в столице для несения караульной службы в Лувре. Другая же половина гвардейцев принимала участие в военном походе против армии мятежников. В силу упомянутого обстоятельства командира роты отыскали в самое короткое время.
– Ваше величество изволили звать меня? – почтительно осведомился г-н Дезэссар, войдя в приемную короля.
– Правильно, господин Дезэссар.
– Приказывайте, ваше величество!
– Скажите мне, господин Дезэссар, знаете ли вы господина д'Артаньяна?
– Да, ваше величество. И с самой лучшей стороны.
Король улыбнулся:
– В вас говорит чувство корпоративной солидарности, господин Дезэссар. Впрочем, мне по душе ваша прямота.
Вам ведь, наверное, известно, что в настоящее время господин д'Артаньян находится в Бастилии?
– Увы, ваше величество. Это мне действительно известно.
– Но все можно уладить. Кстати, господин Дезэссар, напомните мне, пожалуйста, как и когда вы познакомились с д'Артаньяном?
– Он служил у меня в роте, пока ваше величество не изволили перевести его в мушкетеры после дела у бастиона Сен-Жерве.
Король Франции Людовик XIII любил рассказы о битвах и походах. Поэтому он произнес:
– Я что-то не припоминаю… Не могли бы вы рассказать, в чем там было дело, господин Дезэссар?
– Сочту за честь, ваше величество.
– Итак, слушаю вас.
Дезэссар был солдатом, но никак не глупцом. Напротив, этот достойный дворянин был умен почти так же, как и де Тревиль. Он понял, что король принял решение, но хочет услышать слово от него, гвардейского офицера.
– Ваше величество! – воскликнул он.
– Я слушаю вас, господин Дезэссар.
– Позвольте мне обратиться к вам с просьбой?! Я никогда бы не посмел позволить себе… но ведь монарх – высший судья, и только он может восстановить справедливость!
– Говорите же, я вас внимательно слушаю, – милостиво ответил Людовик XIII. – Я знаю вас как храброго и верного воинскому долгу офицера и уверен, что вы не попросите меня о чем-либо недостойном.
– Ваше величество, шевалье д'Артаньян находится в Бастилии по явному недоразумению. Его место около своего короля или на поле боя, но никак не в тюремной камере!
Король внимательно посмотрел на стоящего перед ним офицера.
– Хорошо, – произнес Людовик XIII. – Я подумаю и завтра… нет, послезавтра объявлю свое решение.
Господин Дезэссар низко поклонился королю и собирался испросить разрешения удалиться, но в этот момент король остановил его знаком.
– Хотя… Мне пришла в голову одна мысль, – проговорил король. – Я хочу повидать шевалье д'Артаньяна и задать ему несколько вопросов… Если его ответы удовлетворят меня, то, конечно же, он снова сможет надеть мундир лейтенанта. А пока… Господин Дезэссар, вот вам предписание господину коменданту Бастилии. Вы отвезете его дю Трамбле и предупредите его о том, что я лично повелеваю ему хранить все в строжайшем секрете. Пусть д'Артаньяна постригут, побреют, вообще приведут в порядок и позаботятся о его внешнем виде. Я не хочу, чтобы этот достойный дворянин предстал перед своим королем в жалком обличье бастильского камерника. И завтра, нет, послезавтра вы доставите д'Артаньяна ко мне. Но не в Лувр! Не в Лувр.
В Сен-Жермен. Вы все поняли, господин Дезэссар?
– Да, ваше величество. Все будет исполнено!
– Я не ошибся в вас. Теперь вы свободны. До… послезавтра.
«Кардиналу незачем знать, – подумал король, отпустив г-на Дезэссара. – К тому же можно совместить полезное с приятным».
И он кликнул Ла Шене, чтобы объявить о том, что будет послезавтра охотиться в Сен-Жермене.
Но дни складывались в недели, недели шли, а решительной победы не было.
Судя же по донесениям г-на де Тревиля, ее и не могло быть. Адресуясь прямо к его величеству, капитан мушкете"" ров с солдатской прямотой извещал монарха об отсутствии должного порядка в войсках и сетовал на нехватку достаточного количества опытных и дельных офицеров. При этом, оставаясь искушенным придворным, г-н де Тревиль не называл имен, но умалчивал о них так красноречиво, что королю не составляло большого труда догадаться, кого тот имеет в виду.
Хотя имя д'Артаньяна и не было названо впрямую, но Людовик XIII ясно понял, что капитану его мушкетеров очень не хватает лейтенанта.
Король задумался. Потом взял перо и написал несколько строк. Затем Людовик XIII задумался снова, и на этот раз раздумья короля затянулись.
– Ла Шене! – воскликнул он, наконец придя к решению. – Господина Дезэссара ко мне.
Рота г-на Дезэссара, вернее половина ее, была оставлена в столице для несения караульной службы в Лувре. Другая же половина гвардейцев принимала участие в военном походе против армии мятежников. В силу упомянутого обстоятельства командира роты отыскали в самое короткое время.
– Ваше величество изволили звать меня? – почтительно осведомился г-н Дезэссар, войдя в приемную короля.
– Правильно, господин Дезэссар.
– Приказывайте, ваше величество!
– Скажите мне, господин Дезэссар, знаете ли вы господина д'Артаньяна?
– Да, ваше величество. И с самой лучшей стороны.
Король улыбнулся:
– В вас говорит чувство корпоративной солидарности, господин Дезэссар. Впрочем, мне по душе ваша прямота.
Вам ведь, наверное, известно, что в настоящее время господин д'Артаньян находится в Бастилии?
– Увы, ваше величество. Это мне действительно известно.
– Но все можно уладить. Кстати, господин Дезэссар, напомните мне, пожалуйста, как и когда вы познакомились с д'Артаньяном?
– Он служил у меня в роте, пока ваше величество не изволили перевести его в мушкетеры после дела у бастиона Сен-Жерве.
Король Франции Людовик XIII любил рассказы о битвах и походах. Поэтому он произнес:
– Я что-то не припоминаю… Не могли бы вы рассказать, в чем там было дело, господин Дезэссар?
– Сочту за честь, ваше величество.
– Итак, слушаю вас.
Дезэссар был солдатом, но никак не глупцом. Напротив, этот достойный дворянин был умен почти так же, как и де Тревиль. Он понял, что король принял решение, но хочет услышать слово от него, гвардейского офицера.
– Ваше величество! – воскликнул он.
– Я слушаю вас, господин Дезэссар.
– Позвольте мне обратиться к вам с просьбой?! Я никогда бы не посмел позволить себе… но ведь монарх – высший судья, и только он может восстановить справедливость!
– Говорите же, я вас внимательно слушаю, – милостиво ответил Людовик XIII. – Я знаю вас как храброго и верного воинскому долгу офицера и уверен, что вы не попросите меня о чем-либо недостойном.
– Ваше величество, шевалье д'Артаньян находится в Бастилии по явному недоразумению. Его место около своего короля или на поле боя, но никак не в тюремной камере!
Король внимательно посмотрел на стоящего перед ним офицера.
– Хорошо, – произнес Людовик XIII. – Я подумаю и завтра… нет, послезавтра объявлю свое решение.
Господин Дезэссар низко поклонился королю и собирался испросить разрешения удалиться, но в этот момент король остановил его знаком.
– Хотя… Мне пришла в голову одна мысль, – проговорил король. – Я хочу повидать шевалье д'Артаньяна и задать ему несколько вопросов… Если его ответы удовлетворят меня, то, конечно же, он снова сможет надеть мундир лейтенанта. А пока… Господин Дезэссар, вот вам предписание господину коменданту Бастилии. Вы отвезете его дю Трамбле и предупредите его о том, что я лично повелеваю ему хранить все в строжайшем секрете. Пусть д'Артаньяна постригут, побреют, вообще приведут в порядок и позаботятся о его внешнем виде. Я не хочу, чтобы этот достойный дворянин предстал перед своим королем в жалком обличье бастильского камерника. И завтра, нет, послезавтра вы доставите д'Артаньяна ко мне. Но не в Лувр! Не в Лувр.
В Сен-Жермен. Вы все поняли, господин Дезэссар?
– Да, ваше величество. Все будет исполнено!
– Я не ошибся в вас. Теперь вы свободны. До… послезавтра.
«Кардиналу незачем знать, – подумал король, отпустив г-на Дезэссара. – К тому же можно совместить полезное с приятным».
И он кликнул Ла Шене, чтобы объявить о том, что будет послезавтра охотиться в Сен-Жермене.
Глава пятьдесят девятая
Как важно владеть искусством компромисса
– Какого дьявола?! – вскричал д'Артаньян. – Мне нравится моя борода. Я слышал, что господин Бассомпьер, этот достойный всяческого уважения человек, пообещал не брить бороды, покуда не выйдет из вашей мерзкой тюрьмы, и я собираюсь последовать его примеру.
Но его все равно постригли.
– Любезный дю Трамбле, я был бы вам очень обязан, если бы вы объяснили мне, что значит вся эта суета вокруг моей персоны? – спросил мушкетер, Комендант, который с ужасом видел, что его худшие опасения относительно перемены ролей начинают понемногу оправдываться, казался подавленным.
– Суета… суета! – ответил он со страдальческой миной на лице. – Вы правы, любезный господин д'Артаньян. Вся наша жизнь – суета. Сегодня мы есть, но кто знает, где мы будем завтра?
– Полагаю, что завтра и вы, и я будем там же, где вчера и сегодня.
– Да, разумеется, вы правы… Но, – тут подавленный дю Трамбле перешел на сдавленный шепот, – но послезавтра вы будете в Сен-Жермене! Но – тс-с! Это секрет!
– В Сен-Жермене?! – вскричал мушкетер, сердце которого радостно забилось, ибо он почувствовал, что дю Трамбле вовсе не склонен шутить. – Что, наконец-то обо мне соизволили вспомнить?!
– Поистине так, господин д'Артаньян. Но, повторяю вам, это государственная тайна, и мне лично сообщил ее господин Дезэссар…
– Но вы тут же сообщили ее мне…
– Черт возьми, разве вы не видите, что я всегда был расположен к вам?
– Но, если тайну знают трое, значит, ее знает целый свет!
– Вы не правы. Значит, ее знают четверо.
– Вы имеете в виду…
– Я имею в виду того, кто приказал господину Дезэссару доставить вас в Сен-Жермен, а мне – распорядиться о том, чтобы вас привели в приличный вид и отпустили с ним в вышеозначенное место.
– Понимаю, – задумчиво протянул мушкетер. – Значит, у вас пока нет королевского приказа о моем освобождении?
– Нет.
– Значит, радоваться несколько преждевременно?
– Вы хотите всего сразу! Положительно, господин д'Артаньян, вам трудно угодить. Господин Дезэссар нахлестывает свою лошадь, скачет в Бастилию, чтобы передать мне волю… того, кто имеет право ее объявлять. Вас тут же принимаются стричь, брить, завивать.
– Да, но что, если после беседы в Сен-Жермене меня снова доставят в ваше милое заведение?
В ответ дю Трамбле выразительно поднял глаза к потолку.
– Вот чертовщина!
Оставшись один, д'Артаньян принялся размышлять. Он довольно быстро пришел к выводу, что следует использовать все возможности для того, чтобы избежать возвращения из Сен-Жермена в тюремной карете. "Еще есть время, – решил мушкетер и принялся царапать письмо Атосу, Портосу и Арамису на клочке бумаги.
Но его все равно постригли.
– Любезный дю Трамбле, я был бы вам очень обязан, если бы вы объяснили мне, что значит вся эта суета вокруг моей персоны? – спросил мушкетер, Комендант, который с ужасом видел, что его худшие опасения относительно перемены ролей начинают понемногу оправдываться, казался подавленным.
– Суета… суета! – ответил он со страдальческой миной на лице. – Вы правы, любезный господин д'Артаньян. Вся наша жизнь – суета. Сегодня мы есть, но кто знает, где мы будем завтра?
– Полагаю, что завтра и вы, и я будем там же, где вчера и сегодня.
– Да, разумеется, вы правы… Но, – тут подавленный дю Трамбле перешел на сдавленный шепот, – но послезавтра вы будете в Сен-Жермене! Но – тс-с! Это секрет!
– В Сен-Жермене?! – вскричал мушкетер, сердце которого радостно забилось, ибо он почувствовал, что дю Трамбле вовсе не склонен шутить. – Что, наконец-то обо мне соизволили вспомнить?!
– Поистине так, господин д'Артаньян. Но, повторяю вам, это государственная тайна, и мне лично сообщил ее господин Дезэссар…
– Но вы тут же сообщили ее мне…
– Черт возьми, разве вы не видите, что я всегда был расположен к вам?
– Но, если тайну знают трое, значит, ее знает целый свет!
– Вы не правы. Значит, ее знают четверо.
– Вы имеете в виду…
– Я имею в виду того, кто приказал господину Дезэссару доставить вас в Сен-Жермен, а мне – распорядиться о том, чтобы вас привели в приличный вид и отпустили с ним в вышеозначенное место.
– Понимаю, – задумчиво протянул мушкетер. – Значит, у вас пока нет королевского приказа о моем освобождении?
– Нет.
– Значит, радоваться несколько преждевременно?
– Вы хотите всего сразу! Положительно, господин д'Артаньян, вам трудно угодить. Господин Дезэссар нахлестывает свою лошадь, скачет в Бастилию, чтобы передать мне волю… того, кто имеет право ее объявлять. Вас тут же принимаются стричь, брить, завивать.
– Да, но что, если после беседы в Сен-Жермене меня снова доставят в ваше милое заведение?
В ответ дю Трамбле выразительно поднял глаза к потолку.
– Вот чертовщина!
Оставшись один, д'Артаньян принялся размышлять. Он довольно быстро пришел к выводу, что следует использовать все возможности для того, чтобы избежать возвращения из Сен-Жермена в тюремной карете. "Еще есть время, – решил мушкетер и принялся царапать письмо Атосу, Портосу и Арамису на клочке бумаги.