Страница:
Те жеисточники утверждали, что у эфиопского императора «было много городов вдоль побережья». Это утверждение не соответствовало действительности, но следующие остановки да Гамы в Малинди, Момбасе, Браве (где он построил маяк, сохранившийся до сих пор) и Могадишо были вызваны его желанием установить контакт с Престером Джоном
37.
Тем временем в 1487 году — за десятилетие до начала плавания да Гамы — орден Христа финансировал другую инициативу, имевшую целью достижение Эфиопии. В тот год король Португалии Жуан II, одновременно бывший великим магистром ордена, направил своего доверенного помощника Педро де Ковильяна в опасное путешествие ко двору Престера Джона через Средиземное море, Египет и Красное море. Выдавая себя за купца, Ковильян проследовал через Александрию и Каир в Суакин, где в 1488 году поднялся на борт небольшого арабского барка, отправлявшегося в йеменский порт Аден. Затем на его долю выпал ряд приключений, надолго задержавших его в пути. В результате до Абиссинии он добрался лишь в 1493 году и немедленно явился ко двору, где сначала был любезно принят, а затем помещен под домашний арест. Можно лишь догадываться, почему такое случилось. Однако, поскольку известно, что Ковильян был искусным шпионом (прежде он действовал в Испании в качестве секретного агента), трудно удержаться от мысли, что орден Христа поручил ему собрать разведданные о местонахождении ковчега завета. Быть может, он вызвал подозрения, расспрашивая о священной реликвии, кто знает! Во всяком случае он был задержан в Эфиопии до конца своих дней.
Ковильян еще был жив, когда в 1520 году в порту Массауа высадилось первое официальное португальское посольство при дворе Престера Джона и двинулось внутрь страны на встречу с императором из Соломоновой династии Лебна Денгелом, пребывавшем на троне с 1508 года. Одним из членов этого посольства был отец Франсишко Алвареш, который, как припомнит читатель, узнал у местных священников древнее предание о том, что церкви Лалибелы были высечены из скалы «белыми людьми».
Я вновь обратился к английскому переводу пространного повествования, написанного Алварешом после отбытия из Эфиопии в 1526 году. Перечитывая его главу о Лалибеле, я был поражен описанием церкви Святого Георгия. На крыше этого величественного здания был выдолблен «двойной крест, т. е. один крест внутри другого наподобие крестов ордена Христа».
Как мне было уже известно, церкви Лалибелы были высечены из скал во времена тамплиеров — задолго до основания их преемника — ордена Христа. Было бы логичным предположить, что этот орден взял свой крест от тамплиеров, для которых он имел особое значение. Поэтому сообщение об использовании того же рисунка на крыше церкви Святого Георгия — самой искусной во всем комплексе Лалибелы — заинтриговало меня. Мысленно вернувшись к своему собственному посещению его в 1983 году, я никак не мог вспомнить этот двойной крест. Это заинтересовало меня настолько, что я просмотрел все сделанные во время того путешествия фотографии, которые подтвердили правильность описания Алварешом церкви Святого Георгия — двойной крест там присутствовал.
В середине 20-х годов шестнадцатого столетия, пока португальское посольство все еще находилось при дворе Лебна Денгела, стало очевидным, что Эфиопия вскоре подвергнется нашествию мусульманских орд, сосредоточивавшихся в эмирате Харар в восточной части Африканского рога. Их вел грозный и харизматический полководец Ахмед ибн-Ибрагим эль-Гази, известный под кличкой Грагн (Левша).
После нескольких лет тщательных приготовлений в 1528 году Грагн объявил священную войну и двинул орды диких сомалийцев (поддержанных арабскими и турецкими наемниками) на разграбление христианских плоскогорий. Кампания та затянулась на долгие годы. По всей Эфиопии горели города и деревни, разрушались церкви, разграблялись бесценные сокровища и погибали многие тысячи человек.
Лебна Денгел был довольно холоден с португальцами. На протяжении шести лет, пока их посольство пребывало в Эфиопии (1520–1526), он всячески подчеркивал свою самостоятельность, утверждая, несмотря на угрозу со стороны мусульман (ставшую явной к 1626 г.), что не видит смысла во вступлении в союз с какой бы то ни было иностранной державой. Такое необычно странное поведение могло быть, считал я, вызвано озабоченностью истинными мотивами европейских визитеров, особенно в том, что касалось ковчега завета.
Какие бы опасения ни испытывал император, ему постепенно становилось все яснее, что Грагн представляет собой гораздо большую угрозу, нежели белые люди, — и не только для священной реликвии, но и для самого существования эфиопского христианства. В 1535 году мусульмане напали на Аксута и разрушили до основания самую древнюю и священную, церковь Святой Марии Сионской (из которой — как я расскажу позже в этой главе — священники уже вывезли ковчег на хранение в другое место). В том же году — и это не было чистым совпадением — Лебна Денгел наконец преодолел свое предубеждение против союзов с другими державами и направил эмиссара к королю Португалии с просьбой о срочной военной помощи.
Тем временем весьма затруднились сношения между Эфиопией и Европой (так как турки контролировали большую часть побережья Африканского рога, как и большинство портов Красного моря). Прошло много времени прежде, чем призыв императора достиг пункта назначения, и лишь в 1541 году в Массау высадился контингент из 450 португальских мушкетеров, дабы оказать помощь абиссинской армии, к тому времени практически разбитой и деморализованной (после многих лет постоянного бегства Лебна Денгел скончался от изнурения, и на троне его сменил сын Клавдий, которому едва исполнилось двадцать).
Большая надежда возлагалась на португальское войско, вооруженное мушкетами, пистолетами и несколькими орудиями крупного калибра. Эфиопская царская летопись 1541-года рассказывает о его скрытном перемещении с побережья в нагорье, воздавая хвалу «смелым и отважным воинам, которые жаждали боя, как волки, и резни — как львы». Такая характеристика отнюдь не преувеличивала их качеств: при всей своей немногочисленности они дрались с устрашающей храбростью и одержали ряд решающих побед. Английский историк Эдуард Гиббон подытожил их успехи всего в шести словах: «Эфиопия была спасена четырьмястами пятьюдесятью португальцами».
Примечательно, на мой взгляд, что португальским контингентом командовал не кто иной, как дон Кристофер да Гама — сын знаменитого Васко и, подобно отцу, рыцарь ордена Христа. Джеймса Брюса очень заинтересовал характер молодого авантюриста, которого он описывает следующим образом:
«Он был храбр до безрассудства; опрометчивый и горячий; ревниво относящийся к тому, что он считает честью солдата, и настойчивый в своих решениях… [Однако] в долгом перечне его несомненных достоинств не было и намека на терпение, весьма необходимое тем, кто командует армиями».
Будучи рыцарем ордена Христа, дон Кристофер, я полагаю, имел особые причины для проведения своих операций в Эфиопии: поначалу он собирался разбить мусульман, затем намеревался разыскать ковчег завета. Его опрометчивость и нетерпеливость стоили ему, однако, жизни прежде, чем он достиг хотя бы одной из своих целей.
Несмотря на их численное превосходство, Кристофер постоянно ввязывался в бой с войсками Ахмеда Грагна (однажды, будучи брошен абиссинцами, португалец столкнулся с 10 000 копьеносцев и разбил их). Такая отчаянная храбрость была-таки чревата большим риском, и в 1542 году дон Кристофер попал в плен (очевидец описывал, как перед тем как его схватили, он «получил пулевое ранение в колено и дрался, держа меч в левой руке, ибо его правая рука была перебита другой пулей»).
Португальского командира сначала жестоко пытали, а затем, согласно описанию Брюсом его последних часов, «…его привели пред очи мавританского полководца Грагна, обрушившегося на него с упреками, на которые он отвечал такими оскорблениями, что мавр в припадке ярости схватил меч и сам отрубил ему голову».
Не прошло и года, как погиб и мусульманский полководец. В битве, разгоревшейся 10 февраля 1543 года на берегах озера Тана, его застрелил некий Петер Леон, «…человек невысокого роста, но очень энергичный и храбрый, бывший слугой дона Кристофера… Мавританская армия не сразу хватилась своего погибшего полководца и обратилась в бегство, а португальцы и абиссинцы преследовали и убивали мавританских воинов до самой ночи».
Так через пятнадцать лет беспрецедентного разрушения и насилия был положен конец попыткам мусульман покорить христианскую Эфиопию. Португальский контингент заплатил дорогую цену: кроме дона Кристофера в боях погибли около половины из 450 мушкетеров. Потери абиссинцев были неизмеримо большими (достигая десятков тысяч человек), а культурный урон, исчислявшийся сожженными рукописями, иконами и картинами, сровненными с землей церквами и украденными сокровищами, оставил свой отпечаток на цивилизации нагорья на грядущие столетия.
Но величайшее из всех сокровище было спасено: ковчег, вывезенный священниками Аксума за несколько дней до того, как в 1535 году город был сожжен, оказался спрятанным на одном из многочисленных островов-монастырей на озере Тана. Там он хранился еще долго после гибели Грагна. В середине же первого десятилетия XVII века император Фасилидас (которого Брюс называл «величайшим царем, когда-либо всходившим на абиссинский трон») построил новый собор Святой Марии Сионской на развалинах старой церкви, и в него была торжественно возвращена священная реликвия во всей ее былой славе 38.
Фасилидас сделал еще одно важное дело. Несмотря на благодарность его страны португальцам (контингент которых постоянно рос после успешного завершения войны с Грагном), он посчитал своей обязанностью изгнать всех поселенцев. В самом деле, он настолько настороженно относился к их намерениям, что вступил в сговор с турками в Массауа: любой португальский путешественник, прибывающий туда и намеревающийся попасть в Эфиопию, должен был быть схвачен и обезглавлен с выплатой значительной суммы в золоте за каждую доставленную таким образом голову.
ИСТОКИ ТАЙНЫ
Тем временем в 1487 году — за десятилетие до начала плавания да Гамы — орден Христа финансировал другую инициативу, имевшую целью достижение Эфиопии. В тот год король Португалии Жуан II, одновременно бывший великим магистром ордена, направил своего доверенного помощника Педро де Ковильяна в опасное путешествие ко двору Престера Джона через Средиземное море, Египет и Красное море. Выдавая себя за купца, Ковильян проследовал через Александрию и Каир в Суакин, где в 1488 году поднялся на борт небольшого арабского барка, отправлявшегося в йеменский порт Аден. Затем на его долю выпал ряд приключений, надолго задержавших его в пути. В результате до Абиссинии он добрался лишь в 1493 году и немедленно явился ко двору, где сначала был любезно принят, а затем помещен под домашний арест. Можно лишь догадываться, почему такое случилось. Однако, поскольку известно, что Ковильян был искусным шпионом (прежде он действовал в Испании в качестве секретного агента), трудно удержаться от мысли, что орден Христа поручил ему собрать разведданные о местонахождении ковчега завета. Быть может, он вызвал подозрения, расспрашивая о священной реликвии, кто знает! Во всяком случае он был задержан в Эфиопии до конца своих дней.
Ковильян еще был жив, когда в 1520 году в порту Массауа высадилось первое официальное португальское посольство при дворе Престера Джона и двинулось внутрь страны на встречу с императором из Соломоновой династии Лебна Денгелом, пребывавшем на троне с 1508 года. Одним из членов этого посольства был отец Франсишко Алвареш, который, как припомнит читатель, узнал у местных священников древнее предание о том, что церкви Лалибелы были высечены из скалы «белыми людьми».
Я вновь обратился к английскому переводу пространного повествования, написанного Алварешом после отбытия из Эфиопии в 1526 году. Перечитывая его главу о Лалибеле, я был поражен описанием церкви Святого Георгия. На крыше этого величественного здания был выдолблен «двойной крест, т. е. один крест внутри другого наподобие крестов ордена Христа».
Как мне было уже известно, церкви Лалибелы были высечены из скал во времена тамплиеров — задолго до основания их преемника — ордена Христа. Было бы логичным предположить, что этот орден взял свой крест от тамплиеров, для которых он имел особое значение. Поэтому сообщение об использовании того же рисунка на крыше церкви Святого Георгия — самой искусной во всем комплексе Лалибелы — заинтриговало меня. Мысленно вернувшись к своему собственному посещению его в 1983 году, я никак не мог вспомнить этот двойной крест. Это заинтересовало меня настолько, что я просмотрел все сделанные во время того путешествия фотографии, которые подтвердили правильность описания Алварешом церкви Святого Георгия — двойной крест там присутствовал.
В середине 20-х годов шестнадцатого столетия, пока португальское посольство все еще находилось при дворе Лебна Денгела, стало очевидным, что Эфиопия вскоре подвергнется нашествию мусульманских орд, сосредоточивавшихся в эмирате Харар в восточной части Африканского рога. Их вел грозный и харизматический полководец Ахмед ибн-Ибрагим эль-Гази, известный под кличкой Грагн (Левша).
После нескольких лет тщательных приготовлений в 1528 году Грагн объявил священную войну и двинул орды диких сомалийцев (поддержанных арабскими и турецкими наемниками) на разграбление христианских плоскогорий. Кампания та затянулась на долгие годы. По всей Эфиопии горели города и деревни, разрушались церкви, разграблялись бесценные сокровища и погибали многие тысячи человек.
Лебна Денгел был довольно холоден с португальцами. На протяжении шести лет, пока их посольство пребывало в Эфиопии (1520–1526), он всячески подчеркивал свою самостоятельность, утверждая, несмотря на угрозу со стороны мусульман (ставшую явной к 1626 г.), что не видит смысла во вступлении в союз с какой бы то ни было иностранной державой. Такое необычно странное поведение могло быть, считал я, вызвано озабоченностью истинными мотивами европейских визитеров, особенно в том, что касалось ковчега завета.
Какие бы опасения ни испытывал император, ему постепенно становилось все яснее, что Грагн представляет собой гораздо большую угрозу, нежели белые люди, — и не только для священной реликвии, но и для самого существования эфиопского христианства. В 1535 году мусульмане напали на Аксута и разрушили до основания самую древнюю и священную, церковь Святой Марии Сионской (из которой — как я расскажу позже в этой главе — священники уже вывезли ковчег на хранение в другое место). В том же году — и это не было чистым совпадением — Лебна Денгел наконец преодолел свое предубеждение против союзов с другими державами и направил эмиссара к королю Португалии с просьбой о срочной военной помощи.
Тем временем весьма затруднились сношения между Эфиопией и Европой (так как турки контролировали большую часть побережья Африканского рога, как и большинство портов Красного моря). Прошло много времени прежде, чем призыв императора достиг пункта назначения, и лишь в 1541 году в Массау высадился контингент из 450 португальских мушкетеров, дабы оказать помощь абиссинской армии, к тому времени практически разбитой и деморализованной (после многих лет постоянного бегства Лебна Денгел скончался от изнурения, и на троне его сменил сын Клавдий, которому едва исполнилось двадцать).
Большая надежда возлагалась на португальское войско, вооруженное мушкетами, пистолетами и несколькими орудиями крупного калибра. Эфиопская царская летопись 1541-года рассказывает о его скрытном перемещении с побережья в нагорье, воздавая хвалу «смелым и отважным воинам, которые жаждали боя, как волки, и резни — как львы». Такая характеристика отнюдь не преувеличивала их качеств: при всей своей немногочисленности они дрались с устрашающей храбростью и одержали ряд решающих побед. Английский историк Эдуард Гиббон подытожил их успехи всего в шести словах: «Эфиопия была спасена четырьмястами пятьюдесятью португальцами».
Примечательно, на мой взгляд, что португальским контингентом командовал не кто иной, как дон Кристофер да Гама — сын знаменитого Васко и, подобно отцу, рыцарь ордена Христа. Джеймса Брюса очень заинтересовал характер молодого авантюриста, которого он описывает следующим образом:
«Он был храбр до безрассудства; опрометчивый и горячий; ревниво относящийся к тому, что он считает честью солдата, и настойчивый в своих решениях… [Однако] в долгом перечне его несомненных достоинств не было и намека на терпение, весьма необходимое тем, кто командует армиями».
Будучи рыцарем ордена Христа, дон Кристофер, я полагаю, имел особые причины для проведения своих операций в Эфиопии: поначалу он собирался разбить мусульман, затем намеревался разыскать ковчег завета. Его опрометчивость и нетерпеливость стоили ему, однако, жизни прежде, чем он достиг хотя бы одной из своих целей.
Несмотря на их численное превосходство, Кристофер постоянно ввязывался в бой с войсками Ахмеда Грагна (однажды, будучи брошен абиссинцами, португалец столкнулся с 10 000 копьеносцев и разбил их). Такая отчаянная храбрость была-таки чревата большим риском, и в 1542 году дон Кристофер попал в плен (очевидец описывал, как перед тем как его схватили, он «получил пулевое ранение в колено и дрался, держа меч в левой руке, ибо его правая рука была перебита другой пулей»).
Португальского командира сначала жестоко пытали, а затем, согласно описанию Брюсом его последних часов, «…его привели пред очи мавританского полководца Грагна, обрушившегося на него с упреками, на которые он отвечал такими оскорблениями, что мавр в припадке ярости схватил меч и сам отрубил ему голову».
Не прошло и года, как погиб и мусульманский полководец. В битве, разгоревшейся 10 февраля 1543 года на берегах озера Тана, его застрелил некий Петер Леон, «…человек невысокого роста, но очень энергичный и храбрый, бывший слугой дона Кристофера… Мавританская армия не сразу хватилась своего погибшего полководца и обратилась в бегство, а португальцы и абиссинцы преследовали и убивали мавританских воинов до самой ночи».
Так через пятнадцать лет беспрецедентного разрушения и насилия был положен конец попыткам мусульман покорить христианскую Эфиопию. Португальский контингент заплатил дорогую цену: кроме дона Кристофера в боях погибли около половины из 450 мушкетеров. Потери абиссинцев были неизмеримо большими (достигая десятков тысяч человек), а культурный урон, исчислявшийся сожженными рукописями, иконами и картинами, сровненными с землей церквами и украденными сокровищами, оставил свой отпечаток на цивилизации нагорья на грядущие столетия.
Но величайшее из всех сокровище было спасено: ковчег, вывезенный священниками Аксума за несколько дней до того, как в 1535 году город был сожжен, оказался спрятанным на одном из многочисленных островов-монастырей на озере Тана. Там он хранился еще долго после гибели Грагна. В середине же первого десятилетия XVII века император Фасилидас (которого Брюс называл «величайшим царем, когда-либо всходившим на абиссинский трон») построил новый собор Святой Марии Сионской на развалинах старой церкви, и в него была торжественно возвращена священная реликвия во всей ее былой славе 38.
Фасилидас сделал еще одно важное дело. Несмотря на благодарность его страны португальцам (контингент которых постоянно рос после успешного завершения войны с Грагном), он посчитал своей обязанностью изгнать всех поселенцев. В самом деле, он настолько настороженно относился к их намерениям, что вступил в сговор с турками в Массауа: любой португальский путешественник, прибывающий туда и намеревающийся попасть в Эфиопию, должен был быть схвачен и обезглавлен с выплатой значительной суммы в золоте за каждую доставленную таким образом голову.
ИСТОКИ ТАЙНЫ
После гибели дона Кристофера да Гамы пошла, похоже, на убыль интенсивная заинтересованность ордена Христа в Эфиопии. После же царствования Фасилидаса уже ни один португалец не мог проявить эту заинтересованность.
Однако орден Христа, как уже указывалось, не был единственной организацией, увековечившей традиции тамплиеров. Шотландские франкмасоны также получили свою часть наследия храма Соломона, в котором центральная роль принадлежала ковчегу завета. Из-за этого «шотландского следа» и в связи с тем, что Джеймс Брюс из Киннэрда уверял в своем дальнем родстве с королем, укрывшим беглых тамплиеров в XIV веке, я чувствовал необходимость глубже изучить деятельность самого отважного и решительного из иностранцев, когда-либо посещавших Эфиопию.
При росте в шесть футов четыре дюйма и соответствующем телосложении Брюс был настоящим гигантом («самый высокий человек, которого вы когда-либо видели бесплатно», —так описывал его один из современников). Он также был человеком состоятельным и хорошо образованным. Родившийся в 1730 году в южной части Шотландии, в семейном поместье в Киннэрде, в двенадцатилетнем возрасте он был отправлен в школу Харроу, где учителя оценивали на «отлично» его занятия классическими языками. Позже он завершил свое образование в Эдинбургском университете.
Затем он долго болел. Выздоровев, он отправился в Лондон, чтобы заняться работой, предложенной ему Ост-Индской компанией. В Лондоне он влюбился в красивую женщину по имени Адриана Аллен, на которой и женился в 1753 году. Вскоре он становится партнером тестя в виноторговой компании.
Затем случилась трагедия. Во время поездки во Францию в 1754 году Адриана неожиданно умирает, и, хотя через значительное время он женился вновь и стал отцом нескольких детей, Брюсу понадобилось много времени, чтобы прийти в себя после утраты первой жены.
Не находя себе места и испытывая депрессию, Брюс — начал путешествовать почти беспрестанно, с легкостью изучая новые языки, где бы он ни бывал. Странствия привели его сначала в Европу, где он дрался на дуэли в Бельгии, спустился на судне по Рейну, осмотрел римские развалины в Италии и изучал арабские рукописи в Испании и Португалии. Впоследствии, когда его лингвистические способности получили признание правительства, он был назначен на дипломатический пост британского консула в Алжире. Позже оттуда он отправился в длительное путешествие по побережью Северной Африки, посетил руины Карфагена, а затем и землю обетованную, где осмотрел другие достопримечательности древности. Находилось у него время и для посещения Шотландии, где после смерти отца в 1758 году он стал владельцем семейного имения.
В тот период молодой шотландец занимался астрономией, приобретя два телескопа, которые постоянно возил с собой. Он также овладел топографией и навигацией, которые сослужили ему добрую службу во время путешествий по Абиссинии.
Нет полной ясности, когда он решился на эту последнюю авантюру, но есть свидетельства того, что он довольно долго планировал свое путешествие (известно, например, что он начал изучать уже в 1759 году геэз — классический эфиопский язык). Благодаря таким приготовлениям, включавшим и чтение работ предыдущих путешественников, он приобрел широкие познания об истории страны к тому времени, когда в 1768 году прибыл в Каир, чтобы начать свое эпохальное путешествие.
Что побудило Брюса отправиться в Эфиопию? Сам он однозначно охарактеризовал свои мотивы: я пошел «на риск подвергнуться бесчисленным опасностям и страданиям, самые меньшие из которых погубили бы меня, если бы не постоянное доброе отношение ко мне и защита со стороны провидения», чтобы разыскать истоки Нила. Дабы никто не сомневался в его намерениях, он четко отразил их в полном названии своей объемистой книги:
«Путешествия для открытия истока Нила в 1768, 1769, 1770, 1771, 1772 и 1773 годах».
Однако здесь заключена загадка, которая привлекла внимание не одного историка (хотя так никто и не предложил ее решения). А загадка вот какая: задолго до своего путешествия в Эфиопию Джеймс Брюс знал,что исток Голубого Нила был уже разведан двумя другими европейцами: Педро Паэзом и Жеронимо Лобо (португальскими священниками, жившими в Эфиопии в 1600-х годах, пока Фасилидас не ввел свой запрет).
В ходе исследования, связанного с ковчегом завета, в 1989 году, меня все больше занимала тайна целей. Брюса. Пять объемистых томов его «Путешествий» стали для меня основной справочной литературой, поскольку они давали уникальную картину эфиопской культуры в те времена, когда она еще не была очень уж отделена от своих архаичных истоков. Больше того, я знал, что авантюрист шотландец был человеком ученым, и на меня произвели большое впечатление исключительная точность его наблюдений и общая ценность суждений и мнений по историческим вопросам. Я также отнесся к нему как к человеку честному, не очень склонному к гиперболе, преувеличению и искажению фактов. И я задавался вопросом: поскольку из многих его комментариев было очевидно, что он внимательно изучил труды Паэза и Лобо, — как можно объяснить тот факт, что он не признал их заслуг? Поскольку я полностью согласен с более поздней исторической оценкой (а именно: «Брюс был не столько романистом, сколько самым заслуживающим доверия гидом» 39), меня все больше озадачивала его очевидная нечестность в важнейшем вопросе — его беспочвенное утверждение относительно того, что «ни один португалец… никогда не видел — и даже не делал вида, что видел, — исток Нила».
Вскоре я открыл для себя; что Брюс солгал не только по этому вопросу. В том, что касается ковчега завета, он был даже еще уклончивее и лживее. Описывая свое посещение священного города Аксум, он комментирует разрушение Ахмедом Грагном первой церкви Святой Марии Сионской и добавляет — совершенно справедливо, — что на ее месте была построена новая.
Если бы не это последнее замечание, я мог бы поверить, что Брюс просто ничего не слышал о том, как ковчег был спасен во время войны с мусульманами и, как позже он был возвращен в Аксум после восстановления церкви Святой Марии Сионской. Утверждение, что «сам царь» подтвердил уничтожение реликвии, было заведомо ложным: в 1690 году — много времени спустя после кампании Грагна и за восемьдесят лет до визита самого Брюса — эфиопский монарх входил в святая святых новой церкви Святой Марии, где он действительно виделковчег (подтвердив, таким образом, его существование). Этот монарх (Иясу Великий) был и царем, и священником, и поэтому ему позволяли не только увидеть священную реликвию, но и заглянуть внутрь. Поскольку невозможно представить себе, чтобы царь во времена Брюса не знал о таком известном и беспрецедентном случае, я не мог не заключить, что шотландский путешественник опять «экономил на правде» 41.
Моя уверенность в том, что так оно и было, укрепилась, когда я понял, что — в противоположность его собственному, процитированному выше заявлению — Брюс вовсе не считал эфиопское предание о Менелике, Соломоне и царице Савской «неправдоподобной легендой». Напротив, относился к нему с большим уважением. В первом томе «Путешествий» (примерно за тысячу страниц до рассказа о его визите в Аксум) пространно описываются тесные культурные и торговые связи между Эфиопией и землей обетованной в начале времен, описанных в Ветхом Завете. Среди прочих вещей он четко изложил собственную точку зрения, что царица Савская была реальной исторической личностью (а не мифической фигурой), что она действительно побывала при дворе царя Соломона в Иерусалиме («в этом нет никаких сомнений») и что — самое важное — она прибыла именно из Эфиопии, а не из какой-либо другой страны. «[Другие] принимали царицу за арабку, — написал Брюс в заключение, — [но] многие вещи… убедили меня, что она была эфиопкой».
Дальше он называет «не столь уж невероятной» приведенную в «Кебра Нагаст» историю любви царицы и Соломона и последовавшего в результате рождения Менелика. В том же ключе он пересказывает историю визита Менелика в Иерусалим и его возвращения в Эфиопию с «колонией евреев, в том числе и многими знатоками закона Моисея». Эти события, заключает Брюс, привели к «основанию эфиопской монархии и продолжению царской власти в племени Иудином вплоть до настоящего времени… сначала, пока они еще оставались иудеями, затем… после их обращения в христианство».
Все это является не больше и не меньше как кратким изложением «Кебра Нанаст» в контексте, придававшем ей гораздо больший вес и историческую достоверность. Странно же то, что, приводя практически все остальные важные подробности, Брюс даже не упоминает о ковчеге завета, — такое упущение могло быть только преднамеренным, если иметь в виду главенствующую и универсальную роль священной реликвии в эфиопском национальном эпосе.
И я лишний раз не мог не прийти к выводу, что шотландский путешественник заведомо вводит читателей в заблуждение относительно ковчега. Но почему он поступил так? Каким мотивом он руководствовался? Мое любопытство подогревалось, я внимательно перечитал его — описание Аксума и натолкнулся на важную деталь, которую пропустил прежде: он посетил Аксум 18–19 января 1770 года.
Этот выбор времени, вдруг сообразил я, не был случайным, ибо именно в эти два дня он должен был стать свидетелем празднования Тимката — самого важного праздника Эфиопской православной церкви. Именно во время этого праздника и ни в какое иное время — как я узнал из разговора со священником-хранителем в 1983 году — ковчег завета традиционно обертывали роскошной парчой («дабы защитить от него мирян») и выносили в крестном ходе. Итак, Брюс побывал в Аксуме в то единственное время в году, когда любой мирянин имел реальную возможность оказаться вблизи от священной реликвии.
Теперь я стал задаваться вопросом: а не могло быть так, что шотландского путешественника влекло в Эфиопию вовсе не желание увидеть ковчег? Его утверждение, будто он отправился туда на поиски истока Нила, не выдерживает никакой критики и отмечено всеми признаками «легенды», призванной скрыть истинные цели поисков. Больше того, его уклончивость в самом вопросе о ковчеге кажется очень странной и могла иметь смысл, только если он действительно проявлял особый интерес к нему — интерес, который он пожелал сохранить в тайне.
Вскоре мне стали известны и другие вещи, лишь укрепившие мои подозрения. Я обнаружил, например, что Брюс свободно владел древними еврейским, арамейским и сирийским языками — мертвыми языками, которые ему незачем было бы изучать, если только он не желал близко познакомиться с ранними библейскими текстами. Больше того, не оставалось никаких сомнений и в том, что он занимался их изучением: знание Ветхого Завета, освещающее практически каждую страницу его «Путешествий», было названо одним знатоком библейских текстов «выдающимся».
И это было далеко не единственным проявлением «необычной эрудиции» Брюса. Как мне было уже известно, он также вел тщательное и оригинальное исследование культуры и обычаев черных евреев Эфиопии. «Я не жалел усилий, — как он сам выразился, — на проникновение в историю этого любопытного народа и подружился с некоторыми его представителями, считавшимися самыми знающими и понимающими из них». Благодаря своим усилиям Брюс сумел внести внушительный вклад в изучение фалашского общества, вклад, который, как и многое другое, отнюдь не согласовывался с его провозглашенным интересом к географическим открытиям, — но вполне совпадал с поиском потерянного ковчега.
Я позвонил в Аддис-Абебу историку Белаи Гедаи и спросил его мнение о мотивах Брюса. Ответ потряс меня:
«В действительности мы, эфиопы, считаем, что мистер Джеймс Брюс прибыл в нашу страну не для открытия истоков Нила. Мы говорим, что он лишь использовал это в качестве предлога. Мы говорим, что у него были иные побуждения».
— Расскажите побольше об этом, — попросил я. — Если не Нил, то какова, по вашему мнению, была его истинная цель?
— В действительности он приехал, чтобы украсть наши сокровища, — с горечью сказал Гедаи, — наши культурные ценности. Он увез много бесценных рукописей в Европу. Книгу Еноха, например. Из императорского хранилища в Грндэре он унес древний экземпляр «Кебра Нагаст».
Для меня это было новостью, волнующей новостью, если быть откровенным. Я углубился в этот вопрос и вскоре нашел подтверждение правоты Гедаи. Покидая Эфиопию, Брюс действительно увез «Кебра Нагаст», и не один лишь замечательный экземпляр, взятый из императорского хранилища, но и копиюэтого экземпляра, которую изготовил сам (его знание геэза — классического эфиопского языка — было почти безупречным). — Позже он передаст обе рукописи Бодлейской библиотеке Оксфордского университета, где они хранятся по сей день (как «Брюс-93» и «Брюс-97»).
И это еще не все. До XVIII века ученые считали, что книга Еноха была безвозвратно утеряна: сочиненная задолго до Рождества Христова и считающаяся одним из самых важных произведений еврейской мистической литературы, она была известна только по отрывкам и ссылкам на нее в других текстах. Джеймс Брюс сделал настоящий переворот, заполучив несколько копий пропавшей книги во время своего пребывания в Эфиопии. Это были первые полные издания книги Еноха, когда-либо виденные в Европе 42.
Меня, естественно, заинтересовало открытие, что Брюс привез в Европу «Кебра Нагаст» и что он не пожалел времени для копирования от руки всего объемистого тома. От этого его умолчание ковчега завета в кратком изложении этого труда выглядело еще подозрительнее, чем я изначально предполагал. Подозрения — не несомненные факты. Только узнав полную историю книги Еноха и услуги, оказанной шотландским авантюристом ученому миру, я уверился в том, что взял верный след.
Я узнал, что книга Еноха всегда имела огромное значение для франкмасонов и что определенные ритуалы, практиковавшиеся задолго до времени Брюса, Отождествляли самого Еноха с египетским богом мудрости Тотом. Затем я нашел в «Королевской масонской энциклопедии» пространную статью, описывающую другие примечательные предания ордена. Например, о том, что Енох был изобретателем письменности, что он «научил людей искусству строительства» и что еще до потопа он «опасался утраты истинных секретов, для предупреждения чего он скрыл Великую Тайну, выгравированную на белом восточном камне порфире, в недрах земли». Статья в энциклопедии заканчивается следующими словами: «Книга Еноха известна с очень древних времен, и на нее постоянно ссылались отцы церкви. Брюс привез из Абиссинии три копии».
Однако орден Христа, как уже указывалось, не был единственной организацией, увековечившей традиции тамплиеров. Шотландские франкмасоны также получили свою часть наследия храма Соломона, в котором центральная роль принадлежала ковчегу завета. Из-за этого «шотландского следа» и в связи с тем, что Джеймс Брюс из Киннэрда уверял в своем дальнем родстве с королем, укрывшим беглых тамплиеров в XIV веке, я чувствовал необходимость глубже изучить деятельность самого отважного и решительного из иностранцев, когда-либо посещавших Эфиопию.
При росте в шесть футов четыре дюйма и соответствующем телосложении Брюс был настоящим гигантом («самый высокий человек, которого вы когда-либо видели бесплатно», —так описывал его один из современников). Он также был человеком состоятельным и хорошо образованным. Родившийся в 1730 году в южной части Шотландии, в семейном поместье в Киннэрде, в двенадцатилетнем возрасте он был отправлен в школу Харроу, где учителя оценивали на «отлично» его занятия классическими языками. Позже он завершил свое образование в Эдинбургском университете.
Затем он долго болел. Выздоровев, он отправился в Лондон, чтобы заняться работой, предложенной ему Ост-Индской компанией. В Лондоне он влюбился в красивую женщину по имени Адриана Аллен, на которой и женился в 1753 году. Вскоре он становится партнером тестя в виноторговой компании.
Затем случилась трагедия. Во время поездки во Францию в 1754 году Адриана неожиданно умирает, и, хотя через значительное время он женился вновь и стал отцом нескольких детей, Брюсу понадобилось много времени, чтобы прийти в себя после утраты первой жены.
Не находя себе места и испытывая депрессию, Брюс — начал путешествовать почти беспрестанно, с легкостью изучая новые языки, где бы он ни бывал. Странствия привели его сначала в Европу, где он дрался на дуэли в Бельгии, спустился на судне по Рейну, осмотрел римские развалины в Италии и изучал арабские рукописи в Испании и Португалии. Впоследствии, когда его лингвистические способности получили признание правительства, он был назначен на дипломатический пост британского консула в Алжире. Позже оттуда он отправился в длительное путешествие по побережью Северной Африки, посетил руины Карфагена, а затем и землю обетованную, где осмотрел другие достопримечательности древности. Находилось у него время и для посещения Шотландии, где после смерти отца в 1758 году он стал владельцем семейного имения.
В тот период молодой шотландец занимался астрономией, приобретя два телескопа, которые постоянно возил с собой. Он также овладел топографией и навигацией, которые сослужили ему добрую службу во время путешествий по Абиссинии.
Нет полной ясности, когда он решился на эту последнюю авантюру, но есть свидетельства того, что он довольно долго планировал свое путешествие (известно, например, что он начал изучать уже в 1759 году геэз — классический эфиопский язык). Благодаря таким приготовлениям, включавшим и чтение работ предыдущих путешественников, он приобрел широкие познания об истории страны к тому времени, когда в 1768 году прибыл в Каир, чтобы начать свое эпохальное путешествие.
Что побудило Брюса отправиться в Эфиопию? Сам он однозначно охарактеризовал свои мотивы: я пошел «на риск подвергнуться бесчисленным опасностям и страданиям, самые меньшие из которых погубили бы меня, если бы не постоянное доброе отношение ко мне и защита со стороны провидения», чтобы разыскать истоки Нила. Дабы никто не сомневался в его намерениях, он четко отразил их в полном названии своей объемистой книги:
«Путешествия для открытия истока Нила в 1768, 1769, 1770, 1771, 1772 и 1773 годах».
Однако здесь заключена загадка, которая привлекла внимание не одного историка (хотя так никто и не предложил ее решения). А загадка вот какая: задолго до своего путешествия в Эфиопию Джеймс Брюс знал,что исток Голубого Нила был уже разведан двумя другими европейцами: Педро Паэзом и Жеронимо Лобо (португальскими священниками, жившими в Эфиопии в 1600-х годах, пока Фасилидас не ввел свой запрет).
В ходе исследования, связанного с ковчегом завета, в 1989 году, меня все больше занимала тайна целей. Брюса. Пять объемистых томов его «Путешествий» стали для меня основной справочной литературой, поскольку они давали уникальную картину эфиопской культуры в те времена, когда она еще не была очень уж отделена от своих архаичных истоков. Больше того, я знал, что авантюрист шотландец был человеком ученым, и на меня произвели большое впечатление исключительная точность его наблюдений и общая ценность суждений и мнений по историческим вопросам. Я также отнесся к нему как к человеку честному, не очень склонному к гиперболе, преувеличению и искажению фактов. И я задавался вопросом: поскольку из многих его комментариев было очевидно, что он внимательно изучил труды Паэза и Лобо, — как можно объяснить тот факт, что он не признал их заслуг? Поскольку я полностью согласен с более поздней исторической оценкой (а именно: «Брюс был не столько романистом, сколько самым заслуживающим доверия гидом» 39), меня все больше озадачивала его очевидная нечестность в важнейшем вопросе — его беспочвенное утверждение относительно того, что «ни один португалец… никогда не видел — и даже не делал вида, что видел, — исток Нила».
Вскоре я открыл для себя; что Брюс солгал не только по этому вопросу. В том, что касается ковчега завета, он был даже еще уклончивее и лживее. Описывая свое посещение священного города Аксум, он комментирует разрушение Ахмедом Грагном первой церкви Святой Марии Сионской и добавляет — совершенно справедливо, — что на ее месте была построена новая.
«В ней, как предполагается, хранится ковчег завета… который, говорят они в своих неправдоподобных легендах, был украден Менеликом у своего отца Соломона перед возвращением в Эфиопию… Я верю, что здесь хранится некая древняя копия Ветхого Завета… но что бы это ни было, оно было уничтожено… Грагном, хотя здесь и утверждают, что оно сохранилось. Это я слышал от самого царя».В итоге похоже на то, что Брюс пытается уверить нас, будто ковчег никогда не был доставлен в Аксум (поскольку история Менелика и Соломона всего лишь «неправдоподобная легенда»), что хранившаяся когда-то в церкви реликвия была лишь «древней копией Ветхого Завета» и что даже эта реликвия больше не существует, так как была «уничтожена Грагном». Эти заявления были подкреплены затем утверждением, что об этом ему говорил «сам царь». 40
Если бы не это последнее замечание, я мог бы поверить, что Брюс просто ничего не слышал о том, как ковчег был спасен во время войны с мусульманами и, как позже он был возвращен в Аксум после восстановления церкви Святой Марии Сионской. Утверждение, что «сам царь» подтвердил уничтожение реликвии, было заведомо ложным: в 1690 году — много времени спустя после кампании Грагна и за восемьдесят лет до визита самого Брюса — эфиопский монарх входил в святая святых новой церкви Святой Марии, где он действительно виделковчег (подтвердив, таким образом, его существование). Этот монарх (Иясу Великий) был и царем, и священником, и поэтому ему позволяли не только увидеть священную реликвию, но и заглянуть внутрь. Поскольку невозможно представить себе, чтобы царь во времена Брюса не знал о таком известном и беспрецедентном случае, я не мог не заключить, что шотландский путешественник опять «экономил на правде» 41.
Моя уверенность в том, что так оно и было, укрепилась, когда я понял, что — в противоположность его собственному, процитированному выше заявлению — Брюс вовсе не считал эфиопское предание о Менелике, Соломоне и царице Савской «неправдоподобной легендой». Напротив, относился к нему с большим уважением. В первом томе «Путешествий» (примерно за тысячу страниц до рассказа о его визите в Аксум) пространно описываются тесные культурные и торговые связи между Эфиопией и землей обетованной в начале времен, описанных в Ветхом Завете. Среди прочих вещей он четко изложил собственную точку зрения, что царица Савская была реальной исторической личностью (а не мифической фигурой), что она действительно побывала при дворе царя Соломона в Иерусалиме («в этом нет никаких сомнений») и что — самое важное — она прибыла именно из Эфиопии, а не из какой-либо другой страны. «[Другие] принимали царицу за арабку, — написал Брюс в заключение, — [но] многие вещи… убедили меня, что она была эфиопкой».
Дальше он называет «не столь уж невероятной» приведенную в «Кебра Нагаст» историю любви царицы и Соломона и последовавшего в результате рождения Менелика. В том же ключе он пересказывает историю визита Менелика в Иерусалим и его возвращения в Эфиопию с «колонией евреев, в том числе и многими знатоками закона Моисея». Эти события, заключает Брюс, привели к «основанию эфиопской монархии и продолжению царской власти в племени Иудином вплоть до настоящего времени… сначала, пока они еще оставались иудеями, затем… после их обращения в христианство».
Все это является не больше и не меньше как кратким изложением «Кебра Нанаст» в контексте, придававшем ей гораздо больший вес и историческую достоверность. Странно же то, что, приводя практически все остальные важные подробности, Брюс даже не упоминает о ковчеге завета, — такое упущение могло быть только преднамеренным, если иметь в виду главенствующую и универсальную роль священной реликвии в эфиопском национальном эпосе.
И я лишний раз не мог не прийти к выводу, что шотландский путешественник заведомо вводит читателей в заблуждение относительно ковчега. Но почему он поступил так? Каким мотивом он руководствовался? Мое любопытство подогревалось, я внимательно перечитал его — описание Аксума и натолкнулся на важную деталь, которую пропустил прежде: он посетил Аксум 18–19 января 1770 года.
Этот выбор времени, вдруг сообразил я, не был случайным, ибо именно в эти два дня он должен был стать свидетелем празднования Тимката — самого важного праздника Эфиопской православной церкви. Именно во время этого праздника и ни в какое иное время — как я узнал из разговора со священником-хранителем в 1983 году — ковчег завета традиционно обертывали роскошной парчой («дабы защитить от него мирян») и выносили в крестном ходе. Итак, Брюс побывал в Аксуме в то единственное время в году, когда любой мирянин имел реальную возможность оказаться вблизи от священной реликвии.
Теперь я стал задаваться вопросом: а не могло быть так, что шотландского путешественника влекло в Эфиопию вовсе не желание увидеть ковчег? Его утверждение, будто он отправился туда на поиски истока Нила, не выдерживает никакой критики и отмечено всеми признаками «легенды», призванной скрыть истинные цели поисков. Больше того, его уклончивость в самом вопросе о ковчеге кажется очень странной и могла иметь смысл, только если он действительно проявлял особый интерес к нему — интерес, который он пожелал сохранить в тайне.
Вскоре мне стали известны и другие вещи, лишь укрепившие мои подозрения. Я обнаружил, например, что Брюс свободно владел древними еврейским, арамейским и сирийским языками — мертвыми языками, которые ему незачем было бы изучать, если только он не желал близко познакомиться с ранними библейскими текстами. Больше того, не оставалось никаких сомнений и в том, что он занимался их изучением: знание Ветхого Завета, освещающее практически каждую страницу его «Путешествий», было названо одним знатоком библейских текстов «выдающимся».
И это было далеко не единственным проявлением «необычной эрудиции» Брюса. Как мне было уже известно, он также вел тщательное и оригинальное исследование культуры и обычаев черных евреев Эфиопии. «Я не жалел усилий, — как он сам выразился, — на проникновение в историю этого любопытного народа и подружился с некоторыми его представителями, считавшимися самыми знающими и понимающими из них». Благодаря своим усилиям Брюс сумел внести внушительный вклад в изучение фалашского общества, вклад, который, как и многое другое, отнюдь не согласовывался с его провозглашенным интересом к географическим открытиям, — но вполне совпадал с поиском потерянного ковчега.
Я позвонил в Аддис-Абебу историку Белаи Гедаи и спросил его мнение о мотивах Брюса. Ответ потряс меня:
«В действительности мы, эфиопы, считаем, что мистер Джеймс Брюс прибыл в нашу страну не для открытия истоков Нила. Мы говорим, что он лишь использовал это в качестве предлога. Мы говорим, что у него были иные побуждения».
— Расскажите побольше об этом, — попросил я. — Если не Нил, то какова, по вашему мнению, была его истинная цель?
— В действительности он приехал, чтобы украсть наши сокровища, — с горечью сказал Гедаи, — наши культурные ценности. Он увез много бесценных рукописей в Европу. Книгу Еноха, например. Из императорского хранилища в Грндэре он унес древний экземпляр «Кебра Нагаст».
Для меня это было новостью, волнующей новостью, если быть откровенным. Я углубился в этот вопрос и вскоре нашел подтверждение правоты Гедаи. Покидая Эфиопию, Брюс действительно увез «Кебра Нагаст», и не один лишь замечательный экземпляр, взятый из императорского хранилища, но и копиюэтого экземпляра, которую изготовил сам (его знание геэза — классического эфиопского языка — было почти безупречным). — Позже он передаст обе рукописи Бодлейской библиотеке Оксфордского университета, где они хранятся по сей день (как «Брюс-93» и «Брюс-97»).
И это еще не все. До XVIII века ученые считали, что книга Еноха была безвозвратно утеряна: сочиненная задолго до Рождества Христова и считающаяся одним из самых важных произведений еврейской мистической литературы, она была известна только по отрывкам и ссылкам на нее в других текстах. Джеймс Брюс сделал настоящий переворот, заполучив несколько копий пропавшей книги во время своего пребывания в Эфиопии. Это были первые полные издания книги Еноха, когда-либо виденные в Европе 42.
Меня, естественно, заинтересовало открытие, что Брюс привез в Европу «Кебра Нагаст» и что он не пожалел времени для копирования от руки всего объемистого тома. От этого его умолчание ковчега завета в кратком изложении этого труда выглядело еще подозрительнее, чем я изначально предполагал. Подозрения — не несомненные факты. Только узнав полную историю книги Еноха и услуги, оказанной шотландским авантюристом ученому миру, я уверился в том, что взял верный след.
Я узнал, что книга Еноха всегда имела огромное значение для франкмасонов и что определенные ритуалы, практиковавшиеся задолго до времени Брюса, Отождествляли самого Еноха с египетским богом мудрости Тотом. Затем я нашел в «Королевской масонской энциклопедии» пространную статью, описывающую другие примечательные предания ордена. Например, о том, что Енох был изобретателем письменности, что он «научил людей искусству строительства» и что еще до потопа он «опасался утраты истинных секретов, для предупреждения чего он скрыл Великую Тайну, выгравированную на белом восточном камне порфире, в недрах земли». Статья в энциклопедии заканчивается следующими словами: «Книга Еноха известна с очень древних времен, и на нее постоянно ссылались отцы церкви. Брюс привез из Абиссинии три копии».