- Не знаю.
- То-то. Ради забавы. Забавно, видите ли!
- Вы не aficionado?
- Я? Что такое быки? Животные. Грубые животные. - Он встал и положил руку на поясницу. - В спину и насквозь. Сквозная рана в спину. Ради забавы, видите ли.
Он покачал головой и отошел, захватив кофейник. По улице мимо кафе шли двое мужчин. Официант окликнул их. Лица у них были серьезные. Один из них покачал головой.
- Muerto! - крикнул он.
Официант кивнул. Они пошли дальше. Они, видимо, куда-то спешили. Официант подошел к моему столику.
- Слышали? Muerto! Умер. Он умер. Рог прошел насквозь. Захотелось весело провести утро. Es muy flamenco [это уже слишком (исп.)].
- Печально.
- Не вижу, - сказал официант, - не вижу в этом ничего забавного.
Днем мы узнали, что убитого звали Висенте Гиронес и что приехал он из-под Тафальи. На другой день мы прочли в газетах, что ему было двадцать восемь лет, что у него была ферма, жена и двое детей. Как и до женитьбы, он каждый год приезжал на фиесту. Еще через день из Тафальи приехала его жена проститься с покойником, а назавтра в часовне св.Фермина было отпевание, и члены тафальского танцевального общества понесли гроб на вокзал. Впереди выступали барабаны, и дудки свистели, а позади гроба шла жена покойного и его двое детей. За ними шли все члены танцевальных обществ Памплоны, Эстельи, Тафальи и Сангесы, которые смогли остаться на похороны. Гроб погрузили в багажный вагон, а вдова с детьми, все трое, сели рядом в открытом вагоне третьего класса. Поезд резко дернул, потом плавно пошел под уклон, огибая плато, и умчался в Тафалью по равнине, где ветер колыхал пшеничные поля.
Быка, который убил Висенте Гиронеса, звали Черногубый, он числился под номером 118 в ганадерии Санхеса Таберно и был третьим быком, убитым Педро Ромеро на арене в тот же день. Под ликование толпы ему отрезали ухо и передали его Педро Ромеро, тот в свою очередь передал его Брет, а она завернула ухо в мой носовой платок и оставила и то и другое вместе с окурками сигарет "Муратти" в ящике ночного столика возле своей кровати, в отеле Монтойи, в Памплоне.
Когда я вернулся в отель, ночной сторож еще сидел на скамье возле дверей. Он просидел здесь всю ночь, и ему очень хотелось спать. Он встал, когда я вошел в отель. Три служанки, ходившие в цирк смотреть быков, вошли вместе со мной. Они, пересмеиваясь, стали подниматься по лестнице. Я тоже поднялся наверх и вошел в свой номер. Я снял ботинки и лег на кровать. Дверь на балкон была раскрыта, и солнце ярко светило в комнату. Спать мне не хотелось. Вчера я лег не раньше половины четвертого, а в шесть меня разбудила музыка. Челюсть болела с обеих сторон. Я пощупал ее большим и средним пальцами. Проклятый Кон. Ему бы ударить кого-нибудь, когда его в первый раз оскорбили, и уехать. Он так был уверен, что Брет любит его. Он вообразил, что должен остаться и беззаветная любовь восторжествует. В дверь постучали.
- Войдите.
Вошли Билл и Майкл, Они сели на кровать.
- Вот так encierro, - сказал Билл. - Вот так encierro.
- А вы не были? - спросил Майкл. - Билл, позвоните, чтобы подали пива.
- Ну и утречко! - сказал Билл. Он вытер лицо. - Господи, ну и утречко! А тут еще Джейк. Бедняга Джейк, живая боксерская мишень.
- Что случилось на арене?
- О господи! - сказал Билл. - Что там случилось, Майкл?
- Да бежали эти бычищи, - сказал Майкл. - А впереди толпа, один поскользнулся, упал, и все повалились кучей.
- А быки налетели прямо на них, - сказал Билл.
- Я слышал, как там вопили.
- Это Эдна вопила, - сказал Билл.
- Какие-то люди выскакивали из толпы и размахивали рубашками.
- Один бык бежал по кругу и перебрасывал всех через барьер.
- Человек двадцать унесли в лазарет, - сказал Майкл.
- Ну и утречко! - сказал Билл. - Полиция то и дело забирала самоубийц, которые так и лезли прямо на рога.
- В конце концов волы загнали их, - сказал Майкл.
- Но это продолжалось не меньше часа.
- В сущности, это продолжалось четверть часа, - возразил Майкл.
- Бросьте, - сказал Билл. - Вы же были на войне. Для меня это продолжалось два с половиной часа.
- Где же пиво? - спросил Майкл.
- А куда вы дели очаровательную Эдну?
- Мы только что проводили ее домой. Она пошла спать.
- Понравилось ей?
- Очень. Мы сказали, что здесь каждое утро так.
- Она была потрясена, - сказал Майкл.
- Она хотела, чтобы мы тоже вышли на арену, - сказал Билл. - Она за энергичные действия.
- Я объяснил ей, что это будет нечестно по отношению к моим кредиторам, - сказал Майкл.
- Ну и утречко! - сказал Билл. - А ночь-то!
- Как ваша челюсть, Джейк? - спросил Майкл.
- Болит, - сказал я.
Билл засмеялся.
- Почему ты не запустил в него стулом?
- Вам хорошо говорить, - сказал Майкл. - Он и вас бы сшиб. Я просто не успел оглянуться. Только что он стоял против меня, и вот уже я сижу на тротуаре, а Джейк валяется под столом.
- А куда он после пошел? - спросил я.
- Вот она! - сказал Майкл. - Вот божественная леди с пивом.
Служанка поставила на стол поднос с бутылками пива и стаканами.
- А теперь принесите еще три бутылки, - сказал Майкл.
- Куда Кон пошел после того, как ударил меня? - спросил я Билла.
- А вы ничего не знаете? - Майкл откупоривал бутылку пива. Он налил пива в один из стаканов, подняв его к самому горлышку.
- Правда, не знаешь? - спросил Билл.
- Он вернулся сюда и нашел Брет и мальчишку матадора в его номере, а потом он изуродовал бедного, несчастного матадора.
- Что?
- Да, да.
- Ну и ночка! - сказал Билл.
- Он чуть не убил бедного, несчастного матадора. Потом Кон хотел увезти Брет. Вероятно, хотел сделать из нее честную женщину. Ужасно трогательная сцена.
Он залпом выпил стакан пива.
- Он осел.
- А потом что?
- Ну Брет ему показала! Отделала его. Она, должно быть, была великолепна.
- Еще бы! - сказал Билл.
- Тогда Кон совсем обмяк и хотел пожать руку матадору. Он и Брет хотел пожать руку.
- Знаю. Он мне тоже пожал руку.
- Вот как? Ну, они отказались. Матадор держался молодцом. Он ничего не говорил, но после каждого удара подымался на ноги и потом опять падал. Кон так и не сумел уложить его. Потешно, должно быть, было.
- Откуда вы все это знаете?
- От Брет. Я видел ее утром.
- И чем это кончилось?
- Вот слушайте: матадор сидел на кровати. Он уже раз пятнадцать падал, но все еще лез драться. Брет удерживала его и не давала ему встать. Он хоть и ослабел, но Брет не могла удержать его, и он встал. Тогда Кон сказал, что он больше не станет драться. Что этого нельзя. Что это было бы подло. Тогда матадор, спотыкаясь, пошел на него. Кон попятился к стене. "Так вы не станете драться?" - "Нет, - сказал Кон. - Мне было бы стыдно". Тогда матадор из последних сил ударил его по лицу и сел на пол. Брет говорит, что он не мог встать. Кон хотел поднять его и положить на кровать. Он сказал, что если Кон дотронется до него, то он убьет его и что он все равно убьет его утром, если Кон еще будет в городе. Кон плакал, и Брет отделала его, и он хотел пожать им руки. Это я уже рассказывал.
- Расскажите конец, - сказал Билл.
- Ну, матадор сидел на полу. Он собирался с силами, чтобы встать и еще раз ударить Кона. Брет отказалась от всяких рукопожатий, а Кон плакал и говорил, как сильно он ее любит, а она говорила ему, что нельзя быть таким ослом. Потом Кон нагнулся, чтобы пожать руку матадору. Знаете разойдемся, мол, по-хорошему. Просил прощения. А матадор размахнулся и еще раз ударил его по лицу.
- Молодец мальчишка, - сказал Билл.
- Теперь Кону крышка, - сказал Майкл. - Я уверен, что у Кона навсегда пропала охота драться.
- Когда вы видели Брет?
- Сегодня. Ей нужно было взять кое-что из вещей. Она ухаживает за своим Ромеро.
Он начал еще бутылку пива.
- Брет порядком замучилась. Но она любит ходить за больными. Так и мы с ней сошлись. Она ухаживала за мной.
- Я знаю, - сказал я.
- Я здорово пьян, - сказал Майкл. - Пожалуй, я и дальше буду пить. Все это смешно, но не очень-то приятно. Не очень-то приятно для меня.
Он выпил пиво.
- Я, знаете ли, выразил Брет свое мнение. Я сказал ей, что если она будет путаться с евреями и матадорами и тому подобной публикой, то это добром не кончится. - Он наклонился ко мне. - Послушайте, Джейк, можно, я выпью вашу бутылку? Вам принесут еще.
- Пожалуйста, - сказал я. - Я все равно не собирался пить.
Майкл начал откупоривать бутылку.
- Может быть, вы откроете?
Я снял проволоку, вытащил пробку и налил ему пива.
- Знаете, - продолжал Майкл, - Брет была великолепна. Она всегда великолепна. Я устроил ей скандал по поводу евреев и матадоров и тому подобной публики, а она, знаете, что сказала: "Ну да. Хлебнула я счастья с вашей британской аристократией!"
Он отпил из стакана.
- Это великолепно. Знаете, этот Эшли, который дал ей титул, был моряком. Девятый баронет. Когда он бывал дома, он не желал спать на кровати. Заставлял Брет спать на полу. Под конец, когда он совсем рехнулся, он грозил, что убьет ее. Спал всегда с заряженным пистолетом. Брет вынимала патроны, когда он засыпал. Нельзя сказать, чтобы она много счастья видела в жизни. Свинство, в сущности. Она так всему радуется...
Он встал. Руки у него дрожали.
- Я пойду к себе. Постараюсь уснуть.
Он улыбнулся.
- Мы слишком мало спим из-за этой фиесты. Я намерен прекратить это и хорошенько выспаться. Очень скверно так мало спать. Ужасно треплет нервы.
- Встретимся в двенадцать в кафе Ирунья, - сказал Билл.
Майкл вышел. Мы слышали, как он отворил дверь в соседнюю комнату. Потом он позвонил, пришла служанка и постучала в дверь.
- Принесите полдюжины пива и бутылку фундадору, - сказал ей Майкл.
- Si, senorito [да, господин (исп.)].
- Я иду спать, - сказал Билл. - Бедняга Майкл. Ужасный скандал вышел из-за него вчера.
- Где? В "Миланском баре"?
- Да. Там был какой-то тип, который когда-то заплатил долги Брет и Майкла в Каннах. Он страшно хамил.
- Я знаю эту историю.
- А я не знал. Отвратительно, что кто-то имеет право ругать Майкла.
- Вот это-то и скверно.
- Просто отвратительно. Бесит меня, что кто-то имеет на это право. Ну, я иду спать.
- В цирке были убитые?
- Как будто нет. Только тяжело раненные.
- А в проходе одного забодали.
- Вот как? - сказал Билл.
18
В полдень мы все трое собрались в кафе. Кафе было переполнено. Мы ели креветок и пили пиво. Город был переполнен. Все улицы запрудила толпа. Большие автомобили из Биаррица и Сан-Себастьяна то и дело подъезжали и выстраивались по краю площади. Они привозили публику на бой быков. Подъезжали и туристские автобусы. В одном автобусе приехало двадцать пять англичанок. Они сидели в большой белой машине и в бинокль смотрели на фиесту. Танцоры были совершенно пьяны. Шел последний день фиесты.
Фиеста текла сплошным потоком, и только машины и автобусы с приезжими казались небольшими островками. Когда машины пустели, приезжих поглощала толпа. Потом их уже не было видно, и только кое-где среди крестьян в черных блузах, густо облепивших столики кафе, мелькали их столь неуместные здесь спортивные костюмы. Фиеста поглощала даже англичан из Биаррица, и они были незаметны, пока близко не пройдешь мимо их столика. На улицах не умолкала музыка. Барабаны трещали, дудки свистели. Внутри кафе, держась за край стола или обняв друг друга за плечи, мужчины пели жесткими голосами.
- Вот Брет идет, - сказал Билл.
Я поднял глаза и увидел, что она идет сквозь толпу на площади, высоко подняв голову, словно фиеста разыгрывалась в ее честь и это ей и лестно, и немножко смешно.
- Хэлло, друзья! - сказала она. - Смерть выпить хочется.
- Дайте еще кружку пива, - сказал Билл официанту.
- И креветок?
- Кон уехал? - спросила Брет.
- Да, - сказал Билл. - Он нанял машину.
Подали пиво. Брет хотела поднять стеклянную кружку, но рука у нее дрожала. Она заметила это, улыбнулась и, наклонившись, отпила большой глоток.
- Хорошее пиво.
- Очень хорошее, - сказал я. Меня беспокоил Майкл. Я был уверен, что он не спал. Он, вероятно, все время пил, но, по-видимому, держал себя в руках.
- Я слышала, Джейк, что Кон избил вас? - сказала Брет.
- Нет. Сшиб меня с ног. Только всего.
- Но он избил Педро Ромеро, - сказала Брет. - Он сильно избил его.
- Как он?
- Ничего, обойдется. Он не хочет выходить из комнаты.
- А как он выглядит?
- Плохо. Он сильно избит. Я сказала ему, что уйду на минутку повидаться с вами.
- Он будет выступать?
- Конечно. Я пойду с вами, если вы ничего не имеете против.
- Как поживает твой дружок? - спросил Майкл. Он не слышал ни слова из того, что говорила Брет. - Брет завела себе матадора, - сказал он. - У нее был еврей, по имени Кон, но он оказался негодным.
Брет встала.
- Я не стану слушать такую чушь, Майкл.
- Как поживает твой дружок?
- Отлично, - сказала Брет. - Увидишь его сегодня на арене.
- Брет завела себе матадора, - сказал Майкл. - Красавчика матадора.
- Проводите меня, пожалуйста, Джейк. Мне нужно поговорить с вами.
- Расскажи ему про своего матадора, - сказал Майкл. - К черту твоего матадора! - Он так двинул столик, что кружки пива и блюдо креветок с грохотом полетели на пол.
- Пошли, - сказала Брет. - Уйдем отсюда.
Пробираясь сквозь толпу на площади, я спросил:
- Ну как?
- После завтрака я не увижу его до самого боя. Придут его друзья одевать его. Он говорит, что они очень сердятся из-за меня.
Брет сияла. Она была счастлива. Солнце сверкало, день стоял ясный.
- Я точно переродилась, - сказала Брет. - Ты себе представить не можешь, Джейк.
- Тебе что-нибудь нужно от меня?
- Нет, только пойдем со мной в цирк.
- За завтраком увидимся?
- Нет. Я с ним буду завтракать.
Мы стояли под аркадой у подъезда отеля. Из отеля выносили столики и ставили их под аркадой.
- Хочешь пройтись по парку? - спросила Брет. - Я не хочу возвращаться в отель. Он, вероятно, спит.
Мы прошли мимо театра, до конца площади, потом миновали ярмарку, двигаясь вместе с толпой между рядами ларьков и балаганов. Потом свернули на улицу, которая вела к Пасео-де-Сарасате. Мы увидели публику в парке сплошь элегантно одетые люди. Они прогуливались по кругу в дальнем конце парка.
- Только не туда, - сказала Брет. - Мне сейчас не хочется, чтобы на меня глазели.
Мы стояли под ярким солнцем. День выдался жаркий и ясный после дождя и туч с моря.
- Надеюсь, ветер уляжется, - сказала Брет. - А то это плохо для него.
- И я надеюсь.
- Он говорит, что быки хорошие.
- Хорошие.
- Это часовня святого Фермина?
Брет смотрела на желтую стену часовни.
- Да. Отсюда в воскресенье началась процессия.
- Зайдем. Хочешь? Я бы помолилась за него, да и вообще.
Мы вошли в обитую кожей тяжелую, но легко поддавшуюся дверь. Внутри было темно. Молящихся собралось много. Их стало видно, когда глаза привыкли к полумраку. Мы стали рядом на колени у одной из длинных деревянных скамей. Немного погодя я почувствовал, что Брет выпрямилась, и увидел, что она смотрит прямо перед собой.
- Уйдем, - хрипло прошептала она. - Выйдем отсюда. На меня это очень действует.
Когда мы вышли на жаркую, залитую солнцем улицу, Брет поглядела на качающиеся от ветра верхушки деревьев. Молитва, видимо, не успокоила ее.
- Не знаю, почему я так нервничаю в церкви, - сказала Брет. - Никогда мне не помогает.
Мы пошли дальше.
- Не гожусь я для религиозного настроения, - сказала Брет. - Лицо неподходящее.
- Знаешь, - помолчав, сказала Брет, - я совсем за него не волнуюсь. Я просто радуюсь за него.
- Это хорошо.
- Но лучше бы все-таки, чтобы ветер улегся.
- Может быть, к пяти уляжется.
- Будем надеяться.
- Ты бы помолилась, - засмеялся я.
- Никогда мне не помогает. Никогда еще ничего не исполнилось, о чем я молилась. А у тебя?
- Ода.
- Чушь! - сказала Брет. - Хотя, может быть, у кого-нибудь так бывает. У тебя не очень набожный вид, Джейк.
- Я очень набожный.
- Чушь! - сказала Брет. - Давай сегодня без проповеди. Сегодня и так будет сумасшедший день.
Ни разу со времени ее поездки с Коном я не видел ее такой счастливой и беззаботной. Мы снова стояли перед подъездом отеля. Все столики были вынесены, и за ними уже сидели люди и ели.
- Присмотри за Майклом, - сказала Брет. - Не давай ему очень распускаться.
- Ваш друзья пошла наверху, - сказал немец-метрдотель. Он вечно подслушивал. Брет обернулась к нему.
- Благодарю вас. Вы еще что-то хотели сказать?
- Нет, мэм.
- Хорошо, - сказала Брет.
- Оставьте нам столик на троих, - сказал я немцу.
Он улыбнулся своей гнусной, румяно-белой улыбочкой.
- Мэдэм будет кушать здесь?
- Нет, - сказала Брет.
- Тогда я думиль, один столь для два довольно?
- Не разговаривай с ним, - сказала Брет. - Майкл, наверно, наскандалил, - сказала она, когда мы поднимались по лестнице. На лестнице мы встретили Монтойю. Он поклонился, но без улыбки.
- Встретимся в кафе, - сказала Брет. - Спасибо тебе, Джейк.
Мы остановились у дверей наших комнат. Брет прямо пошла дальше по коридору до номера Ромеро. Она вошла, не постучавшись. Она просто открыла дверь, вошла и притворила ее за собой.
Я постоял немного перед дверью Майкла, потом постучал. Ответа не было. Я взялся за ручку, и дверь отворилась. В комнате все было вверх дном. Чемоданы стояли раскрытые, повсюду валялась одежда. Возле кровати выстроились пустые бутылки. Майкл лежал на постели, и лицо его казалось посмертной маской, снятой с него самого. Он открыл глаза и посмотрел на меня.
- Привет, Джейк, - сказал он очень медленно. - Я хочу соснуть. Я давно уже хо-чу со-снуть.
- Дайте я накрою вас.
- Не надо. Мне и так тепло. Не уходите. Я е-ще не сплю.
- Сейчас уснете, не расстраивайтесь, дорогой мой.
- Брет завела себе матадора, - сказал Майкл. - Зато еврей ее уехал.
Он повернул голову и посмотрел на меня.
- Это замечательно, правда?
- Да. А теперь спите, Майкл. Вам нужно поспать.
- Я за-сыпаю. Я хочу немного со-снуть.
Он закрыл глаза. Я вышел из комнаты и тихо притворил дверь. В моей комнате сидел Билл и читал газету.
- Ты видел Майкла?
- Да.
- Пойдем завтракать.
- Я не стану завтракать здесь. Этот немец очень хамил, когда я вел Майкла по лестнице.
- Он и с нами хамил.
- Пойдем позавтракаем в городе.
Мы спустились по лестнице. Вверх по лестнице поднималась служанка с подносом, накрытым салфеткой.
- Это Брет несут завтрак.
- И малышу, - сказал я.
На террасе под аркадой к нам подошел немец-метрдотель. Его красные щеки лоснились. Он был очень вежлив.
- Я оставляль столь для два джентльмены, - сказал он.
- Возьмите его себе, - сказал Билл. Мы перешли на другую сторону.
Мы поели в ресторане на одной из улиц, выходящих на площадь. В ресторане сидели одни мужчины. Было дымно, пьяно и шумно. Еда оказалась хорошая, вино тоже. Мы мало разговаривали. Потом мы пошли в кафе и смотрели, как фиеста достигает точки кипения. Брет пришла вскоре после завтрака. Она сказала, что заглянула в комнату Майкла и что он спит.
Когда фиеста закипела и, перелившись через край, хлынула к цирку, мы пошли вместе с толпой. Брет сидела в первом ряду между мной и Биллом. Прямо под нами был кальехон - проход между первым рядом и красным деревянным барьером. Бетонные скамьи позади нас быстро заполнялись. Впереди, за красным барьером, желтел укатанный песок арены. В тени он казался немного отяжелевшим от дождя, но на солнце он был сухой, твердый и гладкий. Служители и личные слуги матадоров шли по проходу, неся на плечах ивовые корзины. В корзинах были плотно уложены туго свернутые, запачканные кровью плащи и мулеты. Слуги матадоров открыли тяжелые кожаные футляры, прислонив их к барьеру, так что видны были обернутые красным рукоятки шпаг. Они развертывали красные, в темных пятнах мулеты и вставляли в них палки, чтобы ткань натягивалась и чтобы матадору было за что держать ее. Брет внимательно следил за ними. Все, что касалось ремесла матадора, интересовало ее.
- Его именем помечены все плащи и мулеты, - сказала она. - Почему это называется мулетой?
- Не знаю.
- Их когда-нибудь стирают?
- Не думаю. Они могут полинять.
- Они, должно быть, жесткие от крови, - сказал Билл.
- Странно, - сказала Брет. - Совсем не обращаешь внимания на кровь.
Внизу, в узком проходе, служители заканчивали приготовления. Все места были заняты. Наверху все ложи были заняты. Не оставалось ни одного пустого места, кроме кресла в ложе президента. Когда он появится, начнется бой. Напротив нас, по ту сторону гладкого песка, в высоких воротах корраля, стояли матадоры, перекинув плащи через руку, и болтали между собой в ожидании сигнала выйти на арену. Брет смотрела на них в бинокль.
- Хотите взглянуть?
Я посмотрел в бинокль и увидел всех трех матадоров. Ромеро стоял в середине, налево от него Бельмонте, направо Марсьял. За ними стояли их куадрильи, а еще дальше, в воротах корраля и на открытом пространстве загона, - пикадоры. Ромеро был в черном костюме. Треуголку он низко надвинул на глаза. Треуголка мешала мне разглядеть его лицо, но мне показалось, что оно сильно изуродовано. Он смотрел прямо перед собой. Марсьял осторожно курил сигарету, пряча ее в горсть. Бельмонте тоже смотрел прямо перед собой, лицо у него было изможденное, желтое, длинная волчья челюсть выдавалась вперед. Он смотрел в пространство. Казалось, ни он, ни Ромеро не имеют ничего общего с остальными. Они были совсем одни. Над ними, в ложах, послышались хлопки - появился президент, - и я передал Брет бинокль. Раздались аплодисменты. Заиграла музыка. Брет смотрела в бинокль.
- Возьмите, - сказала она.
В бинокль я увидел, что Бельмонте что-то говорит Ромеро. Марсьял выпрямился, бросил сигарету - и, смотря прямо перед собой, подняв голову, размахивая свободной рукой, три матадора открыли церемониальное шествие. За ними, развернувшись, двинулись три куадрильи, одинаково шагая, подхватив плащи и размахивая свободной рукой, а позади ехали пикадоры, подняв свои длинные копья. Шествие замыкали две упряжки мулов и служители. Матадоры поклонились, не снимая треуголок, перед ложей президента, потом подошли к барьеру под нами. Педро Ромеро снял тяжелый, расшитый золотом плащ и передал его через барьер своему личному слуге. Он что-то сказал ему. Теперь, когда Ромеро стоял так близко, было видно, что губы у него вздулись и вокруг глаз кровоподтеки. Опухшее лицо было в багровых пятнах.
Слуга Ромеро взял плащ, взглянул на Брет, подошел к нам и передал ей плащ.
- Разверните его перед собой, - сказал я.
Брет наклонилась вперед. Плащ был тяжелый и негнущийся от золота. Слуга Ромеро оглянулся, покачал головой и сказал что-то. Мой сосед перегнулся к Брет.
- Он не хочет, чтобы вы развертывали его, - сказал он. - Он хочет, чтобы вы сложили его и держали на коленях.
Брет сложила тяжелый плащ.
Ромеро не смотрел на нас. Он говорил с Бельмонте. Бельмонте послал свой парадный плащ друзьям. Он смотрел на них, улыбаясь своей волчьей улыбкой, одними губами. Ромеро перегнулся через барьер и спросил воды. Ему принесли кувшин, и Ромеро налил воды на подкладку своего боевого плаща и потом ногой в туфле затоптал нижний край в песок.
- Зачем это он? - спросила Брет.
- Чтобы тяжелее был на ветру.
- Лицо у него нехорошее, - сказал Билл.
- Ему самому нехорошо, - сказала Брет. - Его бы надо в постель уложить.
Первого быка убивал Бельмонте. Бельмонте работал очень хорошо. Но он получал тридцать тысяч песет за выход, и люди всю ночь простояли в очереди за билетами, чтобы посмотреть на него, и поэтому толпа требовала, чтобы он работал лучше, чем очень хорошо. Главное обаяние Бельмонте в том, что он работает близко к быку. В бое быков различают территорию быка и территорию матадора. Пока матадор находится на своей территории, он в сравнительной безопасности. Каждый раз, как он вступает на территорию быка, ему угрожает смерть. Бельмонте в свою лучшую пору всегда работал на территории быка. Этим он давал ощущение надвигающейся трагедии. Люди шли на бой быков, чтобы видеть Бельмонте, чтобы испытать это ощущение и, может быть, увидеть смерть Бельмонте. Пятнадцать лет назад говорили, что, если хочешь увидеть Бельмонте на арене, делай это скорее, пока он еще жив. С тех пор он убил больше тысячи быков. После того как он перестал выступать, о его работе ходили легенды, и, когда он вернулся на арену, публика была разочарована, потому что ни один матадор во плоти не мог работать так близко к быку, как того требовала легенда, не исключая, конечно, и самого Бельмонте.
К тому же Бельмонте ставил условия, требовал, чтобы его быки были не слишком крупные и рога их не слишком опасные, и потому предвкушение трагической развязки отпадало и публика, которая ждала от изнуренного свищом Бельмонте втрое больше того, что Бельмонте когда-либо был в состоянии дать, считала себя обокраденной и обманутой, и от презрения волчья челюсть Бельмонте еще дальше выступала вперед, и лицо его становилось все желтее, и он двигался все с большим трудом, по мере того как усиливалась боль, и в конце концов толпа перешла от криков к действиям, но его лицо по-прежнему выражало одно холодное презрение. Он думал, что сегодня у него будет большой день, но это оказался день издевательств и оскорблений, и под конец подушки, куски хлеба и овощи полетели на арену, где он некогда одерживал свои величайшие победы. Только челюсть его все сильней выдвигалась вперед. Иногда, при особенно оскорбительном выкрике, он поворачивал голову и улыбался своей зубастой, волчьей, безгубой улыбкой, а боль, которую причиняло ему каждое движение, терзала его все сильней и сильней, пока его желтое лицо не стало цвета пергамента, и, после того как он убил второго быка и кончилось швырянье подушками и хлебом, после того как он приветствовал президента с той же волчьей улыбкой и с тем же презрительным взглядом и передал через барьер шпагу, чтобы ее вытерли и убрали в футляр, он зашел в кальехон и оперся о барьер под нашими местами, спрятав голову в руки, ничего не видя, ничего не слыша, только пересиливая боль. Когда он наконец поднял голову, он попросил воды. Он сделал несколько глотков, прополоскал рот, выплюнул воду, взял свой плащ и вернулся на арену.
- То-то. Ради забавы. Забавно, видите ли!
- Вы не aficionado?
- Я? Что такое быки? Животные. Грубые животные. - Он встал и положил руку на поясницу. - В спину и насквозь. Сквозная рана в спину. Ради забавы, видите ли.
Он покачал головой и отошел, захватив кофейник. По улице мимо кафе шли двое мужчин. Официант окликнул их. Лица у них были серьезные. Один из них покачал головой.
- Muerto! - крикнул он.
Официант кивнул. Они пошли дальше. Они, видимо, куда-то спешили. Официант подошел к моему столику.
- Слышали? Muerto! Умер. Он умер. Рог прошел насквозь. Захотелось весело провести утро. Es muy flamenco [это уже слишком (исп.)].
- Печально.
- Не вижу, - сказал официант, - не вижу в этом ничего забавного.
Днем мы узнали, что убитого звали Висенте Гиронес и что приехал он из-под Тафальи. На другой день мы прочли в газетах, что ему было двадцать восемь лет, что у него была ферма, жена и двое детей. Как и до женитьбы, он каждый год приезжал на фиесту. Еще через день из Тафальи приехала его жена проститься с покойником, а назавтра в часовне св.Фермина было отпевание, и члены тафальского танцевального общества понесли гроб на вокзал. Впереди выступали барабаны, и дудки свистели, а позади гроба шла жена покойного и его двое детей. За ними шли все члены танцевальных обществ Памплоны, Эстельи, Тафальи и Сангесы, которые смогли остаться на похороны. Гроб погрузили в багажный вагон, а вдова с детьми, все трое, сели рядом в открытом вагоне третьего класса. Поезд резко дернул, потом плавно пошел под уклон, огибая плато, и умчался в Тафалью по равнине, где ветер колыхал пшеничные поля.
Быка, который убил Висенте Гиронеса, звали Черногубый, он числился под номером 118 в ганадерии Санхеса Таберно и был третьим быком, убитым Педро Ромеро на арене в тот же день. Под ликование толпы ему отрезали ухо и передали его Педро Ромеро, тот в свою очередь передал его Брет, а она завернула ухо в мой носовой платок и оставила и то и другое вместе с окурками сигарет "Муратти" в ящике ночного столика возле своей кровати, в отеле Монтойи, в Памплоне.
Когда я вернулся в отель, ночной сторож еще сидел на скамье возле дверей. Он просидел здесь всю ночь, и ему очень хотелось спать. Он встал, когда я вошел в отель. Три служанки, ходившие в цирк смотреть быков, вошли вместе со мной. Они, пересмеиваясь, стали подниматься по лестнице. Я тоже поднялся наверх и вошел в свой номер. Я снял ботинки и лег на кровать. Дверь на балкон была раскрыта, и солнце ярко светило в комнату. Спать мне не хотелось. Вчера я лег не раньше половины четвертого, а в шесть меня разбудила музыка. Челюсть болела с обеих сторон. Я пощупал ее большим и средним пальцами. Проклятый Кон. Ему бы ударить кого-нибудь, когда его в первый раз оскорбили, и уехать. Он так был уверен, что Брет любит его. Он вообразил, что должен остаться и беззаветная любовь восторжествует. В дверь постучали.
- Войдите.
Вошли Билл и Майкл, Они сели на кровать.
- Вот так encierro, - сказал Билл. - Вот так encierro.
- А вы не были? - спросил Майкл. - Билл, позвоните, чтобы подали пива.
- Ну и утречко! - сказал Билл. Он вытер лицо. - Господи, ну и утречко! А тут еще Джейк. Бедняга Джейк, живая боксерская мишень.
- Что случилось на арене?
- О господи! - сказал Билл. - Что там случилось, Майкл?
- Да бежали эти бычищи, - сказал Майкл. - А впереди толпа, один поскользнулся, упал, и все повалились кучей.
- А быки налетели прямо на них, - сказал Билл.
- Я слышал, как там вопили.
- Это Эдна вопила, - сказал Билл.
- Какие-то люди выскакивали из толпы и размахивали рубашками.
- Один бык бежал по кругу и перебрасывал всех через барьер.
- Человек двадцать унесли в лазарет, - сказал Майкл.
- Ну и утречко! - сказал Билл. - Полиция то и дело забирала самоубийц, которые так и лезли прямо на рога.
- В конце концов волы загнали их, - сказал Майкл.
- Но это продолжалось не меньше часа.
- В сущности, это продолжалось четверть часа, - возразил Майкл.
- Бросьте, - сказал Билл. - Вы же были на войне. Для меня это продолжалось два с половиной часа.
- Где же пиво? - спросил Майкл.
- А куда вы дели очаровательную Эдну?
- Мы только что проводили ее домой. Она пошла спать.
- Понравилось ей?
- Очень. Мы сказали, что здесь каждое утро так.
- Она была потрясена, - сказал Майкл.
- Она хотела, чтобы мы тоже вышли на арену, - сказал Билл. - Она за энергичные действия.
- Я объяснил ей, что это будет нечестно по отношению к моим кредиторам, - сказал Майкл.
- Ну и утречко! - сказал Билл. - А ночь-то!
- Как ваша челюсть, Джейк? - спросил Майкл.
- Болит, - сказал я.
Билл засмеялся.
- Почему ты не запустил в него стулом?
- Вам хорошо говорить, - сказал Майкл. - Он и вас бы сшиб. Я просто не успел оглянуться. Только что он стоял против меня, и вот уже я сижу на тротуаре, а Джейк валяется под столом.
- А куда он после пошел? - спросил я.
- Вот она! - сказал Майкл. - Вот божественная леди с пивом.
Служанка поставила на стол поднос с бутылками пива и стаканами.
- А теперь принесите еще три бутылки, - сказал Майкл.
- Куда Кон пошел после того, как ударил меня? - спросил я Билла.
- А вы ничего не знаете? - Майкл откупоривал бутылку пива. Он налил пива в один из стаканов, подняв его к самому горлышку.
- Правда, не знаешь? - спросил Билл.
- Он вернулся сюда и нашел Брет и мальчишку матадора в его номере, а потом он изуродовал бедного, несчастного матадора.
- Что?
- Да, да.
- Ну и ночка! - сказал Билл.
- Он чуть не убил бедного, несчастного матадора. Потом Кон хотел увезти Брет. Вероятно, хотел сделать из нее честную женщину. Ужасно трогательная сцена.
Он залпом выпил стакан пива.
- Он осел.
- А потом что?
- Ну Брет ему показала! Отделала его. Она, должно быть, была великолепна.
- Еще бы! - сказал Билл.
- Тогда Кон совсем обмяк и хотел пожать руку матадору. Он и Брет хотел пожать руку.
- Знаю. Он мне тоже пожал руку.
- Вот как? Ну, они отказались. Матадор держался молодцом. Он ничего не говорил, но после каждого удара подымался на ноги и потом опять падал. Кон так и не сумел уложить его. Потешно, должно быть, было.
- Откуда вы все это знаете?
- От Брет. Я видел ее утром.
- И чем это кончилось?
- Вот слушайте: матадор сидел на кровати. Он уже раз пятнадцать падал, но все еще лез драться. Брет удерживала его и не давала ему встать. Он хоть и ослабел, но Брет не могла удержать его, и он встал. Тогда Кон сказал, что он больше не станет драться. Что этого нельзя. Что это было бы подло. Тогда матадор, спотыкаясь, пошел на него. Кон попятился к стене. "Так вы не станете драться?" - "Нет, - сказал Кон. - Мне было бы стыдно". Тогда матадор из последних сил ударил его по лицу и сел на пол. Брет говорит, что он не мог встать. Кон хотел поднять его и положить на кровать. Он сказал, что если Кон дотронется до него, то он убьет его и что он все равно убьет его утром, если Кон еще будет в городе. Кон плакал, и Брет отделала его, и он хотел пожать им руки. Это я уже рассказывал.
- Расскажите конец, - сказал Билл.
- Ну, матадор сидел на полу. Он собирался с силами, чтобы встать и еще раз ударить Кона. Брет отказалась от всяких рукопожатий, а Кон плакал и говорил, как сильно он ее любит, а она говорила ему, что нельзя быть таким ослом. Потом Кон нагнулся, чтобы пожать руку матадору. Знаете разойдемся, мол, по-хорошему. Просил прощения. А матадор размахнулся и еще раз ударил его по лицу.
- Молодец мальчишка, - сказал Билл.
- Теперь Кону крышка, - сказал Майкл. - Я уверен, что у Кона навсегда пропала охота драться.
- Когда вы видели Брет?
- Сегодня. Ей нужно было взять кое-что из вещей. Она ухаживает за своим Ромеро.
Он начал еще бутылку пива.
- Брет порядком замучилась. Но она любит ходить за больными. Так и мы с ней сошлись. Она ухаживала за мной.
- Я знаю, - сказал я.
- Я здорово пьян, - сказал Майкл. - Пожалуй, я и дальше буду пить. Все это смешно, но не очень-то приятно. Не очень-то приятно для меня.
Он выпил пиво.
- Я, знаете ли, выразил Брет свое мнение. Я сказал ей, что если она будет путаться с евреями и матадорами и тому подобной публикой, то это добром не кончится. - Он наклонился ко мне. - Послушайте, Джейк, можно, я выпью вашу бутылку? Вам принесут еще.
- Пожалуйста, - сказал я. - Я все равно не собирался пить.
Майкл начал откупоривать бутылку.
- Может быть, вы откроете?
Я снял проволоку, вытащил пробку и налил ему пива.
- Знаете, - продолжал Майкл, - Брет была великолепна. Она всегда великолепна. Я устроил ей скандал по поводу евреев и матадоров и тому подобной публики, а она, знаете, что сказала: "Ну да. Хлебнула я счастья с вашей британской аристократией!"
Он отпил из стакана.
- Это великолепно. Знаете, этот Эшли, который дал ей титул, был моряком. Девятый баронет. Когда он бывал дома, он не желал спать на кровати. Заставлял Брет спать на полу. Под конец, когда он совсем рехнулся, он грозил, что убьет ее. Спал всегда с заряженным пистолетом. Брет вынимала патроны, когда он засыпал. Нельзя сказать, чтобы она много счастья видела в жизни. Свинство, в сущности. Она так всему радуется...
Он встал. Руки у него дрожали.
- Я пойду к себе. Постараюсь уснуть.
Он улыбнулся.
- Мы слишком мало спим из-за этой фиесты. Я намерен прекратить это и хорошенько выспаться. Очень скверно так мало спать. Ужасно треплет нервы.
- Встретимся в двенадцать в кафе Ирунья, - сказал Билл.
Майкл вышел. Мы слышали, как он отворил дверь в соседнюю комнату. Потом он позвонил, пришла служанка и постучала в дверь.
- Принесите полдюжины пива и бутылку фундадору, - сказал ей Майкл.
- Si, senorito [да, господин (исп.)].
- Я иду спать, - сказал Билл. - Бедняга Майкл. Ужасный скандал вышел из-за него вчера.
- Где? В "Миланском баре"?
- Да. Там был какой-то тип, который когда-то заплатил долги Брет и Майкла в Каннах. Он страшно хамил.
- Я знаю эту историю.
- А я не знал. Отвратительно, что кто-то имеет право ругать Майкла.
- Вот это-то и скверно.
- Просто отвратительно. Бесит меня, что кто-то имеет на это право. Ну, я иду спать.
- В цирке были убитые?
- Как будто нет. Только тяжело раненные.
- А в проходе одного забодали.
- Вот как? - сказал Билл.
18
В полдень мы все трое собрались в кафе. Кафе было переполнено. Мы ели креветок и пили пиво. Город был переполнен. Все улицы запрудила толпа. Большие автомобили из Биаррица и Сан-Себастьяна то и дело подъезжали и выстраивались по краю площади. Они привозили публику на бой быков. Подъезжали и туристские автобусы. В одном автобусе приехало двадцать пять англичанок. Они сидели в большой белой машине и в бинокль смотрели на фиесту. Танцоры были совершенно пьяны. Шел последний день фиесты.
Фиеста текла сплошным потоком, и только машины и автобусы с приезжими казались небольшими островками. Когда машины пустели, приезжих поглощала толпа. Потом их уже не было видно, и только кое-где среди крестьян в черных блузах, густо облепивших столики кафе, мелькали их столь неуместные здесь спортивные костюмы. Фиеста поглощала даже англичан из Биаррица, и они были незаметны, пока близко не пройдешь мимо их столика. На улицах не умолкала музыка. Барабаны трещали, дудки свистели. Внутри кафе, держась за край стола или обняв друг друга за плечи, мужчины пели жесткими голосами.
- Вот Брет идет, - сказал Билл.
Я поднял глаза и увидел, что она идет сквозь толпу на площади, высоко подняв голову, словно фиеста разыгрывалась в ее честь и это ей и лестно, и немножко смешно.
- Хэлло, друзья! - сказала она. - Смерть выпить хочется.
- Дайте еще кружку пива, - сказал Билл официанту.
- И креветок?
- Кон уехал? - спросила Брет.
- Да, - сказал Билл. - Он нанял машину.
Подали пиво. Брет хотела поднять стеклянную кружку, но рука у нее дрожала. Она заметила это, улыбнулась и, наклонившись, отпила большой глоток.
- Хорошее пиво.
- Очень хорошее, - сказал я. Меня беспокоил Майкл. Я был уверен, что он не спал. Он, вероятно, все время пил, но, по-видимому, держал себя в руках.
- Я слышала, Джейк, что Кон избил вас? - сказала Брет.
- Нет. Сшиб меня с ног. Только всего.
- Но он избил Педро Ромеро, - сказала Брет. - Он сильно избил его.
- Как он?
- Ничего, обойдется. Он не хочет выходить из комнаты.
- А как он выглядит?
- Плохо. Он сильно избит. Я сказала ему, что уйду на минутку повидаться с вами.
- Он будет выступать?
- Конечно. Я пойду с вами, если вы ничего не имеете против.
- Как поживает твой дружок? - спросил Майкл. Он не слышал ни слова из того, что говорила Брет. - Брет завела себе матадора, - сказал он. - У нее был еврей, по имени Кон, но он оказался негодным.
Брет встала.
- Я не стану слушать такую чушь, Майкл.
- Как поживает твой дружок?
- Отлично, - сказала Брет. - Увидишь его сегодня на арене.
- Брет завела себе матадора, - сказал Майкл. - Красавчика матадора.
- Проводите меня, пожалуйста, Джейк. Мне нужно поговорить с вами.
- Расскажи ему про своего матадора, - сказал Майкл. - К черту твоего матадора! - Он так двинул столик, что кружки пива и блюдо креветок с грохотом полетели на пол.
- Пошли, - сказала Брет. - Уйдем отсюда.
Пробираясь сквозь толпу на площади, я спросил:
- Ну как?
- После завтрака я не увижу его до самого боя. Придут его друзья одевать его. Он говорит, что они очень сердятся из-за меня.
Брет сияла. Она была счастлива. Солнце сверкало, день стоял ясный.
- Я точно переродилась, - сказала Брет. - Ты себе представить не можешь, Джейк.
- Тебе что-нибудь нужно от меня?
- Нет, только пойдем со мной в цирк.
- За завтраком увидимся?
- Нет. Я с ним буду завтракать.
Мы стояли под аркадой у подъезда отеля. Из отеля выносили столики и ставили их под аркадой.
- Хочешь пройтись по парку? - спросила Брет. - Я не хочу возвращаться в отель. Он, вероятно, спит.
Мы прошли мимо театра, до конца площади, потом миновали ярмарку, двигаясь вместе с толпой между рядами ларьков и балаганов. Потом свернули на улицу, которая вела к Пасео-де-Сарасате. Мы увидели публику в парке сплошь элегантно одетые люди. Они прогуливались по кругу в дальнем конце парка.
- Только не туда, - сказала Брет. - Мне сейчас не хочется, чтобы на меня глазели.
Мы стояли под ярким солнцем. День выдался жаркий и ясный после дождя и туч с моря.
- Надеюсь, ветер уляжется, - сказала Брет. - А то это плохо для него.
- И я надеюсь.
- Он говорит, что быки хорошие.
- Хорошие.
- Это часовня святого Фермина?
Брет смотрела на желтую стену часовни.
- Да. Отсюда в воскресенье началась процессия.
- Зайдем. Хочешь? Я бы помолилась за него, да и вообще.
Мы вошли в обитую кожей тяжелую, но легко поддавшуюся дверь. Внутри было темно. Молящихся собралось много. Их стало видно, когда глаза привыкли к полумраку. Мы стали рядом на колени у одной из длинных деревянных скамей. Немного погодя я почувствовал, что Брет выпрямилась, и увидел, что она смотрит прямо перед собой.
- Уйдем, - хрипло прошептала она. - Выйдем отсюда. На меня это очень действует.
Когда мы вышли на жаркую, залитую солнцем улицу, Брет поглядела на качающиеся от ветра верхушки деревьев. Молитва, видимо, не успокоила ее.
- Не знаю, почему я так нервничаю в церкви, - сказала Брет. - Никогда мне не помогает.
Мы пошли дальше.
- Не гожусь я для религиозного настроения, - сказала Брет. - Лицо неподходящее.
- Знаешь, - помолчав, сказала Брет, - я совсем за него не волнуюсь. Я просто радуюсь за него.
- Это хорошо.
- Но лучше бы все-таки, чтобы ветер улегся.
- Может быть, к пяти уляжется.
- Будем надеяться.
- Ты бы помолилась, - засмеялся я.
- Никогда мне не помогает. Никогда еще ничего не исполнилось, о чем я молилась. А у тебя?
- Ода.
- Чушь! - сказала Брет. - Хотя, может быть, у кого-нибудь так бывает. У тебя не очень набожный вид, Джейк.
- Я очень набожный.
- Чушь! - сказала Брет. - Давай сегодня без проповеди. Сегодня и так будет сумасшедший день.
Ни разу со времени ее поездки с Коном я не видел ее такой счастливой и беззаботной. Мы снова стояли перед подъездом отеля. Все столики были вынесены, и за ними уже сидели люди и ели.
- Присмотри за Майклом, - сказала Брет. - Не давай ему очень распускаться.
- Ваш друзья пошла наверху, - сказал немец-метрдотель. Он вечно подслушивал. Брет обернулась к нему.
- Благодарю вас. Вы еще что-то хотели сказать?
- Нет, мэм.
- Хорошо, - сказала Брет.
- Оставьте нам столик на троих, - сказал я немцу.
Он улыбнулся своей гнусной, румяно-белой улыбочкой.
- Мэдэм будет кушать здесь?
- Нет, - сказала Брет.
- Тогда я думиль, один столь для два довольно?
- Не разговаривай с ним, - сказала Брет. - Майкл, наверно, наскандалил, - сказала она, когда мы поднимались по лестнице. На лестнице мы встретили Монтойю. Он поклонился, но без улыбки.
- Встретимся в кафе, - сказала Брет. - Спасибо тебе, Джейк.
Мы остановились у дверей наших комнат. Брет прямо пошла дальше по коридору до номера Ромеро. Она вошла, не постучавшись. Она просто открыла дверь, вошла и притворила ее за собой.
Я постоял немного перед дверью Майкла, потом постучал. Ответа не было. Я взялся за ручку, и дверь отворилась. В комнате все было вверх дном. Чемоданы стояли раскрытые, повсюду валялась одежда. Возле кровати выстроились пустые бутылки. Майкл лежал на постели, и лицо его казалось посмертной маской, снятой с него самого. Он открыл глаза и посмотрел на меня.
- Привет, Джейк, - сказал он очень медленно. - Я хочу соснуть. Я давно уже хо-чу со-снуть.
- Дайте я накрою вас.
- Не надо. Мне и так тепло. Не уходите. Я е-ще не сплю.
- Сейчас уснете, не расстраивайтесь, дорогой мой.
- Брет завела себе матадора, - сказал Майкл. - Зато еврей ее уехал.
Он повернул голову и посмотрел на меня.
- Это замечательно, правда?
- Да. А теперь спите, Майкл. Вам нужно поспать.
- Я за-сыпаю. Я хочу немного со-снуть.
Он закрыл глаза. Я вышел из комнаты и тихо притворил дверь. В моей комнате сидел Билл и читал газету.
- Ты видел Майкла?
- Да.
- Пойдем завтракать.
- Я не стану завтракать здесь. Этот немец очень хамил, когда я вел Майкла по лестнице.
- Он и с нами хамил.
- Пойдем позавтракаем в городе.
Мы спустились по лестнице. Вверх по лестнице поднималась служанка с подносом, накрытым салфеткой.
- Это Брет несут завтрак.
- И малышу, - сказал я.
На террасе под аркадой к нам подошел немец-метрдотель. Его красные щеки лоснились. Он был очень вежлив.
- Я оставляль столь для два джентльмены, - сказал он.
- Возьмите его себе, - сказал Билл. Мы перешли на другую сторону.
Мы поели в ресторане на одной из улиц, выходящих на площадь. В ресторане сидели одни мужчины. Было дымно, пьяно и шумно. Еда оказалась хорошая, вино тоже. Мы мало разговаривали. Потом мы пошли в кафе и смотрели, как фиеста достигает точки кипения. Брет пришла вскоре после завтрака. Она сказала, что заглянула в комнату Майкла и что он спит.
Когда фиеста закипела и, перелившись через край, хлынула к цирку, мы пошли вместе с толпой. Брет сидела в первом ряду между мной и Биллом. Прямо под нами был кальехон - проход между первым рядом и красным деревянным барьером. Бетонные скамьи позади нас быстро заполнялись. Впереди, за красным барьером, желтел укатанный песок арены. В тени он казался немного отяжелевшим от дождя, но на солнце он был сухой, твердый и гладкий. Служители и личные слуги матадоров шли по проходу, неся на плечах ивовые корзины. В корзинах были плотно уложены туго свернутые, запачканные кровью плащи и мулеты. Слуги матадоров открыли тяжелые кожаные футляры, прислонив их к барьеру, так что видны были обернутые красным рукоятки шпаг. Они развертывали красные, в темных пятнах мулеты и вставляли в них палки, чтобы ткань натягивалась и чтобы матадору было за что держать ее. Брет внимательно следил за ними. Все, что касалось ремесла матадора, интересовало ее.
- Его именем помечены все плащи и мулеты, - сказала она. - Почему это называется мулетой?
- Не знаю.
- Их когда-нибудь стирают?
- Не думаю. Они могут полинять.
- Они, должно быть, жесткие от крови, - сказал Билл.
- Странно, - сказала Брет. - Совсем не обращаешь внимания на кровь.
Внизу, в узком проходе, служители заканчивали приготовления. Все места были заняты. Наверху все ложи были заняты. Не оставалось ни одного пустого места, кроме кресла в ложе президента. Когда он появится, начнется бой. Напротив нас, по ту сторону гладкого песка, в высоких воротах корраля, стояли матадоры, перекинув плащи через руку, и болтали между собой в ожидании сигнала выйти на арену. Брет смотрела на них в бинокль.
- Хотите взглянуть?
Я посмотрел в бинокль и увидел всех трех матадоров. Ромеро стоял в середине, налево от него Бельмонте, направо Марсьял. За ними стояли их куадрильи, а еще дальше, в воротах корраля и на открытом пространстве загона, - пикадоры. Ромеро был в черном костюме. Треуголку он низко надвинул на глаза. Треуголка мешала мне разглядеть его лицо, но мне показалось, что оно сильно изуродовано. Он смотрел прямо перед собой. Марсьял осторожно курил сигарету, пряча ее в горсть. Бельмонте тоже смотрел прямо перед собой, лицо у него было изможденное, желтое, длинная волчья челюсть выдавалась вперед. Он смотрел в пространство. Казалось, ни он, ни Ромеро не имеют ничего общего с остальными. Они были совсем одни. Над ними, в ложах, послышались хлопки - появился президент, - и я передал Брет бинокль. Раздались аплодисменты. Заиграла музыка. Брет смотрела в бинокль.
- Возьмите, - сказала она.
В бинокль я увидел, что Бельмонте что-то говорит Ромеро. Марсьял выпрямился, бросил сигарету - и, смотря прямо перед собой, подняв голову, размахивая свободной рукой, три матадора открыли церемониальное шествие. За ними, развернувшись, двинулись три куадрильи, одинаково шагая, подхватив плащи и размахивая свободной рукой, а позади ехали пикадоры, подняв свои длинные копья. Шествие замыкали две упряжки мулов и служители. Матадоры поклонились, не снимая треуголок, перед ложей президента, потом подошли к барьеру под нами. Педро Ромеро снял тяжелый, расшитый золотом плащ и передал его через барьер своему личному слуге. Он что-то сказал ему. Теперь, когда Ромеро стоял так близко, было видно, что губы у него вздулись и вокруг глаз кровоподтеки. Опухшее лицо было в багровых пятнах.
Слуга Ромеро взял плащ, взглянул на Брет, подошел к нам и передал ей плащ.
- Разверните его перед собой, - сказал я.
Брет наклонилась вперед. Плащ был тяжелый и негнущийся от золота. Слуга Ромеро оглянулся, покачал головой и сказал что-то. Мой сосед перегнулся к Брет.
- Он не хочет, чтобы вы развертывали его, - сказал он. - Он хочет, чтобы вы сложили его и держали на коленях.
Брет сложила тяжелый плащ.
Ромеро не смотрел на нас. Он говорил с Бельмонте. Бельмонте послал свой парадный плащ друзьям. Он смотрел на них, улыбаясь своей волчьей улыбкой, одними губами. Ромеро перегнулся через барьер и спросил воды. Ему принесли кувшин, и Ромеро налил воды на подкладку своего боевого плаща и потом ногой в туфле затоптал нижний край в песок.
- Зачем это он? - спросила Брет.
- Чтобы тяжелее был на ветру.
- Лицо у него нехорошее, - сказал Билл.
- Ему самому нехорошо, - сказала Брет. - Его бы надо в постель уложить.
Первого быка убивал Бельмонте. Бельмонте работал очень хорошо. Но он получал тридцать тысяч песет за выход, и люди всю ночь простояли в очереди за билетами, чтобы посмотреть на него, и поэтому толпа требовала, чтобы он работал лучше, чем очень хорошо. Главное обаяние Бельмонте в том, что он работает близко к быку. В бое быков различают территорию быка и территорию матадора. Пока матадор находится на своей территории, он в сравнительной безопасности. Каждый раз, как он вступает на территорию быка, ему угрожает смерть. Бельмонте в свою лучшую пору всегда работал на территории быка. Этим он давал ощущение надвигающейся трагедии. Люди шли на бой быков, чтобы видеть Бельмонте, чтобы испытать это ощущение и, может быть, увидеть смерть Бельмонте. Пятнадцать лет назад говорили, что, если хочешь увидеть Бельмонте на арене, делай это скорее, пока он еще жив. С тех пор он убил больше тысячи быков. После того как он перестал выступать, о его работе ходили легенды, и, когда он вернулся на арену, публика была разочарована, потому что ни один матадор во плоти не мог работать так близко к быку, как того требовала легенда, не исключая, конечно, и самого Бельмонте.
К тому же Бельмонте ставил условия, требовал, чтобы его быки были не слишком крупные и рога их не слишком опасные, и потому предвкушение трагической развязки отпадало и публика, которая ждала от изнуренного свищом Бельмонте втрое больше того, что Бельмонте когда-либо был в состоянии дать, считала себя обокраденной и обманутой, и от презрения волчья челюсть Бельмонте еще дальше выступала вперед, и лицо его становилось все желтее, и он двигался все с большим трудом, по мере того как усиливалась боль, и в конце концов толпа перешла от криков к действиям, но его лицо по-прежнему выражало одно холодное презрение. Он думал, что сегодня у него будет большой день, но это оказался день издевательств и оскорблений, и под конец подушки, куски хлеба и овощи полетели на арену, где он некогда одерживал свои величайшие победы. Только челюсть его все сильней выдвигалась вперед. Иногда, при особенно оскорбительном выкрике, он поворачивал голову и улыбался своей зубастой, волчьей, безгубой улыбкой, а боль, которую причиняло ему каждое движение, терзала его все сильней и сильней, пока его желтое лицо не стало цвета пергамента, и, после того как он убил второго быка и кончилось швырянье подушками и хлебом, после того как он приветствовал президента с той же волчьей улыбкой и с тем же презрительным взглядом и передал через барьер шпагу, чтобы ее вытерли и убрали в футляр, он зашел в кальехон и оперся о барьер под нашими местами, спрятав голову в руки, ничего не видя, ничего не слыша, только пересиливая боль. Когда он наконец поднял голову, он попросил воды. Он сделал несколько глотков, прополоскал рот, выплюнул воду, взял свой плащ и вернулся на арену.