Хенли Вирджиния. Идеальный любовник

   — Я уезжаю вместе с близнецами в Уиклоу, чтобы немного побыть с матерью. Я бы хотела взять с собой вас обеих. Вы поедете со мной?
   Когда обе няньки охотно закивали головами, Эмерелд почувствовала легкий укол совести, что она их обманывает, но пообещала себе, что сразу же отпустит девушек, если те почувствуют себя несчастными.
   — Спасибо вам обеим. Я бы не смогла совершить это путешествие без вас. Идите и соберите вещи, мы уезжаем сегодня.
   Когда гора багажа у парадной двери начала расти, к Эмерелд подошла экономка:
   — Судя по всему, вы собираетесь уехать.
   — Да, я еду вместе с матерью.
   — Вы же не возьмете с собой детей? — возмущенно поинтересовалась миссис Кеннеди.
   — Со мной поедут Эллин и Джейн. Мы отлично справимся, Кейт. Я хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали. Мне будет ужасно вас не хватать.
   Экономка проглотила слезы:
   — На сколько вы уезжаете?
   Эмерелд не хотелось причинять этой доброй женщине боль.
   — У меня нет определенных планов, — мягко ответила она.
   — Гм, мне они кажутся вполне определенными. — Кейт вылетела из комнаты.
   — Я ее расстроила, — вздохнула Эмерелд.
   — Дорогая, тебе следует беспокоиться совсем не о Кейт.
   — Я оставила ему записку, — едва слышно ответила Эмерелд.
   — Ну да, конечно, это ему очень поможет, — с насмешливым облегчением произнесла Эмбер.
   Чтобы все уложить, потребовалось немало времени, и на этот раз Эмерелд, ни минуты не сомневаясь, взяла драгоценности и купчую на дом в Лондоне.
   Когда карета Эмбер выехала из Грейстоунса, на ней высилась такая пирамида багажа, что он грозил рухнуть вниз. Эллин и Джейн держали на руках посапывающих во сне младенцев. Эмерелд покормила их в самый последний момент, надеясь, что малыши проспят большую часть путешествия в Уиклоу.
 
   «Сера-1», управляемая Рори Фитцжеральдом, под парусами покинула естественную гавань Грейстоунса. Джонни и Боуэрс, бывший капитан с корабля Монтегью, стояли на носу, оглядывая побережье и горизонт в поисках «Чайки». Шон О'Тул устроился высоко на мачте, вооружившись подзорной трубой.
   Они дважды проплыли по Дублинской бухте, осматривая каждое судно, попадавшееся па пути, но не заметили ничего, похожего на корабль Монтегью. Тогда «Сера-1» обогнула Ирландский Глаз, отгораживающий Дублинскую бухту от моря. Не найдя своего врага, они обыскали побережье в обоих направлениях от Брея до острова Лэмбей.
   Удовлетворенный тем, что корабля Монтегью не оказалось в радиусе тридцати миль от Грейстоунса, Шон отдал приказ отправляться домой. Он спустился со своего наблюдательного поста и спросил Джонни, отведя его подальше от посторонних ушей:
   — Что ты думаешь?
   — Боуэрс, вероятно, ошибся, — заявил Джонни.
   Шон медленно покачал головой:
   — Я чую его нутром.
   — В последний раз, когда я виделся с отцом, он выглядел жалким. Он плакал, как сломленный человек, и я уверен, что Джек Реймонд еще долго не сможет ходить. Не думаю, что нам следует особо волноваться.
   — Я рад, что ты их больше не боишься, Джонни. Но до тех пор, пока в их дьявольских телах сохранится хоть искра жизни, они будут представлять угрозу.
   — Что ж, если Монтегью здесь и были, то теперь их уже нет.
   «И где же они?» — спросил Шон самого себя.
   — Англси, — произнес он вслух. — Завтра мы осмотрим Англси, просто чтобы убедиться. — «Сера-1» взяла курс домой в Грейстоунс, а О'Тул не мог избавиться от ощущения, что что-то случилось.
   Предчувствие не покидало его, пока он поднимался к дому от мола. Грейстоунс выглядел странно притихшим, никого из слуг не было видно. Неожиданно колдовскую тишину нарушил крик ребенка, но мрачное выражение не сошло с лица О'Тула. Он знал, что это плачет сын Джонни, а не его сын или дочка. Он бы отличил их крик от сотни других младенческих голосов.
   Шон ворвался в свою спальню с ругательством на устах. Ему не было нужды открывать гардероб, чтобы убедиться, что Эмерелд забрала вещи и сбежала. Стоило ему отлучиться, как она уехала вместе с Эмбер. Эмерелд сделала то, что было выгодно!
   Шон заметил конверт, оставленный ею у него на подушке. Он схватил его и запихнул во внутренний карман своей кожаной куртки. Пусть его дьявол подерет, если он станет это читать! Его не интересуют причины, по которым она так поступила. О'Тул знал только одно: сегодня же вечером Эмерелд и близнецы вернутся в Грейстоунс!
   Шон О'Тул прямиком направился в конюшни и оседлал Люцифера. Он не станет тратить время на пустую болтовню. Не нужны ему ни советы, ни помощь, чтобы вернуть своенравную женщину. Он и понятия не имел, как давно карета выехала из Грейстоунса. Ему все равно. Не важно, сколько миль они проехали, он их нагонит и вернет.
   Первые десять миль Шон не смотрел по сторонам, а только вперед. Потом он взглянул на небо, оценивая, сколько времени осталось до того, когда вечер сменится ночью. До полной темноты осталось не больше часа. Перед ним раскинулся Дублин, и оживленное движение на улицах заставило его замедлить бешеную скачку.
   И тут в центре старой столицы он увидел карету Эмбер, тащившуюся в веренице экипажей, повозок и запряженных в тележки пони. Шон пришпорил Люцифера, пронесся по мосту через Лиффи и настиг карету у противоположного берега.
   — Кучер, стой! — приказал он.
   Вознице хватило одного взгляда на мрачное лицо графа Килдэрского, чтобы немедленно натянуть поводья.
   Эмерелд, уже пришедшая в отчаяние от медленной езды по Дублину, выглянула из кареты, чтобы выяснить, чем вызвана очередная остановка. Увидев вороного жеребца и его затянутого в черное всадника, она чуть не заплакала от досады. Шон догнал ее прежде, чем она успела хотя бы выехать из Дублина!
   Ее защитной реакцией стал гнев. С пылающими щеками она выскочила из кареты, чтобы встретиться с графом.
   Глаза Шона вспыхнули знакомым огнем.
   — Садитесь в карету, мадам, я поговорю с вами дома.
   Эмерелд с вызовом вскинула голову, сознавая, впрочем, что никогда еще не видела Шона таким разгневанным, как в эту минуту.
   — Я еду в Уиклоу. Не пытайся переубедить меня, даром потратишь время!
   — Переубеждать вас? — Его низкий голос предостерегал ее, что Килдэр и не собирался вести дипломатические переговоры. — Единственным средством убеждения, к которому я могу прибегнуть, это отшлепать вас, — спокойно заметил он.
   Еще ни разу за все время, что они провели вместе, Шон не был с ней груб. или жесток. Он никогда не ударил ее в гневе. Возможно, именно поэтому Эмерелд упорствовала в своем вызове.
   — Ты намереваешься устроить сцену прямо посреди улицы? — спросила она.
   — Разумеется, собираюсь. — Он спешился и подошел к ней. Шон возвышался над молодой женщиной, его глаза отливали зловещим серебряным блеском.
   — Я еду в Уиклоу!
   — В Грейстоунс, — неумолимо перебил он.
   Люди начали высовываться из карет, чтобы посмотреть на скандал, в любой момент грозивший перерасти в потасовку. Могучие руки Шона схватили Эмерелд за плечи, в их прикосновении не осталось и капли нежности.
   — Немедленно садитесь в карету, мадам.
   — Заставь меня, — бросила она.
   Не колеблясь ни секунды, Шон поднял свое твердое, как железо, бедро, перекинул через него Эмерелд, задрал ее юбки и три раза звонко шлепнул по заднице. Толпа зааплодировала, а О'Тул открыл дверцу кареты, поднял молодую женщину за талию и усадил на отозвавшиеся болью ягодицы. Он привязал Люцифера к карете, потом прошел вперед.
   — Трогай, — приказал граф кучеру.
   Достоинство Эмерелд разлетелось в клочья. Не обращая внимания на потрясенных нянек, она сквозь слезы взглянула на мать.
   — Дорогая, я же говорила тебе, что это напрасные попытки.
 
   Когда они возвратились в Грейстоунс, девушки внесли близнецов в дом, Эмерелд вошла следом. Кейт, Тара, Нэн, Джонни, мистер Берк и Шеймус — все собрались в передней гостиной, словно ожидая их возвращения. Эмбер выразительно взглянула на Кейт и Тару, словно пытаясь предупредить о надвигающейся буре.
   Заслышав шаги Шона за спиной — а их невозможно было спутать ни с чьими другими, — Эмерелд обернулась к нему, готовая продолжать битву с того момента, когда ее прервали. Килдэр поднял руку властелина, предупреждая молодую женщину, что ей лучше хранить молчание.
   — Я даю тебе час, чтобы ты поднялась к детям.
   Упрямо вздернув подбородок, Эмерелд вышла из гостиной в холл, оперлась рукой о перила и стала подниматься по лестнице, держась невероятно прямо.
   Шон следовал за ней до подножия лестницы.
   — Через час, на этом же самом месте.
   Эмерелд тряхнула головой и не удостоила его ответом.
   Она смыла явные следы слез, потом покормила малышей. На это и ушел весь отведенный ей час. Эмерелд решила было проигнорировать ультиматум, но поняла, что, если не спустится вниз, Шон немедленно перейдет в наступление и заставит ее подчиниться. Ждать его и позволить вытащить себя из комнаты — значит сразу перейти к обороне, поэтому Эмерелд передумала.
   Она отдала детей молоденьким нянькам.
   — Я буду вам очень признательна, если сегодня вы уложите их спать. — Она расчесывала волосы до тех пор, пока локоны не начали потрескивать, потом расправила плечи и гордо спустилась по лестнице, чтобы встретиться с мужчиной, который напрашивается на драку по большому счету.
   Ступив на последнюю ступеньку, она собралась обрушиться на него с упреками, но его пальцы сомкнулись на ее руке выше запястья, не дав ей возможности атаковать его.
   — Ни слова, мадам.
   Он направился к парадной двери, увлекая се за собой. В зловещем молчании Шон тащил ее по подъездной дорожке к надвратной башне. Он разжал пальцы только у ступеней лестницы.
   Эмерелд пришлось подняться наверх. К ее гневу теперь примешивалось чувство ожидания. Что бы он ни собирался сделать, О'Тул намеревался обойтись без свидетелей. Когда он отпустил ее, Эмерелд уперла руки в бока.
   — Тебе нравится изображать из себя дебошира? — поинтересовалась она.
   — Тебе явно требуется твердая рука. Ты вышла из-под контроля.
   — Я ощутила твою твердую руку в самом центре Дублина, когда все на меня смотрели, разинув рты! — выкрикнула Эмерелд.
   — Я просто положил конец твоему вызывающему поведению, — прорычал он.
   — Временно! — Она вся пылала от ярости, казалось, ее эмоции вспыхивают и потрескивают от страстного безрассудства.
   — Объяснись. Как ты посмела увезти моих детей? — прогремел Шон.
   — Я оставила тебе записку.
   Он достал из-за ворота рубашки конверт и порвал у нее перед носом.
   — Ты даже не прочитал ее! — обвинила его Эмерелд.
   — И не стану этого делать! Если ты хочешь что-то сказать, будь настоящей женщиной и скажи мне прямо в глаза.
   — Как ты смеешь на меня сердиться? Ведь именно ты не прав. Ты заслуживаешь все то, что получил!
   — Именно я спас тебе жизнь. Я избаловал тебя. А ты платишь мне тем, что увозишь моих детей, а потом разыгрываешь из себя оскорбленную, когда это выводит меня из себя.
   Эмерелд налетела на него, колотя кулачками по широкой груди. Ее волосы упали ей на плечи облаком темного дыма.
   — Ты уверенный в своей справедливости боров! Я не делаю вид. Я оскорблена. И ты поймешь это, когда я снова уеду.
   Шон схватил ее за руки, лишив возможности двинуться.
   — Ты хочешь сказать, как только я отвернусь?
   — Да! — с вызовом прошипела Эмерелд.
   — Я никогда не позволю тебе уехать! — пророкотал он.
   — Как ты меня остановишь? — Ее глаза полыхали зеленым пламенем. Она задыхалась от ярости.
   — Если мне придется это сделать, то я запру тебя в этой башне, а ключ выброшу к чертовой матери!
   — Почему бы тебе не побить меня для начала? — вспылила она.
   — Побить? — недоверчиво переспросил Шон. — Ты заслуживаешь чертовски хорошей порки, но я никогда не поднимал на тебя руку… пока! Я предвидел, что ты так безрассудно поступишь, Эмерелд. Не отказывай мне хотя бы в толике ума. Я знаю, что твоя душа не до конца открыта мне. Я понимал, что твой отъезд — это лишь вопрос времени.
   — Ты никогда не открывал мне свою душу и скрывал свои мысли. Теперь ты знаешь, каково это чувствовать.
   — Когда я пытался сказать, что люблю тебя, ты не стала слушать, — обвинил ее Шон.
   Ее гнев превратился в нетерпение:
   — Господи, да знаю я, что ты меня любишь. Я всегда это знала.
   — Я подарил тебе драгоценности, дом, корабль, — продолжал О'Тул уже спокойнее.
   — Речь не о драгоценностях, домах или кораблях! — крикнула Эмерелд.
   — Тогда скажи, что ты меня не любишь, — бросил ей вызов Шон.
   — Разумеется, я тебя люблю. Я всегда любила тебя безмерно. Речь не о любви!
   — Ради всего святого, а о чем же тогда? — спросил Килдэр.
   — О доверии, — негромко сказала Эмерелд.
   Господь Всемогущий, что он мог ответить? Она одним махом разнесла всю его оборону.
   — Шон, ты научил меня жить одним днем, но сам этого не делаешь. Ты весь в дне вчерашнем. Ты живешь ради того, чтобы мстить. Я полностью доверяла тебе, а ты меня предал во имя мщения.
   В его глазах отразилась боль, подсказавшая Эмерелд, что он не может этого отрицать.
   — Значит, ты хочешь от меня уйти. Понимаешь ты это, Эмерелд, или нет, но ты тоже жаждешь мести. Ты не будешь счастлива, пока не добьешься своего. Ты хочешь забрать детей и никогда больше меня не видеть.
   Эмерелд в ужасе уставилась на него, ее глаза наполнились слезами. Господи, она и не думала об этом! Ей хотелось, чтобы Шон обнял ее и поклялся в вечной любви, пообещал сделать все, чтобы удержать ее. Ей нужно было услышать уверения, что отныне и впредь она и дети будут для него на первом месте. Он испытывал жажду мщения, а она мечтала, чтобы он жаждал только ее. Она стремилась быть первой и последней, и навсегда. Ей хотелось уз доверия, которые больше никогда не разорвутся, что бы ни случилось.
   Пока глаза Шона разглядывали прелестное личико сердечком, он понял, что любил Эмерелд с самого начала. Хотя обманывал себя и закрывал свое сердце для этого чувства, любовь к Эмерелд нашла туда тропинку, смеясь над его протестами. Он никогда не осмеливался признаться в этой любви самому себе, потому что считал, что ему не удержать ее.
   Шон прикоснулся к ее покрытому слезами лицу с щемящей нежностью:
   — Моя любовь к тебе и нашим детям абсолютна и ни от чего не зависит. Я соглашусь на все, что ты захочешь.
   «Ты так говоришь, но правда ли это?» Она должна быть в этом уверена. Ненавидя себя за то, что делает, Эмерелд решила испытать его.
   — А что, если… А что, если я оставлю тебе сына?
   Она заметила, как его глаза снова гневно потемнели.
   — Эмерелд, ты что, с ума сошла? Ты ведь знаешь, что мой сын сам способен о себе позаботиться, если понадобится, а именно моей дочурке нужна моя сила. Но я бы никогда не разлучил их. Я хочу либо обоих, либо никого.
   Шон отлично прошел первое испытание, но справится ли он с остальным?
   — А что, если… А что, если я оставлю тебе обоих?
   От этого предложения брови Шона яростно сомкнулись в одну линию.
   — Без тебя? Я отвечаю — нет! Я хочу либо все, либо ничего. Я никогда не думал о том, чтобы разлучить близнецов с их матерью.
   Эмерелд улыбнулась дрожащими губами. Она не желала никогда больше сомневаться в нем. Ей хотелось, чтобы он прогнал угрожающее облако мести с ее горизонта. Ей был необходим кто-то, на кого можно положиться.
   — Шон, твоя жажда мести была так велика, что я стала разменной монетой. Если люди не могут отвлечься от мести своим врагам, то они рискуют посеять семена ненависти в своем сердце. Я знаю, что ты потерял брата и обожаемую мать, но мщение — это не выход. Чтобы смириться с потерей, ты должен радоваться жизни. Недостаточно просто выжить, ты должен жить хорошо. Чтобы так жить, мы должны любить.
   — Черт побери, женщина, я люблю тебя больше жизни!
   — Если это правда, ты будешь доверять мне так, чтобы открыть свою душу. И я поверю, что ты откажешься от мщения. — Эмерелд умоляюще подняла руки.
   Шон взглянул в ее лицо, полное нежной любви, и вдруг понял, что важно не отомстить, а взять на себя обязательство, сутью которого будет его преданность ей и их детям. Медленно О'Тул протянул руки, пока кончики их пальцев не соприкоснулись.
   — Иди сюда. Верь мне.

Глава 37

   Эмерелд и раньше много раз слышала от него подобные слова, но до этой минуты и представить себе не могла, как отчаянно ей хотелось снова услышать их от него. Она коснулась его ладоней и задрожала, почувствовав их теплую силу.
   Шон крепко обнял ее, и они стояли рядом, не двигаясь. Ее голова покоилась у него на груди, и Эмерелд слышала биение его сердца. Шон поднял руку и провел по ее волосам.
   — Я люблю тебя, Эмерелд.
   Когда О'Тул заговорил, молодая женщина слышала гулкие удары его сердца и знала, что он говорит правду. Она взяла его ладонь и приложила к своей груди.
   — Я люблю тебя, Шон.
   Пока он обнимал ее, ему казалось, что их окружает любовь, и, стоя в этом волшебном круге, он ощущал, как весь его гнев, печаль и ненависть медленно покидают его. А потом, подобно кораблю, чьи паруса вновь наполнил ветер, Килдэр ощутил, как велика и неугасима его любовь. Восхитительное чувство покоя снизошло на него, а вместе с ним пришло и новое понимание собственной значимости, не имеющее ничего общего ни с титулом, ни с богатством.
   О'Тул почувствовал себя бесконечно счастливым. Он поднял Эмерелд на руки и отнес на кровать. Раздевая ее, он воздал должное ее красоте, говоря молодой женщине все, что было у него на сердце. В постели он уложил ее на себя сверху и, осыпая бесконечными поцелуями, шептал ей, каким счастливым она его сделала.
   — Я счастливейший человек на земле. Ты самая великодушная и щедрая из всех женщин. Ты отдаешь все без остатка. Я не удивлен, что ты родила близнецов. Подарить мне одного ребенка было для тебя недостаточно. Ты сразу одарила меня сыном и дочкой. Я хочу, чтобы ты научила меня быть таким же великодушным и щедрым. Позволь мне подарить тебе что-нибудь. Проси все, что захочешь, — настаивал он.
   — Что ж, есть кое-что, — мягко начала Эмерелд. — Первый раз ты соблазнил меня с тайным умыслом. На этот раз я хочу, чтобы ты очаровал меня и завоевал по всем правилам.
   Шон тяжело вздохнул:
   — Ты маленькая шалунья. Я уже почти взял тебя, а ты вдруг хочешь, чтобы я начал ухаживать за тобой, как принято в свете.
   — Доставь мне удовольствие, — шепнула она у самых его губ.
 
   «Чайка» подняла якорь и отошла от мола на Англси. Прошло два часа после полуночи, и корабль должен был прибыть в Грейстоунс чуть позже четырех утра, как раз перед рассветом. В этот час Замок Лжи и все его обитатели будут покоиться в крепких объятиях Морфея.
   Из дюжины матросов «Чайки» только трое хранили верность О'Тулам, остальные ради собственной выгоды готовы были предать друг друга.
   По плану Уильяма они должны были захватить его собственные корабли «Цаплю» и «Ласточку», а вместе с ними и одно из судов О'Тула, которое он смог бы потом использовать в качестве предмета торга: О'Тулы обменяют его жену Эмбер на свой корабль.
   А Джек хотел уничтожить и потопить все суда, стоящие на якоре в гавани Грейстоунса. При помощи пушек «Чайки», стрелявших четырехфунтовыми ядрами, это все равно что ловить рыбу в бочке. Большая часть команды поддерживала план Джека, потому что они ничем не рисковали. На их стороне был элемент внезапности. Они успеют все уничтожить в бухте, прежде чем О'Тулы смогут нанести ответный удар.
   Когда Уильям Монтегью и Джек Реймонд начали отдавать матросам взаимоисключающие приказы, разногласия прорвались наружу.
   — Подойдите ближе, какого черта вы держитесь так далеко? — проревел Уильям, обращаясь к первому помощнику.
   — Нет! Держитесь подальше! С этой позиции мы можем поразить все корабли, — выступил против тестя Джек.
   Когда пушкари побежали к орудиям, Монтегью прогремел:
   — Что, ради всего святого, вы делаете? Никакого орудийного огня. Вы потопите мои корабли!
   Матросы начали спорить, а Джек отвел Уильяма в сторону.
   — Прочь с дороги, старый дурак. Ты слишком долго всем заправлял. Теперь моя очередь!
   Уильям с побагровевшим лицом бросился на Джека, горя желанием сдавить своими бычьими руками горло молодого ублюдка. Защищаясь тростью, Реймонд ударил Уильяма по больной ноге. Пошатнувшись от боли, старик понял, что потерял контроль над всей операцией.
   Охваченный приступом яростного сумасшествия, Уильям добрался до ящика с ружьями и схватил мушкет. Зарядив его пулей и насыпав порох, он вскарабкался на палубу и подошел к Джеку, нацелив ружье прямо ему в голову.
   — Ни один гребаный выродок не будет управлять моими кораблями! — прорычал Монтегью. — Выполняй мои приказы или сдохнешь.
   Джек не строил никаких иллюзий насчет своего тестя. Уильям Монтегью был самым хладнокровным человеком из всех, кого он знал. Коварство стало стилем его жизни. Джек отдал приказ подойти вплотную к «Цапле». Когда корабли оказались достаточно близко, Реймонд передал троим матросам приказ Уильяма перейти на ее борт. Этой троицей оказались те, кому платили О'Тулы.
   Пока «Чайка» скользила по направлению к любимому кораблю Монтегью, «Ласточке», пришвартованной у пристани, Джек Реймонд понял, что ему выпал последний шанс сбежать от сумасшедшего Уильяма. Как только тот отдал приказ идти на абордаж, Джек ринулся вслед за матросами на борт «Ласточки».
   Не колеблясь ни секунды, Монтегью нажал пальцем на курок мушкета. Свинцовые пули вонзились в спину Джека Реймонда, и тот рухнул на палубу. Предсмертный крик вырвался у него из горла.
 
   Шон О'Тул тотчас проснулся. Инстинкт подсказал ему, что громкий треск, разбудивший его, это выстрел из мушкета. На какую-то долю секунды он растерялся, потом, сообразив, что находится в надвратной башне, О'Тул рванулся к высоко расположенному окну, выходящему на насыпную дорогу и гавань. За окном все еще царила тьма. Шон не увидел ничего, кроме корабельных огней на рейде в Грейстоунской бухте.
   Пока Шон судорожно натягивал на себя одежду, Эмерелд села в постели и потянулась зажечь лампу.
   — Не надо иллюминации, любимая!
   — Что происходит?
   Шон замялся, боясь встревожить ее.
   — Скажи мне! Ты поклялся, что ничего не станешь скрывать!
   Он быстро сел на край кровати и взял молодую женщину за руки.
   — Вчера мне сообщили, что в Дублинской бухте видели корабль твоего отца. Вот почему мы туда отправились. Мы искали его, но не нашли. Я полагаю, что это предрассветная атака.
   — О Господи, дети!
   — Я не думаю, что они могли добраться до дома, не потревожив нас. Вероятно, их целью являются суда.
   Эмерелд начала торопливо одеваться.
   — Я должна идти к детям.
   — Я пойду… Ты здесь будешь в большей безопасности.
   — Нет, Шон, я должна идти в дом. Я не могу оставаться здесь в неведении.
   Шон подавил снедавшее его желание тут же отправиться на пристань. Он не должен дать ей почувствовать, что корабли для него важнее, чем она, потому что это на самом деле не так.
   — Ладно, идем, я провожу тебя в дом. Мы оба сможем убедиться, что дети и все остальные в безопасности.
   Когда они спускались по лестнице, Эмерелд вцепилась в его руку:
   — Все начинается сначала.
   Беспомощность, прозвучавшая в ее голосе, ударила Шона в самое сердце. Пока они торопливо шли от привратницкой, первые проблески зари осветили небо. Он сжал ее пальцы:
   — Нет, Эмерелд. Я клянусь тебе, что не допущу нового насилия.
   Они вошли в большой дом и увидели, что все его обитатели бегают по Замку Лжи полуодетыми. Шон и Эмерелд бросились наверх, чтобы самим убедиться, что их близнецам не причинили никакого вреда. В коридоре их встретили Кейт и Эмбер.
   Миссис Кеннеди требовательно спросила:
   — Это что, Шеймус стрелял из своего ружья и перепугал нас всех до смерти?
   — Нет, у отца нет ружей, они все остались в надвратпой башне.
   Мрачный Джон вышел из спальни:
   — Черт побери, ты был прав! Безвредных врагов просто не существует!
   Шон обнял Эмерелд за плечи:
   — Я хочу, чтобы ты пообещала мне удержать всех женщин в доме. Здесь безопасно. — Он быстро нагнулся и поцеловал ее. — Верь мне, Эмерелд. — И О'Тул ушел, уводя с собой Джонни.
   Эмбер заметила, что дочь побелела от страха.
   — Ведь это твой отец, верно?
   — И мой муж. «Чайку» видели вчера в Дублине.
   — Не волнуйся, дорогая, Шон О'Тул сотрет их в порошок!
   — О Господи, я чувствую себя такой виноватой. Я отправила его навстречу врагам со связанными за спиной руками!
   — Что ты этим хочешь сказать?
   — Я сказала Шону, что уеду, если он не откажется от ненависти и мести. Он пообещал мне это. О'Тул поклялся мне в этом! Мама, а что, если из-за этого он не сможет нанести ответный удар? Они убьют его!
   — У О'Тула достаточно здравого смысла, чтобы отличить месть от самозащиты.
   Заплакали дети, и Кейт взяла на руки Джозефа, а Эмерелд — малютку Кэтлин.
   — Сначала я покормлю ее, — сказала она экономке.
   — Я дам его светлости бутылочку, чтобы его успокоить. Не торопитесь. — Кейт понимала, что если Эмерелд будет занята, то не станет слишком волноваться.
   Эмерелд поцеловала малышку в лобик и села в кресло-качалку. Пока ее крошечная дочка сосала, она думала, что без любви и преданности Шона эта малютка могла бы умереть. Она пригладила кудрявые прядки на ее висках, и у нее на ресницах повисли слезинки. И эта малышка, и она сама чуть было не умерли. А теперь, когда они обе начали поправляться, Шон не может, не должен погибнуть. Эмерелд закрыла глаза и начала молиться.