Хенриксен Вера. Святой конунг

   Торфинн ярл ничего на это не сказал. Вскоре после этого он поднялся и отправился к себе домой.
 
   Но уже на следующий день, рано утром, он снова пришел, чтобы переговорить наедине с Кальвом.
   — Я думал о том, что ты сказал вчера по поводу примирения с Магнусом, — сказал он.
   — О примирении с Магнусом? — с непонимающим видом произнес Кальв. — Когда я говорил об этом?
   — Вчера вечером, — ответил Торфинн. Он сидел, подперев голову руками и глядя себе под ноги. При этом он то и дело бросал быстрые взгляды на Кальва. И он видел, с каким трудом Кальв пытается вспомнить, что говорил накануне вечером.
   — Думаю, ты вчера немного перебрал, шурин, — сказал Торфинн. — Тебе следует умерить свою жажду, тогда, возможно, тебе будет легче вспомнить, что ты сам говорил.
   Кальв отвернулся.
   — У меня есть причины, чтобы иногда напиваться до бесчувствия, — сказал он.
   — Тебе плохо живется у меня?
   — Меня мучают воспоминания.
   — Понимаю, — ответил Торфинн. — И я не забываю о том, что ради меня ты отказался от возможности вернуть себе все то, что потерял. И я пообещал тебе в тот раз, что ты всегда будешь жить у меня в достатке.
   Кальв кивнул, ничего не сказав; ему было стыдно.
   — Ты сказал, что Сигрид посоветовала тебе искать мира с Магнусом и отдаться на его суд, — пояснил Торфинн.
   — Не стоит прислушиваться к тому, что говорит Сигрид, — сказал Кальв. — Она навешивает на человека сознание вины и греховности быстрее, чем рабыни короля Фрода навлекают на людей несчастья. Посмотри на Тронда! Он послушался ее советов. И в прошлом году, когда я брал его с собой в поход викингов, он смотрел на свой меч так, словно в руке у него была ядовитая змея. И лето еще не закончилось, как он заявил, что хватит с него грабежей и убийств, и отправился обратно к монахам в Икольмкилль. Какой позор! И это при его редких способностях! И с тех пор он даже не прикоснулся к мечу.
   — Вчера ты чуть не заставил его выхватить меч, — сухо заметил Торфинн.
   Кальв озабоченно взглянул на него.
   — Я что-то сказал ему… — произнес он. — Напомни мне, что я сказал.
   И он молча выслушал рассказа Торфинна о том, какой разговор произошел между ним, Сигрид и Трондом.
   — Думаю, тебе нужно объясниться с Трондом, — сказал Торфинн, и Кальв тяжело вздохнул.
   — Я так и сделаю, — ответил он.
   — Я думал также о словах Тронда о том, что для короля мало чести мстить тому, кто добровольно сдался ему, — продолжал Торфинн. — Об этом я как раз и пришел поговорить с тобой. Ночью у меня созрел план. Если я приду переодетым к королю Магнусу и попрошу у него гостеприимства, он не должен отказать мне; и когда я открою ему, кто я, он не сможет убить меня.
   И если я затем изложу ему мое дело и пообещаю поддержать его в походе на Данию, будет очень странно, если он не заключит со мной мира. Может быть, мне удастся договориться о мире между ним и тобой…
   Кальв сидел, уставившись прямо перед собой.
   — Может быть, — наконец произнес он, — но ни в коем случае не полагайся на Эйнара Тамбарскьелве!
 
   В этот вечер Кальв выпил не так много, и когда подошло время спать, он был достаточно трезв. Но Сигрид чувствовала себя неуверенной, когда он направился в спальню и сделал ей знак, чтобы она следовала за ним.
   После того, что произошло накануне, она не знала, как себя вести.
   Раздумывая об этом в течение дня, она пришла к выводу, что этого и следовало ожидать. После сражения в Петтландском фьорде она не давала Кальву покоя своими разговорами о его отношении к церкви. Она видела угрозу в том, как Кальв обошелся с мирным предложением конунга Магнуса: это был указующий перст Божий Кальву в его жажде мести. И если раньше она сомневалась в том, что должна направить Кальва на путь истинный, то теперь она считала это своим священным долгом.
   Но Кальв меньше, чем когда-либо был благодарен ей за помощь; он постоянно отдалялся от нее и давно уже не делил с ней постель.
   Сигрид не хватало его, но она старалась держаться сурово. Она думала о том, что это дьявол отвращает его от попыток спасти свою душу.
   В это время она стала еще более усердно посещать церковь, прилагая еще больше усилий для того, чтобы подчинить свою волю воле Бога; временами она брала на себя покаяние сверх того, что требовалось от нее. В конце концов она стала обретать мир в том, что заставляла себя страдать, теперь она не боялась даже боли. Но и в этом она видела пустоту…
   Помедлив, она направилась за Кальвом в спальню.
   Закрыв дверь, он обнял ее. Это произошло так неожиданно, что она вздрогнула. И вдруг заплакала.
   — Сигрид, что с тобой? — попытался он утешить ее. Но она успокоилась не сразу.
   — Просто… — всхлипнула она, — ты так давно не обнимал меня.
   — Я не знал, что тебе этого не хватает, — сказал он. — Я думал, что тебе достаточно церкви и священников, — язвительно усмехнулся он.
   — Человеку достаточно Бога, — торопливо произнесла она. — И человек не может желать в жизни большего, но…
   — Но? — повторил он, когда она замолчала. И ответ ее прозвучал подавленно:
   — В таком случае он остается одиноким.
   Она снова заплакала. Он сидел и молча гладил ее по волосам, и вскоре она успокоилась.
   — Ты всегда будешь приставать ко мне со своим христианством? — спросил он.
   — Я делаю это потому, что люблю тебя, Кальв. И я считаю своим долгом делать это, даже если тебе это и не нравится.
   Оба замолчали. Он по-прежнему обнимал ее, и она теснее прижалась к нему.
   — Может быть, тебе и самой это не нравится? — спросил он.
   — Я… я… — пыталась ответить она и замолчала. Его губы коснулись ее щеки.
   — Ты хочешь сказать, что портишь нам обоим жизнь только потому, что считаешь своим долгом делать это? — сказал он. — Почему бы тебе не прекратить размышлять обо всем этом, предоставив это священникам? — продолжал он, видя, что она не отвечает.
   — Священники здесь такие чужие, Кальв, и в разговорах с ними нет никакой пользы. И если у меня есть собственное мнение, они сердятся. К тому же мне трудно бывает понять их ирландское произношение. И если я чего-то не понимаю, они дают мне понять, что иного и ожидать не следует от невежды и к тому же женщины.
   — А нужно ли тебе спрашивать у них обо всем? К серебру они не относились с таким пренебрежением, когда я заплатил им выкуп, нарушив их законы, и тут же дали мне отпущение грехов. Тебе это о чем-то говорит?
   Она вздохнула. Несмотря на все ее попытки приобщить его к христианству, он в своем понимании не продвинулся дальше, чем в день крещения.
   — Ты должна понять, что сводишь меня с ума своей болтовней! — раздраженно произнес он.
   Она ничего не отвечала, просто лежала и наслаждалась тем, что чувствует его близость. И она поняла, насколько была одинока — и что снова может стать столь же одинокой, если оттолкнет его от себя.
   Ей вдруг показалось, что она выстроила крепость из своей христианской веры, крепость, защищавшую ее, но в конце концов ставшую стеной, отделяющей ее от других людей. Ведь не только Кальва отталкивали ее разговоры о христианстве, но и многих других; они уважали ее, но держались на расстоянии.
   Она почувствовала неуверенность.
   Что, если Кальв прав? Что, если в ее борьбе не было необходимости? Что, если нужно было поступать так, как делал он: исповедоваться в случае совершения греха, принимать как должное слова священника и не забивать себе голову размышлениями? Она чувствовала себя уставшей от этой борьбы, уставшей от раздражения Кальва по поводу ее стараний, уставшей от неприятия Суннивой ее доброжелательных, богобоязненных советов.
   Она ощутила внутреннюю потребность в мире, в мире с Кальвом, самой собой и Богом; и, словно пузырьки, поднимающиеся на поверхность со дна водоема, эта потребность в мире выходила на поверхность ее мыслей. Однажды в стейнкьерской церкви она тоже почувствовала тягу к этому.
   Но это стремление могло оказаться новой уловкой зла; возможно, дьявол пытался завладеть ими обоими…
   И снова, как это часто бывало с ней после отъезда из Эгга, ей захотелось поговорить со священником Энундом.
   — Так о чем же ты думаешь, Сигрид?
   — Я лежу и думаю о том, что, возможно, ты был прав, говоря о христианстве.
   — Тебе следовало давно понять это.
   — Мне хотелось бы, чтобы здесь был священник, с которым можно об этом поговорить…
   — А что, если поговорить с Трондом? — спросил он.
   Она удивилась, почему ей самой не пришла в голову мысль об этом. Конечно, он не был священником, но уже два года он проходил учение в Икольмкилле, так что с ним вполне можно было посоветоваться.
   Она прислонилась щекой к его щеке.
   — Во всяком случае, сегодня мне хотелось бы поверить, что ты прав, — сказала она.
   Она почувствовала, как тело его расслабляется; вздохнув, он положил голову ей на плечо.
   — У меня нет слов, как мне не хватало тебя, Сигрид, — прошептал он.
   — У тебя было, с кем утешиться, — вырвалось у нее.
   — А на что ты рассчитывала, прогоняя меня из постели?
   Она ничего не ответила. И он стал рассказывать о том, что ярл собирается к Магнусу.
   — Об этом мне хотелось поговорить с тобой, — сказал он. — Я подумал, что тебе это понравится.
   Она понимала, что, говоря это, он как бы просит прощения за свое поведение накануне вечером. Но она все же не ответила ему.
   — Ты не отвечаешь? — разочарованно спросил он. Она боролась с собой, но в конце концов не вытерпела.
   — Мне кажется, что ты предоставил другим возможность каяться за себя, Кальв. Ты не захотел отправиться в Рим, потому что Сигват уже побывал там. И вот теперь Торфинн решил отдать себя в руки Магнуса, что должен был сделать ты. Ты никогда не полагался на Бога…
   Он прикрыл ладонью ее рот — и это было похоже на шлепок.
   — Довольно! — сказал он. — Ты уже вдоволь наговорилась обо мне и конунге Магнусе.
   — Ты еще не решил, как намерен поступить с Суннивой? — немного погодя спросила она. Суннива все еще продолжала ждать Хоскульда Флосисона; она назвала слова Сигрид клеветой, когда та сказала ей, что он намеревался бросить ее. После этого Сигрид рассказала обо всем Кальву.
   — Девчонка стала просто невозможной, — сказал он. — В последний раз, когда я разговаривал с ней, она сказала, что убьет Ульва, если он ляжет к ней в постель. Я сказал об этом Гейродду. Но тот ответил, что Ульв так горячо желает обладать ею, что наверняка решится на это. Я попросил его дать мне еще немного времени, чтобы вразумить ее. И он сказал, что подождет до Рождества, после чего следует принять окончательное решение.
   — Нет ничего хуже, чем ждать. Не лучше ли выдать ее замуж, хочет она того или нет?
   В последнее время у Сигрид совершенно иссякло терпение по отношению к дочери.
   — Мне бы не хотелось так поступать с ней, — серьезно ответил Кальв.
   Сигрид порывисто обняла его за шею; он прижал ее к себе. И, прижимаясь к нему, она почувствовала, что он единственный, на кого она может опереться в этом ненадежном, неустойчивом мире.
   И, ощущая тепло друг друга, они забыли на миг обо всем, что окружало их.
 
   На следующий день Сигрид поговорила с Трондом. Но ей трудно было рассказывать сыну о своих неурядицах; это казалось ей унизительным.
   — Я знаю не так уж много, — под конец сказал он, — но это правда, что я разбираюсь в этом лучше, чем ты. Если бы ты захотела следовать моему совету, я бы сказал, что тебе следует оставить Кальва в покое.
   — Но, Тронд…
   — Ни ты, ни я не можем осуждать священников за то, что они дали Кальву отпущение грехов, — перебил он ее. — Ведь в этом случае мы осуждаем не их самих, мы осуждаем церковь. Что будет, если каждый станет сам решать, как следует поступать священникам? И даже если Кальв неправ, верно одно: пока он связан с церковью и следует ее правилам, он в безопасности. Никто не попадает в ад из-за своей непонятливости или из-за отказа признать грехом то, что, по его мнению, грехом не является. Ты не должна быть такой самоуверенной, мама; тебе следует немного поступиться своей гордостью и предоставить все решать священникам.
   Эти слова стрелой вонзились в сердце Сигрид. На протяжении стольких лет она старалась побороть в себе высокомерие, чтобы в один прекрасный день увидеть его в ином свете.
   Опустив голову, она закрыла глаза и сложила руки в молитве. И он молча стоял рядом с ней.
   — Спасибо, Тронд! — наконец тихо произнесла она. — Думаю, ты сказал мне то, что мне следовало узнать.
   Чувствуя унижение и разочарование, она в то же время почувствовала облегчение.
   Он положил руку на ее плечо.
   — Ты уже решил, что тебе делать дальше? — через некоторое время спросила она. — Ты хочешь стать священником?
   — Я не знаю, — ответил он. — Во всяком случае, я собираюсь провести в Икольмкилле еще одну зиму.
   — Чем ты там занимаешься? — поинтересовалась Сигрид.
   — Читаю, — ответил он. — Священник, перед которым я исповедовался, наложил на меня странное наказание: я должен выучить церковный язык, а потом читать старинные книги.
   — Это самое странное наказание, о котором я когда-либо слышала.
   — Я рассказал ему об отце, как ты рассказывала о нем; может быть, поэтому он и наложил на меня такое наказание. Я понял также, что хождение по святым местам мало чему меня научит.
   Тронд усмехнулся.
   — И ты уже выучил церковный язык?
   — Вполне.
   — И что же он хотел дать тебе прочитать?
   — Книгу, которую написал много лет назад один святой. Его звали Августином, а книга называется «Исповедь».
   — Ты получил от этого какую-нибудь пользу?
   Тронд вдруг загорелся.
   — Это все равно, что открыть новую землю! — сказал он. — Почти каждый день я узнавал то, о чем прежде не знал. И у меня появилось чувство обладания этим новым, подлинного понимания. Может быть, отец тоже чувствовал это, посещая святых отцов в Миклагарде.
   — Он никогда ничего не говорил об этом. Но я знаю, что впоследствии он жалел, что не стал священником.
   Тронд стал серьезным.
   — Некоторые священники в Икольмкилле говорят, что я обязан стать священником ради моего отца, — сказал он.
   Сигрид ничего не ответила; она была не уверена в том, что хочет видеть своего сына в рясе. Некоторое время она молчала. Что-то тревожило ее, она хотела спросить у него об этом, но не решалась. И слова, брошенные Кальвом Тронду, когда Арнор Скальд Ярлов навестил их, заставляли ее думать об это снова и снова.
   — Тронд… — начала она. — Ты уверен в том, что у тебя… что ты не…
   Она замолчала. Он вопросительно уставился на нее.
   — Многие мужчины, которые становятся монахами, любят… — сказала она. Он уставился на нее, словно не веря своим ушам.
   — Не хочешь ли ты сказать, что я люблю мужчин? — спросил он. Она смущенно глотнула слюну; ей не хотелось говорить об этом так прямолинейно.
   — Нет, но… — замялась она. — Но их так много… — добавила она.
   — В чем только не обвиняют монахов, — сказал он, — но я должен сказать, что такого я от тебя не ожидал. Трудно поверить, что ты воспринимаешь всерьез обличительную вису о Торвальде Страннике и его епископе:

 
Девять детей
епископ родил;
всем им отцом
Торвальд был.
 

   — Но раз уж ты спросила об этом, я дам тебе правдивый ответ. Возможностей для этого сколько угодно; не все в монастырях служат Богу. Но я могу успокоить тебя: не только эти возможности имеются в монастырях. И тебе нечего опасаться, я могу быть осмотрительным.
   Он вдруг расхохотался.
   — Вряд ли найдется другая мать, которая станет спрашивать об этом у своего сына!
   С этими словами он обнял ее, и они вместе направились к дому.
 
   Торфинн ярл отправился в Норвегию на двух больших кораблях, полных людей и оружия. И во время его отсутствия с Кальвом почти невозможно было разговаривать. Даже Сигрид, более привычная к ожиданию, чувствовала беспокойство.
   Но когда в конце лета Торфинн вернулся домой, дело оказалось нерешенным.
   — Никогда не думал, что попаду в переделку из-за того, что убил кое-кого из королевских дружинников! — сказал он. — И кто бы вы думали, помешал мне заключить мир с королем? Тот самый человек, которого я оставил в живых в Киркьювоге после смерти Рёгнвальда! Все шло хорошо, мы почти договорились с королем о мире, но тут этот человек потребовал от меня выкуп за своего брата, убитого там. И стоило ему заикнуться об этом, как Магнус пришел в ярость; и я решил, что мудрее всего отправиться восвояси.
   По лицу Кальва Сигрид видела, как тяжело он переживал неудачу Торфинна.
   Далее ярл сказал, что конунги отправились в Данию.
   — А я думал, что ты тоже отправился в плаванье, — сказал ярл, обращаясь в Кальву. — Ты ведь знаешь короля Эдуарда и служил у него; и ты мог бы отправиться в Уинтон и узнать, что думают люди по поводу вторжения Магнуса и Харальда, если тем удастся одержать победу над Свейном Ульвссоном. Возможно, было бы разумно заключить союз с англичанами.
   Кальв был согласен в этом с Торфинном и согласился отправиться туда.
   Но позже, оставшись с Сигрид наедине, он отказался говорить с ней о поездке Торфинна.
 

 
   Незадолго до первого зимнего дня на остров Росс прибыл чужой корабль.
   Сигрид особенно не задумывалась, кто бы это мог быть, и даже не поинтересовалась, кто приехал. К ярлу постоянно приезжали люди, приходили корабли из Норвегии, из Исландии и с Фарерских островов, иногда приплывал даже какой-нибудь кнарр из Гренландии. И только на следующее утро, когда Суннива вбежала к ней с сияющим лицом, она начала интересоваться, кто бы это мог приехать.
   Ей не очень-то хотелось идти во двор ярла и узнавать, в чем дело. Но Кальв был в Англии, а Тронд вернулся в Икольмкилль, так что идти больше было некому.
   И не успела она выйти из дома, как получила известие от ярла, который приглашал ее в тот же вечер придти к нему; какой-то человек хочет поговорить с ней.
   Остаток дня Сигрид не отходила от Суннивы и вечером взяла дочь с собой; она считала, что лучше не спускать глаз с девушки, чем оставлять ее одну дома.
   Но во дворе ярла ее встречал не Хоскульд Флосисон, как она того ожидала.
   Это был Сигват Скальд.
   Ей пришлось ухватиться за край стола, когда он встал и направился к ней.
   Он поседел и ссутулился, стал даже ниже ростом. Но глаза его были такими же живыми, как и прежде.
   — Я был в Дублине в торговом плаваньи, — сказал он, когда она спросила, откуда он прибыл. — И я направляюсь обратно в Норвегию.
   Она больше ни о чем его не спрашивала, и разговор в зале шел, в основном, между ярлом и Сигватом.
   Сигрид не сводила глаз с дочери. Она все-таки не ошиблась: среди людей Сигвата был Хоскульд. Увидев их, он сначала попытался спрятаться в углу зала, а потом вышел.
   И, прежде чем Сигрид ушла домой, Сигват спросил у нее в присутствии всех, не позволит ли она ему навестить ее на следующий день. И ей невозможно было оказать ему, чтобы не вызвать подозрений.
 
   Когда Сигрид сказала Сунниве, чтобы та легла в эту ночь спать в ее постель, дочь только фыркнула.
   — Если ты помешаешь мне встретиться с Хоскульдом, ты будешь горько сожалеть об этом всю жизнь! — пригрозила она.
   — Если я позволю тебе сделать это, я буду сожалеть еще больше, — сухо заметила Сигрид.
   Но заснуть в эту ночь ей так и не удалось.
 
   На следующий день после полудня явился Сигват и попросил Сигрид переговорить с ним наедине.
   День был необычным для этого времени года, безоблачным и теплым, и она предложила ему прогуляться на холм, чтобы полюбоваться видом на бухту.
   Он согласился, и они направились вверх по тропинке. Когда они отошли на достаточное расстояние, так что их не видно было со двора, она остановились, и они сели. Она заметила, что он садится с трудом.
   — Что тебе нужно от меня? — спросила она, тяготясь его молчанием.
   Он сорвал былинку и принялся теребить ее, и Сигрид пришлось подождать, пока он, наконец, заговорил.
   — Я чувствую, что долго не проживу, — сказал он. — И прежде, чем умереть, я должен узнать кое-что.
   Она подумала, что бы это могло быть, и стала ждать.
   — Твоя дочь… — произнес он, — которую я видел в Каупанге и теперь, в доме ярла, она…
   Сигрид кинула.
   — Кальв знает об этом? — спросил он.
   Она снова кивнула. Он непроизвольно положил свою руку на ее.
   — Бедная Сигрид, как туго тебе пришлось! — сказал он. В его интонации было что-то такое, от чего у нее на глазах навернулись слезы.
   — Ее зовут Суннива? — спросил он.
   — Да, — ответила она, — я назвала ее в честь святой, считая, что она нуждается в таком покровительстве. Впрочем, это покровительство не оказалось столь уж значительным, — добавила она.
   Он вопросительно посмотрел на нее, и она рассказала о Хоскульде и о своем беспокойстве.
   — В одном я могу утешить тебя: Хоскульд явился сюда не для того, чтобы похищать твою дочь, — сказал он. — Нашу дочь… — поправился он, посмотрев ей прямо в лицо. — Я взял его на борт в Ирландии; он хотел отправиться в Норвегию, чтобы поступить на службу к конунгу Магнусу. И я обещал замолвить за него слово, потому что знаю его отца. Но когда он узнал, что мы собираемся зайти сюда, он чуть не выпрыгнул за борт. Он спросил, нельзя ли поставить корабль на якорь в бухте; он сказал, что с радостью останется на борту.
   — Она ждет его уже два года! — в отчаянии воскликнула Сигрид. Она думала, что это облегчит ей душу, но вместо этого она снова почувствовала злобу на дочь.
   — Должны быть ведь и другие, кто хотел бы жениться на ней? — сказал Сигват. — Она хороша собой. Вся в мать… — с улыбкой добавил он. — Ты теперь красивее, чем когда-либо, Сигрид; возраст только усилил твою красоту, как снег, покрывающий горные вершины.
   К своему неудовольствию, Сигрид почувствовала, что краснеет. Несмотря на то, что слова его были пустой любезностью, в них прозвучала какая-то мальчишеская открытость, заставляющая верить в их искренность. Ее давно уже никто не называл красивой.
   — Ульв Гейроддссон из Катанеса ждет ее уже третий год, — поспешно ответила она на его вопрос, — Кальв хочет, чтобы она вышла за него замуж, но девчонка отказывается.
   — Кальв добр с ней? — тихо спросил Сигват.
   — Да, — ответила она, — он относится к ней, как к собственной дочери. И она сама ни о чем не подозревает.
   — Я ему благодарен, — медленно произнес он, но она ничего не ответила.
   — Ульв Гейроддссон вовсе не плохой жених, — сказал он. Немного подумав, он продолжал: — Я вызову к себе Хоскульда и прикажу ему, чтобы он сам рассказал ей всю правду. Она не верит тебе, но ей придется поверить ему, когда он сам обо всем ей расскажет. После этого она опомнится и выйдет замуж за Ульва.
   Сигрид вздохнула.
   — Да, — через силу ответила она, — это необходимо. Хоскульд так и не женился в Исландии? — спросила она, немного помолчав.
   — У него ничего не получилось. Он слишком медлил со своим возвращением, и его нареченная вышла замуж за другого. И так было лучше для нее, с Хоскульдом у нее ничего путного не вышло бы. Я просто удивляюсь, что у такого добропорядочного человека, как Флоси Тордссон, может быть такой никудышный сын. Я никогда бы не взял его с собой, если бы ни его отец.
   — Что было с тобой после нашей последней встречи? — после некоторого раздумья спросила она.
   — В Каупанге? — в свою очередь спросил он. — Или в Эгга?..
   — В Эгга, — ответила она.
   — Ты знаешь, что я отправился в Рим, — сказал он. — И я получил отпущение грехов, поклявшись блаженством своей души.
   — Так вот почему ты отправился туда, — сказала она, — а я-то думала, что ты решил покаяться, нарушив клятву, данную женщине.
   — Я не имею обыкновения давать клятвы, — сказал он, улыбаясь. Белые зубы на загорелом, обветренном лице, блеск черных газ…
   Просто невозможно было сердиться на Сигвата Скальда!
   — Я поняла, что не одна расплачивалась за эту ночь в Эгга, — сказала она. — Тебе хотелось участвовать в битве при Стиклестаде?
   — Да, — сухо ответил Сигват. Оба замолчали.
   — Но судьба меня не обошла стороной, — сказал он, — у меня был откровенный разговор с его сыном, когда тот начал разорять страну.
   — Да, — ответила Сигрид. — Удивительно, что жребий пал именно на тебя.
   — Ничего в этом нет удивительного; я сам все подстроил.
   — Зачем же вы тогда бросали жребий? — удивленно спросила Сигрид.
   — Я полагал, что в этом случае король наверняка согласится выслушать меня, — ответил Сигват. Он глубоко вздохнул.
   — Ты как-то сказала, что я друг всех, — продолжал он, — и что в результате я могу оказаться вообще без друзей. Так оно и получилось. Но я надеюсь, что теперь ты так не думаешь.
   — Нет, не думаю, — ответила она.
   — Хочешь, я замолвлю за Кальва слово, если встречусь с Магнусом? — тут же спросил он.
   — Не думаю, что Кальв этого захочет. И это не принесет никакой пользы, пока жив Эйнар Тамбарскьелве.
   — В этом ты права. Братья Кальва не особенно дружат с Магнусом, — продолжал он, — хотя они и были в числе самых преданных людей конунга Олава. Очень немногие стоят теперь близко к королю: всем преграждает путь Эйнар Тамбарскьелве. Финн Арнисон стал на сторону короля Харальда и хорошо ладит с ним.
   Немного передохнув, он продолжал:
   — Меня интересует, как тебе удалось поверить в святость короля Олава, — сказал он, — ты ведь не особенно любила его.
   — Я приучила себя к мысли об этом, — ответила Сигрид, — и я действительно стала считать его святым.
   — Если бы я до этого не был убежден в его святости, я поверил бы в это сейчас, — сказал он. — Если уж ты поверила в него, значит, в этом нет никаких сомнений!