Харин Николай. Д'Артаньян в Бастилии (Снова три мушкетера - 2)

   - Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!
   - Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!
   - Уверяю вас - нет!
   - Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!
   - Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.
   - Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!
   Арамис улыбнулся:
   - Вот теперь я вас узнаю.
   - Зато я не вполне узнаю вас.
   - Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.
   - Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!
   - Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.
   - Но кто же грозит вам?!
   - Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе...
   - Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, - сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: "Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?" Вслух же произнесла:
   - Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?
   Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.
   - Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству - лазаристов и встречались в Лотарингии...
   - Но почему?
   - Вы спрашиваете?
   - Посудите сами, что же мне еще остается?!
   - Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.
   - Боже милосердный! Вы не ранены?!
   - К счастью - нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.
   - Но флорентийка на этом не успокоится!
   - Боюсь, что вы правы, мадам.
   - Что же делать?! - Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, - Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один "знакомый богослов" и лишь его "племянница" питает.., я хотел сказать - питала, ко мне дружеские чувства.
   Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.
   - Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, - тихо произнесла она. - Но, увы, бедная "племянница" не знает, чем помочь...
   - Я подумал... Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство...
   - Какое же?
   - Вы знаете сами!
   - Нет же!! Назовите его!
   - Это средство - Ришелье.
   - Ax! - всплеснула руками г-жа де Кавуа. - Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентинка и боится кого-нибудь, то только кардинала.
   - Оттого она так ненавидит его, - заметил Арамис.
   - Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.
   Мечтательная улыбка тронула губы Арамиса.
   - Ах, счастливое, беззаботное время! Я был молод и сумасброден. Что еще можно было ждать от юнца, окруженного компанией повес и дуэлянтов. Эдикты его высокопреосвященства мы воспринимали как личное оскорбление.
   И дрались наперекор им где только возможно и по малейшему поводу.
   - Все же некоторые из ваших сумасбродств были очень милы, - в задумчивости проговорила г-жа де Кавуа. Затем она легонько тряхнула головой, словно отгоняя прочь призраки воспоминаний.
   - Но, должна же быть какая-то веская причина! - воскликнула она.
   - Причина для чего?
   - Для того чтобы Мария Медичи добивалась вашей... - г-жа де Кавуа запнулась, потому что ей не хотелось произносить слово "смерти" применительно к своему позднему гостю.
   Но Арамис, которого, видимо, мало смущали подобные тонкости, тотчас пришел ей на помощь:
   - ..добивалась моей смерти, хотите вы сказать? Не знаю наверное, но могу предположить...
   Госпожа де Кавуа почувствовала, что Арамис хочет сказать что-то очень важное, быть может, самое главное в раз" говоре, но никак не решится.
   - Хотите я помогу вам, д'Эрбле? - спросила она.
   Арамис бросил на г-жу де Кавуа взгляд из-под ресниц, один из тех своих молниеносных взглядов, которые, как правило, оставались незамеченными его собеседниками и которые свидетельствовали о том, что Арамис играет свою, сложную и недоступную разумению собеседника, игру. Лишь два человека умели замечать этот мимолетный взгляд Арамиса и могли догадаться, что он поглощен очередной интригой, и лишь на трех человек никогда он не бросал такого взгляда. Этими двумя были д'Артаньян и Атос, эти трое были Атос, Портос и д'Артаньян.
   - Не надо, мадам, я скажу сам, - медленно проговорил Арамис, как бы через силу и невольно обвел взглядом комнату, словно желая удостовериться, что они совершенно одни. - Королева-мать, по-видимому, имеет свои причины полагать, что мне известны некие подробности гибели ее супруга... Ведь об этом роковом событии ходит много толков, и многие называют шепотом ее имя в числе тех, кому была желательна скорая смерть короля Генриха...
   - Да, конечно, ведь король сделал ее фактической правительницей государства незадолго до своей гибели на улице Лаферронери, - кивнула г-жа де Кавуа. - Все знают и другое: она была подвержена влиянию Кончини и его жены, которые почти открыто замышляли убийство короля...
   - За что и поплатились жизнью впоследствии, - мрачно закончил Арамис. Так вот, я немного знаком с герцогом д'Эперноном, а также имел счастье.., я хотел сказать - несчастье... Имел несчастье знать близкую родственницу герцога де Роган-Монбазон, который ехал в одной карете с королем в тот день и которого одним из ударов своего кинжала, уже обагренного кровью короля Генриха, ранил в руку Равальяк <Равальяк (1578 - 1610) - фанатический приверженец католицизма. Совершил в 1610 году убийство французского короля Генриха IV.>.
   - Если не ошибаюсь, этих господ кое-кто в народе до сих пор считает молчаливыми пособниками убийцы? - небрежно спросила г-жа де Кавуа. Но эта напускная небрежность не могла обмануть Арамиса.
   - У меня действительно есть свои соображения на этот счет, и в Люксембургском дворце дорого бы дали за то, чтобы лишить меня возможности поделиться ими с кем бы то ни было.
   - Вы хотите сказать, что ваши сведения представляли реальную угрозу для.., нее?
   - Да.
   - И вы были бы готовы поделиться этими сведениями... с кем-либо из сильных мира сего?
   - В обмен на его защиту.
   Наступило долгое молчание. Было слышно, как листва деревьев за окном волнуется и шумит на ветру.
   - Итак, вы рассчитывали на мою помощь? Вернее, моего мужа.
   - Правда, ведь он - капитан гвардии кардинала.
   - Увы! В настоящее время это невозможно!
   - Но почему?!
   - Он не может ходатайствовать о вас перед Ришелье, так как сам нуждается в подобном ходатайстве.
   - Так, значит, это правда?!
   - Что?
   - Что ваш муж в немилости у кардинала.
   - Ну конечно! Вы ведь сами слышали от госпожи де Вуа-Трасси о наших напастях.
   - Но не хотел этому верить.
   - Теперь вы верите?
   - Вам - да!
   Наступило молчание.
   "Сейчас он вздохнет и откланяется", - с некоторым сожалением подумала г-жа де Кавуа.
   "Сейчас самое время приступить к выполнению моего плана", - решил Арамис.
   В этот момент за окном послышался колокольный звон.
   Это колокол на башне Собора Парижской Богоматери уронил три тяжких раскатистых удара, нарушив тишину ночи.
   Париж крепко спал. Не спали только двое в верхнем этаже дома де Кавуа.
   Глава тридцать седьмая
   Средство Арамиса
   В тот момент, когда колокол опять пробудился и с колокольни Собора Богоматери снова понеслись его звучные удары, г-жа де Кавуа потихоньку выпустила Арамиса в темноту парижских улиц. Последний, пятый удар совпал с негромким звуком открываемой двери, и темная фигура закутанного в плащ Арамиса появилась в дверном проеме. Г-жа де Кавуа сама посветила ему.
   - Итак, мы снова расстаемся?
   - Мы расстаемся, - эхом откликнулась дама.
   - Но я уношу с собой надежду. На благополучный исход дела и на новую встречу, - прошептал Арамис.
   - Пусть небо услышит вас.
   - Вы запомнили все, что я вам сказал?
   - Да.
   - И вы последуете моему совету?
   - Да.
   - Тогда скоро мы снова встретимся.
   - Да.
   Арамис почувствовал, что дама слегка сжала его руку, затем дверь затворилась, и он остался один. Некоторое время он постоял, прислонившись к стене и мечтательно улыбаясь. Потом потряс головой, решительно надвинул шляпу на все еще поблескивающие глаза и, проверив заряжены ли оба пистолета за поясом, зашагал прочь. Скоро его шаги затихли в отдалении.
   Утро встретило г-жу де Кавуа в капоте, непричесанную и с красными глазами. Дом капитана кардинальской гвардии обычно посещали многие, так как у четы де Кавуа было ровно столько друзей, сколько было приверженцев кардинала в Париже. Однако после того как г-жа д'Эгильон и маршал де Ла Мельере оповестили всех о нелестных эпитетах, которыми его высокопреосвященство соизволил наградить своего верного слугу, поток посетителей иссяк, словно обмелевшая речка, и превратился в скромный ручеек. Такова уж человеческая природа.
   Но не станем рисовать все в уж слишком мрачном свете. Кое-кто из друзей все-таки заходил навестить опального капитана, который занемог от огорчения. Именно это обстоятельство и посоветовал использовать Арамис.
   Посетители не могли не обратить внимания на перемену в облике г-жи де Кавуа, которая была, как уже говорилось, хороша собой и обыкновенно уделяла должное внимание своей внешности. В тот день к капитану не пустили никого.
   - Бедняга де Кавуа, должно быть, совсем плох! - был единодушный приговор.
   На следующие сутки разнесся слух, что г-жа де Кавуа обратилась к г-же д'Эгильон, своей близкой приятельнице, с тем, чтобы та попросила его высокопреосвященство прислать к больному своего врача.
   Кардинал не мог отказать г-же д'Эгильон в подобной просьбе и, тут же пригласив к себе своего личного медика, отправил его к постели капитана, здоровье которого теперь внушало всем серьезные опасения.
   - Возвратитесь и расскажите мне, в каком состоянии де Кавуа, напутствовал его кардинал. - Да не задерживайтесь слишком. Я и сам нуждаюсь в вашей помощи.
   Ришелье не лицемерил. Его здоровье, отнюдь не богатырское и в лучшие времена, уже было подорвано государственными заботами, постоянной борьбой с внешними и внутренними противниками и.., подагрой. Действительно, этот недуг доставлял кардиналу все больше неприятностей, а так как его медик ничего пока не мог поделать с участившимися приступами, кардинал постоянно пребывал в раздраженном состоянии, которое никак не улучшалось после получения известий из Брюсселя и Лангедока.
   Прибывший к постели больного эскулап нашел последнего в состоянии весьма плачевном. Капитан лежал на измятых простынях, весь покрытый каплями крупного пота. Лекарь пожелал подержать его за руку с тем, чтобы определить температуру и пульс пациента. Де Кавуа вынул руку из горшочка с горячей водой, который держал под одеялом, и подал ее врачевателю, и тот незамедлительно пришел к выводу, что у больного сильная лихорадка. Об этом свидетельствовали учащенное сердцебиение, обильное потоотделение и высокая температура.
   - Впрочем, пациент потеет - это добрый признак! - глубокомысленно изрек лекарь. Это был тот самый эскулап, коего мы уже как-то раз встречали у постели раненого д'Артаньяна. Репутация его держалась пока благодаря изрядному знанию латыни, солидной внешности и тому счастливому обстоятельству, что кардинал до поры ничем не хворал. Стоило только здоровью его высокопреосвященства пошатнуться, дела его лекаря пошли хуже. Ришелье начал подозревать, что пригрел в своем дворце изрядного шарлатана.
   Болезнь де Кавуа показалась ему удобным случаем для того, чтобы поддержать свое пошатнувшееся реноме. Отправляясь к больному, целитель подробно расспросил нескольких офицеров из числа сослуживцев занемогшего капитана о его телосложении, конституции, а также полученных им нескольких ранах, последняя из которых, по их мнению, могла открыться и послужить источником страданий капитана.
   Больного сотрясал частый кашель, и он жаловался на боли в груди и озноб. Г-жа де Кавуа, вся в слезах, сообщила доктору, что ее супруг ничего не хочет есть, а только постоянно просит пить.
   - Не беспокоят ли больного старые раны? - спросил тот, скорбно покачав головой.
   - Как вы узнали, доктор?! - всплеснула руками г-жа де Кавуа.
   Врач самодовольно ухмыльнулся, прописал больному клистир для очищения организма и, пообещав прийти завтра, отправился к кардиналу.
   - Что же случилось с де Кавуа? - спросил Ришелье.
   - Опасаюсь, что у него чахотка, ваше высокопреосвященство.
   - Чахотка?! - удивился кардинал. - Чем же она вызвана?
   - Сильным нервным расстройством - отвечал лекарь. - А еще у него открылись старые раны и возможны нагноение и гангрена.
   Ришелье отпустил врача и задумался.
   На следующий день врач его высокопреосвященства снова наведался к больному, как и обещал. Г-жа де Кавуа предъявила ему мокрые повязки, которые она, по ее словам, только что сняла с открывшихся ран своего лежащего в полузабытьи супруга. Лекарь понюхал их и нашел, что запах плохой. Он скорбно покачал головой. Когда же на глаза ему попались кровавые пятна, испачкавшие простыни (кровь пролила курица, отправленная поваром в суп, но оказавшая эту дополнительную услугу своим хозяевам), врач окончательно убедился, что пациент долго не протянет, а потому и не следует браться за его лечение.
   Объявив безутешной г-же де Кавуа о своих самых худших опасениях, он удалился, с тем чтобы рассказать поскорее всем и каждому о том, что бедняга де Кавуа при смерти, не преминув напомнить, что он, личный врач его высокопреосвященства, заподозрил печальный исход и поставил верный диагноз еще тогда, когда никто не хотел верить в то, что заболевание серьезное.
   То же он повторил и кардиналу, который впервые после своей размолвки с де Кавуа ощутил некоторые угрызения совести и послал к г-же де Кавуа узнать, не нуждается ли она в какой-либо помощи с его стороны.
   Госпожа де Кавуа еле нашла в себе силы принять посланника и просила передать его высокопреосвященству, что он и так сделал больше, чем она вправе была ожидать, прислав к постели ее больного мужа своего личного врача.
   Ришелье, как уже говорилось, всегда хорошо относился к г-же де Кавуа, тем более у него не было причины сердиться на нее теперь. Кардинал не мог знать, что именно жена посоветовала мужу не торопиться с выполнением его приказа. Поэтому он все больше склонялся к мысли, что поступил с верным капитаном чересчур жестоко.
   ***
   Выслушав приговор, вынесенный его личным лекарем капитану его личной гвардии, Ришелье нахмурился и досадливо отвернулся, чтобы не видеть самоуверенной физиономии эскулапа.
   - Что, больной так плох?! - снова спросил он, как бы желая услышать обратное.
   - У него не более двух суток, ваше высокопреосвященство. Если он доживет до Духова дня, то это можно будет считать чудом.
   Кардинал поморщился и больше не возвращался к теме.
   Между тем готовились к походу против мятежного герцога Орлеанского. Поскольку маршал Бассомпьер находился в Бастилии, а старый маршал Марийак под следствием, то во главе войск был поставлен маршал де Ла Форс. Маршал же де Ла Мельере был оставлен в Париже, так как кардинал доверял ему и не хотел рисковать ни его репутацией, ни тем более его жизнью, отправляя в поход, который, как ожидалось, будет весьма опасным.
   Эти военные и политические дела отвлекли кардинала от печальных мыслей о своем капитане, и прошло около недели, прежде чем у него появился случай снова о нем вспомнить.
   Это случилось, когда он увидел в одной из галерей своего дворца г-жу де Кавуа в темной одежде, весьма напоминавшей траур. Никто из присутствующих приближенных его высокопреосвященства не сомневался в том, что капитана гвардии кардинала уже нет в живых. Бледность женщины и ее удрученный вид также подтверждали это. Ришелье был очень занят и не смог приблизиться к г-же де Кавуа, которая, он не сомневался, стала вдовой. Прошло около часа. По прошествии этого времени к нему без доклада вошел взволнованный Рошфор и доложил, что вдова ждет его высокопреосвященство в коридоре возле часовни, чтобы вверить его опеке детей. Практический ум кардинала тотчас подсказал ему, что несчастная женщина может устроить ему публичную сцену, упрекая его в смерти мужа, что было бы совсем некстати.
   - Просите ее в мой кабинет, - велел он Рокфору.
   Госпожа де Кавуа вошла подобно немому укору. Кардиналу показалось, что перед ним лишь тень той умной и гордой женщины, которую он знал раньше. Усы его поникли, и он проговорил полным искреннего сожаления голосом:
   - Сударыня, позвольте мне обнять вас, чтобы вы видели, как глубоко мое горе и что я разделяю его вместе с вами.
   С этими словами кардинал поднялся и, хотя проклятая подагра именно в тот день постоянно присутствовала в каждой клеточке его тела, подошел к г-же де Кавуа, участливо обнял ее и оставался на ногах на протяжении всей беседы с ней.
   - Я глубоко скорблю о вашей утрате, - продолжал он затем. - И прошу вас верить мне, что это также большая утрата и для меня. Бедному де Кавуа не следовало принимать так близко к сердцу эти неприятности... В конце концов надо было учесть мой характер... Ведь известно, что я не могу долго гневаться на преданных друзей. Все разъяснилось бы в самом скором времени!
   Госпожа де Кавуа подняла голову и взглянула на кардинала.
   - Так, значит, ваше высокопреосвященство простили моего бедного мужа?!
   - Да. И давно. - Кардинал потеребил свою клиновидную бородку и добавил:
   - Ив доказательство расположения к семье покойного я могу сообщить вам, что приму на себя заботу о ваших детях. Ваш сын получит Сен-Дье, а дочь двадцать.., нет, двадцать пять тысяч ливров ежегодного пенсиона. Что же касается вас, то я...
   Но тут г-жа де Кавуа позволила себе перебить кардинала. Мы уже говорили, что она была умна. Она прекрасно понимала, что не следует заходить слишком далеко.
   Итак, г-жа де Кавуа, проявив чувство меры, сказала:
   - Ах, нет! Прошу ваше высокопреосвященство не продолжать, Лучшей наградой и утешением для меня послужит то, что вы вернули свое расположение моему несчастному су" пруту, а значит, и мне, так как Библия учит нас, что "муж и жена едины". Вы сняли камень с моей души, ваше высоко" преосвященство. И г-жа де Кавуа попросила разрешения удалиться. - Я поспешу к постели больного, чтобы сообщить ему радостную весть.
   - Так, значит, муж ваш жив?!
   - К счастью - да, ваше преосвященство.
   - Но ваш траур... Я подумал было, что...
   - О, слава Богу - нет, ваше преосвященство. Я всем сердцем верю, что ему станет лучше, когда он узнает, что вы вернули ему свое благоволение. Он скоро поправится...
   Он снова сможет служить вам, а я - благословлять вас в своих молитвах.
   Кардинал почувствовал, что подагра набирает силу.
   - Однако, сударыня! Позвольте заметить вам, что ваш траурный наряд и убитый вид с полной очевидностью свидетельствовали о том, что вы...
   - ..овдовели, вы хотите сказать?
   - Я хотел сказать - "что я лишился своего капитана".
   - Но я действительно была сражена горем, ваше высокопреосвященство! Несчастье нашей семьи заключалось в том, что она утратила ваше расположение. Но теперь у меня нет причины скорбеть, и я сегодня же сниму траур.
   С этими словами г-жа де Кавуа подарила Ришелье одну из своих очаровательных улыбок и попросила разрешения поспешить обрадовать мужа.
   Кардинал ответил кислой улыбкой. Он понял, что его провели. Однако сердиться было глупо, и если г-жа де Кавуа имела ясный ум, то кардинал тем более не был им обделен. Ришелье вздохнул, представив себе, как при дворе будут на все лады обсуждать эту историю, и.., расхохотался.
   - Мадам, - сказал он, отсмеявшись. - Я попрошу господина Мондори принять вас в труппу театра Маре, в вас мы теряем великую актрису.
   - Ах, ваше высокопреосвященство! - с очаровательной гримаской отвечала г-жа де Кавуа. - После того как господин Мондори поставил пьесу маркизы Рамбулье "Виргиния", мне больше по душе Бургонский отель <В Париже во времена Ришелье было всего два "респектабельных" театра - театр "Маре" к Бургонский отель". Ответ г-жи де Кавуа имеет некий подтекст в силу того обстоятельства, что кардинал покровительствовал первому, а Людовик XIII, в пику кардиналу, второму.>.
   С этими словами она упорхнула, оставив министра в одиночестве и задумчивости. В этом состоянии и застал его вошедший в кабинет конюший, имевший привилегии не стучаться, если это не было оговорено специально.
   - Знаете, в чем я только что имел случай убедиться, Рошфор? - спросил кардинал, массируя колени, атакуемые подагрическими болями. - В том, что даже самый опытный политик ничего не стоит в сравнении с обыкновенной женщиной. Впрочем, нет, умной женщиной!
   И кардинал снова расхохотался, позабыв о подагре.
   Глава тридцать восьмая
   Перст Божий
   В Люксембургском дворце царило тревожное ожидание. Никто не нарушал уединения королевы-матери, которая почти все время находилась в своих покоях, принимая лишь герцога д'Эпернона да еще двух-трех приближенных. При ней неотлучно находились г-жа де Бретеиль и духовник Сюффрен - тот, которого некоторое время назад вызывал из дворца, не желая входить туда, Арамис, и с которым он после о чем-то совещался. В коридорах дворца было тихо, но все понимали, что это затишье перед бурей.
   - Вы, помнится, обещали мне дать почитать одну книгу, отец мой, проговорила, обращаясь к своему духовнику, королева-мать.
   - Какую книгу вы имеете в виду, ваше величество? - почтительно осведомился иезуит.
   - Ту, где, как вы сказали, один ученый богослов обосновывает теорию о целесообразности физического устранения тиранов... Я правильно припоминаю?
   - Да, это сочинение знаменитого монаха Марианны, - тихо отвечал духовник.
   - И какие же соображения он приводит в пользу своей теории?
   - Он говорит о том, что приговор выносят народы, их суд. А уловить это умонастроение народов и их согласие на устранение тирана, разумеется, под силу лишь людям посвященным...
   - То есть?
   Духовник устремил на Марию Медичи пристальный взор, но ничего не ответил.
   - Полагаю, ученый Марианна принадлежал к... - она намеренно не договорила.
   - Он принадлежал к нашему святому Ордену, - невозмутимо согласился иезуит. - Мы учим людей распознавать добро и зло, даже в правителях. И направляем их по правильному пути. Увы, не всегда сильные мира внемлют голосу истины.
   - И если такой правитель остается глух к доводам разума...
   - Его надлежит устранить из мировой истории, причинив зло малое во избежание зла большого.
   Королева-мать удовлетворенно наклонила голову.
   - Таким образом, свершение малого зла для того, чтобы избежать большего, - не есть грех? - спросила она.
   - Всякое зло - грех, - отвечал Сюффрен. - Но перст Божий указует путь. Так выбор судьбы может пасть на человека, который предназначен к свершению, но и сам осужден небом за свои прошлые грехи. Таким образом, через него совершается акт небесного произволения, однако возмездие за грехи столь же неотвратимо. И это только справедливо.
   - Но очень тонко, отец мой!
   Губы иезуита изогнулись в усмешке.
   - Столь же тонок узор, который сплетает провидение.
   Мария Медичи вздохнула. Она старалась отогнать гложущие душу воспоминания. Тень окровавленного супруга беспокоила ее по ночам.
   - Что, если Гастон будет разбит? Королевское войско сильно и прекрасно организовано.
   - Это вполне возможно, - согласно кивнул иезуит.
   - Но остается еще Монморанси... - продолжала королева-мать, стараясь успокоить саму себя. - О, Генрих искусный полководец!
   - Но его войско необучено и плохо вооружено, - заметил отец Сюффрен.
   - Но в таком случае - нас ждет гибель!
   - Вы забываете о руке провидения, ваше величество.
   - А...а, да... Но могу ли я надеяться.., на нее?
   - Человеку дана свобода воли, мадам. Он может выбрать любой путь.
   "Все-таки он хочет, чтобы я сама отдала приказ! - подумала Мария Медичи. - Ну что ж, пусть так и будет".
   Она решилась:
   - Вы установили, где живет мессир Бежар?
   Надеюсь, он не перебрался куда-нибудь в другое место?
   - Даже если ему пришла бы такая охота, он не сумел бы сделать этого так, чтобы мы не узнали. За ним и его племянницей наблюдают.
   - Так у него есть племянница? Я не знала.
   - Точнее - дочь, которую он выдает за племянницу.
   - Сколько ей лет?
   - Трудно сказать, но с виду она - юная девушка. И не совсем нормальная.
   Брови королевы-матери взметнулись вверх.
   - Вот как? Сумасшедшая?
   - Нет, скорее - одержимая.
   - Какого же рода одержимость?
   - Девушка способна впадать в транс. И в таком состоянии изрекать так называемые пророчества.
   - Но это же очень интересно. И что она.., видит в будущем?
   - Я видел ее лишь издали, и мне не приходилось прибегать к услугам этого юного оракула. Вам ведь известно, ваше величество, как наша Святая Церковь относится к подобным вещам. Человеку не дано прорицать будущее.
   - Хорошо, но ведь жена маршала д'Анкра могла порой видеть грядущее...