Страница:
Даже от не слишком наблюдательного Портоса не укрылось, что это «нашему» чрезвычайно польстило бывшей прокурорше, готовой видеть в этом ученом монахе с такой мудрой улыбкой по меньшей мере епископа.
– Не далее как сегодня он совершил гуманный поступок: отказался от мысли убивать красавца-оленя и даровал ему жизнь. Согласитесь, сударыня, для охотника – это немало.
– Это и впрямь удивительно, дорогой! – воскликнула бывшая прокурорша. – Ты отпустил оленя?
– Ну да! – произнес Портос, приободрившись. – И это несмотря на то, что он поддел на рога беднягу Мушкетона.
– Тогда это и вовсе удивительно. Вы бы только знали, святой отец, как он носится с этим толстым лентяем Мушкетоном.
– Ты несправедлива, дорогая, – осторожно заметил бедный Портос. – Мушкетон для меня не просто лакей, он – мой товарищ по оружию.
– Еще бы! Он напоминает ему о тех временах, когда мой супруг носил мушкетерский плащ, знался с сомнительными друзьями и вообще вел беспутную жизнь, – пояснила г-жа дю Валлон, к счастью, не догадываясь, что один из этих «сомнительных» друзей сидит перед ней.
– Господь велит нам любить ближних своих, – сухо заметил Арамис.
– Конечно, конечно же, святой отец, – спохватилась бывшая прокурорша. – Да только вот странное дело: чем эти ближние дальше, тем легче их любить. А как посмотришь на тех, которые рядом, – просто тошно иногда делается. Взять хотя бы здешних крестьян, ведь все жулики. Пригласила я двоих, с позволения сказать, мастеров, чтобы они мне сделали резной сундук. Ничего особенного. И что бы вы думали, сударь, ах, простите, святой отец, эти плуты только испортили мне отличный сундук, весь его изрезали и с меня же стали требовать плату.
– Но ведь вы дали им следующий заказ?
– Правда. Но откуда вы узнали, святой отец?!
– Для того, кто постом и молитвой возносится к высотам духа, души людские – словно раскрытая книга, сударыня.
Ответ Арамиса явно смутил г-жу дю Валлон. Она решила сменить тему и вновь перевела разговор на своего супруга.
Этот предмет, очевидно, казался ей менее скользким.
– Ты разбавил вино в своем бокале водой, радость моя? – Голос супруги настиг Портоса как раз в тот момент, когда он намеревался украдкой осушить бокал божансийского.
Г-н дю Валлон вздрогнул и покраснел.
– Я просто не успел это сделать, дорогая, – объяснил он. И добавил воды.
– К сожалению, организм некоторых людей устроен так, что невозможно без ущерба отказаться от мясной пищи и вина, – пояснил Арамис, делая другу еле приметный знак. – Таким людям очень трудно соблюдать пост, и они могут тяжело заболеть. Боюсь, что мой друг принадлежит к их числу.
– Ах, святой отец, господин дю Валлон великий грешник, и мое сердце просто кровью обливается! – неожиданно воскликнула г-жа дю Валлон, всплескивая руками.
– Что еще такое?! – подскочил несчастный Портос. Теперь ему пришлось побледнеть.
– Но ведь это так и есть, дорогой, у нас в замке и вовсе не соблюдают постов. И все из-за тебя. Он уверяет, что и дня не проживет, если не получит своего барашка на обед, святой отец. Поэтому и мне волей-неволей часто приходится нарушать запрет постных дней.
– Вашему горю можно помочь, сударыня, – заметил Арамис. – Дело в том, что я как раз направляюсь в Лотарингию, а оттуда поеду в Рим. В числе моих итальянских друзей есть нунций Его Святейшества Папы.
– Вы близко знакомы с Папским нунцием, святой отец?!
– Нас с ним просто водой не разольешь.
– O-о! – больше г-жа дю Валлон ничего не могла произнести.
– A-a! – сказал Портос, окончательно отказываясь что-либо понимать.
– Мне пришло в голову попросить его об одном маленьком одолжении, в котором он, безусловно, не сможет мне отказать, – продолжал Арамис с неподражаемой небрежностью. – Пусть он выхлопочет у Его Святейшества специальное разрешение для господина дю Валлона не соблюдать постных дней. А заодно – и для вас, сударыня.
– Ах, господин д'Эрбле! – в порыве самого неподдельного чувства воскликнула бывшая прокурорша. – Ах, святой отец! Я просто не знаю, как нам вас благодарить! Я всегда была неспокойна оттого, что иногда вынуждена совершать прегрешения, из-за чрезмерного чревоугодия моего супруга!
Портос пожал плечами в знак того, что не видит причин, мешающих его половине воздерживаться от прегрешений в дни постов, предоставив ему губить душу в одиночку. Впрочем, эту дерзость дю Валлон позволил себе не раньше, чем удостоверился в том, что г-жа дю Валлон не видит его.
– Но! – поднял указательный палец Арамис. – Есть одно обстоятельство.
– Какое, святой отец? – встревоженно спросила бывшая прокурорша. Про себя она уже успела с восторгом представить следующую сцену: все эти гордячки виконтессы и баронессы сидят у нее за столом (или она – у них, это в конце концов неважно) и смотрят голодными глазами на хозяйку замка дю Валлон, как она ест седло косули или барашка, которого так прекрасно готовит их повар Франсуа, Ест и небрежно поясняет: «…а на постные дни у нас с мужем есть разрешение из Рима». Неужели этой прекрасной картине не суждено воплотиться наяву?!
– Какое обстоятельство, святой отец?!
Вместо ответа хитрец-Арамис вздохнул:
– Мой друг не раз писал мне о том, как он привязан к вам, сударыня…
Портос снова вытаращил глаза, так как уже в течение года никаких писем Арамису не писал. Он просто-напросто не знал, куда их отправлять. Зато бывшая прокурорша удостоила супруга благосклонного взгляда. Впервые за этот день.
– Я знаю, какой он домосед, сударыня, – продолжал свою партию Арамис. – Вот и не далее как сегодня он делился со мной своим счастьем. Этот упрямец ни за что не согласится сопутствовать мне в моей поездке в Рим. Ему слишком хорошо живется в вашем уютном семейном гнездышке.
Бывшая прокурорша совсем растаяла от этих слов, к тому же произнесенных суровым священнослужителем.
– А разве это так необходимо, святой отец? Я имею в виду, чтобы господин дю Валлон сопровождал вас в Италию.
– Кто знает, сударыня. Было бы лучше, если бы господин дю Валлон мог лично быть представлен нунцию, а может быть, и самому Его Святейшеству. Тогда дело несомненно решилось бы положительно. Ведь увидев мощное сложение моего друга, сударыня, он, конечно, дарует искомое разрешение.
Reverendissime [6] святой отец, я имею в виду нунция Его Святейшества, сумеет повести дело так, что господин дю Валлон сделается в Риме persona grata [7], но для этого их следует представить друг другу.
– Значит, мы можем надеяться на успех, господин д'Эрбле? – робко спросила бывшая прокурорша.
В ответ на этот вопрос Арамис снова испустил тяжелый вздох:
– Мне прискорбно думать, что я несколько поторопился, обнадежив вас, сударыня.
– О, Боже милостивый! Но ведь вы только что говорили…
– Я говорил, что дело будет решено положительно, если господин дю Валлон сочтет возможным отправиться со мной в Рим, но так как, по-видимому, мне не удастся уговорить его, ведь он так привязан к вам, сударыня, так привержен радостям спокойной жизни…
– Так, значит, только за этим дело стало, святой отец?!
– Да, но я полагаю, что этого достаточно…
– Когда вы собираетесь в путь, господин д'Эрбле?
– Думаю, с Божьей помощью отправиться завтра на рассвете, сударыня.
– Так вот, господин дю Валлон будет сопровождать вас, святой отец, если только вы окажете нам такую честь. Правда, дорогой?
Взгляд бывшей г-жи Кокнар, устремленный на Портоса, не оставлял сомнения. Впервые за последние месяцы семейной жизни Портос ощутил, что его желания находятся в полном и трогательном соответствии с желаниями его супруги.
– Правда, радость моя! – ответил он. И ничуть не покривил душой.
Глава восемнадцатая,
Глава девятнадцатая
Глава двадцатая
– Не далее как сегодня он совершил гуманный поступок: отказался от мысли убивать красавца-оленя и даровал ему жизнь. Согласитесь, сударыня, для охотника – это немало.
– Это и впрямь удивительно, дорогой! – воскликнула бывшая прокурорша. – Ты отпустил оленя?
– Ну да! – произнес Портос, приободрившись. – И это несмотря на то, что он поддел на рога беднягу Мушкетона.
– Тогда это и вовсе удивительно. Вы бы только знали, святой отец, как он носится с этим толстым лентяем Мушкетоном.
– Ты несправедлива, дорогая, – осторожно заметил бедный Портос. – Мушкетон для меня не просто лакей, он – мой товарищ по оружию.
– Еще бы! Он напоминает ему о тех временах, когда мой супруг носил мушкетерский плащ, знался с сомнительными друзьями и вообще вел беспутную жизнь, – пояснила г-жа дю Валлон, к счастью, не догадываясь, что один из этих «сомнительных» друзей сидит перед ней.
– Господь велит нам любить ближних своих, – сухо заметил Арамис.
– Конечно, конечно же, святой отец, – спохватилась бывшая прокурорша. – Да только вот странное дело: чем эти ближние дальше, тем легче их любить. А как посмотришь на тех, которые рядом, – просто тошно иногда делается. Взять хотя бы здешних крестьян, ведь все жулики. Пригласила я двоих, с позволения сказать, мастеров, чтобы они мне сделали резной сундук. Ничего особенного. И что бы вы думали, сударь, ах, простите, святой отец, эти плуты только испортили мне отличный сундук, весь его изрезали и с меня же стали требовать плату.
– Но ведь вы дали им следующий заказ?
– Правда. Но откуда вы узнали, святой отец?!
– Для того, кто постом и молитвой возносится к высотам духа, души людские – словно раскрытая книга, сударыня.
Ответ Арамиса явно смутил г-жу дю Валлон. Она решила сменить тему и вновь перевела разговор на своего супруга.
Этот предмет, очевидно, казался ей менее скользким.
– Ты разбавил вино в своем бокале водой, радость моя? – Голос супруги настиг Портоса как раз в тот момент, когда он намеревался украдкой осушить бокал божансийского.
Г-н дю Валлон вздрогнул и покраснел.
– Я просто не успел это сделать, дорогая, – объяснил он. И добавил воды.
– К сожалению, организм некоторых людей устроен так, что невозможно без ущерба отказаться от мясной пищи и вина, – пояснил Арамис, делая другу еле приметный знак. – Таким людям очень трудно соблюдать пост, и они могут тяжело заболеть. Боюсь, что мой друг принадлежит к их числу.
– Ах, святой отец, господин дю Валлон великий грешник, и мое сердце просто кровью обливается! – неожиданно воскликнула г-жа дю Валлон, всплескивая руками.
– Что еще такое?! – подскочил несчастный Портос. Теперь ему пришлось побледнеть.
– Но ведь это так и есть, дорогой, у нас в замке и вовсе не соблюдают постов. И все из-за тебя. Он уверяет, что и дня не проживет, если не получит своего барашка на обед, святой отец. Поэтому и мне волей-неволей часто приходится нарушать запрет постных дней.
– Вашему горю можно помочь, сударыня, – заметил Арамис. – Дело в том, что я как раз направляюсь в Лотарингию, а оттуда поеду в Рим. В числе моих итальянских друзей есть нунций Его Святейшества Папы.
– Вы близко знакомы с Папским нунцием, святой отец?!
– Нас с ним просто водой не разольешь.
– O-о! – больше г-жа дю Валлон ничего не могла произнести.
– A-a! – сказал Портос, окончательно отказываясь что-либо понимать.
– Мне пришло в голову попросить его об одном маленьком одолжении, в котором он, безусловно, не сможет мне отказать, – продолжал Арамис с неподражаемой небрежностью. – Пусть он выхлопочет у Его Святейшества специальное разрешение для господина дю Валлона не соблюдать постных дней. А заодно – и для вас, сударыня.
– Ах, господин д'Эрбле! – в порыве самого неподдельного чувства воскликнула бывшая прокурорша. – Ах, святой отец! Я просто не знаю, как нам вас благодарить! Я всегда была неспокойна оттого, что иногда вынуждена совершать прегрешения, из-за чрезмерного чревоугодия моего супруга!
Портос пожал плечами в знак того, что не видит причин, мешающих его половине воздерживаться от прегрешений в дни постов, предоставив ему губить душу в одиночку. Впрочем, эту дерзость дю Валлон позволил себе не раньше, чем удостоверился в том, что г-жа дю Валлон не видит его.
– Но! – поднял указательный палец Арамис. – Есть одно обстоятельство.
– Какое, святой отец? – встревоженно спросила бывшая прокурорша. Про себя она уже успела с восторгом представить следующую сцену: все эти гордячки виконтессы и баронессы сидят у нее за столом (или она – у них, это в конце концов неважно) и смотрят голодными глазами на хозяйку замка дю Валлон, как она ест седло косули или барашка, которого так прекрасно готовит их повар Франсуа, Ест и небрежно поясняет: «…а на постные дни у нас с мужем есть разрешение из Рима». Неужели этой прекрасной картине не суждено воплотиться наяву?!
– Какое обстоятельство, святой отец?!
Вместо ответа хитрец-Арамис вздохнул:
– Мой друг не раз писал мне о том, как он привязан к вам, сударыня…
Портос снова вытаращил глаза, так как уже в течение года никаких писем Арамису не писал. Он просто-напросто не знал, куда их отправлять. Зато бывшая прокурорша удостоила супруга благосклонного взгляда. Впервые за этот день.
– Я знаю, какой он домосед, сударыня, – продолжал свою партию Арамис. – Вот и не далее как сегодня он делился со мной своим счастьем. Этот упрямец ни за что не согласится сопутствовать мне в моей поездке в Рим. Ему слишком хорошо живется в вашем уютном семейном гнездышке.
Бывшая прокурорша совсем растаяла от этих слов, к тому же произнесенных суровым священнослужителем.
– А разве это так необходимо, святой отец? Я имею в виду, чтобы господин дю Валлон сопровождал вас в Италию.
– Кто знает, сударыня. Было бы лучше, если бы господин дю Валлон мог лично быть представлен нунцию, а может быть, и самому Его Святейшеству. Тогда дело несомненно решилось бы положительно. Ведь увидев мощное сложение моего друга, сударыня, он, конечно, дарует искомое разрешение.
Reverendissime [6] святой отец, я имею в виду нунция Его Святейшества, сумеет повести дело так, что господин дю Валлон сделается в Риме persona grata [7], но для этого их следует представить друг другу.
– Значит, мы можем надеяться на успех, господин д'Эрбле? – робко спросила бывшая прокурорша.
В ответ на этот вопрос Арамис снова испустил тяжелый вздох:
– Мне прискорбно думать, что я несколько поторопился, обнадежив вас, сударыня.
– О, Боже милостивый! Но ведь вы только что говорили…
– Я говорил, что дело будет решено положительно, если господин дю Валлон сочтет возможным отправиться со мной в Рим, но так как, по-видимому, мне не удастся уговорить его, ведь он так привязан к вам, сударыня, так привержен радостям спокойной жизни…
– Так, значит, только за этим дело стало, святой отец?!
– Да, но я полагаю, что этого достаточно…
– Когда вы собираетесь в путь, господин д'Эрбле?
– Думаю, с Божьей помощью отправиться завтра на рассвете, сударыня.
– Так вот, господин дю Валлон будет сопровождать вас, святой отец, если только вы окажете нам такую честь. Правда, дорогой?
Взгляд бывшей г-жи Кокнар, устремленный на Портоса, не оставлял сомнения. Впервые за последние месяцы семейной жизни Портос ощутил, что его желания находятся в полном и трогательном соответствии с желаниями его супруги.
– Правда, радость моя! – ответил он. И ничуть не покривил душой.
Глава восемнадцатая,
из которой видно, что дружба не умирает
– Итак, я – на свободе! – проговорил Портос, с хрустом потягиваясь. – Куда мы направимся теперь?
– Во всяком случае – не в Вечный город, – с лукавой улыбкой отвечал Арамис. – Но прежде от всего сердца прошу меня простить, дорогой Портос!
– За что вы просите у меня прощения?
– Как за что! Да за то, что мне пришлось ввести в заблуждение госпожу дю Валлон относительно истинной цели нашей поездки.
– Но ведь вы это сделали ради д'Артаньяна. А что может быть важнее нашей дружбы! – энергично воскликнул Портос и рубанул рукой воздух, напугав своего скакуна, который захрапел и попытался подняться на дыбы, но тотчас убедился в бесплодности этой попытки, укрощенный железной рукой Портоса.
Легкое облачко затуманило изящные черты Арамиса, когда он услышал слова своего бесхитростного друга. Усилием воли он прогнал тень с лица.
– Вы хорошо сказали, Портос. Да, это – ради нашей дружбы.
– Вот видите! Следовательно, вам не за что извиняться.
Беседа эта происходила на дороге из замка дю Валлон утром следующего дня. Солнце выглянуло из-за верхушек деревьев, день обещал быть погожим.
– Вы, помнится, спросили, куда мы направляемся?
– Наверное, в Париж? – предположил Портос.
– Вы говорите – «в Париж», любезный друг?
– Черт побери, Бастилия-то ведь там!
– Правильно. Но сначала мы навестим Атоса.
– Отлично, без Атоса наш маленький отряд будет неполным, но черт меня побери, если я знаю, где его искать!
Арамис опять слегка улыбнулся.
– Наш Атос принадлежит к славному и древнему роду.
Он не может исчезнуть незаметно. Я поддерживаю переписку с некоторыми дворянами, которые слышали о графе де Ла Фер…
– Да, кажется, именно так его зовут… И где же мы будем искать Атоса?
– В Блуа. Вернее, неподалеку от него, в его родовом поместье.
– Тогда не будем терять время! – весело воскликнул Портос. При этом он нахлобучил шляпу ударом кулака особым, свойственным только ему жестом. – Вперед!
И они пришпорили своих коней.
Друзья скакали по дорогам Франции, и ветер раздувал их плащи и играл перьями на шляпах. Они словно помолодели, сбросив годы разлуки, которые провели порознь.
Их помыслы были чисты и благородны. Боевое братство, соединившее их когда-то, не пустой звук для их, пусть и чуточку остывших за минувшие годы, сердец. Но, нет же! Они снова бьются в унисон, и снова храбрецы скачут бок о бок, как в былые годы.
Их только двое! Но все меньше и меньше лье отделяет их от третьего друга, расстояние сокращается с каждым часом.
Они отыщут его, и он обязательно улыбнется своей печальной и мудрой улыбкой, увидев их, запыленных с дороги, и обнимет по очереди. И они скажут ему: «Атос, вы видите, с нами нет д'Артаньяна. Мы хотим, чтобы он снова был с нами. Быть может, это будет стоить жизни кому-либо из нас, быть может, всем!»
И снова Атос улыбнется, но теперь уже почти беззаботно.
И скажет: «Значит, игра стоит свеч!» И легко вспрыгнет в седло.
– Во всяком случае – не в Вечный город, – с лукавой улыбкой отвечал Арамис. – Но прежде от всего сердца прошу меня простить, дорогой Портос!
– За что вы просите у меня прощения?
– Как за что! Да за то, что мне пришлось ввести в заблуждение госпожу дю Валлон относительно истинной цели нашей поездки.
– Но ведь вы это сделали ради д'Артаньяна. А что может быть важнее нашей дружбы! – энергично воскликнул Портос и рубанул рукой воздух, напугав своего скакуна, который захрапел и попытался подняться на дыбы, но тотчас убедился в бесплодности этой попытки, укрощенный железной рукой Портоса.
Легкое облачко затуманило изящные черты Арамиса, когда он услышал слова своего бесхитростного друга. Усилием воли он прогнал тень с лица.
– Вы хорошо сказали, Портос. Да, это – ради нашей дружбы.
– Вот видите! Следовательно, вам не за что извиняться.
Беседа эта происходила на дороге из замка дю Валлон утром следующего дня. Солнце выглянуло из-за верхушек деревьев, день обещал быть погожим.
– Вы, помнится, спросили, куда мы направляемся?
– Наверное, в Париж? – предположил Портос.
– Вы говорите – «в Париж», любезный друг?
– Черт побери, Бастилия-то ведь там!
– Правильно. Но сначала мы навестим Атоса.
– Отлично, без Атоса наш маленький отряд будет неполным, но черт меня побери, если я знаю, где его искать!
Арамис опять слегка улыбнулся.
– Наш Атос принадлежит к славному и древнему роду.
Он не может исчезнуть незаметно. Я поддерживаю переписку с некоторыми дворянами, которые слышали о графе де Ла Фер…
– Да, кажется, именно так его зовут… И где же мы будем искать Атоса?
– В Блуа. Вернее, неподалеку от него, в его родовом поместье.
– Тогда не будем терять время! – весело воскликнул Портос. При этом он нахлобучил шляпу ударом кулака особым, свойственным только ему жестом. – Вперед!
И они пришпорили своих коней.
Друзья скакали по дорогам Франции, и ветер раздувал их плащи и играл перьями на шляпах. Они словно помолодели, сбросив годы разлуки, которые провели порознь.
Их помыслы были чисты и благородны. Боевое братство, соединившее их когда-то, не пустой звук для их, пусть и чуточку остывших за минувшие годы, сердец. Но, нет же! Они снова бьются в унисон, и снова храбрецы скачут бок о бок, как в былые годы.
Их только двое! Но все меньше и меньше лье отделяет их от третьего друга, расстояние сокращается с каждым часом.
Они отыщут его, и он обязательно улыбнется своей печальной и мудрой улыбкой, увидев их, запыленных с дороги, и обнимет по очереди. И они скажут ему: «Атос, вы видите, с нами нет д'Артаньяна. Мы хотим, чтобы он снова был с нами. Быть может, это будет стоить жизни кому-либо из нас, быть может, всем!»
И снова Атос улыбнется, но теперь уже почти беззаботно.
И скажет: «Значит, игра стоит свеч!» И легко вспрыгнет в седло.
Глава девятнадцатая
Камилла де Бриссар
Пора вспомнить о девушке, к которой мы должны испытывать чувство благодарности. Не будь ее смелого и безрассудного поступка, все мы понесли бы невосполнимую утрату, лишились бы д'Артаньяна. Нет-нет! Об этом даже подумать страшно! Подобные мысли портят цвет лица. Как и всякие грустные мысли вообще. А цвет лица – это вопрос, которому молодые особы уделяют самое пристальное внимание, особенно если им уже больше шестнадцати и пока меньше шестидесяти лет.
И как некоторым удается так хорошо выглядеть, словно они только и делают, что сидят перед зеркалом и ухаживают за своим лицом, в котором в общем-то нет ничего особенного?!
Так или примерно так думала Камилла де Бриссар, стоя у окна и наблюдая за молодой дамой, выходившей из кареты, что остановилась у крыльца особняка напротив. Дама несомненно принадлежала к высшему парижскому обществу, а карета, которая доставила ее к дому де Конде, была украшена гербами, незнакомыми Камилле.
«Впрочем, – сказала себе Камилла, – чем ей еще заниматься?»
Камилла еще не знала, что молодая дама, направлявшаяся К парадному входу особняка, была хозяйкой дома – принцессой Конде, Шарлоттой Монморанси, и ей приходилось заниматься и другими делами, помимо ухода за своим личиком, пленившим когда-то доброго короля Генриха IV и его любимца Бассомпьера.
Через несколько дней девушка снова увидела карету с гербом у крыльца напротив. Она решила не отходить от окна, пока не дождется появления владелицы кареты. Ждать пришлось недолго. Появилась уже знакомая Камилле дама, села в карету, милостиво улыбнувшись лакею, предупредительно распахнувшему перед нею дверцу, и укатила, оставив в душе наблюдавшей за ней девушки ощущение чего-то изящного, легкого и недосягаемого.
Камилла была девушкой рассудительной.
«Час ранний, – подумала она. – Эта дама, очевидно, ничуть не опасается быть скомпрометированной, выходя из чужого дома в такое время. Значит, это ее дом. Выходит, мы соседи. Крестный говорил, что подыскал квартиру напротив особняка Конде, а следовательно, эта дама из дома Конде».
Шли дни. Грустные мысли все чаще посещали хорошенькую головку девушки, которая снова и снова посылала лакея в Лувр, с письмом, адресованным лейтенанту королевских мушкетеров роты господина де Тревиля. И снова оказывалось, что д'Артаньяна там нет.
Наконец посланный ею лакей вернулся и сообщил, что мушкетеры возвратились из похода, но господина д'Артаньяна снова нет ни в Лувре, ни в Париже, так как он находится в длительном отпуске.
– Ну, хватит! – воскликнула расстроенная Камилла и, закусив губу, ушла к себе в спальню. Там она дала волю своим чувствам и, разрыдавшись, бросилась на кровать.
Все на свете рано или поздно заканчивается, даже меланхолия. В одно прекрасное утро мадемуазель де Бриссар, по своему обыкновению, вышла из дома на прогулку и увидела выходящую навстречу ей принцессу Конде. Они встретились глазами и обе непроизвольно улыбнулись, почувствовав взаимное расположение, которое иногда возникает внезапно между незнакомыми, но близкими по духу людьми. Однако не было произнесено ни одного слова, принцесса села в уже знакомый Камилле экипаж с гербом Конде на дверцах и уехала.
А Камилла де Бриссар отправилась на прогулку, стараясь не ронять достоинства при встречах с дамами, которые были одеты более дорого и более модно, и поздравляя себя с тем, что такие встречи в этот утренний час случаются не слишком часто.
Через несколько дней Камилле представился случай увидеть принцессу в сопровождении супруга, и ей показалось, что ее обаятельная соседка заслуживает большего. Анри Бурбон, называемый принцем Конде, и впрямь был человеком не слишком достойным своей красавицы жены. Современники упрекали его в двух недостатках: в излишней скупости и в трусости.
На эти два обвинения принц имел обыкновение отвечать, что маркиз Ростан еще скупее, а герцог Вандом еще трусливее его.
Кроме того, принц был обвинен в пороке, довольно общем для эпохи – после десяти лет супружества с прекрасной Шарлоттой Монморанси он не имел детей. К описываемому времени это обвинение с принца было снято, так как кардинал, неизменно пекшийся о благе Франции, посадив его в Венсен, угадал и на этот раз. Принцесса разделила с супругом его ссылку, и во время этого заточения появился на свет будущий великий Конде.
Принцесса снова улыбнулась Камилле как старой знакомой, а принц, проследив за взглядом своей супруги, остановил на девушке свой, найдя предмет достойным внимания.
Возвратившись домой, Камилла подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела красивая молодая женщина лет двадцати, разрумянившаяся после прогулки. Она встряхнула головой, отчего ее пышные волосы растрепались, придя в живописный беспорядок. «Вам угодно было взять отпуск, шевалье? Что ж, тем хуже для вас!» – подумала Камилла де Бриссар.
И как некоторым удается так хорошо выглядеть, словно они только и делают, что сидят перед зеркалом и ухаживают за своим лицом, в котором в общем-то нет ничего особенного?!
Так или примерно так думала Камилла де Бриссар, стоя у окна и наблюдая за молодой дамой, выходившей из кареты, что остановилась у крыльца особняка напротив. Дама несомненно принадлежала к высшему парижскому обществу, а карета, которая доставила ее к дому де Конде, была украшена гербами, незнакомыми Камилле.
«Впрочем, – сказала себе Камилла, – чем ей еще заниматься?»
Камилла еще не знала, что молодая дама, направлявшаяся К парадному входу особняка, была хозяйкой дома – принцессой Конде, Шарлоттой Монморанси, и ей приходилось заниматься и другими делами, помимо ухода за своим личиком, пленившим когда-то доброго короля Генриха IV и его любимца Бассомпьера.
Через несколько дней девушка снова увидела карету с гербом у крыльца напротив. Она решила не отходить от окна, пока не дождется появления владелицы кареты. Ждать пришлось недолго. Появилась уже знакомая Камилле дама, села в карету, милостиво улыбнувшись лакею, предупредительно распахнувшему перед нею дверцу, и укатила, оставив в душе наблюдавшей за ней девушки ощущение чего-то изящного, легкого и недосягаемого.
Камилла была девушкой рассудительной.
«Час ранний, – подумала она. – Эта дама, очевидно, ничуть не опасается быть скомпрометированной, выходя из чужого дома в такое время. Значит, это ее дом. Выходит, мы соседи. Крестный говорил, что подыскал квартиру напротив особняка Конде, а следовательно, эта дама из дома Конде».
Шли дни. Грустные мысли все чаще посещали хорошенькую головку девушки, которая снова и снова посылала лакея в Лувр, с письмом, адресованным лейтенанту королевских мушкетеров роты господина де Тревиля. И снова оказывалось, что д'Артаньяна там нет.
Наконец посланный ею лакей вернулся и сообщил, что мушкетеры возвратились из похода, но господина д'Артаньяна снова нет ни в Лувре, ни в Париже, так как он находится в длительном отпуске.
– Ну, хватит! – воскликнула расстроенная Камилла и, закусив губу, ушла к себе в спальню. Там она дала волю своим чувствам и, разрыдавшись, бросилась на кровать.
Все на свете рано или поздно заканчивается, даже меланхолия. В одно прекрасное утро мадемуазель де Бриссар, по своему обыкновению, вышла из дома на прогулку и увидела выходящую навстречу ей принцессу Конде. Они встретились глазами и обе непроизвольно улыбнулись, почувствовав взаимное расположение, которое иногда возникает внезапно между незнакомыми, но близкими по духу людьми. Однако не было произнесено ни одного слова, принцесса села в уже знакомый Камилле экипаж с гербом Конде на дверцах и уехала.
А Камилла де Бриссар отправилась на прогулку, стараясь не ронять достоинства при встречах с дамами, которые были одеты более дорого и более модно, и поздравляя себя с тем, что такие встречи в этот утренний час случаются не слишком часто.
Через несколько дней Камилле представился случай увидеть принцессу в сопровождении супруга, и ей показалось, что ее обаятельная соседка заслуживает большего. Анри Бурбон, называемый принцем Конде, и впрямь был человеком не слишком достойным своей красавицы жены. Современники упрекали его в двух недостатках: в излишней скупости и в трусости.
На эти два обвинения принц имел обыкновение отвечать, что маркиз Ростан еще скупее, а герцог Вандом еще трусливее его.
Кроме того, принц был обвинен в пороке, довольно общем для эпохи – после десяти лет супружества с прекрасной Шарлоттой Монморанси он не имел детей. К описываемому времени это обвинение с принца было снято, так как кардинал, неизменно пекшийся о благе Франции, посадив его в Венсен, угадал и на этот раз. Принцесса разделила с супругом его ссылку, и во время этого заточения появился на свет будущий великий Конде.
Принцесса снова улыбнулась Камилле как старой знакомой, а принц, проследив за взглядом своей супруги, остановил на девушке свой, найдя предмет достойным внимания.
Возвратившись домой, Камилла подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела красивая молодая женщина лет двадцати, разрумянившаяся после прогулки. Она встряхнула головой, отчего ее пышные волосы растрепались, придя в живописный беспорядок. «Вам угодно было взять отпуск, шевалье? Что ж, тем хуже для вас!» – подумала Камилла де Бриссар.
Глава двадцатая
Салон маркизы де Рамбулье
Покуда д'Артаньян скакал в зараженный чумой Клермон-Ферран и возвращался в печали обратно в Париж, покуда он провожал последнего из трех своих друзей и переживал это расставание, покуда он, призываемый служебным долгом, сопровождал короля в Лион, где его величество имел неосторожность заболеть, а заболев, имел неосторожность пообещать королевам удалить кардинала, покуда, наконец, д'Артаньян, исполнивший поручение Анны Австрийской, стоившее ему свободы, томился в Бастилии, – та, о которой он помнил все это время, кажется, начинала его забывать; случилось то, что и должно было случиться: при очередной встрече принцесса Конде не ограничилась улыбкой, а заговорила с симпатичной девушкой, очевидно, живущей в доме напротив. А так как принцесса видела, что Камилла моложе ее лет на пятнадцать и несомненно ниже ее по положению в обществе, она приняла покровительственный тон.
– Мы, кажется, соседи? Соседям подобает быть добрыми друзьями! Как вас зовут, милочка?
Камилла сделала реверанс и сообщила свое имя.
– А я – принцесса Конде. Вы можете звать меня Шарлоттой. Вы, верно, недавно в Париже?
– Недавно, ваше сиятельство, – подтвердила Камилла, зардевшись от смущения.
– Шарлотта! – рассмеялась принцесса. – Никаких «сиятельств». Вы живете с родителями?
– Нет, мадам. Мои родители умерли, а квартиру в доме, что напротив вашего особняка, снимает мой крестный. Они очень дружили с моим отцом. Но сейчас его нет в Париже, он уехал в провинцию по делам.
– Так вы тут совсем одна, бедняжка! И наверное, чувствуете себя совсем заброшенной. Есть ли у вас в Париже друзья или родственники? Герцог де Бриссак – не родственник ли он вам?
– По всей видимости – нет, мадам. Хоть фамилии и схожи. У меня никого нет в Париже.
– Положительно это никуда не годится! – воскликнула герцогиня. – Нужно, чтобы кто-нибудь вам покровительствовал и руководил вами. Такая милая девушка, как вы, должна появляться в свете, а впоследствии быть представленной ко двору! – Принцесса задумалась на мгновение. – Знаете, что я вам скажу, Камилла. Я вас представлю маркизе де Рамбулье, она представит вас госпоже д'Эгийон, а следовательно, вы познакомитесь со всем Парижем.
И принцесса, очень довольная такой удачной мыслью, удалилась, пообещав прислать к Камилле свою камеристку – снять мерки, чтобы заказать ей новые платья.
Если бы мы рискнули утверждать, что Камилле пришлось не по душе столь неожиданное и милое покровительство, предложенное обаятельной герцогиней Конде, любой мог бы уличить нас в искажении действительности. Потому мы и не скажем ничего подобного. Напротив, Камилла де Бриссар была на седьмом небе от радости. Кажется, ее затворничество подходило к концу. И этот конец знаменовал начало нового периода в ее жизни.
Именно у маркизы де Рамбулье собиралось самое изысканное общество Парижа, и Камилла испытывала сильное волнение, входя следом за принцессой в знаменитую Голубую залу салона де Рамбулье.
Взору Камиллы открылся обширный светлый зал, заполненный кавалерами и дамами, многие были изысканно и со вкусом одеты, а некоторые всего лишь богато, но никто – мрачно и уныло. Окна от потолка до пола делали комнату открытой, давали возможность насладиться воздухом в теплое время года. Из них открывался вид на прекрасный сад, так как хозяйка салона добилась разрешения сделать под окнами своего особняка площадь, посеять на ней траву и посадить смоковницы. Камилла отметила, что эта парадная комната действительно голубая, из-за потоков света, льющегося из окон, а также потому, что маркиза, не захотевшая решить ее в обыкновенном красном или темном цветах, обставила салон голубой бархатной мебелью с золотым и серебряным рисунком.
– Посмотрите, Камилла, – услышала она тихий голос принцессы Конде. – Видите вон того кавалера в бархате? Он разговаривает с высокой худощавой дамой, держащей в руке пышный веер.
– Да, конечно, у обоих необычно смуглый цвет лица.
– Это господин Скюдери. Все считают его восходящей звездой на литературном небосклоне Франции. А сам он считает себя звездой уже взошедшей. Ведь это он написал и поставил трагикомедию «Лидамон и Лидиас». Она основана на романе «Астрея»…
– О, я читала «Астрею»!
– Вот как, это свидетельствует о вашем уме. А читали ли вы «Клелию»? Она тоже подписана Жоржем Скюдери…
– Мне просто не верится, что я стою совсем недалеко от такого писателя!
– Заметьте, милочка, я не сказала, что «Клелия» написана господином Скюдери. Я сказала, что она подписана его именем, – рассмеялась принцесса Конде.
– Но разве это не одно и то же?
– Конечно же, нет. Жорж Скюдери не писал «Клелии», хотя фамилия Скюдери по праву красуется на первой странице романа.
– Но как это возможно, принцесса?!
– Все объясняется очень просто, Камилла. «Клелия» написана сестрой господина Скюдери – Магдален. Это та самая дама с веером. Сестра беседует с братом – такая семейная идиллия, не правда ли? Она не решилась опубликовать роман под своим именем. Вы ведь знаете, как велико предубеждение мужчин против нас, женщин. А у мужчин-издателей и того больше. Никто не допускает, что современная женщина может быть наделена литературным даром в неменьшей, а быть может, и большей степени, чем мужчина. Но, кажется, наша Артениса заметила нас и направляется сюда. Сейчас я вас представлю.
Зардевшаяся от волнения Камилла увидела перед собой прекрасную женщину с умным и чуть насмешливым взглядом выразительных итальянских глаз. Мать маркизы, Джулия Савелли, происходила из знатной римской фамилии, к которой принадлежали Папы Гонорий III к Гонорий IV. Плохо отдавая себе отчет в том, что она говорит, девушка ответила на слова приветствия хозяйки салона. Она слышала, как принцесса Конде представляла ее, адресуясь к маркизе де Рамбулье, называя последнюю по имени.
– Мадемуазель де Бриссар, вы ведь приехали в Париж из Оверни, не так ли? – проговорила маркиза после обмена обычными любезностями. – Но не волнуйтесь! – быстро прибавила проницательная хозяйка салона, уловив в глазах Камиллы искорку испуга. – Вам совершенно нечего опасаться здесь. Господин кардинал имеет неважную репутацию в этом доме. Его соглядатаи не вхожи в салон Рамбулье.
– Совершенно верно! – со смехом подтвердила принцесса Конде. – Его высокопреосвященство дорого бы заплатил за то, чтобы узнать о чем говорят у маркизы. Но, увы… наша Артемиса не выносит кардиналистов: она безошибочно узнает их, благодаря дару внутреннего ясновидения, и не пускает на порог.
– Тогда я позволю себе вздохнуть с облегчением. Я в самом деле приехала в Париж из Оверни, – отвечала Камилла, почувствовав, что хозяин Франции Ришелье, никоим образом не является хозяином самого аристократического салона столицы Франции.
– В таком случае позвольте представить вам мадемуазель Луизу де Лафайет, если только вы с ней еще не знакомы. Она происходит из знатнейшего овернского рода, а в Париже совсем недавно, как и вы. Мадемуазель де Лафайет недавно зачислена в штат фрейлин ее величества.
Маркиза, видимо, хотела поговорить с принцессой Конде о чем-то немаловажном. Поэтому, мило кивнув Камилле, она увлекла за собой принцессу, оставив девушку в обществе м-ль де Лафайет.
– Я случайно услышала обрывок вашего разговора с маркизой, – улыбнувшись Камилле, произнесла новоиспеченная фрейлина ее величества. Улыбка была совершенно очаровательная. К тому же в ней не было ни малейшего намека на неискренность. Камилла решила, что м-ль де Лафайет ей нравится.
– Право, не могу сказать, что маркиза де Рамбулье удостоила меня разговора. Она была так добра, что произнесла несколько любезных слов приветствия. Я же впервые в таком обществе и, боюсь, напомнила маркизе огородное чучело, так как стояла проглотив язык.
Смех Луизы де Лафайет напоминал звук колокольчика.
– Если вы думаете, что здешние дамы и, в особенности, кавалеры более учтивы или умны, чем в провинции, то вы ошибаетесь, уверяю вас, мадемуазель де Бриссар. О некоторых это еще можно сказать, но остальные… – И м-ль де Лафайет уморительно поджала губки. – Когда я впервые оказалась в Париже, я думала примерно как и вы. Но при ближайшем рассмотрении все эти важные и модные господа предстают перед вами в истинном свете. И вы видите, что они обыкновенные люди и никакие человеческие слабости и недостатки им не чужды.
– Ах, мадемуазель де Лафайет! – вскричала Камилла. – Вам можно так говорить, ведь вы – фрейлина королевы!
– Так что же?! – не менее экспрессивно отвечала хорошенькая фрейлина. – Я, конечно же, очень рада этому обстоятельству, но место вовсе не лишило меня рассудка. Хотите, я скажу вам, что я думаю о дворе?
– Вы еще спрашиваете?! Конечно, да!
– Ну, так слушайте же. Стоило мне попасть во дворец, у меня сразу в глазах зарябило. Все эти камердинеры и гардеробщики в ярких ливреях, пажи и лакеи в ливреях, которые еще ярче и пестрее, конюхи, кучера, музыканты, шуты…
Только повара, цирюльники да прачки одеты по-человечески – в серовато-белое. У каждой лестницы – мушкетеры – храбрецы усачи в белых штанах и коротких плащах небесного цвета. Серебряные кресты, галуны… Сколько всего, поражающего воображение бедняжки-провинциалки!
– Мы, кажется, соседи? Соседям подобает быть добрыми друзьями! Как вас зовут, милочка?
Камилла сделала реверанс и сообщила свое имя.
– А я – принцесса Конде. Вы можете звать меня Шарлоттой. Вы, верно, недавно в Париже?
– Недавно, ваше сиятельство, – подтвердила Камилла, зардевшись от смущения.
– Шарлотта! – рассмеялась принцесса. – Никаких «сиятельств». Вы живете с родителями?
– Нет, мадам. Мои родители умерли, а квартиру в доме, что напротив вашего особняка, снимает мой крестный. Они очень дружили с моим отцом. Но сейчас его нет в Париже, он уехал в провинцию по делам.
– Так вы тут совсем одна, бедняжка! И наверное, чувствуете себя совсем заброшенной. Есть ли у вас в Париже друзья или родственники? Герцог де Бриссак – не родственник ли он вам?
– По всей видимости – нет, мадам. Хоть фамилии и схожи. У меня никого нет в Париже.
– Положительно это никуда не годится! – воскликнула герцогиня. – Нужно, чтобы кто-нибудь вам покровительствовал и руководил вами. Такая милая девушка, как вы, должна появляться в свете, а впоследствии быть представленной ко двору! – Принцесса задумалась на мгновение. – Знаете, что я вам скажу, Камилла. Я вас представлю маркизе де Рамбулье, она представит вас госпоже д'Эгийон, а следовательно, вы познакомитесь со всем Парижем.
И принцесса, очень довольная такой удачной мыслью, удалилась, пообещав прислать к Камилле свою камеристку – снять мерки, чтобы заказать ей новые платья.
Если бы мы рискнули утверждать, что Камилле пришлось не по душе столь неожиданное и милое покровительство, предложенное обаятельной герцогиней Конде, любой мог бы уличить нас в искажении действительности. Потому мы и не скажем ничего подобного. Напротив, Камилла де Бриссар была на седьмом небе от радости. Кажется, ее затворничество подходило к концу. И этот конец знаменовал начало нового периода в ее жизни.
* * *
Принцесса сдержала свое обещание. Не прошло и недели, как Камилла с ее помощью обновила свой гардероб и была представлена маркизе де Рамбулье в ее знаменитом особняке на улице Святого Фомы, иначе Сен-Тома дю Лувр.Именно у маркизы де Рамбулье собиралось самое изысканное общество Парижа, и Камилла испытывала сильное волнение, входя следом за принцессой в знаменитую Голубую залу салона де Рамбулье.
Взору Камиллы открылся обширный светлый зал, заполненный кавалерами и дамами, многие были изысканно и со вкусом одеты, а некоторые всего лишь богато, но никто – мрачно и уныло. Окна от потолка до пола делали комнату открытой, давали возможность насладиться воздухом в теплое время года. Из них открывался вид на прекрасный сад, так как хозяйка салона добилась разрешения сделать под окнами своего особняка площадь, посеять на ней траву и посадить смоковницы. Камилла отметила, что эта парадная комната действительно голубая, из-за потоков света, льющегося из окон, а также потому, что маркиза, не захотевшая решить ее в обыкновенном красном или темном цветах, обставила салон голубой бархатной мебелью с золотым и серебряным рисунком.
– Посмотрите, Камилла, – услышала она тихий голос принцессы Конде. – Видите вон того кавалера в бархате? Он разговаривает с высокой худощавой дамой, держащей в руке пышный веер.
– Да, конечно, у обоих необычно смуглый цвет лица.
– Это господин Скюдери. Все считают его восходящей звездой на литературном небосклоне Франции. А сам он считает себя звездой уже взошедшей. Ведь это он написал и поставил трагикомедию «Лидамон и Лидиас». Она основана на романе «Астрея»…
– О, я читала «Астрею»!
– Вот как, это свидетельствует о вашем уме. А читали ли вы «Клелию»? Она тоже подписана Жоржем Скюдери…
– Мне просто не верится, что я стою совсем недалеко от такого писателя!
– Заметьте, милочка, я не сказала, что «Клелия» написана господином Скюдери. Я сказала, что она подписана его именем, – рассмеялась принцесса Конде.
– Но разве это не одно и то же?
– Конечно же, нет. Жорж Скюдери не писал «Клелии», хотя фамилия Скюдери по праву красуется на первой странице романа.
– Но как это возможно, принцесса?!
– Все объясняется очень просто, Камилла. «Клелия» написана сестрой господина Скюдери – Магдален. Это та самая дама с веером. Сестра беседует с братом – такая семейная идиллия, не правда ли? Она не решилась опубликовать роман под своим именем. Вы ведь знаете, как велико предубеждение мужчин против нас, женщин. А у мужчин-издателей и того больше. Никто не допускает, что современная женщина может быть наделена литературным даром в неменьшей, а быть может, и большей степени, чем мужчина. Но, кажется, наша Артениса заметила нас и направляется сюда. Сейчас я вас представлю.
Зардевшаяся от волнения Камилла увидела перед собой прекрасную женщину с умным и чуть насмешливым взглядом выразительных итальянских глаз. Мать маркизы, Джулия Савелли, происходила из знатной римской фамилии, к которой принадлежали Папы Гонорий III к Гонорий IV. Плохо отдавая себе отчет в том, что она говорит, девушка ответила на слова приветствия хозяйки салона. Она слышала, как принцесса Конде представляла ее, адресуясь к маркизе де Рамбулье, называя последнюю по имени.
– Мадемуазель де Бриссар, вы ведь приехали в Париж из Оверни, не так ли? – проговорила маркиза после обмена обычными любезностями. – Но не волнуйтесь! – быстро прибавила проницательная хозяйка салона, уловив в глазах Камиллы искорку испуга. – Вам совершенно нечего опасаться здесь. Господин кардинал имеет неважную репутацию в этом доме. Его соглядатаи не вхожи в салон Рамбулье.
– Совершенно верно! – со смехом подтвердила принцесса Конде. – Его высокопреосвященство дорого бы заплатил за то, чтобы узнать о чем говорят у маркизы. Но, увы… наша Артемиса не выносит кардиналистов: она безошибочно узнает их, благодаря дару внутреннего ясновидения, и не пускает на порог.
– Тогда я позволю себе вздохнуть с облегчением. Я в самом деле приехала в Париж из Оверни, – отвечала Камилла, почувствовав, что хозяин Франции Ришелье, никоим образом не является хозяином самого аристократического салона столицы Франции.
– В таком случае позвольте представить вам мадемуазель Луизу де Лафайет, если только вы с ней еще не знакомы. Она происходит из знатнейшего овернского рода, а в Париже совсем недавно, как и вы. Мадемуазель де Лафайет недавно зачислена в штат фрейлин ее величества.
Маркиза, видимо, хотела поговорить с принцессой Конде о чем-то немаловажном. Поэтому, мило кивнув Камилле, она увлекла за собой принцессу, оставив девушку в обществе м-ль де Лафайет.
– Я случайно услышала обрывок вашего разговора с маркизой, – улыбнувшись Камилле, произнесла новоиспеченная фрейлина ее величества. Улыбка была совершенно очаровательная. К тому же в ней не было ни малейшего намека на неискренность. Камилла решила, что м-ль де Лафайет ей нравится.
– Право, не могу сказать, что маркиза де Рамбулье удостоила меня разговора. Она была так добра, что произнесла несколько любезных слов приветствия. Я же впервые в таком обществе и, боюсь, напомнила маркизе огородное чучело, так как стояла проглотив язык.
Смех Луизы де Лафайет напоминал звук колокольчика.
– Если вы думаете, что здешние дамы и, в особенности, кавалеры более учтивы или умны, чем в провинции, то вы ошибаетесь, уверяю вас, мадемуазель де Бриссар. О некоторых это еще можно сказать, но остальные… – И м-ль де Лафайет уморительно поджала губки. – Когда я впервые оказалась в Париже, я думала примерно как и вы. Но при ближайшем рассмотрении все эти важные и модные господа предстают перед вами в истинном свете. И вы видите, что они обыкновенные люди и никакие человеческие слабости и недостатки им не чужды.
– Ах, мадемуазель де Лафайет! – вскричала Камилла. – Вам можно так говорить, ведь вы – фрейлина королевы!
– Так что же?! – не менее экспрессивно отвечала хорошенькая фрейлина. – Я, конечно же, очень рада этому обстоятельству, но место вовсе не лишило меня рассудка. Хотите, я скажу вам, что я думаю о дворе?
– Вы еще спрашиваете?! Конечно, да!
– Ну, так слушайте же. Стоило мне попасть во дворец, у меня сразу в глазах зарябило. Все эти камердинеры и гардеробщики в ярких ливреях, пажи и лакеи в ливреях, которые еще ярче и пестрее, конюхи, кучера, музыканты, шуты…
Только повара, цирюльники да прачки одеты по-человечески – в серовато-белое. У каждой лестницы – мушкетеры – храбрецы усачи в белых штанах и коротких плащах небесного цвета. Серебряные кресты, галуны… Сколько всего, поражающего воображение бедняжки-провинциалки!