Страница:
Малышка Сесили Шоу была обручена с сыном Морлэндов Эдуардом два года назад, а свадьбу должны были сыграть в мае. По обычаю того времени, до венчания девушке нужно было несколько недель прожить в семье жениха, чтобы научиться вести хозяйство в своем будущем доме, но так как Сесили шел уже восемнадцатый год, было поздно переучивать её или учить чему-то заново.
– Но ты же говорила, что она вполне послушная, разве нет? – удивился Роберт. – Да и мне она кажется тихой, покорной девочкой.
Элеонора подозрительно покосилась на мужа.
– Я знаю – ты считаешь, что я слишком сурова с ней, так ведь?
– Я никогда ни словом...
– А мне и не надо, чтобы ты произносил хоть слово. Я же вижу, как ты смотришь на меня. Но она все освоит быстрее, если будет бояться сделать что-нибудь не так. Страх – лучший учитель, он заставляет человека двигаться и соображать! Я же помню, как орал на меня твой отец, когда я впервые приехала сюда.
– И все же, моя дорогая...
– И все же, милый мой муженек, должна признать, что девочка мне очень и очень нравится. У неё не только смазливое личико, но и добрая душа. Иногда мне даже нелегко держать малышку в строгости.
– Ты становишься более снисходительной с годами, – улыбнулся Роберт.
– Может быть. Может быть. Но она напоминает мне меня саму в семнадцать лет, и это меня беспокоит.
Роберт рассмеялся.
– Сколько воды с тех пор утекло! Ты хоть понимаешь, что осенью минет двадцать четыре года со дня нашей свадьбы?
– Неужели? Да, и правда. Сколько всего произошло за это время, а, Роберт?
Несколько минут они молчали, размышляя об ушедших годах. Супруги проехали через ворота Микл Лит, где им отсалютовали два стоявших на страже сержанта, которые, как и большинство офицеров городского гарнизона, знали теперь Морлэндов в лицо, потом Роберт и Элеонора проложили себе путь через нищих, толкавшихся за воротами, надеясь улучить момент и проскочить мимо часовых в город, бросили монетку в шапку сидевшего на обочине пилигрима и наконец свернули на дорогу, ведущую к «Усадьбе Морлэндов».
– Самое лучшее в предстоящей свадьбе, – радостно сказала Элеонора, когда они пустили лошадей рысью, – это то, что домой хоть ненадолго заглянет Томас. Как давно я не видела своего мальчика!
– Не такой уж он теперь и мальчик, – напомнил ей муж.
Роберт был прав. «Мальчик» оказался вполне взрослым и к тому же, надо признать, весьма красивым мужчиной, с унаследованными от Элеоноры густыми темными волосами, яркими голубыми глазами и до того обворожительной улыбкой, что не было никаких сомнений: если этот парень захочет что-то от кого-то получить, то он своего добьется. Томас был высоким и, в отличие от своего брата Эдуарда, широкоплечим, вся мускулистая фигура Томаса соответствовала его росту, в то время как бедный Эдуард казался прямым и тощим, как жердь.
Томас сидел по правую руку от Элеоноры, ел и пил, смеялся и шутил; его переполняли жизненные силы, и Элеонора, любуясь своим сыном, совершенно забыла о еде. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что это огромное, искрящееся весельем существо было когда-то крошечным плодом её чрева. Мать испытывала перед Томасом какое-то непонятное, почти девичье смущение.
– Должен признать, что вы отлично сделали, встретив меня так гостеприимно, – говорил Томас, размахивая в воздухе ножом и имея в виду сразу и обед, и звучавшую в зале музыку, и всю собравшуюся компанию. – Да еще позаботились и подыскали мне прелестную новую сестричку...
Томас, улыбаясь, покосился на Сесили, сидевшую по другую сторону от него, и девушка сразу вспыхнула, опустив глаза в тарелку.
Эдуард, казавшийся рядом со своим братом до-смешного надутым и неуклюжим, возразил.
– Все это сделано вовсе не ради тебя, Томас.
– Да ладно, Эдуард, не скромничай! Не пытайся скрыть свою щедрость – я же знаю, что ты думал только обо мне, когда согласился жениться на этой маленькой маргаритке – ибо она и есть маргаритка, с её золотистыми локонами и розовыми щечками! Она почти может заменить мне моих родных сестер. Кстати, как они там, матушка? Как Анна, Хелен?
– У обеих все хорошо, – ответила Элеонора, радуясь тому, что он наконец-то прекратил поддразнивать жениха и невесту, а то Эдуард уже начинал ревновать всерьез – Анна родила еще одного сына – они назвали его Робертом в честь твоего отца.
– О, мои поздравления! – воскликнул Томас. – Надо будет посмотреть, может, мне на днях удастся смотаться в Дорсет, чтобы взглянуть на своих племянников и племянниц. А что с Хелен?
– Все по-прежнему, – вздохнула Элеонора. Бедная Хелен так до сих пор и не понесла от своего мужа и, похоже, теперь уже никогда не понесет. По закону мужчина мог бросить жену, если та оказывалась бесплодной, но Джон Батлер так обожал свою прелестную супругу, что никогда даже не намекал на возможность разрыва. – Вместо детей она заводит теперь себе любимчиков. Сейчас у неё мартышка – не могу сказать, что я в восторге от этой твари. Слишком много у неё всяких отвратительных привычек.
– Обезьяны нынче в моде, – заметил Томас. – Надо подумать, что бы такое привезти нашей красавице в следующий раз. Бедная старушка Хелен... Эдуард, а ты помнишь того попугая, что жил у девчонок, когда мы были маленькими? Несчастная птичка – она совершенно не выносила холода. Говорят, они живут сотни лет. Конечно, мы обращались с беднягой так, что он безвременно сошел в могилу. Особенно, помнится, досаждал ему ты, Эдуард, пока не появлялся я и не урезонивал тебя.
Даже Эдуард рассмеялся при мысли о том, что Томас мог кого-то урезонивать. А Гарри, сидевший на другом конце стола, с открытым ртом ловил каждое слово своего замечательного ученого брата.
– Этого попугая подарил твоим сестрам лорд Эдмунд, – напомнила Томасу Элеонора.
– Упокой Господь его душу, – отозвался юноша, перекрестившись. – Но дело Бьюфорта не умерло, матушка, его продолжает королева! – Он многозначительно покивал головой. – Вы слышали о племяннице лорда Эдмунда?
– Нет, эта новость еще не дошла до нашей глуши. И что ж с ней такое?
– Только то, что она обвенчалась с Эдмундом Тидром, незаконнорожденным единоутробным братом нашего господина и повелителя короля Генриха.
Элеонора слушала сына с обычным раздражением, которое вызывало у неё имя королевы, но никак не отреагировала на слова Томаса, чтобы я не сказать при детях что-нибудь лишнее. Эдмунд Тидр был одним из сыновей, рожденных прежней государыней, супругой Генриха Пятого, от её любовника, камердинера Оуэна Тидра, и все в этом деле заставляло клокотать от гнева праведную душу Элеоноры.
– Но самое смешное, – продолжал Томас, – что весь этот фарс длился всего несколько недель. Тидру еще не было и тридцати, а его жене – тринадцати, но вскоре выяснилось, что он мертв, а она очень шустра. В прошлом году у неё родился сын. – Блестящие глаза юноши встретились со взглядом Элеоноры, а потом переместились на Роберта. – Они назвали его Генрихом, и если кто-нибудь думает, что это было сделано без всякого умысла, то он просто наивный дурачок. Королева отлично ведает, что творит.
– Это не нарушит порядок престолонаследия, – покачал головой Роберт. – Кроме того, эта племянница сама по себе ничего не значит – у лорда Эдмунда Бьюфорта были и родные сыновья.
– Маргарита пытается сплотить роялистскую партию, – вмешалась Элеонора. – Король всегда слишком уж снисходительно относился к своим незаконнорожденным братьям и сестрам. Когда поощряют падение нравов – это обычно кончается скверно.
– Это могло бы быть правдой, – отозвался Томас, – но боюсь, матушка, что опыт свидетельствует об обратном.
– А что там вообще сейчас происходит, Томас? – спросил Роберт, чтобы не дать матери и сыну заспорить. – Ты все-таки ближе к столице, чем мы здесь.
– Ничего хорошего, – ответил тот. – Настроения качаются то в одну, то в другую сторону. Мы все уже думали, что с королевой покончено, когда она организовала этот французский набег на Сандвич, – но она опять вышла сухой из воды, сделав козлом отпущения Экзстера и одновременно всячески выставляя напоказ свою дружбу с милордом Уорвиком и герцогом Йоркским. Король заставил их всех пожать друг другу руки и вместе отправиться к мессе, когда в январе в последний раз собирался Тайный Совет...
– Мы слышали об этом, – перебил сына Роберт.
– Мы еще слышали, – добавил Эдуард, – что они прошли по улицам процессией, по двое, во главе с королевой и лордом Ричардом, которые шагали рука об руку.
– Именно так, – кивнул Томас. – Но никто не поверил в это примирение, может быть, за исключением короля. Народ любит Генриха, вы же знаете. Что бы ни случилось, во всем винят королеву.
– Мерзкая волчица! – взорвалась Элеонора, не в силах больше сдерживать свой гнев.
Томас улыбнулся и потрепал мать по руке.
– В вас самой тоже есть что-то от дикого зверя, не так ли, матушка? Я многое бы дал, чтобы свести вас с Маргаритой в укромном уголке и без охраны. Могу поспорить, что вы выдрали бы королеве все волосы.
– Замолчи, мальчик, не забивай детям головы всякими глупостями, – рассмеялась Элеонора.
– Никто в этом доме не любит королеву, – тихо произнес Роберт.
– А её вообще никто не любит, кроме её фаворитов, – отозвался Томас. – Она думала снискать симпатии своих подданных, назначив милорда Уорвика командующим всеми силами в Проливе, и он совершил там много славных дел, но восхваляют-то его, а не её. Народ ненавидит Маргариту. И она по уши в долгах – достаточно сказать, что её прислуга по два года не получает жалованья, а ведь королева должна еще тысячи по дворцовым займам. Если бы не любовь народа к королю, его супруга, подозреваю, лишилась бы даже поставщиков съестного.
Роберт кивнул.
– Я что-то слышал об этом. И гарнизон Кале сидит без денег. Там было очень неспокойно, когда я в последний раз приезжал туда, на ежегодное собрание оптовиков. Шли даже разговоры о том, что если солдатам не заплатят, то лучше уж всем нам скинуться и самим выдать им жалованье, а то недолго и до бунта.
– Но почему бездействует лорд Ричард? – подал голос Гарри. – В народе его так любят. Почему он не соберет армию и... и...
– И что? – спросил Томас. – Возьмет короля в плен? Он не может свергнуть королеву, не сбросив прежде короля.
– А я вот что думаю, – опять вмешалась Элеонора. – Надо силой снова навязать им власть лорда-протектора.
Томас покачал головой.
– По-моему, конец может быть один —„или все, или ничего. Но беда в том, что герцог Йоркский слишком благороден. Он поклялся королю в верности, присягнул ему как солдат и не нарушит своего слова. Разумеется, Маргарита рано или поздно вынудит Ричарда выступить против неё – и короля, но боюсь, если герцог и дальше будет медлить, то она победит – и убьет его.
Роберт переводил взгляд с одного своего сына на другого и думал: как странно, что все они так горячо поддерживают герцога. Лорд Эдмунд, казалось, был уже не только похоронен, но и забыт. Вот сидит Томас, обеспокоенный политическими интригами, в которые втянут Ричард, вот Гарри, только и ждущий случая ринуться с мечом на врагов герцога. Даже тихий Эдуард одобрительно кивает, словно и он тоже возьмется за оружие, если лорд Ричард поведет своих сторонников в бой. Только маленький Джон, пристроившийся в самом дальнем конце стола рядом с Изабеллой, оставался совершенно безучастным. Он, как всегда, пребывал в своем собственном мире, мире грез, где чувствовал себя гораздо лучше, чем в реальной жизни. Порой Роберт задумывался, не подастся ли Джон, повзрослев, в священники или монахи.
А рядом с мальчиком застыла Изабелла, почти не замечавшая своего младшего брата Томаса, впервые за последние четыре года посетившего отчий дом; она тоже не обращала ни малейшего внимания на беседу и тоже жила в другом мире. В этом мире было только два обитателя. Роберт всегда с нежностью относился к этой своей самой своенравной дочери, но сейчас всерьез тревожился, что к ней никогда полностью не вернется разум и что в конце концов лучшим местом для неё и правда окажется монастырь. Голова её была полна темных, мрачных фантазий. Изабелла до сих пор едва разговаривала с матерью, все еще веря, что именно Элеонора в то злосчастное утро убила Люка Каннинга. Хорошо хоть, что Изабелла теперь не утверждала этого в открытую... И правильно ли они делали, стараясь выдать полубезумную Изабеллу замуж?
Тем временем за верхним столом все почему-то сразу замолчали, и Роберт почувствовал, что ему пора вмешаться.
– Хорошо, ну а теперь хватит говорить о грустном. Сегодня мы должны веселиться. Давайте не будем забывать, что все мы собрались здесь, чтобы отпраздновать свадьбу нашего дорогого сына Эдуарда и нашей милой дочери Сесили. Так будем же радоваться! – воскликнул Роберт, улыбнувшись своему старшему сыну и получив в ответ застенчивую улыбку хорошенькой Сесили.
Томас тут же понял намек и подхватил:
– Ну конечно же, пожелаем молодым долгих лет жизни! И вообще, что касается меня, то я намерен как следует повеселиться, пока буду дома. Ведь в колледже нас держат в ежовых рукавицах! Мы едва осмеливаемся чихнуть, не испросив на то позволения.
– И очень хорошо, – с притворной суровостью заявила Элеонора. – Хотя, по-моему, ты вернулся домой даже еще более своенравным, чем уезжал, несмотря на все те строгости, о которых тут нам рассказываешь.
– Это тебе только кажется, матушка! Мой наставник в Кембридже так же строг, как и наш достопочтенный мистер Дженни. Джон, он что, все еще велит вам во время уроков говорить только на латыни? С нами он поступал когда-то именно так!
– А в колледже вам приходится говорить на латыни? – спросил Гарри.
– Больше, чем священникам, – ответил Томас, подмигивая брату. – Кем, впрочем, мой наставник больше всего и хочет всех нас видеть.
– Не вздумай поддаваться на его уговоры, – моментально проглотила наживку Элеонора, на что Томас и рассчитывал. – Мы приготовили для тебя кое-что получше... О, извините, мистер Джеймс, я неудачно выразилась, – поспешно добавила она, с некоторым опозданием вспомнив, что за столом рядом с Изабеллой сидит и их домашний капеллан. Все рассмеялись, и беседа перешла на другие темы.
– Мы успеем съездить на соколиную охоту, братец Эдуард, пока я буду здесь? – спросил Томас.
Потом все говорили, что это была самая лучшая свадьба на свете. Морлэнды устроили грандиозное торжество с лентами и цветами, флажками и фанфарами, пением и танцами, а также со столами, ломившимися от еды и питья. Сесили ехала в храм на старой доброй кобыле Элеоноры Лепиде, чья молочная шерсть стала с годами снежно-белой; но, несмотря на возраст, лошадка гордо вышагивала под ало-желтым чепраком, украшенным лентами. Шестеро прелестных детей, танцуя, двигались перед процессией и усыпали дорогу цветами; Томас и Гарри были шаферами невесты и по традиции зорко следили, чтобы девушка благополучно добралась до алтаря и не была по пути похищена соперниками.
Эдуард даже побледнел от волнения, но держался с большим достоинством, хотя так и не сумел полностью подстроиться под манеры своих брызжущих весельем братьев. Рукава и плечи его зауженного в талии жакета были щедро подбиты ватой; этот наряд успешно выполнял свое высокое предназначение – придавал жениху вид крупного, статного мужчины. В небесно-голубых рейтузах, золотистых парчовых туфлях с заостренными по моде носами и в широкополой алой шляпе, расшитой золотом и украшенной родовым гербом, Эдуард с головы до пят выглядел истинным джентльменом. Элеонора была довольна и горда: во всем облике её сына не оставалось ничего, что выдавало бы принадлежность Эдуарда к фермерскому сословию.
После венчания молодые отправились назад в «Усадьбу Морлэндов»; следом тянулась шумная процессия, состоявшая из членов семьи, друзей и арендаторов; впереди выступали два одетых в ливреи трубача, а сзади шли менестрели и хор из двадцати городских мальчиков, каждому из которых заплатили по шиллингу и разрешили есть и пить на свадьбе сколько влезет. Были приглашены все соседи и все видные жители Йорка вместе со слугами, так что число гостей приближалось к двумстам.
Большой зал был украшен цветами, зелеными ветками и лентами, а над помостом, на котором стоял господский стол, к стене был прибит деревянный щит с новым гербом Морлэндов, одобренным самим главой семейства. На щите был изображен белый заяц, перепрыгивающий через веточку вереска, и березовая рощица, перекочевавшая сюда с герба Сесили: на местном диалекте слово «шоу» обозначало маленький лесок. Почтенных гостей встречали и рассаживали по местам одетые дриадами – опять же в честь Сесили – девушки, одна из которых была избрана Королевой Леса и увенчана короной самим древним богом лесов Паном.
Появилась круговая чаша, и начался пир, поразивший всех гостей невиданным разнообразием блюд: десять в первой перемене, восемь во второй и шесть в третьей. На стол подавались цыплята, фазаны, каплуны, голуби, оленина, молочные поросята, кролики (но не зайцы – Элеонора никогда не допустила бы появления зайца на своем столе) и лебеди; пирожные, печенье, меренги, сладкие овсяные и пшеничные каши, нарезанный ломтями хлеб на подносах и хлеб целыми караваями, галлоны эля и бочонки вина. Первая перемена блюд была посвящена дриадам, фавнам и их повелителю – Пану; вторая, чтобы снять некоторый налет язычества, – святому Иоанну, чей день был не за горами, и третья – всеобщему любимцу, святому Георгию, чей день отмечался совсем недавно. Как только почетные гости разделывались с очередным блюдом, то, что от него оставалось, уносили вниз, на центральный стол, убранный цветами, а когда пир подошел к концу, все недоеденные яства под звуки фанфар – гремевших также перед каждой новой переменой – вынесли на улицу и раздали бедным, толпившимся за воротами. Там собралось множество людей; некоторые пришли издалека, специально прихватив с собой корзинки и котомки, чтобы набить их лакомыми кусками.
По окончании застолья был небольшой перерыв, во время которого пел хор и выступали акробаты, специально нанятые по такому случаю. Они жонглировали разноцветными мячами, подбрасывали друг друга в воздух, ходили на руках и кувыркались через голову, а когда один из бродячих актеров кончил глотать мечи, по их остриям, демонстрируя свое искусство, ходила босиком женщина-акробатка. Потом, когда собравшиеся чуть-чуть переварили обильное угощение, вперед выступили менестрели и начались танцы, затянувшиеся далеко за полночь. Народу было слишком много, и дом не мог вместить всех; потому многие танцевали во дворе и на лужайках, освещенных пылающими факелами и колеблющимся огнем фонарей. Вино и эль текли рекой. Многие молодые парочки попрятались по темным углам, и, надо полагать, в эту ночь было обговорено немало новых свадеб, а некоторые браки стали просто необходимыми.
Мистер Шоу, во время венчания не таясь плакавший из-за того, что его обожаемая дочь уходит в другую семью, всю ночь протанцевал с Изабеллой и излил ей душу, полную скорби по умершей жене; теперь отец Сесили спал мертвым сном на связке тростника, крепко сжимая в руке кубок с вином и умиротворенно улыбаясь.
Элеонора танцевала с Робертом и Томасом для собственного удовольствия и с почтенными гостями – по долгу хозяйки. Томас в те минуты, когда не был с матерью и не нашептывал самые невероятные вещи самым хорошеньким девушкам в зале, танцевал с Сесили, продолжая называть её «маргариткой» и убеждая, что в её гербе должен быть именно этот цветок, а не какие-то дрова, пусть даже в виде стройных серебристых берез. Эдуарду оставалось только смиренно наблюдать за этой парой и мечтать о том времени, когда он наконец окажется с молодой женой наедине. Мистер Дженни удивил всех тем, что ни на шаг не отходил от Энис, и, судя по тому, как раскраснелась нянька, ей льстило внимание гувернера. Джоб перетанцевал по очереди со всеми служанками Элеоноры, а потом его буквально осадили девушки и молодые женщины из поместья и окрестных деревень; но после того, как мистер Шоу заснул в объятиях Бахуса, Джоб станцевал единственный танец с Изабеллой, а затем они вместе пошли проверить, все ли в порядке в конюшнях и не напуганы ли лошади шумом и огнями.
Веселье еще долго не смолкало и после того, как молодые отправились в опочивальню – гораздо более пристойным образом, чем, как теперь со стыдом вспоминала Элеонора, довелось это делать ей самой. Уже почти светало, когда разъехались последние гости и были потушены последние факелы.
– Прекрасная свадьба, матушка, – проговорил Томас и зевнул. – С большим удовольствием буду вспоминать её, когда опять окажусь в своей темнице в Кембридже. Клянусь вам, что в жизни так не веселился!
– Надеюсь, ты не наобещал ничего серьезного всем этим девицам, с которыми сегодня танцевал, – ответила довольная Элеонора. – Кое-кто из них бросал на тебя весьма нежные взгляды.
– О, не думаю, чтобы я пообещал жениться больше чем на пяти или шести из них, – беззаботно улыбнулся Томас. – Но вам в любом случае не стоит беспокоиться! Когда придет время, я буду хорошим мальчиком и сделаю то, что мне велят.
– Ах ты, хитрый кот, – в свою очередь рассмеялась Элеонора. – Ты осмеливаешься подшучивать и надо мной?
– Никогда, матушка, – широко распахнул глаза Томас. – И к тому же две самые красивые особы из тех, что были сегодня в зале, к сожалению, уже замужем. И одна из них – маленькая маргаритка, которая только что обвенчалась с моим братом.
– А другая? – требовательным тоном спросила Элеонора.
– Другая вышла замуж за моего отца много лет назад, – ответил Томас. – А сейчас мне надо отправляться в постель, а то завтра я не сумею как следует поздравить Эдуарда. – Юноша опустился на одно колено перед своей матерью. – Спокойной ночи, матушка. Благословите меня.
Элеонора положила свою руку на блестящие волосы сына.
– Спокойной ночи, дорогой мой мальчик. Да благословит тебя Господь, – прошептала она и едва не заплакала, глядя ему вслед.
Здесь, в зале, через несколько минут и нашел её Роберт.
– Мы пропустили нашу ежевечернюю прогулку, – сказал он. С недавних пор супруги завели привычку по часу прохаживаться вдвоем в сумерках, иногда обсуждая важные дела, а иногда просто наслаждаясь покоем и обществом друг друга. – Ну что, есть у тебя желание побродить со мной и посмотреть на восход солнца или ты слишком утомлена?
– Да, я устала, но спать мне еще не хочется, – ответила Элеонора. – Думаю, что с удовольствием прогуляюсь. Воздух, должно быть, чудесный. Послушай – уже запели птицы.
Роберт захватил её плащ, и супруги, выскользнув из боковой двери, перебрались через ров и медленно пошли по лугу. Ночь была прохладной, и в воздухе висела та серовато-молочная дымка, которая всегда появляется перед восходом солнца. Птицы хором распевали свои предутренние песни, их голоса неслись с каждого дерева, из каждого куста, с каждой крыши, и сбрызнутый росой мир пах травой, свежевспаханной землей, листьями, цветами и новой, нарождающейся жизнью. Элеонора почувствовала, как, несмотря на усталость, тело её наполняется силами; кажется, то же самое ощутил и младенец в её чреве: он пошевелился и ножкой толкнул Элеонору в живот. Она положила на это место руку и рассмеялась.
– Еще один сын, милорд, если я не ошибаюсь. Роберт взглянул на жену, довольный и полный неподдельного интереса.
– Ты уже чувствуешь его? Господи, как это, наверное, странно: быть женщиной!
– Я часто думаю то же самое о мужчинах, – улыбнулась Элеонора. – Этот будет здоровенький, все как надо. Теперь-то мы придем в гавань в полном порядке.
Роберт сжал её руку, поцеловал и больше уже не выпускал до конца прогулки.
– Не холодно, правда? – шепнул он. Элеонора покачала головой.
– Они будут счастливы вдвоем, – сказала женщина немного погодя, – Эдуард и его Маргаритка. Она хорошая девочка, и он тоже славный парень... Немножко медлительный, но зато на него можно положиться.
– Это что-то новое – ты заговорила о том, что они могут быть счастливы, – поддразнил её Роберт. – Зачем им быть еще и счастливыми, коли они хорошие?
– Как можно разделять эти две вещи? – удивилась Элеонора. – Особенно несчастной я бывала тогда, когда делала что-нибудь не так. Габи была права, – добавила она загадочно.
– Дорогая моя, когда это ты делала что-нибудь не так? – изумился Роберт.
Элеонора усмехнулась.
– Ты слишком высокого мнения обо мне. А я могу ошибаться точно так же, как и все. Возможно, я заблуждалась даже чаще, чем другие. И уж во всяком случае – чаще, чем эта Маргаритка Эдуарда, смею тебя заверить. – Она помолчала. – А вот и солнце, взгляни! День будет чудесный. Май – мой самый любимый месяц! Все вокруг так зелено и прекрасно, так мирно и в то же время полно жизни и силы. У меня такое чувство, что я буду жить вечно.
Роберт посмотрел на жену, отметив про себя её блестящие глаза, неотрывно следящие за золотым краем поднимающегося над деревьями солнца, свежий румянец, играющий на гладких щеках, слегка приоткрытые от удовольствия полные губы, почти не тронутые сединой восхитительные темные волосы под простой накидкой, на которую Элеонора сменила перед выходом изысканный головной убор. В свои сорок два года Элеонора была по-прежнему прекрасна. Роберту она казалась каким-то невероятным существом. Считается, что ведьмы и колдуньи часто принимают заячий облик; белый заяц соответствует белой волшебнице и белой магии, и, возможно, Элеонора никогда не состарится.
– Но ты же говорила, что она вполне послушная, разве нет? – удивился Роберт. – Да и мне она кажется тихой, покорной девочкой.
Элеонора подозрительно покосилась на мужа.
– Я знаю – ты считаешь, что я слишком сурова с ней, так ведь?
– Я никогда ни словом...
– А мне и не надо, чтобы ты произносил хоть слово. Я же вижу, как ты смотришь на меня. Но она все освоит быстрее, если будет бояться сделать что-нибудь не так. Страх – лучший учитель, он заставляет человека двигаться и соображать! Я же помню, как орал на меня твой отец, когда я впервые приехала сюда.
– И все же, моя дорогая...
– И все же, милый мой муженек, должна признать, что девочка мне очень и очень нравится. У неё не только смазливое личико, но и добрая душа. Иногда мне даже нелегко держать малышку в строгости.
– Ты становишься более снисходительной с годами, – улыбнулся Роберт.
– Может быть. Может быть. Но она напоминает мне меня саму в семнадцать лет, и это меня беспокоит.
Роберт рассмеялся.
– Сколько воды с тех пор утекло! Ты хоть понимаешь, что осенью минет двадцать четыре года со дня нашей свадьбы?
– Неужели? Да, и правда. Сколько всего произошло за это время, а, Роберт?
Несколько минут они молчали, размышляя об ушедших годах. Супруги проехали через ворота Микл Лит, где им отсалютовали два стоявших на страже сержанта, которые, как и большинство офицеров городского гарнизона, знали теперь Морлэндов в лицо, потом Роберт и Элеонора проложили себе путь через нищих, толкавшихся за воротами, надеясь улучить момент и проскочить мимо часовых в город, бросили монетку в шапку сидевшего на обочине пилигрима и наконец свернули на дорогу, ведущую к «Усадьбе Морлэндов».
– Самое лучшее в предстоящей свадьбе, – радостно сказала Элеонора, когда они пустили лошадей рысью, – это то, что домой хоть ненадолго заглянет Томас. Как давно я не видела своего мальчика!
– Не такой уж он теперь и мальчик, – напомнил ей муж.
Роберт был прав. «Мальчик» оказался вполне взрослым и к тому же, надо признать, весьма красивым мужчиной, с унаследованными от Элеоноры густыми темными волосами, яркими голубыми глазами и до того обворожительной улыбкой, что не было никаких сомнений: если этот парень захочет что-то от кого-то получить, то он своего добьется. Томас был высоким и, в отличие от своего брата Эдуарда, широкоплечим, вся мускулистая фигура Томаса соответствовала его росту, в то время как бедный Эдуард казался прямым и тощим, как жердь.
Томас сидел по правую руку от Элеоноры, ел и пил, смеялся и шутил; его переполняли жизненные силы, и Элеонора, любуясь своим сыном, совершенно забыла о еде. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что это огромное, искрящееся весельем существо было когда-то крошечным плодом её чрева. Мать испытывала перед Томасом какое-то непонятное, почти девичье смущение.
– Должен признать, что вы отлично сделали, встретив меня так гостеприимно, – говорил Томас, размахивая в воздухе ножом и имея в виду сразу и обед, и звучавшую в зале музыку, и всю собравшуюся компанию. – Да еще позаботились и подыскали мне прелестную новую сестричку...
Томас, улыбаясь, покосился на Сесили, сидевшую по другую сторону от него, и девушка сразу вспыхнула, опустив глаза в тарелку.
Эдуард, казавшийся рядом со своим братом до-смешного надутым и неуклюжим, возразил.
– Все это сделано вовсе не ради тебя, Томас.
– Да ладно, Эдуард, не скромничай! Не пытайся скрыть свою щедрость – я же знаю, что ты думал только обо мне, когда согласился жениться на этой маленькой маргаритке – ибо она и есть маргаритка, с её золотистыми локонами и розовыми щечками! Она почти может заменить мне моих родных сестер. Кстати, как они там, матушка? Как Анна, Хелен?
– У обеих все хорошо, – ответила Элеонора, радуясь тому, что он наконец-то прекратил поддразнивать жениха и невесту, а то Эдуард уже начинал ревновать всерьез – Анна родила еще одного сына – они назвали его Робертом в честь твоего отца.
– О, мои поздравления! – воскликнул Томас. – Надо будет посмотреть, может, мне на днях удастся смотаться в Дорсет, чтобы взглянуть на своих племянников и племянниц. А что с Хелен?
– Все по-прежнему, – вздохнула Элеонора. Бедная Хелен так до сих пор и не понесла от своего мужа и, похоже, теперь уже никогда не понесет. По закону мужчина мог бросить жену, если та оказывалась бесплодной, но Джон Батлер так обожал свою прелестную супругу, что никогда даже не намекал на возможность разрыва. – Вместо детей она заводит теперь себе любимчиков. Сейчас у неё мартышка – не могу сказать, что я в восторге от этой твари. Слишком много у неё всяких отвратительных привычек.
– Обезьяны нынче в моде, – заметил Томас. – Надо подумать, что бы такое привезти нашей красавице в следующий раз. Бедная старушка Хелен... Эдуард, а ты помнишь того попугая, что жил у девчонок, когда мы были маленькими? Несчастная птичка – она совершенно не выносила холода. Говорят, они живут сотни лет. Конечно, мы обращались с беднягой так, что он безвременно сошел в могилу. Особенно, помнится, досаждал ему ты, Эдуард, пока не появлялся я и не урезонивал тебя.
Даже Эдуард рассмеялся при мысли о том, что Томас мог кого-то урезонивать. А Гарри, сидевший на другом конце стола, с открытым ртом ловил каждое слово своего замечательного ученого брата.
– Этого попугая подарил твоим сестрам лорд Эдмунд, – напомнила Томасу Элеонора.
– Упокой Господь его душу, – отозвался юноша, перекрестившись. – Но дело Бьюфорта не умерло, матушка, его продолжает королева! – Он многозначительно покивал головой. – Вы слышали о племяннице лорда Эдмунда?
– Нет, эта новость еще не дошла до нашей глуши. И что ж с ней такое?
– Только то, что она обвенчалась с Эдмундом Тидром, незаконнорожденным единоутробным братом нашего господина и повелителя короля Генриха.
Элеонора слушала сына с обычным раздражением, которое вызывало у неё имя королевы, но никак не отреагировала на слова Томаса, чтобы я не сказать при детях что-нибудь лишнее. Эдмунд Тидр был одним из сыновей, рожденных прежней государыней, супругой Генриха Пятого, от её любовника, камердинера Оуэна Тидра, и все в этом деле заставляло клокотать от гнева праведную душу Элеоноры.
– Но самое смешное, – продолжал Томас, – что весь этот фарс длился всего несколько недель. Тидру еще не было и тридцати, а его жене – тринадцати, но вскоре выяснилось, что он мертв, а она очень шустра. В прошлом году у неё родился сын. – Блестящие глаза юноши встретились со взглядом Элеоноры, а потом переместились на Роберта. – Они назвали его Генрихом, и если кто-нибудь думает, что это было сделано без всякого умысла, то он просто наивный дурачок. Королева отлично ведает, что творит.
– Это не нарушит порядок престолонаследия, – покачал головой Роберт. – Кроме того, эта племянница сама по себе ничего не значит – у лорда Эдмунда Бьюфорта были и родные сыновья.
– Маргарита пытается сплотить роялистскую партию, – вмешалась Элеонора. – Король всегда слишком уж снисходительно относился к своим незаконнорожденным братьям и сестрам. Когда поощряют падение нравов – это обычно кончается скверно.
– Это могло бы быть правдой, – отозвался Томас, – но боюсь, матушка, что опыт свидетельствует об обратном.
– А что там вообще сейчас происходит, Томас? – спросил Роберт, чтобы не дать матери и сыну заспорить. – Ты все-таки ближе к столице, чем мы здесь.
– Ничего хорошего, – ответил тот. – Настроения качаются то в одну, то в другую сторону. Мы все уже думали, что с королевой покончено, когда она организовала этот французский набег на Сандвич, – но она опять вышла сухой из воды, сделав козлом отпущения Экзстера и одновременно всячески выставляя напоказ свою дружбу с милордом Уорвиком и герцогом Йоркским. Король заставил их всех пожать друг другу руки и вместе отправиться к мессе, когда в январе в последний раз собирался Тайный Совет...
– Мы слышали об этом, – перебил сына Роберт.
– Мы еще слышали, – добавил Эдуард, – что они прошли по улицам процессией, по двое, во главе с королевой и лордом Ричардом, которые шагали рука об руку.
– Именно так, – кивнул Томас. – Но никто не поверил в это примирение, может быть, за исключением короля. Народ любит Генриха, вы же знаете. Что бы ни случилось, во всем винят королеву.
– Мерзкая волчица! – взорвалась Элеонора, не в силах больше сдерживать свой гнев.
Томас улыбнулся и потрепал мать по руке.
– В вас самой тоже есть что-то от дикого зверя, не так ли, матушка? Я многое бы дал, чтобы свести вас с Маргаритой в укромном уголке и без охраны. Могу поспорить, что вы выдрали бы королеве все волосы.
– Замолчи, мальчик, не забивай детям головы всякими глупостями, – рассмеялась Элеонора.
– Никто в этом доме не любит королеву, – тихо произнес Роберт.
– А её вообще никто не любит, кроме её фаворитов, – отозвался Томас. – Она думала снискать симпатии своих подданных, назначив милорда Уорвика командующим всеми силами в Проливе, и он совершил там много славных дел, но восхваляют-то его, а не её. Народ ненавидит Маргариту. И она по уши в долгах – достаточно сказать, что её прислуга по два года не получает жалованья, а ведь королева должна еще тысячи по дворцовым займам. Если бы не любовь народа к королю, его супруга, подозреваю, лишилась бы даже поставщиков съестного.
Роберт кивнул.
– Я что-то слышал об этом. И гарнизон Кале сидит без денег. Там было очень неспокойно, когда я в последний раз приезжал туда, на ежегодное собрание оптовиков. Шли даже разговоры о том, что если солдатам не заплатят, то лучше уж всем нам скинуться и самим выдать им жалованье, а то недолго и до бунта.
– Но почему бездействует лорд Ричард? – подал голос Гарри. – В народе его так любят. Почему он не соберет армию и... и...
– И что? – спросил Томас. – Возьмет короля в плен? Он не может свергнуть королеву, не сбросив прежде короля.
– А я вот что думаю, – опять вмешалась Элеонора. – Надо силой снова навязать им власть лорда-протектора.
Томас покачал головой.
– По-моему, конец может быть один —„или все, или ничего. Но беда в том, что герцог Йоркский слишком благороден. Он поклялся королю в верности, присягнул ему как солдат и не нарушит своего слова. Разумеется, Маргарита рано или поздно вынудит Ричарда выступить против неё – и короля, но боюсь, если герцог и дальше будет медлить, то она победит – и убьет его.
Роберт переводил взгляд с одного своего сына на другого и думал: как странно, что все они так горячо поддерживают герцога. Лорд Эдмунд, казалось, был уже не только похоронен, но и забыт. Вот сидит Томас, обеспокоенный политическими интригами, в которые втянут Ричард, вот Гарри, только и ждущий случая ринуться с мечом на врагов герцога. Даже тихий Эдуард одобрительно кивает, словно и он тоже возьмется за оружие, если лорд Ричард поведет своих сторонников в бой. Только маленький Джон, пристроившийся в самом дальнем конце стола рядом с Изабеллой, оставался совершенно безучастным. Он, как всегда, пребывал в своем собственном мире, мире грез, где чувствовал себя гораздо лучше, чем в реальной жизни. Порой Роберт задумывался, не подастся ли Джон, повзрослев, в священники или монахи.
А рядом с мальчиком застыла Изабелла, почти не замечавшая своего младшего брата Томаса, впервые за последние четыре года посетившего отчий дом; она тоже не обращала ни малейшего внимания на беседу и тоже жила в другом мире. В этом мире было только два обитателя. Роберт всегда с нежностью относился к этой своей самой своенравной дочери, но сейчас всерьез тревожился, что к ней никогда полностью не вернется разум и что в конце концов лучшим местом для неё и правда окажется монастырь. Голова её была полна темных, мрачных фантазий. Изабелла до сих пор едва разговаривала с матерью, все еще веря, что именно Элеонора в то злосчастное утро убила Люка Каннинга. Хорошо хоть, что Изабелла теперь не утверждала этого в открытую... И правильно ли они делали, стараясь выдать полубезумную Изабеллу замуж?
Тем временем за верхним столом все почему-то сразу замолчали, и Роберт почувствовал, что ему пора вмешаться.
– Хорошо, ну а теперь хватит говорить о грустном. Сегодня мы должны веселиться. Давайте не будем забывать, что все мы собрались здесь, чтобы отпраздновать свадьбу нашего дорогого сына Эдуарда и нашей милой дочери Сесили. Так будем же радоваться! – воскликнул Роберт, улыбнувшись своему старшему сыну и получив в ответ застенчивую улыбку хорошенькой Сесили.
Томас тут же понял намек и подхватил:
– Ну конечно же, пожелаем молодым долгих лет жизни! И вообще, что касается меня, то я намерен как следует повеселиться, пока буду дома. Ведь в колледже нас держат в ежовых рукавицах! Мы едва осмеливаемся чихнуть, не испросив на то позволения.
– И очень хорошо, – с притворной суровостью заявила Элеонора. – Хотя, по-моему, ты вернулся домой даже еще более своенравным, чем уезжал, несмотря на все те строгости, о которых тут нам рассказываешь.
– Это тебе только кажется, матушка! Мой наставник в Кембридже так же строг, как и наш достопочтенный мистер Дженни. Джон, он что, все еще велит вам во время уроков говорить только на латыни? С нами он поступал когда-то именно так!
– А в колледже вам приходится говорить на латыни? – спросил Гарри.
– Больше, чем священникам, – ответил Томас, подмигивая брату. – Кем, впрочем, мой наставник больше всего и хочет всех нас видеть.
– Не вздумай поддаваться на его уговоры, – моментально проглотила наживку Элеонора, на что Томас и рассчитывал. – Мы приготовили для тебя кое-что получше... О, извините, мистер Джеймс, я неудачно выразилась, – поспешно добавила она, с некоторым опозданием вспомнив, что за столом рядом с Изабеллой сидит и их домашний капеллан. Все рассмеялись, и беседа перешла на другие темы.
– Мы успеем съездить на соколиную охоту, братец Эдуард, пока я буду здесь? – спросил Томас.
Потом все говорили, что это была самая лучшая свадьба на свете. Морлэнды устроили грандиозное торжество с лентами и цветами, флажками и фанфарами, пением и танцами, а также со столами, ломившимися от еды и питья. Сесили ехала в храм на старой доброй кобыле Элеоноры Лепиде, чья молочная шерсть стала с годами снежно-белой; но, несмотря на возраст, лошадка гордо вышагивала под ало-желтым чепраком, украшенным лентами. Шестеро прелестных детей, танцуя, двигались перед процессией и усыпали дорогу цветами; Томас и Гарри были шаферами невесты и по традиции зорко следили, чтобы девушка благополучно добралась до алтаря и не была по пути похищена соперниками.
Эдуард даже побледнел от волнения, но держался с большим достоинством, хотя так и не сумел полностью подстроиться под манеры своих брызжущих весельем братьев. Рукава и плечи его зауженного в талии жакета были щедро подбиты ватой; этот наряд успешно выполнял свое высокое предназначение – придавал жениху вид крупного, статного мужчины. В небесно-голубых рейтузах, золотистых парчовых туфлях с заостренными по моде носами и в широкополой алой шляпе, расшитой золотом и украшенной родовым гербом, Эдуард с головы до пят выглядел истинным джентльменом. Элеонора была довольна и горда: во всем облике её сына не оставалось ничего, что выдавало бы принадлежность Эдуарда к фермерскому сословию.
После венчания молодые отправились назад в «Усадьбу Морлэндов»; следом тянулась шумная процессия, состоявшая из членов семьи, друзей и арендаторов; впереди выступали два одетых в ливреи трубача, а сзади шли менестрели и хор из двадцати городских мальчиков, каждому из которых заплатили по шиллингу и разрешили есть и пить на свадьбе сколько влезет. Были приглашены все соседи и все видные жители Йорка вместе со слугами, так что число гостей приближалось к двумстам.
Большой зал был украшен цветами, зелеными ветками и лентами, а над помостом, на котором стоял господский стол, к стене был прибит деревянный щит с новым гербом Морлэндов, одобренным самим главой семейства. На щите был изображен белый заяц, перепрыгивающий через веточку вереска, и березовая рощица, перекочевавшая сюда с герба Сесили: на местном диалекте слово «шоу» обозначало маленький лесок. Почтенных гостей встречали и рассаживали по местам одетые дриадами – опять же в честь Сесили – девушки, одна из которых была избрана Королевой Леса и увенчана короной самим древним богом лесов Паном.
Появилась круговая чаша, и начался пир, поразивший всех гостей невиданным разнообразием блюд: десять в первой перемене, восемь во второй и шесть в третьей. На стол подавались цыплята, фазаны, каплуны, голуби, оленина, молочные поросята, кролики (но не зайцы – Элеонора никогда не допустила бы появления зайца на своем столе) и лебеди; пирожные, печенье, меренги, сладкие овсяные и пшеничные каши, нарезанный ломтями хлеб на подносах и хлеб целыми караваями, галлоны эля и бочонки вина. Первая перемена блюд была посвящена дриадам, фавнам и их повелителю – Пану; вторая, чтобы снять некоторый налет язычества, – святому Иоанну, чей день был не за горами, и третья – всеобщему любимцу, святому Георгию, чей день отмечался совсем недавно. Как только почетные гости разделывались с очередным блюдом, то, что от него оставалось, уносили вниз, на центральный стол, убранный цветами, а когда пир подошел к концу, все недоеденные яства под звуки фанфар – гремевших также перед каждой новой переменой – вынесли на улицу и раздали бедным, толпившимся за воротами. Там собралось множество людей; некоторые пришли издалека, специально прихватив с собой корзинки и котомки, чтобы набить их лакомыми кусками.
По окончании застолья был небольшой перерыв, во время которого пел хор и выступали акробаты, специально нанятые по такому случаю. Они жонглировали разноцветными мячами, подбрасывали друг друга в воздух, ходили на руках и кувыркались через голову, а когда один из бродячих актеров кончил глотать мечи, по их остриям, демонстрируя свое искусство, ходила босиком женщина-акробатка. Потом, когда собравшиеся чуть-чуть переварили обильное угощение, вперед выступили менестрели и начались танцы, затянувшиеся далеко за полночь. Народу было слишком много, и дом не мог вместить всех; потому многие танцевали во дворе и на лужайках, освещенных пылающими факелами и колеблющимся огнем фонарей. Вино и эль текли рекой. Многие молодые парочки попрятались по темным углам, и, надо полагать, в эту ночь было обговорено немало новых свадеб, а некоторые браки стали просто необходимыми.
Мистер Шоу, во время венчания не таясь плакавший из-за того, что его обожаемая дочь уходит в другую семью, всю ночь протанцевал с Изабеллой и излил ей душу, полную скорби по умершей жене; теперь отец Сесили спал мертвым сном на связке тростника, крепко сжимая в руке кубок с вином и умиротворенно улыбаясь.
Элеонора танцевала с Робертом и Томасом для собственного удовольствия и с почтенными гостями – по долгу хозяйки. Томас в те минуты, когда не был с матерью и не нашептывал самые невероятные вещи самым хорошеньким девушкам в зале, танцевал с Сесили, продолжая называть её «маргариткой» и убеждая, что в её гербе должен быть именно этот цветок, а не какие-то дрова, пусть даже в виде стройных серебристых берез. Эдуарду оставалось только смиренно наблюдать за этой парой и мечтать о том времени, когда он наконец окажется с молодой женой наедине. Мистер Дженни удивил всех тем, что ни на шаг не отходил от Энис, и, судя по тому, как раскраснелась нянька, ей льстило внимание гувернера. Джоб перетанцевал по очереди со всеми служанками Элеоноры, а потом его буквально осадили девушки и молодые женщины из поместья и окрестных деревень; но после того, как мистер Шоу заснул в объятиях Бахуса, Джоб станцевал единственный танец с Изабеллой, а затем они вместе пошли проверить, все ли в порядке в конюшнях и не напуганы ли лошади шумом и огнями.
Веселье еще долго не смолкало и после того, как молодые отправились в опочивальню – гораздо более пристойным образом, чем, как теперь со стыдом вспоминала Элеонора, довелось это делать ей самой. Уже почти светало, когда разъехались последние гости и были потушены последние факелы.
– Прекрасная свадьба, матушка, – проговорил Томас и зевнул. – С большим удовольствием буду вспоминать её, когда опять окажусь в своей темнице в Кембридже. Клянусь вам, что в жизни так не веселился!
– Надеюсь, ты не наобещал ничего серьезного всем этим девицам, с которыми сегодня танцевал, – ответила довольная Элеонора. – Кое-кто из них бросал на тебя весьма нежные взгляды.
– О, не думаю, чтобы я пообещал жениться больше чем на пяти или шести из них, – беззаботно улыбнулся Томас. – Но вам в любом случае не стоит беспокоиться! Когда придет время, я буду хорошим мальчиком и сделаю то, что мне велят.
– Ах ты, хитрый кот, – в свою очередь рассмеялась Элеонора. – Ты осмеливаешься подшучивать и надо мной?
– Никогда, матушка, – широко распахнул глаза Томас. – И к тому же две самые красивые особы из тех, что были сегодня в зале, к сожалению, уже замужем. И одна из них – маленькая маргаритка, которая только что обвенчалась с моим братом.
– А другая? – требовательным тоном спросила Элеонора.
– Другая вышла замуж за моего отца много лет назад, – ответил Томас. – А сейчас мне надо отправляться в постель, а то завтра я не сумею как следует поздравить Эдуарда. – Юноша опустился на одно колено перед своей матерью. – Спокойной ночи, матушка. Благословите меня.
Элеонора положила свою руку на блестящие волосы сына.
– Спокойной ночи, дорогой мой мальчик. Да благословит тебя Господь, – прошептала она и едва не заплакала, глядя ему вслед.
Здесь, в зале, через несколько минут и нашел её Роберт.
– Мы пропустили нашу ежевечернюю прогулку, – сказал он. С недавних пор супруги завели привычку по часу прохаживаться вдвоем в сумерках, иногда обсуждая важные дела, а иногда просто наслаждаясь покоем и обществом друг друга. – Ну что, есть у тебя желание побродить со мной и посмотреть на восход солнца или ты слишком утомлена?
– Да, я устала, но спать мне еще не хочется, – ответила Элеонора. – Думаю, что с удовольствием прогуляюсь. Воздух, должно быть, чудесный. Послушай – уже запели птицы.
Роберт захватил её плащ, и супруги, выскользнув из боковой двери, перебрались через ров и медленно пошли по лугу. Ночь была прохладной, и в воздухе висела та серовато-молочная дымка, которая всегда появляется перед восходом солнца. Птицы хором распевали свои предутренние песни, их голоса неслись с каждого дерева, из каждого куста, с каждой крыши, и сбрызнутый росой мир пах травой, свежевспаханной землей, листьями, цветами и новой, нарождающейся жизнью. Элеонора почувствовала, как, несмотря на усталость, тело её наполняется силами; кажется, то же самое ощутил и младенец в её чреве: он пошевелился и ножкой толкнул Элеонору в живот. Она положила на это место руку и рассмеялась.
– Еще один сын, милорд, если я не ошибаюсь. Роберт взглянул на жену, довольный и полный неподдельного интереса.
– Ты уже чувствуешь его? Господи, как это, наверное, странно: быть женщиной!
– Я часто думаю то же самое о мужчинах, – улыбнулась Элеонора. – Этот будет здоровенький, все как надо. Теперь-то мы придем в гавань в полном порядке.
Роберт сжал её руку, поцеловал и больше уже не выпускал до конца прогулки.
– Не холодно, правда? – шепнул он. Элеонора покачала головой.
– Они будут счастливы вдвоем, – сказала женщина немного погодя, – Эдуард и его Маргаритка. Она хорошая девочка, и он тоже славный парень... Немножко медлительный, но зато на него можно положиться.
– Это что-то новое – ты заговорила о том, что они могут быть счастливы, – поддразнил её Роберт. – Зачем им быть еще и счастливыми, коли они хорошие?
– Как можно разделять эти две вещи? – удивилась Элеонора. – Особенно несчастной я бывала тогда, когда делала что-нибудь не так. Габи была права, – добавила она загадочно.
– Дорогая моя, когда это ты делала что-нибудь не так? – изумился Роберт.
Элеонора усмехнулась.
– Ты слишком высокого мнения обо мне. А я могу ошибаться точно так же, как и все. Возможно, я заблуждалась даже чаще, чем другие. И уж во всяком случае – чаще, чем эта Маргаритка Эдуарда, смею тебя заверить. – Она помолчала. – А вот и солнце, взгляни! День будет чудесный. Май – мой самый любимый месяц! Все вокруг так зелено и прекрасно, так мирно и в то же время полно жизни и силы. У меня такое чувство, что я буду жить вечно.
Роберт посмотрел на жену, отметив про себя её блестящие глаза, неотрывно следящие за золотым краем поднимающегося над деревьями солнца, свежий румянец, играющий на гладких щеках, слегка приоткрытые от удовольствия полные губы, почти не тронутые сединой восхитительные темные волосы под простой накидкой, на которую Элеонора сменила перед выходом изысканный головной убор. В свои сорок два года Элеонора была по-прежнему прекрасна. Роберту она казалась каким-то невероятным существом. Считается, что ведьмы и колдуньи часто принимают заячий облик; белый заяц соответствует белой волшебнице и белой магии, и, возможно, Элеонора никогда не состарится.