Том пошел спать.
   В пять утра, как и накануне, Том надел джинсы и спокойно спустился по лестнице.
   На этот раз он нарвался-таки на мадам Аннет, которая вышла из кухни в переднюю как раз в тот момент, когда Том собирался улизнуть через парадный вход. Мадам прижимала к щеке белую салфетку, в которой, несомненно, была завернута поваренная соль крупного помола; на лице ее было страдальческое выражение.
   — Опять зуб? — спросил Том с участием.
   — Всю ночь не могла уснуть, — пожаловалась мадам Аннет. — Вы рано поднялись, мсье Тоом.
   — Вот чертов зубодер! — сказал Том по-английски. На французском он добавил: — Что за бред — оставлять нерв, чтобы он выпал сам собой? Он ни бельмеса не смыслит в зубах! Знаете что, мадам Аннет? У меня наверху есть такие желтые таблетки специально от зубной боли. Из Парижа. Я только что вспомнил. Подождите секунду, я принесу их вам.
   Том взбежал вверх по лестнице.
   Мадам Аннет проглотила одну из капсул и при этом моргнула. Глаза у нее были бледно-голубые, а тонкие веки с приподнятыми кверху наружными уголками придавали лицу нордический вид. По отцовской линии она была бретонкой.
   — Если хотите, могу отвезти вас сегодня к зубному врачу в Фонтенбло.
   У них с Элоизой в Фонтенбло был свой дантист, и Том полагал, что он примет мадам Аннет в воскресенье.
   — А почему вы так рано встали? — Любопытство мадам Аннет было, по-видимому, сильнее боли.
   — Хочу поработать немного в саду, а потом опять лягу на часок, — сказал Том. — Я тоже плохо спал сегодня.
   Том убедил ее вернуться в постель и постараться уснуть и оставил ей пузырек с таблетками. В течение суток вполне можно принять штуки четыре, сказал он.
   — И не думайте сегодня о завтраке и обеде, отдыхайте.
   После этого Том приступил к делу, стараясь работать с разумной скоростью — по крайней мере, она казалась ему разумной. Могила должна быть глубиной пять футов и ни дюймом меньше. В сарае он нашел несколько поржавевшую, но вполне годную пилу и, вооружившись ею, набросился на переплетение корней, стараясь не обращать внимания на то, что зубья пилы увязают в мокром грунте. Работа мало-помалу продвигалась. Когда могила была готова, уже совсем рассвело, хотя солнце еще не всходило. Том выбрался из ямы, перепачкав спереди весь свитер — к сожалению, кашемировый, бежевого цвета. Он огляделся: на лесной дороге никого не было видно. Хорошо, что во французских деревнях привязывают собак на ночь, подумал он. Собака могла бы учуять труп Мёрчисона, пока он валялся, прикрытый ветками, и подняла бы хай на всю округу. Том опять ухватился за веревки и подтащил тело Мёрчисона к яме. Оно упало на дно со стуком, прозвучавшим для Тома, как музыка. Закапывать могилу тоже было приятно. У него осталось немного лишней земли и, утрамбовав могилу как следует, он разбросал остатки по всем направлениям. Затем не торопясь, с чувством исполненного долга вернулся домой.
   Он выстирал свитер в какой-то легкой мыльной пене, найденной им в ванной Элоизы, после чего проспал без задних ног до десяти часов.
   Том приготовил на кухне кофе, затем вышел, чтобы купить в магазинчике, торгующем газетами, “Обсервер” и “Санди Таймс”. Обычно он заходил в какой-нибудь бар и там за чашечкой кофе смаковал эти два дорогих его сердцу издания, но сегодня ему хотелось внимательно прочитать без свидетелей все, что там было о Дерватте. Том чуть не забыл купить мадам Аннет ее ежедневную газету, местное издание “Ле Паризьен”, печатавшее все заголовки красным цветом. Сегодня один из заголовков кричал что-то о задушенном двенадцатилетнем ребенке. Газетная реклама перед входом в магазин была не менее эксцентричной, хотя и в другом духе:
   ЖАННА И ПЬЕР ЦЕЛУЮТСЯ СНОВА!
   Замечательно, но кто такие Жанна и Пьер? МАРИ В ЯРОСТИ ИЗ-ЗА КЛОДА!
   Французы не умели просто сердиться, а всегда были в ярости.
   ОНАССИС БОИТСЯ, ЧТО У НЕГО УВЕДУТ ДЖЕККИ!
   Можно подумать, люди будут ночами не спать, беспокоясь об этом.
   НИКОЛЬ НУЖЕН РЕБЕНОК! О господи, какой еще Николь? Для Тома всегда было секретом, кто все эти люди — киноактеры, поп-звезды? Газеты, однако, неизменно раскупались. А уж английская королевская семья была поистине неугомонна! Елизавета с Филипом были на грани развода по меньшей мере трижды в год, а Маргарет и Тони только и делали, что оплевывали друг друга.
   Том оставил газету для мадам Аннет на кухонном столе и поднялся к себе в комнату. И в “Обсервере”, и в “Санди Таймс” на страницах, отведенных для новостей художественной жизни, были напечатаны фотографии Тома в обличье Дерватта. На одной из них он вышел с открытым ртом, зияющим посреди мерзкой бороды, — очевидно, отвечал на какой-то вопрос. Он бегло просмотрел тексты статей, не испытывая особого желания углубляться в подробности.
   В “Обсервере” говорилось: “…Неожиданно появившись в пятницу в Бакмастерской галерее после многолетнего затворничества, Филип Дерватт, или просто Дерватт, как он предпочитает зваться, отказался сообщить место своего проживания в Мексике, но был более словоохотлив в отношении своей работы и творчества своих современников. В частности, он сказал, что, в отличие от Пикассо, у него нет периодов…” На фотографии в “Санди Таймс” он был изображен стоя с поднятым вверх левым кулаком. Том не помнил этого момента, но приходилось верить собственным глазам. “…В костюме, явно хранившемся несколько лет в шкафу… стойко отражал атаку дюжины репортеров, что, после нескольких лет уединенной жизни, было, по всей вероятности, непросто”. Хм. Что значит это “по всей вероятности”? Шпилька? Том был почти уверен, что нет, поскольку в целом тон статьи был благожелательным. “Последние работы Дерватта вполне на уровне его таланта — как всегда, причудливы и весьма своеобразны и передают, возможно, несколько болезненное мироощущение… Все картины Дерватта тщательно и любовно проработаны и закончены, хотя техника выглядит свежо и чувствуется, что они писались быстро и легко. Но это никоим образом не означает небрежности или поверхностности. Дерватт говорит, что никогда не тратил на картину больше двух недель”. Неужели он действительно так сказал? “…Работает он ежедневно, часто часов по семь и больше… На его полотнах по-прежнему преобладают мужчины, маленькие девочки, столы, стулья и непонятные вещи, охваченные огнем… По-видимому, все выставленные в галерее картины будут распроданы”. Об исчезновении Дерватта после пресс-конференции не упоминалось.
   Жаль, что эти похвалы никогда не будут написаны на могиле Бернарда Тафтса, где бы она ни находилась. Том вспомнил надпись, которую трижды видел на английском протестантском кладбище в Риме: “Здесь лежит тот, чье имя было написано водой”. Его глаза при виде этой эпитафии, а иногда даже при одном воспоминании о ней, всякий раз наполнялись слезами. Возможно, Бернард — художник, труженик — сам сочинит себе эпитафию перед смертью. А может быть, он еще успеет анонимно прославиться как создатель великолепного “Дерватта”, которого ему еще предстоит написать.
   Но создаст ли Бернард когда-нибудь еще хоть одного “Дерватта”? А ведь может быть, и нет, осознал вдруг Том растерянно. Интересно, пишет ли он теперь что-нибудь свое, что останется как творение Бернарда Тафтса?
   К полудню мадам Аннет почувствовала себя лучше. Как Том и предвидел, таблетки подействовали так хорошо, что ехать к врачу в Фонтенбло она отказалась.
   — Похоже, знакомые не хотят оставить меня в покое ни на один день, мадам. Жаль, что мадам Элоизы нет дома. Сегодня к обеду будет еще один гость — молодой американец, мсье Кристоф. Я закуплю все необходимые продукты в деревне… Non-non [33], вы отдыхайте.
   Том отправился в магазины немедля и к двум часам вернулся домой. Мадам Аннет сказала, что какой-то американец звонил, но они не смогли понять друг друга, так что он позвонит снова.
   Спустя некоторое время Крис выполнил свое обещание, и они договорились встретиться в Море в половине седьмого.
   Том надел старые фланелевые брюки, свитер с высоким воротником и армейские ботинки и вывел из гаража “альфа-ромео”. В меню сегодня было viande hackee — рубленое мясо по-французски, имевшее такой аппетитный вид, что его, казалось, можно было съесть сырым. Тому случалось видеть, в каком экстазе американцы, не успев провести за океаном и суток, набрасываются в парижских закусочных на гамбургеры с луком и кетчупом.
   Как Том и предвидел, он узнал Криса Гринлифа с первого взгляда. Хотя молодого человека заслоняла толпа, его белокурая голова торчала над окружающими. Брови его были слегка нахмурены, как у Дикки. Том приветственно поднял руку, но американец был все же в сомнении, пока Том не встретился с ним глазами и не улыбнулся. Ответная улыбка Криса тоже напоминала о Дикки, хотя губы, заметил Том, были полнее. Очевидно, Крис унаследовал их от матери.
   Они пожали друг другу руки.
   — Здесь действительно чувствуешь себя за городом.
   — Как тебе понравился Париж?
   — О, очень понравился. Я не думал, что он такой большой.
   Кристофер жадно впитывал впечатления, с интересом разглядывая самые обыкновенные закусочные, платаны и дома, встречавшиеся по дороге. Его друг Джеральд уехал дня на два-три в Страсбург, сообщил Крис.
   — Это первая французская деревня, какую я вижу в жизни! — воскликнул он. — Она настоящая?
   Можно было подумать, он сомневается, не декорация ли это.
   Энтузиазм Криса забавлял Тома и как-то странно щекотал нервы. Он вспомнил, какая сумасшедшая радость охватила его, когда он впервые увидел из окна поезда падающую Пизанскую башню, цепочку береговых огней в Каннах. Только ему не с кем было поделиться своей радостью.
   Бель-Омбр прятался в темноте, но мадам Аннет зажгла свет над парадным входом, и пропорции здания угадывались благодаря тому, что в левом окне первого этажа, на кухне, горел свет. Том снисходительно улыбался про себя восторженным отзывам Криса, тем не менее они были ему приятны. Бывали моменты, когда Тому хотелось одним ударом ноги уничтожить и Бель-Омбр, и все семейство Плиссон, будто это был некий замок из песка. Это случалось тогда, когда его выводило из себя чисто французское упрямство, жадность или ложь, которая была даже не настоящей ложью, а утаиванием фактов. Но когда другие хвалили Бель-Омбр, Тому это нравилось. Том заехал в гараж и взял один из двух чемоданов Криса. Молодой человек объяснил, что захватил с собой весь свой багаж.
   Мадам Аннет открыла парадную дверь.
   — Познакомьтесь, моя экономка и верная маркитантка, без которой жизнь моя была бы немыслима, — сказал Том. — Мадам Аннет, мсье Кристоф.
   — Здравствуйте. Bonsour, — произнес Крис.
   — Bonsour, m'sieur. Комната мсье готова.
   Том провел Криса наверх.
   — Это грандиозно, — восхищался Крис. — Прямо как музей.
   Очевидно, на молодого человека произвело впечатление обилие атласа и золоченой бронзы.
   — Интерьерами занимается в основном моя жена. Сейчас ее нет дома.
   — Я видел фотографию, где вы сняты вместе. Дядя Герберт показывал мне ее в Нью-Йорке всего два дня назад. Она блондинка, и ее зовут Элоиза.
   Том оставил Кристофера умываться с дороги и сказал, что будет ждать его внизу.
   Мысли Тома вернулись к Мёрчисону. Конечно, его отсутствие среди пассажиров авиарейса не прошло незамеченным. Полиция проверит парижские гостиницы и обнаружит, что Мёрчисон ни в одной из них не останавливался. А в иммиграционной карте будет указано, что он проживал в лондонском “Мандевиле” с 14 по 15 октября и должен был вернуться туда 17-го. В регистрационной записи отеля от 15 октября остались также имя и адрес самого Тома. Но он наверняка был не единственным французом в “Мандевиле” в тот день. Интересно, выйдет на него полиция или нет?
   Сверху спустился Крис. Он причесал свои волнистые каштановые волосы, но по-прежнему был в бриджах и армейских ботинках.
   — Надеюсь, вы не ждете гостей к обеду? — спросил он. — Если ждете, я переоденусь.
   — Нет, никого не будет. И потом, мы ведь в деревне, здесь можно носить все, что вздумается.
   Кристофер осмотрел картины Тома, но рисунок Паскена — ню в розовых тонах — привлек его больше.
   — Вы живете здесь круглый год? Наверное, это здорово.
   Он не отказался от скотча. Тому пришлось вновь отчитываться о своем времяпровождении. Он опять упомянул садоводство и несистематическое изучение иностранных языков, хотя на самом деле он занимался ими более регулярно, чем можно было понять с его слов. Однако Том всей душой любил свой досуг и считал, что так любить его способен только американец, случайно познавший всю его прелесть, — большинству же из них никогда не предоставлялось такой возможности. Он мечтал о неограниченном свободном времени и обеспеченной жизни еще при первом знакомстве с Дикки Гринлифом, и теперь, когда мечта его осуществилась, ее очарование не померкло.
   За столом Кристофер ударился в воспоминания о Дикки. Он сказал, что у него есть фотографии Дикки, сделанные кем-то в Монджибелло, и что на одной из них снят и Том. О смерти Дикки — его самоубийстве, как все думали, — Крису было трудно говорить. Том видел, что у молодого человека есть нечто более ценное, чем хорошие манеры, — душевная чуткость. Они сидели при свечах, и Том был зачарован отблеском пламени в голубых зрачках Криса — это так напоминало глаза Дикки по вечерам в его доме в Монджибелло или в каком-нибудь неапольском ресторанчике.
   Выпрямившись в полный рост, Крис окинул взглядом большие застекленные двери и кессонный потолок кремового цвета.
   — Жить в таком доме — просто сказка. И у вас есть к тому же музыка — и картины!
   У Тома кольнуло в сердце — он вспомнил себя в двадцать лет. Он был уверен, что семья Криса не бедна, но наверняка их дому далеко до Бель-Омбра. Кофе они пили под звуки “Сна в летнюю ночь”.
   Около десяти раздался телефонный звонок.
   Французская телефонистка удостоверилась, что набрала правильный номер, и велела Тому подождать, пока его соединят с Лондоном.
   — Алло! Это Бернард Тафтс, — раздался напряженный голос. Затем послышался треск.
   — Алло-алло! Это Том. Ты меня слышишь?
   — Ты не можешь говорить громче? Я звоню, чтобы сказать… — Голос Бернарда угас, будто медленно опустился на дно моря.
   Том бросил взгляд на Криса. Тот рассматривал конверт из-под пластинки.
   — Так лучше? — заорал Том в трубку.
   Телефон в ответ пукнул, а затем раздался такой грохот, будто огромная гора раскололась надвое от удара молнии. Том сразу оглох на левое ухо и перенес трубку к правому. Он слышал отдельные слова Бернарда, доносившиеся достаточно громко, но понять что-либо было невозможно. Единственное, что разобрал Том, было “Мёрчисон”.
   — Он в Лондоне! — крикнул Том, довольный, что может сообщить хоть какую-то определенную новость. Между тем Бернард говорил что-то о “Мандевиле”. Может быть, эксперт из Галереи Тейт попытался отыскать Мёрчисона в “Мандевиле”, а потом связался с Бакмастерской галереей?
   — Бернард, я ничего не слышу — это безнадежно! — завопил Том в отчаянии. — Ты можешь мне написать?
   Было непонятно, дал Бернард отбой или нет. Ничего, кроме ровного жужжания, больше не доносилось. Том положил трубку.
   — И при этом они сдирают сто двадцать баксов только за установку аппарата! — пожаловался он вслух. — Прошу прощения за этот бедлам.
   — Даже у нас известно, что во Франции никудышные телефоны, — сказал Крис. — Это был важный звонок? Элоиза?
   — О нет. Крис встал.
   — Можно, я покажу вам свои путеводители? — он побежал наверх.
   Очень скоро, подумал Том, явится французская или английская — а может быть, даже американская — полиция, чтобы расспросить его о Мёрчисоне. Он надеялся, что Криса к тому времени здесь уже не будет.
   Крис принес сверху три тома — стандартный путеводитель по Франции, альбом с видами французских замков и большую книгу о долине Рейна, куда они с Джеральдом Хейманом собирались поехать после того, как тот вернется из Страсбурга. Кристофер смаковал все ту же рюмку коньяка, растягивая удовольствие.
   — Вы знаете, у меня возникли серьезные сомнения в ценности демократии. В устах американца это, вероятно, звучит ужасно, да? Для демократии нужен какой-то определенный уровень образованности населения, и Америка старается дать всем достаточное образование, но пока что до этого далеко. А многие даже и не хотят этого. Том слушал его невнимательно, бросая время от времени отдельные ремарки. Но они, похоже, удовлетворяли Криса — по крайней мере, для первого разговора.
   Опять зазвонил телефон. Маленькие серебряные часы, стоявшие на телефонном столике, показывали без пяти одиннадцать.
   Мужской голос объяснил по-французски, что это сотрудник полиции, извинился за поздний звонок и спросил, не может ли он поговорить с мсье Рипли.
   — Добрый вечер, мсье. Скажите, не знаете ли вы случайно американца по имени Томас Мёрчисон?
   — Знаю, — сказал Том.
   — Он случайно не был у вас в гостях в последнее время — в среду или четверг?
   — Да, был.
   — Ah bon! [34] Он и сейчас у вас?
   — Нет, в четверг он уехал в Лондон.
   — О нет, не уехал. В Орли был обнаружен его чемодан. А сам он не вылетел рейсом 16.00, на который у него был куплен билет.
   — Вот как?
   — Мсье Мёрчисон — ваш друг, мсье Рипли?
   — Да нет, не друг. Я познакомился с ним совсем недавно.
   — Каким транспортом он добирался от вас до Орли?
   — Я отвез его туда на своей машине — примерно в половине четвертого.
   — Вы не знаете, у него есть какие-нибудь друзья в Париже, у которых он мог бы остановиться? Ни в одном из отелей он не был зарегистрирован.
   Том подумал, сделав паузу.
   — Нет, он не упоминал никаких друзей. Его ответ явно разочаровал полицейского.
   — Вы будете дома в ближайшие дни, мсье Рипли?.. Возможно, нам придется побеседовать с вами…
   Крис на этот раз был явно заинтригован.
   — Что-нибудь случилось?
   — Да нет, просто разыскивают своего знакомого. Я не знаю, где он.
   “Интересно, кто всполошился первым? — подумал Том. — Эксперт из Галереи Тейт? Полиция в Орли? А может быть, жена Мёрчисона в Америке?”
   — А Элоиза — она какая? — спросил Кристофер.

9

   Когда утром Том спустился в гостиную, мадам Аннет сообщила ему, что мсье Кристоф отправился на прогулку. Том надеялся, что не в лес позади его участка. Но скорее всего Крису захотелось пройтись по деревне. Взяв воскресные лондонские газеты, с которыми вчера он ознакомился лишь поверхностно, Том на этот раз внимательно просмотрел все новости в поисках хотя бы краткого сообщения об исчезновении Мёрчисона. Но не нашел ничего.
   Вошел порозовевший и улыбающийся Крис. В местной droguerie [35] он купил проволочную мутовку, какой французы обычно сбивают яйца.
   — Маленький презент для моей сестры, — объяснил он. — Я скажу ей, что купил это в вашей деревне.
   Том спросил Криса, не хочет ли он прокатиться по окрестностям и пообедать в каком-нибудь городишке.
   — Можешь прихватить с собой свой путеводитель. Мы проедемся вдоль Сены.
   Однако Том хотел подождать несколько минут, пока доставят почту.
   С почтой пришло лишь одно письмо. Адрес был написан на конверте черными чернилами, высокими угловатыми буквами. Том сразу почувствовал, что это от Бернарда, хотя и не знал его почерка. Он вскрыл конверт, и подпись подтвердила его догадку.
   Копперфилд-стрит, 127
   Дорогой Том,
   Прости за это неожиданное послание. Мне очень хотелось бы повидаться с тобой. Могу ли я к тебе приехать? Не обязательно устраивать меня на ночлег, мне достаточно поговорить с тобой, если ты, конечно, не против.
   Твой,
   Бернард Т.
   P. S. Может быть, я позвоню тебе еще до того, как ты получишь это письмо”.
   Бернарду надо телеграфировать немедленно. Но что сказать? Отказ, без сомнения, усугубит депрессию Бернарда, но и встречаться с ним Тому определенно не хотелось — во всяком случае, сейчас. Может быть, послать ему телеграмму из какой-нибудь деревушки по пути и указать на бланке неправильную фамилию и адрес отправителя? Придется как можно быстрее отослать Криса, как ни неприятно это делать.
   — Ну что, поехали? — спросил он.
   Крис поднялся с дивана, где он писал какую-то открытку.
   — Я готов.
   Открыв входную дверь, Том столкнулся нос к носу с двумя французскими полицейскими, которые как раз собирались постучать. Обтянутый белой перчаткой кулак полицейского, занесенный, чтобы ударить в дверь, чуть не опустился на физиономию Тома.
   — Bonjour. Мсье Рипли?
   — Да. Заходите, пожалуйста.
   “Должно быть, они из Мелёна”, — подумал Том. Местных полицейских он знал в лицо, эти же были ему незнакомы.
   Полицейские вошли и сунули фуражки под мышку, но садиться не стали. Тот, что помоложе, вытащил планшет и карандаш.
   — Я звонил вам вчера насчет мсье Мёрчисона, — сказал старший, в чине комиссара. — Мы связались с Лондоном и установили, что вы прилетели из Англии на том же самолете, что и Мёрчисон, а в Лондоне останавливались в одном и том же отеле — “Мандевиль”. Так что… — комиссар удовлетворенно улыбнулся. — Вы говорите, что доставили мсье Мёрчисона в Орли в 15.30 в четверг?
   — Да.
   — И вы проводили его до самого паспортного контроля?
   — Нет. В этом месте нельзя останавливаться надолго, так что я просто высадил его и уехал.
   — Вы видели, как он заходил в здание аэровокзала?
   Том подумал.
   — Нет, я не оглянулся, когда отъезжал.
   — Понимаете, он оставил свои вещи на тротуаре, а сам после этого испарился. Он собирался встретиться с кем-нибудь в Орли?
   — Он ничего не говорил мне об этом.
   Кристофер Гринлиф стоял неподалеку и слушал их разговор, но Том был уверен, что он мало что понимает.
   — Он не сказал вам, с кем хочет увидеться в Лондоне?
   — Нет… Насколько я помню, нет.
   — Сегодня утром мы опять позвонили в “Мандевиль”, чтобы узнать, не объявился ли мсье Мёрчисон. Они ответили, что нет, но мсье… — Он повернулся к своему коллеге.
   — Мсье Ример, — подсказал тот.
   — Мсье Ример звонил в отель, потому что у него была назначена встреча с мсье Мёрчисоном на пятницу. Лондонская полиция сообщила нам также, что мсье Мёрчисон пытался установить подлинность картины, которой он владеет. Работа Дерватта. Вы знаете что-нибудь об этом?
   — Да, у мсье Мёрчисона была с собой эта картина. Он хотел посмотреть картины Дерватта, которые есть у меня. — Том указал на стену. — Именно для этого он и приехал со мной из Лондона.
   — Ага, понятно. Вы давно познакомились с мсье Мёрчисоном?
   — В прошлый вторник. Я видел его в картинной галерее, где проходит выставка Дерватта, а потом встретил вечером в своем отеле, и мы разговорились. — Том повернулся и сказал: — Крис, прости за задержку, но это важно.
   — Конечно, конечно, продолжайте, — ответил тот.
   — А где картина мсье Мёрчисона?
   — Он взял ее с собой.
   — Она была в его чемодане? Мы там ее не обнаружили. — Комиссар переглянулся с коллегой, и на их лицах выразилось удивление.
   “Ее украли в Орли, — подумал Том, — и слава Богу”.
   — Она была завернута в коричневую упаковочную бумагу, и мсье Мёрчисон вез ее отдельно. Надеюсь, ее не украли.
   — М-да. Похоже, ее таки украли. А как картина называлась и какого она была размера? Вы можете описать ее?
   Том обстоятельно ответил на все их вопросы.
   — Дело запутанное и, возможно, касается в первую очередь лондонской полиции, но мы должны сообщить им как можно больше сведений. Эти “Часы” — именно та картина, в подлинности которой мсье Мёрчисон сомневался?
   — Да, сначала он сомневался. Он лучше меня разбирается в живописи. Меня обеспокоило то, что он говорил о фальсификации Дерватта, и я пригласил его к себе, чтобы он посмотрел на мои картины.
   — И что он сказал о ваших? — с интересом взглянул на него комиссар. Было похоже, что он спросил это просто из любопытства.
   — Он решил, что мои, безусловно, не подделки. Я тоже так думаю, — добавил Том. — Мне кажется, он стал склоняться к мысли, что и его картина подлинная. Он сказал, что, возможно, не будет встречаться с мсье Римером.
   — А-га… — Комиссар взглянул на телефон, очевидно, раздумывая, не позвонить ли в Мелён, однако не попросил разрешения воспользоваться им.
   — Могу я предложить вам по бокалу вина? — спросил Том.
   От вина они отказались, но изъявили желание взглянуть на картины. Том был рад показать их. По заинтересованным лицам полицейских и вполне грамотным замечаниям можно было предположить, что в свободное время им случается посещать картинные галереи.
   — Дерватт очень знаменит в Англии, — сказал младший.
   — Да, — подтвердил Том.
   Больше у полицейских вопросов не было. Они поблагодарили Тома и уехали.
   Том был рад, что мадам Аннет совершала в это время свой утренний обход магазинов.
   Когда Том закрыл дверь за полицейскими, Крис неуверенно рассмеялся.
   — Что они разыскивают? Все, что я понял, — это “Орли” и “Мёрчисон”.
   — Оказывается, Томас Мёрчисон — американец, который был у меня в гостях на этой неделе, — так и не вылетел из Орли в Лондон, а куда-то исчез. Его чемодан был найден в Орли на тротуаре — там, куда я его подвез в четверг.