Страница:
Она остановилась у входа в подворотню, навострив единственное целое ухо и высоко задрав нос, чтобы вовремя учуять враждебные запахи. И оцепенела, обнаружив в воздухе слабый едкий запах. Редкая шерсть у нее на спине стала дыбом. Поскольку ее приятели были здесь всего несколько минут назад, кошка пришла к выводу, что чужак, присутствие которого она ощущала, принадлежал к людской породе, но все же не был человеком. Этот запах подкрался к остолбеневшей кошке, как какая-то ползучая тварь, и перепуганное животное, зашипев, обнажило зубы. По мокрой от дождя мостовой что-то двигалось.
Кошка ощерилась, выгнула спину и сердито зашипела, широко разинув пасть. Невзирая на страх, она демонстрировала свое презрение, сузив сверкающие злобой глаза. Фонари потускнели, точно их заволокло туманом, и с мокрых тротуаров исчезли их отражения. Послышался глухой металлический звук — это задрожала и медленно приподнялась крышка люка, расположенного в центре мостовой. Вот она стала вертикально, и оттуда показалось что-то темное. Очертания того, что появилось на краю люка, были кошке знакомы. Она знала, что это человеческая рука. Но теперь инстинктивно понимала, что эта рука принадлежит не человеку.
Кошка прошипела напоследок еще раз и бросилась наутек, инстинктивно стараясь, вопреки своему обыкновению, держаться не в тени, а на свету.
Под видавшим виды навесом сидели трое юнцов. Двое белых и негр. Они попыхивали сигаретами и дрожали от холода.
— Я не собираюсь тут больше торчать, — сказал негр. — Зуб на зуб не попадает.
Его звали Уэзли; попавшись на краже, он был условно освобожден и отбывал испытательный срок.
— Заткнись и подожди минутку. Уже немного осталось, — сказал его приятель по имени Винсент.
Он отбывал испытательный срок за то, что чуть не убил своего отчима.
— Поздновато, Вин, — сказал третий. — Никого уже не будет.
Его звали Эд (друзья полагали, что это сокращенное от Эдварда, а на самом деле это было — от Эдгара). Недавно он закончил исправительную школу для малолетних преступников.
— И что же вы собираетесь делать? — спросил Вин. — Идти по домам? А деньги на завтра у вас есть?
— Нет, но я околеваю от холода, — ответил Уэзли.
— Ты всегда околеваешь от холода. Скучаешь по добрым старым Карибам, а?
— Да не был я там никогда. Родился в паршивом Брикстоне, понял?
— Не в этом дело. А в твоей поганой крови. Вы все скучаете по вашему вонючему солнцу. Из-за него у вас волосы курчавые.
— Отстань от него, Вин, — посоветовал Эд, выглядывая из-под навеса. — Ты что, не знаешь, что он теперь член «Фронта»?
— Скажешь тоже! Так они его и приняли! Он же черномазый.
— Ну и что? Все равно я не желаю, чтобы они сюда приезжали. Особенно пакистанцы. Их итак развелось слишком много.
Приятели покатились со смеху. Уэзли, марширующий в рядах «Национального фронта» с плакатом «Британия — для белых», — это уже чересчур. Сбитый с толку их смехом, Уэзли решил не обижаться. И засмеялся вместе с ними.
— Ну-ка, замолчите, — внезапно сказал Эд. — Кажется, кто-то идет.
— Точно. Это к тебе, Эд, — сказал Вин, вскакивая на ноги. — Мы с Уэзли будем в кустах.
— Почему всегда я? — возмутился Эд. — Сегодня твоя очередь.
Вин похлопал его по щеке, причем последний хлопок был весьма ощутимым.
— Ты же у нас красавчик, вот почему. Ты нравишься им больше, чем мы. Они принимают тебя за своего, ясно?
В который раз белокурый Эд проклял свою смазливую внешность. Лучше бы у него было такое же грубое рябое лицо, как у Вина, и короткие рыжие волосы.
— А как насчет Уэзли?
— Нет, они неграм не доверяют. Считают, что все они бандиты. — Он шутливо пихнул своего дружка: — Верно, Уэз?
Уэз оскалил в темноте зубы.
— Тут они попали в точку, приятель, — сказал он, подражая говору своего отца.
Хихикая и подкалывая друг друга, Вин и Уэзли выскочили из-под навеса. Эд остался один. Он сделал последнюю затяжку и прислушался к приближающимся шагам. Этот навес был излюбленным пристанищем для самых разнообразных любовников, а с тех пор, как в окрестные рабочие районы просочились представители среднего класса, разнообразие заметно увеличилось. Стоимость ежедневных поездок на работу из предместья в Лондон стала для nouveaux pauvres[1] непомерной. Район, который за несколько лет стал, по существу, многонациональным, быстро превращался теперь в многоклассовый. Эд бросил на землю окурок и достал из кармана джинсовой куртки еще одну мятую сигарету. Он хотел уже было выйти из укрытия, как вдруг заметил, что приближаются двое. И быстро отступил в тень.
Мимо в обнимку прошла парочка; Эд испугался, что они захотят воспользоваться его убежищем для своих нужд, но они не свернули, и мальчик понял, что стойкий запах мочи под навесом отпугнет даже самых нетерпеливых любовников. Он шепотом выругался и глубоко засунул руки в карманы. «Слишком поздно, — подумал он. — Наверное, никого уже не будет». Но по предыдущему опыту он знал, что для некоторых одиноких мужчин не имеют значения ни позднее время, ни отдаленность мест, по которым они любят бродить. Эду казалось иногда, что такие сами подстраивают, чтобы на них нападали. Может быть, им это нравится. А может, подобным образом они подсознательно наказывают себя за собственную извращенность. Последнюю, довольно глубокую, мысль немедленно сменила другая, более характерная для его образа мышления: просто ночью они сильнее распаляются.
Он посмотрел туда, где притаились во тьме Вин и Уэз. Слабый свет ближайшего фонаря почти ничего не освещал. Ему показалось, что приятели хихикают и дурачатся в темноте, и он хотел было их окликнуть, как вдруг опять услышал чьи-то шаги. Эд прислушался, чтобы убедиться, что на этот раз человек один. Так и было. Секундой позже появился какой-то мужчина.
Эду он показался несколько тщедушным. Тяжелое, подпоясанное ремнем пальто свободно висело на нем, не столько скрывая, сколько подчеркивая узкие плечи. «Определенно, педик», — сказал себе Эд, отнюдь не уверенный, что радуется удаче. Он знал, что этот народ представляет собой легкую поживу и совершенно не опасен; тем не менее он втайне побаивался гомосексуалистов. Возможно, именно поэтому в конце он всегда расправлялся с ними более жестоко, чем его сообщники. Воспоминание о том, как он однажды решил самостоятельно обработать одного из них, было еще свежо в памяти. Вместо того чтобы наброситься на предполагаемую жертву и отобрать у него бумажник, он дал этому гаду воспользоваться собой и убежал в слезах, даже не получив за это денег. Эда пронзил мучительный стыд, и он почувствовал, что его лицо стало в темноте пунцовым. Если бы только Вин и Уэз знали...
— Огонька не найдется, Джон? — Эд отбросил все мысли и вышел на тропинку.
Мужчина резко остановился и бросил на него настороженный взгляд. Мальчик выглядит превосходно, вот только действительно ли он один? Пройти мимо... или попытаться?
Он достал сигареты.
— Не хочешь взять мою? — спросил он. — С фильтром.
— О, спасибо. — Эд сунул мятую сигарету в карман и потянулся к предложенной пачке, надеясь, что мужчина не заметит, как дрожит его рука.
— Можешь взять всю пачку, если хочешь, — сказал мужчина, серьезно глядя на Эда.
«Господи, — подумал Эд. — Ну конечно педик».
— Вот здорово! Спасибо. — Он затолкал пачку в другой карман.
Мужчина щелкнул зажигалкой и, пока мальчик прикуривал, внимательно изучал его лицо.
— Сегодня довольно холодно, не правда ли? — осторожно спросил он. Мальчишка был красив до неприличия. А что, если он проститутка? Тогда, очевидно, потребует денег.
— Да, холодновато. Вышли прогуляться?
— Да, приятно, когда на улицах безлюдно. Терпеть не могу толпу. Только ночью и можно подышать.
— Это будет стоить вам пятерку.
Мужчина оторопел от неожиданной грубости мальчика. Так... Значит, все-таки проститутка.
— Пойдем ко мне? — спросил он. Возбуждение, охватившее его при появлении мальчика, росло.
Эд отрицательно покачал головой:
— Нет, это будет происходить здесь.
— Я заплачу больше.
— Нет. У меня мало времени. Уже пора домой. Мальчик казался немного испуганным, и мужчина решил не упускать свою удачу.
— Ладно. Давай поищем место получше.
— Вон там подходяще. — Мальчик показал на заросли кустов и деревьев, и теперь немного занервничал взрослый. Там было так темно — а вдруг у мальчишки в засаде приятели?
— Пойдем за навес, — быстро предложил он.
— Нет, я не...
Но мужчина на удивление сильно схватил Эда за плечи. В надежде, что приятели все видят, мальчик позволил затащить себя за боковую стенку деревянного строения. С этих ублюдков станется тянуть до последней минуты.
Они шлепали по грязи, и мужчина раздвигал ветки, царапавшие их лица. Как только они свернули за угол, мужчина прижал Эда к стенке и склонился над ним, почти касаясь его лица губами. Эд почувствовал нестерпимое омерзение. Пальцы нашарили и дернули «молнию» на его джинсах.
— Нет, — сказал он, мотнув головой.
— Брось. Не прикидывайся скромником. Ты хочешь этого не меньше, чем я.
— Отвали! — крикнул Эд и пнул мужчину в грудь. Лицо у него раскраснелось, глаза заволокло слезами ярости:
Мужчину это ошеломило. Он сделал шаг назад и уставился на мальчика. Хотел что-то сказать, но Эд бросился на него с кулаками.
— Перестань! — падая, закричал мужчина. Эд начал бить его ногами.
— Ты, грязный педераст!
Мужчина попытался встать на ноги. Надо удирать, не то мальчишка его искалечит. Да и полиция может услышать шум.
— Оставь меня! Возьми деньги! — Мужчина умудрился достать из внутреннего кармана бумажник и бросил его Эду. — Возьми, подонок! Только оставь меня в покое!
Не обращая внимания на бумажник, Эд продолжал избивать скорчившееся на земле тело кулаками и башмаками до тех пор, пока его руки и ноги не отяжелели и гнев не начал стихать. Он прислонился к стене, чтобы перевести дух; ноги дрожали, грудь тяжело вздымалась. Он слышал крики избитого мужчины, но почему-то больше не видел на земле его тела. Ночная тьма каким-то образом сгустилась.
— Вин! Уэз! — крикнул он, немного отдышавшись. — Где вы, черт бы вас побрал?!
— Мы тут, Эд.
Мальчик вздрогнул от неожиданной близости их голосов. Они прозвучали так, будто находились у него в голове. Теперь он разглядел во тьме неподалеку их темные силуэты.
— Вы опоздали, подонки. Мне пришлось уложить его в одиночку. Давайте поделим деньги.
— Нет, Эд, погоди. — Это был голос Вина. — Давайте сперва немного позабавимся.
При этих словах Уэзли захихикал.
«Это глупо, — подумал Эд. — Лучше побыстрей убраться отсюда... хотя было бы неплохо сделать что-нибудь с этой бабой... какую-нибудь гадость... он беспомощен... вокруг ни души... как-нибудь помучить...»
В голове Эда, помимо его собственного, звучали теперь еще и какие-то посторонние голоса. Что-то ползло по закоулкам его сознания, ощупывая его холодными пальцами, нашептывая и смеясь. И Эд сам указывал этому путь, помогал ему. Совершив внезапный выпад и заключив Эда в свои ледяные объятия, холод окончательно овладел им, и мальчик охотно принял его, так как после шока мгновенно наступило блаженство, совсем как после обезболивающего укола. Отныне он не был одинок. С ним были эти голоса, и они подсказывали ему, что делать.
Вин и Уэз между тем уже начали, и сырая земля, которую они запихивали в рот отбивающегося мужчины, заглушила его крики.
Заправочная станция казалась оазисом света в окружающей темноте. К ней подъехал желтый «форд-эскорт» и мягко затормозил у бензонасоса. Водитель выключил двигатель и откинулся на сиденье, ожидая, пока оператор выйдет из своей будки. Пассажиры машины не знали, что дежурный, который на самом деле был владельцем гаража, отлучился минут двадцать назад, чтобы запереть туалеты на заднем дворе: он не желал, чтобы ночью там шлялись посторонние. К сожалению, ему пришлось отпустить домой оператора — парень буквально валился с ног от гриппа, и хозяин испугался, что может подхватить заразу. Уровень его доходов был не настолько высок, чтобы можно было позволить себе заболеть и оставить гараж на попечение персонала. Эти мошенники за неделю его разорят. По ночам дежурить в одиночку было опасно, так как станция являлась для бандитов легкой добычей, но сегодня другого выбора не было. Дверь своей будки он постоянно держал на запоре и внимательно изучал каждого клиента, приехавшего за бензином, прежде чем открыть. Если вид клиента не внушал ему доверия, он просто переворачивал табличку, на одной стороне которой было написано «Открыто», а на другой — «Закрыто», и не обращал никакого внимания на их приглушенные проклятия. Про то, что туалеты все еще не заперты, он вспомнил далеко за полночь.
— Ты уверен, что здесь открыто, Джордж? — раздраженно спросила женщина, сидевшая рядом с водителем.
— У въезда было написано «Открыто», — ответил ее муж. — И на двери кассира, посмотри. Там тоже табличка «Открыто».
— Я бы на вашем месте посигналил, Джордж, — подал голос с заднего сиденья тесть водителя.
— Подожду еще минуту. Возможно, он где-то за будкой. — Джордж был начисто лишен напористости.
Олуэн, его жена, собрала на коленях ворох своих пышных юбок с многочисленными оборками, чтобы шифон и кружева не соприкоснулись с какой-нибудь грязью в кабине. На ее сиденье был расстелен большой полиэтиленовый пакет для защиты ее роскошного бального платья и меховой накидки от незаметной пыли. Задевая потолок кабины высокой прической, она смотрела невидящими глазами в лобовое стекло и плотно сжимала губы.
— Мы должны были победить, — решительно объявила она.
— Олуэн, прошу тебя, — терпеливо отозвался муж. — Найджел и Барбара были очень хороши.
— Правильно, защищай их. И то, что они дважды толкнули нас на площадке, ровно ничего не значит. Даже не извинились потом. Можно подумать, что кроме них в зале никого не было, — так они скакали. Нам следовало заявить протест. Эти проклятые судьи никогда ничего не замечают.
— Но, дорогая, мы все-таки заняли второе место.
— Второе место! Это символ всей твоей жизни, не так ли, Джордж? Это все, на что ты способен.
— По-моему, ни к чему затевать подобные разговоры, — заметил отец Олуэн.
— Замолчи, Хью, — сказала мать Олуэн, сидевшая на заднем сиденье рядом со своим мужем. — Олуэн совершенно права. Она уже давно могла стать чемпионкой в бальных танцах, наша девочка. — Она не прибавила «с другим партнером». В этом не было необходимости.
— Не обращайте внимания, Джордж, — сказал Хью. — "Они никогда ничем не бывают довольны.
— Довольны? Чем же это я должна быть довольна? Что ты мне дал?
— Я дам тебе затрещину, если не замолчишь.
— Папа, не смей так разговаривать с мамой.
— Я буду разговаривать так, как я...
— Нет, не будешь. Олуэн, ты видишь? Ты видишь, кого мне приходилось терпеть все эти годы?
— Терпеть? Да ты только и делала, что пилила меня!
— Пилила?
— Мама никогда зря не придирается.
— Пилит постоянно. Точно так же, как ты пилишь бедного Джорджа.
— Я — Джорджа? Никогда! Джордж, разве я тебя когда-нибудь пилю?
— Что-то оператор задерживается, — сказал Джордж.
— Так позови его. — Доведенная до белого каления, Олуэн дотянулась до руля и резко посигналила. — Наверняка этот бездельник дрыхнет под прилавком.
Джордж расправил свои тонкие, словно нарисованные, усики, пригладил напомаженные бриллиантином волосы и почему-то подумал о том, что будет, если он щелкнет Олуэн по носу. Она ответит тем же, вот что будет. Только она щелкнет сильнее.
— А вот и он, — сказал Джордж, показывая на вынырнувшего из тьмы человека.
— Давно пора, черт бы его побрал, — сказала Олуэн.
— Не ругайся, дорогая, это не очень красиво.
— Я буду ругаться сколько захочу.
— Джордж прав, Олуэн, — сказал ее отец. — Леди это не к лицу.
— Оставь ее в покое, Хью, — сказала мать. — Сегодня она пережила такой стресс. Когда она шлепнулась на задницу, от Джорджа было мало пользы.
— Самый яркий эпизод за весь вечер, — заметил отец, улыбаясь при этом воспоминании.
— Папа!
— Не обращай внимания, Олуэн. Это так на него похоже — радоваться, когда дочь ставит себя в идиотское положение.
— Мама!
— О, я не хотела...
— Пять галлонов трехзвездного, пожалуйста. — Обращаясь к приближающемуся человеку, Джордж опустил боковое стекло.
Тот остановился, улыбнулся пассажирам автомобиля, затем перевел взгляд на бензонасосы и медленно побрел к ним.
— Он не очень-то торопится, — заметила мать Олуэн. — И к чему эта дурацкая усмешка, спрашивается?
— Посмотрите, на кого он похож, — сказала Олуэн. — Можно подумать, вылез из рудника. Интересно, знает ли хозяин, что его подчиненные расхаживают в таком виде?
— Возможно, это и есть хозяин, — со смешком отозвался отец, не подозревая, что хозяин после многочисленных ударов кирпичом по голове валяется мертвый на полу туалета с треснувшим, как яйцо, черепом.
Они молча наблюдали, как этот тип медленно снял пистолет шланга с рычага колонки и подошел к машине, держа его на уровне головы, как дуэлянт. Он еще не приспособился к яркому свету, больно резавшему глаза после тьмы, из которой он вышел, поэтому сильно щурился. И ухмылялся людям, наблюдавшим за ним из машины.
— Тупая скотина, — изрекла Олуэн. Джордж высунул голову из окна:
— Э нет, старина. Я же сказал: трехзвездного. А вы подключили четырехзвездный. — Увидев перед собой черную дыру пистолета, он отпрянул.
На заднем сиденье «эскорта» отец Олуэн недоуменно хмурился. Он заметил какое-то движение в темноте, окружающей заправочную станцию. Показались неясные очертания человеческих фигур. Они вступили в освещенную зону и остановились. И ждали. Смотрели. За ними в темноте стояли другие. Что, черт возьми, происходит? Почему они таращатся на их машину? Он отвернулся от окна, собираясь что-то сказать, но осекся, увидев направленный в кабину пистолет шланга и потрясенного Джорджа, отклоняющегося от него. Онемевшему от изумления отцу Олуэн осталось только смотреть, как указательный палец руки, державшей пистолет, начал нажимать на спусковой крючок.
Бензин хлынул на голову и плечи Джорджа. Олуэн закричала. Ее отец пытался пролезть вперед и схватить пистолет, но струя направилась в его сторону, и старик упал, захлебываясь бензином, попавшим в его разинутый рот. Закричала и мать Олуэн, понимая, что на заднем сиденье автомобиля с двумя дверцами они с мужем были в западне.
Когда вонючая жидкость плеснула на платье Олуэн, она завопила еще громче и попыталась открыть дверь, но ее рука соскользнула с мокрой металлической ручки.
Ее отец, отплевываясь от горючего, которое он проглотил, в ужасе наблюдал, как наконечник шланга мотается во все стороны, наполняя кабину машины ядовитыми парами и смертельной жидкостью. Джордж отбивался вслепую — нестерпимое жжение лишило его зрения. Олуэн пронзительно визжала, закрыв лицо руками и изо всех сил барабаня ногами по полу кабины. Ее мать пыталась спрятаться в щели между сиденьями. Внезапно поток бензина прекратился, и шланг исчез.
Через окно отец Олуэн видел только живот и руки того, кто держал шланг, но этого было достаточно, чтобы заметить, как он бросил шланг на землю и полез за чем-то в карман. Хью взвыл — показался коробок спичек, одна из них ярко вспыхнула и, описав дугу, полетела в машину.
Поджигатель стоял всего в нескольких шагах от «эскорта», кабина которого превратилась в жерло вулкана, и его лизнули языки пламени, мгновенно опалив лицо. Но он, казалось, не почувствовал боли и, нагнувшись к шлангу, подтянул к себе пистолет. Схватив его, он нажал на спусковой крючок.
Он обошел территорию станции, насколько позволяла длина шланга, обливая бензином все подряд и нисколько не беспокоясь, что промок насквозь. Затем вернулся к охваченному пламенем маленькому желтому автомобилю, из которого уже не доносились крики пассажиров, и направил туда струю горючего. Пламя перекинулось на него и быстро превратило кричащего человека в черный обуглившийся комок. Его собратья испугались жара и света и нырнули во тьму, которой тоже пришлось отступить, когда заправочная станция, осветив ночное небо гигантским огненным шаром, взлетела на воздух.
Тьма надвигалась. То была лишенная субстанции зловещая чернота, пронизанная незримой энергией; расползающаяся тень, существующая только за счет других теней; бесплотный паразит, присасывающийся к человеческому сознанию в поисках подавленных влечений родственной ему природы. Темные плотные существа внутри нее были оболочками тех мужчин и женщин, которыми она не просто овладела, но через которых проявлялась материально; тех мужчин и женщин, которые физически воплощали зло, которым она была; его земную мощь. Она обладала запахом, и пространство, которое она заполняла, пропитывалось какой-то неуловимой едкостью, похожей на тот горьковатый аромат, который человек сразу чувствует при ударе молнии. Даже на фоне ночи она темнела черным пятном.
Зарево пожара, завывание сирен и отдаленные крики остались позади, и Тьма наслаждалась чернотой, в которую она вползла, зондируя своими щупальцами расстилавшиеся перед ней тени и чувствуя, что где-то поблизости скрываются свежие силы, какой-то мощный источник энергии, до сих пор не использованный ей; какое-то сдерживаемое скопление порочных человеческих душ, являвшихся именно тем материалом, в котором она нуждалась.
Она скользнула через газон на мостовую, сторонясь оранжевого света уличных фонарей, огибая их, как поток, на пути которого выросли скалы. Призрачные человеческие оболочки двигались вместе с ней; некоторые падали — подобно механизму, лишенному смазки и топлива, ибо организм отказывался служить без пищи и воды. Одни умирали — им на смену приходили другие; смерть высвобождала темное начало, заложенное в каждом из них, и оно вливалось в общую массу, пополняя Тьму.
На пути выросла высокая длинная стена, и Тьма переплыла ее, оставив внизу беспомощных, внезапно оробевших мужчин и женщин, сопровождавших ее. Она устремилась на спящих обитателей Уондзуортской тюрьмы, просачиваясь во все щели и набрасываясь на восприимчивые, нетерпеливые души, расслабленные дремой. Некоторые пытались сопротивляться. Но это продолжалось недолго.
Глава 22
Кошка ощерилась, выгнула спину и сердито зашипела, широко разинув пасть. Невзирая на страх, она демонстрировала свое презрение, сузив сверкающие злобой глаза. Фонари потускнели, точно их заволокло туманом, и с мокрых тротуаров исчезли их отражения. Послышался глухой металлический звук — это задрожала и медленно приподнялась крышка люка, расположенного в центре мостовой. Вот она стала вертикально, и оттуда показалось что-то темное. Очертания того, что появилось на краю люка, были кошке знакомы. Она знала, что это человеческая рука. Но теперь инстинктивно понимала, что эта рука принадлежит не человеку.
Кошка прошипела напоследок еще раз и бросилась наутек, инстинктивно стараясь, вопреки своему обыкновению, держаться не в тени, а на свету.
Под видавшим виды навесом сидели трое юнцов. Двое белых и негр. Они попыхивали сигаретами и дрожали от холода.
— Я не собираюсь тут больше торчать, — сказал негр. — Зуб на зуб не попадает.
Его звали Уэзли; попавшись на краже, он был условно освобожден и отбывал испытательный срок.
— Заткнись и подожди минутку. Уже немного осталось, — сказал его приятель по имени Винсент.
Он отбывал испытательный срок за то, что чуть не убил своего отчима.
— Поздновато, Вин, — сказал третий. — Никого уже не будет.
Его звали Эд (друзья полагали, что это сокращенное от Эдварда, а на самом деле это было — от Эдгара). Недавно он закончил исправительную школу для малолетних преступников.
— И что же вы собираетесь делать? — спросил Вин. — Идти по домам? А деньги на завтра у вас есть?
— Нет, но я околеваю от холода, — ответил Уэзли.
— Ты всегда околеваешь от холода. Скучаешь по добрым старым Карибам, а?
— Да не был я там никогда. Родился в паршивом Брикстоне, понял?
— Не в этом дело. А в твоей поганой крови. Вы все скучаете по вашему вонючему солнцу. Из-за него у вас волосы курчавые.
— Отстань от него, Вин, — посоветовал Эд, выглядывая из-под навеса. — Ты что, не знаешь, что он теперь член «Фронта»?
— Скажешь тоже! Так они его и приняли! Он же черномазый.
— Ну и что? Все равно я не желаю, чтобы они сюда приезжали. Особенно пакистанцы. Их итак развелось слишком много.
Приятели покатились со смеху. Уэзли, марширующий в рядах «Национального фронта» с плакатом «Британия — для белых», — это уже чересчур. Сбитый с толку их смехом, Уэзли решил не обижаться. И засмеялся вместе с ними.
— Ну-ка, замолчите, — внезапно сказал Эд. — Кажется, кто-то идет.
— Точно. Это к тебе, Эд, — сказал Вин, вскакивая на ноги. — Мы с Уэзли будем в кустах.
— Почему всегда я? — возмутился Эд. — Сегодня твоя очередь.
Вин похлопал его по щеке, причем последний хлопок был весьма ощутимым.
— Ты же у нас красавчик, вот почему. Ты нравишься им больше, чем мы. Они принимают тебя за своего, ясно?
В который раз белокурый Эд проклял свою смазливую внешность. Лучше бы у него было такое же грубое рябое лицо, как у Вина, и короткие рыжие волосы.
— А как насчет Уэзли?
— Нет, они неграм не доверяют. Считают, что все они бандиты. — Он шутливо пихнул своего дружка: — Верно, Уэз?
Уэз оскалил в темноте зубы.
— Тут они попали в точку, приятель, — сказал он, подражая говору своего отца.
Хихикая и подкалывая друг друга, Вин и Уэзли выскочили из-под навеса. Эд остался один. Он сделал последнюю затяжку и прислушался к приближающимся шагам. Этот навес был излюбленным пристанищем для самых разнообразных любовников, а с тех пор, как в окрестные рабочие районы просочились представители среднего класса, разнообразие заметно увеличилось. Стоимость ежедневных поездок на работу из предместья в Лондон стала для nouveaux pauvres[1] непомерной. Район, который за несколько лет стал, по существу, многонациональным, быстро превращался теперь в многоклассовый. Эд бросил на землю окурок и достал из кармана джинсовой куртки еще одну мятую сигарету. Он хотел уже было выйти из укрытия, как вдруг заметил, что приближаются двое. И быстро отступил в тень.
Мимо в обнимку прошла парочка; Эд испугался, что они захотят воспользоваться его убежищем для своих нужд, но они не свернули, и мальчик понял, что стойкий запах мочи под навесом отпугнет даже самых нетерпеливых любовников. Он шепотом выругался и глубоко засунул руки в карманы. «Слишком поздно, — подумал он. — Наверное, никого уже не будет». Но по предыдущему опыту он знал, что для некоторых одиноких мужчин не имеют значения ни позднее время, ни отдаленность мест, по которым они любят бродить. Эду казалось иногда, что такие сами подстраивают, чтобы на них нападали. Может быть, им это нравится. А может, подобным образом они подсознательно наказывают себя за собственную извращенность. Последнюю, довольно глубокую, мысль немедленно сменила другая, более характерная для его образа мышления: просто ночью они сильнее распаляются.
Он посмотрел туда, где притаились во тьме Вин и Уэз. Слабый свет ближайшего фонаря почти ничего не освещал. Ему показалось, что приятели хихикают и дурачатся в темноте, и он хотел было их окликнуть, как вдруг опять услышал чьи-то шаги. Эд прислушался, чтобы убедиться, что на этот раз человек один. Так и было. Секундой позже появился какой-то мужчина.
Эду он показался несколько тщедушным. Тяжелое, подпоясанное ремнем пальто свободно висело на нем, не столько скрывая, сколько подчеркивая узкие плечи. «Определенно, педик», — сказал себе Эд, отнюдь не уверенный, что радуется удаче. Он знал, что этот народ представляет собой легкую поживу и совершенно не опасен; тем не менее он втайне побаивался гомосексуалистов. Возможно, именно поэтому в конце он всегда расправлялся с ними более жестоко, чем его сообщники. Воспоминание о том, как он однажды решил самостоятельно обработать одного из них, было еще свежо в памяти. Вместо того чтобы наброситься на предполагаемую жертву и отобрать у него бумажник, он дал этому гаду воспользоваться собой и убежал в слезах, даже не получив за это денег. Эда пронзил мучительный стыд, и он почувствовал, что его лицо стало в темноте пунцовым. Если бы только Вин и Уэз знали...
— Огонька не найдется, Джон? — Эд отбросил все мысли и вышел на тропинку.
Мужчина резко остановился и бросил на него настороженный взгляд. Мальчик выглядит превосходно, вот только действительно ли он один? Пройти мимо... или попытаться?
Он достал сигареты.
— Не хочешь взять мою? — спросил он. — С фильтром.
— О, спасибо. — Эд сунул мятую сигарету в карман и потянулся к предложенной пачке, надеясь, что мужчина не заметит, как дрожит его рука.
— Можешь взять всю пачку, если хочешь, — сказал мужчина, серьезно глядя на Эда.
«Господи, — подумал Эд. — Ну конечно педик».
— Вот здорово! Спасибо. — Он затолкал пачку в другой карман.
Мужчина щелкнул зажигалкой и, пока мальчик прикуривал, внимательно изучал его лицо.
— Сегодня довольно холодно, не правда ли? — осторожно спросил он. Мальчишка был красив до неприличия. А что, если он проститутка? Тогда, очевидно, потребует денег.
— Да, холодновато. Вышли прогуляться?
— Да, приятно, когда на улицах безлюдно. Терпеть не могу толпу. Только ночью и можно подышать.
— Это будет стоить вам пятерку.
Мужчина оторопел от неожиданной грубости мальчика. Так... Значит, все-таки проститутка.
— Пойдем ко мне? — спросил он. Возбуждение, охватившее его при появлении мальчика, росло.
Эд отрицательно покачал головой:
— Нет, это будет происходить здесь.
— Я заплачу больше.
— Нет. У меня мало времени. Уже пора домой. Мальчик казался немного испуганным, и мужчина решил не упускать свою удачу.
— Ладно. Давай поищем место получше.
— Вон там подходяще. — Мальчик показал на заросли кустов и деревьев, и теперь немного занервничал взрослый. Там было так темно — а вдруг у мальчишки в засаде приятели?
— Пойдем за навес, — быстро предложил он.
— Нет, я не...
Но мужчина на удивление сильно схватил Эда за плечи. В надежде, что приятели все видят, мальчик позволил затащить себя за боковую стенку деревянного строения. С этих ублюдков станется тянуть до последней минуты.
Они шлепали по грязи, и мужчина раздвигал ветки, царапавшие их лица. Как только они свернули за угол, мужчина прижал Эда к стенке и склонился над ним, почти касаясь его лица губами. Эд почувствовал нестерпимое омерзение. Пальцы нашарили и дернули «молнию» на его джинсах.
— Нет, — сказал он, мотнув головой.
— Брось. Не прикидывайся скромником. Ты хочешь этого не меньше, чем я.
— Отвали! — крикнул Эд и пнул мужчину в грудь. Лицо у него раскраснелось, глаза заволокло слезами ярости:
Мужчину это ошеломило. Он сделал шаг назад и уставился на мальчика. Хотел что-то сказать, но Эд бросился на него с кулаками.
— Перестань! — падая, закричал мужчина. Эд начал бить его ногами.
— Ты, грязный педераст!
Мужчина попытался встать на ноги. Надо удирать, не то мальчишка его искалечит. Да и полиция может услышать шум.
— Оставь меня! Возьми деньги! — Мужчина умудрился достать из внутреннего кармана бумажник и бросил его Эду. — Возьми, подонок! Только оставь меня в покое!
Не обращая внимания на бумажник, Эд продолжал избивать скорчившееся на земле тело кулаками и башмаками до тех пор, пока его руки и ноги не отяжелели и гнев не начал стихать. Он прислонился к стене, чтобы перевести дух; ноги дрожали, грудь тяжело вздымалась. Он слышал крики избитого мужчины, но почему-то больше не видел на земле его тела. Ночная тьма каким-то образом сгустилась.
— Вин! Уэз! — крикнул он, немного отдышавшись. — Где вы, черт бы вас побрал?!
— Мы тут, Эд.
Мальчик вздрогнул от неожиданной близости их голосов. Они прозвучали так, будто находились у него в голове. Теперь он разглядел во тьме неподалеку их темные силуэты.
— Вы опоздали, подонки. Мне пришлось уложить его в одиночку. Давайте поделим деньги.
— Нет, Эд, погоди. — Это был голос Вина. — Давайте сперва немного позабавимся.
При этих словах Уэзли захихикал.
«Это глупо, — подумал Эд. — Лучше побыстрей убраться отсюда... хотя было бы неплохо сделать что-нибудь с этой бабой... какую-нибудь гадость... он беспомощен... вокруг ни души... как-нибудь помучить...»
В голове Эда, помимо его собственного, звучали теперь еще и какие-то посторонние голоса. Что-то ползло по закоулкам его сознания, ощупывая его холодными пальцами, нашептывая и смеясь. И Эд сам указывал этому путь, помогал ему. Совершив внезапный выпад и заключив Эда в свои ледяные объятия, холод окончательно овладел им, и мальчик охотно принял его, так как после шока мгновенно наступило блаженство, совсем как после обезболивающего укола. Отныне он не был одинок. С ним были эти голоса, и они подсказывали ему, что делать.
Вин и Уэз между тем уже начали, и сырая земля, которую они запихивали в рот отбивающегося мужчины, заглушила его крики.
Заправочная станция казалась оазисом света в окружающей темноте. К ней подъехал желтый «форд-эскорт» и мягко затормозил у бензонасоса. Водитель выключил двигатель и откинулся на сиденье, ожидая, пока оператор выйдет из своей будки. Пассажиры машины не знали, что дежурный, который на самом деле был владельцем гаража, отлучился минут двадцать назад, чтобы запереть туалеты на заднем дворе: он не желал, чтобы ночью там шлялись посторонние. К сожалению, ему пришлось отпустить домой оператора — парень буквально валился с ног от гриппа, и хозяин испугался, что может подхватить заразу. Уровень его доходов был не настолько высок, чтобы можно было позволить себе заболеть и оставить гараж на попечение персонала. Эти мошенники за неделю его разорят. По ночам дежурить в одиночку было опасно, так как станция являлась для бандитов легкой добычей, но сегодня другого выбора не было. Дверь своей будки он постоянно держал на запоре и внимательно изучал каждого клиента, приехавшего за бензином, прежде чем открыть. Если вид клиента не внушал ему доверия, он просто переворачивал табличку, на одной стороне которой было написано «Открыто», а на другой — «Закрыто», и не обращал никакого внимания на их приглушенные проклятия. Про то, что туалеты все еще не заперты, он вспомнил далеко за полночь.
— Ты уверен, что здесь открыто, Джордж? — раздраженно спросила женщина, сидевшая рядом с водителем.
— У въезда было написано «Открыто», — ответил ее муж. — И на двери кассира, посмотри. Там тоже табличка «Открыто».
— Я бы на вашем месте посигналил, Джордж, — подал голос с заднего сиденья тесть водителя.
— Подожду еще минуту. Возможно, он где-то за будкой. — Джордж был начисто лишен напористости.
Олуэн, его жена, собрала на коленях ворох своих пышных юбок с многочисленными оборками, чтобы шифон и кружева не соприкоснулись с какой-нибудь грязью в кабине. На ее сиденье был расстелен большой полиэтиленовый пакет для защиты ее роскошного бального платья и меховой накидки от незаметной пыли. Задевая потолок кабины высокой прической, она смотрела невидящими глазами в лобовое стекло и плотно сжимала губы.
— Мы должны были победить, — решительно объявила она.
— Олуэн, прошу тебя, — терпеливо отозвался муж. — Найджел и Барбара были очень хороши.
— Правильно, защищай их. И то, что они дважды толкнули нас на площадке, ровно ничего не значит. Даже не извинились потом. Можно подумать, что кроме них в зале никого не было, — так они скакали. Нам следовало заявить протест. Эти проклятые судьи никогда ничего не замечают.
— Но, дорогая, мы все-таки заняли второе место.
— Второе место! Это символ всей твоей жизни, не так ли, Джордж? Это все, на что ты способен.
— По-моему, ни к чему затевать подобные разговоры, — заметил отец Олуэн.
— Замолчи, Хью, — сказала мать Олуэн, сидевшая на заднем сиденье рядом со своим мужем. — Олуэн совершенно права. Она уже давно могла стать чемпионкой в бальных танцах, наша девочка. — Она не прибавила «с другим партнером». В этом не было необходимости.
— Не обращайте внимания, Джордж, — сказал Хью. — "Они никогда ничем не бывают довольны.
— Довольны? Чем же это я должна быть довольна? Что ты мне дал?
— Я дам тебе затрещину, если не замолчишь.
— Папа, не смей так разговаривать с мамой.
— Я буду разговаривать так, как я...
— Нет, не будешь. Олуэн, ты видишь? Ты видишь, кого мне приходилось терпеть все эти годы?
— Терпеть? Да ты только и делала, что пилила меня!
— Пилила?
— Мама никогда зря не придирается.
— Пилит постоянно. Точно так же, как ты пилишь бедного Джорджа.
— Я — Джорджа? Никогда! Джордж, разве я тебя когда-нибудь пилю?
— Что-то оператор задерживается, — сказал Джордж.
— Так позови его. — Доведенная до белого каления, Олуэн дотянулась до руля и резко посигналила. — Наверняка этот бездельник дрыхнет под прилавком.
Джордж расправил свои тонкие, словно нарисованные, усики, пригладил напомаженные бриллиантином волосы и почему-то подумал о том, что будет, если он щелкнет Олуэн по носу. Она ответит тем же, вот что будет. Только она щелкнет сильнее.
— А вот и он, — сказал Джордж, показывая на вынырнувшего из тьмы человека.
— Давно пора, черт бы его побрал, — сказала Олуэн.
— Не ругайся, дорогая, это не очень красиво.
— Я буду ругаться сколько захочу.
— Джордж прав, Олуэн, — сказал ее отец. — Леди это не к лицу.
— Оставь ее в покое, Хью, — сказала мать. — Сегодня она пережила такой стресс. Когда она шлепнулась на задницу, от Джорджа было мало пользы.
— Самый яркий эпизод за весь вечер, — заметил отец, улыбаясь при этом воспоминании.
— Папа!
— Не обращай внимания, Олуэн. Это так на него похоже — радоваться, когда дочь ставит себя в идиотское положение.
— Мама!
— О, я не хотела...
— Пять галлонов трехзвездного, пожалуйста. — Обращаясь к приближающемуся человеку, Джордж опустил боковое стекло.
Тот остановился, улыбнулся пассажирам автомобиля, затем перевел взгляд на бензонасосы и медленно побрел к ним.
— Он не очень-то торопится, — заметила мать Олуэн. — И к чему эта дурацкая усмешка, спрашивается?
— Посмотрите, на кого он похож, — сказала Олуэн. — Можно подумать, вылез из рудника. Интересно, знает ли хозяин, что его подчиненные расхаживают в таком виде?
— Возможно, это и есть хозяин, — со смешком отозвался отец, не подозревая, что хозяин после многочисленных ударов кирпичом по голове валяется мертвый на полу туалета с треснувшим, как яйцо, черепом.
Они молча наблюдали, как этот тип медленно снял пистолет шланга с рычага колонки и подошел к машине, держа его на уровне головы, как дуэлянт. Он еще не приспособился к яркому свету, больно резавшему глаза после тьмы, из которой он вышел, поэтому сильно щурился. И ухмылялся людям, наблюдавшим за ним из машины.
— Тупая скотина, — изрекла Олуэн. Джордж высунул голову из окна:
— Э нет, старина. Я же сказал: трехзвездного. А вы подключили четырехзвездный. — Увидев перед собой черную дыру пистолета, он отпрянул.
На заднем сиденье «эскорта» отец Олуэн недоуменно хмурился. Он заметил какое-то движение в темноте, окружающей заправочную станцию. Показались неясные очертания человеческих фигур. Они вступили в освещенную зону и остановились. И ждали. Смотрели. За ними в темноте стояли другие. Что, черт возьми, происходит? Почему они таращатся на их машину? Он отвернулся от окна, собираясь что-то сказать, но осекся, увидев направленный в кабину пистолет шланга и потрясенного Джорджа, отклоняющегося от него. Онемевшему от изумления отцу Олуэн осталось только смотреть, как указательный палец руки, державшей пистолет, начал нажимать на спусковой крючок.
Бензин хлынул на голову и плечи Джорджа. Олуэн закричала. Ее отец пытался пролезть вперед и схватить пистолет, но струя направилась в его сторону, и старик упал, захлебываясь бензином, попавшим в его разинутый рот. Закричала и мать Олуэн, понимая, что на заднем сиденье автомобиля с двумя дверцами они с мужем были в западне.
Когда вонючая жидкость плеснула на платье Олуэн, она завопила еще громче и попыталась открыть дверь, но ее рука соскользнула с мокрой металлической ручки.
Ее отец, отплевываясь от горючего, которое он проглотил, в ужасе наблюдал, как наконечник шланга мотается во все стороны, наполняя кабину машины ядовитыми парами и смертельной жидкостью. Джордж отбивался вслепую — нестерпимое жжение лишило его зрения. Олуэн пронзительно визжала, закрыв лицо руками и изо всех сил барабаня ногами по полу кабины. Ее мать пыталась спрятаться в щели между сиденьями. Внезапно поток бензина прекратился, и шланг исчез.
Через окно отец Олуэн видел только живот и руки того, кто держал шланг, но этого было достаточно, чтобы заметить, как он бросил шланг на землю и полез за чем-то в карман. Хью взвыл — показался коробок спичек, одна из них ярко вспыхнула и, описав дугу, полетела в машину.
Поджигатель стоял всего в нескольких шагах от «эскорта», кабина которого превратилась в жерло вулкана, и его лизнули языки пламени, мгновенно опалив лицо. Но он, казалось, не почувствовал боли и, нагнувшись к шлангу, подтянул к себе пистолет. Схватив его, он нажал на спусковой крючок.
Он обошел территорию станции, насколько позволяла длина шланга, обливая бензином все подряд и нисколько не беспокоясь, что промок насквозь. Затем вернулся к охваченному пламенем маленькому желтому автомобилю, из которого уже не доносились крики пассажиров, и направил туда струю горючего. Пламя перекинулось на него и быстро превратило кричащего человека в черный обуглившийся комок. Его собратья испугались жара и света и нырнули во тьму, которой тоже пришлось отступить, когда заправочная станция, осветив ночное небо гигантским огненным шаром, взлетела на воздух.
Тьма надвигалась. То была лишенная субстанции зловещая чернота, пронизанная незримой энергией; расползающаяся тень, существующая только за счет других теней; бесплотный паразит, присасывающийся к человеческому сознанию в поисках подавленных влечений родственной ему природы. Темные плотные существа внутри нее были оболочками тех мужчин и женщин, которыми она не просто овладела, но через которых проявлялась материально; тех мужчин и женщин, которые физически воплощали зло, которым она была; его земную мощь. Она обладала запахом, и пространство, которое она заполняла, пропитывалось какой-то неуловимой едкостью, похожей на тот горьковатый аромат, который человек сразу чувствует при ударе молнии. Даже на фоне ночи она темнела черным пятном.
Зарево пожара, завывание сирен и отдаленные крики остались позади, и Тьма наслаждалась чернотой, в которую она вползла, зондируя своими щупальцами расстилавшиеся перед ней тени и чувствуя, что где-то поблизости скрываются свежие силы, какой-то мощный источник энергии, до сих пор не использованный ей; какое-то сдерживаемое скопление порочных человеческих душ, являвшихся именно тем материалом, в котором она нуждалась.
Она скользнула через газон на мостовую, сторонясь оранжевого света уличных фонарей, огибая их, как поток, на пути которого выросли скалы. Призрачные человеческие оболочки двигались вместе с ней; некоторые падали — подобно механизму, лишенному смазки и топлива, ибо организм отказывался служить без пищи и воды. Одни умирали — им на смену приходили другие; смерть высвобождала темное начало, заложенное в каждом из них, и оно вливалось в общую массу, пополняя Тьму.
На пути выросла высокая длинная стена, и Тьма переплыла ее, оставив внизу беспомощных, внезапно оробевших мужчин и женщин, сопровождавших ее. Она устремилась на спящих обитателей Уондзуортской тюрьмы, просачиваясь во все щели и набрасываясь на восприимчивые, нетерпеливые души, расслабленные дремой. Некоторые пытались сопротивляться. Но это продолжалось недолго.
Глава 22
Телефонный звонок пробудил Бишопа от глубокого сна. Как ни странно, но после смерти Линн две недели назад его навязчивый кошмар прекратился. Возможно, он был вытеснен пережитым наяву кошмаром в сумасшедшем доме, чуть не закончившимся для него трагически. Он сбросил одеяло и включил ночник. Будильник показывал начало третьего. Встревожившись, он вскочил с кровати и бегом спустился в прихожую.
— Бишоп? Это инспектор Пек.
— Что-нибудь случилось? — Сонливость окончательно слетела с Бишопа.
Голос Пека звучал настойчиво:
— У меня мало времени, поэтому просто выслушайте, что я скажу.
У Бишопа заныло под ложечкой.
— Немедленно заприте все двери, — продолжал Пек. — Проверьте окна — все ли закрыты.
— Что происходит, Пек?
— У вас есть комната, где можно запереться?
— Да, но...
— Вот и запритесь. И забаррикадируйте дверь.
— Черт возьми, что вы несете?
— Знаете, мне некогда объяснять. Могу только сказать, что в той части Лондона, где вы живете, творится что-то непонятное. Диспетчерская завалена срочными вызовами. Самая большая проблема — бунт в Уондзуортской тюрьме.
— Боже! Неужели они вырвутся на свободу?
— Похоже, уже вырвались. — На другом конце провода возникла небольшая пауза. — Кажется, в этом замешана часть охранников. В довершение ко всему, взлетел на воздух гараж...
— Пек, это имеет какое-нибудь отношение к делу Прижляка?
— Одному Богу известно. Если так, то некоторые из этих маньяков могут заявиться к вам. Поэтому я требую, чтобы вы как следует заперлись. Боюсь, что у меня маловато людей и я не смогу прислать вам охрану. Но, возможно, я ошибаюсь.
— Спасибо, что предупредили. Кьюлеку и Джессике вы сообщили?
— Их дом охраняет мой человек. Я передал по радио, чтобы он рассказал обо всем Кьюлеку. Я решил оставить его там, хотя на самом деле сейчас каждый человек на счету. Полицейского, который был приставлен к вам, к сожалению, пришлось отозвать — поэтому я вам и звоню. Если вы сделаете, как я сказал, все будет в порядке.
— Хорошо. Только скажите мне одну вещь. Вы поверили в теорию Кьюлека?
— А вы?
— Начинаю верить все больше и больше.
— Что ж, я, кажется, тоже. Но не понимаю ее. Однако никакого другого объяснения случившемуся у нас пока нет. Самое трудное — убедить в этом мое начальство. Ну, мне пора. Смотрите же, держитесь!
Трубку положили раньше, чем Бишоп успел ответить. Он быстро проверил, что входная дверь заперта на замок и на щеколду, и направился к черному ходу. Дверь кухни, выходившая в крошечный садик на заднем дворе, тоже была заперта. «Так, — подумал он, — теперь проверю окна». Но вместо этого решил сначала позвонить Джессике; даже под защитой полиции она, наверное, была страшно напугана. После смерти Линн он виделся с Джессикой всего два раза: она заходила к нему домой после трагедии в сумасшедшем доме, а затем через пару дней они встретились на совещании, которое собрали Пек и его начальство, включая комиссара. После этого Джессика его не беспокоила, и Бишоп был благодарен ей за понимание того, что ему необходимо время, чтобы справиться с потрясением, вызванным утратой Линн — на этот раз окончательной. Смерть жены вызывала у него не столько чувство вины, сколько гнев. Она, как казалось Бишопу, начала умирать много лет назад, и он почему-то знал, что от этой затянувшейся душевной болезни Линн никогда не избавится; но то, как свершилась ее смерть, будило в нем безотчетную ярость. Наряду со многими другими ею воспользовалась и начала управлять какая-то неведомая сила. Линн погибла страшной смертью, хотя и милосердно мгновенной, и Бишоп жаждал за нес отомстить. Если Прижляк каким-то непостижимым образом имеет к этому отношение, то он, Бишоп, найдет возможность нанести ответный удар. Он верил — непременно должна существовать какая-нибудь возможность.
— Бишоп? Это инспектор Пек.
— Что-нибудь случилось? — Сонливость окончательно слетела с Бишопа.
Голос Пека звучал настойчиво:
— У меня мало времени, поэтому просто выслушайте, что я скажу.
У Бишопа заныло под ложечкой.
— Немедленно заприте все двери, — продолжал Пек. — Проверьте окна — все ли закрыты.
— Что происходит, Пек?
— У вас есть комната, где можно запереться?
— Да, но...
— Вот и запритесь. И забаррикадируйте дверь.
— Черт возьми, что вы несете?
— Знаете, мне некогда объяснять. Могу только сказать, что в той части Лондона, где вы живете, творится что-то непонятное. Диспетчерская завалена срочными вызовами. Самая большая проблема — бунт в Уондзуортской тюрьме.
— Боже! Неужели они вырвутся на свободу?
— Похоже, уже вырвались. — На другом конце провода возникла небольшая пауза. — Кажется, в этом замешана часть охранников. В довершение ко всему, взлетел на воздух гараж...
— Пек, это имеет какое-нибудь отношение к делу Прижляка?
— Одному Богу известно. Если так, то некоторые из этих маньяков могут заявиться к вам. Поэтому я требую, чтобы вы как следует заперлись. Боюсь, что у меня маловато людей и я не смогу прислать вам охрану. Но, возможно, я ошибаюсь.
— Спасибо, что предупредили. Кьюлеку и Джессике вы сообщили?
— Их дом охраняет мой человек. Я передал по радио, чтобы он рассказал обо всем Кьюлеку. Я решил оставить его там, хотя на самом деле сейчас каждый человек на счету. Полицейского, который был приставлен к вам, к сожалению, пришлось отозвать — поэтому я вам и звоню. Если вы сделаете, как я сказал, все будет в порядке.
— Хорошо. Только скажите мне одну вещь. Вы поверили в теорию Кьюлека?
— А вы?
— Начинаю верить все больше и больше.
— Что ж, я, кажется, тоже. Но не понимаю ее. Однако никакого другого объяснения случившемуся у нас пока нет. Самое трудное — убедить в этом мое начальство. Ну, мне пора. Смотрите же, держитесь!
Трубку положили раньше, чем Бишоп успел ответить. Он быстро проверил, что входная дверь заперта на замок и на щеколду, и направился к черному ходу. Дверь кухни, выходившая в крошечный садик на заднем дворе, тоже была заперта. «Так, — подумал он, — теперь проверю окна». Но вместо этого решил сначала позвонить Джессике; даже под защитой полиции она, наверное, была страшно напугана. После смерти Линн он виделся с Джессикой всего два раза: она заходила к нему домой после трагедии в сумасшедшем доме, а затем через пару дней они встретились на совещании, которое собрали Пек и его начальство, включая комиссара. После этого Джессика его не беспокоила, и Бишоп был благодарен ей за понимание того, что ему необходимо время, чтобы справиться с потрясением, вызванным утратой Линн — на этот раз окончательной. Смерть жены вызывала у него не столько чувство вины, сколько гнев. Она, как казалось Бишопу, начала умирать много лет назад, и он почему-то знал, что от этой затянувшейся душевной болезни Линн никогда не избавится; но то, как свершилась ее смерть, будило в нем безотчетную ярость. Наряду со многими другими ею воспользовалась и начала управлять какая-то неведомая сила. Линн погибла страшной смертью, хотя и милосердно мгновенной, и Бишоп жаждал за нес отомстить. Если Прижляк каким-то непостижимым образом имеет к этому отношение, то он, Бишоп, найдет возможность нанести ответный удар. Он верил — непременно должна существовать какая-нибудь возможность.