Страница:
Я вынужден был признать здравость его совета. В стране вроде Эфиопии терпение почти всегда считалось добродетелью. Однако я не был намерен ждать два года. Поэтому решил про себя посетить Аксум в январе не 1990-го, а 1991 года. Продемонстрированная Шимелисом уверенность произвела на меня впечатление, и я очень надеялся на то, что к тому времени священный город снова окажется в руках правительства. Одновременно, в порядке предусмотрительности, мне казалось целесообразным вступить в некое подобие диалога с ФНОТ. До сих пор я избегал общения с мятежниками. Но теперь мне представлялось полезным пойти на определенное заигрывание с ними. Я посмотрел через стол на Шимелиса и сказал:
— Вы, конечно, правы. Не могу ли я попросить вас еще об одном одолжении?
Красноречивым жестом руки член политбюро пригласил меня продолжать.
— Я все же хотел бы побывать на церемонии Тимката. Раз уж об Аксуме не может быть и речи, не могу ли я посетить Гондэр уже в этом январе?
Ричард рядом со мной вежливо кашлянул. Названный мною только что город был осажден повстанческими силами, и ходили слухи, что онможет пасть в ближайшие дни.
— Почему именно Гондэр? — заинтересовался Шиме-лис.
— Потому что он находится в районе озера Тана, который, как я уже установил, тесно связан с древней историей пребывания ковчега в вашей стране. А также потому, что, как я понимаю, в Гондэре и его округе все еще проживает много фалаша. Помню, я проезжал еврейские деревни к северу от города в 1983 году, но в то время я не имел возможности порасспрашивать их обитателей. Так что, если вы не возражаете, я хотел бы убить двух зайцев одним выстрелом: посетить Тимкат в Гондэре и одновременно провести кое-какие исследования, касающиеся фалаша.
— Это возможно, — ответил Шимелис. — Все зависит от военной ситуации, но вполне возможно. Я займусь этим вопросом и извещу вас.
Глава 11
И ТАНЦЕВАЛ ДАВИД ПЕРЕД КОВЧЕГОМ…
ПОИСКИ ОТВЕТОВ НА ЗАГАДКИ
ЕДИНЫЙ БОГ И ДЕРЕВО-ФЕТИШ
АСУАН И МЕРОЭ
— Вы, конечно, правы. Не могу ли я попросить вас еще об одном одолжении?
Красноречивым жестом руки член политбюро пригласил меня продолжать.
— Я все же хотел бы побывать на церемонии Тимката. Раз уж об Аксуме не может быть и речи, не могу ли я посетить Гондэр уже в этом январе?
Ричард рядом со мной вежливо кашлянул. Названный мною только что город был осажден повстанческими силами, и ходили слухи, что онможет пасть в ближайшие дни.
— Почему именно Гондэр? — заинтересовался Шиме-лис.
— Потому что он находится в районе озера Тана, который, как я уже установил, тесно связан с древней историей пребывания ковчега в вашей стране. А также потому, что, как я понимаю, в Гондэре и его округе все еще проживает много фалаша. Помню, я проезжал еврейские деревни к северу от города в 1983 году, но в то время я не имел возможности порасспрашивать их обитателей. Так что, если вы не возражаете, я хотел бы убить двух зайцев одним выстрелом: посетить Тимкат в Гондэре и одновременно провести кое-какие исследования, касающиеся фалаша.
— Это возможно, — ответил Шимелис. — Все зависит от военной ситуации, но вполне возможно. Я займусь этим вопросом и извещу вас.
Глава 11
И ТАНЦЕВАЛ ДАВИД ПЕРЕД КОВЧЕГОМ…
18–19 января 1770 года шотландский искатель приключений Джеймс Брюс скромно присутствовал на обрядах Тимката в Аксуме, и, как было показано в главе 7, я считаю, что его цель заключалась в том, чтобы поближе подобраться к ковчегу завета.
Ровно двести двадцать лет спустя, 18–19 января 1990 года я присутствовал на Тимкате в городе Гондэр, что к северу от озера Тана. Больше того, хотя я скрыл свои истинные эмоции от Ричарда Пэнкхерста и Шимелиса Мазенгия, эту поездку я рассматривал как решающий момент поиска.
Несмотря на одержимость великой исторической загадкой, связанной с нахождением ковчега в Эфиопии, мне стало совершенно ясно, что рано или поздно, так или иначе, но мне придется вернуться в Аксум. Я решил совершить эту рискованную поездку в январе 1991 года, пусть даже при содействии мятежников. Поэтому Гондэр был для меня чем-то вроде «пристрелки»: это был самый близкий к Аксуму пункт, все еще находившийся в руках правительства, и к тому же, как и Аксум, — бывшая столица Эфиопии, важная историческая достопримечательность и центр религиозного образования. В подобной среде, рассуждал я, мне удастся подготовить себя в духовном и психологическом плане к ждавшему меня настоящему испытанию, ознакомиться с подробностями тайных обрядов, свидетелем которых в 1770 году стал и Брюс, собрать всевозможные разведданные и стимулировать собственный поиск.
Но не только этот голос звучал во мне. Я предвидел и возможность иного исхода. Если, к примеру, в Гондэре я обнаружу что-либо, вызывающее серьезные сомнения в законности притязания Эфиопии на роль последнего пристанища ковчега, разве не смогу я с достоинством забыть о запланированном на 1991 год посещении Аксума.
Эта тревожная, но и странно притягательная идея все больше увлекала меня по мере приближения даты поездки в Гондэр. Сама поездка едва не сорвалась: лишь 8 января 1990 года я наконец получил телекс от Шимелиса, подтвердившего, что необходимое разрешение от военного командования получено.
Ровно двести двадцать лет спустя, 18–19 января 1990 года я присутствовал на Тимкате в городе Гондэр, что к северу от озера Тана. Больше того, хотя я скрыл свои истинные эмоции от Ричарда Пэнкхерста и Шимелиса Мазенгия, эту поездку я рассматривал как решающий момент поиска.
Несмотря на одержимость великой исторической загадкой, связанной с нахождением ковчега в Эфиопии, мне стало совершенно ясно, что рано или поздно, так или иначе, но мне придется вернуться в Аксум. Я решил совершить эту рискованную поездку в январе 1991 года, пусть даже при содействии мятежников. Поэтому Гондэр был для меня чем-то вроде «пристрелки»: это был самый близкий к Аксуму пункт, все еще находившийся в руках правительства, и к тому же, как и Аксум, — бывшая столица Эфиопии, важная историческая достопримечательность и центр религиозного образования. В подобной среде, рассуждал я, мне удастся подготовить себя в духовном и психологическом плане к ждавшему меня настоящему испытанию, ознакомиться с подробностями тайных обрядов, свидетелем которых в 1770 году стал и Брюс, собрать всевозможные разведданные и стимулировать собственный поиск.
Но не только этот голос звучал во мне. Я предвидел и возможность иного исхода. Если, к примеру, в Гондэре я обнаружу что-либо, вызывающее серьезные сомнения в законности притязания Эфиопии на роль последнего пристанища ковчега, разве не смогу я с достоинством забыть о запланированном на 1991 год посещении Аксума.
Эта тревожная, но и странно притягательная идея все больше увлекала меня по мере приближения даты поездки в Гондэр. Сама поездка едва не сорвалась: лишь 8 января 1990 года я наконец получил телекс от Шимелиса, подтвердившего, что необходимое разрешение от военного командования получено.
ПОИСКИ ОТВЕТОВ НА ЗАГАДКИ
Я знал, что центральной частью обрядов, посвященных Тимкату, станет крестный ход с
таботат —символами или копиями ковчега завета, обычно хранимыми в святая святых каждой эфиопской церкви. Разумеется, в Гондэре мне не увидеть тот предмет, который эфиопы считают ковчегом (поскольку не высказывалось даже предположение о том, что он когда-либо хранился в городе). Но все же мне предстояло увидеть событие, в остальных отношениях тождественное происходящему, в главный праздник в эфиопском православном календаре.
Я уже знал, что Тимкат означает «Богоявление» — церковный праздник, который западная церковь связывает с явлением Христа язычникам. Однако Богоявление имеет совершенно иное значение для восточных христиан, которые отмечают его как Крещение Христа. Я установил, что эфиопы полностью согласны по этому пункту с восточной церковью, но коренным образом отличаются от нее в конкретных обрядах. В частности, уникально их использование табота,не имеющее ничего подобного в любой другой культуре и не признаваемое даже Коптским патриархатом в Александрии 53, который ставил в Эфиопии своих архиепископов со времени обращения в христианство Аксумское царство в 331 году, до получения Эфиопской православной церковью самостоятельности в 1959 году.
Имея все это в виду, я чувствовал, что непосредственное наблюдение за обрядами Тимкатаи использованием в них таботатпозволит мне постичь то, что я давно уже рассматривал как центральный парадокс эфиопского христианства, а именно: проникновение в него, даже господство дохристианской реликвии — ковчега завета.
Но не только в этом заключалась цель моего посещения Гондэра: я собирался побеседовать с проживающими в черте города фалаша.
Я предупредил об этом Шимелиса. И он не возражал по той простой причине, что со времени моего прежнего визита в этот район в 1983 году многое изменилось. Тогда, по дороге из Гондэра в Симиенские горы, я не мог — из-за официальной политики — проводить серьезную работу среди черных евреев: посещение их деревень было под запретом, и не было возможности изучить обычаи и порасспрашивать жителей.
Такая репрессивная политика была отменена в ноябре 1989 года, когда после шестнадцатилетнего перерыва Аддис-Абеба и, Иерусалим восстановили дипломатические отношения. В центре этого решения стояло обязательство эфиопской стороны разрешить фалаша — всемфалаша — эмигрировать в Израиль. К тому времени их оставалось не так уж много — вероятно, не больше пятнадцати тысяч. Остальные или вымерли от голода в середине 80-х годов, или уже перебрались нелегально в Израиль через лагеря беженцев в Судане (из которых только в 1984–1985 годах по воздушному мосту, получившему название «Операция Моисей», были переправлены более двенадцати тысяч человек).
В итоге к январю 1990 года число эфиопских евреев значительно уменьшилось. За три месяца со времени восстановления дипломатических отношений страну покинули еще три тысячи иудеев. Многие оставили свои деревни и скопились в Аддис-Абебе в надежде на скорое получение места самолетах. Этот неизбежный и неотвратимый новейший исход набирал скорость, и я уже предвидел тот момент, когда в Эфопии не останется ни одного фалаша. После того можно будет, конечно, порасспрашивать их и изучить их фольклор и обычаи в земле обетованной. Нынешний же год почти наверняка станет последним, когда можно еще будет получить представление об их обычной жизни в привычной для них среде.
Я был полон решимости не упустить, такого шанса: загадка того, как вообще они стали иудеями — туземными, черными евреями — в сердце Эфиопии, была тесно связана с загадкой ковчега завета; решив одну, я смогу решить и другую.
Фалаша, не были единственной этнической группой в районе Гондэра, вызывавшей мой интерес. За неделю изысканий перед самым отлетом из Англии я наткнулся на интригующее упоминание другого народа — так называемых «кемантов», описанных в единственном посвященном в им антропологическом труде как «иудеоязычники». Опубликованная в 1969 году американским ученым Фредериком Гэмстом, эта малоизвестная монография среди прочего утверждает:
Я уже знал, что Тимкат означает «Богоявление» — церковный праздник, который западная церковь связывает с явлением Христа язычникам. Однако Богоявление имеет совершенно иное значение для восточных христиан, которые отмечают его как Крещение Христа. Я установил, что эфиопы полностью согласны по этому пункту с восточной церковью, но коренным образом отличаются от нее в конкретных обрядах. В частности, уникально их использование табота,не имеющее ничего подобного в любой другой культуре и не признаваемое даже Коптским патриархатом в Александрии 53, который ставил в Эфиопии своих архиепископов со времени обращения в христианство Аксумское царство в 331 году, до получения Эфиопской православной церковью самостоятельности в 1959 году.
Имея все это в виду, я чувствовал, что непосредственное наблюдение за обрядами Тимкатаи использованием в них таботатпозволит мне постичь то, что я давно уже рассматривал как центральный парадокс эфиопского христианства, а именно: проникновение в него, даже господство дохристианской реликвии — ковчега завета.
Но не только в этом заключалась цель моего посещения Гондэра: я собирался побеседовать с проживающими в черте города фалаша.
Я предупредил об этом Шимелиса. И он не возражал по той простой причине, что со времени моего прежнего визита в этот район в 1983 году многое изменилось. Тогда, по дороге из Гондэра в Симиенские горы, я не мог — из-за официальной политики — проводить серьезную работу среди черных евреев: посещение их деревень было под запретом, и не было возможности изучить обычаи и порасспрашивать жителей.
Такая репрессивная политика была отменена в ноябре 1989 года, когда после шестнадцатилетнего перерыва Аддис-Абеба и, Иерусалим восстановили дипломатические отношения. В центре этого решения стояло обязательство эфиопской стороны разрешить фалаша — всемфалаша — эмигрировать в Израиль. К тому времени их оставалось не так уж много — вероятно, не больше пятнадцати тысяч. Остальные или вымерли от голода в середине 80-х годов, или уже перебрались нелегально в Израиль через лагеря беженцев в Судане (из которых только в 1984–1985 годах по воздушному мосту, получившему название «Операция Моисей», были переправлены более двенадцати тысяч человек).
В итоге к январю 1990 года число эфиопских евреев значительно уменьшилось. За три месяца со времени восстановления дипломатических отношений страну покинули еще три тысячи иудеев. Многие оставили свои деревни и скопились в Аддис-Абебе в надежде на скорое получение места самолетах. Этот неизбежный и неотвратимый новейший исход набирал скорость, и я уже предвидел тот момент, когда в Эфопии не останется ни одного фалаша. После того можно будет, конечно, порасспрашивать их и изучить их фольклор и обычаи в земле обетованной. Нынешний же год почти наверняка станет последним, когда можно еще будет получить представление об их обычной жизни в привычной для них среде.
Я был полон решимости не упустить, такого шанса: загадка того, как вообще они стали иудеями — туземными, черными евреями — в сердце Эфиопии, была тесно связана с загадкой ковчега завета; решив одну, я смогу решить и другую.
Фалаша, не были единственной этнической группой в районе Гондэра, вызывавшей мой интерес. За неделю изысканий перед самым отлетом из Англии я наткнулся на интригующее упоминание другого народа — так называемых «кемантов», описанных в единственном посвященном в им антропологическом труде как «иудеоязычники». Опубликованная в 1969 году американским ученым Фредериком Гэмстом, эта малоизвестная монография среди прочего утверждает:
«Среди кемантов встречается древняя форма иудаизма, не затронутого изменениями, произошедшими в иудейской религии за последние два тысячелетия. Этот иудаизм преобладает в религии фалаша — соседей кемантов… иногда называемых «черными евреями Эфиопии».До сих пор мне совершенно ничего не было известно о кемантах, и поэтому меня заинтриговало предположение Гэмста о том, что их религии свойственны древнееврейские элементы, поскольку может пролить свет на древний характер иудейского влияния в Эфиопии, а также на его распространенность.
ЕДИНЫЙ БОГ И ДЕРЕВО-ФЕТИШ
В своем труде Гэмст упоминает, что подружился с религиозным лидером, который в 60-е годы очень помог ему в сборе на местах фактического материала. Этого преподобного, как я знал, звали Мулуна Марша, и он имел сан «уамбар» (что на языке кемантов означает «первосвященник»). У меня было немного времени, и я считал, что лучше всего будет разыскать этого деятеля (которого Гэмст называл «неистощимым источником информации») и расспросить о религиозных верованиях его народа. Правда, я не был уверен, что он еще жив по прошествии стольких лет и что я вообще смогу найти хоть одного кеманта, еще придерживающегося традиционной иудеоязыческой веры (их и во время посещения страны Гэмстом было менее пятисот).
Прибыв в Гондэр в среду 17 января, я поделился своей тревогой со встретившими меня в аэропорту чиновниками, которые сообщили, что осталось совсем немного кемантов, преимущественно стариков, все еще исповедующих древнюю религию. Тут же были «заброшены удочки», по радио были переданы указания партийным руководителям в отдельных уголках, и уже в четверг 18-го меня порадовали известием, что уамбар еще жив. До его родной деревни нельзя было, похоже, добраться по суше, но уже предпринята была попытка убедить его прибыть на промежуточный пункт — Айкел, примерно в двух часах пути на машине к западу от Гондэра. Поездка обещала быть неопасной: в недавних боях мятежники были отброшены, и западный район, куда нам предстояло поехать, считался безопасным в дневное время.
Остаток четверга и всю пятницу все мое внимание было поглощено Тимкатом,который я описываю ниже в этой главе. Ранним же вечером в субботу 20 января я наконец смог выехать в Айкел на «тойоте-лендкруизере», предоставленном мне партией вместе с водителем. Кроме того, меня сопровождали молодой и восторженный офицер Легессе Деста, выступавший в роли переводчика. И два суровых солдата с автоматами Калашникова.
Пока мы тряслись по ухабистой грунтовой дороге через раскаленные поля и золотисто-коричневые холмы, я изучал карту Африканского рога, которую теперь постоянно возил с собой. Я с интересом отметил, что наш пункт назначения находился недалеко от истоков реки Атбара, берущей начало-примерно в пятидесяти милях к северо-западу от озера Тана и текущей в Судан, где она в конце концов сливается с Тэкэзе перед впадением в Нил чуть выше Пятого порога.
Поскольку Тэкэзе протекает так близко от Тана Киркос и конкретно указывается в «Кебра Нагаст», эта река все еще представлялась мне наиболее достойным кандидатом на маршрут доставки ковчега. Из карты становится ясно, однако, что по Атбаре тоже можно было добраться приблизительно до того же района. Я поразмышлял над этим фактом и записал в своем блокноте:
Уамбар,как я и ожидал, оказался престарелым человеком. Он явно приоделся по такому случаю, ибо на нем были белый тюрбан и белые обрядовые одежды с тонким черным плащом. Сидевший до того на одном из расставленных в хижине стульев, он изящно поднялся при нашем появлении и после необходимых представлений тепло пожал, мне руку.
Воспользовавшись услугами переводчика, он тут же спросил:
— Вы работаете с мистером Гэмстом?
Я вынужден был ответить отрицательно.
— Но я читал книгу, — добавил я, — которую он написал о вашем народе. Поэтому я здесь. Меня очень интересует ваша религия.
Уамбарулыбнулся чуть печально, и я обратил внимание на одинокий, ошеломляюще длинный зуб, свисавший с левой стороны верхней челюсти и торчавший подобно бивню над нижней губой.
— Наша религия, — проговорил он, — дело прошлого. Почти никто сегодня не исповедует ее. Кеманты стали христианами.
— Но вы сами ведь не христианин?..
— Нет. Я уамбар.Я следую старым верованиям.
— Но есть же и другие?
— Их немного. — Снова та же улыбка. Потом он добавил лукаво и несколько парадоксально: — Даже те, кто называют себя христианами, не забыли своих старых верований. Все еще ухаживают за священными рощами… Все еще делаются жертвоприношения-. — Пауза на раздумье. Покачивание седой головы, вздох. — Но все меняется… Всегда происходят перемены…
— Вы сказали «священные рощи». Что вы имеете в виду?
— Мы отправляем наши обряды, как положено, на открытом воздухе. И предпочитаем молиться среди деревьев. Для этой цели у нас есть особые рощи, которые мы называем «дэгэна».
Я задал еще несколько вопросов по той же теме и установил, что на самом деле существуют два вида рощ.
Одни — собственно дэгэна —используются для ежегодных церемоний. Изначально они были посажены в далеком прошлом, когда места их точного расположения привиделись в снах основателю религии кемантов. В дополнение имелись и значительно меньшие святые места — так называемые коле,часто состоящие из одного-едимственного дерева, в котором, как считается, обитает особенно мощный дух. Эти колеобычно располагаются на высоких местах. Кстати, на окраине Айкела есть одно коле,которое я могу при желании посмотреть.
Я поинтересовался, а почитают ли фалаша священные рощи.
— Нет, — последовал ответ, — не почитают.
— Скажите, их религия похожа хоть чем-то на вашу?
Глубокомысленный кивок.
— Да. Во многом. У нас много общего. — Без подсказки он добавил: — Основателя кемантской религии называли Анайер. Он так давно прибыл сюда, в Эфиопию. Прибыл после семилетнего голода на его родине, которая находится далеко. Путешествуя с женой и детьми, он встретил основателя фалашской религии, также путешествовавшего с женой и детьми. Они обсуждали брачный союз двух групп, но не преуспели в этом.
— Анайер и основатель фалашской религии прибыли из одной и той же страны?
— Да. Но только отдельно. Они не пришли к брачному союзу.
— Но у них была одна и та же родина?
— Да.
— Вы знаете, где она?
— Далеко… На Среднем Востоке.
— Вы знаете название страны?
— То была земля Ханаана. Анайер был внуком Ханаана, сына Хама, сына Ноя.
Меня заинтриговали и такая генеалогия, и поблекшая память о миграции рода со Среднего Востока — память, подсказывавшая также общее место рождения фалашской и кемантской религий. Я не смог добиться от уамбараподтверждения того, что упомянутый им Ханаан был библейской землей обетованной. В самом деле, несмотря на то что ему были хорошо известны имена Хама и Ноя, он уверял, что никогда не читал Библии. Я поверил ему, но и не сомневался в том, что в Священном писании скрывается подноготная только что сказанного им. В его рассказе явно проглядывало, например, отражение великого путешествия, совершенного патриархом Авраамом и его женой Саррой, которые бежали из земли Ханаанской и продолжали «идти к югу», ибо «был голод в той земле» 54. В то же время, подобно Египту из Книги Бытия, страна, из которой пришел Анайер, также была поражена семилетним голодом 55.
— Расскажите мне побольше о вашей религии, — попросил я уамбара. —Вы упомянули духов, живших в деревнях. А что вы скажете о Боге? Вы верите в одного Бога или во многих?
— Мы верим в одного Бога, только одного. Но его поддерживают ангелы.
И уамбар принялся перечислять этих ангелов: Джакаранти, Киберуа, Адерайки, Киддисти, Мезгани, Шемани, Анзататера. Каждый из них, похоже, занимал свое собственное место в природе.
— Когда наша религия была в силе, все кеманты обычно отправлялись в такие места, чтобы помолиться ангелам, дабы они вступились за них перед Богом. Самым почитаемым был Джакаранти, потом Мезгани и Анзататера.
— А Бог? — поинтересовался я. — Бог кемантов. У него есть имя?
— Конечно. Его имя — Йеадара.
— Где он пребывает?
— Он всюду. Один Бог и притом вездесущий.
Я начал уже понимать почему Гэмст назвал этот народ иудеоязычниками. Это впечатление было затем подтверждено почти всем тем, что рассказал мне уамбарво время долгого разговора в деревне Айкел. Я вел подробную запись нашей беседы и после возвращения в Аддис-Абебу тщательно изучил его ответы, сравнивая их один за другим со Священным писанием. Только завершив это занятие, я смог оценить, насколько сильным и древним было в действительности воздействие иудаизма на кемантскую религию.
Уамбаррассказывал, например, что кеманты не ели животных, не имевших раздвоенных копыт и не жевавших жвачку. Дополнительно он указал, что верблюды и свиньи считались нечистыми и есть их было строго запрещено. Подобные запреты прекрасно согласовывались с наложенными на иудеев в одиннадцатой главе Книги Левит Ветхого Завета 56.
Уамбарутверждал также, что среди кемантов не принято было есть и «чистых» животных, если они не были умерщвлены должным образом.
— Им следует перерезать горло и давать стечь всей крови, — объяснил он, добавив, что по той же причине запрещено есть любое животное, умершее своей смертью. Оба запрета, обнаружил я, вполне согласовываются с иудейским законом 57.
Продолжая разговор о питании, Уамбар сообщил мне, что кемантская религия разрешала потребление мяса и молочных продуктов за одним столом. Он добавил, однако, что считалось омерзительным есть мясо любого животного, приготовленное в молоке. Я же знал, что, правоверным иудеям запрещалось совмещать мясо и молочные продукты во время одного приема пищи. Изучив подноготную этого кошерного ограничения, я узнал, что это правило вытекает из книг «Исход» и «Второзаконие», в которых указывается: «Не вари козленка в молоке матери его» 58. Примерно тем же правилом руководствовались и кеманты.
Другое совпадение касалось дня отдохновения, который кеманты соблюдали, как и евреи, в субботу.
— В этот день запрещено работать, — сказал мне уамбер. —В субботу запрещено и разжигать костры. Если же в день отдохновения случайно загорится какое-то поле, мы не можем доле пользоваться им 59.
Эти и другие аналогичные запреты — почти в полном согласии с библейским законом — все больше утверждали меня в мысли, что религия кемантов имеет глубокий, действительно древнееврейский фундамент. Окончательно же меня убедило в этом то, что уамбарописал нечто, не имеющее ничего общего с иудаизмом, а именно: почитание «священных рощ».
Во время нашего разговора он сообщил мне, что на окраине Айкела есть коле,где я могу увидеть дерево, считающееся обиталищем мощного духа. Я съездил посмотреть то дерево, которое оказалось огромной, раскидистой акацией. Она высилась к западу от деревни на отроге возвышенности, за которой местность на сотню миль понижалась к границе с Суданом. Мягкий вечерний бриз, сдобренный дыханием далеких пустынь, дул по рыжевато-коричневым каньонам подо мной, бродил среди лощин, и подножий холмов и взмывал на орлиных крыльях над зубчатыми стенами эскарпа.
Сучковатая и массивная акация была такой старой, что легко верилось, что она простояла здесь сотни и даже, возможно, тысячи лет. В окружавшей дерево ограде на земле лежали различные приношения — кувшин масла, куча проса, маленькие кучки жареных кофейных зерен, ждущий жертвоприношения связанный цыпленок. Приношения придавали этому месту особый — мистический и жутковатый — вид, ни в коем случае не грозный, но тем не менее весьма странный.
Это впечатление потусторонности многократно увеличивал, отличая кемантское колеот любых других мест поклонения, которых я навидался в своих путешествиях, тот факт, что каждая ветка дерева до высоты примерно шести футов была увешана плетеными полосками многоцветной ткани. Шелестя под ветерком, эти ленточки и прочие висюльки словно шептали, пытаясь передать какое-то послание. Помню, я подумал, что пойми я это послание — и откроются многие скрытые пока вещи. Я суеверно дотронулся до живого дерева, ощутил его возраст и вернулся к моим спутникам, ожидавшим у подножия холма.
Позже, уже в Аддисе, после того как я проверил другие соответствия между кемантской религией и ветхозаветным иудаизмом, я не замедлил свериться со Священным писанием и трудами по библейской археологии в поиске упоминаний священных деревьев. Я не надеялся найти их. К моему немалому удивлению я обнаружил, что еще на самых ранних стадиях развития иудаизма определенным, специально посаженным рощам придавался священный характер. Я также нашел подтверждение, что такие рощи активно использовались для отправления культа. В Книге Бытие, например, говорится: «И насадил [Авраам] при Вирсавии рощу и призвал там имя Господа, Бога вечного».
Просмотрев дополнительно разные источники, я с определенностью установил следующие факты. Первое: иудеи «заимствовали» использование священных рощ у ханаанян — исконных обитателей земли обетованной; второе: рощи по обыкновению располагались на возвышенных местах (известных под названием «бамот»);третье: в них часто устанавливались каменные столбы жертвенников вроде тех, что я видел на Тана Киркос, называвшиеся — как я уже знал — «нассеботы» 60.
Мало было известно о том, как именно использовались рощи, как они выглядели, какие обряды там от правлялись или какого рода приношения там делались, Причина такого неведения заключалась в том, что жреческая элита более поздних библейских времен обрушилась на подобную практику, срубая и сжигая священные деревья и опрокидывая массеботы.
Поскольку те же самые священники собрали и издали Священное писание, не следует удивляться, что они не оставили нам ясного представления о внешнем виде и использовании рощ. Мало того, единственное указание, создававшее некое подобие образа, рассматривалось исследователями Библии как какая-то загадка. В Четвертой книге Царств говорилось о месте, «где женщины ткали одежды для Астарты» 61. При чтении этих слов в моей памяти были еще свежи, воспоминания о плетеных полосках ткани, висевших на всех ветках дерева-фетиша на окраине деревни Айкел. И мне казалось тогда (как кажется и сейчас), что слова из Книги Царств не таят никакой загадки, но все же требуют какого-то объяснения в случае кемантов, которые в сердце Африки ухитрились перенять столь древний иудео-ханаанский обычай.
Все это, чувствовал я, было тесно связано с более важной проблемой более известных соседей кемантов — фалаша.
Прибыв в Гондэр в среду 17 января, я поделился своей тревогой со встретившими меня в аэропорту чиновниками, которые сообщили, что осталось совсем немного кемантов, преимущественно стариков, все еще исповедующих древнюю религию. Тут же были «заброшены удочки», по радио были переданы указания партийным руководителям в отдельных уголках, и уже в четверг 18-го меня порадовали известием, что уамбар еще жив. До его родной деревни нельзя было, похоже, добраться по суше, но уже предпринята была попытка убедить его прибыть на промежуточный пункт — Айкел, примерно в двух часах пути на машине к западу от Гондэра. Поездка обещала быть неопасной: в недавних боях мятежники были отброшены, и западный район, куда нам предстояло поехать, считался безопасным в дневное время.
Остаток четверга и всю пятницу все мое внимание было поглощено Тимкатом,который я описываю ниже в этой главе. Ранним же вечером в субботу 20 января я наконец смог выехать в Айкел на «тойоте-лендкруизере», предоставленном мне партией вместе с водителем. Кроме того, меня сопровождали молодой и восторженный офицер Легессе Деста, выступавший в роли переводчика. И два суровых солдата с автоматами Калашникова.
Пока мы тряслись по ухабистой грунтовой дороге через раскаленные поля и золотисто-коричневые холмы, я изучал карту Африканского рога, которую теперь постоянно возил с собой. Я с интересом отметил, что наш пункт назначения находился недалеко от истоков реки Атбара, берущей начало-примерно в пятидесяти милях к северо-западу от озера Тана и текущей в Судан, где она в конце концов сливается с Тэкэзе перед впадением в Нил чуть выше Пятого порога.
Поскольку Тэкэзе протекает так близко от Тана Киркос и конкретно указывается в «Кебра Нагаст», эта река все еще представлялась мне наиболее достойным кандидатом на маршрут доставки ковчега. Из карты становится ясно, однако, что по Атбаре тоже можно было добраться приблизительно до того же района. Я поразмышлял над этим фактом и записал в своем блокноте:
«Реки служат путями по пустыням. В случае Эфиопии все эти «дороги» — будь то Тэкэзе, Атбара или Голубой Нил — ведут на поверку к озеру Тана. Фалаша (и родственные им «иудеоязычные» кеманты) всегда проживали именно в этом районе и являются коренными эфиопами. Поскольку иудаизм (или «евреизм», как предпочитает называть его Гэмст) является привнесенным элементом их культуры, логично заключить, что он должен был быть завезен по этим рекам».В Айкеле нас встретила группа местных партийных деятелей, сообщивших, что уамбарМулуна Марша уже прибыл и поджидает нас. Нас подвезли к большой круглой хижине с крышей в форме улья и провели внутрь, в полутемную прохладу. Тонкие солнечные лучи проникали сквозь отверстия в мазанке, и в них струились подвешенные в воздухе пылинки. От только что подметенного земляного пола поднимался запах мергеля, смешанный с легким ароматом сандалового дерева.
Уамбар,как я и ожидал, оказался престарелым человеком. Он явно приоделся по такому случаю, ибо на нем были белый тюрбан и белые обрядовые одежды с тонким черным плащом. Сидевший до того на одном из расставленных в хижине стульев, он изящно поднялся при нашем появлении и после необходимых представлений тепло пожал, мне руку.
Воспользовавшись услугами переводчика, он тут же спросил:
— Вы работаете с мистером Гэмстом?
Я вынужден был ответить отрицательно.
— Но я читал книгу, — добавил я, — которую он написал о вашем народе. Поэтому я здесь. Меня очень интересует ваша религия.
Уамбарулыбнулся чуть печально, и я обратил внимание на одинокий, ошеломляюще длинный зуб, свисавший с левой стороны верхней челюсти и торчавший подобно бивню над нижней губой.
— Наша религия, — проговорил он, — дело прошлого. Почти никто сегодня не исповедует ее. Кеманты стали христианами.
— Но вы сами ведь не христианин?..
— Нет. Я уамбар.Я следую старым верованиям.
— Но есть же и другие?
— Их немного. — Снова та же улыбка. Потом он добавил лукаво и несколько парадоксально: — Даже те, кто называют себя христианами, не забыли своих старых верований. Все еще ухаживают за священными рощами… Все еще делаются жертвоприношения-. — Пауза на раздумье. Покачивание седой головы, вздох. — Но все меняется… Всегда происходят перемены…
— Вы сказали «священные рощи». Что вы имеете в виду?
— Мы отправляем наши обряды, как положено, на открытом воздухе. И предпочитаем молиться среди деревьев. Для этой цели у нас есть особые рощи, которые мы называем «дэгэна».
Я задал еще несколько вопросов по той же теме и установил, что на самом деле существуют два вида рощ.
Одни — собственно дэгэна —используются для ежегодных церемоний. Изначально они были посажены в далеком прошлом, когда места их точного расположения привиделись в снах основателю религии кемантов. В дополнение имелись и значительно меньшие святые места — так называемые коле,часто состоящие из одного-едимственного дерева, в котором, как считается, обитает особенно мощный дух. Эти колеобычно располагаются на высоких местах. Кстати, на окраине Айкела есть одно коле,которое я могу при желании посмотреть.
Я поинтересовался, а почитают ли фалаша священные рощи.
— Нет, — последовал ответ, — не почитают.
— Скажите, их религия похожа хоть чем-то на вашу?
Глубокомысленный кивок.
— Да. Во многом. У нас много общего. — Без подсказки он добавил: — Основателя кемантской религии называли Анайер. Он так давно прибыл сюда, в Эфиопию. Прибыл после семилетнего голода на его родине, которая находится далеко. Путешествуя с женой и детьми, он встретил основателя фалашской религии, также путешествовавшего с женой и детьми. Они обсуждали брачный союз двух групп, но не преуспели в этом.
— Анайер и основатель фалашской религии прибыли из одной и той же страны?
— Да. Но только отдельно. Они не пришли к брачному союзу.
— Но у них была одна и та же родина?
— Да.
— Вы знаете, где она?
— Далеко… На Среднем Востоке.
— Вы знаете название страны?
— То была земля Ханаана. Анайер был внуком Ханаана, сына Хама, сына Ноя.
Меня заинтриговали и такая генеалогия, и поблекшая память о миграции рода со Среднего Востока — память, подсказывавшая также общее место рождения фалашской и кемантской религий. Я не смог добиться от уамбараподтверждения того, что упомянутый им Ханаан был библейской землей обетованной. В самом деле, несмотря на то что ему были хорошо известны имена Хама и Ноя, он уверял, что никогда не читал Библии. Я поверил ему, но и не сомневался в том, что в Священном писании скрывается подноготная только что сказанного им. В его рассказе явно проглядывало, например, отражение великого путешествия, совершенного патриархом Авраамом и его женой Саррой, которые бежали из земли Ханаанской и продолжали «идти к югу», ибо «был голод в той земле» 54. В то же время, подобно Египту из Книги Бытия, страна, из которой пришел Анайер, также была поражена семилетним голодом 55.
— Расскажите мне побольше о вашей религии, — попросил я уамбара. —Вы упомянули духов, живших в деревнях. А что вы скажете о Боге? Вы верите в одного Бога или во многих?
— Мы верим в одного Бога, только одного. Но его поддерживают ангелы.
И уамбар принялся перечислять этих ангелов: Джакаранти, Киберуа, Адерайки, Киддисти, Мезгани, Шемани, Анзататера. Каждый из них, похоже, занимал свое собственное место в природе.
— Когда наша религия была в силе, все кеманты обычно отправлялись в такие места, чтобы помолиться ангелам, дабы они вступились за них перед Богом. Самым почитаемым был Джакаранти, потом Мезгани и Анзататера.
— А Бог? — поинтересовался я. — Бог кемантов. У него есть имя?
— Конечно. Его имя — Йеадара.
— Где он пребывает?
— Он всюду. Один Бог и притом вездесущий.
Я начал уже понимать почему Гэмст назвал этот народ иудеоязычниками. Это впечатление было затем подтверждено почти всем тем, что рассказал мне уамбарво время долгого разговора в деревне Айкел. Я вел подробную запись нашей беседы и после возвращения в Аддис-Абебу тщательно изучил его ответы, сравнивая их один за другим со Священным писанием. Только завершив это занятие, я смог оценить, насколько сильным и древним было в действительности воздействие иудаизма на кемантскую религию.
Уамбаррассказывал, например, что кеманты не ели животных, не имевших раздвоенных копыт и не жевавших жвачку. Дополнительно он указал, что верблюды и свиньи считались нечистыми и есть их было строго запрещено. Подобные запреты прекрасно согласовывались с наложенными на иудеев в одиннадцатой главе Книги Левит Ветхого Завета 56.
Уамбарутверждал также, что среди кемантов не принято было есть и «чистых» животных, если они не были умерщвлены должным образом.
— Им следует перерезать горло и давать стечь всей крови, — объяснил он, добавив, что по той же причине запрещено есть любое животное, умершее своей смертью. Оба запрета, обнаружил я, вполне согласовываются с иудейским законом 57.
Продолжая разговор о питании, Уамбар сообщил мне, что кемантская религия разрешала потребление мяса и молочных продуктов за одним столом. Он добавил, однако, что считалось омерзительным есть мясо любого животного, приготовленное в молоке. Я же знал, что, правоверным иудеям запрещалось совмещать мясо и молочные продукты во время одного приема пищи. Изучив подноготную этого кошерного ограничения, я узнал, что это правило вытекает из книг «Исход» и «Второзаконие», в которых указывается: «Не вари козленка в молоке матери его» 58. Примерно тем же правилом руководствовались и кеманты.
Другое совпадение касалось дня отдохновения, который кеманты соблюдали, как и евреи, в субботу.
— В этот день запрещено работать, — сказал мне уамбер. —В субботу запрещено и разжигать костры. Если же в день отдохновения случайно загорится какое-то поле, мы не можем доле пользоваться им 59.
Эти и другие аналогичные запреты — почти в полном согласии с библейским законом — все больше утверждали меня в мысли, что религия кемантов имеет глубокий, действительно древнееврейский фундамент. Окончательно же меня убедило в этом то, что уамбарописал нечто, не имеющее ничего общего с иудаизмом, а именно: почитание «священных рощ».
Во время нашего разговора он сообщил мне, что на окраине Айкела есть коле,где я могу увидеть дерево, считающееся обиталищем мощного духа. Я съездил посмотреть то дерево, которое оказалось огромной, раскидистой акацией. Она высилась к западу от деревни на отроге возвышенности, за которой местность на сотню миль понижалась к границе с Суданом. Мягкий вечерний бриз, сдобренный дыханием далеких пустынь, дул по рыжевато-коричневым каньонам подо мной, бродил среди лощин, и подножий холмов и взмывал на орлиных крыльях над зубчатыми стенами эскарпа.
Сучковатая и массивная акация была такой старой, что легко верилось, что она простояла здесь сотни и даже, возможно, тысячи лет. В окружавшей дерево ограде на земле лежали различные приношения — кувшин масла, куча проса, маленькие кучки жареных кофейных зерен, ждущий жертвоприношения связанный цыпленок. Приношения придавали этому месту особый — мистический и жутковатый — вид, ни в коем случае не грозный, но тем не менее весьма странный.
Это впечатление потусторонности многократно увеличивал, отличая кемантское колеот любых других мест поклонения, которых я навидался в своих путешествиях, тот факт, что каждая ветка дерева до высоты примерно шести футов была увешана плетеными полосками многоцветной ткани. Шелестя под ветерком, эти ленточки и прочие висюльки словно шептали, пытаясь передать какое-то послание. Помню, я подумал, что пойми я это послание — и откроются многие скрытые пока вещи. Я суеверно дотронулся до живого дерева, ощутил его возраст и вернулся к моим спутникам, ожидавшим у подножия холма.
Позже, уже в Аддисе, после того как я проверил другие соответствия между кемантской религией и ветхозаветным иудаизмом, я не замедлил свериться со Священным писанием и трудами по библейской археологии в поиске упоминаний священных деревьев. Я не надеялся найти их. К моему немалому удивлению я обнаружил, что еще на самых ранних стадиях развития иудаизма определенным, специально посаженным рощам придавался священный характер. Я также нашел подтверждение, что такие рощи активно использовались для отправления культа. В Книге Бытие, например, говорится: «И насадил [Авраам] при Вирсавии рощу и призвал там имя Господа, Бога вечного».
Просмотрев дополнительно разные источники, я с определенностью установил следующие факты. Первое: иудеи «заимствовали» использование священных рощ у ханаанян — исконных обитателей земли обетованной; второе: рощи по обыкновению располагались на возвышенных местах (известных под названием «бамот»);третье: в них часто устанавливались каменные столбы жертвенников вроде тех, что я видел на Тана Киркос, называвшиеся — как я уже знал — «нассеботы» 60.
Мало было известно о том, как именно использовались рощи, как они выглядели, какие обряды там от правлялись или какого рода приношения там делались, Причина такого неведения заключалась в том, что жреческая элита более поздних библейских времен обрушилась на подобную практику, срубая и сжигая священные деревья и опрокидывая массеботы.
Поскольку те же самые священники собрали и издали Священное писание, не следует удивляться, что они не оставили нам ясного представления о внешнем виде и использовании рощ. Мало того, единственное указание, создававшее некое подобие образа, рассматривалось исследователями Библии как какая-то загадка. В Четвертой книге Царств говорилось о месте, «где женщины ткали одежды для Астарты» 61. При чтении этих слов в моей памяти были еще свежи, воспоминания о плетеных полосках ткани, висевших на всех ветках дерева-фетиша на окраине деревни Айкел. И мне казалось тогда (как кажется и сейчас), что слова из Книги Царств не таят никакой загадки, но все же требуют какого-то объяснения в случае кемантов, которые в сердце Африки ухитрились перенять столь древний иудео-ханаанский обычай.
Все это, чувствовал я, было тесно связано с более важной проблемой более известных соседей кемантов — фалаша.
АСУАН И МЕРОЭ
Несмотря на сильный иудейский привкус их религии, никто и никогда не считал кемантов евреями: слишком много в ней языческого и анимистского, чтобы их признали таковыми. Совершенно иначе обстояло дело с фалаша. Большинство воспринимало их как истинных евреев с начала XIX века, хотя официально они были признаны таковыми Сефардским главным раввином Иерусалима лишь в 1973 году. Два года спустя это же сделал и ашкеназийский главный раввин, что дало возможность израильскому министру внутренних дел заявить о праве фалаша автоматически получить израильское гражданство в соответствии с Законом о возвращении.
По иронии судьбы главной причиной столь запоздалого раввинского признания был явно ветхозаветный характер фалашской религии, который никак не вписывался в Талмуд (свод иудейских законов и знаний, накопленных между 200 г. до н. э. и 500 г. н. э.). Поэтому фалаша казались довольно чуждыми израильтянам и остальным евреям. Позже же было признано, что незнание талмудических предписаний было лишь следствием того, что эфиопская ветвь иудаизма была отсечена от развивавшегося тела мирового иудаизма на весьма ранней стадии. Та же изолированность объясняла приверженность фалаша давно запрещенной раввинами практике, в частности приношения в жертву животных (см. главу 6).
По иронии судьбы главной причиной столь запоздалого раввинского признания был явно ветхозаветный характер фалашской религии, который никак не вписывался в Талмуд (свод иудейских законов и знаний, накопленных между 200 г. до н. э. и 500 г. н. э.). Поэтому фалаша казались довольно чуждыми израильтянам и остальным евреям. Позже же было признано, что незнание талмудических предписаний было лишь следствием того, что эфиопская ветвь иудаизма была отсечена от развивавшегося тела мирового иудаизма на весьма ранней стадии. Та же изолированность объясняла приверженность фалаша давно запрещенной раввинами практике, в частности приношения в жертву животных (см. главу 6).