- Вы идете на бой быков? - спросил он по-английски.
- Вы говорите по-английски? - спросил я, чувствуя себя идиотом.
- Нет, - ответил он и улыбнулся.
Один из трех мужчин, сидевших на кроватях, подошел к нам и спросил, говорим ли мы по-французски.
- Если хотите, я буду переводить. Может быть, вы желаете спросить что-нибудь у Педро Ромеро?
Мы поблагодарили его. О чем могли бы мы спросить? Юноше было девятнадцать лет, он был один, если не считать слуги и трех прихлебателей, а через двадцать минут начнется бой. Мы сказали: "Mucha suerte" [желаем удачи (исп.)], - пожали ему руку и вышли. Когда мы закрывали дверь, он стоял очень прямо, красивый и всем чужой, один в комнате, где сидели его прихлебатели.
- Чудесный малый, не правда ли? - спросил Монтойя.
- Красивый мальчик, - сказал я.
- С виду он настоящий тореро, - сказал Монтойя. - Чистейшей воды.
- Чудесный малый.
- Вот посмотрим, каков он на арене, - сказал Монтойя.
Большой мех с вином был прислонен к стене в моей комнате. Мы взяли мех и полевой бинокль, заперли дверь и спустились вниз.
Бой быков прошел удачно. Билл и я были в восхищении от Педро Ромеро. Монтойя сидел через десять мест от нас. После того как Ромеро убил первого быка, Монтойя поймал мой взгляд и кивнул головой. Это - настоящий. Настоящих матадоров давно не было. Из двух других матадоров первый работал хорошо, второй посредственно. Но не могло быть и сравнения с Ромеро, хотя быки попались ему неважные.
Несколько раз во время боя быков я оборачивался и смотрел в бинокль на Майкла, Брет и Кона. По-видимому, они чувствовали себя хорошо. Брет была спокойна. Все трое сидели, наклонившись вперед, опираясь на бетонные перила.
- Дай мне бинокль, - сказал Билл.
- Ну, как Кон, скучает? - спросил я.
- Вот хвастун!
При выходе из цирка, после окончания боя быков, мы попали в давку. Нельзя было пробраться сквозь толпу, пришлось отдаться ей, и она медленно, словно глетчер, несла нас к городу. Мы испытывали то чувство легкой тревоги, которое обычно испытываешь после боя быков, и были в приподнятом настроении, как всегда после по-настоящему хорошего боя. Фиеста была в разгаре. Барабаны били, дудки пронзительно свистели, и людской поток то и дело прерывался кучками танцоров. Танцоры плясали в гуще толпы, и нам не видно было, что они выделывают ногами. Мы видели только головы и плечи, ходившие вверх и вниз, вверх и вниз. В конце концов мы выбрались из толпы и зашагали к кафе. Официант оставил три свободных стула, мы заказали по абсенту и разглядывали толпу на площади и танцоров.
- Как ты думаешь, что это за танец? - спросил Билл.
- Что-то вроде хоты.
- Он не всегда одинаковый, - сказал Билл. - Они под разную музыку танцуют по-разному.
- Замечательно танцуют.
Напротив нас в начале улицы танцевала группа подростков. Они выделывали очень сложные па, и лица у них были серьезные и сосредоточенные. Все они, танцуя, смотрели на свои ноги. Их туфли на веревочной подошве топали и хлопали по мостовой. Носки сходились, пятки сходились, лодыжки сходились. Потом музыка резко оборвалась, па на месте кончилось, и танцоры, приплясывая, двинулись по улице.
- Идут наши аристократы, - сказал Билл.
Они пересекали улицу.
- Хэлло, друзья, - сказал я.
- Хэлло, джентльмены! - сказала Брет. - Вы заняли для нас места? Как мило.
- Знаете, - сказал Майкл, - этот, как его, Ромеро, это здорово! Правда?
- Он просто очарователен, - сказала Брет. - А зеленые штаны!
- Брет глаз не сводила с них.
- Завтра непременно возьму у вас бинокль.
- Ну как? Хорошо было?
- Чудесно. Просто замечательно. Вот это зрелище!
- А лошади?
- Я не могла не смотреть на них.
- Она глаз не сводила с них, - сказал Майкл. - Она молодчина.
- Конечно, это ужасно, что с ними делают, - сказала Брет. - Но я не могла не смотреть.
- А вам не было дурно?
- Ни капельки.
- А Роберту Кону было дурно, - ввернул Майкл. - Вы совсем позеленели, Роберт.
- Первая лошадь меня расстроила, - сказал Кон.
- Вы не очень скучали, правда? - спросил Билл.
Кон засмеялся.
- Нет. Не скучал. Забудьте про это, пожалуйста.
- Ладно, - сказал Билл, - если только вы не скучали.
- Непохоже было, чтоб он скучал, - сказал Майкл. - Я думал, его стошнит.
- Да нет, мне вовсе не было так скверно. И всего только одну минуту.
- Я был уверен, что его стошнит. Вы не скучали, правда ведь, Роберт?
- Довольно об этом, Майкл. Я уже сказал, что вря так говорил.
- А ему все-таки было дурно. Он буквально позеленел.
- Хватит, Майкл!
- Никогда не скучайте на своем первом бое быков, Роберт, - сказал Майкл. - А то может выйти скандал.
- Хватит, Майкл, - сказала Брет.
- Он говорит, что Брет садистка, - сказал Майкл. - Брет не садистка. Она просто красивая, здоровая женщина.
- Вы садистка, Брет? - спросил я.
- Надеюсь, что нет.
- Он говорит, что Брет садистка, - только потому, что у нее здоровый желудок.
- Долго ли он будет здоровым?
Билл заговорил о другом и отвлек Майкла от Роберта Кона. Официант принес рюмки с абсентом.
- Вам правда понравилось? - обратился Билл к Кону.
- Нет, не скажу, чтобы мне понравилось. Но это необычайное зрелище.
- Ах черт! Ну и зрелище! - сказала Брет.
- Только вот если бы лошадей не было, - сказал Кон.
- Это неважно, - сказал Билл. - Очень скоро перестаешь замечать все противное.
- Все-таки жутко вначале, - сказала Брет. - Самое страшное для меня это когда бык кидается на лошадь.
- Быки были прекрасные, - сказал Кон.
- Хорошие быки, - сказал Майкл.
- Следующий раз я хочу сидеть внизу. - Брет отхлебнула абсент из рюмки.
- Она хочет получше рассмотреть матадоров, - сказал Майкл.
- Они стоят того, - сказала Брет. - Этот Ромеро еще совсем ребенок.
- Он поразительно красивый малый, - сказал я. - Мы заходили к нему в комнату. В жизни не видел такого красивого мальчика.
- Как вы думаете, сколько ему лет?
- Лет девятнадцать-двадцать.
- Подумать только!
Второй день боя быков прошел еще удачнее первого. Брет сидела в первом ряду между Майклом и мной, а Билл с Коном пошли наверх. Героем дня был Ромеро. Не думаю, чтобы Брет видела других матадоров. Да их никто не видел, кроме самых заядлых специалистов. Все свелось к одному Ромеро. Было еще два матадора, но они в счет не шли. Я сидел рядом с Брет и объяснял ей, в чем суть. Я учил ее следить за быком, а не за лошадью, когда бык кидается на пикадоров, учил следить за тем, как пикадор вонзает острие копья, чтобы она поняла, в чем тут суть, чтобы она видела в бое быков последовательное действие, ведущее к предначертанной развязке, а не только нагромождение бессмысленных ужасов. Я показал ей, как Ромеро своим плащом уводит быка от упавшей лошади и как он останавливает его плащом и поворачивает его плавно и размеренно, никогда не обессиливая быка. Она видела, как Ромеро избегал резких движений и берег своих быков для последнего удара, стараясь не дергать и не обессиливать их, а только слегка утомить. Она видела, как близко к быку работает Ромеро, и я показал ей все трюки, к которым прибегают другие матадоры, чтобы казалось, что они работают близко к быку. Она поняла, почему ей нравится, как Ромеро действует плащом, и не нравится, как это делают другие.
Ромеро не делал ни одного лишнего движения, он всегда работал точно, чисто и непринужденно. Другие матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его. Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность. Брет поняла, почему движения матадора прекрасны, когда он стоит вплотную к быку, и почему те же движения смешны на малейшем от него расстоянии. Я рассказал ей, что после смерти Хоселито все матадоры выработали такую технику боя, которая создает видимость опасности и заставляет волноваться зрителей, между тем как матадору ничего не грозит. Ромеро показывал мастерство старой школы: четкость движений при максимальном риске, уменье готовить быка к последнему удару, подчинять его своей воле, давая почувствовать, что сам он недосягаем.
- Ни одного неловкого движения не сделал, - сказала Брет.
- И не сделает, пока ему не станет страшно, - сказал я.
- Он никогда не испугается, - сказал Майкл. - Он слишком много знает.
- Он с самого начала все знал. Другим за всю жизнь не выучиться тому, что он знал от рождения.
- И какой красавец, - сказала Брет.
- Знаете, она, кажется, влюбилась в этого тореро, - сказал Майкл.
- Ничего нет удивительного.
- Джейк, будьте другом, не хвалите его больше. Лучше расскажите ей, как они бьют своих престарелых матерей.
- Расскажите мне, как они пьянствуют.
- Просто ужасно, - сказал Майкл. - Пьянствуют с утра до вечера и только и делают, что бьют своих несчастных матерей.
- Он похож на такого, - сказала Брет.
- А ведь правда похож, - сказал я.
К мертвому быку подвели и пристегнули мулов, потом бичи захлопали, служители побежали, мулы, рванувшись, пустились вскачь, и бык, с откинутой головой и одним торчащим рогом, заскользил по арене, оставляя на песке широкую полосу, и скрылся в красных воротах.
- Сейчас еще один бык - и конец.
- Уже? - сказала Брет. Она подалась вперед и облокотилась на барьер. Ромеро махнул рукой, отсылая пикадоров на их места, и стоял один, держа плащ у самой груди, глядя через арену туда, откуда должен был появиться бык.
Когда бой кончился, мы вышли и стали протискиваться сквозь толпу.
- Черт знает, как это изматывает, - сказала Брет. - Я вся размякла.
- Ничего, сейчас выпьем, - сказал Майкл.
На другой день Педро Ромеро не выступал. Быки были мьюрские, и бой прошел очень плохо. Следующий день был пустой по расписанию. Но фиеста продолжалась весь день и всю ночь.
16
Дождь шел с утра. Горы заволокло поднявшимся с моря туманом. Не видно было горных вершин. Плато стало мрачным и тусклым, и очертания деревьев и домов изменились. Я вышел за город, чтобы посмотреть на ненастье. Темные тучи наползали на горы с моря.
Флаги на площади, мокрые, висли на белых шестах, к фасадам домов липли влажные полотнища, а дождь то моросил, то лил как из ведра, загоняя всех под аркаду, и вся площадь покрылась лужами, потемневшие, мокрые улицы опустели; но фиеста не прекращалась. Просто дождь загнал ее под крышу.
В цирке люди теснились на крытых местах, спасаясь от дождя, и смотрели состязание бискайских и наваррских танцоров и певцов, потом танцоры из Валь-Карлоса в своих национальных костюмах танцевали на улице под глухой стук мокрых от дождя барабанов, а впереди на крупных, толстоногих лошадях, покрытых мокрыми попонами, ехали промокшие дирижеры оркестров. Толпа уже переполнила все кафе под аркадой, и туда же пришли танцоры и уселись за столики, вытянув туго обмотанные белые ноги, стряхивая воду с обшитых бубенцами колпаков и развешивая для просушки свои красные и фиолетовые куртки на спинках стульев. Дождь лил все сильнее.
Я оставил всю компанию в кафе и один пошел в отель побриться к обеду. Когда я брился у себя в комнате, в дверь постучали.
- Войдите! - крикнул я.
Вошел Монтойя.
- Как поживаете? - спросил он.
- Отлично, - сказал я.
- Сегодня нет боя.
- Нет, - сказал я, - сегодня только дождь.
- Где ваши друзья?
- В кафе Ирунья.
Монтойя улыбнулся своей смущенной улыбкой.
- Вот что, - сказал он. - Вы знаете американского посла?
- Да, - сказал я. - Американского посла все знают.
- Он сейчас здесь, в Памплоне.
- Да, - сказал я. - Его уже все видели.
- Я тоже его видел, - сказал Монтойя. Он помолчал. Я продолжал бриться.
- Садитесь, - сказал я. - Я попрошу, чтобы подали вина.
- Нет, нет. Мне нужно идти.
Я кончил бриться, наклонился над тазом и обмыл лицо холодной водой. Монтойя все стоял и казался еще более смущенным, чем всегда.
- Вот что, - сказал он, - ко мне только что присылали из "Гранд-отеля" с приглашением от посольских для Педро Ромеро и Марсьяла Лаланда на чашку кофе сегодня вечером.
- Ну, - сказал я. - Марсьялу это не повредит.
- Марсьял сегодня весь день в Сан-Себастьяне. Он уехал утром на машине с Маркесом. Не думаю, чтобы они сегодня вернулись.
Монтойя стоял смущенный. Он ждал, чтобы я сказал что-нибудь.
- Не передавайте Ромеро приглашение, - сказал я.
- Вы думаете?
- Безусловно.
Монтойя просиял.
- Я пришел спросить вас, потому что вы американец, - сказал он.
- Я бы так поступил.
- Вот, - сказал Монтойя, - берут такого мальчика. Они не знают, чего он стоит. Они не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в "Гранд-отеле", а через год он конченый человек.
- Как Альгабено, - сказал я.
- Да, как Альгабено.
- Это такая публика, - сказал я. - Здесь есть одна американка, которая коллекционирует матадоров.
- Я знаю. Они выбирают самых молодых.
- Да, - сказал я. - Старые жиреют.
- Или сходят с ума, как Галло.
- Ну что ж, - сказал я, - дело простое. Не передавайте ему приглашение, только всего.
- Он такой чудесный малый! - сказал Монтойя. - Он должен держаться своих. Незачем ему заниматься такой ерундой.
- Не хотите ли выпить? - спросил я.
- Нет, нет, мне нужно идти, - сказал Монтойя. Он вышел.
Я спустился вниз, вышел на улицу и пошел под аркадой вокруг площади. Дождь все еще лил. Я заглянул в кафе Ирунья, нет ли там наших, но их там не было, и я обошел площадь кругом и вернулся в отель. Они все сидели за обедом в столовой первого этажа.
Они сильно опередили меня, и не стоило даже пытаться догнать их. Билл нанимал чистильщиков обуви для Майкла. Чистильщики заглядывали в дверь, и Билл подзывал каждого и заставлял обрабатывать ноги Майкла.
- Одиннадцатый раз мне чистят ботинки, - сказал Майкл. - Знаете, Билл просто осел.
Весть, очевидно, распространилась среди чистильщиков. Вошел еще один.
- Limpia botas? [почистить ботинки? (исп.)] - спросил он Билла.
- Не мне, - сказал Билл. - Вот этому сеньору.
Чистильщик встал на колени рядом со своим коллегой и занялся свободным ботинком Майкла, который уже и так сверкал в электрическом свете.
- Чудило этот Билл, - сказал Майкл.
Я пил красное вино и так отстал от них, что мне было слегка неловко за эту возню с ботинками. Я посмотрел кругом. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Когда я кивнул ему, он встал и попросил меня перейти к его столику и познакомиться с его другом. Их столик был рядом и почти касался нашего. Я познакомился с его другом, мадридским спортивным критиком маленьким человеком с худым лицом. Я сказал Ромеро, как я восхищен его работой, и он весь просиял. Мы говорили по-испански, а мадридский критик немного знал французский язык. Я протянул руку к нашему столику за своей бутылкой вина, но критик остановил меня. Ромеро засмеялся.
- Выпейте с нами, - сказал он по-английски.
Он очень стеснялся своего английского языка, но ему нравилось говорить по-английски, и немного погодя он стал называть слова, в которых был не уверен, и спрашивал меня о них. Ему особенно хотелось знать, как по-английски Corrida de toros, точный перевод. Английское название, означающее "бой быков", казалось ему сомнительным. Я объяснил, что "бой быков" по-испански значит lidia toro. Испанское слово corrida по-английски значит "бег быков". А по-французски - Course de taureaux, ввернул критик. Испанского слова для боя быков нет.
Педро Ромеро сказал, что выучился немного по-английски в Гибралтаре. Родился он в Ронде. Это недалеко от Гибралтара. Искусству тореро он учился в Малаге, в тамошней школе тавромахии. В школе он пробыл всего три года. Критик подтрунивал над тем, что Ромеро употребляет много малагских выражений. Ему девятнадцать лет, сказал Ромеро. Его старший брат работает с ним в качестве бандерильеро, но живет не в этом отеле, а в другом, поменьше, вместе со всей куадрильей. Ромеро спросил меня, сколько раз я видел его на арене. Я сказал, что только три. Я тут же спохватился, что на самом деле я видел его всего два раза, но мне не захотелось объяснять ему мою ошибку.
- Где видели меня раньше? В Мадриде?
- Да, - соврал я. Я читал отчеты в спортивных журналах о его двух выступлениях в Мадриде и поэтому был спокоен.
- Первое выступление или второе?
- Первое.
- Я очень плохо работал, - сказал он. - Второе прошло лучше. Помните? повернулся он к критику.
Он нисколько не был смущен. Он говорил о своей работе так, словно смотрел на нее со стороны. В нем не было и тени тщеславия или бахвальства.
- Я очень рад, что вам нравится моя работа, - сказал он. - Но вы еще настоящей моей работы не видели. Завтра, если попадется хороший бык, я надеюсь показать ее вам.
Сказав это, он улыбнулся, опасаясь, как бы я или критик не подумали, что он хвастает.
- Буду очень рад, если увижу, - сказал критик. - Мне хочется, чтобы вы меня убедили.
- Ему не очень нравится моя работа. - Ромеро повернулся ко мне. Лицо его было серьезно.
Критик сказал, что ему очень нравится работа Ромеро, но что ей еще не хватает законченности.
- Вот завтра увидите, если попадется хороший бык.
- Вы видели завтрашних быков? - спросил меня критик.
- Да. Я видел, как их выгружали.
Педро Ромеро наклонился вперед.
- Ну, как ваше мнение?
- Очень хороши, - сказал я. - Все - около двадцати шести арроба. Очень короткие рога. Разве вы их не видели?
- Видел, конечно, - сказал Ромеро.
- Двадцати шести арроба не потянут, - сказал критик.
- Нет, - сказал Ромеро.
- У них бананы вместо рогов, - сказал критик.
- По-вашему, бананы? - спросил Ромеро. Он с улыбкой повернулся ко мне. - И по-вашему, бананы?
- Нет, - сказал я, - рога как рога.
- Очень короткие, - сказал Педро Ромеро. - Очень, очень короткие. Но все-таки не бананы.
- Послушайте, Джейк, - позвала Брет с соседнего столика. - Что же вы нас бросили?
- Это только временно, - оказал я. - Мы говорим о быках.
- Не важничайте.
- Скажите ему, что быки безрогие! - крикнул Майкл. Он был пьян.
Ромеро вопросительно взглянул на меня.
- Очень пьяный, - сказал я. - Borracho! Muy borracho!
- Что же вы нас не знакомите с вашими друзьями? - сказала Брет. Она не сводила глаз с Педро Ромеро. Я спросил, не выпьют ли они кофе с нами. Оба встали. Лицо у Ромеро было очень смуглое. Держался он превосходно.
Я представил их всем по очереди, и они уже хотели сесть, но не хватило места, и мы все перешли пить кофе к большому столу у стены. Майкл велел подать бутылку фундадору и рюмки для всех. Было много пьяной болтовни.
- Скажи ему, что, по-моему, писать - занятие гнусное, - говорил Билл. Скажи, скажи ему. Скажи ему; мне стыдно, что я писатель.
Педро Ромеро сидел рядом с Брет и слушал ее.
- Ну, скажи ему! - кричал Билл.
Ромеро, улыбаясь, поднял голову.
- Этот сеньор, - сказал я, - писатель.
Ромеро с почтением посмотрел на Билла.
- И тот тоже, - сказал я, указывая на Кона.
- Он похож на Виляльту, - сказал Ромеро, глядя на Билла. - Правда, Рафаэль, он похож на Виляльту?
- Не нахожу, - ответил критик.
- Правда, - по-испански сказал Ромеро, - он очень похож на Виляльту. А пьяный сеньор чем занимается?
- Ничем.
- Потому он и пьет?
- Нет. Он собирается жениться на этой сеньоре.
- Скажите ему, что все быки безрогие! - крикнул Майкл, очень пьяный, с другого конца стола.
- Что он говорит?
- Он пьян.
- Джейк! - крикнул Майкл, - скажите ему, что быки безрогие!
- Вы понимаете? - спросил я.
- Да.
Я был уверен, что он не понял, поэтому в не беспокоился.
- Скажите ему, что Брет хочет посмотреть, как он надевает свои зеленые штаны.
- Хватит, Майкл.
- Скажите ему, что Брет до смерти хочется знать, как он влезает в свои штаны.
- Хватит.
Все это время Ромеро вертел свою рюмку и разговаривал с Брет. Брет говорила по-французски, а он говорил по-испански и немного по-английски и смеялся.
Билл наполнил рюмки.
- Скажите ему, что Брет хочет...
- Ох, заткнитесь, Майкл, ради Христа!
Ромеро поднял глаза и улыбнулся.
- Это я понял, - сказал он.
В эту минуту в столовую вошел Монтойя. Он уже хотел улыбнуться мне, но тут увидел, что Педро Ромеро, держа большую рюмку коньяку в руке, весело смеется, сидя между мной и женщиной с обнаженными плечами, а вокруг стола одни пьяные. Он даже не кивнул.
Монтойя вышел из комнаты. Майкл встал, готовясь провозгласить тост.
- Выпьем за... - начал он.
- Педро Ромеро, - сказал я. Все встали. Ромеро принял тост очень серьезно, и мы все чокнулись и осушили наши рюмки, причем я старался, чтобы все кончилось скорей, так как Майкл пытался объяснить, что он хотел выпить совсем за другое. Но все сошло благополучно, и Педро Ромеро пожал всем руки и вышел вместе с критиком.
- Бог мой! Какой очаровательный мальчик, - сказала Брет. - Что бы я дала, чтобы посмотреть, как он влезает в свой костюм. Он, наверное, пользуется рожком для ботинок.
- Я хотел сказать ему это, - начал Майкл, - а Джейк все время перебивал меня. Зачем вы перебиваете меня? Вы думаете, вы лучше меня говорите по-испански?
- Отстаньте, Майкл! Никто вас не перебивал.
- Нет, я хотел бы это выяснить. - Он отвернулся от меня. - Вы думаете. Кон, вы важная птица? Вы думаете, вам место в нашей компании? В компании, которая хочет повеселиться? Ради бога, не шумите так, Кон.
- Бросьте, Майкл, - сказал Кон.
- Вы думаете, вы здесь нужны Брет? Вы думаете, с вами веселей? Отчего вы все время молчите?
- Все, что я имел сказать, Майкл, я уже сказал вам на днях.
- Я, конечно, не писатель. - Ноги плохо держали Майкла, и он опирался на стол. - Я не гений. Но я знаю, когда я лишний. Почему вы, Кон, не чувствуете, когда вы лишний? Уходите. Уходите, ради всего святого! Уберите свою скорбную еврейскую физиономию. Разве я не прав?
Он посмотрел на нас.
- Конечно, прав, - сказал я. - Пойдемте все в кафе Ирунья.
- Нет, вы скажите, разве я не прав? Я люблю эту женщину.
- Ох, не начинай сначала. Хватит уже, Майкл, - сказала Брет.
- Разве я не прав, Джейк?
Кон все еще сидел за столом. Лицо его стало изжелта-бледным, как всегда, когда его оскорбляли, но вместе с тем, казалось, ему это приятно. Он тешил себя ребячливой полупьяной игрой в герои: все это из-за его связи с титулованной леди.
- Джейк, - сказал Майкл. Он чуть не плакал. - Вы знаете, что я прав. Послушайте, вы! - Он повернулся к Кону. - Уходите! Сейчас же уходите!
- Не уйду, Майкл, - сказал Кон.
- Ах, не уйдете! - Майкл пошел к нему вокруг стола.
Кон встал и снял очки. Он стоял наготове, изжелта-бледный, с полуопущенными руками, гордо и бесстрашно ожидая нападения, готовый дать бой за свою даму сердца.
Я обхватил Майкла.
- Идем в кафе, - сказал я. - Ведь не можете вы ударить его здесь, в отеле.
- Верно! - сказал Майкл. - Очень верная мысль.
Мы пошли к дверям. Пока Майкл, спотыкаясь, поднимался по ступенькам, я посмотрел через плечо и увидел, что Кон снова надевает очки. Билл сидел за столом и наливал себе рюмку фундадору. Брет сидела, глядя прямо перед собой.
Когда мы вышли на площадь, дождя уже не было и луна пыталась выглянуть из-за туч. Дул ветер. Играл военный оркестр, и в дальнем конце площади толпа собралась вокруг пиротехника и его сына, пускавших шары с нагретым воздухом. Шары поднимались толчками, по диагонали, и ветер разрывал их или прибивал к одному из домов на площади. Иногда они падали в толпу. Магний вспыхивал, шар взрывался, и люди разбегались. Никто не танцевал на площади, гравий был слишком мокрый!
Брет вышла из отеля с Биллом и Коном и подошла к нам. Мы стояли в толпе и смотрели на дона Мануэля Оркито, короля фейерверка, который стоял на маленьком помосте, осторожно подталкивая палками шары, стоял высоко над толпой и пускал шары по ветру. Ветер сбивал все шары, и лицо дона Мануэля блестело от пота в свете его сложного фейерверка, который падал в толпу, взрывался и прыгал, брызжа искрами и треща под ногами. Каждый раз, как светящийся бумажный пузырь кренился, вспыхивал и падал, в толпе поднимались крики.
- Не повезло дону Мануэлю, - сказал Билл.
- Откуда вы знаете, что его зовут дон Мануэль? - спросила Брет.
- В афише сказано. Дон Мануэль Оркито, пиротехник esta ciudad [этого города (исп.)].
- Globos illuminados [светящиеся шары (исп.)], - сказал Майкл. Коллекция globos illuminados. Так сказано в афише.
Ветер относил звуки оркестра.
- Хоть бы один поднялся, - сказала Врет. - Этот дон Мануэль прямо из себя выходит.
- Он, должно быть, целый месяц готовился, чтобы они взлетели и получилось: "Слава святому Фермину", - сказал Билл.
- Globos illuminados, - сказал Майкл. - Целая куча дурацких globos illuminados.
- Идемте, - сказала Брет. - Что мы тут стоим?
- Ее светлость желает выпить, - сказал Майкл.
- Как это ты догадался? - сказала Брет.
В кафе было тесно и очень шумно. Никто на нас не обратил внимания. Свободного столика мы не нашли. Стоял оглушительный шум.
- Вы говорите по-английски? - спросил я, чувствуя себя идиотом.
- Нет, - ответил он и улыбнулся.
Один из трех мужчин, сидевших на кроватях, подошел к нам и спросил, говорим ли мы по-французски.
- Если хотите, я буду переводить. Может быть, вы желаете спросить что-нибудь у Педро Ромеро?
Мы поблагодарили его. О чем могли бы мы спросить? Юноше было девятнадцать лет, он был один, если не считать слуги и трех прихлебателей, а через двадцать минут начнется бой. Мы сказали: "Mucha suerte" [желаем удачи (исп.)], - пожали ему руку и вышли. Когда мы закрывали дверь, он стоял очень прямо, красивый и всем чужой, один в комнате, где сидели его прихлебатели.
- Чудесный малый, не правда ли? - спросил Монтойя.
- Красивый мальчик, - сказал я.
- С виду он настоящий тореро, - сказал Монтойя. - Чистейшей воды.
- Чудесный малый.
- Вот посмотрим, каков он на арене, - сказал Монтойя.
Большой мех с вином был прислонен к стене в моей комнате. Мы взяли мех и полевой бинокль, заперли дверь и спустились вниз.
Бой быков прошел удачно. Билл и я были в восхищении от Педро Ромеро. Монтойя сидел через десять мест от нас. После того как Ромеро убил первого быка, Монтойя поймал мой взгляд и кивнул головой. Это - настоящий. Настоящих матадоров давно не было. Из двух других матадоров первый работал хорошо, второй посредственно. Но не могло быть и сравнения с Ромеро, хотя быки попались ему неважные.
Несколько раз во время боя быков я оборачивался и смотрел в бинокль на Майкла, Брет и Кона. По-видимому, они чувствовали себя хорошо. Брет была спокойна. Все трое сидели, наклонившись вперед, опираясь на бетонные перила.
- Дай мне бинокль, - сказал Билл.
- Ну, как Кон, скучает? - спросил я.
- Вот хвастун!
При выходе из цирка, после окончания боя быков, мы попали в давку. Нельзя было пробраться сквозь толпу, пришлось отдаться ей, и она медленно, словно глетчер, несла нас к городу. Мы испытывали то чувство легкой тревоги, которое обычно испытываешь после боя быков, и были в приподнятом настроении, как всегда после по-настоящему хорошего боя. Фиеста была в разгаре. Барабаны били, дудки пронзительно свистели, и людской поток то и дело прерывался кучками танцоров. Танцоры плясали в гуще толпы, и нам не видно было, что они выделывают ногами. Мы видели только головы и плечи, ходившие вверх и вниз, вверх и вниз. В конце концов мы выбрались из толпы и зашагали к кафе. Официант оставил три свободных стула, мы заказали по абсенту и разглядывали толпу на площади и танцоров.
- Как ты думаешь, что это за танец? - спросил Билл.
- Что-то вроде хоты.
- Он не всегда одинаковый, - сказал Билл. - Они под разную музыку танцуют по-разному.
- Замечательно танцуют.
Напротив нас в начале улицы танцевала группа подростков. Они выделывали очень сложные па, и лица у них были серьезные и сосредоточенные. Все они, танцуя, смотрели на свои ноги. Их туфли на веревочной подошве топали и хлопали по мостовой. Носки сходились, пятки сходились, лодыжки сходились. Потом музыка резко оборвалась, па на месте кончилось, и танцоры, приплясывая, двинулись по улице.
- Идут наши аристократы, - сказал Билл.
Они пересекали улицу.
- Хэлло, друзья, - сказал я.
- Хэлло, джентльмены! - сказала Брет. - Вы заняли для нас места? Как мило.
- Знаете, - сказал Майкл, - этот, как его, Ромеро, это здорово! Правда?
- Он просто очарователен, - сказала Брет. - А зеленые штаны!
- Брет глаз не сводила с них.
- Завтра непременно возьму у вас бинокль.
- Ну как? Хорошо было?
- Чудесно. Просто замечательно. Вот это зрелище!
- А лошади?
- Я не могла не смотреть на них.
- Она глаз не сводила с них, - сказал Майкл. - Она молодчина.
- Конечно, это ужасно, что с ними делают, - сказала Брет. - Но я не могла не смотреть.
- А вам не было дурно?
- Ни капельки.
- А Роберту Кону было дурно, - ввернул Майкл. - Вы совсем позеленели, Роберт.
- Первая лошадь меня расстроила, - сказал Кон.
- Вы не очень скучали, правда? - спросил Билл.
Кон засмеялся.
- Нет. Не скучал. Забудьте про это, пожалуйста.
- Ладно, - сказал Билл, - если только вы не скучали.
- Непохоже было, чтоб он скучал, - сказал Майкл. - Я думал, его стошнит.
- Да нет, мне вовсе не было так скверно. И всего только одну минуту.
- Я был уверен, что его стошнит. Вы не скучали, правда ведь, Роберт?
- Довольно об этом, Майкл. Я уже сказал, что вря так говорил.
- А ему все-таки было дурно. Он буквально позеленел.
- Хватит, Майкл!
- Никогда не скучайте на своем первом бое быков, Роберт, - сказал Майкл. - А то может выйти скандал.
- Хватит, Майкл, - сказала Брет.
- Он говорит, что Брет садистка, - сказал Майкл. - Брет не садистка. Она просто красивая, здоровая женщина.
- Вы садистка, Брет? - спросил я.
- Надеюсь, что нет.
- Он говорит, что Брет садистка, - только потому, что у нее здоровый желудок.
- Долго ли он будет здоровым?
Билл заговорил о другом и отвлек Майкла от Роберта Кона. Официант принес рюмки с абсентом.
- Вам правда понравилось? - обратился Билл к Кону.
- Нет, не скажу, чтобы мне понравилось. Но это необычайное зрелище.
- Ах черт! Ну и зрелище! - сказала Брет.
- Только вот если бы лошадей не было, - сказал Кон.
- Это неважно, - сказал Билл. - Очень скоро перестаешь замечать все противное.
- Все-таки жутко вначале, - сказала Брет. - Самое страшное для меня это когда бык кидается на лошадь.
- Быки были прекрасные, - сказал Кон.
- Хорошие быки, - сказал Майкл.
- Следующий раз я хочу сидеть внизу. - Брет отхлебнула абсент из рюмки.
- Она хочет получше рассмотреть матадоров, - сказал Майкл.
- Они стоят того, - сказала Брет. - Этот Ромеро еще совсем ребенок.
- Он поразительно красивый малый, - сказал я. - Мы заходили к нему в комнату. В жизни не видел такого красивого мальчика.
- Как вы думаете, сколько ему лет?
- Лет девятнадцать-двадцать.
- Подумать только!
Второй день боя быков прошел еще удачнее первого. Брет сидела в первом ряду между Майклом и мной, а Билл с Коном пошли наверх. Героем дня был Ромеро. Не думаю, чтобы Брет видела других матадоров. Да их никто не видел, кроме самых заядлых специалистов. Все свелось к одному Ромеро. Было еще два матадора, но они в счет не шли. Я сидел рядом с Брет и объяснял ей, в чем суть. Я учил ее следить за быком, а не за лошадью, когда бык кидается на пикадоров, учил следить за тем, как пикадор вонзает острие копья, чтобы она поняла, в чем тут суть, чтобы она видела в бое быков последовательное действие, ведущее к предначертанной развязке, а не только нагромождение бессмысленных ужасов. Я показал ей, как Ромеро своим плащом уводит быка от упавшей лошади и как он останавливает его плащом и поворачивает его плавно и размеренно, никогда не обессиливая быка. Она видела, как Ромеро избегал резких движений и берег своих быков для последнего удара, стараясь не дергать и не обессиливать их, а только слегка утомить. Она видела, как близко к быку работает Ромеро, и я показал ей все трюки, к которым прибегают другие матадоры, чтобы казалось, что они работают близко к быку. Она поняла, почему ей нравится, как Ромеро действует плащом, и не нравится, как это делают другие.
Ромеро не делал ни одного лишнего движения, он всегда работал точно, чисто и непринужденно. Другие матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его. Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность. Брет поняла, почему движения матадора прекрасны, когда он стоит вплотную к быку, и почему те же движения смешны на малейшем от него расстоянии. Я рассказал ей, что после смерти Хоселито все матадоры выработали такую технику боя, которая создает видимость опасности и заставляет волноваться зрителей, между тем как матадору ничего не грозит. Ромеро показывал мастерство старой школы: четкость движений при максимальном риске, уменье готовить быка к последнему удару, подчинять его своей воле, давая почувствовать, что сам он недосягаем.
- Ни одного неловкого движения не сделал, - сказала Брет.
- И не сделает, пока ему не станет страшно, - сказал я.
- Он никогда не испугается, - сказал Майкл. - Он слишком много знает.
- Он с самого начала все знал. Другим за всю жизнь не выучиться тому, что он знал от рождения.
- И какой красавец, - сказала Брет.
- Знаете, она, кажется, влюбилась в этого тореро, - сказал Майкл.
- Ничего нет удивительного.
- Джейк, будьте другом, не хвалите его больше. Лучше расскажите ей, как они бьют своих престарелых матерей.
- Расскажите мне, как они пьянствуют.
- Просто ужасно, - сказал Майкл. - Пьянствуют с утра до вечера и только и делают, что бьют своих несчастных матерей.
- Он похож на такого, - сказала Брет.
- А ведь правда похож, - сказал я.
К мертвому быку подвели и пристегнули мулов, потом бичи захлопали, служители побежали, мулы, рванувшись, пустились вскачь, и бык, с откинутой головой и одним торчащим рогом, заскользил по арене, оставляя на песке широкую полосу, и скрылся в красных воротах.
- Сейчас еще один бык - и конец.
- Уже? - сказала Брет. Она подалась вперед и облокотилась на барьер. Ромеро махнул рукой, отсылая пикадоров на их места, и стоял один, держа плащ у самой груди, глядя через арену туда, откуда должен был появиться бык.
Когда бой кончился, мы вышли и стали протискиваться сквозь толпу.
- Черт знает, как это изматывает, - сказала Брет. - Я вся размякла.
- Ничего, сейчас выпьем, - сказал Майкл.
На другой день Педро Ромеро не выступал. Быки были мьюрские, и бой прошел очень плохо. Следующий день был пустой по расписанию. Но фиеста продолжалась весь день и всю ночь.
16
Дождь шел с утра. Горы заволокло поднявшимся с моря туманом. Не видно было горных вершин. Плато стало мрачным и тусклым, и очертания деревьев и домов изменились. Я вышел за город, чтобы посмотреть на ненастье. Темные тучи наползали на горы с моря.
Флаги на площади, мокрые, висли на белых шестах, к фасадам домов липли влажные полотнища, а дождь то моросил, то лил как из ведра, загоняя всех под аркаду, и вся площадь покрылась лужами, потемневшие, мокрые улицы опустели; но фиеста не прекращалась. Просто дождь загнал ее под крышу.
В цирке люди теснились на крытых местах, спасаясь от дождя, и смотрели состязание бискайских и наваррских танцоров и певцов, потом танцоры из Валь-Карлоса в своих национальных костюмах танцевали на улице под глухой стук мокрых от дождя барабанов, а впереди на крупных, толстоногих лошадях, покрытых мокрыми попонами, ехали промокшие дирижеры оркестров. Толпа уже переполнила все кафе под аркадой, и туда же пришли танцоры и уселись за столики, вытянув туго обмотанные белые ноги, стряхивая воду с обшитых бубенцами колпаков и развешивая для просушки свои красные и фиолетовые куртки на спинках стульев. Дождь лил все сильнее.
Я оставил всю компанию в кафе и один пошел в отель побриться к обеду. Когда я брился у себя в комнате, в дверь постучали.
- Войдите! - крикнул я.
Вошел Монтойя.
- Как поживаете? - спросил он.
- Отлично, - сказал я.
- Сегодня нет боя.
- Нет, - сказал я, - сегодня только дождь.
- Где ваши друзья?
- В кафе Ирунья.
Монтойя улыбнулся своей смущенной улыбкой.
- Вот что, - сказал он. - Вы знаете американского посла?
- Да, - сказал я. - Американского посла все знают.
- Он сейчас здесь, в Памплоне.
- Да, - сказал я. - Его уже все видели.
- Я тоже его видел, - сказал Монтойя. Он помолчал. Я продолжал бриться.
- Садитесь, - сказал я. - Я попрошу, чтобы подали вина.
- Нет, нет. Мне нужно идти.
Я кончил бриться, наклонился над тазом и обмыл лицо холодной водой. Монтойя все стоял и казался еще более смущенным, чем всегда.
- Вот что, - сказал он, - ко мне только что присылали из "Гранд-отеля" с приглашением от посольских для Педро Ромеро и Марсьяла Лаланда на чашку кофе сегодня вечером.
- Ну, - сказал я. - Марсьялу это не повредит.
- Марсьял сегодня весь день в Сан-Себастьяне. Он уехал утром на машине с Маркесом. Не думаю, чтобы они сегодня вернулись.
Монтойя стоял смущенный. Он ждал, чтобы я сказал что-нибудь.
- Не передавайте Ромеро приглашение, - сказал я.
- Вы думаете?
- Безусловно.
Монтойя просиял.
- Я пришел спросить вас, потому что вы американец, - сказал он.
- Я бы так поступил.
- Вот, - сказал Монтойя, - берут такого мальчика. Они не знают, чего он стоит. Они не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в "Гранд-отеле", а через год он конченый человек.
- Как Альгабено, - сказал я.
- Да, как Альгабено.
- Это такая публика, - сказал я. - Здесь есть одна американка, которая коллекционирует матадоров.
- Я знаю. Они выбирают самых молодых.
- Да, - сказал я. - Старые жиреют.
- Или сходят с ума, как Галло.
- Ну что ж, - сказал я, - дело простое. Не передавайте ему приглашение, только всего.
- Он такой чудесный малый! - сказал Монтойя. - Он должен держаться своих. Незачем ему заниматься такой ерундой.
- Не хотите ли выпить? - спросил я.
- Нет, нет, мне нужно идти, - сказал Монтойя. Он вышел.
Я спустился вниз, вышел на улицу и пошел под аркадой вокруг площади. Дождь все еще лил. Я заглянул в кафе Ирунья, нет ли там наших, но их там не было, и я обошел площадь кругом и вернулся в отель. Они все сидели за обедом в столовой первого этажа.
Они сильно опередили меня, и не стоило даже пытаться догнать их. Билл нанимал чистильщиков обуви для Майкла. Чистильщики заглядывали в дверь, и Билл подзывал каждого и заставлял обрабатывать ноги Майкла.
- Одиннадцатый раз мне чистят ботинки, - сказал Майкл. - Знаете, Билл просто осел.
Весть, очевидно, распространилась среди чистильщиков. Вошел еще один.
- Limpia botas? [почистить ботинки? (исп.)] - спросил он Билла.
- Не мне, - сказал Билл. - Вот этому сеньору.
Чистильщик встал на колени рядом со своим коллегой и занялся свободным ботинком Майкла, который уже и так сверкал в электрическом свете.
- Чудило этот Билл, - сказал Майкл.
Я пил красное вино и так отстал от них, что мне было слегка неловко за эту возню с ботинками. Я посмотрел кругом. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Когда я кивнул ему, он встал и попросил меня перейти к его столику и познакомиться с его другом. Их столик был рядом и почти касался нашего. Я познакомился с его другом, мадридским спортивным критиком маленьким человеком с худым лицом. Я сказал Ромеро, как я восхищен его работой, и он весь просиял. Мы говорили по-испански, а мадридский критик немного знал французский язык. Я протянул руку к нашему столику за своей бутылкой вина, но критик остановил меня. Ромеро засмеялся.
- Выпейте с нами, - сказал он по-английски.
Он очень стеснялся своего английского языка, но ему нравилось говорить по-английски, и немного погодя он стал называть слова, в которых был не уверен, и спрашивал меня о них. Ему особенно хотелось знать, как по-английски Corrida de toros, точный перевод. Английское название, означающее "бой быков", казалось ему сомнительным. Я объяснил, что "бой быков" по-испански значит lidia toro. Испанское слово corrida по-английски значит "бег быков". А по-французски - Course de taureaux, ввернул критик. Испанского слова для боя быков нет.
Педро Ромеро сказал, что выучился немного по-английски в Гибралтаре. Родился он в Ронде. Это недалеко от Гибралтара. Искусству тореро он учился в Малаге, в тамошней школе тавромахии. В школе он пробыл всего три года. Критик подтрунивал над тем, что Ромеро употребляет много малагских выражений. Ему девятнадцать лет, сказал Ромеро. Его старший брат работает с ним в качестве бандерильеро, но живет не в этом отеле, а в другом, поменьше, вместе со всей куадрильей. Ромеро спросил меня, сколько раз я видел его на арене. Я сказал, что только три. Я тут же спохватился, что на самом деле я видел его всего два раза, но мне не захотелось объяснять ему мою ошибку.
- Где видели меня раньше? В Мадриде?
- Да, - соврал я. Я читал отчеты в спортивных журналах о его двух выступлениях в Мадриде и поэтому был спокоен.
- Первое выступление или второе?
- Первое.
- Я очень плохо работал, - сказал он. - Второе прошло лучше. Помните? повернулся он к критику.
Он нисколько не был смущен. Он говорил о своей работе так, словно смотрел на нее со стороны. В нем не было и тени тщеславия или бахвальства.
- Я очень рад, что вам нравится моя работа, - сказал он. - Но вы еще настоящей моей работы не видели. Завтра, если попадется хороший бык, я надеюсь показать ее вам.
Сказав это, он улыбнулся, опасаясь, как бы я или критик не подумали, что он хвастает.
- Буду очень рад, если увижу, - сказал критик. - Мне хочется, чтобы вы меня убедили.
- Ему не очень нравится моя работа. - Ромеро повернулся ко мне. Лицо его было серьезно.
Критик сказал, что ему очень нравится работа Ромеро, но что ей еще не хватает законченности.
- Вот завтра увидите, если попадется хороший бык.
- Вы видели завтрашних быков? - спросил меня критик.
- Да. Я видел, как их выгружали.
Педро Ромеро наклонился вперед.
- Ну, как ваше мнение?
- Очень хороши, - сказал я. - Все - около двадцати шести арроба. Очень короткие рога. Разве вы их не видели?
- Видел, конечно, - сказал Ромеро.
- Двадцати шести арроба не потянут, - сказал критик.
- Нет, - сказал Ромеро.
- У них бананы вместо рогов, - сказал критик.
- По-вашему, бананы? - спросил Ромеро. Он с улыбкой повернулся ко мне. - И по-вашему, бананы?
- Нет, - сказал я, - рога как рога.
- Очень короткие, - сказал Педро Ромеро. - Очень, очень короткие. Но все-таки не бананы.
- Послушайте, Джейк, - позвала Брет с соседнего столика. - Что же вы нас бросили?
- Это только временно, - оказал я. - Мы говорим о быках.
- Не важничайте.
- Скажите ему, что быки безрогие! - крикнул Майкл. Он был пьян.
Ромеро вопросительно взглянул на меня.
- Очень пьяный, - сказал я. - Borracho! Muy borracho!
- Что же вы нас не знакомите с вашими друзьями? - сказала Брет. Она не сводила глаз с Педро Ромеро. Я спросил, не выпьют ли они кофе с нами. Оба встали. Лицо у Ромеро было очень смуглое. Держался он превосходно.
Я представил их всем по очереди, и они уже хотели сесть, но не хватило места, и мы все перешли пить кофе к большому столу у стены. Майкл велел подать бутылку фундадору и рюмки для всех. Было много пьяной болтовни.
- Скажи ему, что, по-моему, писать - занятие гнусное, - говорил Билл. Скажи, скажи ему. Скажи ему; мне стыдно, что я писатель.
Педро Ромеро сидел рядом с Брет и слушал ее.
- Ну, скажи ему! - кричал Билл.
Ромеро, улыбаясь, поднял голову.
- Этот сеньор, - сказал я, - писатель.
Ромеро с почтением посмотрел на Билла.
- И тот тоже, - сказал я, указывая на Кона.
- Он похож на Виляльту, - сказал Ромеро, глядя на Билла. - Правда, Рафаэль, он похож на Виляльту?
- Не нахожу, - ответил критик.
- Правда, - по-испански сказал Ромеро, - он очень похож на Виляльту. А пьяный сеньор чем занимается?
- Ничем.
- Потому он и пьет?
- Нет. Он собирается жениться на этой сеньоре.
- Скажите ему, что все быки безрогие! - крикнул Майкл, очень пьяный, с другого конца стола.
- Что он говорит?
- Он пьян.
- Джейк! - крикнул Майкл, - скажите ему, что быки безрогие!
- Вы понимаете? - спросил я.
- Да.
Я был уверен, что он не понял, поэтому в не беспокоился.
- Скажите ему, что Брет хочет посмотреть, как он надевает свои зеленые штаны.
- Хватит, Майкл.
- Скажите ему, что Брет до смерти хочется знать, как он влезает в свои штаны.
- Хватит.
Все это время Ромеро вертел свою рюмку и разговаривал с Брет. Брет говорила по-французски, а он говорил по-испански и немного по-английски и смеялся.
Билл наполнил рюмки.
- Скажите ему, что Брет хочет...
- Ох, заткнитесь, Майкл, ради Христа!
Ромеро поднял глаза и улыбнулся.
- Это я понял, - сказал он.
В эту минуту в столовую вошел Монтойя. Он уже хотел улыбнуться мне, но тут увидел, что Педро Ромеро, держа большую рюмку коньяку в руке, весело смеется, сидя между мной и женщиной с обнаженными плечами, а вокруг стола одни пьяные. Он даже не кивнул.
Монтойя вышел из комнаты. Майкл встал, готовясь провозгласить тост.
- Выпьем за... - начал он.
- Педро Ромеро, - сказал я. Все встали. Ромеро принял тост очень серьезно, и мы все чокнулись и осушили наши рюмки, причем я старался, чтобы все кончилось скорей, так как Майкл пытался объяснить, что он хотел выпить совсем за другое. Но все сошло благополучно, и Педро Ромеро пожал всем руки и вышел вместе с критиком.
- Бог мой! Какой очаровательный мальчик, - сказала Брет. - Что бы я дала, чтобы посмотреть, как он влезает в свой костюм. Он, наверное, пользуется рожком для ботинок.
- Я хотел сказать ему это, - начал Майкл, - а Джейк все время перебивал меня. Зачем вы перебиваете меня? Вы думаете, вы лучше меня говорите по-испански?
- Отстаньте, Майкл! Никто вас не перебивал.
- Нет, я хотел бы это выяснить. - Он отвернулся от меня. - Вы думаете. Кон, вы важная птица? Вы думаете, вам место в нашей компании? В компании, которая хочет повеселиться? Ради бога, не шумите так, Кон.
- Бросьте, Майкл, - сказал Кон.
- Вы думаете, вы здесь нужны Брет? Вы думаете, с вами веселей? Отчего вы все время молчите?
- Все, что я имел сказать, Майкл, я уже сказал вам на днях.
- Я, конечно, не писатель. - Ноги плохо держали Майкла, и он опирался на стол. - Я не гений. Но я знаю, когда я лишний. Почему вы, Кон, не чувствуете, когда вы лишний? Уходите. Уходите, ради всего святого! Уберите свою скорбную еврейскую физиономию. Разве я не прав?
Он посмотрел на нас.
- Конечно, прав, - сказал я. - Пойдемте все в кафе Ирунья.
- Нет, вы скажите, разве я не прав? Я люблю эту женщину.
- Ох, не начинай сначала. Хватит уже, Майкл, - сказала Брет.
- Разве я не прав, Джейк?
Кон все еще сидел за столом. Лицо его стало изжелта-бледным, как всегда, когда его оскорбляли, но вместе с тем, казалось, ему это приятно. Он тешил себя ребячливой полупьяной игрой в герои: все это из-за его связи с титулованной леди.
- Джейк, - сказал Майкл. Он чуть не плакал. - Вы знаете, что я прав. Послушайте, вы! - Он повернулся к Кону. - Уходите! Сейчас же уходите!
- Не уйду, Майкл, - сказал Кон.
- Ах, не уйдете! - Майкл пошел к нему вокруг стола.
Кон встал и снял очки. Он стоял наготове, изжелта-бледный, с полуопущенными руками, гордо и бесстрашно ожидая нападения, готовый дать бой за свою даму сердца.
Я обхватил Майкла.
- Идем в кафе, - сказал я. - Ведь не можете вы ударить его здесь, в отеле.
- Верно! - сказал Майкл. - Очень верная мысль.
Мы пошли к дверям. Пока Майкл, спотыкаясь, поднимался по ступенькам, я посмотрел через плечо и увидел, что Кон снова надевает очки. Билл сидел за столом и наливал себе рюмку фундадору. Брет сидела, глядя прямо перед собой.
Когда мы вышли на площадь, дождя уже не было и луна пыталась выглянуть из-за туч. Дул ветер. Играл военный оркестр, и в дальнем конце площади толпа собралась вокруг пиротехника и его сына, пускавших шары с нагретым воздухом. Шары поднимались толчками, по диагонали, и ветер разрывал их или прибивал к одному из домов на площади. Иногда они падали в толпу. Магний вспыхивал, шар взрывался, и люди разбегались. Никто не танцевал на площади, гравий был слишком мокрый!
Брет вышла из отеля с Биллом и Коном и подошла к нам. Мы стояли в толпе и смотрели на дона Мануэля Оркито, короля фейерверка, который стоял на маленьком помосте, осторожно подталкивая палками шары, стоял высоко над толпой и пускал шары по ветру. Ветер сбивал все шары, и лицо дона Мануэля блестело от пота в свете его сложного фейерверка, который падал в толпу, взрывался и прыгал, брызжа искрами и треща под ногами. Каждый раз, как светящийся бумажный пузырь кренился, вспыхивал и падал, в толпе поднимались крики.
- Не повезло дону Мануэлю, - сказал Билл.
- Откуда вы знаете, что его зовут дон Мануэль? - спросила Брет.
- В афише сказано. Дон Мануэль Оркито, пиротехник esta ciudad [этого города (исп.)].
- Globos illuminados [светящиеся шары (исп.)], - сказал Майкл. Коллекция globos illuminados. Так сказано в афише.
Ветер относил звуки оркестра.
- Хоть бы один поднялся, - сказала Врет. - Этот дон Мануэль прямо из себя выходит.
- Он, должно быть, целый месяц готовился, чтобы они взлетели и получилось: "Слава святому Фермину", - сказал Билл.
- Globos illuminados, - сказал Майкл. - Целая куча дурацких globos illuminados.
- Идемте, - сказала Брет. - Что мы тут стоим?
- Ее светлость желает выпить, - сказал Майкл.
- Как это ты догадался? - сказала Брет.
В кафе было тесно и очень шумно. Никто на нас не обратил внимания. Свободного столика мы не нашли. Стоял оглушительный шум.