Хэррод-Иглз Синтия. Князек

   Он продолжал расчесывать волосы матери. Несмотря на полнейшее смятение, он ни разу не причинил ей боли. Руки его казались такими могучими и одновременно такими нежными, что Елизавету охватил трепет.
   После долгого молчания он произнес:
   – Отец сказал, что королева как две капли воды похожа на покойного короля. – Он помолчал. – Он произнес это так разочарованно...
   Джон умолк, и в спальне вновь воцарилась тишина – словно птички, вспугнутые выстрелом, вновь вернулись к гнезду. Елизавета откинулась назад, прислонившись к сыну, и потихоньку закрыла глаза. Рука Джона, сжимающая щетку, двигалась все медленнее и медленнее, и вот щетка с тихим стуком легла на подзеркальник, и Джон обнял Елизавету и положил голову ей на плечо…
 
 

Глава 5

 
   Направляясь на конный двор, Джон встретил Джейн, медленно бредущую оттуда с расстроенным личиком. В руках она держала корзинку, покрытую тканью. Ее грусть обеспокоила брата – ведь обычно на её лице царило выражение мира и покоя. Он заботливо спросил:
   – Что, Джейн? Что-нибудь стряслось?
   – Ничего... – отвечала она, потупившись. – Не стоит досадовать, раз я не вольна в своих поступках... и все же... – она вздохнула.
   – Чего ты хочешь, сестренка? Уверен, что ты болеешь не за себя. Что у тебя в корзинке? Ты хочешь, чтобы кто-нибудь это кому-то отвез?
   – Просто-напросто со мной некому поехать, – неохотно призналась Джейн, – в этом вся моя печаль...
   – А куда ты собиралась?
   – В Шоуз. Оттуда приехал слуга нынче утром и сообщил, что у кузена Иезекии приступ болотной лихорадки. Я хотела, чтобы вот это отвезли ему. – Она приподняла край салфетки, и Джон, улыбаясь, стал изучать содержимое.
   – Заливное из говяжьей ножки... варенье из розмарина... Так, это мед... А это что? Айвовое варенье? И пирожки – сдается мне, их ты испекла сама. Но, детка, разве слуга не может позже все это отвезти?
   – Ну да, разумеется. Вот почему я и говорю, что не пристало мне поступать по собственной воле... – Джейн изо всех сил пыталась казаться веселой. Джон склонился и нежно поцеловал ее в щеку.
   – Милая моя девочка, Дженни! Позор нам всем! Теперь я понял – ты хотела бы сама туда поехать. Что ж, беги, переодевайся – и непременно накинь плащ, моя дорогая, – я еду в Уотермилл-Хаус, а ведь Шоуз – по дороге. А там ты подождешь меня – я на обратном пути заеду за тобой, ладно? Джэн объезжает молодого жеребца, что-то у него не ладится и он хочет, чтобы я ему помог, – так что не знаю, насколько я задержусь там.
   Лицо Джейн озарила радость:
   – Спасибо! Ты такой добрый! И ничего страшного, если ты даже немного опоздаешь. Я смогу оставаться в Шоузе сколько угодно – до тех пор, пока ты не приедешь за мной!
   – Ну тогда беги. Рад, что ты наконец-то улыбаешься. А я пойду осмотрю лошадей. Кто из служанок поедет с тобой? Зилла? Тогда быстренько позови ее.
   – Да она давным-давно готова! Встретимся на конном дворе! – и Джейн стремительно убежала, чтобы позвать горничную и захватить плащ.
   ...Иезекия оказался не так уж и плох, и сам вышел им навстречу.
   – Да благословит тебя Господь, парень! – воскликнул он, сердечно хлопнув Джона по спине. – Как же здорово, что ты приехал навестить меня!
   Джейн он приветствовал куда более сдержанно – он помог ей спуститься с пони с превеликой осторожностью, словно она была из венецианского стекла и могла разбиться. – Ну что, кошечка? Ты проделала весь этот путь, чтобы навестить своего никудышного старого кузена?
   – Добрый день, кузен, – ответила Джейн слегка рассерженно. – Вы вовсе не старый и совсем не никудышный, и прошу вас никогда больше не говорить о себе так. Это огорчает меня.
   – Ну тогда не буду – лучше умру, чем опечалю тебя, кошечка! Как, Джон, ты уже уезжаешь?
   – Да, я заехал сюда лишь для того, чтобы привезти этого вот маленького лекаря. Я направляюсь в Уотермилл. Может ли она остаться у тебя до вечера? Я попозже заеду и заберу ее.
   – Конечно! Я покажу ей свой парк – я там все привел в порядок после того, как Джейн прочла мне целую лекцию, когда навещала меня в последний раз. – Он, склонившись, нежно улыбнулся Джейн, та вспыхнула и потупилась. – Но тебе не стоит заезжать за ней, не тревожься – я сам провожу ее домой. Я не так уж и болен, по правде говоря, да и навестить твою мать самое время...
   – Понимаю, куда ты клонишь. – Джон улыбнулся. – Хочешь отужинать в гостеприимном доме? Тогда увидимся дома. Джейн, я оставляю тебя в надежных руках.
   – Я знаю. – Джейн жестом безграничного доверия подала Иезекии ручку.
   Приехав в Уотермилл, Джон нашел Джэна в яблоневом саду – он усердно помогал Мэри Сеймур собирать яблоки. В этом вовсе не было необходимости: служанка Агнес держала корзину, Дигби, лакей, срывал плоды с дерева, а Мэри лишь брала яблоки у него из рук и складывала в корзинку. Но когда Джон вошел в ворота, сопровождаемый своим полуволком-подростком, он тут же заметил, как хороша Мэри в своей широкополой соломенной шляпке, украшенной длиннейшими голубыми лентами – и не удивился тому, что Джэн счел своим долгом составить ей компанию. Лучи солнца с трудом проникали сквозь густую сеть листвы, и румянец, мгновенно окрасивший нежные щечки Мэри при виде Джона, остался почти незамеченным. Китра, щенок-подросток, кинулся вперед, радостно виляя хвостом, ткнулся мордой в колени Мэри, потом подбежал к Джэну и весело залаял.
   – Прекрати, Китра! Ко мне! – громко скомандовал Джон. Китра тут же повиновался, но потом стал весело носиться, описывая круги вокруг хозяина и Мэри, прижимая уши и бешено вращая хвостом. Джэн от души рассмеялся.
   – В нем совсем ничего нет от волка! – отметил он, подходя, чтобы приветствовать Джона. – Он ласков, как котенок. Эй, зверь, позор на голову твоего отца!
   – Зато мать может им гордиться. – Джон ухватил Китру за ошейник и взял его на поводок. – Добрый день, госпожа Мэри. Так ты снова дома?
   За нее ответил Джэн:
   – Да, мама вернулась домой. Мы попозже зайдем к ней, но сперва пойдем-ка посмотрим на моего нового жеребца. Покидаю тебя, Мэри. Но, думаю, ты справишься и без меня...
   Мэри, лишь на мгновение оторвав взгляд от лица Джона, ответила:
   – Агнес и Дигби вовсе не нуждаются во мне. Если вы не возражаете, я пойду с вами и посмотрю, как вы управитесь...
   – Ну, разумеется! Я буду лишь польщен. – Джэн был удивлен и обрадован. Они направились к большому загону возле конюшен: там он с величайшими предосторожностями усадил Мэри на поваленное дерево, лежащее на безопасном расстоянии – так, что девушке ничто не грозило, но она беспрепятственно могла наблюдать за происходящим. Потом они с Джоном вывели жеребца. Это был очень крупный, длинноногий конь с роскошной длиннейшей гривой и хвостом, необыкновенно горячий и вместе с тем удивительно умный, что видно было по глазам – такого зверя труднее всего объездить.
   – Я не хочу сломить его дух, – объяснил Джэн, – поэтому-то мне и понадобилась твоя помощь. Ты так чудесно находишь общий язык со зверьем – они доверяют тебе.
   – Я сделаю все, что смогу. – Он взялся за уздечку и стал поглаживать нервное и возбужденное животное. Джэн в это время затягивал подпругу. Джон отослал Китру к Мэри – и борьба началась.
   Это был долгий и тяжелый поединок – и захватывающее дух зрелище. Юноши всеми средствами пытались заставить жеребца понять, что не желают причинить ему зла – а тот напрочь отказывался это понимать. Джон, употребив всю свою необыкновенную силу и одновременно всю присущую ему нежность по отношению к «братьям меньшим», сдерживал коня, пока Джэн садился в седло. Почуяв тяжесть, конь заржал и взбрыкнул – его ноздри раздувались, а умные глаза были переполнены страхом и негодованием. Молодые люди устали, взмокли и перепачкались в грязи – уздечка беспощадно врезалась в шею животного, дивная грива спуталась и потемнела от пота... Мэри сидела, крепко ухватившись за ошейник Китры, взволнованно сжимая кулачки. Наконец, конь встал на дыбы, потом резко вскинул задом – и Джэн вылетел из седла. Одновременно конь ударил Джона в плечо с такой силой, что тот упал навзничь.
   Мэри со слабым криком вскочила. Непобежденный конь затрусил в дальний конец загона, а девушка распахнула ворота и бесстрашно подбежала к молодым людям, распростертым в пыли. Джэн, присев и мотая головой, как пьяный, увидел, что Мэри, опустившись на колени без всякого почтения к своим юбкам – что было для нее так нехарактерно, – пытается помочь Джону подняться.
   – С тобой все в порядке? – спросил Джэн, медленно поднимаясь на ноги. Джон, наконец, сел, держась за правое плечо и морщась от боли. Побледневшая Мэри, расширив глаза, прижимала пальчики к губам.
   – Все обойдется. Он задел мое плечо – слава Богу, коленом, а не копытом. Удар пришелся вскользь. Думаю, это просто ушиб. Прочь, Китра, прекрати меня умывать! Благодарю, Мэри, мне уже лучше. Я в порядке, Джэн, – нужно поскорее поймать жеребца, покуда бедняга не запутался в поводьях.
   Они быстро загнали коня в угол загородки, и Джэн твердо сказал:
   – На сегодня довольно. Сейчас я отведу малыша в стойло. А ты пойди к матери – пусть она осмотрит твое плечо. Ты ведь проводишь его, Мэри? – было заметно, что последние слова он произнес неохотно и с какой-то затаенной печалью – ведь Мэри ни на мгновение не сводила глаз с Джона, переживая лишь за него, и даже не поинтересовалась самочувствием Джэна после падения. – Отгони Китру – он тянет Джона за рукав и причиняет ему боль.
   Джэн грустно смотрел, как удаляются Мэри, Джон и собака. Жеребец к этому времени уже совсем успокоился, видимо, обессилев от накала страстей – теплая морда вдруг ткнулась Джэну в плечо. Конь подул юноше в шею, а затем попробовал на вкус его волосы, что пробудило Джэна от мрачных раздумий.
   – Ну что, малыш, пойдем – я дам тебе свежего сена, – он склонился и поднял с земли бархатную шапочку. Затем, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, смело обнял жеребца за шею. Сперва тот хотел отпрянуть, но совладал с собой, успокоился и вновь подул Джэну в шею – на этот раз почти нежно. – Ах, так ты меня все-таки любишь? – спросил его Джэн. – Но всегда приходится нелегко, когда любовь борется с другим чувством – у тебя с любовью к свободе, а у меня... – он запнулся. – Ничего, мы победим, малыш. Я клянусь тебе! Пойдем-ка, дружок, домой... – и он повел коня к конюшне.
   Поднявшись на верхний этаж, Джэн увидел, что Джон сидит на полу у ног Нанетты – на его плечо был заботливо наложен холодный компресс. Мэри тщательно очищала его куртку от грязи. Они беседовали о Елизавете – Нанетта как раз спрашивала, как у нее дела.
   – Довольно сносно, – отвечал Джон, – хотя беременность изнуряет ее. Она не жалуется, но стала раздражительной, а порой я вижу, как она плачет украдкой.
   В его голосе звучало искреннее участие. Нанетта стянула ушибленное плечо повязкой так, что Джон поморщился, и сказала:
   – Не тревожься, Джон, она будет счастлива, когда ребенок появится на свет. Вспоминаю, я в молодости недоумевала: как это женщины переносят беременность? Для меня в этом было нечто несообразное. – Голос ее звучал спокойно и весело. Джэн, глядя на нее, не понимал, откуда мать черпает силы – никто бы при виде ее не догадался, что она недавно потеряла мужа и единственного обожаемого сына. Она подняла глаза и улыбнулась Джэну – и лицо ее вдруг стало удивительно молодым.
   – Ну, думаю, довольно – одевайся, мальчик, – велела она Джону. – А с тобой что, медвежонок? Ты тоже ушибся? Тебя нужно перевязать?
   – Ничего у меня не болит, мама, – отвечал Джэн, – кроме больного самолюбия. А чтобы унять эту боль, достаточно твоего поцелуя. – Он подошел, склонился и поцеловал Нанетту в гладкий, без единой морщинки лоб – и получил ответный поцелуй. Выпрямившись, он с нежностью поглядел на нее. – Как хорошо, что ты дома. Дом тоскует по своим хозяйкам... – он бросил быстрый взгляд на Мэри, которая не подняла на него глаз. – Вам надо бы почаще наведываться домой.
   Нанетта улыбнулась, счищая с рукава Джэна налипшую и подсохшую уже грязь.
   – Домой... – задумчиво проговорила она. – Моя жизнь сложилась так, что я нигде не чувствую себя вполне дома. Я была моложе Мэри, когда меня отослали в Кентдэйл, не успела я вернуться – меня отправили ко двору. Потом какое-то время я жила в усадьбе Морлэнд, потом опять при дворе – а затем я приехала сюда, в Уотермилл... – она помолчала, пока Одри убирала таз с водой и мокнущими в нем лоскутами чистой ткани. Воздух был насыщен ароматом листьев манжетки – превосходного средства от ушибов: Нанетта положила их в воду, чтобы облегчить Джону боль. Еще некоторое время Нанетта задумчиво молчала, затем вновь заговорила: – Моя жизнь была всегда посвящена другим – теперь же я всецело посвятила себя заботам о дочери королевы Анны. И, конечно же, о Тебе, мой медвежонок, – я надеюсь, ты понимаешь: если я делю свое сердце поровну между вами, то это вовсе не означает, что я меньше люблю тебя.
   Джэн прямо и честно взглянул ей в глаза:
   – Но разве я могу ревновать тебя к королеве, мама? В конце концов, ты узнала ее задолго до того, как у тебя появился я – и, возможно, она нуждается в тебе сильнее...
   Джон, стоя у окна и неторопливо застегивая пуговицы камзола, задумчиво взглянул на Джэна – и вспомнил вдруг темные, полные отчаянного одиночества глаза, обращенные к нему с немым призывом. Говорили, что у королевы материнские глаза – тогда неудивительно, что тетя Нэн посвятила свою жизнь вначале матери, а затем и дочери...
   – Я люблю тебя, Джэнни. Ты единственный мой сын, – произнесла Нанетта, – но ей я необходима. Королевой быть так тяжело – она бесконечно одинока. У нее хорошие и мудрые советники, верные и преданные подданные – но иногда ей нужен просто друг. Так ты прощаешь меня?
   – С одним условием, мама: ты будешь приезжать домой в любую свободную минуту. Но ты все же жестока ко мне...
   – В чем же заключается эта моя жестокость, цыпленок? – Нанетта напустила на себя притворную серьезность.
   – Лишь в том, что ты разлучила меня с госпожой Мэри, разумеется... – он не глядел на девушку, но краешком глаза все же заметил, как она мучительно покраснела – с ее золотисто-рыжеватыми волосами и необычайно светлой кожей она мгновенно заливалась краской до самых ушей. Джэн устыдился, что задел ее за живое, и быстро продолжил: – И в том, что ты скрываешь от меня то, что я так давно желаю узнать.
   Вот тут уж Нанетта стала непритворно серьезной.
   – Медвежонок, я сто раз говорила тебе, что скажу тебе все, если это будет возможно...
   Дело не двигалось, и Джэн был в отчаянии.
   – Да, я знаю, мама... Погляди, снова выглянуло солнышко. Не пойти ли нам в сад поискать на грядках позднюю клубнику? Джон отвез бы корзинку домой кузине Елизавете. Женщины в ее положении любят лакомства.
   Он предложил Нанетте руку, и они вышли, сопровождаемые борзой Нанетты по имени Зак. За ними устремилась и собака Джэна, Фэнд – мать Китры, величественно оставлявшая без внимания намерения сына напрочь отгрызть ей ухо. Джон предложил руку Мэри, и они направились вслед за Джэном и Нанеттой. Дойдя до дверей, Джэн обернулся – и успел увидеть озаренное улыбкой лицо Мэри, запрокинутое вверх – рядом с Джоном она казалась и вовсе малюткой. Спускаясь по лестнице, Джэн прикрикнул на разрезвившихся собак чересчур сердито...
   Когда Джон возвратился домой к ужину, он тотчас же понял – произошло нечто из ряда вон выходящее. Даже слуги были крайне возбуждены. Его встретила мать и знаком пригласила пройти в зимние покои. Вид у нее был крайне смущенный.
   – Что, мама? Что у нас произошло? – спросил он. Она повернулась к нему, все еще очень грациозная в просторном платье, несмотря на округляющуюся талию.
   – Хвала небу, ты здесь, Джон! Джейн... У Джона сжалось сердце.
   – Боже всемилостивый, что с ней стряслось?
   – Нет-нет, с ней все в порядке. Иезекия час тому назад привез ее домой. Он... Иезекия... он, кажется...
   Она смешалась, взволнованно глядя на своего высокого сына. А Джон, вспомнив хорошенько, как он расстался нынче с Иезекией и сестрой, начинал уже смутно понимать, к чему клонит мать.
   – Он все еще здесь? – спросил Джон.
   – Они разговаривают с твоим отцом в комнате управляющего.
   – А Джейн?
   – С сестрой наверху. Джон...
   – Мне кажется, я понял, мама. Иезекия попросил руки моей сестры?
   – Так ты знал? Не очень-то хорошо с твоей стороны было молчать, сынок. А что ты об этом думаешь?
   – А Джейн уже ответила ему? Она примет его предложение?
   Елизавета развела руками:
   – Да они, кажется, уже все между собой уладили там, в парке, в Шоузе!
   В воображении Джона живо нарисовалась эта сцена. Тихоню Джейн так легко было представить себе в тенистом парке, в обществе силача Иезекии...
   – Я ничего об этом не знал, мама, но сейчас, когда ты сообщила мне эту новость, меня поразило, как это мы прежде не догадывались. Ведь он всегда обожал ее – с тех самых пор, как впервые взял на руки. Лучшей жены для него я не могу и представить – а если она согласится, то будет совершенно счастлива: ведь у Джейн здравого смысла, словно у тридцатилетней! Но что скажет отец?
   – Думаю, он даст согласие – ведь Леттис при пюре. Ему по душе придется идея присоединить Шоуз к нашим землям. Я думаю, сейчас они уже улаживают мелкие детали.
   Джон кивнул, подошел к Елизавете и коснулся ямочки в основании шеи – там, где отчетливо видно было биение пульса.
   – Что с тобой, мама? Тебе это не по душе?
   – Она так молода... А он так редко бывает дома... – ответила она – и вдруг взорвалась: – Мне страшно представить ее, такую юную, замужней и... и беременной!
   Джон в ужасе глядел на мать – жилка у нее на шее бешено пульсировала, а в глазах было полнейшее отчаяние. Он осторожно усадил ее на скамеечку.
   – Тебе нехорошо? – спросил он. – Голова болит?
   Она кивнула и прикрыла глаза. Из-под опущенных век неудержимо заструились слезы. Джон положил ладони ей на лоб и принялся поглаживать его по направлению к вискам, чтобы снять боль – и вскоре почувствовал, как она расслабляется и успокаивается. Потом она открыла глаза и улыбнулась дрожащими губами:
   – Теперь мне куда лучше. Боль утихла. Джон, все будет хорошо?
   Он взглянул на нее, пытаясь понять, что именно ее беспокоит.
   – Я в этом уверен, – ответил он. «Все будет хорошо, мама, и неважно, о чем ты спрашиваешь», – мысленно добавил он. В эту минуту двери распахнулись и вошел Пол – внезапно, как и всегда, чтобы сразу оценить обстановку в комнате.
   – Ах, вот ты где, Джон. Мать уже наверняка рассказала тебе о визите Иезекии? Я ответил ему, что даю согласие на их помолвку – если Джейн вправду хочет этого. Она доверяет тебе, Джон. Не пойти ли тебе к ней? Спроси, что она думает обо всем этом. Она чересчур молода, чтобы выдавать ее замуж против воли. Опасаюсь, что мне она скажет то, что я хочу услышать, а вовсе не то, что у нее на сердце...
   – Да, разумеется, сэр, я тотчас же пойду к ней. – Джон охотно отправился исполнять поручение. Джейн сидела в верхних покоях в обществе сестры Мэри и служанки Зиллы, ожидая приговора, и шила. Ничто не обнаруживало ее волнения – кроме разве что на удивление крупных и неловких стежков. Джон отвел ее в сторонку и заслонил от любопытных взоров сестры и служанки.
   – Ну что, Джейн? – мягко спросил он. Она подняла на него лицо – на нем было написано такое искреннее счастье, что можно было больше ни о чем и не спрашивать.
   – Мы прогуливались в парке, – начала она. – На лавандовом лужке мы остановились, он взял мою руку и спросил, не смогу ли я полюбить его, когда стану чуточку постарше. А я ответила, что уже всем сердцем люблю его и стану его женой, как только он захочет.
   – Не думаешь ли ты, милая, что разумнее было бы немного повременить – ну, может быть, хотя бы год – а вдруг твои чувства переменятся?
   – О, нет! – ответила она тихо, но так уверенно, что Джон сразу же поверил ее словам. – Мои чувства останутся неизменными. Я люблю его – и знаю, что он любит меня. Когда я сказала, что стану его женой, у него на глазах появились слезы. Знаешь, – прибавила она вдруг неожиданно – думаю, с этого дня запах лаванды будет для меня любимым до конца моих дней.
   Джон нежно улыбнулся и положил ей руку на плечо:
   – Тогда я сам поговорю с отцом. Я желаю тебе только счастья – и теперь уверен, что так оно и будет. Он получит замечательную жену. Спускайся вниз, моя маленькая монашенка, – а я пойду и приведу твоего возлюбленного.
   Мэри, навострив ушки, уловила последнее слово и хотела о чем-то спросить, но смущенная Джейн пробежала мимо нее, прошуршав юбками. Мэри хотела заговорить с Джоном, но тот последовал за сестрой, и Мэри уставилась в его могучую спину, заслонившую весь дверной проем. И раздосадованная девочка продолжала строить предположения, изредка поглядывая на довольное, круглое как луна, лицо Зиллы – пока их не позвали ужинать. Иезекия и Джейн сидели рядышком, словно голубки – и теперь разве что слепой или полоумный не понял бы, что произошло.
 
   В октябре королева тяжело заболела – это была оспа. Все были уверены, что она умрет. Многих молодых фрейлин отослали домой – отчасти из-за инфекции, а отчасти опасаясь государственного переворота: ведь королева была незамужней и бездетной и могла умереть, не оставив прямого наследника. Борьба за корону между несколькими возможными соперниками обещала быть кровавой и ожесточенной.
   Леттис возвратилась в родной дом, сопровождаемая своей служанкой Кэт – и тут же рассказала домашним все то немногое, что знала.
   – Королева очень плоха, – сообщила она. – Предполагают, что она не выживет. Говорят, что королеве уже дали понять, что она умирает – но она наотрез отказывается назвать имя наследника. Вот тут нас всех и отослали по домам...
   – А моя мать? – со страдальческим выражением лица спросил Джэн. – А Мэри Сеймур?
   – Твоя мать неотлучно находится при королеве, – равнодушно ответила Леттис, – а Мэри не покидает ее. В королевской опочивальне находятся лишь тетя Нэн и Кэт Эшли, няня государыни, – и больше никого.
   Все замолчали, понимая, что страна на пороге великих катаклизмов. Наконец, Пол заговорил:
   – На трон взойдет королева Шотландии – в этом нет ни малейших сомнений.
   – Но ведь король Генрих, да и король Эдуард оба называли наследницами дочерей Грэев! – возразил Иезекия.
   – Воля покойных королей не имеет силы закона! Трон должен перейти к законному наследнику! – отрезал Пол.
   – Но кто же он, законный наследник? – спросил Иезекия.
   – Королева Шотландии ведет свой род от старшей сестры короля Генриха, а девушки Грэй – от младшей, – объяснил Пол, но тут неожиданно вмешалась Елизавета.
   – Ну и что из того? Она папистка и католичка, и к тому же у нее полно родни во Франции.
   – А наследников-протестантов чересчур много, – подхватил Джэн. – Быть смуте...
   – Наиболее вероятная наследница – леди Кэтрин Грей... – начал было Джон, но Пол возмущенно фыркнул:
   – Проклятое семейство! К тому же девушка – полнейшее ничтожество: ею будет манипулировать любой, кто овладеет ее телом! Да она пешка...
   – Необходим наследник мужского пола, – заявил Иезекия. – У Маргарет Дуглас двое сыновей, а ведь она тоже происходит от старшей сестры короля Генриха. Ее старший... как его имя? – Дарнли – ты встречала его при дворе, Леттис?
   – О да, я видела его не раз, – отвечала Леттис. – Весьма красивый молодой человек. Королева держит его при себе, словно пленника.
   – Если бы только королева была замужем! – с горечью воскликнул Пол. – Если бы у нее был ребенок – пусть даже девочка! По крайней мере, вопрос с наследованием трона был бы решен.
   – В этом случае все равно положение было бы шатко, – рассудительно заметил Иезекия. – И борьба за власть продолжалась бы, пока принцесса не достигла бы совершеннолетия. Нет, единственное, что может спасти нас, – это выздоровление королевы. Если же она умрет, нам не миновать новой гражданской войны.
   Новость, вскоре сообщенная семейству Нанеттой, обрадовала всех: королева выжила. Ее поразительная жизнестойкость победила смерть, хотя государыня и была уже на краю могилы. Угроза войны отодвинулась. Но в январе, во время сессии Парламента было принято важнейшее решение: спикер сообщил, что большинством голосов было предложено государыне как можно быстрее избрать себе кого-нибудь в супруги – принимая во внимание то, что чуть было не произошло. Стране жизненно необходим был наследник престола – чтобы овцы не остались без пастыря. Королева терпеливо выслушала обращенную к ней речь, но ответила в своей обычной манере – то есть уходя от прямого ответа и не давая никаких твердых обещаний.
   Леттис написала домой, что поговаривают, будто государыня призналась господину Сесилу, что хочет оставаться свободной и умереть в девичестве. Но, по мнению самой Леттис, королева намеревалась выйти замуж за своего конюшего, Роберта Дадли – как только утихнет скандал, причиной которого явилась загадочная кончина его супруги.
   Письмо от Леттис было получено вскоре после того, как Елизавета разрешилась от бремени, произведя на свет одиннадцатого ребенка – сына, окрещенного Генри. В конце января младенец умер – а в середине февраля стало ясно, что Елизавета снова понесла…
 
   В апреле все еще стояли прохладные дни, но на небе, по-зимнему холодном, сияло яркое солнышко, выглянувшее словно для того, чтобы полюбоваться бракосочетанием Джейн. Она пришла в восторг от того, что ей придется сочетаться браком с Иезекией дважды – вначале будет публичная церемония в церкви, а потом отслужат благодарственную мессу в домашней часовне замка Морлэнд. Иезекия, казалось, от счастья был в полуобморочном состоянии и не вполне понимал, что, собственно, происходит. Его могучая фигура эффектно смотрелась в роскошном облачении из белого бархата с золотым шитьем. Джейн, по его мнению, блистала ангельской красотой – в белом платье, расшитом желтыми маргаритками и зелеными листьями, с пышными рукавами, схваченными золотыми шнурками. Елизавета про себя досадовала – она считала, что белый цвет не идет дочери, делая ее чересчур бледной. Джейн лишь недавно исполнилось пятнадцать – а выглядела она и того моложе. Ее черные вьющиеся волосы струились из-под черной бархатной, расшитой золотом девичьей шапочки в форме сердечка. Эта шапочка символизировала девственность – завтра она уже будет считаться взрослой женщиной...