Страница:
Влажный ветер, дующий с болот, шевелил его волосы – уже чувствовалось в воздухе дыхание надвигающейся зимы. Джон поднял голову, устремив взор на темные, красновато-синие горы – и ветер осушил слезы на его лице. Она ушла – и он не знал, как прожить без нее даже этот день. А впереди была целая жизнь…
Книга третья
Глава 17
«Пеликан» не затонул, хотя те из матросов, кто остался в живых во время шторма, не могли понять, как же корабль уцелел. Как только удалось поставить парус, судно устремилось на север и в конце концов достигло довольно сносного укрытия у берегов скалистых островов, разбросанных тут и там недалеко от Кейп Хорна. Там они бросили якорь и дождались благоприятной погоды, пополняя опустевшие кладовые солониной и рыбой и с безопасного расстояния наблюдая за туземцами, которые, к их изумлению, расхаживали нагишом и босиком в снегопад и при этом прекрасно себя чувствовали.
– Как вы думаете, что произошло с «Елизаветой»? – спросил Артур Джона Дрейка.
– Кто знает? – ответил тот. – Возможно, она затонула – а, может, и спаслась чудом, как и мы... Все в руках Божьих. А если корабль цел – то неизвестно, где он сейчас.
– А вдруг они поплыли к условленному месту? – упрямо гнул свою линию Артур. – Капитан говорит, что намеревается пробыть здесь до весны...
– Если он был в условленном месте и нас там не обнаружил, то наверняка решил, что мы погибли. Мы были от них с наветренной стороны, когда они потеряли нас из виду.
– И что тогда сделал капитан Уинтер?
– Поплыл домой. – Зубы Джона Дрейка обнажились в хищной усмешке. – Везунчик, черт его дери! Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Сокровища испанцев достанутся нам, и не придется ни с кем делиться!
– Он по прибытии в Англию объявит, что наш корабль затонул? – Артур задумался, и голос его неожиданно прозвучал радостно. Его охватило странное чувство – он свободен, он словно парит на крыльях! Ведь если дома будут считать его погибшим... Он мертвец, его не существует – может делать что угодно, отправиться куда угодно, и при этом не думать, будет ли это благом для семьи... Он может больше не оглядываться на отца. Словно тяжкое бремя свалилось с его плеч – он больше не наследник, он никому ничего не должен. Вот если бы еще сменить имя...
– О, да... Хочу посмотреть на их рожи, когда мы вернемся! Корабль с призраками на борту – правда, богатыми призраками... – продолжал тем временем Джон Дрейк. Ох, как Артуру это пришлось не по душе! Возвращаться назад, пусть даже разбогатев – и снова попасть в ярмо, которое почти уже сброшено...
– Но, возможно, нам и не суждено возвратиться... – утешил он себя вслух. Но Джон Дрейк не понял молодого человека и похлопал его по плечу, успокаивая:
– Не переживай, парень, мы вернемся целыми и невредимыми. Капитан – счастливчик: мы уцелели в такой шторм – и теперь нам все нипочем! Добрая половина команды просто молится на него! Бьюсь об заклад – мы вернемся живыми и здоровыми. А когда я ступлю на берег в Плимуте с карманами, полными золотых слитков и жемчуга... – он замолчал, предоставив Артуру с его богатым воображением домысливать остальное.
Фортуна, казалось, благоприятствовала Дрейку. «Пеликан», наконец, дождавшись попутного ветра, поднял парус и поплыл в сторону Вальпараисо. Разумеется, «Елизаветы» к тому времени уже след простыл. Но вместо нее «Пеликан» повстречал солидный испанский галеон, плывущий из Перу с грузом сокровищ на борту. Долгое время будучи на море в полнейшей безопасности, испанцы стали беспечными: увидев на горизонте корабль, они ни секунды не сомневались, что он идет под испанским флагом – и изысканно приветствовали его: развесили повсюду разноцветные флажки и забили в барабаны. Это дало «Пеликану» прекрасную фору: возможность зайти к кораблю с незащищенной стороны и взять судно на абордаж – англичане разоружили ошеломленных испанцев, не пролив при этом ни капли крови. Дрейк терпеть не мог кровопролития и приказал не вершить насилия – испанцам было предоставлено право выпрыгнуть за борт и преспокойно доплыть до берега. Так и началось плаванье «Пеликана» вдоль побережья Америки на север. Каждая остановка в пути прибавляла веса трюмам, наполненным сокровищами – порой достаточно было просто наклониться и поднять их. Ни разу не встретили они сопротивления – стояла дивная погода, да и здоровье экипажа было в полнейшем порядке. В марте 1579 года они достигли побережья Калифорнии – было решено сделать там длительную остановку, отдохнуть и пополнить запасы продовольствия: климат этому весьма благоприятствовал.
На берегу быстро выстроили укрепленный форт, огороженный частоколом, – туда снесли все сокровища, запасы и вообще все, что было на корабле. Затем начали заполнять кладовые фруктами, зерном и свежим мясом – охотились ежедневно – и приготовили бочонки для пресной воды. Корабль, пустой и легкий, словно бумажная лодочка, волоком вытянули на берег и опрокинули на бок, чтобы как следует очистить днище. Это была долгая и кропотливая работа – предстояло хорошенько отскрести все ракушки и грязь, потом законопатить щели и просмолить. Матросы целую неделю готовили паклю и перебирали канаты – предстояло заменить полностью весь такелаж. Дрейк хотел быть абсолютно уверен в своем судне, прежде чем двинуться дальше на север.
Все работали до седьмого пота – капитан чувствовал себя неуютно, видя свое судно, лежащее беспомощно на боку, и хотел все закончить как можно скорее. Но матросы успевали и вкусить наслаждений, не последним из которых была свежая пища – мясо, фрукты и чистая вода прямо из ручья... Туземцев видели лишь изредка – они обитали в горах, поросших лесом, и были осторожны, но вполне дружелюбно настроены. Матросам иногда удавалось даже обменивать кое-что из одежды и яркие бусины на мясо и хлеб. Особенный восторг у туземцев вызывали вырезанные из дерева фигурки – этим забавлялись многие матросы, сидя у костра долгими вечерами.
Вот тут-то Артур стал впервые серьезно подумывать о будущем. Джон Дрейк, похоже, оказался прав... Капитан с успехом довел корабль до Калифорнии, ни одно встречное судно не устояло перед его натиском – и в трюмах было достаточно сокровищ для того, чтобы каждый член команды безбедно дожил до старости. А что дальше? Артур сидел на холме, греясь на солнышке, прислонившись спиной к горячему камню и глядя на сверкающее голубое море, на волнах которого, маленький, словно игрушка, покачивался уже спущенный на воду «Пеликан», окруженный почти невидимыми шлюпками.
В этот день он ушел в горы с вооруженными для охоты матросами – теперь они сидели поодаль, поджаривая на костре крольчатину, которая уже аппетитно пахла. Они сделали привал, чтобы подкрепиться – обед обещал быть великолепным: дичь (Артур с трудом привык к мясу, обугленному снаружи и сыроватому изнутри, но потом распробовал) и отличный мягкий пшеничный хлеб, потом еще какие-то странные круглые корешки, которые туземцы ели, предварительно закопав их в еще горячую золу... Был еще бурдюк вина – его обычно разбавляли водой, чтобы хватило на всех.
Матросы рассуждали о туземцах, которых повстречали нынче поутру, – те настороженно наблюдали за ними с безопасного расстояния, а затем убежали. О будущем не говорили – как Артур уже успел понять, это не в обычаях моряков. Но сам он моряком не был, хотя плавание закалило его и он приобрел все навыки, необходимые для того, чтобы выжить в этих суровых условиях. Он понял вдруг, кто он такой: пленник, сбежавший из тюрьмы. Усадьба Морлэнд была очень далеко, но одна мысль о родном доме сводила его с ума. Он не хотел возвращаться туда. Никогда! И хотя плавание ему понравилось – удивительно, что даже в шторме, когда они едва не погибли, было для него что-то завораживающее – но плыть дальше он не испытывал желания. А впереди был еще долгий путь на север, в неведомых водах, на поиски северо-западного морского пути... Возможно, их ждет гибель – а Артуру погибать вовсе не хотелось. Но даже если они уцелеют, пусть даже не обнаружив пролива, то возвращение в Англию неизбежно. А Артур боялся этого пуще смерти.
Итак, что ждет его? Смерть или снова плен... Но это в том случае, если он поплывет дальше на борту «Пеликана»... Он вытянул ноги и взглянул в чистое голубое небо. Ответ напрашивался сам собой... Здесь чудесный климат, можно добывать пищу без особых трудов – а народ здешний очень простодушен и дружелюбен: они сделают его своим вождем за то лишь, что он многое знает... А женщины – он лишь нынче утром видел одну, прелестную, словно полураспустившийся бутон: она была настолько молода, что даже не скрывала восхищения, глядя широко раскрытыми глазами на его высокую могучую фигуру, на его синие глаза и рыжеватые, выгоревшие на солнце волосы...
Когда обед был съеден, он встал, потянулся и отошел за скалу по малой нужде. Воротившись, он сказал:
– Я заметил что-то подозрительное в кустах – пойду-ка разведаю. Ждите меня здесь, я тотчас вернусь.
Моряки настолько разнежились, что и головы не повернули – лишь кое-кто лениво смотрел, как Артур, вооружившись копьем и ружьем, направился в сторону деревьев. Неудивительно, что сытые моряки задремали – и проснулись, когда солнце скрылось за скалой и в тени стало прохладно. Пробудившись, они с удивлением обнаружили, что их предводитель так и не возвратился. Они немного поискали его, прочесав опушку – но никто не знал, в каком направлении он удалился. Надвигался вечер и становилось все темнее, а капитаном было строго-настрого запрещено оставаться на берегу после наступления темноты. К тому же они снова проголодались. Наскоро посовещавшись, они поспешили к форту, где и объявили с соответствующим ситуации выражением лиц, что мистер Морлэнд покинул их и не возвратился.
Надо отдать должное Дрейку: он сделал все, что было в его силах. Но с ремонтом судна давно покончили, Дрейк всей душой стремился вперед – и вот, шестнадцатого апреля 1579 года, «Пеликан» отплыл на север, а в бортовом журнале против имени Артура Морлэнда появилась пометка: «Пропал без вести в море»…
Пола постиг новый удар: Джон Морлэнд наотрез отказался отослать сына Томаса в отчий дом. Но удар был несколько смягчен неожиданным и радостным известием: в 1580 году Джейн, наконец, зачала – хотя на это уже никто и не надеялся. Перед этим она ходила по святым местам: посетила храм Пресвятой Девы в Вальсингаме, который, несмотря на все препоны, чинимые властями, продолжал процветать – его усиленно посещали бесплодные женщины. Джейн свято верила в то, что Пресвятая Дева снизошла к ее слезным мольбам, и ее даже не расстраивали мрачные рассуждения Зиллы о том, как тяжело женщине рожать впервые в возрасте тридцати двух лет.
Нанетта от этого пришла в ярость, и лишь умоляющий взгляд Джейн остановил ее руку, уже занесенную для того, чтобы отвесить Зилле пощечину.
– Глупости, – заявила Нанетта. – Посмотри на меня, девочка, – я была куда старше, когда родила, и все прошло на удивление легко.
Джейн невольно улыбнулась про себя – хотя до сих пор была бездетна, но знала уже, сколь милостива природа к женщинам: произведя на свет дитя, они легко забывают о перенесенных муках. А Нанетта, безусловно, искренне верила в то, что перенесла роды с легкостью – но были еще живы слуги, которые прекрасно помнили, как все это происходило, и Джейн слышала рассказы о том, при каких обстоятельствах в одночасье поседели волосы Нанетты. Однако Джейн глядела в будущее с обычной своей кротостью.
– На все воля Божия, – говорила она. – И не о чем волноваться. И потом, я сердцем чувствую, что все окончится хорошо. А Иезекия как счастлив!
– И несомненно уже подбирает младенцу имя, – хмыкнула Нанетта. – Это раньше все поголовно давали детям библейские имена, но нынче это очень уж по-протестантски... Почему бы не дать младенцу хорошее английское имя и не назвать его в честь какого-нибудь святого? Все были огорошены, когда Бартоломью назвал своих девочек Фэйт (Вера), Хоуп (Надежда) и Чэрити (Милосердие), но, боюсь, Иезекия его переплюнет – назовет девочку Откровением, а мальчика – Апокалипсисом... Джейн от души хохотала:
– О, тетя Нэн, не преувеличивайте! Скажите, а что говорит отец?
– Ну, дорогая, он счастлив так, что и представить себе нельзя! Но вопрос имени тоже его беспокоит. Он спит и видит, что когда родится этот мальчик – видишь ли, дорогая, родить девочку ты не имеешь права – так вот, этот самый мальчик унаследует все. Он хочет, чтобы ты приехала в усадьбу Морлэнд, провела там всю беременность и родила на той же постели, где сама появилась на свет.
– Нет, этого я сделать не могу, – неожиданно твердо сказала Джейн. Нанетта с трудом подавила огорчение.
– И я об этом говорила ему, дорогая. Кстати, возможно, Джон еще передумает...
Выражение лица Джейн тотчас же смягчилось:
– О, бедный Джон, у меня за него вся душа изболелась, тетя Нэн! Он так любил ее – я могу это себе представить, ведь я сама обожаю Иезекию! Все время думаю, что чувствовала бы я, окажись на его месте – и с ума схожу. Думаю, он никогда не отпустит от себя мальчика – говорят, он копия матери...
– Ты чересчур мягкосердечна, дитя мое, – ты забываешь, что годы, проведенные в том суровом краю, неминуемо должны были его изменить. Он уже не тот Джон, которого ты помнишь, – не тот нежный мальчик, который был твоим верным рабом в детстве. Мы все уже не те, что прежде... – прибавила она, и на лицо ее легла тень всех печалей и утрат, пережитых за эти годы. – Иногда... иногда я думаю, что зажилась на этом свете...
– Ох, не говорите так! – Джейн осенила себя крестом. – Все в Его руках. Жизнь еще наладится – вы же видите, все уже налаживается! Мой малыш – это лишь начало обновления. В доме зазвенят детские голоса, в очагах вновь затеплится огонь...
– И семья Морлэнд восстанет из этого пламени, словно Феникс? Это ты хочешь сказать? – Нанетта устало улыбнулась. – Ну что же, возможно, дорогая моя... В любом случае, твоя беременность несколько разрядила напряженность в отношениях между Полом и Джэном. Всем сердцем молюсь Господу, чтобы он даровал тебе сына – тогда снова настанет мир.
...И действительно родился мальчик – здоровый, крепкий мальчик, – Иезекия назвал его Неемией: Нанетта втихомолку ворчала, что могло быть и хуже, но навряд ли... Пол был счастлив до умопомрачения и устроил по случаю крестин самый пышный праздник чуть ли не за всю историю усадьбы. Даже к Джэну он помягчел, считая, что рождение малыша разрушило все коварные планы Чэпемов. Он разомлел настолько, что дал согласие на помолвку между Селией Баттс и Николасом Чэпемом. Мудрая Нанетта удержалась от комментариев и всеми силами унимала раздраженную Маргарет. Ведь если та вновь не выйдет замуж, то вся половина наследства, принадлежащая ей, отойдет к будущим детям Селии – что, разумеется, удручало старшую сестру. А сообщение о том, что корабль Дрейка вовсе не затонул, а преспокойно себе пиратствует, грабя испанские галеоны, и вовсе ее опечалило: ведь это значило, что она, возможно, вовсе и не вдова. Но когда поздней осенью 1580 года в Йоркшир пришло известие об исчезновении Артура Морлэнда, Маргарет вторично надела траур. Когда же она прослышала, что его никто не видел мертвым и никто не хоронил его тела, то в душу ее закралось подозрение, что муж вовсе не погиб... Но она молчала, оставив свои соображения при себе. Маргарет хотела вновь выйти замуж – а если какое-то время спустя Артур соизволит возвратиться и обнаружит ее замужем за другим... Что ж, вот тогда она об этом и задумается. Она вовсе не собирается провести свои цветущие годы, храня верность супругу, которому вовсе нет до нее дела.
Одно лишь слегка ее утешило – в усадьбу прислали долю богатства, принадлежащую Артуру, и даже после того как отец получил значительную часть, оставшегося вполне хватило, чтобы Маргарет стала весьма состоятельной, а оттого еще более привлекательной вдовушкой. А при помощи Мэри Сеймур, с которой Маргарет весьма близко сошлась, она соорудила себе ультрамодный и весьма дорогой наряд на Рождество – свадебное платье Селии померкло рядом с ним. Селия и Николас поселились в усадьбе Морлэнд – Уотермилл-Хаус был чересчур мал для молодой четы, и если не считать стычек Селии с сестрой, в которых новобрачная козыряла перед Маргарет своим статусом замужней дамы, то можно было считать, что это было счастливое Рождество.
Когда Марджери, вторая супруга Вильяма, умерла, произведя на свет мертвое дитя, на муже это никак не отразилось. Его тесть, Джон Грин, скончался за несколько месяцев до того, и Вильям вовсе перестал заниматься делами, проводя почти все время в своей мансарде. Себ, новый владелец таверны и постоялого двора, от всего сердца старался обустроить мужа покойной сестры, в первую очередь заботясь о сиротах, – но когда миновал период траура, а Вильям не вернулся к своим обязанностям, Себ счел необходимым потревожить, наконец, вдовца в его «студии».
И вот, погожим мартовским днем, он поднялся по ступенькам, слегка отдуваясь – очень уж был он дороден: худой хозяин – плохая реклама для таверны... Прежде чем войти, он деликатно постучался – Вильям поднял глаза от бумаг и слабо улыбнулся.
– Ах, это ты, Себ... – протянул он и вновь вперил глаза в свою писанину. – Проблема в том, что никак не могу понять, какой инструмент тут должен звучать, а как без этого достичь полифонии, ума не приложу... Но все же...
– Вилл, – твердо прервал его Себ, для которого это все было сущей тарабарщиной. – Нам надо поговорить. Клянусь, я был терпелив – я вообще отличаюсь терпением, ты сам знаешь…
– Это сущая правда, Себ, – и я всегда был благодарен тебе, – сказал Вильям.
– Да неужто? А я-то думал, что ты ничего вокруг себя не видишь. Да заметил ли ты, что умерла твоя жена? По-моему, тебя это даже не удивило – впрочем, как и всех прочих в доме. Знаешь, отчего она померла, Вилл?
– Думаю, на то была воля Господня, – ответил Вильям, несколько удивленный неожиданным поворотом дела. Себ отрицательно помотал огромной головой.
– Она умерла оттого, что во чреве ее был мертвый ребенок – ведь все эти месяцы она делала твою работу за тебя, чтобы лишний раз тебя не побеспокоить. Негоже беременной носить вверх-вниз по лестнице тяжелые бадьи с водой и уголь для очага. Но ты не марал рук – и ей приходилось одной этим заниматься. А твои несчастные дети?
– Мои дети? А что случилось? Они захворали? – Детей Вильям любил: Амброза, Сюзан, Мэри и сына Марджери Вилла. Ему нравилось, как они щебечут, играя – а порой малышки танцевали, чтобы угодить отцу.
– Нет, слава Господу, они здоровы – хотя если бы и захворали, ты вряд ли обратил бы внимание. Но они растут как сорная трава, без любви, внимания, ласки... Амброз позорит всех нас, бегая по улицам босиком!
– Я думал, он ходит в школу... – сказал Вильям. – А почему? У него что – ботинок нет?
– Он прогуливает! А башмаки продал одному мальцу, чтобы купить силки для ловли кроликов.
Вильям оставался невозмутим:
– Что ж, это торговая сделка. Вероятно, силки ему нужнее...
И тут Себ потерял терпение. Его огромная рука сжалась в кулак:
– А теперь слушай меня внимательно, Вилл Шоу! Я довольно валандался с тобой после смерти отца – но теперь хватит! У меня дома достаточно ртов, да еще незамужние сестры – мне есть о ком побеспокоиться, кроме тебя и твоего отродья! Либо ты впрягаешься в лямку наравне со мной, либо иди на все четыре стороны вместе с ребятишками! Что ты за человек, в самом деле – почему спокойно смотришь, как другой кормит твоих детей? Сидишь здесь, корябая бумагу, пишешь всякую чепуху – да, я знаю, отец был высокого мнения о твоих песенках. Но красивые слова на хлеб не намажешь! Итак, либо отрывай задницу от стула и работай как все – либо я умываю руки! Вот и весь сказ.
В последних словах Себа Вильям расслышал нечто, доступное лишь ему одному – и перекрестился. Увидев это, Себ поморщился.
– И вот еще что. Не желаю больше терпеть папистов в своем доме! Я давненько за тобой наблюдаю – нет, ты не добропорядочный христианин, как все мы тут. Вот-вот в парламенте подпишут новый акт, и со всеми католиками разом будет покончено – а раз ты один из них, то скатертью дорожка! Ты понял?
Вильям, озадаченный и задумчивый, глядел на него.
– О да, Себ, я все понимаю. Ты выразился предельно ясно.
– Вот и ладно. – Себ был ошеломлен: отсутствие сопротивления со стороны Вильяма сбило его с толку. Он не привык, чтобы люди так легко позволяли ему на себя орать. – Вот и ладно, – повторил он, переступая с ноги на ногу. – Пожалуй, спущусь-ка я вниз. – Он помешкал, и Вильям вежливо улыбнулся ему. – Скоро ужин поспеет, – уже своим обычным голосом проговорил Себ. – Как раз когда детишки из школы вернутся.
– Я спущусь и помогу тебе. – Вильям отложил свои бумаги в сторонку. Себ выглядел озадаченным как никогда.
– Хорошо, – ответил он. – Спасибо, Вилл.
И он стал спускаться по ступенькам, осторожно ступая. Вильям шел за ним со странной улыбкой на губах, которая исчезла, как только они вошли в таверну.
Через две недели он подошел к Себу – тот как раз вгонял затычки в бочонки с вином – и сказал:
– Я много думал над нашим разговором, Себ, – и принял решение.
Себ выпрямился и рукавом стер пот со лба:
– Какое, Вилл? – с неловкостью в голосе спросил он.
– Верно, тебе нужно содержать семью – и я не вижу причин, по которым ты обязан содержать еще и меня с детьми. Я ухожу – и забираю с собой детей.
– Э-э-э, погоди-ка, погоди-ка, Вилл! Не пори горячку! – запротестовал Себ. – Я вовсе не собирался выгонять тебя – я хотел лишь, чтобы ты начал, наконец, помогать мне в таверне! Ну, оно конечно, я понимаю – песенки тебе писать надо, хоть ты расшибись – но... – Добряк уже горько сожалел о том, что тогда так взорвался.
– Нет, ты тогда был прав, – стоял на своем Вильям. – Я решил вернуться на прежнюю стезю – снова буду актером. Моей труппе необходим сейчас опытный человек, и я с радостью присоединюсь к ним.
– А с детьми-то как? – Себ был сбит с толку. – Погоди, парень, не можешь ведь ты таскать их с собой по дорогам, словно цыганят – а маленькому Виллу и трех-то не стукнуло!
– С ними все будет хорошо. Как ты говорил, Амброз от рук отбился. Вот я и пригляжу за ним.
– А девочки, девочки-то что? А в школу?.. – теперь Себ опечалился уже всерьез. – Послушай, Вилл, прости, ежели я что не так сказал тогда... Но я же зла на тебя не держу – ты ведь меня знаешь! Давай-ка все забудем – а кто старое помянет, тому и глаз вон, а?
Вильям нежно улыбнулся и от всего сердца пожал мозолистую грубую ладонь Себа.
– Дорогой мой Себ. Я ухожу вовсе не потому, что зол на тебя – поверь, дело не в этом. Просто меня снова тянет в дорогу. Что-то гонит меня прочь отсюда – а что, я и сам до конца не могу понять... – Опечаленный и ничего не понимающий Себ молча уставился на него.
– Ну, по крайней мере, детей-то хоть оставь! – заговорил он, сообразив, что Вильям во что бы то ни стало решил уходить. – Мы позаботимся о них, поставим на ноги...
Вильям рассмеялся в ответ:
– Амброз в жизни не простит меня, если я его оставлю. Ну-ну, старина, приободрись – с ними все будет просто замечательно.
Уговоры Себа действовали на Вильяма, как припарки на мертвеца – а когда о предстоящем отъезде объявили детишкам, то они пришли в такой неописуемый восторг, что все пути назад были напрочь отрезаны. И через пару дней Вильям с детьми отправились вдогонку старой труппе – Себ и его родня молча глядели им вслед. Все их пожитки погрузили на большого белого мула – туда же поместили и обеих девочек, Сюзан и Мэри – они сидели прямо на тюках. Вильям нес за спиной малютку Вилла, завернутого в одеяльце, и вел за руку старшего сына – Амброз от волнения совершенно онемел. Дойдя до угла, Вильям обернулся, махнул рукой на прощание – и маленькая процессия направилась в сторону Лондона навстречу новой жизни, а, может, и на свидание с прежней...
...В труппе к тому времени произошли ощутимые перемены – умер Остен Хоби, Джек Фэллоу превратился в добропорядочного хозяина трактира, а Дик Джонсон перешел в другую труппу. Но старина Кит Малкастер по-прежнему был на месте – и принял Вильяма с распростертыми объятиями.
– Ах, как хорошо, что у меня снова есть умный собеседник! А твоя игра и особенно пение поможет всем нам. Ведь сегодня между труппами бешеная конкуренция – и чтобы преуспеть, необходимо выделиться. А уж с тобой-то... Но твои бедняжки... А паренек умеет петь? Он весьма хорошенький и сможет вскоре играть женские роли – если, конечно, сумеет выучить текст.
Вильям улыбнулся: – Амброз – находка для нас. А что до девчонок – они пока малы, но шить уже умеют, и от них будет польза.
Книга третья
Феникс
Глава 17
Колесо судьбы свершило
Свой оборот. Я здесь…
«Король Лир», акт 5, сцена 1
«Пеликан» не затонул, хотя те из матросов, кто остался в живых во время шторма, не могли понять, как же корабль уцелел. Как только удалось поставить парус, судно устремилось на север и в конце концов достигло довольно сносного укрытия у берегов скалистых островов, разбросанных тут и там недалеко от Кейп Хорна. Там они бросили якорь и дождались благоприятной погоды, пополняя опустевшие кладовые солониной и рыбой и с безопасного расстояния наблюдая за туземцами, которые, к их изумлению, расхаживали нагишом и босиком в снегопад и при этом прекрасно себя чувствовали.
– Как вы думаете, что произошло с «Елизаветой»? – спросил Артур Джона Дрейка.
– Кто знает? – ответил тот. – Возможно, она затонула – а, может, и спаслась чудом, как и мы... Все в руках Божьих. А если корабль цел – то неизвестно, где он сейчас.
– А вдруг они поплыли к условленному месту? – упрямо гнул свою линию Артур. – Капитан говорит, что намеревается пробыть здесь до весны...
– Если он был в условленном месте и нас там не обнаружил, то наверняка решил, что мы погибли. Мы были от них с наветренной стороны, когда они потеряли нас из виду.
– И что тогда сделал капитан Уинтер?
– Поплыл домой. – Зубы Джона Дрейка обнажились в хищной усмешке. – Везунчик, черт его дери! Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Сокровища испанцев достанутся нам, и не придется ни с кем делиться!
– Он по прибытии в Англию объявит, что наш корабль затонул? – Артур задумался, и голос его неожиданно прозвучал радостно. Его охватило странное чувство – он свободен, он словно парит на крыльях! Ведь если дома будут считать его погибшим... Он мертвец, его не существует – может делать что угодно, отправиться куда угодно, и при этом не думать, будет ли это благом для семьи... Он может больше не оглядываться на отца. Словно тяжкое бремя свалилось с его плеч – он больше не наследник, он никому ничего не должен. Вот если бы еще сменить имя...
– О, да... Хочу посмотреть на их рожи, когда мы вернемся! Корабль с призраками на борту – правда, богатыми призраками... – продолжал тем временем Джон Дрейк. Ох, как Артуру это пришлось не по душе! Возвращаться назад, пусть даже разбогатев – и снова попасть в ярмо, которое почти уже сброшено...
– Но, возможно, нам и не суждено возвратиться... – утешил он себя вслух. Но Джон Дрейк не понял молодого человека и похлопал его по плечу, успокаивая:
– Не переживай, парень, мы вернемся целыми и невредимыми. Капитан – счастливчик: мы уцелели в такой шторм – и теперь нам все нипочем! Добрая половина команды просто молится на него! Бьюсь об заклад – мы вернемся живыми и здоровыми. А когда я ступлю на берег в Плимуте с карманами, полными золотых слитков и жемчуга... – он замолчал, предоставив Артуру с его богатым воображением домысливать остальное.
Фортуна, казалось, благоприятствовала Дрейку. «Пеликан», наконец, дождавшись попутного ветра, поднял парус и поплыл в сторону Вальпараисо. Разумеется, «Елизаветы» к тому времени уже след простыл. Но вместо нее «Пеликан» повстречал солидный испанский галеон, плывущий из Перу с грузом сокровищ на борту. Долгое время будучи на море в полнейшей безопасности, испанцы стали беспечными: увидев на горизонте корабль, они ни секунды не сомневались, что он идет под испанским флагом – и изысканно приветствовали его: развесили повсюду разноцветные флажки и забили в барабаны. Это дало «Пеликану» прекрасную фору: возможность зайти к кораблю с незащищенной стороны и взять судно на абордаж – англичане разоружили ошеломленных испанцев, не пролив при этом ни капли крови. Дрейк терпеть не мог кровопролития и приказал не вершить насилия – испанцам было предоставлено право выпрыгнуть за борт и преспокойно доплыть до берега. Так и началось плаванье «Пеликана» вдоль побережья Америки на север. Каждая остановка в пути прибавляла веса трюмам, наполненным сокровищами – порой достаточно было просто наклониться и поднять их. Ни разу не встретили они сопротивления – стояла дивная погода, да и здоровье экипажа было в полнейшем порядке. В марте 1579 года они достигли побережья Калифорнии – было решено сделать там длительную остановку, отдохнуть и пополнить запасы продовольствия: климат этому весьма благоприятствовал.
На берегу быстро выстроили укрепленный форт, огороженный частоколом, – туда снесли все сокровища, запасы и вообще все, что было на корабле. Затем начали заполнять кладовые фруктами, зерном и свежим мясом – охотились ежедневно – и приготовили бочонки для пресной воды. Корабль, пустой и легкий, словно бумажная лодочка, волоком вытянули на берег и опрокинули на бок, чтобы как следует очистить днище. Это была долгая и кропотливая работа – предстояло хорошенько отскрести все ракушки и грязь, потом законопатить щели и просмолить. Матросы целую неделю готовили паклю и перебирали канаты – предстояло заменить полностью весь такелаж. Дрейк хотел быть абсолютно уверен в своем судне, прежде чем двинуться дальше на север.
Все работали до седьмого пота – капитан чувствовал себя неуютно, видя свое судно, лежащее беспомощно на боку, и хотел все закончить как можно скорее. Но матросы успевали и вкусить наслаждений, не последним из которых была свежая пища – мясо, фрукты и чистая вода прямо из ручья... Туземцев видели лишь изредка – они обитали в горах, поросших лесом, и были осторожны, но вполне дружелюбно настроены. Матросам иногда удавалось даже обменивать кое-что из одежды и яркие бусины на мясо и хлеб. Особенный восторг у туземцев вызывали вырезанные из дерева фигурки – этим забавлялись многие матросы, сидя у костра долгими вечерами.
Вот тут-то Артур стал впервые серьезно подумывать о будущем. Джон Дрейк, похоже, оказался прав... Капитан с успехом довел корабль до Калифорнии, ни одно встречное судно не устояло перед его натиском – и в трюмах было достаточно сокровищ для того, чтобы каждый член команды безбедно дожил до старости. А что дальше? Артур сидел на холме, греясь на солнышке, прислонившись спиной к горячему камню и глядя на сверкающее голубое море, на волнах которого, маленький, словно игрушка, покачивался уже спущенный на воду «Пеликан», окруженный почти невидимыми шлюпками.
В этот день он ушел в горы с вооруженными для охоты матросами – теперь они сидели поодаль, поджаривая на костре крольчатину, которая уже аппетитно пахла. Они сделали привал, чтобы подкрепиться – обед обещал быть великолепным: дичь (Артур с трудом привык к мясу, обугленному снаружи и сыроватому изнутри, но потом распробовал) и отличный мягкий пшеничный хлеб, потом еще какие-то странные круглые корешки, которые туземцы ели, предварительно закопав их в еще горячую золу... Был еще бурдюк вина – его обычно разбавляли водой, чтобы хватило на всех.
Матросы рассуждали о туземцах, которых повстречали нынче поутру, – те настороженно наблюдали за ними с безопасного расстояния, а затем убежали. О будущем не говорили – как Артур уже успел понять, это не в обычаях моряков. Но сам он моряком не был, хотя плавание закалило его и он приобрел все навыки, необходимые для того, чтобы выжить в этих суровых условиях. Он понял вдруг, кто он такой: пленник, сбежавший из тюрьмы. Усадьба Морлэнд была очень далеко, но одна мысль о родном доме сводила его с ума. Он не хотел возвращаться туда. Никогда! И хотя плавание ему понравилось – удивительно, что даже в шторме, когда они едва не погибли, было для него что-то завораживающее – но плыть дальше он не испытывал желания. А впереди был еще долгий путь на север, в неведомых водах, на поиски северо-западного морского пути... Возможно, их ждет гибель – а Артуру погибать вовсе не хотелось. Но даже если они уцелеют, пусть даже не обнаружив пролива, то возвращение в Англию неизбежно. А Артур боялся этого пуще смерти.
Итак, что ждет его? Смерть или снова плен... Но это в том случае, если он поплывет дальше на борту «Пеликана»... Он вытянул ноги и взглянул в чистое голубое небо. Ответ напрашивался сам собой... Здесь чудесный климат, можно добывать пищу без особых трудов – а народ здешний очень простодушен и дружелюбен: они сделают его своим вождем за то лишь, что он многое знает... А женщины – он лишь нынче утром видел одну, прелестную, словно полураспустившийся бутон: она была настолько молода, что даже не скрывала восхищения, глядя широко раскрытыми глазами на его высокую могучую фигуру, на его синие глаза и рыжеватые, выгоревшие на солнце волосы...
Когда обед был съеден, он встал, потянулся и отошел за скалу по малой нужде. Воротившись, он сказал:
– Я заметил что-то подозрительное в кустах – пойду-ка разведаю. Ждите меня здесь, я тотчас вернусь.
Моряки настолько разнежились, что и головы не повернули – лишь кое-кто лениво смотрел, как Артур, вооружившись копьем и ружьем, направился в сторону деревьев. Неудивительно, что сытые моряки задремали – и проснулись, когда солнце скрылось за скалой и в тени стало прохладно. Пробудившись, они с удивлением обнаружили, что их предводитель так и не возвратился. Они немного поискали его, прочесав опушку – но никто не знал, в каком направлении он удалился. Надвигался вечер и становилось все темнее, а капитаном было строго-настрого запрещено оставаться на берегу после наступления темноты. К тому же они снова проголодались. Наскоро посовещавшись, они поспешили к форту, где и объявили с соответствующим ситуации выражением лиц, что мистер Морлэнд покинул их и не возвратился.
Надо отдать должное Дрейку: он сделал все, что было в его силах. Но с ремонтом судна давно покончили, Дрейк всей душой стремился вперед – и вот, шестнадцатого апреля 1579 года, «Пеликан» отплыл на север, а в бортовом журнале против имени Артура Морлэнда появилась пометка: «Пропал без вести в море»…
Пола постиг новый удар: Джон Морлэнд наотрез отказался отослать сына Томаса в отчий дом. Но удар был несколько смягчен неожиданным и радостным известием: в 1580 году Джейн, наконец, зачала – хотя на это уже никто и не надеялся. Перед этим она ходила по святым местам: посетила храм Пресвятой Девы в Вальсингаме, который, несмотря на все препоны, чинимые властями, продолжал процветать – его усиленно посещали бесплодные женщины. Джейн свято верила в то, что Пресвятая Дева снизошла к ее слезным мольбам, и ее даже не расстраивали мрачные рассуждения Зиллы о том, как тяжело женщине рожать впервые в возрасте тридцати двух лет.
Нанетта от этого пришла в ярость, и лишь умоляющий взгляд Джейн остановил ее руку, уже занесенную для того, чтобы отвесить Зилле пощечину.
– Глупости, – заявила Нанетта. – Посмотри на меня, девочка, – я была куда старше, когда родила, и все прошло на удивление легко.
Джейн невольно улыбнулась про себя – хотя до сих пор была бездетна, но знала уже, сколь милостива природа к женщинам: произведя на свет дитя, они легко забывают о перенесенных муках. А Нанетта, безусловно, искренне верила в то, что перенесла роды с легкостью – но были еще живы слуги, которые прекрасно помнили, как все это происходило, и Джейн слышала рассказы о том, при каких обстоятельствах в одночасье поседели волосы Нанетты. Однако Джейн глядела в будущее с обычной своей кротостью.
– На все воля Божия, – говорила она. – И не о чем волноваться. И потом, я сердцем чувствую, что все окончится хорошо. А Иезекия как счастлив!
– И несомненно уже подбирает младенцу имя, – хмыкнула Нанетта. – Это раньше все поголовно давали детям библейские имена, но нынче это очень уж по-протестантски... Почему бы не дать младенцу хорошее английское имя и не назвать его в честь какого-нибудь святого? Все были огорошены, когда Бартоломью назвал своих девочек Фэйт (Вера), Хоуп (Надежда) и Чэрити (Милосердие), но, боюсь, Иезекия его переплюнет – назовет девочку Откровением, а мальчика – Апокалипсисом... Джейн от души хохотала:
– О, тетя Нэн, не преувеличивайте! Скажите, а что говорит отец?
– Ну, дорогая, он счастлив так, что и представить себе нельзя! Но вопрос имени тоже его беспокоит. Он спит и видит, что когда родится этот мальчик – видишь ли, дорогая, родить девочку ты не имеешь права – так вот, этот самый мальчик унаследует все. Он хочет, чтобы ты приехала в усадьбу Морлэнд, провела там всю беременность и родила на той же постели, где сама появилась на свет.
– Нет, этого я сделать не могу, – неожиданно твердо сказала Джейн. Нанетта с трудом подавила огорчение.
– И я об этом говорила ему, дорогая. Кстати, возможно, Джон еще передумает...
Выражение лица Джейн тотчас же смягчилось:
– О, бедный Джон, у меня за него вся душа изболелась, тетя Нэн! Он так любил ее – я могу это себе представить, ведь я сама обожаю Иезекию! Все время думаю, что чувствовала бы я, окажись на его месте – и с ума схожу. Думаю, он никогда не отпустит от себя мальчика – говорят, он копия матери...
– Ты чересчур мягкосердечна, дитя мое, – ты забываешь, что годы, проведенные в том суровом краю, неминуемо должны были его изменить. Он уже не тот Джон, которого ты помнишь, – не тот нежный мальчик, который был твоим верным рабом в детстве. Мы все уже не те, что прежде... – прибавила она, и на лицо ее легла тень всех печалей и утрат, пережитых за эти годы. – Иногда... иногда я думаю, что зажилась на этом свете...
– Ох, не говорите так! – Джейн осенила себя крестом. – Все в Его руках. Жизнь еще наладится – вы же видите, все уже налаживается! Мой малыш – это лишь начало обновления. В доме зазвенят детские голоса, в очагах вновь затеплится огонь...
– И семья Морлэнд восстанет из этого пламени, словно Феникс? Это ты хочешь сказать? – Нанетта устало улыбнулась. – Ну что же, возможно, дорогая моя... В любом случае, твоя беременность несколько разрядила напряженность в отношениях между Полом и Джэном. Всем сердцем молюсь Господу, чтобы он даровал тебе сына – тогда снова настанет мир.
...И действительно родился мальчик – здоровый, крепкий мальчик, – Иезекия назвал его Неемией: Нанетта втихомолку ворчала, что могло быть и хуже, но навряд ли... Пол был счастлив до умопомрачения и устроил по случаю крестин самый пышный праздник чуть ли не за всю историю усадьбы. Даже к Джэну он помягчел, считая, что рождение малыша разрушило все коварные планы Чэпемов. Он разомлел настолько, что дал согласие на помолвку между Селией Баттс и Николасом Чэпемом. Мудрая Нанетта удержалась от комментариев и всеми силами унимала раздраженную Маргарет. Ведь если та вновь не выйдет замуж, то вся половина наследства, принадлежащая ей, отойдет к будущим детям Селии – что, разумеется, удручало старшую сестру. А сообщение о том, что корабль Дрейка вовсе не затонул, а преспокойно себе пиратствует, грабя испанские галеоны, и вовсе ее опечалило: ведь это значило, что она, возможно, вовсе и не вдова. Но когда поздней осенью 1580 года в Йоркшир пришло известие об исчезновении Артура Морлэнда, Маргарет вторично надела траур. Когда же она прослышала, что его никто не видел мертвым и никто не хоронил его тела, то в душу ее закралось подозрение, что муж вовсе не погиб... Но она молчала, оставив свои соображения при себе. Маргарет хотела вновь выйти замуж – а если какое-то время спустя Артур соизволит возвратиться и обнаружит ее замужем за другим... Что ж, вот тогда она об этом и задумается. Она вовсе не собирается провести свои цветущие годы, храня верность супругу, которому вовсе нет до нее дела.
Одно лишь слегка ее утешило – в усадьбу прислали долю богатства, принадлежащую Артуру, и даже после того как отец получил значительную часть, оставшегося вполне хватило, чтобы Маргарет стала весьма состоятельной, а оттого еще более привлекательной вдовушкой. А при помощи Мэри Сеймур, с которой Маргарет весьма близко сошлась, она соорудила себе ультрамодный и весьма дорогой наряд на Рождество – свадебное платье Селии померкло рядом с ним. Селия и Николас поселились в усадьбе Морлэнд – Уотермилл-Хаус был чересчур мал для молодой четы, и если не считать стычек Селии с сестрой, в которых новобрачная козыряла перед Маргарет своим статусом замужней дамы, то можно было считать, что это было счастливое Рождество.
Когда Марджери, вторая супруга Вильяма, умерла, произведя на свет мертвое дитя, на муже это никак не отразилось. Его тесть, Джон Грин, скончался за несколько месяцев до того, и Вильям вовсе перестал заниматься делами, проводя почти все время в своей мансарде. Себ, новый владелец таверны и постоялого двора, от всего сердца старался обустроить мужа покойной сестры, в первую очередь заботясь о сиротах, – но когда миновал период траура, а Вильям не вернулся к своим обязанностям, Себ счел необходимым потревожить, наконец, вдовца в его «студии».
И вот, погожим мартовским днем, он поднялся по ступенькам, слегка отдуваясь – очень уж был он дороден: худой хозяин – плохая реклама для таверны... Прежде чем войти, он деликатно постучался – Вильям поднял глаза от бумаг и слабо улыбнулся.
– Ах, это ты, Себ... – протянул он и вновь вперил глаза в свою писанину. – Проблема в том, что никак не могу понять, какой инструмент тут должен звучать, а как без этого достичь полифонии, ума не приложу... Но все же...
– Вилл, – твердо прервал его Себ, для которого это все было сущей тарабарщиной. – Нам надо поговорить. Клянусь, я был терпелив – я вообще отличаюсь терпением, ты сам знаешь…
– Это сущая правда, Себ, – и я всегда был благодарен тебе, – сказал Вильям.
– Да неужто? А я-то думал, что ты ничего вокруг себя не видишь. Да заметил ли ты, что умерла твоя жена? По-моему, тебя это даже не удивило – впрочем, как и всех прочих в доме. Знаешь, отчего она померла, Вилл?
– Думаю, на то была воля Господня, – ответил Вильям, несколько удивленный неожиданным поворотом дела. Себ отрицательно помотал огромной головой.
– Она умерла оттого, что во чреве ее был мертвый ребенок – ведь все эти месяцы она делала твою работу за тебя, чтобы лишний раз тебя не побеспокоить. Негоже беременной носить вверх-вниз по лестнице тяжелые бадьи с водой и уголь для очага. Но ты не марал рук – и ей приходилось одной этим заниматься. А твои несчастные дети?
– Мои дети? А что случилось? Они захворали? – Детей Вильям любил: Амброза, Сюзан, Мэри и сына Марджери Вилла. Ему нравилось, как они щебечут, играя – а порой малышки танцевали, чтобы угодить отцу.
– Нет, слава Господу, они здоровы – хотя если бы и захворали, ты вряд ли обратил бы внимание. Но они растут как сорная трава, без любви, внимания, ласки... Амброз позорит всех нас, бегая по улицам босиком!
– Я думал, он ходит в школу... – сказал Вильям. – А почему? У него что – ботинок нет?
– Он прогуливает! А башмаки продал одному мальцу, чтобы купить силки для ловли кроликов.
Вильям оставался невозмутим:
– Что ж, это торговая сделка. Вероятно, силки ему нужнее...
И тут Себ потерял терпение. Его огромная рука сжалась в кулак:
– А теперь слушай меня внимательно, Вилл Шоу! Я довольно валандался с тобой после смерти отца – но теперь хватит! У меня дома достаточно ртов, да еще незамужние сестры – мне есть о ком побеспокоиться, кроме тебя и твоего отродья! Либо ты впрягаешься в лямку наравне со мной, либо иди на все четыре стороны вместе с ребятишками! Что ты за человек, в самом деле – почему спокойно смотришь, как другой кормит твоих детей? Сидишь здесь, корябая бумагу, пишешь всякую чепуху – да, я знаю, отец был высокого мнения о твоих песенках. Но красивые слова на хлеб не намажешь! Итак, либо отрывай задницу от стула и работай как все – либо я умываю руки! Вот и весь сказ.
В последних словах Себа Вильям расслышал нечто, доступное лишь ему одному – и перекрестился. Увидев это, Себ поморщился.
– И вот еще что. Не желаю больше терпеть папистов в своем доме! Я давненько за тобой наблюдаю – нет, ты не добропорядочный христианин, как все мы тут. Вот-вот в парламенте подпишут новый акт, и со всеми католиками разом будет покончено – а раз ты один из них, то скатертью дорожка! Ты понял?
Вильям, озадаченный и задумчивый, глядел на него.
– О да, Себ, я все понимаю. Ты выразился предельно ясно.
– Вот и ладно. – Себ был ошеломлен: отсутствие сопротивления со стороны Вильяма сбило его с толку. Он не привык, чтобы люди так легко позволяли ему на себя орать. – Вот и ладно, – повторил он, переступая с ноги на ногу. – Пожалуй, спущусь-ка я вниз. – Он помешкал, и Вильям вежливо улыбнулся ему. – Скоро ужин поспеет, – уже своим обычным голосом проговорил Себ. – Как раз когда детишки из школы вернутся.
– Я спущусь и помогу тебе. – Вильям отложил свои бумаги в сторонку. Себ выглядел озадаченным как никогда.
– Хорошо, – ответил он. – Спасибо, Вилл.
И он стал спускаться по ступенькам, осторожно ступая. Вильям шел за ним со странной улыбкой на губах, которая исчезла, как только они вошли в таверну.
Через две недели он подошел к Себу – тот как раз вгонял затычки в бочонки с вином – и сказал:
– Я много думал над нашим разговором, Себ, – и принял решение.
Себ выпрямился и рукавом стер пот со лба:
– Какое, Вилл? – с неловкостью в голосе спросил он.
– Верно, тебе нужно содержать семью – и я не вижу причин, по которым ты обязан содержать еще и меня с детьми. Я ухожу – и забираю с собой детей.
– Э-э-э, погоди-ка, погоди-ка, Вилл! Не пори горячку! – запротестовал Себ. – Я вовсе не собирался выгонять тебя – я хотел лишь, чтобы ты начал, наконец, помогать мне в таверне! Ну, оно конечно, я понимаю – песенки тебе писать надо, хоть ты расшибись – но... – Добряк уже горько сожалел о том, что тогда так взорвался.
– Нет, ты тогда был прав, – стоял на своем Вильям. – Я решил вернуться на прежнюю стезю – снова буду актером. Моей труппе необходим сейчас опытный человек, и я с радостью присоединюсь к ним.
– А с детьми-то как? – Себ был сбит с толку. – Погоди, парень, не можешь ведь ты таскать их с собой по дорогам, словно цыганят – а маленькому Виллу и трех-то не стукнуло!
– С ними все будет хорошо. Как ты говорил, Амброз от рук отбился. Вот я и пригляжу за ним.
– А девочки, девочки-то что? А в школу?.. – теперь Себ опечалился уже всерьез. – Послушай, Вилл, прости, ежели я что не так сказал тогда... Но я же зла на тебя не держу – ты ведь меня знаешь! Давай-ка все забудем – а кто старое помянет, тому и глаз вон, а?
Вильям нежно улыбнулся и от всего сердца пожал мозолистую грубую ладонь Себа.
– Дорогой мой Себ. Я ухожу вовсе не потому, что зол на тебя – поверь, дело не в этом. Просто меня снова тянет в дорогу. Что-то гонит меня прочь отсюда – а что, я и сам до конца не могу понять... – Опечаленный и ничего не понимающий Себ молча уставился на него.
– Ну, по крайней мере, детей-то хоть оставь! – заговорил он, сообразив, что Вильям во что бы то ни стало решил уходить. – Мы позаботимся о них, поставим на ноги...
Вильям рассмеялся в ответ:
– Амброз в жизни не простит меня, если я его оставлю. Ну-ну, старина, приободрись – с ними все будет просто замечательно.
Уговоры Себа действовали на Вильяма, как припарки на мертвеца – а когда о предстоящем отъезде объявили детишкам, то они пришли в такой неописуемый восторг, что все пути назад были напрочь отрезаны. И через пару дней Вильям с детьми отправились вдогонку старой труппе – Себ и его родня молча глядели им вслед. Все их пожитки погрузили на большого белого мула – туда же поместили и обеих девочек, Сюзан и Мэри – они сидели прямо на тюках. Вильям нес за спиной малютку Вилла, завернутого в одеяльце, и вел за руку старшего сына – Амброз от волнения совершенно онемел. Дойдя до угла, Вильям обернулся, махнул рукой на прощание – и маленькая процессия направилась в сторону Лондона навстречу новой жизни, а, может, и на свидание с прежней...
...В труппе к тому времени произошли ощутимые перемены – умер Остен Хоби, Джек Фэллоу превратился в добропорядочного хозяина трактира, а Дик Джонсон перешел в другую труппу. Но старина Кит Малкастер по-прежнему был на месте – и принял Вильяма с распростертыми объятиями.
– Ах, как хорошо, что у меня снова есть умный собеседник! А твоя игра и особенно пение поможет всем нам. Ведь сегодня между труппами бешеная конкуренция – и чтобы преуспеть, необходимо выделиться. А уж с тобой-то... Но твои бедняжки... А паренек умеет петь? Он весьма хорошенький и сможет вскоре играть женские роли – если, конечно, сумеет выучить текст.
Вильям улыбнулся: – Амброз – находка для нас. А что до девчонок – они пока малы, но шить уже умеют, и от них будет польза.