Хенриксен Вера. Святой конунг

   Тинг распустили досрочно, сказал он.
   Альфива и Свейн отказались отвечать на жалобы крестьян, и собравшиеся зароптали.
   И тогда Эйнар Тамбарскьелве в присутствии всех высмеял королеву вместе с королем, назвав их кобылой и жеребчиком. Его слова передавались из уст в уста, люди смеялись, и когда королева попыталась что-то сказать, ей не дали. После этого Эйнар посоветовал крестьянам расходиться по домам.
   — Никто в Трондхейме больше не поддерживает Свейна и Альфиву, — сказал он. — Даже среди лендманов, сражавшихся вместе со Свейном против Трюггве, ни один не решился заступиться за него. Из Англии ему тоже не от кого ждать помощи. Король Кнут поссорился с Руде ярлом и вряд ли намерен посылать войска в Норвегию. Не думаю, что Свейн проживет еще зиму в Каупанге.
 
   Сразу после возвращения Кальва домой в Эгга отпраздновали первый день зимы.
   На протяжении многих лет Кальв имел обыкновение приглашать множество гостей на праздник первого дня зимы, середины зимы и начала лета. В год неурожая ему пришлось отказаться от этого, и теперь он изо всех сил старался восполнить упущение; в эту осень еды было вдоволь.
   Вечером в зале было веселье. Сначала у Сигрид не было времени даже присесть, но когда еда была уже на столе, а чаша с пивом пошла по кругу, она предоставила все остальное служанкам, которые могли теперь справиться сами.
   Она села рядом с Ингерид из Гьеврана, удивляясь тому, что они уже так долго не общались. Последнее время она была так занята собой, что у нее не было времени для других, но теперь она надеялась, что все станет по-прежнему.
   Она слышала, как Кальв и Финн Харальдссон смеются за мужским столом…
   Внезапно разговоры в зале заглушили раздраженные голоса за столом, где сидели дружинники. Сверкнуло лезвие ножа, один из мужчин в последний момент увернулся, а тот, кто бросил нож, с размаху ударился рукой о край стола и, содрав кожу, выругался. В следующий момент оба вскочили из-за стола и выхватили мечи.
   Но Кальв распорядился, чтобы нарушителей спокойствия схватили и привели к нему.
   Все произошло настолько быстро, что Сигрид увидела, кто были эти люди, когда оба стояли уже перед Кальвом. И она не поверила своим глазам: один из них был Харальд Гуттормссон, другого же звали Орм, и он тоже вырос в Эгга.
   Оба молчали, когда Кальв спросил, что заставило их нарушить мир в зале.
   Кальв снова спросил:
   — Ну так в чем же дело, Харальд?
   — В бабьих сплетнях, — озабоченно произнес Харальд.
   — Вам придется выложить все по порядку, — сказал Кальв, пристально глядя на обоих.
   — Это Харальд достал нож, — сказал Орм. Было ясно, что и себя он особенно не оправдывает.
   — Это мне известно, — сказал Кальв, кивая на расцарапанную в кровь ладонь Харальда. — Ты не станешь отрицать это, Харальд?
   Харальд ничего не ответил.
   — Не хочешь ли ты сказать, что нарушил мир за столом без всякой причины?
   Но Харальд по-прежнему молчал, а Орм принялся рассказывать.
   — Кетиль и я говорили о Хелене дочери Торберга, — сказал он. — А Харальду это не понравилось.
   Харальд хотел было остановить его, но Кальв предостерегающе поднял руку, и Орм продолжал:
   — Кетиль сказал, что последнее время она стала такой высокомерной и не подпускает к себе ни одного мужчину. На это я ответил ему, что вовсе так не считаю. И тут Харальд сказал, что можно подумать, будто кто-то из нас собирается жениться на ней. Я спросил у него, кто, по его мнению, захочет жениться на шлюхе, которая не гнушается даже рабами. Я сказал, что, может быть, он захочет это сделать. Возможно, ответил он. Я сказал, что хотя он и был другом Грьетгарда, ему вовсе не обязательно подбирать после него мусор. Он же сказал, что речь идет не о том, чтобы подбирать мусор. Он сказал, что девушка, сумевшая стать на ноги после такого страшного падения, достойна уважения. Я же сказал, что сомневаюсь, что она прочно стоит на ногах и в течение двух недель уложу ее под себя. Я предложил Кетилю заключить пари, кто первый из нас двоих ляжет с ней в постель. И тогда Харальд вытащил нож.
   — Это правда? — спросил Кальв у Харальда. И Харальд молча кивнул.
   — К счастью для тебя, Орм не был ранен, — сухо заметил Кальв, — сядь на свое место, Харальд. А ты, Орм, сядь возле Тронда.
   В зале стало тихо.
   Сигрид бросила взгляд на Хелену, которая в это время ставила на женский стол чашку с пивом. Покраснев до кончиков ушей, Хелена старалась ни на кого не смотреть. Внезапно она повернулась и выбежала из зала.
   Сигрид хотела тоже встать и пойти за ней, но увидела, что Харальд уже направился к двери. И она осталась сидеть на своем месте.
 
   На следующий день Харальд пришел к Кальву и сказал, что хочет жениться на Хелене.
   Кальв ответил, что не имеет ничего против и что пусть девушка решает сама. При этом он заметил, что Харальду не мешало бы все хорошенько обдумать, чтобы потом не раскаиваться. Но Харальд ответил, что между ним и Хеленой дело уже решено.
   На том они и порешили.
 
   Кальв, тем не менее, не был очень рад этому.
   — Хелена слишком много знает, — сказал он Сигрид, — а женщина легко может проболтаться своему мужу обо всем. Лучше бы ей оставаться незамужней.
   На это Сигрид ответила, что ему не следует опасаться Хелены.
   Но когда Сигрид заговорил со священником Энундом о Харальде и Хелене, ей показалось, что его вовсе не обрадовал предстоящий брак.
   — Я-то надеялся… — сказал он, но так и не закончил свою мысль, и Сигрид так и не узнала, на что он надеялся.
   Но куда более явно, чем Кальв и священник Энунд, выражала свое недовольство Рагнхильд, мать Харальда.
   Она сказала, что вовсе не заслуживает того, чтобы сын приносил ей подобные огорчения.
   И она изливала свои жалобы всем, кто хотел ее слушать.
 

 
   В начале зимы королева Альфива снова созвала тинг в Эйрене. Но на этот раз Кальв остался в Эгга, и никто из Внутреннего Трондхейма на тинг не поехал.
   И не прошло и двух недель, как от Эйнара Тамбарскьелве пришло известие о том, что король, королева и остальные датчане подались на юг. Он просил Кальва приехать в Каупанг, чтобы решить, что делать дальше.
   Сигрид и дети поехали вместе с ним. Она обрадовалась, узнав, что Бергльот дочь Хакона тоже в городе; встреча их была сердечной.
   Эйнар и Кальв долго беседовали наедине, а Сигрид и Бергльот были предоставлены все это время самим себе.
   Бергльот не скрывала своей радости.
   — Наконец-то мы расквитались с Альфивой, — сказала она. — Теперь, надеюсь, она поняла, как мало пользы принесла королю Кнуту своими лживыми советами…
   — Да и сама она мало что выиграла от них, — добавила Сигрид.
   — Оба они принесли мало радости королю Кнуту, — с удовольствием заметила Бергльот. — Ему ничего не осталось, как отправиться в Англию. Я слышала, что он собирается поделить страну с сыновьями короля Этельреда; он стал более покладистым после того, как ярл Руда обещал помочь им снова завладеет страной. И Кнуту придется рассчитывать на самого себя, если удача от него отвернется.
   Сигрид не могла удержаться от замечания по этому поводу.
   — Да, — сказала она, — он старается отделаться от всего, что мешает ему. И он наверняка причастен к смерти Эрика ярла…
   Бергльот вскочила, словно ее укусила змея.
   — Что ты сказала?
   — Это всего лишь слухи… — попыталась успокоить ее Сигрид. Но когда Бергльот стала у нее выпытывать, что и как, ей пришлось рассказать ей, что слышал Кальв в Англии.
   Бергльот долго сидела молча. А потом заговорила совсем о другом.
   — Во всяком случае, за спиной Эйнара стоят крестьяне, — сказала она. — Летом он встречался с людьми со всего Трондхейма, чтобы заручиться их поддержкой.
   — Это хорошо, — сказала Сигрид; теперь она лучше понимала, почему на тинге Эйнар был таким смелым. И они завели разговор о торговле в Трондхейме.
 
   Вечером, лежа в кровати, Сигрид рассказала Кальву о своей беседе с Бергльот.
   — Было с твоей стороны неразумно говорить с ней о смерти Эрика ярла, — выпалил он. — Если бы Эйнар хотел, чтобы она узнала об этом, он бы сам рассказал ей все.
   — Но ведь ты не боишься Эйнара?
   — Нет. Но ты должна помнить, что, прежде, чем метать собственные стрелы, мне нужно отстоять свои права перед человеком, сражавшимся при Сволдре.
   Сигрид стало не по себе.
   — Надеюсь, я не причинила тебе большого вреда, — сказала она.
   — Я тоже надеюсь; но Эйнар коварен.
   — Ты в чем-то не поладил с ним?
   — Ему не нравится, что в вопросе о власти я отвечаю силой на силу; он сам претендует на первенство. Я уважаю его опыт, но придерживаюсь мнения о том, что мы с ним ровня.
   — Что между вами может быть общего? — поинтересовалась Сигрид. Но она так ничего и не узнала об этом, проклиная свою болтливость в беседе с Бергльот. Она подумала, как трудно придержать язык, когда с тобой разговаривают так откровенно. И она решила, что впредь ей надлежит вести себя осторожнее.
 
   И только вернувшись в Эгга, Сигрид узнала, о чем говорили Кальв и Эйнар. Кальв сказал, что речь шла о возвращении из Гардарики Магнуса Олавссона и о том, чтобы сделать его королем Норвегии.
   — За сыном святого Олава пойдет вся страна, — сказал он. — И король Кнут уже не сможет подчинить себе Норвегию.
   — Призывая Магнуса вернуться домой, вы, конечно же, ожидаете для себя хорошей награды, — глубокомысленно заметила она. — Думаю, он простит тебя за то, что ты сражался против его отца.
   — Мы тоже на это надеемся, — улыбнулся Кальв.
   Но разве Свейн уже покинул страну?
   — Еще нет, но осталось ждать совсем недолго, когда он отправится в Данию или в Англию. В одном можно быть уверенным наверняка: больше он не осмелится показаться в Трондхейме.
   — Я слышала, что король Кнут поссорился с ярлом Руда.
   — Это в самом деле так. Король Кнут лежит теперь больной в Англии и со дня на день ожидает высадки на берег Роберта Руда и сыновей Этельреда. Так что со стороны отца Свейну не приходится ждать поддержки.
 
   В течение зимы Кальв часто ездил в Каупанг, чтобы посоветоваться с Эйнаром Тамбарскьелве и другими хёвдингами.
   И наконец на исходе зимы они сумели договориться. Кальв добился того, чего хотел: они стали выступать с Эйнаром на равных. Они оба и еще несколько человек решили отправиться весной в Гардарики, чтобы вернуть Магнуса домой.
   Кальв начал спешно готовиться к отъезду, и Сигрид уже много лет не видела его в таком приподнятом настроении. Он смеялся и шутил с Трондом, он даже находил время, чтобы поболтать с Суннивой.
   Сигрид была радостно удивлена, когда однажды перед завтраком она обнаружила Кальва с дочерью в чулане: он держал девочку на коленях, старательно разъясняя ей, как нужно завязывать башмаки.
   При виде Сигрид он смутился; никто из них не сказал ни слова.
   И только вечером перед отъездом на Восток он вернулся к этому случаю.
   — С тех пор, как я понял, что у меня не будет ни сыновей, ни дочерей, я стал радоваться твоим детям, — сказал он. И тут же добавил с коротким смешком: — С меня достаточно этих двух!
   — Я надеюсь, ты доверяешь мне, — серьезно ответила она.
   — Что еще мне остается делать… — ответил он. — Мы вернемся домой не раньше, чем через год. Впрочем, теперь я доверяю тебе больше, чем прежде.
   — Думаю, никому от этого хуже не станет, — сказала Сигрид. И тут ей пришла в голову мысль: — А что, если ты встретишь в Свейе Сигвата?
   — Я сделаю вид, что ничего не знаю, — спокойно ответил он. — И мне с трудом верится, что Сигват захочет говорить о своей последней поездке сюда больше, чем того требует необходимость.
   Немного помолчав, он спросил:
   — Он знает что-нибудь о Сунниве?
   — Сомневаюсь, — ответила она, — во всяком случае, я ему об этом не сообщала.
   Кальв с облегчением вздохнул.
   — Чем меньше будут говорить об этом, тем лучше, — сказал он. — Я признал ребенка своим, так что ни Сигват, ни кто-то еще не имеют права вмешиваться в это дело.
   Удовлетворенно вздохнув, Сигрид положила голову на сгиб его локтя, и он прижался щекой к ее волосам.
   — Мне будет так не хватать тебя, что я не могу выразить это словами, — сказал он, — но эта поездка необходима. Думаю, она послужит окончанием старого и мрачного периода и началом нового и светлого. Теперь я полностью помирюсь со святым Олавом. И он убедится в том, что я буду верен его сыну так, как не был верен ему самому.
   Он улыбнулся.
   — Помнишь, ты как-то сказала, что король снова вернет мне удачу? — спросил он.
   Она кивнула.
   — Ты была права, Сигрид. Удача вернулась ко мне в ту ночь, когда ты видела Турира.
   — Ко мне тоже в ту ночь вернулась удача, — ответила Сигрид. — Из всех тех услуг, которые Турир оказал мне, эта была самой большой.
 
   На следующий день Кальв с большой дружиной выехал со двора; среди тех, кто отправился с ним, был Карл, а также Финн Харальдссон.
   Сигрид стояла и смотрела, как по склону холма растянулась змеей шеренга всадников, направлявшихся в Вердален на встречу с Эйнаром и другими хёвдингами.
   Яркие краски одежд сияли, а шлемы и оружие блестели на солнце.
   Но в конце концов она могла различать лишь отдельные яркие точки, когда солнечные лучи падали на макушку шлема или острия копий.

Эйнар Тамбарскьелве

 
   В одном из домов в Эгга кто-то кричал. Проходя по двору мимо этого дома, люди переглядывались, крестились и шли дальше. И Сигрид стояла некоторое время перед дверью, прежде чем войти в тесное посещение.
   Священник Йон полулежал на кровати, закрыв глаза; его пальцы вцепились в край постели, словно когти. Пот катился по его лицу крупными каплями. Сев рядом с ним, она положила руку на его ладонь. И внезапно он припал, всхлипывая, к ее руке.
   — Я больше не могу, Сигрид, — простонал он.
   — Ты должен немного поесть… — сказала Сигрид, протягивая ему миску с молочной кашей.
   — Поесть! — снова простонал он. — Ты же знаешь, от этого мне еще хуже.
   — Ты же сам говорил, что никто не имеет права лишать себя жизни, — неуверенно произнесла Сигрид. — А если ты перестанешь есть, ты сам себя убьешь.
   Священник снова принялся всхлипывать, но потом сел на постели и сказал:
   — Дай мне миску!
   Трясущейся рукой он поднес ко рту деревянную ложку, проливая кашу на себя и на постель. И, ложку за ложкой, он съел всю кашу.
   Взяв у него пустую миску, Сигрид хотела уже встать, чтобы уйти, но он удержал ее.
   — Нет! — почти крикнул он. — Не уходи!
   Отставив миску в сторону, она осталась сидеть рядом с ним.
   Он немного успокоился, но по-прежнему продолжал держать ее за руку; его пальцы крепко вцепились в ее руку, словно он думал, что он нее к нему перейдет силы.
   — Бог посмеялся надо мной, — прошептал он. — Я всегда избегал боли, я даже пошел на то, что отрекся от Бога, чтобы избежать страданий — и вот к чему я пришел! Это куда более мучительно: страдать целыми днями и неделями. Оглядываясь назад, я думаю, что смерть в пламени гьёвранского пожара была бы благодатью Божией. Ведь я всегда был таким прожорливым в еде, а теперь я совсем не могу есть…
   Сигрид медлила с ответом, и священник тоже замолчал.
   — Возможно, Господу угодно, чтобы ты искупил грехи… — наконец произнесла она. Но она понимала, что слова ее прозвучали беспомощно.
   — Искупить грехи… — голосом умирающего проговорил священник и снова припал к ее руке, вцепился в нее. И принялся стонать все громче и громче, переходя на крик. Свободной рукой Сигрид прикрыла глаза; она не осмеливалась смотреть на него.
   — Отец небесный, будь милосерден! — прошептала она.
   Но священнику не скоро стало лучше.
   Боль то усиливалась, то отступала, и он лежал с закрытыми глазами и стонал, а по щекам его катились слезы. В перерывах между приступами он всхлипывал.
   Наконец самое худшее осталось позади.
   — Мне бы хотя бы умереть в Кантараборге или в Гьевране! — прошептал священник, придя, наконец в себя.
   Теперь он тихо лежал на боку. Лицо его, которое перед болезнью было круглым, исхудало и сморщилось. Шея стала тощей, как у молодого петушка. «От него осталась одна тень», — подумала Сигрид. Он, готовый до этого в своей униженности просить прощения даже за свои добрые поступки, теперь потерял последние остатки собственного достоинства.
   Дышал он теперь ровнее; Сигрид показалось, что он заснул. И, когда дверь отворилась и вошел священник Энунд, она предостерегающе приложила палец к губам.
   Но священник Йон не спал; услышав шаги Энунда, он открыл глаза, и, к удивлению Сигрид, улыбнулся.
   — Как дела? — спросил Энунд.
   — Я не думаю, что Бог желает моего выздоровления, — тихо ответил священник Йон, — но я не слишком терпелив, чтобы сносить наказание Господне, — добавил он.
   — Не все обладают мужеством, — серьезно произнес Энунд, — и мы вынуждены жить с нашими слабостями, душевными или телесными.
   Священник Йон вздохнул.
   — Если я сейчас с таким трудом переношу все это, что будет со мной в очищающем огне? — сказал он.
   — Может быть, Господь не будет тебя особенно мучить, — сказала Сигрид, пытаясь утешить его. — Может быть, Он решит, что ты уже достаточно настрадался.
   Но священник Йон только покачал головой.
   — Я так много грешил, — сказал он. — И…
   Он замолчал. Сигрид хотела что-то сказать ему, но тоже замолчала; священник наверняка не стал бы ее слушать. Он весь напрягся и вскоре начался новый приступ.
   Сигрид и Энунд старались не смотреть на него и друг на друга, пока он снова не успокоился. И тогда Энунд тихо спросил у Сигрид:
   — Я пришел сюда для того, чтобы спросить, что ты знаешь о захоронении в кургане, которое было прошлой осенью.
   Сигрид вздрогнула.
   — О каком захоронении? — испуганно спросила она.
   — Я слышал, что Бьёрн Колбейссон похоронил своего отца по старинному обычаю.
   — Кто тебе об этом сказал?
   — Один человек, который с большим рвением, чем ты, старается спасти людей от адских мук. Я узнал также, что ты не хуже самого Бьёрна знаешь, в чем дело.
   — Почему же ты не спросишь об этом Бьёрна?
   — Сначала я хочу все как следует обдумать.
   Сигрид промолчала.
   — Сигрид… — это был голос священника Йона, и оба повернулись в его сторону. Им пришлось подождать, пока он снова не заговорит; перебирая руками одеяло, он произнес: — Ради меня, Сигрид, расскажи все, что ты знаешь!
   — Ты не имеешь к этому никакого отношения…
   — Имею…
   Он снова замолчал и принялся быстро моргать, как это всегда бывало с ним, когда он был смущен. Потом снова захныкал. Сигрид не могла не бросить на него удрученный взгляд.
   — Что ты хочешь этим сказать? — спросила она, и голос ее прозвучал более жестко, чем ей хотелось.
   — Это произошло из-за моего предательства, — всхлипнул священник.
   Сигрид покачала головой; они с Энундом переглянулись.
   — Ты наговариваешь на себя, — сказала она.
   — Нет, — ответил священник, пытаясь приподняться, — я никогда не мыслил так ясно, как теперь.
   Он перестал всхлипывать, и в голосе его появилось новое звучание; казалось, он читает проповедь.
   — Я не должен был становиться священником, — сказал он. — Мне следовало оставаться мирянином, выполнять тяжелую работу в каком-нибудь монастыре для тех, кто сильнее меня духом и более сведущ во всем. Но в силу моего высокого происхождения я не имел на это права. И я поддался на уговоры, потому что всегда был слаб. Имея отношение к церкви, я должен был стать священником — и из меня хотели сделать епископа. Я был для своей семьи настоящим позором. Все в Англии знали, что я веду себя в бою как трус, бегу с поля битвы, едва заметив врага. Я всегда был слабым и трусливым. И даже став священником, я страдал от собственной слабости; в Кантараборге я сбежал от умирающего мученика, которого Бог ниспослал мне, в кузнице в Гьевране я предал Блотульфа. И я благодарю Бога за то, что из меня не успели сделать епископа; будучи епископом, я принес бы церкви куда больше несчастий, чем будучи простым священником.
   Он замолчал, в глазах его стояли слезы, но он удержался от плача.
   — Я каждый день благодарю Бога за то, что мой отец не знает о моем позоре, — продолжал он. — Он думает, что я погиб славной смертью в Кантараборге.
   — Значит, тебя зовут не Йон? — с любопытством спросила Сигрид.
   — Нет, — ответил он, — я взял это имя, чтобы не позорить больше свою семью.
   — Как же тебя звали? — Сигрид не могла, несмотря на строгий взгляд Энунда, удержаться от любопытства.
   — Когда-то меня звали Этельбальд, — ответил священник.
   — Из какого же ты рода?
   — Сигрид! — вырвалось у Энунда. — Как тебе не стыдно!
   Сигрид замолчала, опустив голову; она понимала, что он прав.
   Но священник Йон снова заговорил.
   — И теперь я, наконец, увидел, что моя измена имеет более глубокие корни, чем мне казалось в Кантараборге и в Гьевране, — сказал он. — Измена проходит через все мои поступки, словно коварная болезнь, сеющая несчастья и гибель, где бы я ни находился. Ведь всякий раз, когда от меня требовалось, чтобы я стал на защиту Христа, я поворачивался к Нему спиной и обращался в бегство.
   Когда у меня хватало мужества воспрепятствовать выполнению языческих обрядов? Люди здесь приносят жертвы богам и троллям, а я и пальцем не пошевелил, чтобы остановить их. Здесь приносят жертву эльфам и привидениям, даже самому солнцу. А я рта не раскрыл, чтобы сказать что-либо против. Стоит ли удивляться тому, что люди здесь делают, что хотят: приносят жертву богам, хоронят в курганах своих отцов… Это я виноват в том, что Бьёрн из Хеггина похоронил в кургане своего отца. Ради меня, Сигрид, расскажи все, что тебе известно, это поможет ему сознаться во всем и спасти свою душу…
   Но Сигрид только покачала головой.
   — Я откажу тебе в отпущении грехов на Пасху, если ты не скажешь, — сдвинув брови, сказал Энунд.
   — Ты станешь угрожать мне тем, что накажешь другого человека? — спросила Сигрид, не ожидавшая таких слов от Энунда.
   — Речь идет не о том, чтобы наказать его, а о том, чтобы спасти его душу.
   Сигрид молчала. Но, увидев испуганное лицо священника Йона, она, наконец, решилась.
   — Я и одна моя рабыня наткнулись на Бьёрна, когда он укладывал Колбейна в могильный курган, — сказала она. — Это было в лесу, возле самой границы усадьбы Эгга. Дело было вечером; он не заметил нас. Отослав рабыню домой, я спряталась и стала смотреть. Он надел на ноги покойника ритуальную обувь и, укладывая его могилу, взывал к Одину. Судя по крови на тунике Колбейна, он перед смертью был ранен. Бьёрн взял с собой раба, и, когда они оба насыпали курган, он убил этого раба. Думаю, что этого раба похоронили вместо Колбейна на кладбище.
   Она замолчала.
   — Бьёрн знал, что делает, убивая своего раба, — добавила она, — наверняка это моя рабыня проболталась обо всем.
   — Ты не должна наказывать ее за это, — строго сказал Энунд.
   Оба замолчали.
   — Что оставалось еще делать Бьёрну? — спросила Сигрид. — Все знали, что Колбейн приносил жертвы богам; однажды он был застигнут врасплох за этим занятием, и ему пришлось платить выкуп. В святой земле ему делать нечего. И если его перенести на кладбище, он наверняка испортит всем нам жизнь. Бьёрн исполнил свой долг перед отцом и перед жителями деревни, похоронив его в кургане и позаботившись о том, чтобы его оставили в покое.
   Энунд ничего на это не ответил. Он бросил взгляд на священника Йона. Тот снова лег; и на этот раз не было никаких сомнений в том, что он заснул. Сигрид и Энунд встали и потихоньку вышли.
   Оказавшись во дворе, Сигрид глубоко вздохнула. В воздухе уже ощущалось приближение весны. Снега зимой почти не было; прошлогодняя солома на крышах была покрыта каплями недавно прошедшего дождя. И когда из-за туч выглядывало солнце, капли сверкали, как льдинки.
   И Сигрид удивлялась тому, что повседневное, мертвое, отвратительное может таить в себе столько красоты. И она невольно вспомнила неожиданную улыбку на лице священника Йона, когда Энунд вошел в дом. Но она прогнала прочь эту мысль. Она не осмеливалась больше думать о священнике Йоне и темной, тесной, пропитанной запахом больного человека комнатушке. Ей захотелось уйти куда-нибудь подальше, и она решила поехать верхом в Гьевран; там у нее были дела.
 
   Вскоре она уже ехала верхом по дороге; она взяла с собой немного крашенной пряжи для Ингерид.
   Ингерид была на кухне, и обе женщины унесли пряжу в ткацкую, чтобы посмотреть, подходит ли этот цвет.
   — Лучшего и ожидать было нельзя, — сказала Ингерид; они стояли и сравнивали пряжу на ковре с той, которую принесла Сигрид.
   — На этот раз мне повезло, — сказала Сигрид.
   Ингерид засмеялась.
   — Не скромничай, — сказала она. — Никто лучше тебя в округе не умеет это делать, ты и сама это хорошо знаешь.
   Сигрид тоже засмеялась.
   — Что нового в Эгга? — спросила Ингерид.
   — Хелена дочь Торберга родила мальчика четыре дня назад. Но ты, наверное, уже слышала об этом.
   Ингерид кивнула.
   — Меня вот что интересует: у нее с Харальдом дела обстоят все так же плохо?
   — Смотря что ты понимаешь под словом «плохо».
   — Разве не плохо, что он бьет ее? И, судя потому, что я слышала, на это у него нет причин; с тех пор, как она вышла замуж, она не смеет даже перекинуться словом с кем-то из мужчин…
   — Я и сама этого не понимаю, — покачав головой, сказала Сигрид. — Я пыталась поговорить с Хеленой, но так ничего от нее и не добилась.