Страница:
Я решил изучить этот предмет с максимальной тщательностью. Если иудаизм фалашей насчитывал менее двух тысячелетий и пришел из Аравии, тогда огромная масса якобы убедительных «культурных подтверждений» прямых контактов между Эфиопией и Иерусалимом во времена Ветхого Завета может быть отвергнута с ходу, и притязание Аксума на роль последнего пристанища ковчега потеряет в значительной степени, если не полностью, свою достоверность.
Вскоре после того, как я приступил к новой фазе в своем исследовании, мне стало ясно, что единодушие ученых касательно «йеменского следа» проистекает в основном из отсутствия данных для какой-либо иной теории. Нет ничего, что доказывало бы, что иудейская вера непришла в Эфиопию другим путем, но нет и доказательств того, что она-таки пришла другим путем. Отсюда склонность сосредоточиваться на Южной Аравии как на наиболее вероятном исходном пункте миграционного движения из этого региона в Эфиопию.
Это привлекло мое внимание как достойный сожаления недостаток логики, когда отсутствие доказательств рассматривалось на деле как доказательство отсутствия, а это уже совсем иное дело. Повторюсь:, проблема заключалась в отсутствии доказательств того, что иудаизм мог прийти в Эфиопию гораздо раньше и иным путем, нежели склонны думать ученые, но одновременно нет доказательств и того, что так оно и было.
Поэтому я чувствовал, что вопрос остается открытым и что ради собственного удовлетворения мне необходимо изучить предания, верования и поведение фалашей и сделать собственные выводы об их происхождении. Я полагал, что их религиозные отправления могли измениться на протяжении XII века под влиянием гостей с Запада и из Израиля. Поэтому я обратился к более ранним сообщениям, описывавшим их образ жизни до того, как на него оказали пагубное влияние культурные перемены новых времен.
По иронии судьбы, несколько таких сообщений было написано иностранцами, которые посетили Эфиопию с намерением произвести в стране культурные изменения, главным образом христианскими миссионерами XIX века, слышавшими о существовании крупной общины абиссинских евреев и стремившимися обратить их в свою веру.
Одним из таких евангелистов был Мартин Флад — молодой немец, прибывший в Эфиопию в 1855 году для вербовки приверженцев от имени Лондонского общества поощрения христианства среди евреев. Его книга «Фалаши Абиссинии» была опубликована в 1869 году. Я нашел в Британской библиотеке зачитанный, потрепанные томик и вскоре был поражен рядом мест, в которых автор настаивал на том, что евреи появились в Эфиопии самое позднее уже во времена пророка Иеремии (около 627 г. до н. э.), а возможно, и во время царствования Соломона. Отчасти Флад основывал свое утверждение на том факте, что «…фалаши ничего не знают о Вавилонском или Иерусалимском Талмуде, которые были сочинены во время и после Вавилонского пленения. Они также не соблюдают праздников Пурима и Освящения Храма, которые свято соблюдаются евреями нашего времени».
Дальнейшее изучение книги показало, что праздник Освящения Храма был известен как Ханука (что означает буквально «Освящение»). На мой взгляд, самое знаменательное в этом факте состоит в том, что указанный праздник был установлен в 164 году до н. э. и что по этой причине он обязательно должен был соблюдаться еврейской общиной, обосновавшейся в Йемене после 70 года н. э. Академический консерватизм, побудивший меня раньше смотреть на фалашей как на потомков эфиопов, обращенных этими йеменскими евреями, стал вызывать подозрения. Если говорить начистоту, то несоблюдение Хануки подсказывало только один разумный вывод: фалаши обратились в иудаизм до 164 года до н. э., и, значит, он пришел к ним не из Йемена, а из другого места.
Далее я изучил вопрос о празднике Пурима, который, как обнаружил Флад, эфиопские евреи также не соблюдали. Этот праздник, как я узнал, также отмечался уже со II века до н. э. На самом деле он может иметь и более раннее происхождение: отмечаемые им события имели место в середине V века до н. э, и несколько специалистов, с которыми я консультировался, высказывали предположение, что его соблюдение стало весьма популярным ужа к 425 году до н. э. Это указывает на интересную возможность, в существовании которой явно был убежден Флад: что фалаши оказались изолированными от основного русла мирового иудаизма задолго до этой даты, быть может, еще в VI веке до н. э.
Во мне крепло ощущение того, что разрыв между абиссинской легендой и историческим фактом стремительно сокращается: пятьсот лет до Рождества Христова в конце концов удалено лишь на четыреста лет от Соломона. Становилось все вероятнее, что иудаизм фалашей пришел в Эфиопию в начале времен Ветхого Завета, как всегда и утверждали «Кебра Нагаст» и сами фалаши. Если так оно и было, то напрашивался очевидный вывод: история доставки ковчега Менеликом в Эфиопию заслуживает гораздо более серьезного к себе отношения, чем проявлялось до сих пор академиками.
По этому пункту я нашел новое подтверждение в рассказе другого миссионера XIX века — Генриха Аарона Штерна, который сам был обращенным в христианство немецким евреем. Он путешествовал и работал в Эфиопии вместе с Фладом и опубликовал в 1862 году собственный труд «Странствия среди фалашей Абиссинии».
По мере чтения этого трехсотстраничного тома у меня появилась крайняя антипатия к автору, оказавшемуся высокомерным, жестоким и беспринципным вербовщиком новообращенных, совершенно не уважавшим культуру и обычаи людей, среди которых он работал. В целом же я почувствовал несостоятельность и невразумительность его описаний религии и образа жизни фалашей. Поэтому, прочитав лишь половину книги, я ощутил омерзение к ее автору.
Но вот на странице 188 я обнаружил нечто интересное. Здесь, после утомительного описания абсолютного запрета, существовавшего среди фалашей, на «браки с представителями иных племен и иного вероисповедания» Штерн утверждает, что эфиопские евреи соблюдали верность закону Моисея, «в соответствии с которым они строили свой культ». Затем он добавляет:
Продолжая свое описание жертвенника, немецкий миссионер отмечает:
Я посвятил немало усилий изучению малоизвестной темы иудаистского жертвоприношения во времена Ветхого Завета. Картина, которая в конце концов обрела очертания в тумане ученых изысков, предстала в виде постоянно развивавшегося института, возникшего как простое приношение Боту, которое могсделать кто угодно — жрец или мирянин и практически в любом месте, где стоял местный храм. Такое состояние относительной неурегулированности начало, однако, изменяться после исхода из Египта около 1250 года до н. э. Во время странствий евреев по Синайской пустыне и был сделан ковчег завета и укрыт под походным тентом или шатром». С тех пор все жертвоприношения делались у входа в этот шатер, и любой нарушитель нового закона должен был быть наказан изгнанием:
К 950-м годам до н. э. построенный Соломоном в Иерусалиме храм сменил Шилох в качестве национального религиозного центра. Имеются, однако, свидетельства того, что жертвоприношения делались время от времени и в других местах, особенно среди евреев, живших далеко от столицы. И только при правлении царя Иосии (640–609 гг. до н. э.) начал строго навязываться всеобщий запрет на все виды жертвоприношения вне храма.
Этот запрет воспринимался настолько серьезно, что евреи вроде бы даже не пытались делать жертвоприношения и десятилетия спустя после разрушения храма Навуходоносором в 587 году до н. э. Более ранний обычай пользоваться местными храмами при отсутствии национального центра отправления церковных служб был; похоже, безвозвратно утрачен. Все очень просто: раз нет храма, нет и жертвоприношений.
После возвращения из Вавилонского пленения в Иерусалиме был построен второй храм, и был восстановлен институт жертвоприношений исключительно при нем. Одновременно проводился в жизнь полный запрет на местные жертвоприношения, и ему, похоже, подчинялись беспрекословно. Система централизованного жертвоприношения оставалась непоколебимой с 520 года до н. э., когда был освящен второй храм, и до 70 года н. э., когда он был разрушен до основания римским императором Титом.
Строительство третьего храма даже не планировалось, разве что группами, связывавшими эту мечту с приходом все еще ожидаемого мессии. Вследствие этого евреи повсеместно отказались от жертвоприношений. Фалаши были единственным исключением из этого правила.Больше того, отчет Штерна подсказывает, что они совершали жертвоприношения во всех местах богослужения, когда он работал среди них в XIX веке. Дальнейшее исследование подтвердило, что эта традиция была настолько сильна, что и сегодня большинство общин фалашей продолжают делать жертвоприношения, несмотря на растущее среди них влияние современной иудаистской практики отправления культа.
Размышляя над этим фактом, я понял, что должен существовать целый ряд возможных объяснений. Самое очевидное и привлекательное из них является и самым простейшим — и потому, скорее всего, правильным. Я пометил в своей записной книжке:
Это объясняет, почему фалаши — единственные евреи, продолжающие все еще практиковать жертвоприношения. Застывшие, как мухи в янтаре, как бы попавшие во временную ловушку, они остались единственными, кто продолжает практиковать подлинный иудаизм первого храма.
Пока все хорошо. Но вот вопрос: почемунекая группа евреев эмигрировала из Израиля так далеко — аж в Эфиопию? Мы говорим о периоде с Х по VII век до н. э., а не об эре реактивных лайнеров. Значит, у эмигрантов был какой-то сильный побудительный мотив. Какой?
Ответ: «Кобра Нагаст» не оставляет сомнений в природе этого мотива. Она указывает, что теми эмигрантами были первенцы израильских старцев и что они прибыли в Эфиопию в свите Менелика, дабы заботиться о ковчеге завета, который они похитили из храма».
УПАДОК
Вскоре после того, как я приступил к новой фазе в своем исследовании, мне стало ясно, что единодушие ученых касательно «йеменского следа» проистекает в основном из отсутствия данных для какой-либо иной теории. Нет ничего, что доказывало бы, что иудейская вера непришла в Эфиопию другим путем, но нет и доказательств того, что она-таки пришла другим путем. Отсюда склонность сосредоточиваться на Южной Аравии как на наиболее вероятном исходном пункте миграционного движения из этого региона в Эфиопию.
Это привлекло мое внимание как достойный сожаления недостаток логики, когда отсутствие доказательств рассматривалось на деле как доказательство отсутствия, а это уже совсем иное дело. Повторюсь:, проблема заключалась в отсутствии доказательств того, что иудаизм мог прийти в Эфиопию гораздо раньше и иным путем, нежели склонны думать ученые, но одновременно нет доказательств и того, что так оно и было.
Поэтому я чувствовал, что вопрос остается открытым и что ради собственного удовлетворения мне необходимо изучить предания, верования и поведение фалашей и сделать собственные выводы об их происхождении. Я полагал, что их религиозные отправления могли измениться на протяжении XII века под влиянием гостей с Запада и из Израиля. Поэтому я обратился к более ранним сообщениям, описывавшим их образ жизни до того, как на него оказали пагубное влияние культурные перемены новых времен.
По иронии судьбы, несколько таких сообщений было написано иностранцами, которые посетили Эфиопию с намерением произвести в стране культурные изменения, главным образом христианскими миссионерами XIX века, слышавшими о существовании крупной общины абиссинских евреев и стремившимися обратить их в свою веру.
Одним из таких евангелистов был Мартин Флад — молодой немец, прибывший в Эфиопию в 1855 году для вербовки приверженцев от имени Лондонского общества поощрения христианства среди евреев. Его книга «Фалаши Абиссинии» была опубликована в 1869 году. Я нашел в Британской библиотеке зачитанный, потрепанные томик и вскоре был поражен рядом мест, в которых автор настаивал на том, что евреи появились в Эфиопии самое позднее уже во времена пророка Иеремии (около 627 г. до н. э.), а возможно, и во время царствования Соломона. Отчасти Флад основывал свое утверждение на том факте, что «…фалаши ничего не знают о Вавилонском или Иерусалимском Талмуде, которые были сочинены во время и после Вавилонского пленения. Они также не соблюдают праздников Пурима и Освящения Храма, которые свято соблюдаются евреями нашего времени».
Дальнейшее изучение книги показало, что праздник Освящения Храма был известен как Ханука (что означает буквально «Освящение»). На мой взгляд, самое знаменательное в этом факте состоит в том, что указанный праздник был установлен в 164 году до н. э. и что по этой причине он обязательно должен был соблюдаться еврейской общиной, обосновавшейся в Йемене после 70 года н. э. Академический консерватизм, побудивший меня раньше смотреть на фалашей как на потомков эфиопов, обращенных этими йеменскими евреями, стал вызывать подозрения. Если говорить начистоту, то несоблюдение Хануки подсказывало только один разумный вывод: фалаши обратились в иудаизм до 164 года до н. э., и, значит, он пришел к ним не из Йемена, а из другого места.
Далее я изучил вопрос о празднике Пурима, который, как обнаружил Флад, эфиопские евреи также не соблюдали. Этот праздник, как я узнал, также отмечался уже со II века до н. э. На самом деле он может иметь и более раннее происхождение: отмечаемые им события имели место в середине V века до н. э, и несколько специалистов, с которыми я консультировался, высказывали предположение, что его соблюдение стало весьма популярным ужа к 425 году до н. э. Это указывает на интересную возможность, в существовании которой явно был убежден Флад: что фалаши оказались изолированными от основного русла мирового иудаизма задолго до этой даты, быть может, еще в VI веке до н. э.
Во мне крепло ощущение того, что разрыв между абиссинской легендой и историческим фактом стремительно сокращается: пятьсот лет до Рождества Христова в конце концов удалено лишь на четыреста лет от Соломона. Становилось все вероятнее, что иудаизм фалашей пришел в Эфиопию в начале времен Ветхого Завета, как всегда и утверждали «Кебра Нагаст» и сами фалаши. Если так оно и было, то напрашивался очевидный вывод: история доставки ковчега Менеликом в Эфиопию заслуживает гораздо более серьезного к себе отношения, чем проявлялось до сих пор академиками.
По этому пункту я нашел новое подтверждение в рассказе другого миссионера XIX века — Генриха Аарона Штерна, который сам был обращенным в христианство немецким евреем. Он путешествовал и работал в Эфиопии вместе с Фладом и опубликовал в 1862 году собственный труд «Странствия среди фалашей Абиссинии».
По мере чтения этого трехсотстраничного тома у меня появилась крайняя антипатия к автору, оказавшемуся высокомерным, жестоким и беспринципным вербовщиком новообращенных, совершенно не уважавшим культуру и обычаи людей, среди которых он работал. В целом же я почувствовал несостоятельность и невразумительность его описаний религии и образа жизни фалашей. Поэтому, прочитав лишь половину книги, я ощутил омерзение к ее автору.
Но вот на странице 188 я обнаружил нечто интересное. Здесь, после утомительного описания абсолютного запрета, существовавшего среди фалашей, на «браки с представителями иных племен и иного вероисповедания» Штерн утверждает, что эфиопские евреи соблюдали верность закону Моисея, «в соответствии с которым они строили свой культ». Затем он добавляет:
«Странно слышать в Центральной Африке о еврейском алтаре и искупительных жертвоприношениях… [И все же] позади каждого молельного дома имеется небольшое огороженное место с большим камнем посредине; на этом подобии алтаря забивается жертва и совершаются все остальные ритуалы жертвоприношения».Хотя в тот момент мои общие познания иудаизма были ограниченными, если не сказать хуже, мне все же было известно, что нигде в мире современные евреи не практикуют уже приношение животных в жертву. Я не имел представления о том, сохраняется ли этот древний обычай среди фалашей в конце XX века. Однако рассказ Штерна ясно указывал на то, что он еще соблюдался сто тридцать лет назад.
Продолжая свое описание жертвенника, немецкий миссионер отмечает:
«Святая святых строго охраняется от незаконного проникновения… и горе тому чужестранцу, который, игнорируя фалашские обычаи, осмелится приблизиться к запретным границам… Однажды я едва не совершил это непростительное преступление. Стоял знойный и душный полдень, когда после нескольких часов изнурительного пути мы добрались до фалашской деревни. Жаждая отдохновения, я стал искать прохладное и спокойное укрытие и случайно углядел посредине одной огороженной лужайки гладкий-камень, выглядевший так, словно его милосердно поместили там, дабы предоставить утомленному путнику уединение и отдых. Колючий частокол с легкостью поддался моему железному копью, и я готов был уже укрыться за плоским камнем, когда хор разгневанных голосов… напомнил мне о моей ошибке и заставил поспешно убраться оттуда».Я вдруг обнаружил, что жалею о том, что Штерн избежал наказания за покушение на святое место 22. В то же время я не мог не быть благодарен ему за привлечение моего внимания к практиковавшемуся фалашами жертвоприношению. Это был своеобразный ключ, который заслуживал исследования, ибо мог дать другой ключ, а именно: ко времени, когда эфиопские евреи отделились от основного течения своих единоверцев.
Я посвятил немало усилий изучению малоизвестной темы иудаистского жертвоприношения во времена Ветхого Завета. Картина, которая в конце концов обрела очертания в тумане ученых изысков, предстала в виде постоянно развивавшегося института, возникшего как простое приношение Боту, которое могсделать кто угодно — жрец или мирянин и практически в любом месте, где стоял местный храм. Такое состояние относительной неурегулированности начало, однако, изменяться после исхода из Египта около 1250 года до н. э. Во время странствий евреев по Синайской пустыне и был сделан ковчег завета и укрыт под походным тентом или шатром». С тех пор все жертвоприношения делались у входа в этот шатер, и любой нарушитель нового закона должен был быть наказан изгнанием:
«…Если кто из дома Израилева… приносит всесожжение или жертву и не приведет ко входу скинии собрания, чтобы совершить ее Господу, то истребится человек тот из своего народа» 23Я узнал, однако, что этот запрет был не таким уж абсолютным, как казался. Главная цель этого кодекса состояла не в отмене жертвоприношения в местных храмах в любых обстоятельствах, а, скорее, в обеспечении проведения этого ритуала в централизованном национальном центре вероисповедания, если и когда существовал такой центр.В пустыне таким центром был шатер с ковчегом. Позже, примерно с 1200 до 1000 года до н. э., такая национальная святыня была учреждена в Израиле в Шилохе, ставшем новым центром жертвоприношений. Примечательно, однако, что бывали времена политической смуты, когда из Шилоха приходилось уходить, и в такие периоды евреям разрешалось снова делать жертвоприношения в местных храмах.
К 950-м годам до н. э. построенный Соломоном в Иерусалиме храм сменил Шилох в качестве национального религиозного центра. Имеются, однако, свидетельства того, что жертвоприношения делались время от времени и в других местах, особенно среди евреев, живших далеко от столицы. И только при правлении царя Иосии (640–609 гг. до н. э.) начал строго навязываться всеобщий запрет на все виды жертвоприношения вне храма.
Этот запрет воспринимался настолько серьезно, что евреи вроде бы даже не пытались делать жертвоприношения и десятилетия спустя после разрушения храма Навуходоносором в 587 году до н. э. Более ранний обычай пользоваться местными храмами при отсутствии национального центра отправления церковных служб был; похоже, безвозвратно утрачен. Все очень просто: раз нет храма, нет и жертвоприношений.
После возвращения из Вавилонского пленения в Иерусалиме был построен второй храм, и был восстановлен институт жертвоприношений исключительно при нем. Одновременно проводился в жизнь полный запрет на местные жертвоприношения, и ему, похоже, подчинялись беспрекословно. Система централизованного жертвоприношения оставалась непоколебимой с 520 года до н. э., когда был освящен второй храм, и до 70 года н. э., когда он был разрушен до основания римским императором Титом.
Строительство третьего храма даже не планировалось, разве что группами, связывавшими эту мечту с приходом все еще ожидаемого мессии. Вследствие этого евреи повсеместно отказались от жертвоприношений. Фалаши были единственным исключением из этого правила.Больше того, отчет Штерна подсказывает, что они совершали жертвоприношения во всех местах богослужения, когда он работал среди них в XIX веке. Дальнейшее исследование подтвердило, что эта традиция была настолько сильна, что и сегодня большинство общин фалашей продолжают делать жертвоприношения, несмотря на растущее среди них влияние современной иудаистской практики отправления культа.
Размышляя над этим фактом, я понял, что должен существовать целый ряд возможных объяснений. Самое очевидное и привлекательное из них является и самым простейшим — и потому, скорее всего, правильным. Я пометил в своей записной книжке:
«Предки нынешних фалашей, должно быть, были обращены в иудаизм в те времена, когда все еще считалась приемлемой — для тех, кто обитал далеко от центрального национального храма, — практика местных жертвоприношений. Это наводит на мысль, что обращение это произошло до введения запрета царем Иосией, т. е. не позднее VII века до н. э., а возможно, и раньше.Гипотеза: В какое-то время между сооружением храма Соломона (середина 900-х гг. до н. э.) и царствованием Иосии (середина 600-x гг. до н. э.) группа евреев эмигрировала из Израиля и обосновалась, в Эфиопии. Они установили определенные места поклонения, где совершали жертвоприношения своему богу, — и принялись обращать коренных жителей в свою веру. Возможно, что поначалу они поддерживали контакты с родиной. Однако от нее их отделяло большое пространство, и логично предположить, что со временем они оказались полностью изолированными. Таким образом, их не затронули великие революции в теологии, свершившиеся в иудаистском мире в последующие столетия.
Это объясняет, почему фалаши — единственные евреи, продолжающие все еще практиковать жертвоприношения. Застывшие, как мухи в янтаре, как бы попавшие во временную ловушку, они остались единственными, кто продолжает практиковать подлинный иудаизм первого храма.
Пока все хорошо. Но вот вопрос: почемунекая группа евреев эмигрировала из Израиля так далеко — аж в Эфиопию? Мы говорим о периоде с Х по VII век до н. э., а не об эре реактивных лайнеров. Значит, у эмигрантов был какой-то сильный побудительный мотив. Какой?
Ответ: «Кобра Нагаст» не оставляет сомнений в природе этого мотива. Она указывает, что теми эмигрантами были первенцы израильских старцев и что они прибыли в Эфиопию в свите Менелика, дабы заботиться о ковчеге завета, который они похитили из храма».
УПАДОК
Если описание в «Кебра Нагаст» принятия иудаизма в Эфиопии соответствует истине, рассуждал я, тогда можно надеяться найти где-то, в исторических анналах доказательства того, что иудейская вера пользовалась гораздо большей популярностью в этой стране, чем сегодня. Это было бы понятно, если бы изначально было связано со столь величественной фигурой, как Менелик I. Я припомнил, как мой старый приятель Ричард Пэнкхерст упомянул в разговоре нечто важное для данного направления поиска. Когда мы вместе работали в 1983 году, он говорил мне, что когда-то фалаши были процветающим и сильным народом с собственными царями.
Вот почему я еще раз позвонил Ричарду в Аддис-Абебу и попросил его подсказать мне источники, которые могут пролить свет на упадок и окончательное падение фалашеи.
Он предложил обратиться к книге, о которой я был уже наслышан: «Путешествия к истокам Нила в 1768–1773 годах», принадлежавшей перу шотландского искателя приключений Джеймса Брюса из Киннэрда. Пэнкхерст также порекомендовал мне просмотреть «Царские хроники», составленные во время правления ряда эфиопских императоров, начиная со средних веков. В них задокументированы, сказал он, несколько войн между христианами и евреями, которые могут представлять определенный интерес.
— Кроме этого, — добавил Ричард, — я даже не представляю, где ты мог бы найти нужные сведения. Дело в том, что до Брюса о фалашах не было написано почти ничего серьезного.
Джеймс Брюс из Киннэрда, как я обнаружил, был довольно загадочной личностью. Выходец из пресвитерианской семьи из Стерлингшира, он принадлежал к низшей аристократии, но унаследовал достаточно большое состояние, чтобы удовлетворить свою страсть к заморским странствованиям. Первоначально, как мне показалось, именно эта жажда странствий завлекла его в сердце Эфиопского нагорья. Изучая же его труд о фалашах, я начал понимать, что он проявлял слишком большой и неизменный интерес к этому народу, чтобы объяснять это простым и нормальным любопытством смышленого путешественника. На протяжении ряда лет он проводил тщательное исследование веры, обычаев и исторического происхождения абиссинских черных евреев. В процессе опроса старейшин и религиозных деятелей Брюс записал много античных преданий, которые иначе были бы безвозвратно утрачены для истории.
Одно из таких преданий утверждало, что «царь Аксума Эзана читал Псалмы Давида и познакомился с молодым сирийцем Фрументием, который позже обратил его в христианство». Дальше Брюс ясно дает понять, что знакомство монарха с указанной книгой Ветхого Завета объяснялось широким преобладанием иудаизма в Эфиопии того времени 24, т. е. в начале IV века н. э.
В контексте того, что мне было уже известно об обычаях фалашеи, я охотно поверил этому утверждению, и даже воспринял его как дополнительное подтверждение своей стремительно развивавшейся гипотезы, а именно: что некая форма иудейской веры, включавшей архаический обычай кровавого жертвоприношения, существовала в Эфиопии по крайней мере за тысячу лет до появления Фрументия с проповедью Евангелия Господня.
Вскоре я нашел новое подтверждений этого в древней и редкой эфиопской рукописи 25, когда-то хранившейся в тиграйской крепости в Магдале (захваченной и ограбленной в XIX веке британскими войсками под командованием генерала Нейпиера). В рукописи, озаглавленной «История и генеалогия древних царей», я обратил внимание на следующее место:
В записанных Брюсом преданиях многое подтверждает такой анализ. Шотландский любитель приключений утверждал, например, что фалаши:
Свидетельство того, что так оно и могло быть, содержится в «Кебра Нагаст». В заключительной части великой эпопеи я нашел конкретное упоминание о царе Калебе в главе, наполненной антииудейскими чувствами: здесь без какой-либо причины эфиопские иудеи неожиданно названы «врагами Бога»; больше того, в тексте содержится прямой призыв «разрезать их на куски» и опустошить их земли.
Все это сказано в контексте, где Калебу приписываются два сына. Одного из них назвали «Израиль», а другого «Гебра Маскал» (на эфиопском его имя означает «Раб Креста»). Трудно было не усмотреть в этих именах символ «трещины» между иудеями и христианами (христианскую сторону представлял, естественно, Гебра Маскал, а иудейскую — Израиль). Данный анализ обретал еще большую достоверность, когда я припомнил, что фалаши никогда не называли себя «фалашами», а всегда «Бета Израиль», т. е. «Дом Израиля» 26.
Итак, очевиден основной смысл этого послания. Тем не менее все приведенное описание затруднено для понимания какой-то неясной образностью. Несколько раз, например, появляются слова «колесница» и «Сион». О первом я не имел никакого понятия, а второе — «Сион» — было одним из нескольких эпитетов ковчега завета, часто используемых в «Кебре Нагаст» 27.
Все встало на свои места, когда я прочитал, что Израилю и Гебре Маскалу было предопределено бороться друг с другом. После описания боя следует такой текст:
Дальнейшее исследование показало, что фалаши вовсе не безропотно согласились на невидимость и статус второго класса, который пытались навязать им христиане. Напротив, я обнаружил массу доказательств того, что они сопротивлялись с величайшей решимостью и довольно долгое время.
Первый волнующий намек на продолжительную войну между абиссинскими иудеями и христианами я нашел в отчете путешественника IX века по имени Элдад-Хадани, более известного как Элдад «Данянин», поскольку он притязал на принадлежность к потерявшемуся израильскому колену Дана. Совершенно неясно, кем он был и откуда явился. В широко распространенном письме, датированном 833 годом н. э., он утверждал, что даняне и три других потерявшихся еврейских колена проживали в Эфиопии, где пребывали в постоянной вражде с христианскими правителями страны: «И они убивали людей Эфиопии, и по сей день они бьются с сынами царств Эфиопии».
Далее я обнаружил, что ряд специалистов считали Элдада шарлатаном, а его письмо — невероятным, фантастическим произведением. Другие же полагали, что многое из написанного им основывалось на фактах. Я, не колеблясь, стал на сторону второй школы — просто потому, что упоминания Элдада об абиссинских евреях были слишком близки к истине, чтобы быть чистой выдумкой. Например, он утверждал, что фалаши эмигрировали из Святой земли в Эфиопию во времена. Первого храма, вскоре после распада на два царства — Иудейское и Израильское (т. е. около 931 года до н. э.). Соответственно, писал он, они не отмечали праздников, установленных после этой даты, вроде Пурима и Хануки. Не было у них и раввинов, «ибо последние появились со Вторым храмом и сюда не пришли».
Мне уже было известно о несоблюдении фалашами указанных праздников и о соответствующих последствиях. Перепроверив Элдада, я установил, что у фалашей не было и раввинов: своих религиозных деятелей они называли «кахен» — производное от еврейского слова «кохен» (знакомого по распространенному имени Кохен), означающего «жрец» и восходящего к эре Первого храма.
В целом же все выглядит так, как если бы Элдад действительно побывал в Эфиопии и дал довольно достоверное описание состояния иудаизма в этой стране в середине IX века н. э. Его сообщение о длительной борьбе между абиссинскими иудеями и их соседями в тот период также представляется вполне правдоподобным:
Вот почему я еще раз позвонил Ричарду в Аддис-Абебу и попросил его подсказать мне источники, которые могут пролить свет на упадок и окончательное падение фалашеи.
Он предложил обратиться к книге, о которой я был уже наслышан: «Путешествия к истокам Нила в 1768–1773 годах», принадлежавшей перу шотландского искателя приключений Джеймса Брюса из Киннэрда. Пэнкхерст также порекомендовал мне просмотреть «Царские хроники», составленные во время правления ряда эфиопских императоров, начиная со средних веков. В них задокументированы, сказал он, несколько войн между христианами и евреями, которые могут представлять определенный интерес.
— Кроме этого, — добавил Ричард, — я даже не представляю, где ты мог бы найти нужные сведения. Дело в том, что до Брюса о фалашах не было написано почти ничего серьезного.
Джеймс Брюс из Киннэрда, как я обнаружил, был довольно загадочной личностью. Выходец из пресвитерианской семьи из Стерлингшира, он принадлежал к низшей аристократии, но унаследовал достаточно большое состояние, чтобы удовлетворить свою страсть к заморским странствованиям. Первоначально, как мне показалось, именно эта жажда странствий завлекла его в сердце Эфиопского нагорья. Изучая же его труд о фалашах, я начал понимать, что он проявлял слишком большой и неизменный интерес к этому народу, чтобы объяснять это простым и нормальным любопытством смышленого путешественника. На протяжении ряда лет он проводил тщательное исследование веры, обычаев и исторического происхождения абиссинских черных евреев. В процессе опроса старейшин и религиозных деятелей Брюс записал много античных преданий, которые иначе были бы безвозвратно утрачены для истории.
Одно из таких преданий утверждало, что «царь Аксума Эзана читал Псалмы Давида и познакомился с молодым сирийцем Фрументием, который позже обратил его в христианство». Дальше Брюс ясно дает понять, что знакомство монарха с указанной книгой Ветхого Завета объяснялось широким преобладанием иудаизма в Эфиопии того времени 24, т. е. в начале IV века н. э.
В контексте того, что мне было уже известно об обычаях фалашеи, я охотно поверил этому утверждению, и даже воспринял его как дополнительное подтверждение своей стремительно развивавшейся гипотезы, а именно: что некая форма иудейской веры, включавшей архаический обычай кровавого жертвоприношения, существовала в Эфиопии по крайней мере за тысячу лет до появления Фрументия с проповедью Евангелия Господня.
Вскоре я нашел новое подтверждений этого в древней и редкой эфиопской рукописи 25, когда-то хранившейся в тиграйской крепости в Магдале (захваченной и ограбленной в XIX веке британскими войсками под командованием генерала Нейпиера). В рукописи, озаглавленной «История и генеалогия древних царей», я обратил внимание на следующее место:
«Христианство было ввезено в Абиссинию 331 год спустя после Рождества Христова Абуной Саламой, которого первоначально называли Фрументосом или Фрументием. В то время эфиопские цари правили Аксумом. До того, как в Эфиопии стала известна христианская религия, половина ее жителей была евреями, соблюдавшими Закон; другая половина поклонялась Сандо-дракону».Указание на поклонников «дракона» — предположительно эвфемизм для всякого рода примитивных анимистических богов — вызывало интерес. Оно подсказывало, что иудаизм так никогда и не стал исключительной государственной религией Эфиопии и что в дохристианскую эру фалаши — как и евреи повсеместно — мирились с одновременным существованием языческих вероисповеданий. Я рассуждал в том духе, что фалаши, — несомненно, должны были встревожиться и попытаться забыть о своей традиционной терпимости с появлением воинствующей евангелистской монотеистической секты вроде христиан, которых они с полным основанием должны были воспринимать как реальную угрозу собственной исключительности и своим верованиям. Обращение царя Аксума должно было выглядеть особенно зловещим в таком контексте, и с тех пор шла постоянная борьба между иудеями и христианами.
В записанных Брюсом преданиях многое подтверждает такой анализ. Шотландский любитель приключений утверждал, например, что фалаши:
«…были в большой силе во время обращения в христианство, или, как они сами называли это, в «вероотступничество». В то время они объявили своим сюзереном принца племени Иудиного и расы Соломона и Менелика.Подобное состояние дел, добавил Брюс, должно было привести к конфликту, поскольку христиане также претендовали на то, что ими правил царь, ведущий свое происхождение от династии Соломона. Конфликт же возник по исключительно светским причинам.
…Этот принц… не пожелал отказаться от религии своих предков».
«Хотя и не дошло до кровопролития из-за различия в религиях, все же в связи с тем, что каждая религия имела своего царя с одинаковыми притязаниями, было множество битв из-за амбиций и соперничества в борьбе за власть».Брюс не приводит подробностей об этом «множестве битв», книги по истории также хранят молчание, разве что упоминают, что в VI веке христианский царь Аксума Калеб собрал огромную армию и переправил ее через Красное море для сражения в Йемене с Иудейским царем. А не возможно ли, рассуждал я, что та аравийская кампания была эскалацией борьбы между иудеями и христианами в самой Эфиопии?
Свидетельство того, что так оно и могло быть, содержится в «Кебра Нагаст». В заключительной части великой эпопеи я нашел конкретное упоминание о царе Калебе в главе, наполненной антииудейскими чувствами: здесь без какой-либо причины эфиопские иудеи неожиданно названы «врагами Бога»; больше того, в тексте содержится прямой призыв «разрезать их на куски» и опустошить их земли.
Все это сказано в контексте, где Калебу приписываются два сына. Одного из них назвали «Израиль», а другого «Гебра Маскал» (на эфиопском его имя означает «Раб Креста»). Трудно было не усмотреть в этих именах символ «трещины» между иудеями и христианами (христианскую сторону представлял, естественно, Гебра Маскал, а иудейскую — Израиль). Данный анализ обретал еще большую достоверность, когда я припомнил, что фалаши никогда не называли себя «фалашами», а всегда «Бета Израиль», т. е. «Дом Израиля» 26.
Итак, очевиден основной смысл этого послания. Тем не менее все приведенное описание затруднено для понимания какой-то неясной образностью. Несколько раз, например, появляются слова «колесница» и «Сион». О первом я не имел никакого понятия, а второе — «Сион» — было одним из нескольких эпитетов ковчега завета, часто используемых в «Кебре Нагаст» 27.
Все встало на свои места, когда я прочитал, что Израилю и Гебре Маскалу было предопределено бороться друг с другом. После описания боя следует такой текст:
«Бог скажет Гебре Маскалу: «Выбирай колесницу или Сион», и Он повелит ему взять Сион, и он будет открыто править с трона отца своего. И Бог заставит Израиля выбрать колесницу, и он будет править тайно и будет невидимым».Заканчивается «Кебра Нагаст» в том же стиле:
«Царству иудеев придет конец, и будет установлено царство Христа… Так Бог дал царю Эфиопии больше славы, милости и величия, чем всем остальным царям на земле, из-за величия Сиона, ковчега закона Божьего».У меня не вызывает ни малейшего сомнения, что здесь описывается — хоть и на затемненном языке символов — конфликт между иудеями и христианами Эфиопии или борьба за верховенство, в которой победили последователи новой веры и были посрамлены последователи старой веры, вынужденные с тех пор жить невидимками в потаенных местах. Также стало ясно, что в центре этой борьбы за власть находился ковчег завета — Сион и что каким-то образом христиане сумели отобрать его у иудеев, которым осталось довольствоваться с тех пор «колесницей», т. е. чем-то менее ценным.
Дальнейшее исследование показало, что фалаши вовсе не безропотно согласились на невидимость и статус второго класса, который пытались навязать им христиане. Напротив, я обнаружил массу доказательств того, что они сопротивлялись с величайшей решимостью и довольно долгое время.
Первый волнующий намек на продолжительную войну между абиссинскими иудеями и христианами я нашел в отчете путешественника IX века по имени Элдад-Хадани, более известного как Элдад «Данянин», поскольку он притязал на принадлежность к потерявшемуся израильскому колену Дана. Совершенно неясно, кем он был и откуда явился. В широко распространенном письме, датированном 833 годом н. э., он утверждал, что даняне и три других потерявшихся еврейских колена проживали в Эфиопии, где пребывали в постоянной вражде с христианскими правителями страны: «И они убивали людей Эфиопии, и по сей день они бьются с сынами царств Эфиопии».
Далее я обнаружил, что ряд специалистов считали Элдада шарлатаном, а его письмо — невероятным, фантастическим произведением. Другие же полагали, что многое из написанного им основывалось на фактах. Я, не колеблясь, стал на сторону второй школы — просто потому, что упоминания Элдада об абиссинских евреях были слишком близки к истине, чтобы быть чистой выдумкой. Например, он утверждал, что фалаши эмигрировали из Святой земли в Эфиопию во времена. Первого храма, вскоре после распада на два царства — Иудейское и Израильское (т. е. около 931 года до н. э.). Соответственно, писал он, они не отмечали праздников, установленных после этой даты, вроде Пурима и Хануки. Не было у них и раввинов, «ибо последние появились со Вторым храмом и сюда не пришли».
Мне уже было известно о несоблюдении фалашами указанных праздников и о соответствующих последствиях. Перепроверив Элдада, я установил, что у фалашей не было и раввинов: своих религиозных деятелей они называли «кахен» — производное от еврейского слова «кохен» (знакомого по распространенному имени Кохен), означающего «жрец» и восходящего к эре Первого храма.
В целом же все выглядит так, как если бы Элдад действительно побывал в Эфиопии и дал довольно достоверное описание состояния иудаизма в этой стране в середине IX века н. э. Его сообщение о длительной борьбе между абиссинскими иудеями и их соседями в тот период также представляется вполне правдоподобным:
«И у них белое знамя, и на нем черным написано:
«Услышь, о Израиль, Господин наш Бог — единый Бог»…
Они бесчисленны, как песчинки в море, и не имеют иного занятия, кроме войны, и, когда бы они ни дрались, они говорят, что сильным людям не след бежать, пусть они умрут молодыми, и не позволяют им бежать, а обязывают их укреплять свое сердце в Боге, и несколько раз они говорят или кричат все вместе: «Услышь, о Израиль, наш Бог — единый Бог», и все они наблюдают».