Страница:
Вышел ли я запятнанным из этой истории? Честно говоря, ответ может быть только утвердительным. Я определенно запятнал себя. Могу добавить, что теперь сожалею о своих делах и, повторись все сначала, не дал бы лести и личным амбициям завлечь себя в столь грешную компанию.
Но теперь мне ничего не оставалось, как мириться с последствиями собственных ошибок. Одно из таких последствий заключалось в том, что подписанное в результате эфиопско-сомалийских переговоров, в которых я сыграл свою роль, соглашение обязывало каждую сторону прекратить оказание финансовой помощи и поставки оружия повстанческим силам другой стороны. Оно, естественно, затронуло интересы НФОТ, который на протяжении нескольких лет создал мощную тыловую структуру в сомалийской столице Могадишо. То есть я лишний раз зарекомендовал себя противником дела повстанцев Тиграи и другом диктатора Менгисту Хайле Мариама, которого они считали воплощением зла.
Таков был фон, на котором я с немалым волнением попытался прозондировать почву в представительстве НФОТ в Лондоне в ноябре 1990 года. Я был почти уверен, что получу категорический отказ на свою просьбу посетить Аксум. В голове прокручивался и иной, гораздо более страшный сценарий, вызванный собственной паранойей и сознанием вины: партизаны согласятся доставить меня в священный город, а потом, после пересечения границы Судана с Тиграи, организуют мне смертельный «несчастный случай». Каким бы мелодраматичным и даже нелепым ни казалось это опасение, для меня оно было вполне реальным.
ПОИСКИ ИЛИ «ЛЕГЕНДА»?
СДЕЛКА
ОДИННАДЦАТЫЙ ЧАС
Глава 18
ТРУДНОДОСТУПНОЕ СОКРОВИЩЕ
В ПУТИ
КАССАЛА
Но теперь мне ничего не оставалось, как мириться с последствиями собственных ошибок. Одно из таких последствий заключалось в том, что подписанное в результате эфиопско-сомалийских переговоров, в которых я сыграл свою роль, соглашение обязывало каждую сторону прекратить оказание финансовой помощи и поставки оружия повстанческим силам другой стороны. Оно, естественно, затронуло интересы НФОТ, который на протяжении нескольких лет создал мощную тыловую структуру в сомалийской столице Могадишо. То есть я лишний раз зарекомендовал себя противником дела повстанцев Тиграи и другом диктатора Менгисту Хайле Мариама, которого они считали воплощением зла.
Таков был фон, на котором я с немалым волнением попытался прозондировать почву в представительстве НФОТ в Лондоне в ноябре 1990 года. Я был почти уверен, что получу категорический отказ на свою просьбу посетить Аксум. В голове прокручивался и иной, гораздо более страшный сценарий, вызванный собственной паранойей и сознанием вины: партизаны согласятся доставить меня в священный город, а потом, после пересечения границы Судана с Тиграи, организуют мне смертельный «несчастный случай». Каким бы мелодраматичным и даже нелепым ни казалось это опасение, для меня оно было вполне реальным.
ПОИСКИ ИЛИ «ЛЕГЕНДА»?
Ответ НФОТ не вызвал у меня особого восторга. Да, они знают, кто я такой. Да, их удивило мое желание посетить Аксум. Нет, они не возражают против моих планов.
Оставалась одна проблема. Необходимо было получить визу суданского правительства прежде, чем вылетать в Хартум, как и разрешение на поездку в глубинку страны, без которого я не смог бы пересечь сотни километров пустыни, отделяющие Хартум от границы с Тиграи.
К сожалению, в последние месяцы 1990 года британским гражданам было нелегко получить суданскую визу и подобное разрешение. К тому времени назрел и стал почти неизбежным крупный конфликт в Персидском заливе, в котором Судан выступал на стороне Ирака. Из-за того же, что Британия заняла сторону США, британские граждане стали практически персона нон грата в Хартуме.
Не может ли НФОТ обойти этот запрет? Да, ответили мне, может. Однако они ходатайствуют только за визитеров, являющихся их друзьями или могущих оказать активное содействие их делу. Поскольку же я не являюсь таким другом и вроде не могу предложить им ничего путного в виде содействия, я должен сам договориться с суданскими властями. Если мне это удастся и я смогу самостоятельно добраться до пограничного города Кассала, тогда НФОТ переправит меня через границу и позволит доехать до Аксума.
Контакты с суданским посольством в Лондоне лишь усилили ощущение тщетности моих усилий и подавленности. Будучи писателем, я был обязан представить просьбу о визе пресс-атташе посольства Абделю Вахабу эль-Аф-фенди, который оказался щегольски одетым молодым человеком. Он очень вежливо порекомендовал мне оставить всякую надежду: в нынешнем политическом контексте у меня нет абсолютно никакого шанса получить разрешение на въезд в Судан и тем более на поездку из Хартума в Кассалу.
— Поможет ли мне поддержка моей просьбы со стороны НФОТ?
— Определенно поможет. А они поддержат?
— Может быть, но не в данный момент — у них сейчас другие приоритеты.
— Ну так вот, — вздохнул доктор Аффенди с видом человека, только что продемонстрировавшего свою правоту, — вы напрасно тратите время.
— И все же соблаговолите препроводить мою просьбу в Хартум, — попросил я.
Пресс-атташе широко улыбнулся и поднял обе руки ладонями вверх в красноречивом жесте неискреннего извинения:
— Я с радостью сделаю это, но заверяю вас, что ничего хорошего из этого не получится.
На протяжении всего ноября я поддерживал по телефону контакты с Аффенди. Он не мог ничем меня порадовать. После первого контакта с НФОТ 2 ноября я снова посетил его представительство 19-го и встретился на этот раз с его главой Тевольде Гебру. От беседы с ним у меня возникло ощущение, что он профессионально исследует мои намерения, пытаясь определить, следует ли принимать их за чистую монету, или же мое желание посетить Аксум как-то связано с военными планами режима Аддис-Абебы.
Я-то знал,что меня интересует только ковчег завета. Но уже не в первый раз мне приходило в голову, что мой так называемый «поиск» может выглядеть в глазах НФОТ «легендой» шпиона. Поэтому я не был уверен, следует ли мне радоваться или тревожиться, когда в конце встречи Тевольде заверил меня, что будет просить представительство Фронта в Хартуме ходатайствовать о визе и разрешении на поездку по стране.
Оставалась одна проблема. Необходимо было получить визу суданского правительства прежде, чем вылетать в Хартум, как и разрешение на поездку в глубинку страны, без которого я не смог бы пересечь сотни километров пустыни, отделяющие Хартум от границы с Тиграи.
К сожалению, в последние месяцы 1990 года британским гражданам было нелегко получить суданскую визу и подобное разрешение. К тому времени назрел и стал почти неизбежным крупный конфликт в Персидском заливе, в котором Судан выступал на стороне Ирака. Из-за того же, что Британия заняла сторону США, британские граждане стали практически персона нон грата в Хартуме.
Не может ли НФОТ обойти этот запрет? Да, ответили мне, может. Однако они ходатайствуют только за визитеров, являющихся их друзьями или могущих оказать активное содействие их делу. Поскольку же я не являюсь таким другом и вроде не могу предложить им ничего путного в виде содействия, я должен сам договориться с суданскими властями. Если мне это удастся и я смогу самостоятельно добраться до пограничного города Кассала, тогда НФОТ переправит меня через границу и позволит доехать до Аксума.
Контакты с суданским посольством в Лондоне лишь усилили ощущение тщетности моих усилий и подавленности. Будучи писателем, я был обязан представить просьбу о визе пресс-атташе посольства Абделю Вахабу эль-Аф-фенди, который оказался щегольски одетым молодым человеком. Он очень вежливо порекомендовал мне оставить всякую надежду: в нынешнем политическом контексте у меня нет абсолютно никакого шанса получить разрешение на въезд в Судан и тем более на поездку из Хартума в Кассалу.
— Поможет ли мне поддержка моей просьбы со стороны НФОТ?
— Определенно поможет. А они поддержат?
— Может быть, но не в данный момент — у них сейчас другие приоритеты.
— Ну так вот, — вздохнул доктор Аффенди с видом человека, только что продемонстрировавшего свою правоту, — вы напрасно тратите время.
— И все же соблаговолите препроводить мою просьбу в Хартум, — попросил я.
Пресс-атташе широко улыбнулся и поднял обе руки ладонями вверх в красноречивом жесте неискреннего извинения:
— Я с радостью сделаю это, но заверяю вас, что ничего хорошего из этого не получится.
На протяжении всего ноября я поддерживал по телефону контакты с Аффенди. Он не мог ничем меня порадовать. После первого контакта с НФОТ 2 ноября я снова посетил его представительство 19-го и встретился на этот раз с его главой Тевольде Гебру. От беседы с ним у меня возникло ощущение, что он профессионально исследует мои намерения, пытаясь определить, следует ли принимать их за чистую монету, или же мое желание посетить Аксум как-то связано с военными планами режима Аддис-Абебы.
Я-то знал,что меня интересует только ковчег завета. Но уже не в первый раз мне приходило в голову, что мой так называемый «поиск» может выглядеть в глазах НФОТ «легендой» шпиона. Поэтому я не был уверен, следует ли мне радоваться или тревожиться, когда в конце встречи Тевольде заверил меня, что будет просить представительство Фронта в Хартуме ходатайствовать о визе и разрешении на поездку по стране.
СДЕЛКА
Следующие три недели я ничего не слышал ни от представительства НФОТ, ни от суданского посольства в Лондоне. Я, похоже, оказался в безвыходном положении и сообразил, что следует предпринять что-то для ускорения дела.
В конце концов мне в голову пришла бесхитростная идея. На земле Эфиопии явно велась весьма интенсивная пропагандистская кампания. В ее ходе правительство обвинило НФОТ — вероятно, несправедливо — в разграблении и разрушении церквей. Поэтому я решил, что у меня есть шанс добиться содействия повстанцев, стоит лишь пообещать им, что я выступлю на телевидении с репортажем о свободе совести в Тиграи под их властью, репортажем, в котором они получат возможность опровергнуть выдвинутые против них обвинения.
Я не желал делать публичные заявления в средствах массовой информации в пользу НФОТ частично из-за остаточной лояльности к людям из правительства вроде Шимелиса Мазенгии, помогавшего мне на протяжении нескольких лет, и частично потому, что находил противной подобную полную смену позиций. По правде говоря, мои взгляды на эфиопские внутриполитические проблемы уже переменились и продолжали меняться. Но встать на публике и поддержать НФОТ именно сейчас, когда мне необходимо попасть в Аксум, означало бы как раз то, что я начал презирать в собственном поведении в последние месяцы.
Решение, которое я придумал, чтобы обойти возникшую проблему, было не менее окольным. Я не стану ни делать, ни представлять телерепортаж о Тиграи, а попрошу сделать его для меня кое-кого еще.
Я имел в виду моего старого приятеля, бывшего продюсера Би-Би-Си по имени Эдуард Милнер, который уже несколько лет был «свободным художником». Только недавно он вернулся из южноамериканской страны Колумбии, где снимал репортаж специально для британского Четвертого канала новостей. Поэтому мне казалось, что его может заинтересовать возможность сделать репортаж о Тиграи для той же компании. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы склонить его на ту или иную сторону. Я знал его как исключительно цельного человека и понимал, что он будет настаивать на полной свободе изложения именно того, что увидит в реальности. И все же я полагал, что НФОТ проявит больший интерес к моей поездке в Аксум, если таким образом я свяжу ее с возможностью освещения событий по телевидению. По собственному опыту я знал, что все повстанческие группировки жаждут рекламы, и не думал, что НФОТ станет исключением.
Итак, 10 декабря я снова позвонил Тевольде Гебру. На встрече 19 ноября он обещал мне, что попросит представительство Фронта в Хартуме помочь мне получить визу и разрешение на поездку в провинцию. Поэтому сейчас я поинтересовался состоянием дела.
— Никаких новостей, — ответил Гебру. — Наши люди в Судане очень заняты, и ваш вопрос не является для них приоритетным.
— Изменится ли положение, если я предложу вам в обмен телерепортаж?
— Это зависит от того, о чем он будет.
— В нем речь пойдет о свободе религии в Тиграи и об отношениях между НФОТ и церковью. Вы, может быть, и побеждаете в гражданской войне, но явно проигрываете пропагандистскую войну.
— Почему вы так думаете?
— Один пример. Недавно вас обвинили в разграблении и поджоге церквей, ведь так?
— Верно.
— И это, несомненно, причинило вам немалый вред?
— Это очень сильно повредило нам как внутри страны, так и на международной арене.
— И это соответствует действительности?
— Абсолютно не соответствует.
— Тем не менее об этом говорят, а когда людей обливают подобной грязью, она оставляет пятна. — Я пустил в ход свой козырь: — Совершенно очевидно, что это часть хорошо спланированной пропагандистской кампании правительства против вас. Послушайте, позвольте мне процитировать вам репортаж, опубликованный 19 октября в «Таймс». — Передо мной лежала вырезка из газеты. — «Эфиопское правительство, — начал читать я, — особенно нуждается в поддержке церкви в своей борьбе с дальнейшей дезинтеграцией государства. Недавно президент Менгисту заявил: «Наше государство является результатом исторического процесса и существовало тысячи лет, что подтверждается существующими историческими реликвиями». По иронии судьбы президент также пытается выгодно оттенить свой либеральный режим на фоне того, что воспринимается как твердолобый коммунизм и антиклерикализм сепаратистских движений…
— Мне знаком этот репортаж, — прервал меня Тевольде. — Менгисту предпринимает какие-то шаги по либерализации с циничной целью завоевать поддержку в народе именно сейчас, когда он понимает, что не может победить нас на поле битвы.
— Но вопрос вовсе не в этом. Дело в том, что вам просто необходимо сделать что-то, дабы отмыться от обвинений в антиклерикализме. Телерепортаж, переданный на всю Британию, здорово помог бы вам. Если же мы снимем его во время Тимката, — а именно на него я хочу попасть в Аксум, — тогда крестные ходы и вся атмосфера праздника поможет доказать, что НФОТ не выступает против церкви и является ревностным хранителем самой ценной исторической реликвии на свете.
— Пожалуй, вы правы.
— Так следует ли мне попытаться организовать такой телерепортаж?
— Это было бы неплохо.
— Если мне это удастся, как вы думаете, сможете ли вы вовремя устроить нам визы и разрешения?
— Да, полагаю, я могу гарантировать это.
В конце концов мне в голову пришла бесхитростная идея. На земле Эфиопии явно велась весьма интенсивная пропагандистская кампания. В ее ходе правительство обвинило НФОТ — вероятно, несправедливо — в разграблении и разрушении церквей. Поэтому я решил, что у меня есть шанс добиться содействия повстанцев, стоит лишь пообещать им, что я выступлю на телевидении с репортажем о свободе совести в Тиграи под их властью, репортажем, в котором они получат возможность опровергнуть выдвинутые против них обвинения.
Я не желал делать публичные заявления в средствах массовой информации в пользу НФОТ частично из-за остаточной лояльности к людям из правительства вроде Шимелиса Мазенгии, помогавшего мне на протяжении нескольких лет, и частично потому, что находил противной подобную полную смену позиций. По правде говоря, мои взгляды на эфиопские внутриполитические проблемы уже переменились и продолжали меняться. Но встать на публике и поддержать НФОТ именно сейчас, когда мне необходимо попасть в Аксум, означало бы как раз то, что я начал презирать в собственном поведении в последние месяцы.
Решение, которое я придумал, чтобы обойти возникшую проблему, было не менее окольным. Я не стану ни делать, ни представлять телерепортаж о Тиграи, а попрошу сделать его для меня кое-кого еще.
Я имел в виду моего старого приятеля, бывшего продюсера Би-Би-Си по имени Эдуард Милнер, который уже несколько лет был «свободным художником». Только недавно он вернулся из южноамериканской страны Колумбии, где снимал репортаж специально для британского Четвертого канала новостей. Поэтому мне казалось, что его может заинтересовать возможность сделать репортаж о Тиграи для той же компании. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы склонить его на ту или иную сторону. Я знал его как исключительно цельного человека и понимал, что он будет настаивать на полной свободе изложения именно того, что увидит в реальности. И все же я полагал, что НФОТ проявит больший интерес к моей поездке в Аксум, если таким образом я свяжу ее с возможностью освещения событий по телевидению. По собственному опыту я знал, что все повстанческие группировки жаждут рекламы, и не думал, что НФОТ станет исключением.
Итак, 10 декабря я снова позвонил Тевольде Гебру. На встрече 19 ноября он обещал мне, что попросит представительство Фронта в Хартуме помочь мне получить визу и разрешение на поездку в провинцию. Поэтому сейчас я поинтересовался состоянием дела.
— Никаких новостей, — ответил Гебру. — Наши люди в Судане очень заняты, и ваш вопрос не является для них приоритетным.
— Изменится ли положение, если я предложу вам в обмен телерепортаж?
— Это зависит от того, о чем он будет.
— В нем речь пойдет о свободе религии в Тиграи и об отношениях между НФОТ и церковью. Вы, может быть, и побеждаете в гражданской войне, но явно проигрываете пропагандистскую войну.
— Почему вы так думаете?
— Один пример. Недавно вас обвинили в разграблении и поджоге церквей, ведь так?
— Верно.
— И это, несомненно, причинило вам немалый вред?
— Это очень сильно повредило нам как внутри страны, так и на международной арене.
— И это соответствует действительности?
— Абсолютно не соответствует.
— Тем не менее об этом говорят, а когда людей обливают подобной грязью, она оставляет пятна. — Я пустил в ход свой козырь: — Совершенно очевидно, что это часть хорошо спланированной пропагандистской кампании правительства против вас. Послушайте, позвольте мне процитировать вам репортаж, опубликованный 19 октября в «Таймс». — Передо мной лежала вырезка из газеты. — «Эфиопское правительство, — начал читать я, — особенно нуждается в поддержке церкви в своей борьбе с дальнейшей дезинтеграцией государства. Недавно президент Менгисту заявил: «Наше государство является результатом исторического процесса и существовало тысячи лет, что подтверждается существующими историческими реликвиями». По иронии судьбы президент также пытается выгодно оттенить свой либеральный режим на фоне того, что воспринимается как твердолобый коммунизм и антиклерикализм сепаратистских движений…
— Мне знаком этот репортаж, — прервал меня Тевольде. — Менгисту предпринимает какие-то шаги по либерализации с циничной целью завоевать поддержку в народе именно сейчас, когда он понимает, что не может победить нас на поле битвы.
— Но вопрос вовсе не в этом. Дело в том, что вам просто необходимо сделать что-то, дабы отмыться от обвинений в антиклерикализме. Телерепортаж, переданный на всю Британию, здорово помог бы вам. Если же мы снимем его во время Тимката, — а именно на него я хочу попасть в Аксум, — тогда крестные ходы и вся атмосфера праздника поможет доказать, что НФОТ не выступает против церкви и является ревностным хранителем самой ценной исторической реликвии на свете.
— Пожалуй, вы правы.
— Так следует ли мне попытаться организовать такой телерепортаж?
— Это было бы неплохо.
— Если мне это удастся, как вы думаете, сможете ли вы вовремя устроить нам визы и разрешения?
— Да, полагаю, я могу гарантировать это.
ОДИННАДЦАТЫЙ ЧАС
Договорившись с Тевольде, я тут же позвонил своему приятелю Эдуарду Милиеру, объяснил ему ситуацию и спросил, устраивает ли его предложить репортаж о Тиграи Четвертому каналу новостей.
Милнер заинтересовался предложением и к 12 декабря уже заполучил подписанный договор с телеканалом, который мы вместе с паспортными данными Эда передали по телефаксу в представительство НФОТ. Мы также направили сопроводительное письмо, в котором сообщали, что должны выехать в Тиграи не позднее 9 января 1991 года — т. е. задолго до Тимката.
Прошло еще две недели, а мы не услышали от НФОТ ничего определенного. Визы и решения на путешествие по стране так и не поступили.
— Созвонитесь со мной, сразу же после Нового года, — попросил нас Тевольде.
К 4 января 1991 года я совершенно отчаялся и начал уже испытывать сожаление, смешанное с облегчением: первое в связи с тем, что мне не удавалось завершить свой поиск, и второе потому, что я, по крайней мере, сделал все, что было в моих силах, и все же уберегся от всякого рода опасностей — реальных или воображаемых, — которыми чревата поездка в Тиграи. И тут вечером позвонил Тевольде:
— Можете ехать — все устроено.
Как и было запланировано, мы с Эдом вылетели в Хартум 9 января. Оттуда нам предстояло добраться по суше меньше чем за неделю до священного города Аксума.
Милнер заинтересовался предложением и к 12 декабря уже заполучил подписанный договор с телеканалом, который мы вместе с паспортными данными Эда передали по телефаксу в представительство НФОТ. Мы также направили сопроводительное письмо, в котором сообщали, что должны выехать в Тиграи не позднее 9 января 1991 года — т. е. задолго до Тимката.
Прошло еще две недели, а мы не услышали от НФОТ ничего определенного. Визы и решения на путешествие по стране так и не поступили.
— Созвонитесь со мной, сразу же после Нового года, — попросил нас Тевольде.
К 4 января 1991 года я совершенно отчаялся и начал уже испытывать сожаление, смешанное с облегчением: первое в связи с тем, что мне не удавалось завершить свой поиск, и второе потому, что я, по крайней мере, сделал все, что было в моих силах, и все же уберегся от всякого рода опасностей — реальных или воображаемых, — которыми чревата поездка в Тиграи. И тут вечером позвонил Тевольде:
— Можете ехать — все устроено.
Как и было запланировано, мы с Эдом вылетели в Хартум 9 января. Оттуда нам предстояло добраться по суше меньше чем за неделю до священного города Аксума.
Глава 18
ТРУДНОДОСТУПНОЕ СОКРОВИЩЕ
Мы с Эдом Милнеррм вышли из аэробуса авиакомпании «КЛМ», доставившего нас в Хартум, и отдались во влажные объятия африканской ночи. Виз у нас на руках не было, только их номера, переданные нам представительством НФОТ в Лондоне. Они явно были известны офицеру иммиграционной службы, который оформил наше прибытие и оставил паспорта у себя, пока мы получали багаж.
Женатый на таянке и отец двух прелестных крошек, Эд, мой самый старый друг, был шафером на моей свадьбе. Приземистый, мощного телосложения, темноволосый, с угловатыми чертами лица, он настоящий профессиональный телевизионщик — и продюсер, и режиссер, и оператор, и звукооператор в одном лице. Все эти его профессии и к тому же связи с Четвертым каналом делали его идеальным спутником в моем путешествии — я не только должен был представить телерепортаж НФОТ, но и не желал осложнять собственную работу в Аксуме присутствием целой шайки телевизионщиков.
Полное имя Эда — Джон Эдуард Дуглас Милнер. В зале прилета Хартумского аэропорта мы сразу же навострили уши, услышав из громкоговорителя: «Джон Эдуард, Джон Эдуард, Джон Эдуард. Мистер Джон Эдуард, пожалуйста, срочно подойдите к офису иммиграционной службы!»
Эд откликнулся на призыв и… исчез. Через полчаса я получил весь наш багаж и свой паспорт с нужной печатью иммиграционной службы. Прошло еще полчаса, потом час, полтора часа. В конце концов далеко за полночь, когда все остальные пассажиры уже прошли таможенный контроль и аэропорт практически опустел, появился мой коллега — озадаченный, но радостный.
— Имя Джон Эдуард фигурирует в черном списке полиции по неизвестной мне причине, — объяснил он. — Я пытался убедить их, что меня зовут Джон Эдуард Милнер,но они никак не желали меня понять. Они задержали мой паспорт. Я должен приехать за ним завтра утром.
НФОТ прислал за нами машину в аэропорт. Не говоривший по-английски водитель стремительно провез нас по пустынным улицам Хартума, останавливаясь через каждые несколько минут на дорожных блокпостах, где дежурили неотесанные, вооруженные до зубов солдаты, изучавшие предъявляемый пропуск.
Я бывал в Судане и раньше — с 1981 по 1986 год, я даже регулярно посещал эту страну. И сразу понял, что с тех пор здесь многое изменилось. Судя по блокпостам, в городе действовал жесткий комендантский час, что было совершенно не мыслимо в прежние времена. Даже сама атмосфера была другая, но я никак не мог понять, в чем дело. Было что-то жутковатое в затемненных зданиях, замусоренных улочках и стаях бродячих собак. Всегда-то отличавшийся беспорядком, сегодня ночью Хартум выглядел просто страшным, что было для меня новостью.
Мы добрались до центра города и выехали на Шариа-эль-Нил чуть к северу от внушительного дворца в викторианском стиле, где в 1885 году святые дервиши расправились с генералом Чарлзом Гордоном.
Щариа-эль-Нил означает «улица Нила» или «путь Нила», и мы действительно ехали вдоль великой, реки. Деревья с раскидистыми кронами справа закрывали от нас звезды, а между их толстыми стволами и свисающими ветвями проглядывал Нил, спокойно несущий свои воды к далекому Египту.
Слева от нас промелькнула пустая терраса «Гранд-отеля», когда-то элегантное место свиданий, а ныне выглядевшая заброшенной и жалкой. Вскоре мы подъехали к последнему блокпосту у поворота, где наш водитель вынужден был снова предъявить свой пропуск. Нас пропустили на стрелку при слиянии Голубого и Белого Нила, где стоит хартумский «Хилтон». Когда мы въезжали в прекрасно освещенный двор гостиницы, я уже предвкушал возможность пропустить пару или даже три двойных водки с тоником и льдом. Когда же чуть позже я попытался сделать заказ по телефону, мне напомнили одно важное обстоятельство, начисто выветрившееся из моей памяти: со времени принятия исламского закона в середине 80-х годов в Судане был запрещен алкоголь…
На следующее утро 10 января мы с Эдом отправились на такси в офис Общества помощи Тиграи (ОПТ), куда представительство НФОТ в Лондоне порекомендовало нам обратиться за помощью в организации поездки. Мы обратили внимание на то, что наши имена, были записаны мелом на черной доске в одной из комнат на втором этаже, и все же никто там, похоже, ничего не знал о нас. Невозможно было и связаться в тот момент с главой миссии НФОТ в Хартуме Хайле Киросом: на городскую телефонную систему никогда нельзя было положиться, а в то утро она, похоже, окончательно вышла из строя.
— Нельзя ли просто подъехать к офису НФОТ? — спросил я одного из служащих Общества.
— Нет. Лучше оставайтесь здесь, а мы найдем для вас Хайле Кироса.
Мы напрасно прождали до полудня, потом решили, что я останусь и буду ждать Хайле Кироса, а Эд отправится на такси в аэропорт за своим паспортом. И он поехал, но не вернулся и через два часа. За это время не появлялся и представитель НФОТ, да и вообще никто, кто проявил бы хоть какой-нибудь интерес ко мне и моим планам добраться до Аксума.
Единственным лучом надежды, размышлял я, является то, что подобное сдержанное отношение ко мне лишало достоверности мои параноидные фантазии на предмет, что меня могут убить в Тиграи. Проглядывала более прозаическая перспектива, а именно: все имеющие отношение к делу окажутся слишком ленивыми и медлительными, чтобы вообще довезти меня до Тиграи.
Я сверился с часами и убедился в том, что уже первый час. Менее чем через час все конторы в Хартуме закроются, в том числе, вероятно, и офис ОПТ и представительство НФОТ. Завтра уже пятница — мусульманский день отдохновения. Так что нам не добиться ничего путного до субботы 12 января.
Куда же запропастился Эд? Может, он вернулся прямо в «Хилтон»? Я попытался дозвониться до гостиницы, что мне, естественно, не удалось. В сильном раздражении я написал записку для Хайле Кироса, Указав свой гостиничный номер и прося его связаться со мной. Отдав записку одному из дружелюбных молодых людей в офисе ОПТ, я вышел на улицу на поиски такси.
Когда я приехал в «Хилтон», Эда там еще не было, и я на всякий случай снова поехал в офис ОПТ, но и там его не оказалось. В конце концов я велел водителю отвезти меня в аэропорт, где в результате долгих и терпеливых расспросов узнал, что моего коллегу задержали и теперь допрашивали полицейские.
— Могу я повидать его?
— Нет.
— Могу ли я вообще получить хоть какую-нибудь информацию?
— Нет.
— Когда предположительно его освободят?
— Сегодня, завтра, может, в субботу, — ответил мне говоривший по-английски бизнесмен, любезно оказавший мне помощь. — Никто не знает. И никто не скажет.
Его задержала полиция государственной безопасности. Страшные люди. Вы не сможете ничего сделать.
Страшно обеспокоенный, я поспешил к справочному бюро аэропорта, которое — как ни удивительно — было открыто. Не без труда я узнал там номер телефона посольства Великобритании. Затем я нашел телефон-автомат, который не только работал, но и делал это бесплатно. К сожалению, никто не отвечал.
Через пару минут я уже сидел в такси. Водитель не знал, где находится посольство, хоть и уверял меня в обратном, но в конце концов через час с лишним нашел его методом проб и ошибок.
Остаток вечера я провел в аэропорту с двумя британскими дипломатами, которых нашел пьющими нелегальные напитки в клубе посольства. Но они добились не большего успеха в установлении почему — или хотя бы где — был задержан Эд. Их усилия были осложнены и тем, что в это время в аэропорту приземлился ливийский реактивный самолет с лидером Организации освобождения Палестины Ясиром Арафатом, прибывшим для обсуждения кризиса в Персидском заливе с суданским диктатором генералом Омаром эль-Баширом. Вокруг нас крутились вооруженные автоматами бравые солдаты, дававшие выход своим патриотическим, антизападным чувствам и просто доставлявшие неприятности окружающим. Да и мои дипломаты были не в лучшем настроении.
— Всем британским гражданам было рекомендовано воздержаться от посещения этой дьявольской страны, — напомнил мне один из них с обвиняющей интонацией в голосе. — Теперь-то вы можете понять почему.
Около девяти вечера, так и не найдя Эда, я вернулся в «Хилтон» пообедать. И только в одиннадцатом часу, к моей немалой радости, он появился в холле гостиницы — немного грязный и усталый, но все же целый и невредимый.
Он показал мне свои руки, не успев сесть за столик. Его пальцы были покрыты черной краской.
— У меня взяли отпечатки пальцев, — сообщил Эд и безуспешно попытался заказать двойной джин с тоником. В конце концов, слегка раздраженный, он удовольствовался теплым безалкогольным пивом.
Женатый на таянке и отец двух прелестных крошек, Эд, мой самый старый друг, был шафером на моей свадьбе. Приземистый, мощного телосложения, темноволосый, с угловатыми чертами лица, он настоящий профессиональный телевизионщик — и продюсер, и режиссер, и оператор, и звукооператор в одном лице. Все эти его профессии и к тому же связи с Четвертым каналом делали его идеальным спутником в моем путешествии — я не только должен был представить телерепортаж НФОТ, но и не желал осложнять собственную работу в Аксуме присутствием целой шайки телевизионщиков.
Полное имя Эда — Джон Эдуард Дуглас Милнер. В зале прилета Хартумского аэропорта мы сразу же навострили уши, услышав из громкоговорителя: «Джон Эдуард, Джон Эдуард, Джон Эдуард. Мистер Джон Эдуард, пожалуйста, срочно подойдите к офису иммиграционной службы!»
Эд откликнулся на призыв и… исчез. Через полчаса я получил весь наш багаж и свой паспорт с нужной печатью иммиграционной службы. Прошло еще полчаса, потом час, полтора часа. В конце концов далеко за полночь, когда все остальные пассажиры уже прошли таможенный контроль и аэропорт практически опустел, появился мой коллега — озадаченный, но радостный.
— Имя Джон Эдуард фигурирует в черном списке полиции по неизвестной мне причине, — объяснил он. — Я пытался убедить их, что меня зовут Джон Эдуард Милнер,но они никак не желали меня понять. Они задержали мой паспорт. Я должен приехать за ним завтра утром.
НФОТ прислал за нами машину в аэропорт. Не говоривший по-английски водитель стремительно провез нас по пустынным улицам Хартума, останавливаясь через каждые несколько минут на дорожных блокпостах, где дежурили неотесанные, вооруженные до зубов солдаты, изучавшие предъявляемый пропуск.
Я бывал в Судане и раньше — с 1981 по 1986 год, я даже регулярно посещал эту страну. И сразу понял, что с тех пор здесь многое изменилось. Судя по блокпостам, в городе действовал жесткий комендантский час, что было совершенно не мыслимо в прежние времена. Даже сама атмосфера была другая, но я никак не мог понять, в чем дело. Было что-то жутковатое в затемненных зданиях, замусоренных улочках и стаях бродячих собак. Всегда-то отличавшийся беспорядком, сегодня ночью Хартум выглядел просто страшным, что было для меня новостью.
Мы добрались до центра города и выехали на Шариа-эль-Нил чуть к северу от внушительного дворца в викторианском стиле, где в 1885 году святые дервиши расправились с генералом Чарлзом Гордоном.
Щариа-эль-Нил означает «улица Нила» или «путь Нила», и мы действительно ехали вдоль великой, реки. Деревья с раскидистыми кронами справа закрывали от нас звезды, а между их толстыми стволами и свисающими ветвями проглядывал Нил, спокойно несущий свои воды к далекому Египту.
Слева от нас промелькнула пустая терраса «Гранд-отеля», когда-то элегантное место свиданий, а ныне выглядевшая заброшенной и жалкой. Вскоре мы подъехали к последнему блокпосту у поворота, где наш водитель вынужден был снова предъявить свой пропуск. Нас пропустили на стрелку при слиянии Голубого и Белого Нила, где стоит хартумский «Хилтон». Когда мы въезжали в прекрасно освещенный двор гостиницы, я уже предвкушал возможность пропустить пару или даже три двойных водки с тоником и льдом. Когда же чуть позже я попытался сделать заказ по телефону, мне напомнили одно важное обстоятельство, начисто выветрившееся из моей памяти: со времени принятия исламского закона в середине 80-х годов в Судане был запрещен алкоголь…
На следующее утро 10 января мы с Эдом отправились на такси в офис Общества помощи Тиграи (ОПТ), куда представительство НФОТ в Лондоне порекомендовало нам обратиться за помощью в организации поездки. Мы обратили внимание на то, что наши имена, были записаны мелом на черной доске в одной из комнат на втором этаже, и все же никто там, похоже, ничего не знал о нас. Невозможно было и связаться в тот момент с главой миссии НФОТ в Хартуме Хайле Киросом: на городскую телефонную систему никогда нельзя было положиться, а в то утро она, похоже, окончательно вышла из строя.
— Нельзя ли просто подъехать к офису НФОТ? — спросил я одного из служащих Общества.
— Нет. Лучше оставайтесь здесь, а мы найдем для вас Хайле Кироса.
Мы напрасно прождали до полудня, потом решили, что я останусь и буду ждать Хайле Кироса, а Эд отправится на такси в аэропорт за своим паспортом. И он поехал, но не вернулся и через два часа. За это время не появлялся и представитель НФОТ, да и вообще никто, кто проявил бы хоть какой-нибудь интерес ко мне и моим планам добраться до Аксума.
Единственным лучом надежды, размышлял я, является то, что подобное сдержанное отношение ко мне лишало достоверности мои параноидные фантазии на предмет, что меня могут убить в Тиграи. Проглядывала более прозаическая перспектива, а именно: все имеющие отношение к делу окажутся слишком ленивыми и медлительными, чтобы вообще довезти меня до Тиграи.
Я сверился с часами и убедился в том, что уже первый час. Менее чем через час все конторы в Хартуме закроются, в том числе, вероятно, и офис ОПТ и представительство НФОТ. Завтра уже пятница — мусульманский день отдохновения. Так что нам не добиться ничего путного до субботы 12 января.
Куда же запропастился Эд? Может, он вернулся прямо в «Хилтон»? Я попытался дозвониться до гостиницы, что мне, естественно, не удалось. В сильном раздражении я написал записку для Хайле Кироса, Указав свой гостиничный номер и прося его связаться со мной. Отдав записку одному из дружелюбных молодых людей в офисе ОПТ, я вышел на улицу на поиски такси.
Когда я приехал в «Хилтон», Эда там еще не было, и я на всякий случай снова поехал в офис ОПТ, но и там его не оказалось. В конце концов я велел водителю отвезти меня в аэропорт, где в результате долгих и терпеливых расспросов узнал, что моего коллегу задержали и теперь допрашивали полицейские.
— Могу я повидать его?
— Нет.
— Могу ли я вообще получить хоть какую-нибудь информацию?
— Нет.
— Когда предположительно его освободят?
— Сегодня, завтра, может, в субботу, — ответил мне говоривший по-английски бизнесмен, любезно оказавший мне помощь. — Никто не знает. И никто не скажет.
Его задержала полиция государственной безопасности. Страшные люди. Вы не сможете ничего сделать.
Страшно обеспокоенный, я поспешил к справочному бюро аэропорта, которое — как ни удивительно — было открыто. Не без труда я узнал там номер телефона посольства Великобритании. Затем я нашел телефон-автомат, который не только работал, но и делал это бесплатно. К сожалению, никто не отвечал.
Через пару минут я уже сидел в такси. Водитель не знал, где находится посольство, хоть и уверял меня в обратном, но в конце концов через час с лишним нашел его методом проб и ошибок.
Остаток вечера я провел в аэропорту с двумя британскими дипломатами, которых нашел пьющими нелегальные напитки в клубе посольства. Но они добились не большего успеха в установлении почему — или хотя бы где — был задержан Эд. Их усилия были осложнены и тем, что в это время в аэропорту приземлился ливийский реактивный самолет с лидером Организации освобождения Палестины Ясиром Арафатом, прибывшим для обсуждения кризиса в Персидском заливе с суданским диктатором генералом Омаром эль-Баширом. Вокруг нас крутились вооруженные автоматами бравые солдаты, дававшие выход своим патриотическим, антизападным чувствам и просто доставлявшие неприятности окружающим. Да и мои дипломаты были не в лучшем настроении.
— Всем британским гражданам было рекомендовано воздержаться от посещения этой дьявольской страны, — напомнил мне один из них с обвиняющей интонацией в голосе. — Теперь-то вы можете понять почему.
Около девяти вечера, так и не найдя Эда, я вернулся в «Хилтон» пообедать. И только в одиннадцатом часу, к моей немалой радости, он появился в холле гостиницы — немного грязный и усталый, но все же целый и невредимый.
Он показал мне свои руки, не успев сесть за столик. Его пальцы были покрыты черной краской.
— У меня взяли отпечатки пальцев, — сообщил Эд и безуспешно попытался заказать двойной джин с тоником. В конце концов, слегка раздраженный, он удовольствовался теплым безалкогольным пивом.
В ПУТИ
Как оказалось, Эда задержала не страшная полиция государственной безопасности, а суданский филиал Интерпола. Похоже, имя «Джон Эдуард» было одним из многих вымышленных имен, которыми пользовался наркоделец, разыскиваемый по всему миру. Эду страшно не повезло, когда полицейские обнаружили в его паспорте штамп визы Колумбии — мирового центра кокаиновой торговли. То, что в Колумбии он находился по заданию Четвертого телеканала, не произвело впечатления на суданских детективов, как и очевидное несходство с фотографией разыскиваемого преступника, разосланной Интерполом. К счастью, последний разослал и отпечатки пальцев наркодельца, и лишь поздно вечером кому-то в голову пришда блестящая идея, сравнить их с отпечатками пальцев Эда. И вскоре он был освобожден.
На следующий день мы рассказали эту историю Хайле Киросу — представителю НФОТ, появившемуся в «Хилтоне» лишь вечером. То, что вызвало немалую тревогу в свое время, ретроспективно показалось смешным, и мы трое посмеялись от души.
Затем мы занялись обсуждением технической стороны нашего путешествия в Аксум. Я внимательно следил за Хайле Киросом, но не смог, однако, заметить в его поведении ничего такого, что свидетельствовало бы о недобрых намерениях в отношении меня. Напротив, передо мной был любезный, покладистый человек, явно преданный делу свержения эфиопского правительства, но в остальном совершенно беззлобный. Во время разговора до меня стало доходить, до какой же степени я был не прав в последние месяцы. На фоне дружелюбного отношения ко мне Хайле Кироса казались совершенно необоснованными опасения и тревоги в связи с перспективой отдать себя в руки повстанцев, и нелепой — связанная с ними игра воображения.
Утром 12 января к нам присоединился еще один представитель НФОТ, которого я знал под единственным именем Хагос. Худощавый, хрупкого сложения, с кожей, испещренной оспой, он объяснил, что ему поручено сопровождать нас в Аксум — откуда он родом — и вернуться с нами после завершения работы. Здесь же, в Хартуме, он поможет нам с разрешением на проезд к границе и наймом машины для путешествия.
К полудню мы покончили с бумажной волокитой и ранним вечером договорились с одним эритрейским бизнесменом, проживающим в Судане, который согласился предоставить нам крепкую «тойоту-лендкруизер» с не менее крепким водителем по имени Тесфайе и шестью канистрами с бензином. Плата за услуги из расчета 200 долларов в сутки показалась мне вполне приемлемой: я знал, что большую часть пути придется проделать ночами по едва проходимым горным тропам, дабы не привлекать ненужного внимания самолетов эфиопского правительства, патрулировавших небо над мятежным Тиграи в дневное время.
На следующее утро — вернее, на рассвете 13 января — мы выехали из Хартума. Впереди нас ждали сотни и сотни километров пути по суданской пустыне, в которую мы и устремились на высокой скорости. Наш водитель Тесфайе выглядел пиратом со своей густой и курчавой шевелюрой, с желтыми от табака зубами и бегающим взглядом. «Лендкруизером» он управлял мастерски и явно хорошо знал маршрут. Рядом с ним на переднем сиденье расположился наш молчаливый спутник Хагос. Мы с Эдом заняли заднее сиденье и тоже больше помалкивали, поглядывая на поднимавшееся нам навстречу и обещавшее жаркий день солнце.
Мы направлялись в пограничный город Кассала, где тем же вечером планировалось пересечение границы караваном грузовиков Общества помощи Тиграи. Мы намеревались присоединиться к этому каравану и двигаться с ним к Аксуму.
— Безопаснее передвигаться в большой группе, — объяснил Хагос, — в случае чего-нибудь непредвиденного.
Поездка из Хартума в Кассалу помогла мне понять, до чего же безрадостны и пустынны ландшафты Судана. Вокруг нас со всех сторон до самого горизонта, дававшего представление о мягкой округлости поверхности земли, простиралась безводная равнина.
Ближе к полудню нам стали попадаться высохшие останки овец, коз, крупного рогатого скота и — что по-настоящему нагнетало тревогу — верблюдов. Это были первые жертвы, голода, который вскоре поразит и людей, но который правительство Судана до сих пор отказывалось признать, не говоря уж о том, что не пыталось бороться с ним. Такова, размышлял я, цена рокового высокомерия с его стороны, бессердечного безумия еще одного диктаторского режима Африки, одержимого сохранением собственного престижа и власти ценой безмерных страданий людей.
Но я ведь поддерживал как раз такие диктатуры в прошлом, разве нет? И даже сейчас я не мог бы сказать, что окончательно порвал с ними. Так кто я такой, чтобы судить? О ком я должен сожалеть? И по какому праву я сейчас сопереживаю обездоленным?
На следующий день мы рассказали эту историю Хайле Киросу — представителю НФОТ, появившемуся в «Хилтоне» лишь вечером. То, что вызвало немалую тревогу в свое время, ретроспективно показалось смешным, и мы трое посмеялись от души.
Затем мы занялись обсуждением технической стороны нашего путешествия в Аксум. Я внимательно следил за Хайле Киросом, но не смог, однако, заметить в его поведении ничего такого, что свидетельствовало бы о недобрых намерениях в отношении меня. Напротив, передо мной был любезный, покладистый человек, явно преданный делу свержения эфиопского правительства, но в остальном совершенно беззлобный. Во время разговора до меня стало доходить, до какой же степени я был не прав в последние месяцы. На фоне дружелюбного отношения ко мне Хайле Кироса казались совершенно необоснованными опасения и тревоги в связи с перспективой отдать себя в руки повстанцев, и нелепой — связанная с ними игра воображения.
Утром 12 января к нам присоединился еще один представитель НФОТ, которого я знал под единственным именем Хагос. Худощавый, хрупкого сложения, с кожей, испещренной оспой, он объяснил, что ему поручено сопровождать нас в Аксум — откуда он родом — и вернуться с нами после завершения работы. Здесь же, в Хартуме, он поможет нам с разрешением на проезд к границе и наймом машины для путешествия.
К полудню мы покончили с бумажной волокитой и ранним вечером договорились с одним эритрейским бизнесменом, проживающим в Судане, который согласился предоставить нам крепкую «тойоту-лендкруизер» с не менее крепким водителем по имени Тесфайе и шестью канистрами с бензином. Плата за услуги из расчета 200 долларов в сутки показалась мне вполне приемлемой: я знал, что большую часть пути придется проделать ночами по едва проходимым горным тропам, дабы не привлекать ненужного внимания самолетов эфиопского правительства, патрулировавших небо над мятежным Тиграи в дневное время.
На следующее утро — вернее, на рассвете 13 января — мы выехали из Хартума. Впереди нас ждали сотни и сотни километров пути по суданской пустыне, в которую мы и устремились на высокой скорости. Наш водитель Тесфайе выглядел пиратом со своей густой и курчавой шевелюрой, с желтыми от табака зубами и бегающим взглядом. «Лендкруизером» он управлял мастерски и явно хорошо знал маршрут. Рядом с ним на переднем сиденье расположился наш молчаливый спутник Хагос. Мы с Эдом заняли заднее сиденье и тоже больше помалкивали, поглядывая на поднимавшееся нам навстречу и обещавшее жаркий день солнце.
Мы направлялись в пограничный город Кассала, где тем же вечером планировалось пересечение границы караваном грузовиков Общества помощи Тиграи. Мы намеревались присоединиться к этому каравану и двигаться с ним к Аксуму.
— Безопаснее передвигаться в большой группе, — объяснил Хагос, — в случае чего-нибудь непредвиденного.
Поездка из Хартума в Кассалу помогла мне понять, до чего же безрадостны и пустынны ландшафты Судана. Вокруг нас со всех сторон до самого горизонта, дававшего представление о мягкой округлости поверхности земли, простиралась безводная равнина.
Ближе к полудню нам стали попадаться высохшие останки овец, коз, крупного рогатого скота и — что по-настоящему нагнетало тревогу — верблюдов. Это были первые жертвы, голода, который вскоре поразит и людей, но который правительство Судана до сих пор отказывалось признать, не говоря уж о том, что не пыталось бороться с ним. Такова, размышлял я, цена рокового высокомерия с его стороны, бессердечного безумия еще одного диктаторского режима Африки, одержимого сохранением собственного престижа и власти ценой безмерных страданий людей.
Но я ведь поддерживал как раз такие диктатуры в прошлом, разве нет? И даже сейчас я не мог бы сказать, что окончательно порвал с ними. Так кто я такой, чтобы судить? О ком я должен сожалеть? И по какому праву я сейчас сопереживаю обездоленным?
КАССАЛА
Около двух вечера мы пересекли заиленное русло Атбары недалеко от ее слияния с Тэкэзе, и я сообразил чуть ли не в шоке, как быстро и безжалостно сокращается недавно казавшееся мне огромным расстояние до Аксума. Лишь месяц назад казалось невозможным преодолеть это расстояние как глубокую и широкую бездну, полную немыслимых страхов.