Харин Николай. Д'Артаньян в Бастилии (Снова три мушкетера - 2)

   - А теперь я вижу башню Сен-Жак, - продолжал Портос увлеченно. Удивительно близко...
   В этот момент на звонницу поднялся монах-звонарь. Он сначала с некоторым удивлением посмотрел на господ, рассматривающих город в зрительную трубу преподобного Мерсенна, но, видимо, вспомнив, что сегодня у этого достойного патера собирается научный кружок, лишь кивнул и потерял к ним интерес.
   - Дело к полудню, брат д'Эрбле, - пояснил он Арамису, хотя тот и не нуждался в пояснениях. - Пора звонить и читать "Angelus" <Начальное слово молитвы, читаемой при звоне колокола утром, в полдень и вечером.>.
   Атос, рассеянно слушавший слова молитвы, лишь иногда морщась, если монах проглатывал латинское окончание или путал падеж, перевел взгляд на восток. Монах ухватился за канат, деревянный ворот скрипнул, и медный колокол медленно, словно нехотя, начал раскачиваться в ответ на усилия человека. Монастырский колокол был невелик, а монах - здоровый малый. Он привык справляться один, без помощников. Медный котел колокола раскачивался все сильнее и сильнее. И вот наконец - первый удар медного языка о внутренние стенки. Звук его разнесся на полтора лье по всей округе. Атос вздрогнул и схватил Портоса за руку:
   - Портос, смотрите на восток. Направьте трубу к востоку!
   - Но я и так туда смотрю.
   - В таком случае - что вы сейчас видите?
   - Королевскую площадь.
   - А дальше? Дальше?
   - Дальше? Что же, извольте - дальше я вижу Бастилию.
   - Вот именно, Портос, Арамис, Бастилию! Дальше видно Бастилию!!
   - Ну да! Бастилию. Не пойму, почему вас это так волнует. Черт возьми! Последний возглас свидетельствовал, что волнение передалось также и Портосу. - Черт меня побери со всеми моими кишками. Сейчас я вижу башни... Ту самую... Теперь другую, на них несколько человек... Нечетко...
   - Это можно отрегулировать. Настройте-ка ее, - подсказал Арамис, подхвативший мысль Атоса на лету. Но Портос уже и сам догадался, как получить сфокусированное изображение.
   - Портос, - стараясь говорить спокойно, произнес Атос. - Заключенных Бастилии выводят на прогулку в середине дня... Заключенные, содержащиеся в самих башнях, могут прогуливаться на них же... Кто знает, быть может...
   - Вот! - заорал Портос. - Вижу! Вижу его!! Ха-ха!
   Д'Артаньян, мы тут! Мы тебя видим! Сто чертей и одна ведьма! Ура-аа!!
   - Силы небесные! - вскрикнул Арамис. - Пустите меня, Портос.
   - Тысяча чертей!! Вот он - д'Артаньян!
   - Бог и все его ангелы!!
   - Д'Артаньян! Гасконская голова!! Мы здесь, тысяча чертей и одна ведьма!
   Звонарь в ужасе выпустил веревку из рук, и слушая взрыв этих "мушкетерских" восклицаний и бессвязных ликующих возгласов, часто крестился.
   - А еще ученые люди! Ох! Последние времена настают... Cessat doctorum doctrina, discipulorum desciplina <Иссякает ученость ученых, послушание учеников (лат.).>, - проговорил он.
   Глава пятьдесят шестая
   Что видно с башни, или о пользе прогулок на свежем воздухе
   Д'Артаньян продолжал свои ежедневные прогулки на верхушке башни, исходя из той нехитрой житейской премудрости, что следует пользоваться любой возможностью разнообразить рутину тюремной жизни. Кроме того, моцион полезен для здоровья!
   Лишенный контактов со своим прежним тюремщиком, месье Буало, Д'Артаньян мог единолично расправляться со своими обедами, а также завтраками и ужинами, но зато он не мог теперь даже изредка получать и передавать послания.
   Теперешний страж его, строго предупрежденный тюремным начальством о необходимости быть бдительным вдвойне, так как арестант чуть было не совершил побег, одним своим видом отбивал всяческую охоту вступать с ним в контакт.
   Зато наш гасконец был целиком предоставлен самому себе и мог размышлять о различных метафизических вопросах сутки напролет. "Только бы не сделаться философом, - говорил Д'Артаньян себе безмолвными и бессонными ночами. - В этом случае меня непременно отправят в отставку - кому нужен философствующий лейтенант мушкетеров!
   И мне придется умереть с голоду - обычная участь большинства философов, насколько мне известно. В то время как сегодня на обед я ел пулярок в белом вине. Надо думать, господин дю Трамбле, чувствуя свою несомненную вину передо мной, не слишком экономит на моем содержании. Он позволяет себе удерживать не более трех ливров из тех пятнадцати, что господин суперинтендант финансов отпускает ежедневно на нужды господина д'Артаньяна. Зато у других бедняг он уж наверняка крадет все пять".
   Д'Артаньян поздравлял себя с этим утешительным соображением и принимался "философствовать" дальше. "Однако, - думал он. - Призрак голодной смерти предстанет передо мной лишь в том случае, если мне удастся выбраться отсюда. О, мои бедные друзья! Что сталось с вами, живы ли вы сейчас?! Не обошлась ли вам самим попытка освободить меня слишком дорого?
   Такие мысли нагоняли на него меланхолию, а этого как раз не следует допускать ни под каким видом, особенно если вы находитесь в Бастилии. Чтобы развеять меланхолию, Д'Артаньян при любой возможности поднимался на крышу башни, где и разгуливал, созерцая Париж с высоты в сто пятьдесят футов и вспоминая легенду об Икаре.
   Обитатели Бертодьеры не слишком охотно поднимались наверх и нечасто пользовались предоставляемой им тюремным начальством возможностью поразмять кости. Их было пятеро или шестеро - Д'Артаньян точно не знал. Впрочем, он быстро убедился, что новое общество ему не по душе и в нем нет другого Ла Порта. Двое арестантов были слишком стары и с наступлением непогоды даже носа наверх не высовывали. Один из заключенных вскоре исчез - то ли был выпущен на свободу, то ли заболел или умер. Двое-трое других не привлекли внимания д'Артаньяна, оказавшегося в полном одиночестве.
   Разгуливая под моросящим дождем, загнавшим под крышу и тюремщика, Д'Артаньян в сотый раз спрашивал себя, неужели кардинал решил таким способом свести с ним счеты. Неужели он совсем не нужен королю, а вернее, господину де Тревилю, который всегда относился к нему очень тепло и должен был, по мнению д'Артаньяна, отыскать способ повлиять на короля. Наконец, оставалась еще королева!
   Но тут же гасконец вспоминал о Ла Порте, который был самым верным слугой Анны Австрийской. "Плохи твои дела, Д'Артаньян, друг мой, - говорил он себе. - Если бы кардинал всего лишь хотел проучить тебя за строптивость, ты уже давно вышел бы из этой проклятой крепости, которую превратили в тюрьму. Если бы король помнил твое имя, ты уже давно бы снова дежурил у него в приемной! Если бы господин де Тревиль, черт возьми, нуждался во мне или, быть может, не умер, как это ни печально, ты бы уже давно оказался на свободе!"
   День проходил за днем, но все оставалось по-прежнему.
   Как-то раз у него в камере появился г-н дю Трамбле с усиленной охраной.
   - Вы решили предпринять очередной обход, господин дю Трамбле? осведомился Д'Артаньян, увидев перед собой коменданта тюрьмы.
   - Не совсем так, господин Д'Артаньян, не совсем так.
   Я посещаю лишь тех, кто заслуживает особого внимания.
   - Значит, я удостоен такой чести?
   - Как видите.
   - Похоже, этот комплимент с двойным дном, - проворчал Д'Артаньян. - В устах тюремщика он звучит зловеще. Надеюсь, есть и другие заключенные, которых вы осчастливите своим посещением?
   - Разумеется.
   - Кто же эти избранники? Если, конечно, это не секрет.
   - Для вас - нет, милейший господин Д'Артаньян. Это господин Ла Порт, госпожа де Гравель...
   - Боже милосердный! Неужели пересажали всех мужчин, что принялись за дам?!
   - ..а кроме того, господин Бассомпьер, - закончил дю Трамбле, сделав вид, что не замечает язвительных слов д'Артаньяна.
   - Да-да! Как я мог забыть про маршала Бассомпьера!
   Ну и что же говорит Бассомпьер?
   - Он дал обет не бриться, пока не выйдет на свободу.
   - Бедняга Бассомпьер! Ну и длинная борода отрастет у него!
   - Вы полагаете? Xa-xa! Я тоже так думаю!
   - Однако, любезный господин дю Трамбле, я полагаю, что из Бастилии вы выйдете вместе с нашим маршалом.
   Ведь после смерти кардинала его освободят, а вас уволят.
   - И вы туда же! - в сердцах проговорил дю Трамбле и быстро ретировался. - Стерегите этого господина с особенным вниманием, распорядился он, сводя, таким образом, счеты с задиристым гасконцем.
   Подобные развлечения выпадали на долю д'Артаньяна нечасто. Поэтому он развлекался или, точнее, отвлекался от невеселых мыслей и созерцания серых тюремных стен лишь во время традиционной прогулки. Так тянулось время.
   Но однажды ему было отказано в ежедневной полуденной прогулке. Гасконца не пустили наверх.
   - Что за чертовщина?! Почему мне нельзя подняться на крышу башни?! возмутился д'Артаньян. - Я пожалуюсь коменданту!
   - Жалуйтесь хоть Папе Римскому, - отвечал хмурый страж. - Господин комендант сам же и распорядился не выпускать сегодня арестантов на верхушку башни.
   - Любезный, но ведь во всем должна быть хоть какая-то логика! Отчего же то, что было вполне возможным и доступным вчера, возбраняется сегодня?!
   - Сегодня в Бастилии сам господин интендант фортификаций с инспекцией. Вы можете погулять в тюремном дворе, а на башню никого выпускать не велено.
   - Черт бы побрал вашего господина интенданта со всеми его фортификациями, - искренне пожелал д'Артаньян и бросился на жесткое тюремное ложе. Ему вовсе не улыбалось повстречаться с мэтром Бонасье во время прогулки по тюремному двору.
   Глава пятьдесят седьмая
   Голубиная почта
   Мушкетера информировали верно. Первую тюрьму Франции посетил г-н интендант фортификаций Пьер Пети, уже известный читателю по ученому кружку отца Мерсенна. Однако, если в монастыре миноритов г-н Пети предавался любимому занятию и коротал часы досуга в кругу единомышленников, то теперь, напротив, он находился при исполнении служебного долга. Он явился с целой свитой, состоящей из главного тюремного архитектора, нескольких инженеров и их помощников и г-на начальника артиллерии. Последний тотчас же отправился в крытую галерею, соединявшую крепостные башни между собой и обильно уставленную пушками, чьи черные жерла так мрачно глядели на особняки, окружавшие Королевскую площадь. Именно этим пушкам суждено было отправлять свои ядра в королевские войска по приказу фрондирующей дочери Гастона Орлеанского - м-ль де Монпансье. Сейчас же эти орудия, сделавшиеся предметом инспекции г-на начальника артиллерии, неподвижно замерли у орудийных бойниц, храня безмолвие, но готовые изрыгнуть дым и пламя, вкупе со смертельным снарядом, при первой же необходимости.
   Г-н начальник артиллерии остался доволен.
   Что же касается самого интенданта фортификаций и его инженеров, то здесь дело пошло не столь гладко. На крепостном валу эти господа вооружились отвесами и принялись о чем-то оживленно совещаться. Затем они поднялись на одну башню, на вторую... Добравшись до башни Бертодьеры, комиссия замедлила свое движение. Один из инженеров снова навлек отвес и спустил его с крыши, после каковой операции г-н интендант фортификаций принялся неодобрительно качать головой, а затем затребовал у г-на коменданта план крепости. За планом было послано, а покуда г-н дю Трамбле, неотступно и лично сопровождавший г-на интенданта фортификаций Пети в его передвижениях по крепостным стенам и башням, предложил последнему отобедать вместе с ним.
   Приглашение получили также г-н начальник артиллерии, главный архитектор тюрем и еще двое-трое старших инженеров из числа сопровождавших лиц. Остальные же, менее значительные персоны, были лишены возможности оценить кулинарное искусство повара г-на коменданта Бастилии и вследствие этого разбрелись по залам и бастионам, перекликаясь между собой и пугая голубей.
   Впрочем, не все из них вели себя подобным легкомысленным образом. Один невысокий человечек неприметной наружности остался поджидать своего начальника на верхней площадке башни Бертодьеры - той самой, где так полюбил бывать д'Артаньян. Этому человеку и в голову не приходило шуметь, громко разговаривать и тем более распугивать птиц. Напротив, человек был в большой дружбе с ними, или, во всяком случае, с некоторыми из них.
   Он присел у башенных зубцов, раскрыл дорожный мешок и достал оттуда ломоть хлеба, который тут же принялся мелко крошить. Неожиданно в руках у него появилась небольшая клетка с белым голубем, также извлеченная из мешка.
   Быстро оглядевшись по сторонам, человечек открыл клетку, голубь заворковал и выбрался наружу, расправляя крылья.
   Однако ручная птица и не думала улетать. Она принялась склевывать крошки с руки. Лишь после того, как хлеба больше не осталось, голубь взмыл в небо. Он описал несколько кругов над человеком, стоявшим на башне, как бы желая выразить ему таким образом свою благодарность. После чего голубь улетел, а человечек, видимо, полагая свою миссию наверху выполненной, спустился с башни во двор.
   Обед затянулся. Повар у г-на дю Трамбле был отменным знатоком своего дела, а посему в тот день о плане фортификаций более не вспоминали, а распрощались, довольные друг другом и обедом, уговорившись возвратиться к служебным делам на следующий день.
   За это время искомый план был найден и извлечен из пыли и мрака на свет Божий, и, когда г-н интендант с сопровождающими помощниками появился в Бастилии на другой день, ничто не препятствовало ему, а главное - его инженерам с этим документом.
   Как и в прошлый раз, в числе спутников г-на Пети находился человечек с холщовым мешком. Как и в прошлой раз, он щедро рассыпал крошки для круживших над башней голубей, а своего любимца покормил особо. Он отпустил его в голубое небо, но прежде привязал под крылом птицы тугую бумажную трубочку. Послание - а это несомненно было послание - никак не мешало выученному голубю в его полете. Насытившись, он взмыл ввысь и направился туда, где виднелась знакомая колокольня миноритского монастыря. Расстояние, отделявшее тюрьму-крепость от его дома, казалось столь незначительным для голубя, не раз преодолевавшего десятки и сотни миль, доставляя почту, что белый письмоносец еще некоторое время покружил в небе над колокольней, чтобы насладиться ощущением полета.
   Но пора было спускаться, в монастыре его ждало привычное и обильное угощение. Монах-минорит, знакомый почтовому голубю с детства и доставлявший его на крышу бастильской башни Бертодьеры, нарочно кормил его не досыта. Поэтому птица торопилась на колокольню...
   Таким образом, и в этот день арестанты лишились своей прогулки наверху.
   На третий день д'Артаньян устроил скандал:
   - Мне что, отказано теперь даже в таком невинном времяпрепровождении, как прогулка на свежем воздухе?!
   - Вы можете гулять во дворе.
   - Но в этом каменном колодце надо ходить, все время задрав голову, чтобы увидеть кусочек неба над собой.
   - Во всяком случае, в прогулке вам никто не отказывает.
   - Понятно! Я хочу видеть господина дю Трамбле!
   - В настоящее время господин комендант занят. К тому же...
   - Что означает это "к тому же"?!
   - К тому же, думаю, господин комендант вряд ли хочет видеть вас...
   - Ах ты, каналья! Последний раз говорю тебе, я хочу видеть коменданта!
   - Это невозможно...
   Тюремщик больше не успел произнести ни слова. Рука мушкетера сжала его горло.
   - Ах ты, мерзавец! Сейчас я придушу тебя, если ты немедленно не позовешь ко мне своего начальника, еще большего мерзавца, чем ты!
   Д'Артаньян был взбешен не на шутку, и страж понял, вернее, почувствовал это.
   - Довольно... Отпустите меня, сударь, - прохрипел он.
   - Нет! Сначала ты позовешь своего начальника, дежурного офицера или кто там у вас... И я передам ему, что желаю видеть коменданта!
   На их возню, грузно топая, прибежал второй тюремщик.
   Он сунулся было в камеру, но Д'Артаньян сдавил горло его товарища с новой силой.
   - Ни с места! - объявил он тоном, не оставляющим сомнений. - А то я его прикончу!
   Прибежал офицер. - Советую вам немедленно отпустить тюремщика! - заявил он.
   - А я советую вам поторопиться. И довести до сведения господина дю Трамбле, что лейтенант королевских мушкетеров господин Д'Артаньян хочет его видеть! - прорычал разъяренный мушкетер.
   Несчастный тюремщик уже посинел.
   Новый комендант Бастилии г-н дю Трамбле был большим дипломатом. Приняв дела у своего предшественника, он предупредил своих подчиненных о том, что узник третьей Базиньеры, позже переведенный в пятую Бертодьеру, на самом деле тот, кем он себя называет. К сему г-н комендант присовокупил негласную инструкцию, предписывающую обращаться с мушкетером почтительно и не допускать какой бы то ни было грубости по отношению к нему. Все это случилось потому, что г-н дю Трамбле имел обыкновение следить за новостями и быть в курсе событий. События же, происходившие в королевстве в 1632 году, заставляли задуматься. Страна была охвачена пламенем мятежа, враги кардинала напрягли все свои силы в отчаянной попытке погубить министра.
   Памятуя о том, как он сам был арестован мушкетером и затем поменялся с ним ролями, г-н дю Трамбле никогда не забывал, что роли могут перемениться в мгновение ока - победи партия принца и королевы-матери. Слухи же о ходе военных действий, проникающие в Париж, носили характер противоречивый и не слишком обнадеживающий.
   Дю Трамбле пришел.
   - Что случилось, господин д'Артаньян?!
   - Ровным счетом ничего, если не считать одной малости. Вот уже третий день мне не разрешают подняться наверх. Я предупреждал этого мерзавца, что буду жаловаться.
   Полузадушенный тюремщик прохрипел что-то невразумительное. В ответ мушкетер энергично встряхнул его.
   - И знаете, что он ответил мне? Что я могу жаловаться хоть Папе Римскому! Каков наглец!
   - Это действительно недопустимо, - заявил осторожный дю Трамбле. Солдат будет наказан по заслугам. Но теперь, господин д'Артаньян, я просил бы вас отпустить его.
   Мушкетер разжал пальцы, и невезучий тюремщик наконец получил долгожданную возможность беспрепятственно пополнить запасы воздуха. Он тотчас же, пошатываясь, отошел от д'Артаньяна на безопасное расстояние ноги плохо слушались беднягу - и принялся растирать себе шею. Время от времени он осторожно водил головой из стороны в сторону, как бы желая удостовериться, что она по-прежнему сидит на плечах.
   - Так я могу гулять наверху? - спросил д'Артаньян, никогда не упускавший из виду главного.
   - К сожалению, это невозможно.
   - Тысяча чертей! Но почему?!
   - Поверьте, - проговорил дю Трамбле, - это ни в коем случае не моя прихоть или тем более злая воля. Просто на башне ведутся кое-какие строительные работы, и прогулки заключенных наверху пришлось временно прекратить.
   Конечно, я имею в виду лишь крышу башни. Двор всецело в вашем распоряжении.
   - Любезный господин дю Трамбле, вы, наверное, успели заметить, что арестанты - люди капризные, у них у всех поневоле портится характер и появляется множество маленьких причуд. Моя состоит в том, что мне очень нравится видеть чистое небо над головой, а не клочок его в обрамлении черных башенных зубцов.
   - Ах, как я понимаю вас, господин д'Артаньян! Но, увы, есть обстоятельства, над которыми мы не властны.
   Я сам далеко не в восторге от этой затеи с ремонтными работами. Они нарушают привычный распорядок и прочее. Но с господином интендантом фортификаций не очень-то поспоришь. Кроме того, он имеет приказ.
   - Значит, Бастилию укрепляют?
   - Как и остальные крепости Парижа.
   - Ого, - присвистнул мушкетер. - Видно, дела идут неважно?
   - Как вам сказать, - со вздохом отвечал дю Трамбле. - Похоже, что они не идут никак, а это примерно одно и то же.
   - Ну что ж, - решил гасконец, на которого последнее сообщение подействовало как целебный бальзам его матушки. - В таком случае я покоряюсь обстоятельствам.., тем более что они могут перемениться.., и соглашаюсь гулять по двору, покуда господа инженеры не завершат свою возню на крыше башни. В самом деле, кто знает, любезный господин дю Трамбле, не предстоит ли нам с вами опять поменяться ролями через пару-тройку недель? Но если это случится, то я обещаю вам, что похлопочу о том, чтобы вам непременно разрешали гулять наверху. Оттуда открывается чудесный вид.
   На следующий день мушкетер предпринял прогулку по тюремному двору в компании других арестантов и, к большому облегчению, не повстречал галантерейщика Бонасье.
   Это настолько улучшило его настроение, что он с детским любопытством попытался разглядеть, что же происходит на крыше Бертодьеры, задирая голову и отходя в противоположный конец двора, насколько это позволяла тюремная архитектура и мрачноватые тюремщики, следившие за арестантами во время их невеселой прогулки.
   Снизу была видна лишь лебедка, какие-то веревки да две-три головы, изредка появлявшиеся и исчезавшие меж башенных зубцов.
   В неволе разыгрывается фантазия. В неволе также обостряется интуиция. Ночью мушкетер спал чутко, просыпаясь от каждого шороха. Ему казалось, что потолок его камеры разбирают чьи-то дружеские руки, что работы не случайно ведутся именно на крыше Бертодьеры, прямо над его камерой. Строя невероятные планы, изобретая новые спасительные возможности, д'Артаньян забывал, что потолок его камеры отделен от крыши толстыми балками, каменными перекрытиями и при всем желании вряд ли кому бы то ни было удалось бы осуществить такой дерзкий побег.
   Но интуиция - великая вещь. Мушкетер верно угадал главное. Среди людей г-на интенданта фортификаций у него были неизвестные доброжелатели.
   Наутро д'Артаньян встал невыспавшийся, но возбужденный какими-то ему самому непонятными предчувствиями.
   В полдень, как и обычно, тюремщик вывел его на прогулку.
   Во дворе уже бродили несколько человек, и д'Артаньян присоединился к их меланхолическому ходу вдоль высоких тюремных стен. Вскоре к ним добавились еще арестанты. Заключенные медленно передвигались по двору, а несколько стражников стояли поодаль, лениво поглядывая на арестантов и перебрасываясь малозначащими фразами. Все шло как обычно.
   Неожиданно к ногам мушкетера упал бумажный шарик.
   Недолго раздумывая, он поднял его и спрятал подальше, пока никто из тюремщиков не успел заметить ничего подозрительного.
   Д'Артаньян быстро огляделся. Стена башни над головой не давала ответа на вопрос, узкие окна камер хранили безмолвие. Тогда мушкетер перевел взгляд выше. Между башенных зубцов виднелась маленькая фигурка. Человечек смотрел вниз, на него. Д'Артаньян слегка кивнул головой.
   Человечек поступил так же. Неподалеку от него сидел белый голубь и чистил перья своим клювиком. Остальные птицы - местные жильцы - кружили над башней.
   Человечек еще раз кивнул д'Артаньяну и исчез из виду.
   Только тут мушкетер сообразил, что он стоит у подножия Бертодьеры.
   Читать записку во дворе мушкетер не решился. Он подождал окончания прогулки, убедился, что шаги тюремщика затихли в глубине коридора, и дрожащей рукой развернул бумажный комочек.
   "Посмотрите, как я кормлю белого голубя, и запомните птицу. Когда ваши прогулки на прежнем месте возобновятся, кормить ее будете вы. Если вы привяжете под крыло голубю какой-либо предмет, он доставит его вашим друзьям. Пусть это будет клочок бумаги, такой, как этот", - вот что содержалось в послании.
   На следующий день мушкетер внимательно пронаблюдал, как невысокий человечек, очевидно очень любивший голубей, щедрой рукой рассыпает крошки, стоя на самом краю башни.
   Самые смелые птицы опускались на парапет и склевывали хлеб чуть ли не из рук. А одна даже садилась человечку на плечо и дожидалась, покуда тот не поднесет ей накрошенный хлеб на раскрытой ладони. Этот голубь был крупнее остальных и выделялся своим белым оперением.
   Прошло еще несколько дней. Работы на крыше Бертодьеры близились к концу. В один из летних солнечных дней невысокий человечек появился на башне без своего белого любимца. В полдень он достал из своего холщового мешка ломоть хлеба и задумчиво принялся крошить его на ладони. Шли минуты ожидания, бастильские голуби уже закружились над головой пришельца, но он, не замечая их, стоял у парапета, вглядываясь в небо. Время тянулось и, как всегда в таких случаях, казалось, что минуты стали длиннее, а затем и вовсе ход времени остановил течение свое, и даже удары сердца замедлили ритм... Но выученная птица не заставила себя ждать слишком долго. Взмыв в небо с колокольни монастыря, она набрала высоту и полетела туда, где привыкла за последние две недели получать корм, - в Бастилию.
   Человечек одобрительно кивнул, завидев голубя. Он покормил его, а под крыло прикрепил записку. На бумажке ничего не было написано; птица должна была привыкнуть к тому, что всякий раз, улетая из Бастилии, она уносит под крылом маленькую бумажную трубочку.
   Так продолжалось в течение еще нескольких дней. Д'Артаньян внимательно наблюдал за появлением голубя в полдень и теперь отличил бы его среди тысячи других. Мушкетер понимал, что птица хорошо выдрессирована и приручена, но все же не мог побороть сомнений. Пойдет ли голубь к нему, когда его хозяин уйдет.
   Наконец работы были завершены. И на следующий день заключенных Бертодьеры выпустили в урочный час на башенную крышу, носившую следы недавнего ремонта.
   Д'Артаньян ступил на нее с тревогой и надеждой в душе и с хлебными крошками в кармане. В том же кармане лежало свернутое в тугую трубочку послание к друзьям.
   Чтобы случайно не вызвать подозрения стражей, мушкетер взял за обыкновение кормить голубей еще во время прогулок по двору. Впрочем, кормил птиц не он один. Еще несколько заключенных Бастилии пытались таким образом скрасить однообразие тюремных будней и найти хоть какое-то развлечение, бросая крошки птицам. Стоя на крыше башни, д'Артаньян не подозревал о том, что трое друзей наблюдают за ним в подзорную трубу, волнуясь не меньше, чем он сам.