Страница:
Патриция Хэган
Любовь и слава
Из всех страстей человеческих самой сильной является жажда славы.
Сэр Ричард Стил
Глава 1
Он был высокого роста и хорошо сложен. Под нещадными лучами яркого солнца поблескивали крепкие, вздутые мышцы обнаженной спины. Хлопчатобумажные брюки плотно обтягивали твердые, мускулистые бедра. Человек упорно шел за плугом, который изо всех сил тащил по сухой земле мул. Над мужчиной и животным назойливо жужжали насекомые. Ни малейшего дуновения ветра, только нависшая, как жгучий покров, все испепеляющая жара.
Черт бы побрал эту проклятую жару! Тревис Колтрейн чувствовал, как горит обожженная кожа, как солнце прожигает его тело до самых костей, но сдаваться не хотел. Он был французским креолом, а потому от рождения темнокожим. А теперь станет еще темнее. По лбу Тревиса тек пот, попадая прямо в глаза. Не обращая внимания на то, как ноют волдыри на пальцах и ладонях, он то и дело смахивал рукой этот противный соленый пот. Несколько ссадин уже кровоточили – грубые деревянные ручки плуга от времени растрескались и стали шершавыми. Так повторялось каждую весну, когда Тревис начинал пахать свою землю. Но очень скоро эти ссадины и волдыри заживут и затвердеют.
Вдруг плуг резко накренился, наткнувшись на что-то. Тревис пригляделся и увидел кишащий ком ос. Он случайно потревожил их подземное гнездо. Разъяренные насекомые были готовы наброситься на пахаря, и Тревис, поспешно высвободив из упряжки мула, стал спасаться бегством. Пятясь назад, он отчаянно отгонял ос руками. Почувствовав укус в плечо, Тревис помчался через все поле к видневшемуся вдали лесу.
Обретя убежище под мощными искривленными ветвями большого дуба, он взглянул на быстро опухавший укус и поблагодарил Бога, что легко отделался.
Прислонившись к твердой коре дерева, Тревис глубоко вздохнул и закрыл глаза. О Боже, как же ему все это ненавистно! Ненавистно то, чем он занимается два последних года. И еще неизвестно, что его может ждать впереди.
Два года. Тревис покачал головой и снова стер с лица пот. Неужели действительно прошло всего два года? Боже правый, а ему-то показалось, что целых двадцать лет! Тревису становилось все труднее представить себе жизнь, отличную от жизни на ферме, а она была такой тяжелой!
Если это все, что ему осталось в жизни, говорил себе Колтрейн, то лучше бы он умер на этой проклятой войне!
Геттисберг. Антиэтам. Булл-Ран. Черт побери, он был во всех этих Богом проклятых местах! Он был одним из самых лучших офицеров и всадников из всей проклятой кавалерии проклятого Союза. Так говорили тогда про капитана Тревиса Колтрейна, вожака покрывшего себя дурной славой отряда «Всадники Колтрейна». Их боялись и уважали повстанцы, ими восхищались в армии Союза.
Сейчас, сидя под дубом в этот тихий день, Тревис почти реально ощутил военный запах серы и дыма. Он как бы вновь слышал боевые клики своих солдат, бегущих по полю боя, слышал, как звенят их сабли. Бог свидетель, этих людей вел в бой он, Тревис. Они все брали пример с него и…
Дерьмо собачье!
Серые, холодные как сталь глаза потемнели – в них отразились горечь и самоуничижение. Неужели он становится сейчас таким же, как те старики, которые сидят напротив здания суда в Голдсборо и убивают время, рассказывая свои военные истории, которые с каждым разом становятся все более славными и значительными?! Некоторые из них до сих пор еще носят шинели союзных войск, хотя война закончилась уже четыре года назад.
Люди, размышлял про себя Тревис, особенно старые вояки, предпочитают забывать то, что приносило им боль. А в той адской войне, знает Бог, было столько страшной боли! Теперь же, когда все ушло в прошлое, говорят, что она всем принесла только славу.
Неужели и он, Тревис, становится таким же, как эти пустомели-старики? Вот сидит здесь, под каким-то деревом, и бесцельно разглядывает пустые поля. И при этом так бешено ненавидит свою жизнь! Неужели он потратит всю свою жизнь на эти пустые воспоминания о былой славе?
Тревис поднял глаза на небо, словно надеясь найти там ответ. Почему все должно быть именно так? Ведь год за годом он вгрызается в эту проклятую Богом землю, чтобы растить на ней табак и кукурузу, и все время молит Бога о дожде, о том, чтобы не налетели насекомые, чтобы осенью был хороший урожай, а значит, и деньги. Иначе как прожить долгую зиму и прокормить скот, который ему удалось приобрести? Неужели ему ничего другого в жизни не дано, вопрошал Тревис небеса.
Он презрительно фыркнул. Молиться! Черт бы все побрал, но он, Тревис, никогда не молился. Когда дела шли не так, как ему хотелось, он просто проклинал жизнь, и больше ничего. Фермеры же молили Бога об урожае. А он фермером себя не считал и никогда считать не будет.
Тревис взглянул на свою хижину в конце поля. Он построил ее своими руками из тех головешек, которые уцелели от некогда большого дома, сожженного соседями. Эти добропорядочные южане – патриоты графства Уэйн – не могли простить старику Джону Райту того, что он отправился сражаться за северян.
Теперь в хижине было две комнаты. Не так уж и много, но Тревис все равно очень гордился тем, что ему удалось создать из руин. И все – своими собственными руками, потом и кровью. Он тогда срубил старые дубы, распилил их на доски и рубанком зачистил с одной стороны, чтобы обить стены изнутри. И результаты вполне оправдали его тяжкий труд: теперь скромное жилище украшала естественная красота светлой дубовой древесины.
Ту же работу Тревис проделал и с полом – ему не хотелось, чтобы Джон или Китти подвергали себя риску занозить ногу на нетесаном полу.
Одна комната для сна и любви. Другая – для жизни и приготовления еды. А сзади дома небольшая терраса, увитая пурпурным вьюнком. Там можно было сидеть и наблюдать, как заходит солнце. Взявшись за руки, они с Китти мечтали о будущем, надеясь на лучшее.
И то будущее стало сегодняшним настоящим. Вот и все, что тогда у них было. Но, Бог свидетель, если бы были деньги, Тревис усовершенствовал бы это жилье, Джон и Китти заслуживали гораздо большего, чем хижина из двух комнатушек.
Джон.
Тревис широко улыбнулся, вспоминая крохотного сынишку, так похожего на своего отца, что тому нередко казалось, что он смотрит на себя самого, когда ему тоже было три годика. Однако, подумал Тревис, Джон был совсем другим. Душа у него была как у Китти, только, к счастью, мальчик не унаследовал ни материнской, ни отцовской вспыльчивости. Джон был очень спокойным ребенком, возможно, чуточку взрослым для своих лет. Он привык развлекать себя сам, тихо предаваясь своим играм в уголке кухни. Детишек его возраста в Голдсборо было мало, а соседи же никак не могли простить Джона Райта, в честь которого Тревис с женой назвали своего сына. Так что даже лучше, что их любимый мальчик держался в стороне от таких недружелюбных соседей.
Когда Тревис подумал о Китти, лицо его потеплело. До сих пор она была для него самой красивой женщиной из всех, которых когда-либо видели его глаза. Даже одна мысль о ней вызвала у Тревиса знакомое волнение в крови. Как же было прекрасно ее обнимать, проникать в глубь этого нежного женского тела, всегда стремящегося к нему!
Китти. Его женщина. Его жена. Мать его сына.
Им пришлось пройти через ад, но оба старались уходить от воспоминаний о прошлом.
Ни Тревис, ни Китти не любили говорить о той страшной печали и боли, которые оставила в их сердцах война. Но сейчас воспоминания поглотили Тревиса.
Натан Коллинз. Когда-то он был первой любовью Китти, но на поверку оказался трусливым мерзавцем, который кончил тем, что застрелил отца Китти в спину. Тогда Тревис убил Натана, отправив в ад проклятый дух мерзавца. Граждане графства Уэйн никогда не забудут, что Тревис Колтрейн, паршивый офицер федеральных войск, убил их героя.
Упрямую и своевольную Китти оторвать от земли, которую так любил ее отец, было невозможно. Она высоко держала голову, твердо решив, что они будут жить только тут и только тут, на земле своего дедушки, будет расти их сын.
Кори Макрей. Колтрейна охватило еще одно воспоминание.
Когда Тревис уезжал с войсками генерала Шермана, он не знал, что оставляет Китти беременной. Не знал он и того, что Макрей вынашивает дьявольский план сделать Китти своей женой и пошел даже на то, что перехватывал письма Тревиса, посылаемые им Китти. А Тревис тогда терялся в догадках, почему после ее клятвенных заверений в любви в ответ на все свои письма он не получил от нее ни одного слова.
Вернувшись в Голдсборо, Тревис поверил сплетням о том, что Китти, чтобы не потерять своей драгоценной земли, вышла замуж за Кори, богатого и могущественного дельца, сбившего себе состояние до Гражданской войны. Поверил он и тому, что она подарила мужу сына. Тогда Тревис понятия не имел, что это был его ребенок.
В те дни Колтрейн вернулся в Голдсборо в качестве шерифа федеральных войск. Приехал он с Сэмом Бачером, с которым дружил всю свою жизнь и вместе прошел войну. Их обоих прислали сюда, чтобы установить мир между такими людьми, как Макрей и Джером Дантон, бесконечно враждовавшими из-за земли. Этот Дантон был еще один ублюдок, который, как потом выяснил Тревис, возглавлял местный ку-клукс-клан.
В конце концов ссора между Дантоном и Макреем кончилась кровопролитием. Дантон убил своего врага. Это случилось в ту самую ночь, когда Тревис узнал, что именно он отец ребенка, родившегося у Китти. Тогда он забрал малыша и скрылся в своем любимом родном доме в Луизиане. За сыном примчалась Китти и с малышом на руках стала пробираться через болото. Тревис последовал за ней, но угодил в страшную топь. Китти спасла ему жизнь, хотя понимала, что Тревис может снова отнять у нее сына. И тогда Тревис наконец-то увидел, что Китти его действительно по-настоящему любит.
И они вернулись в Северную Каролину, чтобы вместе начать новую жизнь.
Будь все проклято! В то время им все казалось таким простым. У них был сын, у них была прекрасная любовь.
Теперь же он вел такой образ жизни ради Китти. Именно такой, фермерской, жизни хотела она. Хотела, чтобы Тревис обрабатывал землю, ее землю. Она хотела жить на этой земле наперекор недоброжелательности и даже ненависти их соседей…
Но Бог свидетель, Тревис поморщился, лично он для себя такой жизни вовсе не хотел. Он очень, очень старался. Никто не может отрицать, что он, Тревис, старался изо всех сил. Но он не был рожден фермером и никогда им не будет. Как бы сильна ни была его любовь и к крошке Джону, и к Китти, как бы сильно он ни желал им счастья, Тревис твердо знал: рано или поздно он сбежит от такой жизни. Целых два года он пытался отдать себя фермерству. Но из этого ничего не вышло. Пропади все пропадом, решил Тревис, он больше не выдержит и дня!..
Тяжело вздохнув, Тревис поднялся и смахнул пыль со штанов. Возможно, силы его на исходе, но он обязан продолжать работу, это необходимо. Ни Китти, ни Джон не должны знать, что он чувствует. Как бы среагировала Китти, если бы догадалась, что работа на земле для него сплошное несчастье?
Отказалась бы она от земли ради него? Или же сказала бы ему, что он может идти на все четыре стороны, но без нее и без их сына?
Щурясь от яркого солнца, Тревис вышел из тени и взглянул на вершину холма. Китти была там, под персиковыми и ореховыми деревьями, на западной стороне поля. Было очень хорошо видно, как она, наклонившись, выдергивала сорняки вокруг могилы отца, а потом положила возле деревянного креста крохотный белый букетик. Цветы отсюда разглядеть было невозможно, но он решил, что это кизил – его нежные белые соцветия издали походили на легкое облачко, опустившееся с небес на землю.
Китти распрямилась и одернула поношенное платье из желтого муслина. Волосы у нее были рыжие, и сейчас на солнце они сверкали как золото. Китти подхватила стоявшую у ног плетенную из соломки корзину и повернулась. Увидев, как муж вдали наблюдает за ней, она помахала ему рукой. При этом платье плотно натянулось у нее на талии, отчего сердце у Тревиса забилось быстрее. «О Боже, – чуть опьянев от восторга, вопросил он, – создавал ли ты когда-либо существо, более грациозное, чем моя Китти?»
Она осторожно шла по коричневому полю, изрытому бороздами. Заметив в самом дальнем его конце стоящего без дела мула, Китти забеспокоилась:
– Что случилось, Тревис? Почему ты его выпряг? – И ускорила шаг, а потом почти побежала, спотыкаясь о глубокие борозды. – Тревис, почему ты мне не отвечаешь? Что с тобой?
Увидев на плече мужа страшный след от укуса, Китти остановилась. В ее глазах появился страх.
– Что у тебя с плечом?
– Нечаянно потревожил осиное гнездо, – рассеянно сказал Тревис, ставя на землю корзину жены. И тут совершенно неожиданно он сжал Китти в объятиях. Их губы слились в долгом поцелуе.
Первой, рассмеявшись, отодвинулась жена.
– Самое неподходящее время… – Голос у нее дрожал, а лицо раскраснелось. Поцелуй ее взволновал.
Подхватив корзину, Китти пошла в тень, где только что прятался от жары Тревис.
– Я принесла тебе обед. Джон спит. Сегодня утром он вел себя как настоящий дьяволенок, и я едва смогла его успокоить. Вот тут жареный цыпленок, пирожки со сладким картофелем, а еще я приготовила немножко лимонаду.
– У меня голод не на еду, Китти.
Она склонила голову набок и улыбнулась, сверкая синими глазами:
– Тревис Колтрейн, опомнись! Уж не хочешь ли ты заняться любовью прямо тут?
– Лучшего места и не придумать! – хрипло прошептал он.
Взяв Китти за руку, Тревис повел ее подальше в лес и нашел там то, что искал, – мягкую постель из сосновых иголок. Он расстегнул жене платье и, как собственник, взял в руки ее обнажившиеся груди. Медленно целуя розовые соски, Тревис опустился на колени и потянул Китти за собой.
Они разделись, и Тревис лег поверх жены. Китти чувствовала его твердую пульсирующую плоть.
– Так всегда будет, Тревис? – спросила Китти, видя над собой полные желания глаза мужа. – Так же прекрасно, как сейчас?
Тревис молчал. Говорить за себя он поручил своему телу. Сейчас он поднял ноги Китти повыше, и они обвили ему шею. Так ему нравилось больше всего, потому что можно было глубже проникнуть в лоно Китти, чувствуя, как ее тело двигается в такт с его собственным. Иначе же разрядка произойдет быстрее, чем надо. А Тревису хотелось наслаждаться каждым мгновением, продлить удовольствие как можно дольше. Но это было не так-то просто, потому что, как только Тревис проникал в мягкое, бархатное тело Китти, ему приходилось изо всех сил одерживать себя, чтобы не выплеснуть всю свою страсть к ней в один миг.
Он снова поцеловал жену, ощущая дивный вкус ее языка, и почувствовал, что Китти хочется как-то шевельнуться под ним, чтобы передать ему свой восторг. Тревис углубился в нее еще больше и, не в силах сдерживаться, мощными толчками наполнил лоно Китти всем, что у него было для нее. Затем он громко выдохнул воздух, почувствовав, что душа покинула его тело и перелилась в тело жены.
Ногти Китти царапали ему спину, впивались в плечи; тело ее содрогалось. Тревис прижал жену к себе еще плотнее и стал раскачиваться вместе с ней взад-вперед, пока она не вернулась к нему из дивного путешествия к пику наслаждения, заставившего ее всю трепетать.
Чуть погодя, повернувшись на бок, Тревис на минуту предался покою, нежно проводя пальцем по мягкой щеке Китти. А потом прошептал:
– Да, моя принцесса. Теперь так прекрасно будет всегда.
– Тревис, ты мне делаешь больно!
Незаметно для себя Тревис изо всех сил сжал Китти. Улыбнувшись, он расслабил руки.
– Похоже, я слишком увлекся.
Она приложила к его губам пальцы для поцелуя.
– Я чувствую себя… чувствую, что вся принадлежу тебе.
– Так оно и есть! – широко улыбнулся он. – Я тобой владею. Как и тем упрямым мулом, который стоит вон там. Ты вся моя. И никогда об этом не забывай!
Китти игриво взъерошила его темные волосы, потом села и стала одеваться.
– А теперь, когда мы утолили один из твоих голодных порывов, пора утолить и другой. Иди-ка к ручью и вымойся, а я пока приготовлю для тебя обед.
Когда Тревис вернулся, на земле была расстелена скатерть, а на ней стояла еда. Удобно усевшись, он взял цыпленка и начал есть.
Китти с минуту задумчиво смотрела на мужа, а потом нерешительно сказала:
– Сегодня утром ты не очень-то много вспахал, Тревис. Может быть, не откажешься от моей помощи? Я бы стала пахать, а ты бы занялся посадками.
– О нет! Будь все проклято! – Тревис швырнул подальше куриную кость и уставился на жену.
Ее глаза наполнились слезами. Китти не боялась ничего, кроме вспыльчивого характера своего мужа. Нет, он никогда не срывал своего зла на ней, но его холодные серые глаза наводили страх, когда сверкали как молнии. Сейчас Китти опустила голову и сложила руки на коленях. Ей не хотелось, чтобы муж видел, как она плачет, как она испугалась.
Тревис мгновенно раскаялся. Он взял жену за руку, приподнял ей подбородок и заставил взглянуть ему в глаза. А потом прошептал:
– Прости, малыш. Но ведь ты же знаешь, как я отношусь к тому, чтобы ты работала в поле. Я этого не допущу. У меня сердце разрывается, когда я вижу, как тяжело тебе достается эта работа. Но пусть меня разразит гром, если я позволю тебе идти за плугом, как это делают простые батрачки.
– Я тяжелой работы не боюсь.
– Знаю. Но пока ты моя жена, работать в поле ты не будешь. Не будешь никогда! Так что давай эти разговоры прекратим.
Китти резко вздернула подбородок, что обычно означало ее желание стоять на своем.
– Все женщины вокруг работают в поле. Я не считаю себя лучше других. Про меня и так говорят, что я слишком высокомерна, словно все еще замужем за самым богатым человеком в Уэйне.
Еле сдерживаясь, Тревис проговорил:
– Кори Макрей не был самым богатым в графстве Уэйн, Китти, даже тогда, когда наворовал все, что только мог, будь он проклят! И ничего высокомерного я в тебе не нахожу. Когда же ты наконец научишься не обращать внимания на то, что говорят про нас необразованные соседи? Что должно происходить здесь, говорю я, и тебя должно беспокоить только это.
– А ты мне не хозяин! – зло взорвалась Китти, прекрасно понимая, что в данный момент взывать к голосу разума бесполезно. – Ну что же! Мы просто опоздаем с посадками, опоздаем со сбором урожая. Да в этом году и урожай у нас скорее всего будет плохой. – Поджав губы, Китти встала. – Я возвращаюсь в дом.
– Ты никуда не пойдешь. – Тревис схватил жену за талию. – Сиди здесь и дуйся, сколько душе угодно.
Китти села, подложив под себя юбку. Вызывающе вздернув подбородок, она не проронила ни слова.
В конце концов Тревис указал ей на остатки обеда и спросил, собирается ли она есть. Китти резко качнула головой, и он рассмеялся:
– Делай как хочешь. Теперь я наверняка знаю, откуда у Джона такое упрямство. И клянусь, я еще никогда не видел подобной женщины… – Он не закончил фразы, услышав приближающийся топот копыт.
Через поле кто-то ехал. Тревис быстро вскочил и подал Китти знак оставаться на месте. А сам поспешил вытащить из сапога нож. Даже после двух лет пребывания здесь он никому не доверял и всегда носил с собой этот нож.
Сузив глаза, Тревис вгляделся в подъезжавшего всадника. И тут его лицо озарилось улыбкой. Торопливо убрав нож, он замахал над головой обеими руками:
– Сэм! Сюда, сюда!
– Что привело тебя в наши края? – спросил он Сэма Бачера, когда тот осадил лошадь, вылез из седла и стал споро пробираться сквозь кусты. Остановившись, он поцеловал Китти, подставившую ему щеку, и только после этого от всего сердца стиснул руку Тревиса.
– Интересно! Как это получается, что я всегда застаю вас обоих в кустах? – хохотал Сэм, и его карие глаза при этом тепло лучились. – Во время войны, как я помню, куда бы и когда бы я ни взглянул, вы повсюду наслаждались любовью.
– А вот это, Сэм, уж и вовсе неправда, – выдохнула Китти. – Ведь в последний раз, когда ты нагрянул, мы сидели дома и ели.
– Да я знаю, девочка, знаю! – кивнул Сэм и засмеялся. – Только мне ужасно нравится тебя дразнить, солнышко. Ужасно нравится, когда твои розовые щечки розовеют еще больше!
Китти смутилась, но все равно рассмеялась. Сэм знал про них почти все, что можно было знать. Он вошел в ее жизнь одновременно с Тревисом. Вместе они хлебнули достаточно горя. Сэм был здесь тогда, когда Тревис убил Натана. Он помог им выкопать могилу для Джона Райта. И именно он шептал последние слова молитвы над гробом ее отца.
Китти внимательно взглянула на гостя. Сэм не очень-то изменился за эти годы, если не считать появившейся седины в каштановой шевелюре и такой же каштановой бороде. Над добрыми, внимательными глазами нависли густые брови. Да еще прибавилось несколько лишних фунтов вокруг талии. А в остальном – в остальном это был все тот же милый Сэм. Хотя Китти нередко поддразнивала его из-за этих лишних фунтов.
– Как сын? – спросил Бачер, поглаживая бороду.
– Спит. Никогда не знала, что трехлетний ребенок может быть таким активным. Боюсь, он вдобавок может оказаться и таким же упрямым, как его отец. – Китти многозначительно кивнула в сторону Тревиса.
– А вы оба чертовски упрямые, моя девочка, – усмехнулся Сэм. – Пожалуй, такого сходства характеров, как у вас с Тревисом, я никогда не встречал. Так что малышу Джону все передается по справедливости.
– Неизвестно, кто из нас более упрямый! – улыбнулся Тревис с таким довольным видом, что Китти разозлилась. – Садись-ка, Сэм, и поешь. Китти наготовила много всего, но сейчас дуется и есть не хочет. А поскольку в наши дни еду достать не так-то легко, не будем же мы ее выбрасывать!
Сэм сел и с жадностью облизал губы:
– Никогда не мог отказаться от еды, приготовленной Китти. – Бросив взгляд на молодую женщину, он шепотом спросил: – Из-за чего ты дуешься, солнышко? Если он только посмеет тебя обидеть, обращайся ко мне за помощью.
– Китти считает, что может выполнять мужскую работу, – выпалил Тревис.
– Ну что ж тут такого – ведь она всегда выполняла мужскую работу, – удивился Сэм, приподнимая бровь. – Вспомни, в тех проклятых госпиталях она делала то, от чего теряли сознание взрослые мужчины.
– Тогда было все по-другому. Тогда была война. А сейчас она хочет стоять за плугом. Но моя жена никогда в поле работать не будет.
Китти умоляюще сложила руки:
– Ну скажи мне, Сэм, что плохого, если жена помогает мужу? Сколько ты знаешь фермерских жен, которые бы не работали в поле?
– Достаточно того, что она мчится верхом в самую полночь, чтобы родить ребенка, – продолжал Тревис, не давая Сэму сказать и слова. – Я удивляюсь, как она до сих пор не надумала оставить мне Джона и уехать в Голдсборо, чтобы там круглосуточно работать в больнице.
– Тревис, это несправедливо! – Китти отчаянно моргала, твердо решив, что ни за что не заплачет.
Сэм похлопал ее по плечу, понимая, как ей трудно:
– Успокойся, дорогая. В любом случае ты слишком хорошенькая, чтобы жариться на солнце. А кроме того, ты сама знаешь не хуже меня, что если твоему мужу что-нибудь взбредет в голову, то спорить с ним бесполезно.
Китти взглянула на Тревиса и выдержала его твердый взгляд. Сэм абсолютно прав. Воля у Тревиса такая же железная, как у нее. Но поскольку он мужчина, то обычно выигрывает именно он. А с этим Китти никогда смириться не могла, несмотря на всю ее любовь к мужу.
– Стоит мне ей поддаться, и она начнет лечить всех вокруг. – Тревис снова повернулся к Сэму. – Ей все равно, что эти люди ее ненавидят и будут ненавидеть всегда.
– А меня вовсе не все ненавидят, – возразила Китти. – Здесь есть и славные люди, например, вдова Мэтти Гласс и ее мальчики.
– Но ты не врач, ты – моя жена!
Тут вмешался Сэм:
– Китти всегда была умницей по части лечения, Тревис, и…
– Чего ради ты сюда приехал, Сэм? – резко оборвал друга Тревис. И тут же голос его смягчился. – Как твои дела?
– В городе спокойно, – ровным тоном отвечал Сэм. – Пожалуй, даже слишком спокойно. У меня это вызывает тревогу.
Китти посмотрела на шерифскую звезду Сэма, сверкавшую на широкой груди, пытаясь понять истинную причину его приезда.
– Тебе по-прежнему нравится быть шерифом? – спросила она.
– Пожалуй, да. После того как Тревис перебрался жить сюда, я не планировал оставаться в Луизиане. Колтрейн для меня почти как брат, и второго такого друга у меня никогда не будет. Или лучше сказать, он мне как сын. Я-то ведь его постарше, как ты знаешь. – Сэм замолчал, налил себе стакан лимонада и добавил: – Но нельзя связывать себя симпатиями. Каждому нужно жить своей жизнью. Недавно мне предложили одну работу получше, правда, временную. Так что мне придется уехать из страны: я не хочу упустить эту работу.
– Так ты уезжаешь? – воскликнул Тревис. – Ты, Сэм, единственный здесь человек, не считая Китти и малыша, который мне дорог?!
– Да я уеду ненадолго, честное слово, – мягко сказал Сэм. – Понимаешь, по поручению правительства я должен поехать на Гаити и в Санто-Доминго. А мне хочется повидать мир.
У Тревиса глаза полезли на лоб.
– Гаити и Санто-Доминго? Зачем?
– Привет! Ты разве не знаешь, что творится в мире? – съехидничал Сэм. – Слишком уж ты засиделся здесь, на этой ферме, Тревис.
Китти заметила, каким огнем разгорелись глаза мужа, когда Сэм стал ему все объяснять. Дело в том, что Гражданская война показала, что американцам нужны островные военно-морские базы в Карибском бассейне. Сам госсекретарь Стьюарт подчеркнул важность этой проблемы.
Черт бы побрал эту проклятую жару! Тревис Колтрейн чувствовал, как горит обожженная кожа, как солнце прожигает его тело до самых костей, но сдаваться не хотел. Он был французским креолом, а потому от рождения темнокожим. А теперь станет еще темнее. По лбу Тревиса тек пот, попадая прямо в глаза. Не обращая внимания на то, как ноют волдыри на пальцах и ладонях, он то и дело смахивал рукой этот противный соленый пот. Несколько ссадин уже кровоточили – грубые деревянные ручки плуга от времени растрескались и стали шершавыми. Так повторялось каждую весну, когда Тревис начинал пахать свою землю. Но очень скоро эти ссадины и волдыри заживут и затвердеют.
Вдруг плуг резко накренился, наткнувшись на что-то. Тревис пригляделся и увидел кишащий ком ос. Он случайно потревожил их подземное гнездо. Разъяренные насекомые были готовы наброситься на пахаря, и Тревис, поспешно высвободив из упряжки мула, стал спасаться бегством. Пятясь назад, он отчаянно отгонял ос руками. Почувствовав укус в плечо, Тревис помчался через все поле к видневшемуся вдали лесу.
Обретя убежище под мощными искривленными ветвями большого дуба, он взглянул на быстро опухавший укус и поблагодарил Бога, что легко отделался.
Прислонившись к твердой коре дерева, Тревис глубоко вздохнул и закрыл глаза. О Боже, как же ему все это ненавистно! Ненавистно то, чем он занимается два последних года. И еще неизвестно, что его может ждать впереди.
Два года. Тревис покачал головой и снова стер с лица пот. Неужели действительно прошло всего два года? Боже правый, а ему-то показалось, что целых двадцать лет! Тревису становилось все труднее представить себе жизнь, отличную от жизни на ферме, а она была такой тяжелой!
Если это все, что ему осталось в жизни, говорил себе Колтрейн, то лучше бы он умер на этой проклятой войне!
Геттисберг. Антиэтам. Булл-Ран. Черт побери, он был во всех этих Богом проклятых местах! Он был одним из самых лучших офицеров и всадников из всей проклятой кавалерии проклятого Союза. Так говорили тогда про капитана Тревиса Колтрейна, вожака покрывшего себя дурной славой отряда «Всадники Колтрейна». Их боялись и уважали повстанцы, ими восхищались в армии Союза.
Сейчас, сидя под дубом в этот тихий день, Тревис почти реально ощутил военный запах серы и дыма. Он как бы вновь слышал боевые клики своих солдат, бегущих по полю боя, слышал, как звенят их сабли. Бог свидетель, этих людей вел в бой он, Тревис. Они все брали пример с него и…
Дерьмо собачье!
Серые, холодные как сталь глаза потемнели – в них отразились горечь и самоуничижение. Неужели он становится сейчас таким же, как те старики, которые сидят напротив здания суда в Голдсборо и убивают время, рассказывая свои военные истории, которые с каждым разом становятся все более славными и значительными?! Некоторые из них до сих пор еще носят шинели союзных войск, хотя война закончилась уже четыре года назад.
Люди, размышлял про себя Тревис, особенно старые вояки, предпочитают забывать то, что приносило им боль. А в той адской войне, знает Бог, было столько страшной боли! Теперь же, когда все ушло в прошлое, говорят, что она всем принесла только славу.
Неужели и он, Тревис, становится таким же, как эти пустомели-старики? Вот сидит здесь, под каким-то деревом, и бесцельно разглядывает пустые поля. И при этом так бешено ненавидит свою жизнь! Неужели он потратит всю свою жизнь на эти пустые воспоминания о былой славе?
Тревис поднял глаза на небо, словно надеясь найти там ответ. Почему все должно быть именно так? Ведь год за годом он вгрызается в эту проклятую Богом землю, чтобы растить на ней табак и кукурузу, и все время молит Бога о дожде, о том, чтобы не налетели насекомые, чтобы осенью был хороший урожай, а значит, и деньги. Иначе как прожить долгую зиму и прокормить скот, который ему удалось приобрести? Неужели ему ничего другого в жизни не дано, вопрошал Тревис небеса.
Он презрительно фыркнул. Молиться! Черт бы все побрал, но он, Тревис, никогда не молился. Когда дела шли не так, как ему хотелось, он просто проклинал жизнь, и больше ничего. Фермеры же молили Бога об урожае. А он фермером себя не считал и никогда считать не будет.
Тревис взглянул на свою хижину в конце поля. Он построил ее своими руками из тех головешек, которые уцелели от некогда большого дома, сожженного соседями. Эти добропорядочные южане – патриоты графства Уэйн – не могли простить старику Джону Райту того, что он отправился сражаться за северян.
Теперь в хижине было две комнаты. Не так уж и много, но Тревис все равно очень гордился тем, что ему удалось создать из руин. И все – своими собственными руками, потом и кровью. Он тогда срубил старые дубы, распилил их на доски и рубанком зачистил с одной стороны, чтобы обить стены изнутри. И результаты вполне оправдали его тяжкий труд: теперь скромное жилище украшала естественная красота светлой дубовой древесины.
Ту же работу Тревис проделал и с полом – ему не хотелось, чтобы Джон или Китти подвергали себя риску занозить ногу на нетесаном полу.
Одна комната для сна и любви. Другая – для жизни и приготовления еды. А сзади дома небольшая терраса, увитая пурпурным вьюнком. Там можно было сидеть и наблюдать, как заходит солнце. Взявшись за руки, они с Китти мечтали о будущем, надеясь на лучшее.
И то будущее стало сегодняшним настоящим. Вот и все, что тогда у них было. Но, Бог свидетель, если бы были деньги, Тревис усовершенствовал бы это жилье, Джон и Китти заслуживали гораздо большего, чем хижина из двух комнатушек.
Джон.
Тревис широко улыбнулся, вспоминая крохотного сынишку, так похожего на своего отца, что тому нередко казалось, что он смотрит на себя самого, когда ему тоже было три годика. Однако, подумал Тревис, Джон был совсем другим. Душа у него была как у Китти, только, к счастью, мальчик не унаследовал ни материнской, ни отцовской вспыльчивости. Джон был очень спокойным ребенком, возможно, чуточку взрослым для своих лет. Он привык развлекать себя сам, тихо предаваясь своим играм в уголке кухни. Детишек его возраста в Голдсборо было мало, а соседи же никак не могли простить Джона Райта, в честь которого Тревис с женой назвали своего сына. Так что даже лучше, что их любимый мальчик держался в стороне от таких недружелюбных соседей.
Когда Тревис подумал о Китти, лицо его потеплело. До сих пор она была для него самой красивой женщиной из всех, которых когда-либо видели его глаза. Даже одна мысль о ней вызвала у Тревиса знакомое волнение в крови. Как же было прекрасно ее обнимать, проникать в глубь этого нежного женского тела, всегда стремящегося к нему!
Китти. Его женщина. Его жена. Мать его сына.
Им пришлось пройти через ад, но оба старались уходить от воспоминаний о прошлом.
Ни Тревис, ни Китти не любили говорить о той страшной печали и боли, которые оставила в их сердцах война. Но сейчас воспоминания поглотили Тревиса.
Натан Коллинз. Когда-то он был первой любовью Китти, но на поверку оказался трусливым мерзавцем, который кончил тем, что застрелил отца Китти в спину. Тогда Тревис убил Натана, отправив в ад проклятый дух мерзавца. Граждане графства Уэйн никогда не забудут, что Тревис Колтрейн, паршивый офицер федеральных войск, убил их героя.
Упрямую и своевольную Китти оторвать от земли, которую так любил ее отец, было невозможно. Она высоко держала голову, твердо решив, что они будут жить только тут и только тут, на земле своего дедушки, будет расти их сын.
Кори Макрей. Колтрейна охватило еще одно воспоминание.
Когда Тревис уезжал с войсками генерала Шермана, он не знал, что оставляет Китти беременной. Не знал он и того, что Макрей вынашивает дьявольский план сделать Китти своей женой и пошел даже на то, что перехватывал письма Тревиса, посылаемые им Китти. А Тревис тогда терялся в догадках, почему после ее клятвенных заверений в любви в ответ на все свои письма он не получил от нее ни одного слова.
Вернувшись в Голдсборо, Тревис поверил сплетням о том, что Китти, чтобы не потерять своей драгоценной земли, вышла замуж за Кори, богатого и могущественного дельца, сбившего себе состояние до Гражданской войны. Поверил он и тому, что она подарила мужу сына. Тогда Тревис понятия не имел, что это был его ребенок.
В те дни Колтрейн вернулся в Голдсборо в качестве шерифа федеральных войск. Приехал он с Сэмом Бачером, с которым дружил всю свою жизнь и вместе прошел войну. Их обоих прислали сюда, чтобы установить мир между такими людьми, как Макрей и Джером Дантон, бесконечно враждовавшими из-за земли. Этот Дантон был еще один ублюдок, который, как потом выяснил Тревис, возглавлял местный ку-клукс-клан.
В конце концов ссора между Дантоном и Макреем кончилась кровопролитием. Дантон убил своего врага. Это случилось в ту самую ночь, когда Тревис узнал, что именно он отец ребенка, родившегося у Китти. Тогда он забрал малыша и скрылся в своем любимом родном доме в Луизиане. За сыном примчалась Китти и с малышом на руках стала пробираться через болото. Тревис последовал за ней, но угодил в страшную топь. Китти спасла ему жизнь, хотя понимала, что Тревис может снова отнять у нее сына. И тогда Тревис наконец-то увидел, что Китти его действительно по-настоящему любит.
И они вернулись в Северную Каролину, чтобы вместе начать новую жизнь.
Будь все проклято! В то время им все казалось таким простым. У них был сын, у них была прекрасная любовь.
Теперь же он вел такой образ жизни ради Китти. Именно такой, фермерской, жизни хотела она. Хотела, чтобы Тревис обрабатывал землю, ее землю. Она хотела жить на этой земле наперекор недоброжелательности и даже ненависти их соседей…
Но Бог свидетель, Тревис поморщился, лично он для себя такой жизни вовсе не хотел. Он очень, очень старался. Никто не может отрицать, что он, Тревис, старался изо всех сил. Но он не был рожден фермером и никогда им не будет. Как бы сильна ни была его любовь и к крошке Джону, и к Китти, как бы сильно он ни желал им счастья, Тревис твердо знал: рано или поздно он сбежит от такой жизни. Целых два года он пытался отдать себя фермерству. Но из этого ничего не вышло. Пропади все пропадом, решил Тревис, он больше не выдержит и дня!..
Тяжело вздохнув, Тревис поднялся и смахнул пыль со штанов. Возможно, силы его на исходе, но он обязан продолжать работу, это необходимо. Ни Китти, ни Джон не должны знать, что он чувствует. Как бы среагировала Китти, если бы догадалась, что работа на земле для него сплошное несчастье?
Отказалась бы она от земли ради него? Или же сказала бы ему, что он может идти на все четыре стороны, но без нее и без их сына?
Щурясь от яркого солнца, Тревис вышел из тени и взглянул на вершину холма. Китти была там, под персиковыми и ореховыми деревьями, на западной стороне поля. Было очень хорошо видно, как она, наклонившись, выдергивала сорняки вокруг могилы отца, а потом положила возле деревянного креста крохотный белый букетик. Цветы отсюда разглядеть было невозможно, но он решил, что это кизил – его нежные белые соцветия издали походили на легкое облачко, опустившееся с небес на землю.
Китти распрямилась и одернула поношенное платье из желтого муслина. Волосы у нее были рыжие, и сейчас на солнце они сверкали как золото. Китти подхватила стоявшую у ног плетенную из соломки корзину и повернулась. Увидев, как муж вдали наблюдает за ней, она помахала ему рукой. При этом платье плотно натянулось у нее на талии, отчего сердце у Тревиса забилось быстрее. «О Боже, – чуть опьянев от восторга, вопросил он, – создавал ли ты когда-либо существо, более грациозное, чем моя Китти?»
Она осторожно шла по коричневому полю, изрытому бороздами. Заметив в самом дальнем его конце стоящего без дела мула, Китти забеспокоилась:
– Что случилось, Тревис? Почему ты его выпряг? – И ускорила шаг, а потом почти побежала, спотыкаясь о глубокие борозды. – Тревис, почему ты мне не отвечаешь? Что с тобой?
Увидев на плече мужа страшный след от укуса, Китти остановилась. В ее глазах появился страх.
– Что у тебя с плечом?
– Нечаянно потревожил осиное гнездо, – рассеянно сказал Тревис, ставя на землю корзину жены. И тут совершенно неожиданно он сжал Китти в объятиях. Их губы слились в долгом поцелуе.
Первой, рассмеявшись, отодвинулась жена.
– Самое неподходящее время… – Голос у нее дрожал, а лицо раскраснелось. Поцелуй ее взволновал.
Подхватив корзину, Китти пошла в тень, где только что прятался от жары Тревис.
– Я принесла тебе обед. Джон спит. Сегодня утром он вел себя как настоящий дьяволенок, и я едва смогла его успокоить. Вот тут жареный цыпленок, пирожки со сладким картофелем, а еще я приготовила немножко лимонаду.
– У меня голод не на еду, Китти.
Она склонила голову набок и улыбнулась, сверкая синими глазами:
– Тревис Колтрейн, опомнись! Уж не хочешь ли ты заняться любовью прямо тут?
– Лучшего места и не придумать! – хрипло прошептал он.
Взяв Китти за руку, Тревис повел ее подальше в лес и нашел там то, что искал, – мягкую постель из сосновых иголок. Он расстегнул жене платье и, как собственник, взял в руки ее обнажившиеся груди. Медленно целуя розовые соски, Тревис опустился на колени и потянул Китти за собой.
Они разделись, и Тревис лег поверх жены. Китти чувствовала его твердую пульсирующую плоть.
– Так всегда будет, Тревис? – спросила Китти, видя над собой полные желания глаза мужа. – Так же прекрасно, как сейчас?
Тревис молчал. Говорить за себя он поручил своему телу. Сейчас он поднял ноги Китти повыше, и они обвили ему шею. Так ему нравилось больше всего, потому что можно было глубже проникнуть в лоно Китти, чувствуя, как ее тело двигается в такт с его собственным. Иначе же разрядка произойдет быстрее, чем надо. А Тревису хотелось наслаждаться каждым мгновением, продлить удовольствие как можно дольше. Но это было не так-то просто, потому что, как только Тревис проникал в мягкое, бархатное тело Китти, ему приходилось изо всех сил одерживать себя, чтобы не выплеснуть всю свою страсть к ней в один миг.
Он снова поцеловал жену, ощущая дивный вкус ее языка, и почувствовал, что Китти хочется как-то шевельнуться под ним, чтобы передать ему свой восторг. Тревис углубился в нее еще больше и, не в силах сдерживаться, мощными толчками наполнил лоно Китти всем, что у него было для нее. Затем он громко выдохнул воздух, почувствовав, что душа покинула его тело и перелилась в тело жены.
Ногти Китти царапали ему спину, впивались в плечи; тело ее содрогалось. Тревис прижал жену к себе еще плотнее и стал раскачиваться вместе с ней взад-вперед, пока она не вернулась к нему из дивного путешествия к пику наслаждения, заставившего ее всю трепетать.
Чуть погодя, повернувшись на бок, Тревис на минуту предался покою, нежно проводя пальцем по мягкой щеке Китти. А потом прошептал:
– Да, моя принцесса. Теперь так прекрасно будет всегда.
– Тревис, ты мне делаешь больно!
Незаметно для себя Тревис изо всех сил сжал Китти. Улыбнувшись, он расслабил руки.
– Похоже, я слишком увлекся.
Она приложила к его губам пальцы для поцелуя.
– Я чувствую себя… чувствую, что вся принадлежу тебе.
– Так оно и есть! – широко улыбнулся он. – Я тобой владею. Как и тем упрямым мулом, который стоит вон там. Ты вся моя. И никогда об этом не забывай!
Китти игриво взъерошила его темные волосы, потом села и стала одеваться.
– А теперь, когда мы утолили один из твоих голодных порывов, пора утолить и другой. Иди-ка к ручью и вымойся, а я пока приготовлю для тебя обед.
Когда Тревис вернулся, на земле была расстелена скатерть, а на ней стояла еда. Удобно усевшись, он взял цыпленка и начал есть.
Китти с минуту задумчиво смотрела на мужа, а потом нерешительно сказала:
– Сегодня утром ты не очень-то много вспахал, Тревис. Может быть, не откажешься от моей помощи? Я бы стала пахать, а ты бы занялся посадками.
– О нет! Будь все проклято! – Тревис швырнул подальше куриную кость и уставился на жену.
Ее глаза наполнились слезами. Китти не боялась ничего, кроме вспыльчивого характера своего мужа. Нет, он никогда не срывал своего зла на ней, но его холодные серые глаза наводили страх, когда сверкали как молнии. Сейчас Китти опустила голову и сложила руки на коленях. Ей не хотелось, чтобы муж видел, как она плачет, как она испугалась.
Тревис мгновенно раскаялся. Он взял жену за руку, приподнял ей подбородок и заставил взглянуть ему в глаза. А потом прошептал:
– Прости, малыш. Но ведь ты же знаешь, как я отношусь к тому, чтобы ты работала в поле. Я этого не допущу. У меня сердце разрывается, когда я вижу, как тяжело тебе достается эта работа. Но пусть меня разразит гром, если я позволю тебе идти за плугом, как это делают простые батрачки.
– Я тяжелой работы не боюсь.
– Знаю. Но пока ты моя жена, работать в поле ты не будешь. Не будешь никогда! Так что давай эти разговоры прекратим.
Китти резко вздернула подбородок, что обычно означало ее желание стоять на своем.
– Все женщины вокруг работают в поле. Я не считаю себя лучше других. Про меня и так говорят, что я слишком высокомерна, словно все еще замужем за самым богатым человеком в Уэйне.
Еле сдерживаясь, Тревис проговорил:
– Кори Макрей не был самым богатым в графстве Уэйн, Китти, даже тогда, когда наворовал все, что только мог, будь он проклят! И ничего высокомерного я в тебе не нахожу. Когда же ты наконец научишься не обращать внимания на то, что говорят про нас необразованные соседи? Что должно происходить здесь, говорю я, и тебя должно беспокоить только это.
– А ты мне не хозяин! – зло взорвалась Китти, прекрасно понимая, что в данный момент взывать к голосу разума бесполезно. – Ну что же! Мы просто опоздаем с посадками, опоздаем со сбором урожая. Да в этом году и урожай у нас скорее всего будет плохой. – Поджав губы, Китти встала. – Я возвращаюсь в дом.
– Ты никуда не пойдешь. – Тревис схватил жену за талию. – Сиди здесь и дуйся, сколько душе угодно.
Китти села, подложив под себя юбку. Вызывающе вздернув подбородок, она не проронила ни слова.
В конце концов Тревис указал ей на остатки обеда и спросил, собирается ли она есть. Китти резко качнула головой, и он рассмеялся:
– Делай как хочешь. Теперь я наверняка знаю, откуда у Джона такое упрямство. И клянусь, я еще никогда не видел подобной женщины… – Он не закончил фразы, услышав приближающийся топот копыт.
Через поле кто-то ехал. Тревис быстро вскочил и подал Китти знак оставаться на месте. А сам поспешил вытащить из сапога нож. Даже после двух лет пребывания здесь он никому не доверял и всегда носил с собой этот нож.
Сузив глаза, Тревис вгляделся в подъезжавшего всадника. И тут его лицо озарилось улыбкой. Торопливо убрав нож, он замахал над головой обеими руками:
– Сэм! Сюда, сюда!
– Что привело тебя в наши края? – спросил он Сэма Бачера, когда тот осадил лошадь, вылез из седла и стал споро пробираться сквозь кусты. Остановившись, он поцеловал Китти, подставившую ему щеку, и только после этого от всего сердца стиснул руку Тревиса.
– Интересно! Как это получается, что я всегда застаю вас обоих в кустах? – хохотал Сэм, и его карие глаза при этом тепло лучились. – Во время войны, как я помню, куда бы и когда бы я ни взглянул, вы повсюду наслаждались любовью.
– А вот это, Сэм, уж и вовсе неправда, – выдохнула Китти. – Ведь в последний раз, когда ты нагрянул, мы сидели дома и ели.
– Да я знаю, девочка, знаю! – кивнул Сэм и засмеялся. – Только мне ужасно нравится тебя дразнить, солнышко. Ужасно нравится, когда твои розовые щечки розовеют еще больше!
Китти смутилась, но все равно рассмеялась. Сэм знал про них почти все, что можно было знать. Он вошел в ее жизнь одновременно с Тревисом. Вместе они хлебнули достаточно горя. Сэм был здесь тогда, когда Тревис убил Натана. Он помог им выкопать могилу для Джона Райта. И именно он шептал последние слова молитвы над гробом ее отца.
Китти внимательно взглянула на гостя. Сэм не очень-то изменился за эти годы, если не считать появившейся седины в каштановой шевелюре и такой же каштановой бороде. Над добрыми, внимательными глазами нависли густые брови. Да еще прибавилось несколько лишних фунтов вокруг талии. А в остальном – в остальном это был все тот же милый Сэм. Хотя Китти нередко поддразнивала его из-за этих лишних фунтов.
– Как сын? – спросил Бачер, поглаживая бороду.
– Спит. Никогда не знала, что трехлетний ребенок может быть таким активным. Боюсь, он вдобавок может оказаться и таким же упрямым, как его отец. – Китти многозначительно кивнула в сторону Тревиса.
– А вы оба чертовски упрямые, моя девочка, – усмехнулся Сэм. – Пожалуй, такого сходства характеров, как у вас с Тревисом, я никогда не встречал. Так что малышу Джону все передается по справедливости.
– Неизвестно, кто из нас более упрямый! – улыбнулся Тревис с таким довольным видом, что Китти разозлилась. – Садись-ка, Сэм, и поешь. Китти наготовила много всего, но сейчас дуется и есть не хочет. А поскольку в наши дни еду достать не так-то легко, не будем же мы ее выбрасывать!
Сэм сел и с жадностью облизал губы:
– Никогда не мог отказаться от еды, приготовленной Китти. – Бросив взгляд на молодую женщину, он шепотом спросил: – Из-за чего ты дуешься, солнышко? Если он только посмеет тебя обидеть, обращайся ко мне за помощью.
– Китти считает, что может выполнять мужскую работу, – выпалил Тревис.
– Ну что ж тут такого – ведь она всегда выполняла мужскую работу, – удивился Сэм, приподнимая бровь. – Вспомни, в тех проклятых госпиталях она делала то, от чего теряли сознание взрослые мужчины.
– Тогда было все по-другому. Тогда была война. А сейчас она хочет стоять за плугом. Но моя жена никогда в поле работать не будет.
Китти умоляюще сложила руки:
– Ну скажи мне, Сэм, что плохого, если жена помогает мужу? Сколько ты знаешь фермерских жен, которые бы не работали в поле?
– Достаточно того, что она мчится верхом в самую полночь, чтобы родить ребенка, – продолжал Тревис, не давая Сэму сказать и слова. – Я удивляюсь, как она до сих пор не надумала оставить мне Джона и уехать в Голдсборо, чтобы там круглосуточно работать в больнице.
– Тревис, это несправедливо! – Китти отчаянно моргала, твердо решив, что ни за что не заплачет.
Сэм похлопал ее по плечу, понимая, как ей трудно:
– Успокойся, дорогая. В любом случае ты слишком хорошенькая, чтобы жариться на солнце. А кроме того, ты сама знаешь не хуже меня, что если твоему мужу что-нибудь взбредет в голову, то спорить с ним бесполезно.
Китти взглянула на Тревиса и выдержала его твердый взгляд. Сэм абсолютно прав. Воля у Тревиса такая же железная, как у нее. Но поскольку он мужчина, то обычно выигрывает именно он. А с этим Китти никогда смириться не могла, несмотря на всю ее любовь к мужу.
– Стоит мне ей поддаться, и она начнет лечить всех вокруг. – Тревис снова повернулся к Сэму. – Ей все равно, что эти люди ее ненавидят и будут ненавидеть всегда.
– А меня вовсе не все ненавидят, – возразила Китти. – Здесь есть и славные люди, например, вдова Мэтти Гласс и ее мальчики.
– Но ты не врач, ты – моя жена!
Тут вмешался Сэм:
– Китти всегда была умницей по части лечения, Тревис, и…
– Чего ради ты сюда приехал, Сэм? – резко оборвал друга Тревис. И тут же голос его смягчился. – Как твои дела?
– В городе спокойно, – ровным тоном отвечал Сэм. – Пожалуй, даже слишком спокойно. У меня это вызывает тревогу.
Китти посмотрела на шерифскую звезду Сэма, сверкавшую на широкой груди, пытаясь понять истинную причину его приезда.
– Тебе по-прежнему нравится быть шерифом? – спросила она.
– Пожалуй, да. После того как Тревис перебрался жить сюда, я не планировал оставаться в Луизиане. Колтрейн для меня почти как брат, и второго такого друга у меня никогда не будет. Или лучше сказать, он мне как сын. Я-то ведь его постарше, как ты знаешь. – Сэм замолчал, налил себе стакан лимонада и добавил: – Но нельзя связывать себя симпатиями. Каждому нужно жить своей жизнью. Недавно мне предложили одну работу получше, правда, временную. Так что мне придется уехать из страны: я не хочу упустить эту работу.
– Так ты уезжаешь? – воскликнул Тревис. – Ты, Сэм, единственный здесь человек, не считая Китти и малыша, который мне дорог?!
– Да я уеду ненадолго, честное слово, – мягко сказал Сэм. – Понимаешь, по поручению правительства я должен поехать на Гаити и в Санто-Доминго. А мне хочется повидать мир.
У Тревиса глаза полезли на лоб.
– Гаити и Санто-Доминго? Зачем?
– Привет! Ты разве не знаешь, что творится в мире? – съехидничал Сэм. – Слишком уж ты засиделся здесь, на этой ферме, Тревис.
Китти заметила, каким огнем разгорелись глаза мужа, когда Сэм стал ему все объяснять. Дело в том, что Гражданская война показала, что американцам нужны островные военно-морские базы в Карибском бассейне. Сам госсекретарь Стьюарт подчеркнул важность этой проблемы.