Хенли Вирджиния. Брачный приз

   Битва продолжалась много часов, и постепенно королевские воины стали теснить небольшую армию баронов. Мортимер и Глостер, поняв, что у противника нет возможности бежать, ввели в бой свои силы. Рыцари и пехотинцы Эдуарда разделили армию Симона, продолжая методично уничтожать ее воинов. И когда мрачные тучи рассеялись и вышло солнце, люди Эдуарда подняли головы и узрели, что больше сражаться не с кем. Вокруг лежали лишь мертвые и раненые. Немногие уцелевшие противники молили о милости. Эдуард, по-прежнему сидя на Стиджиене, медленно объезжал поле битвы. Заметив едва стоявшего от усталости Роджера де Лейберна, он приблизился к другу и спрыгнул вниз. Глаза принца словно заволокло туманом.
   — Ты понимаешь, что это означает? — спросил Роджер.
   — Я победил, — хрипло ответил принц.
   Роджер поднял меч и прогремел:
   — Королевство, власть и слава твои!
   — Силы Господни, я победил! — завопил Эдуард и, обняв Роджера, оторвал его от земли.
   Вокруг раздались оглушительные приветственные крики людей, осознавших, что победа осталась за ними и битва закончена.
   Воинственная лихорадка вскоре сменилась сочувствием к побежденным. Друзья потребовали свежих лошадей и вместе с оруженосцами принялись за поиски раненых, одновременно подсчитывая потери обеих сторон. Когда они набрели на тяжело раненного Гая де Монфора, Эдуард приказал, чтобы его унесли с поля и позвали лекаря. Вскоре они наткнулись на тело Генри де Монфора, и на глаза Эдуарда навернулись слезы скорби по другу детства.
   Упоение победой Джона де Уоррена сменилось печалью, едва он узнал, что его брат Линкольн погиб. Принц и Роджер встретили его, когда он уносил тело брата.
   — Кровь Христова! У Линкольна двое ребятишек: если одному из нас суждено было умереть, почему не мне?
   — Теперь ты должен стать им отцом, Джон, — выдавил Роджер единственное, что пришло на ум.
   Люди Мортимера столпились там, где лежал труп Симона де Монфора. Ненависть к графу еще пылала в них вместе с жаждой крови, и они яростно расчленяли тело, не обращая внимания на приближение принца, возмущенного бессмысленной жестокостью. Друзей передернуло от ужаса и отвращения, когда они увидели отрубленную голову Симона.
   — Прекратить! — скомандовал Эдуард.
   Мортимер, сообразив, что вызвал гнев будущего короля, присмирел.
   — Мой господин, они требуют отмщения, — пояснил он.
   — Я не потерплю варварства! Роджер, присмотри, чтобы они приготовили к погребению останки великого воина. Мы сами отнесем его в Эвершемское аббатство и позаботимся, чтобы тело предали земле с соблюдением всех обрядов, — объявил Эдуард.
   Подъехавший Бассингберн доложил:
   — Господин, из ста шестидесяти баронов и рыцарей, сражавшихся за Симона, в живых осталось только двенадцать.
   Эдуард перекрестился.
   — Пусть Господь смилостивится над их душами. Но больше я не пролью крови тех, кто шел сегодня против меня: ни один пленник не будет казнен. Пусть все знают, что я умею прощать своих врагов.
   Звуки битвы доносились бы даже до Першора, если бы не ужасная гроза. Здесь разразился такой ливень, что носа нельзя было высунуть на улицу. Розамонд, зная, что Роджер скоро пойдет в битву, занялась чтением книги о целебных травах, чтобы не давать воли воображению. Ей пришло в голову, что скоро ее зелья могут пригодиться.
   Она созвала всех женщин замка и дала поручение каждой. Прачкам велела разорвать простыни на бинты, отвела молочниц в кладовую и показала, как растирать в порошок сухие корни, кору и семена. Некоторые растения могли унять боль, другие помогали заживлять раны. На кузне кипятили жир, воск и тысячелистник и заливали в горшочки. Полученная мазь облегчала боль, уменьшала кровотечение и прекращала воспаления. Потом Розамонд усадила за работу швей.
   На следующий день стражники, патрулирующие Першор, прислали гонца с сообщением, что сэр Роджер с отрядом вооруженных всадников, среди которых настоящий великан, возможно, сам лорд Эдуард, находится примерно в миле от замка.
   Розамонд едва успела переодеться и вымыть руки. Она взяла было сетку, украшенную бирюзой, но передумана и просто распустила волосы по плечам, подобрала юбки и пустилась бежать. Пересекла двор и, чтобы срезать дорогу, помчалась лугом, усеянным копнами сжатой травы.
   — Роджер! Роджер! — кричала она, не видя никого, кроме любимого мужа.
   Роджер правой рукой подхватил ее и посадил в седло, пожирая глазами. Задыхавшаяся от изнеможения Розамонд потеряла дар речи от близости своего темного воина.
   — Все кончено? — прошептала она, прижимаясь к нему.
   — Да. Дверь прошлого закрыта. Будущее начинается сегодня.
   Она повернула голову. Справа ехал Эдуард. Солнце позолотило его голову и львов на трепещущих флажках. Сегодня принц казался истинным властителем страны. Роджер был прав: он станет достойным королем и сделает все, чтобы никто не отнял у него законного наследия. Всякий, кто увидит его, сразу поймет: он непобедим.
   — Род де Лейберн, я всегда говорил, что ты счастливчик! — ухмыльнулся принц.
   — Вы не ранены? — всполошилась Розамонд. — Мы готовы излечить ваши раны и предложить вам гостеприимство, лорд Эдуард.
   — Нам чрезвычайно повезло, что монахи в Эвершемском аббатстве вызвались ухаживать за тяжелоранеными, но и вам работы хватит. Больше всего нам нужна еда, и твой муж предложил нас накормить. Наши боевые кони прикончат все имеющееся сено.
   — Это моя обязанность как королевского управителя. К счастью, на фермах Першора пасутся обильные стада.
   Едва они оказались во дворе, Род соскочил с седла, собрал вокруг себя людей и стал отдавать приказы. Конюхам было велено отвести лошадей на пастбище, не успевших вымыться воинов послали к реке, а мастер Хаттон перечислял фермы, на которых держали больше всего скота.
   — Как только повидаю сына, поедем на фермы, — сказал Роджер управителю.
   Лорд Эдуард спешился и снял Розамонд со Стиджиена.
   — Наконец и я увижу крестника. Надеюсь, он унаследовал золотистые волосы матери.
   — Нет, господин мой, он копия своего отца, — улыбнулась Розамонд.
   Позвав Лиззи Хаттон, она велела ей позаботиться о раненых и устроить лазарет в зале.
   Нэн с гордым видом вынесла младенца. Розамонд взяла сына и хотела передать отцу, но тот покачал головой:
   — Не могу.
   Только сейчас она заметила, как неловко он держит левую руку, и, отдав ребенка Нэн, велела мужу сесть.
   — Сначала избавимся от окровавленной кольчуги, — обратилась она к Эдуарду, и он тут же стащил с друга сетчатую тунику. Розамонд с тревогой осмотрела руку. Вряд ли что-то сломано, скорее, у мужа вывих.
   — Какого черта ты ничего не сказал? — рассердилась она.
   — Рука онемела еще в конце битвы, и я почти не чувствовал боли.
   — Зато теперь тебе плохо придется!
   Эдуард держал Роджера, пока Розамонд вправляла ему суставы. Боль оказалась резкой и неожиданной, и Род с трудом сдержал крик. За локтем настала очередь плеча. Род вскрикнул, но оказалось, что самое страшное уже позади. Теперь кости только ныли.
   — У кого ты научилась столь нежным ласкам? — язвительно осведомился он.
   — У монахинь, — засмеялась она.
   — О, это известные своей жестокостью стервы! — объявил Эдуард.
   — Ничего, Розамонд сотрет улыбочку с твоего лица, когда начнет зашивать порез на твоей руке, — пообещал принцу Род.
   — Да это просто царапина, — запротестовал тот.
   — Немедленно сбрасывайте кольчугу, господин, не хотите же вы оттолкнуть принцессу Элеонору уродливыми боевыми шрамами! Сейчас принесу иглы, а вы пока усаживайтесь поудобнее во дворе — там светлее!
   Розамонд вышла во двор с кубком бренди, сдобренного рутой, как раз в тот момент, когда Роджер вместе с управителем собрался на фермы.
   — Мастер Хаттон, не забудьте взять с сэра Роджера деньги за наш скот. Платит корона, и, уверена, теперь, встав во главе государства, лорд Эдуард позаботится о нашем достатке.
   Принц, сидевший на телеге с сеном, расхохотался и, взяв у Розамонд кубок, осушил его.
   — Ах, как же чудесно сидеть на солнышке, смеяться и болтать с прелестной хозяйкой замка! Знаешь, Розамонд, Роджер…
   — Слышала-слышала, — усмехнулась она, вынимая иглу, — Роджер — счастливчик!
   Эдуард внезапно стал серьезным.
   — Нет, Розамонд, я хотел сказать не это. Дорогая, это тебе повезло! Как только Роджер де Лейберн дает клятву в верности, ничто на земле не заставит ее нарушить: он предан до гроба. Род был со мной с самого начала. Я рос буйным, непослушным, норовистым мальчишкой и сделал немало того, что было ему не по душе. Но его неизменную преданность и веру в меня не могло поколебать ничто. Не знаю, как бы я добился своей цели, если бы не он.
   Розамонд зачарованно смотрела на Эдуарда. Впервые принц открывал ей душу, очевидно, рута развязала ему язык.
   — В молодости только Род мог помериться со мной силой. Но в нем была и другая сила — внутренняя. И я благодарю Бога за то, что помог и мне обрести ее. Я дорожу нашей дружбой. Между нами не было ни лжи, ни фальши, только правда и полная откровенность… И я должен кое в чем признаться тебе, Розамонд.
   Глаза их встретились.
   — Твой брат Джайлз погиб от моей руки. Случайность, проклятая случайность и небрежность с моей стороны!
   Голубые глаза принца потемнели. Он вспоминал о тех ужасных мгновениях.
   — Я поссорился с каким-то мальчишкой, дело дошло до драки. Сам не знаю, как это получилось, но я убил его голыми руками. Парень был простолюдином, я нарушил кодекс чести, вызвав его на поединок, и его смерть легла позором на гордое имя Плантагенетов.
   Розамонд облизнула внезапно пересохшие губы, боясь произнести хоть слово.
   — И когда на турнире от моей руки погиб еще один человек, я потерял голову. Ведь еще и месяца не прошло после той трагедии! Джайлз был моим другом и спутником, и это делало случившееся еще более ужасным! Но Роджер не задумываясь взял на себя мой стыд и взвалил на плечи мой грех. Ни у одного человека на свете не было друга вернее и надежнее.
   Глаза Розамонд наполнились слезами. Проглотив комок в горле, она вложила ладонь в руку Эдуарда.
   — Спасибо за то, что сказали правду, господин. Но умоляю, никогда не говорите Роджеру, что я тоже об этом знаю…
   Увидев, как его брови вопросительно приподнялись, она объяснила:
   — То, что сделал Роджер, — пример благородства и самопожертвования… Мы не должны отнимать это у него.
   Эдуард стиснул ее пальцы.
   — Да будет так. Можешь ты меня простить?
   Розамонд кивнула:
   — Что поделать, несчастный случай. Я примирилась с судьбой.
   Эдуард поднес ее руку к губам.
   — Роджер в самом деле счастливчик.
   Розамонд аккуратными стежками зашила длинный извилистый порез, тянувшийся от плеча до локтя принца, и заверила, что шрама не останется. Как и у нее в душе.
   — Обещайте, что приедете в Виндзор! — пригласил Эдуард. — Я не могу обойтись без Роджера, а моя Элеонора будет счастлива видеть тебя, Розамонд.
   Род связан с Эдуардом Плантагенетом клятвой на всю жизнь. И она дала обет быть верной мужу. Любимому мужу.
   — Вы оказываете нам большую честь, мой дорогой господин.
   Через две недели в аббатство Эвершем прибыла небольшая группа людей. Элеонора де Монфор добилась разрешения лорда Эдуарда посетить могилу мужа.
   Розамонд неподвижно стояла рядом с Роджером и Эдуардом, пока монахи показывали леди Элеоноре и двум ее сыновьям место, где упокоились разрубленные останки великого воина. Симон де Монфор был похоронен рядом со своим старшим сыном Генри. О, как, должно быть, невыносима боль жены и матери!
   Роджер, обняв жену, прошептал:
   — Симон как-то сказал, что ты занимаешь в его сердце особое место, и попросил заботиться о тебе.
   Его слова так глубоко тронули Розамонд, что она не сразу нашлась с ответом и молча взяла мужа за руку.
   Гай де Монфор, чьи раны только начали заживать, вместе с братом Симоном и сестрой долго стоял у могилы. Элеонора высоко держала голову, и ее маленькая фигурка была исполнена такой трогательной гордости, что Розамонд снова заплакала.
   Юный Симон, исполненный скорби и раскаяния в том, что чересчур поздно пришел на помощь отцу, упал на колени, умоляя о прощении. Но мать коснулась его плеча:
   — Поднимись, сын мой. Никогда не забывай, чье имя носишь. Симон де Монфор жив!

Глава 29

   Леди Розамонд де Лейберн, держа на руках сына, стояла рядом с принцессой Элеонорой под сводами уютной церкви Виндзора. Священник в золотых ризах подошел к крестильной купели, вырезанной из цельного камня, почтительно ожидая, пока знатные господа займут места. Розамонд наградила опоздавших холодно-неодобрительным взглядом. Принц Эдуард, Гарри Олмейн и ее собственный муж встали на рассвете, чтобы предаться любимому занятию — охоте, и, разумеется, забыли о крестинах!
   Святой отец начал проповедь, наставляя высокородных особ в необходимости посещать дом Божий регулярно, а не только в дни свадеб и отпеваний. Потом завел было длинную латинскую молитву, но быстро перешел на простонародный английский, услышав нетерпеливое шарканье. Стоило Эдуарду многозначительно откашляться, как священник изложил суть дела:
   — Освящаю эту воду, предназначенную смыть грехи и даровать этому младенцу всю полноту милости Твоей. Дай ему навсегда остаться в числе верных и избранных детей Твоих, ради коих пострадал Господь наш Иисус Христос. Аминь.
   Розамонд осторожно сняла белую вязаную шаль и протянула священнику голенькое дитя. Священник взял его и поднес к купели.
   — Назови младенца.
   — Роджер де Лейберн, — прозвенел на всю церковь звонкий голос Розамонд.
   Священник окунул ребенка в купель.
   — Роджер де Лейберн, крещу тебя…
   Но тут вперед выступил сэр Роджер и объявил:
   — Его следует именовать Роджер Джейсон Лейберн. Розамонд ответила сияющей улыбкой, и фиалковые глаза ее повлажнели от непролитых слез. Он запомнил, что Джейсон — ее любимое имя!
   Глядя на их озаренные счастьем лица, принцесса Элеонора тихо заплакала.
   Священник снова окунул мальчика в воду.
   — Роджер Джейсон де Лейберн, крещу тебя…
   На этот раз церемонию прервал принц:
   — Его будут звать Роджер Джейсон Эдуард де Лейберн.
   Священник поморщился, всем своим видом запрещая кому бы то ни было вмешиваться в таинство крещения. Малыша пришлось опять опустить в купель.
   — Роджер Джейсон Эдуард де Лейберн, я крещу тебя… Но тут Роджеру Джейсону Эдуарду все это до смерти надоело. Да и какой нормальный ребенок может выдержать троекратное погружение в воду?! Побагровев и натужившись, он завопил во все горло, одновременно направив прозрачную струйку прямо в глаза несчастного клерика. Святой отец пробормотал богохульственное ругательство, которое ловко замаскировал подобающей случаю фразой:
   — Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!
   Он начертил знак креста на лобике ребенка, пробормотал молитву, наставил крестных родителей в их обязанностях и сунул малыша мамаше.
   За торжественным завтраком Роджер положил сына в середину стола, где он стал центром всеобщего внимания. Элеонора, с умилением глядя на крошку, вытерла слезы.
   — В церкви у всех были мокрые глаза, — наивно заметила она, чем вызвала неудержимый хохот всего двора.
   — Сила Христова! — воскликнул Эдуард, поднимая кубок. — Да ваш сын только что изобрел новый тост: «Моча тебе в глаза!»
 
   Следующим вечером в Виндзоре устраивался большой пир в честь принца Эдуарда, фактически ставшего правителем страны, и принцессы Элеоноры, которую муж официально представлял придворным как будущую королеву. Короля вместе с женой убедили удалиться в замок Вустер, что почти в семидесяти милях от Лондона. Придворные уже именовали Генриха Старым королем. Все рыцари и бароны, сражавшиеся на стороне Эдуарда, были приглашены на праздник вместе с женами. Каждый ждал награды за верную службу. Алчные лорды мысленно уже составляли списки земель и замков, конфискованных у бедняг, которые имели несчастье остаться в лагере де Монфора.
   Супруги де Лейберн снова заняли просторные покои в башне, выстроенной для принца Эдуарда и принцессы Элеоноры. Теперь они состояли из трех роскошно обставленных комнат, помещений для слуг и детской для ребенка, которого Розамонд отказалась оставить дома. Она привезла из Першора одну из молодых служанок, поручив ей нянчить мальчика, а Нэн приступила к обязанностям камеристки.
   Она вынула рубиново-красное платье из венецианского бархата, а Розамонд продела руки в широкие рукава, отделанные по обшлагам золотой тесьмой. Вырез был чрезвычайно низок, чтобы показать дорогие украшения, и Розамонд долго стояла перед туалетным столиком, пытаясь решить, какое ожерелье выбрать. В этот момент из гардеробной показался Роджер в одном полотенце, небрежно завязанном на узких бедрах. Нэн, привыкшая видеть хозяина и не в таком виде, не обращала на него внимания, пока тот не указал ей на дверь. Вынув из сундука небольшую шкатулку, Роджер приблизился к жене. Розамонд увидела его в зеркале и, зная, что он не устоит перед ее чарами, чувственно улыбнулась. Уголки губ лукаво приподнялись. Она расцветала под его ласками, а его любовь заставляла ощущать себя особенной.
   Розамонд затаила дыхание — руки мужа скользнули к ее шее и стали возиться с застежкой ожерелья, которое он недавно заказал ювелиру. Глаза Розамонд широко раскрылись, когда она увидела великолепные камни, искрящиеся на шее и спускающиеся каскадом на грудь. Рубиновые розы с алмазными серединками выглядывали из изумрудных листьев.
   — Роджер, я еще не видела подобной красоты. Должно быть, стоит целого состояния!
   — Думаю, эта безделушка достойна графини!
   — Графини?
   — У меня есть все причины полагать, что Эдуард сделает меня графом Тьюксбери, — усмехнулся он, развязывая тесемки ее платья.
   — Роджер! Что ты вытворяешь?
   — Именно то, на что ты надеешься. Не сомневаюсь, ты умираешь от желания впервые в жизни залезть в постель с графом!
   Она ответила призывным взглядом из-под ресниц.
   — С чего это вдруг ты вообразил, будто станешь первым?
   Его руки мгновенно сжались, зеленые глаза зловеще сверкнули.
   — Клянусь Богом, мадам, вам плохо придется, если это не так!
   — Ты разорвешь платье! — засмеялась она.
   — Я куплю тебе другое.
   — Разумеется, мой ненасытный дьявол, еще одно, еще и еще… Рано или поздно поймешь, что графиня обходится дороже простой леди!
   — А ты узнаешь, что граф более требователен, чем простой королевский управитель! Сними тунику и камизу… Как же давно я не видел голенькую графиню!
   Розамонд понимала: он поддразнивает ее, хотя, вне всякого сомнения, перевидал в жизни немало обнаженных дам. Но стоит ли его винить? Его неотразимое очарование, красивое смуглое лицо и закаленное тело воина способны покорить любую женщину.
   Розамонд стояла перед ним в чем мать родила, если не считать варварского великолепия ожерелья. Она откинула волосы, ощутив, как концы прядей коснулись ягодиц, и дерзко вскинула подбородок:
   — Если расстанешься со своим полотенцем, господин граф, мы сможем начать наш танец соития.
   Род очертил кончиком пальца тонкую ключицу, украшенную рубиновыми розами, провел ладонями по изящным изгибам талии и бедер, и Розамонд показалось, что она вот-вот лишится чувств. Он гладил ее тело, не пропуская ни единого местечка, и наконец завладел губами. Пальцы его утонули в ее волосах, а губы и язык безмолвно требовали, чтобы она открылась для него. Другой рукой он сжал ее попку, и свидетельство его возбуждения скользнуло между ее бедрами. Поддерживая одинаковый ритм движений языком и вздыбленной плотью, он медленно делал выпад за выпадом в старой как мир игре мужчины и женщины, игре господства и подчинения.
   — Если хочешь чего-то, — поддразнила его Розамонд, — стоит лишь попросить!
   — Разреши мне войти, — прошептал он, и Розамонд приподнялась, позволяя ему вторгнуться в ее влажные глубины.
   Видя, что он не двигается, она укусила его в плечо.
   — Дьявол, ты заставляешь меня молить о том, чего желаю я?
   Его зеленые глаза требовали от нее выразить тайные мечты словами.
   — Род, я закричу, если ты немедленно не возьмешь меня!
   — И закричишь еще громче, если возьму, — многозначительно подмигнул он и с силой вонзился в нее, овладев решительно и требовательно.
   Розамонд отвечала лаской на ласку, жадно и пылко, все глубже вбирая его в себя. Наконец она глухо застонала, извиваясь в судорогах освобождения. Ноги подкосились, и Род, взяв ее на руки, понес к кровати. Он еще не излился и был полон чувственного исступления. Розамонд купалась в волнах удовольствия, готовая удовлетворить его сладострастные желания. Род ошеломленно наблюдал, как она вытянулась на перине, подняла руки над головой и по-кошачьи выгнула спину. Безумная страсть загорелась в нем, дикая и жаркая, и он предвкушал тот момент, когда она отдастся ему безудержно и безоглядно. Их слияние будет жарким, примитивным, бешеным, и только так они сумеют утолить свой голод. Следующее совокупление станет медленным, чувственным, нежным и позволит им выразить глубокую, безграничную любовь друг к другу.
   Они резвились, пока Розамонд не оказалась сверху. Она оседлала его бедра. Волосы в беспорядке рассыпались по груди. Губы раздвинулись в улыбке.
   — Графиня… — протянула она, словно пробуя слово на вкус. — Знаешь, мне нравится мое высокое положение.
   — Я покажу тебе новое положение, — пообещал он, оценив шутку и сжимая ее талию.
   — Позволь мне остаться так еще немного, я чувствую себя восхитительно раскованной.
   Она ощутила, как он затвердел, поднялся, и опустилась на его неутомимое орудие.
   — Теперь пускайся в галоп, я обещаю удержаться.
   Подавшись вперед, она схватила мужа за плечи, позволяя своим золотистым прядям соблазнительно скользить по его груди.
   — Похоже, тебе понравилось скакать на жеребцах. Но ты иногда позволишь и мне быть наверху, дорогая?
   — Это зависит от того, оправдаешь ты свое имя или нет!
   — Какое имя? Тьюксбери?
   — Вовсе нет. Не Тьюксбери, а Род!
   Род, свирепо зарычав, перевернулся и увлек Розамонд за собой. Ночь взорвалась сотнями ослепительных звезд, когда он покорял ее, безоглядно врываясь в нежное тело. Наконец Розамонд сдалась, признав себя побежденной, и он немного смягчился, вкушая свое имя на ее губах, зная, что он никогда ею не насытится.
   Когда они оба отдыхали, утомленные любовью, Розамонд обняла мужа и припала щекой к его сердцу.
   Каким долгим и полным событий был этот год! Год, подаривший ей столько счастья!
   Она едва заметно улыбнулась, вспомнив о своем девическом увлечении Рикардом де Бергом. Бледное подобие истинного чувства по сравнению с той всепоглощающей любовью, которую она испытывала к Роджеру. Значит, ирландский воин с его поразительным даром предвидения был прав, предрекая ей счастье.
   Тогда она не обратила внимания на его слова, но потом согласилась выйти за Роджера, чтобы укрепить его союз с де Монфорами. В то время Розамонд не подозревала, какой внутренней силой он обладает и как неистово она полюбит его.
   Она благоговейно коснулась щеки любимого.
   — Дорогой мой… — шептала она нежным, как бархат, голосом.
   Его любовь, безусловная и абсолютная, окружала и защищала ее точно магический покров. Подобно кругу, она никогда не кончалась, словно их имена в обручальном кольце.
   Опоздание иногда имеет свои преимущества. Глаза всех присутствующих были устремлены на Розамонд, на ее роскошное платье и великолепные драгоценности. Она подошла к Элеоноре, которая, как и подобает принцессе, была в белом с золотом.
   — О, я так рада, что ты здесь, Розамонд! Тут столько людей, что я снова начинаю путать слова!
   Розамонд сжала ее руку:.
   — Вы так прелестны сегодня, что вам и слова ни к чему. Только улыбайтесь чаще.
   Роджер галантно поклонился, поцеловал руку Элеоноры и присоединился к Эдуарду и дворянам, его окружавшим. Принц встретил друга веселым взглядом, сказавшим Роду, что ему понятно, почему супруги так задержались. Однако им предстояло многое обсудить, и мысли друзей быстро обратились от развлечений к делам. Необходимо было назначить новую дату созыва парламента, решить, какое наказание назначить не только сорока пленникам, взятым при Эвершеме и содержавшимся в Виндзоре, но и лорду-мэру Лондона и богатым городским торговцам, которые поддерживали врага.
   Эдуард был исполнен решимости навести порядок в стране. Он и его военачальники все еще вели военные действия, но от Дувра и пяти портов до Кенилуорта замки по одному продолжали сдаваться.
   Сам Эдуард собирался взять под свою опеку южные графства, а Гарри Олмейн получил во власть северные области. Мортимеру было отдано все валлийское приграничье, а Гилберта Глостера восстановили в правах и ввели в наследство.
   Эдуард не желал дальнейшего кровопролития, но намеревался опустошить кошельки тех, кто противостоял ему. Он назначил Лондону пеню в двадцать тысяч марок, а каждый пленник обязывался отдать свои владения и заплатить кругленькую сумму выкупа в обмен на свободу. Богатым епископам и главам аббатств предстояло купить прощение короны.
   Перед началом пира Эдуард занял место на возвышении, подле своей будущей королевы. Принцесса с благодарностью сжала руку мужа и покраснела, когда он что-то ей прошептал. Вскоре, однако, он и Роджер увлеклись беседой.