Страница:
— Ваша ванна остыла… Позвольте мне сказать, чтобы принесли еще горячей воды.
— Дай мне сначала испачкать эту… Судя по всему, мне понадобится еще одна ванна, чтобы избавиться от этой жуткой вони.
Лиззи удивилась, увидев его раздетым. Под лохмотьями оказалось сильное, гибкое тело, переплетенное твердыми мускулами.
— Не возьмешь ли ты бритву и не избавишь ли меня от этих диких зарослей?
Лиззи открыла бритву и встала у него за спиной. Когда она подняла его спутанные черные пряди, обнажилась шея и ей стало ясно, что он в ее власти. С растущей уверенностью она остригла волосы вместе со всеми вшами.
— Держу пари, вы можете кое-что рассказать, — осмелела она.
— Тебе не захочется слушать, Лиззи. — Его голос звучал ровно, но в нем чувствовалось, что ответ окончательный.
Когда девушка остригла его до такой степени, что кудри лишь едва спускались на шею, она принялась за спутанную бороду. Лиззи стригла осторожно, боясь подойти поближе.
— Я не кусаюсь, — заметил Шон мягко.
Лиззи заглянула в стальные глаза.
— Держу пари, что кусаетесь, — осмелилась она возразить.
— Ты смелая девушка, Лиззи, раз я тебе нравлюсь.
Она подмигнула парню:
— У меня крепкий желудок.
Тут он засмеялся, закинув голову назад, так что на шее проступили жилы, подобные корабельным канатам.
Когда борода укоротилась до полудюйма, Шон намылился и побрился. Глаза Лиззи одобрительно расширились. Незнакомец удивительно преобразился. Его лицо оказалось таким худым, что скулы выступили, словно острие сабли. Темные глаза горели от усердия. Он был настоящим мужчиной, и у нее громко застучало сердце. Просто воплощение Сатаны.
Шон О'Тул выбрался из грязной воды и обернул полотенце вокруг чресел.
— Позовешь подручного, чтобы он приготовил еще ванну?
Когда парень принес горячую воду, он дал ему денег и проследил за тем, как тот ушел. Тогда Шон взял ладонь Лиззи и вложил золотой соверен.
— Спасибо тебе.
Шон снял полотенце, вошел в чистую воду и опустился в нее. Ощущение было таким приятным, что он вздрогнул. Он взглянул на Лиззи, томно смотревшую на него:
— Присоединишься ко мне?
— Господи, я думала, вы уж и не попросите, милорд!
Пока он спал, взошло солнце. Лиззи неохотно вылезла из кровати, оделась и бросила восхищенный взгляд на спящего.
— Да уж, этот ирландец может кое-чему научить англичан, — вздохнула служанка.
Шон О'Тул спал сном праведника. Когда он проснулся, близился вечер и его выстиранная одежда лежала рядом с постелью.
— Лиззи, ты слишком добра. Пусть тебе будет хорошо в этом проклятом мире!
Шон оделся и закутался в плащ, чтобы скрыть поношенную одежду. Он осторожно завернул отрезанный большой палец в полотенце и взял сверток под мышку, а потом спустился в зал, чтобы утолить голод тарелкой тушеной баранины с ячменем, хрустящим хлебом и ланкаширским сыром. Он не помнил, чтобы ел что-то такое же божественное.
Лиззи сияла улыбкой и, к удивлению Шона, даже пару раз покраснела.
— Теперь вы уедете? — спросила она, надеясь, что он останется еще.
— Да, Лиззи. Но я никогда тебя не забуду.
Прежде чем уйти, Шон дал ей еще денег на прощание.
— С Богом, — искренне пожелала она.
О'Тул уставился на нее. Неужели девица на самом деле верит, что Бог существует?
Он отправился к портным на Корк-стрит — «Мужское платье. Мейер, Швейцер и Дэвидсон». Когда он зашел в магазин и хозяева вопросительно посмотрели на него, Шон сразу же достал золото. Все сразу засуетились и изо всех сил старались услужить. Он оплатил весь комплект готовой одежды, включая чулки и туфли. Он сразу же переоделся во все новое, разрешив распорядиться своей старой одеждой по их усмотрению. Потом он заказал еще два комплекта, на день и для вечера. О'Тул все оплатил и сказал портному, что заказ должен быть готов к завтрашнему вечеру.
Когда он вышел на улицу, сгустилась ночь, и Шон не смог устоять перед ночным Лондоном. Он брел по улицам, знакомился с древним городом и наслаждался вновь обретенной свободой. Дойдя до Стрэнда, Шон вошел в отель «Савой» и снял номер. Посмотрев портье прямо в глаза, он объявил:
— Мой багаж прибудет только завтра. Я хочу, чтобы белье и полотенца меняли дважды в день. Будьте так любезны сообщить мне адрес и фамилию лучшего в Лондоне перчаточника и пришлите бутылку самого хорошего ирландского виски.
Шон Фитцжеральд О'Тул стоял перед зеркалом в своей комнате. Почти пять лет молодой ирландец не видел своего отражения. Он бесстрастно взирал на мужчину, смотревшего на него. Его юность ушла. Исчезла и округлость тела. Остались только кости и мускулы. Лицо стало совсем кельтским — смуглое, худое и опасное. Они превратили его в принца преисподней!
Часы пробили полночь. Шон запер дверь номера, прошел вниз по Стрэнду и отправился на Портмен-сквер.
Глава 12
Глава 13
— Дай мне сначала испачкать эту… Судя по всему, мне понадобится еще одна ванна, чтобы избавиться от этой жуткой вони.
Лиззи удивилась, увидев его раздетым. Под лохмотьями оказалось сильное, гибкое тело, переплетенное твердыми мускулами.
— Не возьмешь ли ты бритву и не избавишь ли меня от этих диких зарослей?
Лиззи открыла бритву и встала у него за спиной. Когда она подняла его спутанные черные пряди, обнажилась шея и ей стало ясно, что он в ее власти. С растущей уверенностью она остригла волосы вместе со всеми вшами.
— Держу пари, вы можете кое-что рассказать, — осмелела она.
— Тебе не захочется слушать, Лиззи. — Его голос звучал ровно, но в нем чувствовалось, что ответ окончательный.
Когда девушка остригла его до такой степени, что кудри лишь едва спускались на шею, она принялась за спутанную бороду. Лиззи стригла осторожно, боясь подойти поближе.
— Я не кусаюсь, — заметил Шон мягко.
Лиззи заглянула в стальные глаза.
— Держу пари, что кусаетесь, — осмелилась она возразить.
— Ты смелая девушка, Лиззи, раз я тебе нравлюсь.
Она подмигнула парню:
— У меня крепкий желудок.
Тут он засмеялся, закинув голову назад, так что на шее проступили жилы, подобные корабельным канатам.
Когда борода укоротилась до полудюйма, Шон намылился и побрился. Глаза Лиззи одобрительно расширились. Незнакомец удивительно преобразился. Его лицо оказалось таким худым, что скулы выступили, словно острие сабли. Темные глаза горели от усердия. Он был настоящим мужчиной, и у нее громко застучало сердце. Просто воплощение Сатаны.
Шон О'Тул выбрался из грязной воды и обернул полотенце вокруг чресел.
— Позовешь подручного, чтобы он приготовил еще ванну?
Когда парень принес горячую воду, он дал ему денег и проследил за тем, как тот ушел. Тогда Шон взял ладонь Лиззи и вложил золотой соверен.
— Спасибо тебе.
Шон снял полотенце, вошел в чистую воду и опустился в нее. Ощущение было таким приятным, что он вздрогнул. Он взглянул на Лиззи, томно смотревшую на него:
— Присоединишься ко мне?
— Господи, я думала, вы уж и не попросите, милорд!
Пока он спал, взошло солнце. Лиззи неохотно вылезла из кровати, оделась и бросила восхищенный взгляд на спящего.
— Да уж, этот ирландец может кое-чему научить англичан, — вздохнула служанка.
Шон О'Тул спал сном праведника. Когда он проснулся, близился вечер и его выстиранная одежда лежала рядом с постелью.
— Лиззи, ты слишком добра. Пусть тебе будет хорошо в этом проклятом мире!
Шон оделся и закутался в плащ, чтобы скрыть поношенную одежду. Он осторожно завернул отрезанный большой палец в полотенце и взял сверток под мышку, а потом спустился в зал, чтобы утолить голод тарелкой тушеной баранины с ячменем, хрустящим хлебом и ланкаширским сыром. Он не помнил, чтобы ел что-то такое же божественное.
Лиззи сияла улыбкой и, к удивлению Шона, даже пару раз покраснела.
— Теперь вы уедете? — спросила она, надеясь, что он останется еще.
— Да, Лиззи. Но я никогда тебя не забуду.
Прежде чем уйти, Шон дал ей еще денег на прощание.
— С Богом, — искренне пожелала она.
О'Тул уставился на нее. Неужели девица на самом деле верит, что Бог существует?
Он отправился к портным на Корк-стрит — «Мужское платье. Мейер, Швейцер и Дэвидсон». Когда он зашел в магазин и хозяева вопросительно посмотрели на него, Шон сразу же достал золото. Все сразу засуетились и изо всех сил старались услужить. Он оплатил весь комплект готовой одежды, включая чулки и туфли. Он сразу же переоделся во все новое, разрешив распорядиться своей старой одеждой по их усмотрению. Потом он заказал еще два комплекта, на день и для вечера. О'Тул все оплатил и сказал портному, что заказ должен быть готов к завтрашнему вечеру.
Когда он вышел на улицу, сгустилась ночь, и Шон не смог устоять перед ночным Лондоном. Он брел по улицам, знакомился с древним городом и наслаждался вновь обретенной свободой. Дойдя до Стрэнда, Шон вошел в отель «Савой» и снял номер. Посмотрев портье прямо в глаза, он объявил:
— Мой багаж прибудет только завтра. Я хочу, чтобы белье и полотенца меняли дважды в день. Будьте так любезны сообщить мне адрес и фамилию лучшего в Лондоне перчаточника и пришлите бутылку самого хорошего ирландского виски.
Шон Фитцжеральд О'Тул стоял перед зеркалом в своей комнате. Почти пять лет молодой ирландец не видел своего отражения. Он бесстрастно взирал на мужчину, смотревшего на него. Его юность ушла. Исчезла и округлость тела. Остались только кости и мускулы. Лицо стало совсем кельтским — смуглое, худое и опасное. Они превратили его в принца преисподней!
Часы пробили полночь. Шон запер дверь номера, прошел вниз по Стрэнду и отправился на Портмен-сквер.
Глава 12
Когда Джон Монтегью выбрался из оков сна, он сразу понял, что что-то не так. А когда почувствовал холодное лезвие ножа между ног, его ощущение переросло в уверенность.
Парень не осмеливался двигаться и даже дышать, опасаясь, что острие пронзит ему мошонку.
— Джонни-паренек, ты меня помнишь?
Он тут же вспомнил этот глубокий голос с ирландским акцентом, как будто слышал его вчера.
— Шон… Шон О'Тул. Господи, неужели снова ночной кошмар? — прошептал Джон Монтегью.
— Давай назовем это ожившим кошмаром, Джонни.
— Чего ты хочешь?
— Подумай хорошенько. Я уверен, что через минуту ты догадаешься.
Тишину нарушало только тяжелое дыхание Джонни. Наконец он заговорил:
— Ты хочешь отомстить.
— Ты умный малый, Джонни.
— Шон, мне очень жаль. В ту ночь я вел себя как последний трус. Я очень боялся отца и не осмелился противоречить ему. Я клянусь тебе, что не знаю, кто именно зарезал Джозефа, но это сделал либо мой отец, либо Джек Реймонд.
Темнота и молчание встретили его слова, поэтому он заторопился, заполняя пустоту:
— С тех пор я каждый день сожалею о том, что промолчал.
— Своим молчанием ты предал меня, но это был последний раз, когда кто-то меня предал и не заплатил за это.
— Я клянусь, что, если бы пришлось все начать сначала, я встал бы рядом с тобой и сказал бы правду!
— Я благодарю дьявола, что нам не придется все пережить заново, Джонни, потому что Джозефу не понравилось бы умирать во второй раз, а мне уж это точно не доставило бы удовольствия еще пять лет провести в плавучей тюрьме.
— Прости меня, Шон. Ты не представляешь, как я тобой восхищался, как поклонялся тебе и как ненавидел себя за то, что сделал!
— Если ты еще раз попадешься на моем пути, то потеряешь не только большие пальцы на руках, но и останешься без своего петуха и яиц, когда я с тобой покончу.
Теперь Джона Монтегью трясло так, что он мог сам себя изувечить.
— Смотри, не обмочись, Джонни, — заметил Шон, убирая нож у него из промежности. — Сегодня я не стану этого делать.
Монтегью-младший шумно вздохнул, совсем в этом не уверенный.
Шон О'Тул чиркнул серной спичкой и зажег свечи у кровати Джонни.
Тот смотрел на незваного гостя широко открытыми глазами. Его кумир разительно изменился. Прежними остались только голос да стальные глаза, горящие серебряным пламенем.
— Ты пришел не затем, чтобы убить меня? — спросил Джон.
— Я не хочу убивать тебя, я хочу, чтобы ты принадлежал мне душой и телом, Джонни Монтегью.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Только скажи, и я исполню. — Он сел на край кровати, а его собеседник устроился на стуле лицом к нему.
— Ты служишь в Адмиралтействе. Я хочу, чтобы ты достал записи обо мне и уничтожил их. Все должно выглядеть так, словно имя Шона Фитцжеральда О'Тула никогда там не фигурировало. Нужно уничтожить все бумаги о моем аресте и обвинении. Если это не будет выполнено, мы с моим ножом вернемся.
— Все будет сделано, как ты говоришь. Они не смогут больше арестовать тебя, потому что не останется никаких следов твоего мнимого преступления или вынесенного приговора.
Губы Шона изогнулись в полуулыбке. Он закинул ноги на кровать Джонни, а руки — за голову.
— У меня не было связи с внешним миром. Что произошло за эти пять лет, Джонни?
— Моя мать сбежала из дому через несколько дней после праздника. Мы с сестрой больше ее не видели. Твой брат был ее любовником, но я не знаю, известно ли ей о его смерти… Потому что я не представляю, жива ли она сама.
— Эмбер была шлюхой.
— Ирландской шлюхой! — ввернул Джонни.
— Touche[7], Джонни. Ты не настолько беззащитен, каким кажешься.
— Я полагаю, ты знаешь, что твой дед, Эдвард Фитцжеральд О'Тул, умер от ран, после того как его арестовали за предательство?
— Я понимал, что он не выкарабкается, — спокойно заметил Шон. — Это еще одна могильная плита на совести твоего отца. Я полагаю, Монтегью донес на него.
Глаза Джонни расширились от ужаса. Но когда он все обдумал, то согласился с таким вариантом:
— Я не стану его оправдывать. Я ненавижу и презираю его!
— Отлично, ты будешь лучшим союзником, а если не станешь им, то превратишься в моего врага.
— Я твой добровольный союзник, Шон, а не твой враг, — поклялся Джон.
— Догадываюсь, что состояние твоей семьи росло, словно цветущее дерево, — сказал Шон, в его голосе слышалась ирония.
Джон виновато ответил:
— Да, у нас теперь флотилия торговых судов, известных под названием «Монтегью Лайн».
— Ммм, я верю, что ты окажешься для меня бесценным, Джонни. Мы увидимся в субботу. У тебя будет время заглянуть в записи.
— Моя сестра выходит в субботу замуж, — выпалил Джон.
— За кого?
— За нашего кузена Джека.
Лицо Шона казалось темной маской. Потом он улыбнулся, хотя улыбка не коснулась его глаз.
— Возможно, граф Килдэрский будет присутствовать на свадьбе. — Он поклонился Джонни и исчез в темноте.
Джону Монтегью понадобилось время, чтобы сообразить, что Шон О'Тул и есть теперь граф Килдэрский.
Шон провел большую часть дня у перчаточника, рекомендованного портье отеля «Савой», заверившего его, что принц Уэльский и его самый большой друг Джордж Брайан Бруммель[8] там же заказывают перчатки.
Он показал свою левую руку и объяснил, что хочет, чтобы перчатка полностью скрывала дефект.
Из мастерской вызвали двух мастеров и ознакомили их с проблемой. Они сделали зарисовки его руки во всех мыслимых положениях и измерили ее под каждым углом. Мастера сравнили обе его руки и начали высказывать свои идеи, предложив графу не оставаться в стороне.
Наконец они сделали пробную пару, которая отлично подошла. В левой перчатке на месте отсутствующего большого пальца расположился деревянный протез, и, когда Шон надел ее на руку и туго натянул кожу, нельзя было понять, что ему ампутировали верхнюю часть большого пальца. О'Тул остался так доволен работой перчаточников, что заказал еще две дюжины пар. Две пары следовало изготовить из серой лайки, а остальные из мягкой черной кожи.
Остаток дня он посвятил магазинам. Шон купил несколько пар сапог, бриджи и рединготы для верховой езды. Он заказал шелковые рубашки и рубашки из хлопка, нижнее белье и жилеты, галстуки, муслиновые носовые платки и шляпы, а также длинный плащ с несколькими положенными друг на друга воротниками. О'Тул даже потратился на трость из Малакки с рукояткой из черного дерева. Он приказал доставить все это в отель «Савой» и оформил заказ на фамилию Килдэр.
Идя по Бонд-стрит, по дороге в гостиницу, Шон остановился у витрины ювелира. Его внимание привлекла брошь в виде серебряного дельфина, и О'Тул вошел в лавку, чтобн посмотреть на нее поближе. Когда ювелир вложил украшение в его затянутую в перчатку руку, он увидел, что дельфин сделан из первоклассного серебра, а глаза — из изумрудов. Это будет отличным подарком женщине, носящей имя Эмерелд. Шон попросил продавца завернуть подарок, а потом поинтересовался, можно ли получить еще одну коробочку такой же величины, как и та, что укрывала брошь.
Вечером, рассматривая свои приобретения, Шон увидел, что выбирал только черные и белые цвета. Его губы дрогнули, он посмеялся над собой, когда понял, что не приемлет ничего, кроме незапятнанно-белого льна для своей кожи. Черное он выбрал как символ власти. С этого дня он в ответе за себя и за каждого, с кем будет иметь дело.
В эту ночь Шон Фитцжеральд О'Тул достал отсеченный большой палец с верхней полки шкафа, где он его прятал, и положил в пустую коробочку, купленную у ювелира. Отмыл руки и надписал две карточки с эмблемой отеля «Савой». На одной он написал «Невесте», на другой «Жениху» и подписал обе — «Граф Килдэрский».
Эмма Монтегью проснулась в день своей свадьбы, и ее охватило множество чувств. Но самым сильным было смирение. Она не возражала против договоренности ее отца и Джека о том, что ее муж возьмет фамилию Монтегью. Эмма знала, что сын ее дяди с детства мечтал об этом. Таким образом он хотел смыть пятно незаконного рождения.
Но что по-настоящему огорчало ее, так это необходимость жить в доме отца на Портмен-сквер! Эмма использовала все средства, чтобы убедить Джека жить в другом месте. Она объяснила, что если он не может купить дом, то можно его снять. Большой дом им не нужен. Она будет счастлива и в маленьком домике, только бы он был их собственным. Но, разумеется, Джек не желал удовлетвориться маленьким домом, если он мог воспользоваться особняком Монтегью на Портмен-сквер.
Эмма набралась храбрости и обратилась к отцу, но тот и не сомневался, что молодые должны жить в отчем доме. В качестве большого одолжения Уильям предложил отдать им весь третий этаж в качестве личных апартаментов.
Пока Эмма надевала свадебное платье, она думала о том, что вместо освобождения от власти отца брак даст ей еще одного повелителя, перед которым придется отчитываться. В белом платье, с белым венком и вуалью поверх пудреного парика невеста выглядела смертельно-бледной. Даже свадебная церемония должна была пройти на Портмен-сквер, создавая у нее тяжелое впечатление, что этот дом — ее тюрьма.
Слова священника затуманили сознание Эммы. Громкое «да», произнесенное Джеком, заставило ее подпрыгнуть, вырывая из мира грез. Священник теперь спокойно обращался к ней, но в ее мозгу осталась только одна фраза: «Будешь ли ты подчиняться ему?»
Ее покорное «да» услышали очень немногие.
На свадебный прием пришло много народа, но Эмма почти никого не узнавала. В бальном зале на длинном обеденном столе сложили груду подарков, и, когда пришло время открыть их, молодожены сели рядом в одинаковые парчовые кресла на возвышении, чтобы все в переполненном зале могли их видеть.
Граф Килдэрский положил свои маленькие коробочки вместе с остальными и отошел в глубину зала. Его рост позволял ему без помех наблюдать за новобрачными. В первую очередь его стальные глаза нашли Уильяма Монтегью. Он немного постарел и стал еще уродливее, если это было возможно. Но, в общем, хозяин дома почти не изменился за эти пять лет.
Жажда мщения настолько завладела им, что Шон мог обонять и чувствовать ее. Ему стало почти жалко Хитрого Вилли. Потом его взгляд двинулся дальше, к возвышению, и остановился на Джеке Реймонде Монтегью, как его теперь называли. У Шона расширились зрачки от удовольствия, когда он вспомнил о своих замыслах относительно жениха.
Почти нехотя его глаза остановились на невесте. Неужели это маленькое, бледное и невзрачное существо и было той живой дикаркой, с которой он познакомился в хрустальной пещере! Возможно, память играет с ним шутки, потому что женщина из его эротических сновидений не имела ничего общего с подлинной Эмерелд. Впрочем, он нисколько не сожалел о ее непривлекательности, потому что абсолютно ничего к ней не чувствовал.
Джон Монтегью сразу же узнал высокого темноволосого мужчину со стальными глазами. Как только он заметил его в глубине зала, то сразу же подошел к нему:
— Что касается записей Адмиралтейства, то их никогда не существовало.
Мрачная улыбка изогнула губы Шона, а его глаза устремились к дяде Джона.
— Я хочу знать имена врагов графа Сэндвичского, — негромко произнес он. — Все враги Монтегью — мои союзники.
— Понимаю, — прошептал Джонни и смешался с толпой. Терпению Шона не было предела, пока он наблюдал, как молодожены разворачивают подарки. Когда его коробочки оказались в руках жениха и невесты, он заметил удовольствие на лице Эмерелд. Но все его внимание сосредоточилось на Джеке, открывавшем свой подарок.
Шон ждал достаточно долго, наконец Джек отпрянул и побледнел, как будто вся кровь отлила у него от лица. К тому времени как новобрачный разыскал своего тестя, чтобы показать ему содержимое наводящей ужас коробочки, граф Кил-дэрский уже покинул особняк.
Эмма Реймонд Монтегью нервно села на постель в ожидании своего мужа. Что-то пошло не так на празднике в честь ее свадьбы, заставило ее молодого мужа и отца запереться в библиотеке почти на два часа. Она и не ждала, что отец станет обсуждать с ней происшедшее. Эмма давно поняла, что женщины не вмешиваются в дела мужчин. Возможно, когда Джек придет, он расскажет ей, что послужило причиной беспокойства.
Эмма поднялась с кровати и взяла с ночного столика маленькую коробочку. Когда она открыла крышку, ее глаза загорелись от восхищения, а мысли унеслись к тем далеким временам, когда она каталась верхом на дельфине в своей хрустальной пещере, и к тому роковому дню, когда появился ее ирландский принц.
Эмма вернулась в постель, все еще не выпуская из рук свое маленькое сокровище. Кончиком пальца она дотронулась до дельфиньего глаза.
— Изумруд, — прошептала она, наслаждаясь драгоценным камнем и звучанием своего настоящего имени. Карточка была подписана Граф Килдэрский, но, должно быть, Шон О'Тул выбрал брошь и отдал ее Эдварду Фитцжеральду, чтобы тот преподнес ее. Она не помнила, видела ли графа в этот день, но в бальной зале было слишком много лиц.
Когда Эмма взяла дельфина в руку, ее сердце забилось быстрее. Она не показала украшение Джеку и не станет этого делать. Он был так занят, что даже не спросил, что в ее коробочке. Новобрачная снова задумалась о том, почему ее муж не пришел и придет ли он вообще. Эмма зевнула и легла. Больше всего ей хотелось спать одной. Она зажала брошь в кулачке, сунула руку под подушку и заснула.
Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он придет к ней.
Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Девушка улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами. Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем. Он наклонился, собираясь поцеловать ее, но, когда он был уже совсем близко, Эмерелд проснулась.
Она отпрянула от мужчины, который крепко обнимал ее и собирался поцеловать.
— Эмма, в чем дело?
— Н-ничего, я спала… Ты напугал меня.
Джек снова привлек ее к себе и прижался губами к ее губам. В ту же секунду его руки начали стаскивать с нее ночную рубашку.
Эмма оцепенела от грубого натиска. Ее шокировала нагота Джека. Еще мгновение, и она тоже окажется совершенно раздетой.
— Джек, не надо! Пожалуйста, прекрати!
— Какого черта! Что с тобой происходит? — спросил он.
— Это неправильно… Это распутство, — задыхаясь, произнесла Эмма.
— Эмма, ты моя жена! Я ждал, пока мы поженимся, и не прикасался к тебе, но я не собираюсь больше ждать. — Его руки грубо сорвали с нее рубашку, ладони легли на ее груди.
У нее вырвался короткий всхлип, и Джек с отвращением оттолкнул ее.
— Господи, ты что, ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной? — поинтересовался он.
— Ну… Да… но это такое бесстыдство. Я не похожа на мою мать. Меня учили быть целомудренной… быть порядочной девушкой, — лепетала она.
Пытаясь сохранить терпение, Джек заявил:
— Такой ты должна была быть до замужества. Но с мужем все по-другому. У меня есть право пользоваться твоим телом так, как я захочу. Если ты перестанешь вести себя, как ребенок, то тебе понравится то, чем я собираюсь с тобой заняться.
Эмма сомневалась в этом каждой клеточкой своего существа.
— Лежи спокойно и перестань отталкивать меня.
Эмма кое-что знала. Ей было известно, что мужчина и женщина соединяют свои тела, чтобы получился ребенок. Но она и представить себе не могла, что это будет так неприятно. Она решительно закрыла глаза и лежала неподвижно.
Джек вел себя отвратительно, он причинил ей боль. Когда он наконец удовлетворил свое желание и отвалился от нее, тяжело дыша, Эмма почувствовала себя изнасилованной, хотя и обрадовалась, что все уже закончилось.
Джек склонился к ней:
— Ты холодное маленькое создание, но я это изменю, не бойся.
Когда муж захрапел рядом с ней, молчаливые слезы потекли у Эммы по щекам. «Я ненавижу и презираю всех мужчин». Ей так хотелось укрыться в спасительном сне, но благословенное забытье не спешило снизойти до нее. Эмма давно чувствовала себя в ловушке, но теперь казалось, что стены ее клетки все сильнее давят на нее. Ее затошнило при мысли, что следующей ночью повторится то же, что и сегодня. В своей невинности она считала, что брак спасет ее, но он оказался пожизненным заключением.
Парень не осмеливался двигаться и даже дышать, опасаясь, что острие пронзит ему мошонку.
— Джонни-паренек, ты меня помнишь?
Он тут же вспомнил этот глубокий голос с ирландским акцентом, как будто слышал его вчера.
— Шон… Шон О'Тул. Господи, неужели снова ночной кошмар? — прошептал Джон Монтегью.
— Давай назовем это ожившим кошмаром, Джонни.
— Чего ты хочешь?
— Подумай хорошенько. Я уверен, что через минуту ты догадаешься.
Тишину нарушало только тяжелое дыхание Джонни. Наконец он заговорил:
— Ты хочешь отомстить.
— Ты умный малый, Джонни.
— Шон, мне очень жаль. В ту ночь я вел себя как последний трус. Я очень боялся отца и не осмелился противоречить ему. Я клянусь тебе, что не знаю, кто именно зарезал Джозефа, но это сделал либо мой отец, либо Джек Реймонд.
Темнота и молчание встретили его слова, поэтому он заторопился, заполняя пустоту:
— С тех пор я каждый день сожалею о том, что промолчал.
— Своим молчанием ты предал меня, но это был последний раз, когда кто-то меня предал и не заплатил за это.
— Я клянусь, что, если бы пришлось все начать сначала, я встал бы рядом с тобой и сказал бы правду!
— Я благодарю дьявола, что нам не придется все пережить заново, Джонни, потому что Джозефу не понравилось бы умирать во второй раз, а мне уж это точно не доставило бы удовольствия еще пять лет провести в плавучей тюрьме.
— Прости меня, Шон. Ты не представляешь, как я тобой восхищался, как поклонялся тебе и как ненавидел себя за то, что сделал!
— Если ты еще раз попадешься на моем пути, то потеряешь не только большие пальцы на руках, но и останешься без своего петуха и яиц, когда я с тобой покончу.
Теперь Джона Монтегью трясло так, что он мог сам себя изувечить.
— Смотри, не обмочись, Джонни, — заметил Шон, убирая нож у него из промежности. — Сегодня я не стану этого делать.
Монтегью-младший шумно вздохнул, совсем в этом не уверенный.
Шон О'Тул чиркнул серной спичкой и зажег свечи у кровати Джонни.
Тот смотрел на незваного гостя широко открытыми глазами. Его кумир разительно изменился. Прежними остались только голос да стальные глаза, горящие серебряным пламенем.
— Ты пришел не затем, чтобы убить меня? — спросил Джон.
— Я не хочу убивать тебя, я хочу, чтобы ты принадлежал мне душой и телом, Джонни Монтегью.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Только скажи, и я исполню. — Он сел на край кровати, а его собеседник устроился на стуле лицом к нему.
— Ты служишь в Адмиралтействе. Я хочу, чтобы ты достал записи обо мне и уничтожил их. Все должно выглядеть так, словно имя Шона Фитцжеральда О'Тула никогда там не фигурировало. Нужно уничтожить все бумаги о моем аресте и обвинении. Если это не будет выполнено, мы с моим ножом вернемся.
— Все будет сделано, как ты говоришь. Они не смогут больше арестовать тебя, потому что не останется никаких следов твоего мнимого преступления или вынесенного приговора.
Губы Шона изогнулись в полуулыбке. Он закинул ноги на кровать Джонни, а руки — за голову.
— У меня не было связи с внешним миром. Что произошло за эти пять лет, Джонни?
— Моя мать сбежала из дому через несколько дней после праздника. Мы с сестрой больше ее не видели. Твой брат был ее любовником, но я не знаю, известно ли ей о его смерти… Потому что я не представляю, жива ли она сама.
— Эмбер была шлюхой.
— Ирландской шлюхой! — ввернул Джонни.
— Touche[7], Джонни. Ты не настолько беззащитен, каким кажешься.
— Я полагаю, ты знаешь, что твой дед, Эдвард Фитцжеральд О'Тул, умер от ран, после того как его арестовали за предательство?
— Я понимал, что он не выкарабкается, — спокойно заметил Шон. — Это еще одна могильная плита на совести твоего отца. Я полагаю, Монтегью донес на него.
Глаза Джонни расширились от ужаса. Но когда он все обдумал, то согласился с таким вариантом:
— Я не стану его оправдывать. Я ненавижу и презираю его!
— Отлично, ты будешь лучшим союзником, а если не станешь им, то превратишься в моего врага.
— Я твой добровольный союзник, Шон, а не твой враг, — поклялся Джон.
— Догадываюсь, что состояние твоей семьи росло, словно цветущее дерево, — сказал Шон, в его голосе слышалась ирония.
Джон виновато ответил:
— Да, у нас теперь флотилия торговых судов, известных под названием «Монтегью Лайн».
— Ммм, я верю, что ты окажешься для меня бесценным, Джонни. Мы увидимся в субботу. У тебя будет время заглянуть в записи.
— Моя сестра выходит в субботу замуж, — выпалил Джон.
— За кого?
— За нашего кузена Джека.
Лицо Шона казалось темной маской. Потом он улыбнулся, хотя улыбка не коснулась его глаз.
— Возможно, граф Килдэрский будет присутствовать на свадьбе. — Он поклонился Джонни и исчез в темноте.
Джону Монтегью понадобилось время, чтобы сообразить, что Шон О'Тул и есть теперь граф Килдэрский.
Шон провел большую часть дня у перчаточника, рекомендованного портье отеля «Савой», заверившего его, что принц Уэльский и его самый большой друг Джордж Брайан Бруммель[8] там же заказывают перчатки.
Он показал свою левую руку и объяснил, что хочет, чтобы перчатка полностью скрывала дефект.
Из мастерской вызвали двух мастеров и ознакомили их с проблемой. Они сделали зарисовки его руки во всех мыслимых положениях и измерили ее под каждым углом. Мастера сравнили обе его руки и начали высказывать свои идеи, предложив графу не оставаться в стороне.
Наконец они сделали пробную пару, которая отлично подошла. В левой перчатке на месте отсутствующего большого пальца расположился деревянный протез, и, когда Шон надел ее на руку и туго натянул кожу, нельзя было понять, что ему ампутировали верхнюю часть большого пальца. О'Тул остался так доволен работой перчаточников, что заказал еще две дюжины пар. Две пары следовало изготовить из серой лайки, а остальные из мягкой черной кожи.
Остаток дня он посвятил магазинам. Шон купил несколько пар сапог, бриджи и рединготы для верховой езды. Он заказал шелковые рубашки и рубашки из хлопка, нижнее белье и жилеты, галстуки, муслиновые носовые платки и шляпы, а также длинный плащ с несколькими положенными друг на друга воротниками. О'Тул даже потратился на трость из Малакки с рукояткой из черного дерева. Он приказал доставить все это в отель «Савой» и оформил заказ на фамилию Килдэр.
Идя по Бонд-стрит, по дороге в гостиницу, Шон остановился у витрины ювелира. Его внимание привлекла брошь в виде серебряного дельфина, и О'Тул вошел в лавку, чтобн посмотреть на нее поближе. Когда ювелир вложил украшение в его затянутую в перчатку руку, он увидел, что дельфин сделан из первоклассного серебра, а глаза — из изумрудов. Это будет отличным подарком женщине, носящей имя Эмерелд. Шон попросил продавца завернуть подарок, а потом поинтересовался, можно ли получить еще одну коробочку такой же величины, как и та, что укрывала брошь.
Вечером, рассматривая свои приобретения, Шон увидел, что выбирал только черные и белые цвета. Его губы дрогнули, он посмеялся над собой, когда понял, что не приемлет ничего, кроме незапятнанно-белого льна для своей кожи. Черное он выбрал как символ власти. С этого дня он в ответе за себя и за каждого, с кем будет иметь дело.
В эту ночь Шон Фитцжеральд О'Тул достал отсеченный большой палец с верхней полки шкафа, где он его прятал, и положил в пустую коробочку, купленную у ювелира. Отмыл руки и надписал две карточки с эмблемой отеля «Савой». На одной он написал «Невесте», на другой «Жениху» и подписал обе — «Граф Килдэрский».
Эмма Монтегью проснулась в день своей свадьбы, и ее охватило множество чувств. Но самым сильным было смирение. Она не возражала против договоренности ее отца и Джека о том, что ее муж возьмет фамилию Монтегью. Эмма знала, что сын ее дяди с детства мечтал об этом. Таким образом он хотел смыть пятно незаконного рождения.
Но что по-настоящему огорчало ее, так это необходимость жить в доме отца на Портмен-сквер! Эмма использовала все средства, чтобы убедить Джека жить в другом месте. Она объяснила, что если он не может купить дом, то можно его снять. Большой дом им не нужен. Она будет счастлива и в маленьком домике, только бы он был их собственным. Но, разумеется, Джек не желал удовлетвориться маленьким домом, если он мог воспользоваться особняком Монтегью на Портмен-сквер.
Эмма набралась храбрости и обратилась к отцу, но тот и не сомневался, что молодые должны жить в отчем доме. В качестве большого одолжения Уильям предложил отдать им весь третий этаж в качестве личных апартаментов.
Пока Эмма надевала свадебное платье, она думала о том, что вместо освобождения от власти отца брак даст ей еще одного повелителя, перед которым придется отчитываться. В белом платье, с белым венком и вуалью поверх пудреного парика невеста выглядела смертельно-бледной. Даже свадебная церемония должна была пройти на Портмен-сквер, создавая у нее тяжелое впечатление, что этот дом — ее тюрьма.
Слова священника затуманили сознание Эммы. Громкое «да», произнесенное Джеком, заставило ее подпрыгнуть, вырывая из мира грез. Священник теперь спокойно обращался к ней, но в ее мозгу осталась только одна фраза: «Будешь ли ты подчиняться ему?»
Ее покорное «да» услышали очень немногие.
На свадебный прием пришло много народа, но Эмма почти никого не узнавала. В бальном зале на длинном обеденном столе сложили груду подарков, и, когда пришло время открыть их, молодожены сели рядом в одинаковые парчовые кресла на возвышении, чтобы все в переполненном зале могли их видеть.
Граф Килдэрский положил свои маленькие коробочки вместе с остальными и отошел в глубину зала. Его рост позволял ему без помех наблюдать за новобрачными. В первую очередь его стальные глаза нашли Уильяма Монтегью. Он немного постарел и стал еще уродливее, если это было возможно. Но, в общем, хозяин дома почти не изменился за эти пять лет.
Жажда мщения настолько завладела им, что Шон мог обонять и чувствовать ее. Ему стало почти жалко Хитрого Вилли. Потом его взгляд двинулся дальше, к возвышению, и остановился на Джеке Реймонде Монтегью, как его теперь называли. У Шона расширились зрачки от удовольствия, когда он вспомнил о своих замыслах относительно жениха.
Почти нехотя его глаза остановились на невесте. Неужели это маленькое, бледное и невзрачное существо и было той живой дикаркой, с которой он познакомился в хрустальной пещере! Возможно, память играет с ним шутки, потому что женщина из его эротических сновидений не имела ничего общего с подлинной Эмерелд. Впрочем, он нисколько не сожалел о ее непривлекательности, потому что абсолютно ничего к ней не чувствовал.
Джон Монтегью сразу же узнал высокого темноволосого мужчину со стальными глазами. Как только он заметил его в глубине зала, то сразу же подошел к нему:
— Что касается записей Адмиралтейства, то их никогда не существовало.
Мрачная улыбка изогнула губы Шона, а его глаза устремились к дяде Джона.
— Я хочу знать имена врагов графа Сэндвичского, — негромко произнес он. — Все враги Монтегью — мои союзники.
— Понимаю, — прошептал Джонни и смешался с толпой. Терпению Шона не было предела, пока он наблюдал, как молодожены разворачивают подарки. Когда его коробочки оказались в руках жениха и невесты, он заметил удовольствие на лице Эмерелд. Но все его внимание сосредоточилось на Джеке, открывавшем свой подарок.
Шон ждал достаточно долго, наконец Джек отпрянул и побледнел, как будто вся кровь отлила у него от лица. К тому времени как новобрачный разыскал своего тестя, чтобы показать ему содержимое наводящей ужас коробочки, граф Кил-дэрский уже покинул особняк.
Эмма Реймонд Монтегью нервно села на постель в ожидании своего мужа. Что-то пошло не так на празднике в честь ее свадьбы, заставило ее молодого мужа и отца запереться в библиотеке почти на два часа. Она и не ждала, что отец станет обсуждать с ней происшедшее. Эмма давно поняла, что женщины не вмешиваются в дела мужчин. Возможно, когда Джек придет, он расскажет ей, что послужило причиной беспокойства.
Эмма поднялась с кровати и взяла с ночного столика маленькую коробочку. Когда она открыла крышку, ее глаза загорелись от восхищения, а мысли унеслись к тем далеким временам, когда она каталась верхом на дельфине в своей хрустальной пещере, и к тому роковому дню, когда появился ее ирландский принц.
Эмма вернулась в постель, все еще не выпуская из рук свое маленькое сокровище. Кончиком пальца она дотронулась до дельфиньего глаза.
— Изумруд, — прошептала она, наслаждаясь драгоценным камнем и звучанием своего настоящего имени. Карточка была подписана Граф Килдэрский, но, должно быть, Шон О'Тул выбрал брошь и отдал ее Эдварду Фитцжеральду, чтобы тот преподнес ее. Она не помнила, видела ли графа в этот день, но в бальной зале было слишком много лиц.
Когда Эмма взяла дельфина в руку, ее сердце забилось быстрее. Она не показала украшение Джеку и не станет этого делать. Он был так занят, что даже не спросил, что в ее коробочке. Новобрачная снова задумалась о том, почему ее муж не пришел и придет ли он вообще. Эмма зевнула и легла. Больше всего ей хотелось спать одной. Она зажала брошь в кулачке, сунула руку под подушку и заснула.
Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он придет к ней.
Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Девушка улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами. Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем. Он наклонился, собираясь поцеловать ее, но, когда он был уже совсем близко, Эмерелд проснулась.
Она отпрянула от мужчины, который крепко обнимал ее и собирался поцеловать.
— Эмма, в чем дело?
— Н-ничего, я спала… Ты напугал меня.
Джек снова привлек ее к себе и прижался губами к ее губам. В ту же секунду его руки начали стаскивать с нее ночную рубашку.
Эмма оцепенела от грубого натиска. Ее шокировала нагота Джека. Еще мгновение, и она тоже окажется совершенно раздетой.
— Джек, не надо! Пожалуйста, прекрати!
— Какого черта! Что с тобой происходит? — спросил он.
— Это неправильно… Это распутство, — задыхаясь, произнесла Эмма.
— Эмма, ты моя жена! Я ждал, пока мы поженимся, и не прикасался к тебе, но я не собираюсь больше ждать. — Его руки грубо сорвали с нее рубашку, ладони легли на ее груди.
У нее вырвался короткий всхлип, и Джек с отвращением оттолкнул ее.
— Господи, ты что, ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной? — поинтересовался он.
— Ну… Да… но это такое бесстыдство. Я не похожа на мою мать. Меня учили быть целомудренной… быть порядочной девушкой, — лепетала она.
Пытаясь сохранить терпение, Джек заявил:
— Такой ты должна была быть до замужества. Но с мужем все по-другому. У меня есть право пользоваться твоим телом так, как я захочу. Если ты перестанешь вести себя, как ребенок, то тебе понравится то, чем я собираюсь с тобой заняться.
Эмма сомневалась в этом каждой клеточкой своего существа.
— Лежи спокойно и перестань отталкивать меня.
Эмма кое-что знала. Ей было известно, что мужчина и женщина соединяют свои тела, чтобы получился ребенок. Но она и представить себе не могла, что это будет так неприятно. Она решительно закрыла глаза и лежала неподвижно.
Джек вел себя отвратительно, он причинил ей боль. Когда он наконец удовлетворил свое желание и отвалился от нее, тяжело дыша, Эмма почувствовала себя изнасилованной, хотя и обрадовалась, что все уже закончилось.
Джек склонился к ней:
— Ты холодное маленькое создание, но я это изменю, не бойся.
Когда муж захрапел рядом с ней, молчаливые слезы потекли у Эммы по щекам. «Я ненавижу и презираю всех мужчин». Ей так хотелось укрыться в спасительном сне, но благословенное забытье не спешило снизойти до нее. Эмма давно чувствовала себя в ловушке, но теперь казалось, что стены ее клетки все сильнее давят на нее. Ее затошнило при мысли, что следующей ночью повторится то же, что и сегодня. В своей невинности она считала, что брак спасет ее, но он оказался пожизненным заключением.
Глава 13
Шон О'Тул спустился к Лондонской гавани, чтобы позаботиться о своем отплытии в Ирландию. Находясь в столице, он выяснил все, что касалось компании «Монтегью Лайн». Ей принадлежали восемь торговых судов, и, хотя ни одного из них сейчас не было в порту, Шон узнал их названия, размеры и торговые маршруты.
В этот день О'Тул ждал, когда Джонни Монтегью закончит работу, стоя около площадки для турниров Уайтхолла, неподалеку от Адмиралтейства. Сын Уильяма протянул ему листок с именами врагов братьев Монтегью. Просматривая список, Шон О'Тул узнал не всех, но некоторые обладали такой властью на политической арене, что были известны каждому.
— Как я смогу связаться с тобой? — спросил Джонни.
— Никак, — спокойно ответил Шон. — Когда ты мне понадобишься, я сам тебя найду.
Джон Монтегью ни на минуту не усомнился в его словах.
Граф Килдэрский в сопровождении внушительного багажа на следующее утро прибыл на почтовом судне в Дублин. Как только показались туманные берега Ирландии, Шон О'Тул подумал, что никогда в жизни не видел такой берущей за душу красоты. Его глаза отливали серебром, когда судно вошло в изогнутую в форме подковы бухту. За ней простирались поля и холмы, ярко зеленевшие после зимних дождей.
Шон нанял лошадь в конюшне таверны «Медная голова» и заплатил за то, чтобы его вещи привезли в Грейстоунс на повозке. Ему не терпелось попасть домой, и вместе с тем он испытывал страх. Шон чувствовал себя блудным сыном. Заколет ли его отец жирного тельца, когда увидит его? Шон очень сильно в этом сомневался, ведь Джозефа нет рядом с ним.
Первым в Грейстоунсе его увидел Пэдди Берк, когда молодой человек верхом преодолел короткие мостки, а потом проехал под сводом привратной башни. Управляющий сразу же его узнал, хотя О'Тул-младший очень изменился.
— Слава тебе, Господи! — воскликнул Пэдди, перекрестился и ухватил лошадь под уздцы, чтобы остановить ее. — Добро пожаловать домой, милорд.
— Мистер Берк, Бог здесь ни при чем. Это дьявол помог мне бежать, чтобы осуществить свою месть.
— Аминь.
— Как вы смогли меня узнать? — удивился Шон.
— Я почувствовал, что это вы. Мои глаза не узнали вас. Вы стали старше, выше ростом, похудели, окрепли и держитесь так прямо, словно проглотили шомпол.
Шон едва улыбнулся:
— Чем больше они меня унижали, тем прямее я держался. Где мой отец?
Пэдди Берк колебался лишь минуту:
— Он в привратной башне, милорд.
Шон побежал наверх через две ступеньки. Шеймус О'Тул сидел у окна, у него на коленях лежало ружье.
— Это Шон, отец, я вернулся.
Шеймус долго смотрел на него, потом заговорил:
— Прости меня, я изо всех сил пытался тебя освободить, но Монтегью все держали в своих руках.
— Теперь это не так. — Говоря это, Шон высоко поднял голову. — Отец, я не убивал Джозефа, вы должны мне верить.
Шеймус поднял руку, останавливая его. Глаза его горели, словно уголья в адской жаровне.
— Ты считаешь, что должен мне говорить об этом? Я знаю, кто убил Джозефа и на пять лет разлучил нас с тобой. Этот английский паразит! — выругался он. — Теперь, когда ты свободен, мы можем сравнять счет.
— Никаких сомнений, — пообещал Шон. — А где мама?
— Она в саду. Ты знаешь, как она его любит.
Шон снова пустился через две ступеньки по лестнице башни и бросился к матери в обожаемый ею огороженный стеной сад. Его взгляд метался поверх клумб с весенними цветами, ища женщину, которую он любил больше всех. Он не находил ее минуту, другую, но когда его глаза устремились под плакучую иву, сын нашел свою мать.
В этот день О'Тул ждал, когда Джонни Монтегью закончит работу, стоя около площадки для турниров Уайтхолла, неподалеку от Адмиралтейства. Сын Уильяма протянул ему листок с именами врагов братьев Монтегью. Просматривая список, Шон О'Тул узнал не всех, но некоторые обладали такой властью на политической арене, что были известны каждому.
— Как я смогу связаться с тобой? — спросил Джонни.
— Никак, — спокойно ответил Шон. — Когда ты мне понадобишься, я сам тебя найду.
Джон Монтегью ни на минуту не усомнился в его словах.
Граф Килдэрский в сопровождении внушительного багажа на следующее утро прибыл на почтовом судне в Дублин. Как только показались туманные берега Ирландии, Шон О'Тул подумал, что никогда в жизни не видел такой берущей за душу красоты. Его глаза отливали серебром, когда судно вошло в изогнутую в форме подковы бухту. За ней простирались поля и холмы, ярко зеленевшие после зимних дождей.
Шон нанял лошадь в конюшне таверны «Медная голова» и заплатил за то, чтобы его вещи привезли в Грейстоунс на повозке. Ему не терпелось попасть домой, и вместе с тем он испытывал страх. Шон чувствовал себя блудным сыном. Заколет ли его отец жирного тельца, когда увидит его? Шон очень сильно в этом сомневался, ведь Джозефа нет рядом с ним.
Первым в Грейстоунсе его увидел Пэдди Берк, когда молодой человек верхом преодолел короткие мостки, а потом проехал под сводом привратной башни. Управляющий сразу же его узнал, хотя О'Тул-младший очень изменился.
— Слава тебе, Господи! — воскликнул Пэдди, перекрестился и ухватил лошадь под уздцы, чтобы остановить ее. — Добро пожаловать домой, милорд.
— Мистер Берк, Бог здесь ни при чем. Это дьявол помог мне бежать, чтобы осуществить свою месть.
— Аминь.
— Как вы смогли меня узнать? — удивился Шон.
— Я почувствовал, что это вы. Мои глаза не узнали вас. Вы стали старше, выше ростом, похудели, окрепли и держитесь так прямо, словно проглотили шомпол.
Шон едва улыбнулся:
— Чем больше они меня унижали, тем прямее я держался. Где мой отец?
Пэдди Берк колебался лишь минуту:
— Он в привратной башне, милорд.
Шон побежал наверх через две ступеньки. Шеймус О'Тул сидел у окна, у него на коленях лежало ружье.
— Это Шон, отец, я вернулся.
Шеймус долго смотрел на него, потом заговорил:
— Прости меня, я изо всех сил пытался тебя освободить, но Монтегью все держали в своих руках.
— Теперь это не так. — Говоря это, Шон высоко поднял голову. — Отец, я не убивал Джозефа, вы должны мне верить.
Шеймус поднял руку, останавливая его. Глаза его горели, словно уголья в адской жаровне.
— Ты считаешь, что должен мне говорить об этом? Я знаю, кто убил Джозефа и на пять лет разлучил нас с тобой. Этот английский паразит! — выругался он. — Теперь, когда ты свободен, мы можем сравнять счет.
— Никаких сомнений, — пообещал Шон. — А где мама?
— Она в саду. Ты знаешь, как она его любит.
Шон снова пустился через две ступеньки по лестнице башни и бросился к матери в обожаемый ею огороженный стеной сад. Его взгляд метался поверх клумб с весенними цветами, ища женщину, которую он любил больше всех. Он не находил ее минуту, другую, но когда его глаза устремились под плакучую иву, сын нашел свою мать.