Страница:
Наконец взошло красное, как кровь, солнце, залив своим розоватым светом окровавленный снег, и вскоре после рассвета во двор «Усадьбы Морлэндов» прибрели два человека. Одежды их были пропитаны кровью – своей и чужой. Глаза у мужчин были красными, лица – серыми от усталости, руки, покрытые коркой засохшей грязи, бессильно болтались и не могли даже подняться в приветствии, когда пришельцы наконец остановились. Вокруг них моментально собралась толпа, зазвучали поздравления с благополучным возвращением, раздавались сочувственные вздохи; мужчин повели в дом, усадили в главном зале у камина, перед ними появилась еда и горячая вода. Ранены оба были легко, они больше измучились, чем пострадали. Вся семья, услышав крики на улице, побросала все свои дела и бегом спустилась вниз, чтобы взглянуть на прибывших.
– Где все остальные? – тут же осведомилась Элеонора. Утомленные мужчины растерянно переглянулись. – Где остальные? – опять спросила женщина.
– Нет никаких остальных. Уцелели только мы двое, – наконец ответил один из воинов.
– Сражение было очень жестоким, – с трудом попытался объяснить другой. Для них все это уже отошло в прошлое, казалось каким-то диким сном, и вновь возвращаться к событиям вчерашнего дня по приказу высокой рассерженной женщины им было невмоготу. – Большинство погибло в самом начале битвы. Врагов было гораздо больше, чем нас.
– Гораздо больше, понимаете? – поддержал его товарищ. – Пока не пошел снег. Дик, я и еще один парень – мы оказались на отшибе. Потом этого третьего – Джека – убили. И остались только мы с Диком. – Голова мужчины бессильно поникла на грудь. Элеонора пыталась понять...
– А Гарри? Мой сын, Гарри? – голос её молил, но она уже знала правду. Дик с трудом покачал головой.
– Мы пытались разыскать тела, потом, когда все уже было кончено, прежде чем пойти сюда. Кое-кого из наших мы нашли. Вам никогда не доводилось видеть столько трупов. Мистер Гарри был внизу, у ручья. Мы вытащили его из воды, но привезти сюда никого из них не могли. У нас не было ни телеги, ни лошади, ничего...
Проговорив это, мужчина поднял голову и с шевельнувшимся где-то в глубине измученной души восхищением отметил, сколь достойно госпожа восприняла это страшное известие. Она замерла, гордо выпрямившись во весь рост, словно для того, чтобы не показать, как тяжело перенесла она этот удар. Но лицо у неё сразу стало старым. Конечно, это ужасно – потерять мистера Томаса и мистера Гарри, одного за другим, но когда человек так утомлен, как Дик сейчас, ему хочется только одного – спать. Он не успел даже додумать, эту мысль до конца. Его глаза сами собой закрылись. Мэл, его приятель, сидевший рядом, уже давно спал.
– Пусть о них позаботятся, – приказала Элеонора, стараясь, чтобы её голос не дрожал. – Эдуард, надо привести все тела домой, пока на поле брани не появились могильщики. Я слышала, что иногда они специально уродуют трупы, чтобы их невозможно было опознать. Лучше прихватить с собой оружие – на случай всяких неожиданностей. Тебе понадобится повозка, может быть, даже две. Позаботься, чтобы привезти их всех. Возьми с собой Оуэна и еще кого-нибудь из мужчин посильнее и прихватите какой-нибудь материи, чтобы прикрыть тела. Элис, Энн, достаньте из кладовой ткань и отнесите её мужчинам во дворе. Шевелитесь, нечего тут рыдать! Джоб, распорядись насчет лошадей. Ну почему все застыли, как мертвые? Столько всего надо сделать – торопитесь!
– Матушка... – начал Эдуард, слегка ошеломленный той быстротой, с которой развивались события, но в это время сверху донесся крик, топот бегущих ног, и по лестнице скатилась вниз Лиз, горничная Дэйзи, даже потерявшая в спешке свой чепец.
– Мадам, мадам, у миледи начинается. Ребенок пошел, – закричала она.
Эдуард вздрогнул и хотел броситься наверх, но Элеонора твердой рукой поймала сына за плечо и вновь развернула лицом к входной двери.
– Я пригляжу за Дэйзи, ты же нужен в другом месте. Отправляйся, привези домой брата и всех других. У смерти свои права, такие же, как и у новой жизни.
Ребенок Дэйзи родился за два часа до полудня. Это была девочка, и нарекли её Сесили – в честь матери. Эдуард же с Оуэном и другими мужчинами вернулись со своим скорбным грузом лишь в сумерках – так трудно было отыскать своих мертвых среди гор трупов, да и дороги были настолько ужасными, что обратный путь занял гораздо больше времени, чем Эдуард рассчитывал. Весь вечер женщины обряжали покойных, обмывали им лица, расчесывали волосы, распрямляли окоченевшие члены и заворачивали тела в куски новой материи; потом погибших перенесли в часовню, где курился ладан и горели свечи. Здесь женщины готовились провести возле усопших всю ночь. Элеонора стояла на коленях рядом с телом своего сына, не переставая удивляться тому, каким свежим и чистым выглядит его лицо, совсем не обезображенное смертью. Холодная вода ручья смыла с него кровь, и теперь кожа Гарри была белой и гладкой, как алебастр.
«Он выглядит, как прекрасное изваяние», – подумала женщина, и это натолкнуло её на мысль о том, что и правда надо поставить Гарри и Томасу памятники, возможно, даже прямо здесь, в часовне, прекратив её в мемориал двух братьев, двух сыновей Элеоноры, павших в бою. Она не знала, где похоронен Томас; все трупы с поля Вейкфилд были свалены в одну общую могилу, которую теперь нельзя было отыскать, но у Гарри должны быть великолепные похороны, которые станут заодно и прощанием с Томасом.
– Он был так молод, – сказала Элеонора вслух.
– Да, мадам, но при этом уже успел стать отличным солдатом, – раздался позади неё чей-то голос. Она обернулась и увидела Дика, теперь отмывшегося, отдохнувшего и накормленного, но все равно выглядевшего более изможденным и осунувшимся в жизни, чем Гарри в смерти. – Он бился как тигр, мадам, до самого конца, а потом... смерть его должна была быть быстрой, – извиняющимся тоном добавил Дик, боясь, что только еще больше расстроил несчастную мать, вместо того чтобы успокоить, как хотел. Но Элеонора лишь кивнула, принимая его поддержку.
– Они оба были чудесными мальчиками. Слава Богу, что смерть их была хотя бы не напрасной. – Женщина провела по мраморной щеке сына пальцем. Щека была твердой и холодной, совсем не похожей на живую плоть. «Он покинул меня, – подумала Элеонора, – покинул навсегда».
– Я припоминаю, – тихо сказал Дик, – как перед самой... перед началом битвы он сказал... сказал, что на Пасху мы будем дома.
Навеки – дома.
В Пасхальную субботу король – как теперь нужно было привыкать звать Эдуарда Марчского – прервал бесполезную погоню за Генрихом и Маргаритой и вступил в Йорк под сумасшедший перезвон колоколов и рев фанфар. Первое, что Эдуард сделал, даже не переодевшись и не поев, – это приказал снять с шестов у заставы Микл Лит высохшие и сморщенные головы своего отца, брата и дяди и со всеми почестями положить их в гроб. Гроб затем был установлен в расположенном неподалеку храме Святой Троицы. Король распорядился, чтобы потом головы соединили с телами и надлежащим образом захоронили в Понтефраке, ближайшем из замков герцогов Йоркских.
В Светлое воскресенье король с большой пышностью отправился в городской кафедральный собор, чтобы присутствовать на праздничном богослужении; в соборе была и вся семья Морлэндов, за исключением Дэйзи, которой пока еще приходилось оставаться в постели, и её новорожденного ребенка. Даже маленький Ричард в свои два с половиной года и Нед, которому еще не исполнилось и двух, были в храме; одетые в свои детские костюмчики, малыши хранили благоговейное молчание, неожиданно потрясенные великолепием празднества, торжественностью службы и присутствием самого государя.
Король Эдуард же смотрелся великолепно – ростом в шесть футов и три с половиной дюйма, широкоплечий, тонкий в талии, очень красивый, с блестящими золотистыми волосами, свободно спадавшими из-под изукрашенной драгоценными камнями шляпы, с яркими голубыми глазами, временами сверкавшими так, что блеск их скорее навевал воспоминания не о плотном, приземистом отце Эдуарда, а о его изящной, всегда улыбающейся матери. Элеонора с радостным удивлением смотрела на короля, сына её Ричарда, но испытывала в то же время и чувство какой-то потери: уж больно Эдуард был похож на свою мать и почти ничего не унаследовал от отца. Ричард должен был стать королем; вместо него на престол взошел Эдуард, но Эдуард совсем не походил на Ричарда!
После службы торжественная процессия проследовала по улицам города. Эдуард ехал медленно, помахивая рукой и улыбаясь, а девушки бросали цветы под копыта его лошади. О, да, конечно же, более пожилые женщины тоже бросали цветы, но в основном букеты бросали девушки. Молодой король должен был принести вечный мир, объединить страну под своей единоличной властью, восстановить законность и порядок, покончить с мздоимством и дурным правлением; но прежде всего государь был молод и красив, невероятно красив. Он и выглядел как король, а это для простых людей было так же важно, как и все, что ему предстояло сделать.
На Пасхальный понедельник в ратуше устроили большой прием, на который в гости к королю просили пожаловать всю окрестную знать, Эдуард и Элеонора тоже были в числе приглашенных.
– Это такая честь, – щебетала, сидя в своей постели, Дэйзи; она качала на руках маленькую Сесили, которой все опытные няньки уже сейчас пророчили необыкновенную красоту. – Это так великолепно! Я так рада, что вы там будете; и вам непременно придется рассказать мне обо всем, что вы там увидите. Постарайтесь запомнить, кто во что одет – Эдуарда спрашивать бесполезно, он даже не может отличить одну прическу от другой.
Элеонора машинально кивала, но, пережив вчера в соборе странное разочарование при виде короля, не могла полностью разделить восторгов своей невестки.
– Честь, говоришь? Ну что ж, может быть... Но ему скоро понадобятся деньги, этому молодому человеку, а мы – люди богатые.
– О, матушка, как вы можете говорить такое! Все совсем не так, я в этом уверена. Ведь он только что победоносно завершил войну, он еще не может думать о деньгах.
– Если он собирается быть великим королем, он всегда должен думать о деньгах, – ответила Элеонора. – Нельзя править страной, не имея денег, а Генрих Ланкастерский наделал огромных долгов, вернее, их от его имени наделала эта француженка.
– И тем не менее, – не сдавалась Дэйзи, – я не позволю вам упустить такой случай. Как ни крути, это и впрямь великая честь, и даже если вы не хотите, чтобы король выразил свою признательность вам самой и Эдуарду, вы должны вспомнить о несчастных Томасе и Гарри.
Дэйзи увидела в глазах своей свекрови слезы и поняла, что все-таки добилась своего.
– Да, ты, конечно, права, – вздохнула Элеонора.
– Кроме того, – продолжала Дэйзи, гладя свою крошечную девочку по головке, – разве вы забыли, что писал Гарри из Лондона об Эдуарде? Этот юноша, возглавивший целую армию, находил время навещать своих маленьких братьев. Я отдаю ему за это должное и думаю, что он – хороший, добрый человек.
– Да, да, ты права, конечно, – опять согласилась с невесткой Элеонора. – Я окажу ему честь и появлюсь на приеме. Эдуард – действительно прекрасный человек и будет великим королем.
– Тогда мы, может быть, решим, что вы наденете? – предложила Дэйзи, довольная, что все так хорошо устроилось.
Женщины еще долго обсуждали шелка, бархаты, перья и драгоценности, и Элеонора отчаянно пыталась заглушить тот тоненький голосок, который звучал у неё в сердце: «Он не его отец».
Это было такое грандиозное празднество, какое только можно было устроить за пару дней: тридцать поваров трудились всю ночь напролет, готовя угощение, еще больше людей было занято в Главном зале ратуши, проветривая его, скребя скамьи, выбивая драпировки, расставляя свечи и укрепляя на стенах факелы. Элеонора и Эдуард приехали в Йорк к открытию городских ворот, отстояли заутреню в кафедральном соборе и потом направились к ратуше вместе со своими слугами – двумя горничными и двумя пажами, шедшими впереди хозяйских лошадей.
Лепидус вырос в замечательного коня, одного из лучших в графстве. Он всегда притягивал к себе на улице все взоры, но сегодня выглядел особенно великолепно: на уздечке позвякивали маленькие серебряные колокольчики, на голове покачивался плюмаж из темно-малиновых перьев, с седла, обитого бархатом того же цвета, свисали черные шелковые кисти. Элеонора и Эдуард тоже были в роскошных нарядах – как заметила Элеонора, если у тебя собираются одолжить денег, то и тебе надо извлечь из этого всю возможную выгоду. На Элеоноре было платье из черного шелка, расшитого золотом, с лифом из черного же бархата, огромные, свободно ниспадающие рукава были оторочены горностаем. На голове у неё была черная бархатная шапочка, украшенная двумя рядами жемчужин, строгая, но богатая; к шапочке был прикреплен шестифутовый шлейф из тончайшего газа.
На шее Элеонора носила бесценную нитку черного жемчуга, привезенную с другого конца света каким-то предприимчивым торговцем. Роберт купил её для жены за сумму, которую ей так никогда и не назвал. Талию женщины, все еще тонкую, несмотря на множество беременностей, стягивал золотой пояс, изукрашенный жемчугом и лазурно-голубой эмалью; с пояса на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и неизменный молитвенник, подаренный Элеоноре лордом Ричардом. Плащ она надела алый, отороченный чернобурками, который тоже получила в дар от отца нового короля.
Кафтан Эдуарда, доходивший ему до колен, был, как и платье матери, сшит из черного бархата и тоже оторочен горностаями. Щедро подбитое на плечах и груди ватой, в талии это одеяние было туго стянуто золотым кушаком. Рейтузы на Эдуарде были из голубого шелка, а туфли оканчивались наимоднейшими острыми носками чуть ли не в три дюйма длиной, что очень мешало молодому человеку садиться на коня и слезать с него. Двое пажей щеголяли в ливреях с изображением белого зайца на груди и в красновато-коричневых плащах с черно-белыми гербами рода Морлэндов. Горничные были одеты просто, но достойно – в платья из черной шерсти и белого полотна. Волосы женщин были убраны под скромные чепцы. Все было самым лучшим, Морлэнды выглядели так, как и должны выглядеть люди их положения – богато и элегантно.
У ратуши они поручили своих лошадей заботам подскочивших грумов и проследовали на свои места. Пажи почтительно усадили Морлэндов за второй стол. За первым сидели лишь вельможи и высшие сановники города, так что оказаться за вторым столом было высокой честью: Морлэнды находились почти рядом с новым королем и его ближайшими сподвижниками; до Элеоноры порой доносились даже обрывки их разговоров. Пир шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, одна перемена – другой, и все время звучала музыка. Слух гостей услаждало также пение десяти менестрелей и хора из четырнадцати мальчиков. Когда обед закончился, присутствующих пригласили по одному подойти к королю и представиться Его Величеству.
Когда настала очередь Элеоноры и женщина, присев в глубоком реверансе, встретилась глазами с молодым Эдуардом, она вдруг обнаружила, что вся дрожит. «Да, – внезапно промелькнуло у неё в голове, – это и правда король!» Превознося красоту этого златокудрого синеокого гиганта, молва не преувеличивала – скорее, наоборот, он был даже более прекрасен, чем можно передать словами. Но самое главное – у него было живое, теплое, отзывчивое, умное лицо! Эдуард заглянул Элеоноре глубоко в глаза, точно пытаясь понять, что представляет собой эта женщина; весь он лучился чувственным обаянием, что делало взгляд его голубых глаз больше похожим на материнский, чем на отцовский. И все-таки в Эдуарде было что-то от Ричарда, что-то честное и открытое, что-то такое, что понуждало людей верить ему и повиноваться.
Король протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и не выпустил её пальцев и после того, как она выпрямилась.
– Я много слышал о вас, мадам, – любезно произнес он. – Я знаю, что вы были другом моего отца и что, когда он обратился к вам за помощью, вы не обманули его ожиданий. И еще я знаю вас как мать двух наших самых храбрых солдат, отдавших жизни в сражениях за дом Йорков. Но чего мне не говорили, так это того, что вы женщина необыкновенной красоты. – Глаза короля прищурились в улыбке, а зубы сверкнули ослепительной белизной. Элеонора непроизвольно улыбнулась в ответ, прежде чем осознала, что делает. «Так вот как у него это получается», – подумала она, вспомнив рассказы о его галантных похождениях. Но Эдуард уже стал серьезным.
– Мы оба знаем, что это такое – терять дорогих людей, – проговорил он. – Примите мои глубочайшие соболезнования и мою благодарность за двух прекрасных молодых людей. Они отдали свои жизни не напрасно.
Элеонора признательно склонила голову и потом сказала:
– Ваша светлость, когда-то я пообещала вашему отцу, что если с ним что-нибудь случится, я буду хранить верность вам. Сейчас я предлагаю вам свои услуги, как когда-то предложила ему.
– Я принимаю их и весьма вам признателен. Да благословит вас Господь.
Элеонора еще раз присела в реверансе и отошла, охваченная каким-то странным чувством. Сердце её тихо замирало – как тогда, когда она приобщалась к таинству святого причастия. Да, это была полная капитуляция. В этот миг женщина добровольно, без всякого принуждения связала себя обещанием служить молодому королю. Ну что же, в каком-то смысле она была на его стороне уже давно, поскольку поклялась в верности его отцу – и теперь просто подтверждала эту клятву, не давая никаких новых обетов. Преданность Ричарду, естественно, значила и преданность Эдуарду; но интересно было бы покопаться в собственной душе – если бы Эдуард не был Эдуардом, так ли легко отдала бы ему Элеонора свое сердце?
Глава 15
– Где все остальные? – тут же осведомилась Элеонора. Утомленные мужчины растерянно переглянулись. – Где остальные? – опять спросила женщина.
– Нет никаких остальных. Уцелели только мы двое, – наконец ответил один из воинов.
– Сражение было очень жестоким, – с трудом попытался объяснить другой. Для них все это уже отошло в прошлое, казалось каким-то диким сном, и вновь возвращаться к событиям вчерашнего дня по приказу высокой рассерженной женщины им было невмоготу. – Большинство погибло в самом начале битвы. Врагов было гораздо больше, чем нас.
– Гораздо больше, понимаете? – поддержал его товарищ. – Пока не пошел снег. Дик, я и еще один парень – мы оказались на отшибе. Потом этого третьего – Джека – убили. И остались только мы с Диком. – Голова мужчины бессильно поникла на грудь. Элеонора пыталась понять...
– А Гарри? Мой сын, Гарри? – голос её молил, но она уже знала правду. Дик с трудом покачал головой.
– Мы пытались разыскать тела, потом, когда все уже было кончено, прежде чем пойти сюда. Кое-кого из наших мы нашли. Вам никогда не доводилось видеть столько трупов. Мистер Гарри был внизу, у ручья. Мы вытащили его из воды, но привезти сюда никого из них не могли. У нас не было ни телеги, ни лошади, ничего...
Проговорив это, мужчина поднял голову и с шевельнувшимся где-то в глубине измученной души восхищением отметил, сколь достойно госпожа восприняла это страшное известие. Она замерла, гордо выпрямившись во весь рост, словно для того, чтобы не показать, как тяжело перенесла она этот удар. Но лицо у неё сразу стало старым. Конечно, это ужасно – потерять мистера Томаса и мистера Гарри, одного за другим, но когда человек так утомлен, как Дик сейчас, ему хочется только одного – спать. Он не успел даже додумать, эту мысль до конца. Его глаза сами собой закрылись. Мэл, его приятель, сидевший рядом, уже давно спал.
– Пусть о них позаботятся, – приказала Элеонора, стараясь, чтобы её голос не дрожал. – Эдуард, надо привести все тела домой, пока на поле брани не появились могильщики. Я слышала, что иногда они специально уродуют трупы, чтобы их невозможно было опознать. Лучше прихватить с собой оружие – на случай всяких неожиданностей. Тебе понадобится повозка, может быть, даже две. Позаботься, чтобы привезти их всех. Возьми с собой Оуэна и еще кого-нибудь из мужчин посильнее и прихватите какой-нибудь материи, чтобы прикрыть тела. Элис, Энн, достаньте из кладовой ткань и отнесите её мужчинам во дворе. Шевелитесь, нечего тут рыдать! Джоб, распорядись насчет лошадей. Ну почему все застыли, как мертвые? Столько всего надо сделать – торопитесь!
– Матушка... – начал Эдуард, слегка ошеломленный той быстротой, с которой развивались события, но в это время сверху донесся крик, топот бегущих ног, и по лестнице скатилась вниз Лиз, горничная Дэйзи, даже потерявшая в спешке свой чепец.
– Мадам, мадам, у миледи начинается. Ребенок пошел, – закричала она.
Эдуард вздрогнул и хотел броситься наверх, но Элеонора твердой рукой поймала сына за плечо и вновь развернула лицом к входной двери.
– Я пригляжу за Дэйзи, ты же нужен в другом месте. Отправляйся, привези домой брата и всех других. У смерти свои права, такие же, как и у новой жизни.
Ребенок Дэйзи родился за два часа до полудня. Это была девочка, и нарекли её Сесили – в честь матери. Эдуард же с Оуэном и другими мужчинами вернулись со своим скорбным грузом лишь в сумерках – так трудно было отыскать своих мертвых среди гор трупов, да и дороги были настолько ужасными, что обратный путь занял гораздо больше времени, чем Эдуард рассчитывал. Весь вечер женщины обряжали покойных, обмывали им лица, расчесывали волосы, распрямляли окоченевшие члены и заворачивали тела в куски новой материи; потом погибших перенесли в часовню, где курился ладан и горели свечи. Здесь женщины готовились провести возле усопших всю ночь. Элеонора стояла на коленях рядом с телом своего сына, не переставая удивляться тому, каким свежим и чистым выглядит его лицо, совсем не обезображенное смертью. Холодная вода ручья смыла с него кровь, и теперь кожа Гарри была белой и гладкой, как алебастр.
«Он выглядит, как прекрасное изваяние», – подумала женщина, и это натолкнуло её на мысль о том, что и правда надо поставить Гарри и Томасу памятники, возможно, даже прямо здесь, в часовне, прекратив её в мемориал двух братьев, двух сыновей Элеоноры, павших в бою. Она не знала, где похоронен Томас; все трупы с поля Вейкфилд были свалены в одну общую могилу, которую теперь нельзя было отыскать, но у Гарри должны быть великолепные похороны, которые станут заодно и прощанием с Томасом.
– Он был так молод, – сказала Элеонора вслух.
– Да, мадам, но при этом уже успел стать отличным солдатом, – раздался позади неё чей-то голос. Она обернулась и увидела Дика, теперь отмывшегося, отдохнувшего и накормленного, но все равно выглядевшего более изможденным и осунувшимся в жизни, чем Гарри в смерти. – Он бился как тигр, мадам, до самого конца, а потом... смерть его должна была быть быстрой, – извиняющимся тоном добавил Дик, боясь, что только еще больше расстроил несчастную мать, вместо того чтобы успокоить, как хотел. Но Элеонора лишь кивнула, принимая его поддержку.
– Они оба были чудесными мальчиками. Слава Богу, что смерть их была хотя бы не напрасной. – Женщина провела по мраморной щеке сына пальцем. Щека была твердой и холодной, совсем не похожей на живую плоть. «Он покинул меня, – подумала Элеонора, – покинул навсегда».
– Я припоминаю, – тихо сказал Дик, – как перед самой... перед началом битвы он сказал... сказал, что на Пасху мы будем дома.
Навеки – дома.
В Пасхальную субботу король – как теперь нужно было привыкать звать Эдуарда Марчского – прервал бесполезную погоню за Генрихом и Маргаритой и вступил в Йорк под сумасшедший перезвон колоколов и рев фанфар. Первое, что Эдуард сделал, даже не переодевшись и не поев, – это приказал снять с шестов у заставы Микл Лит высохшие и сморщенные головы своего отца, брата и дяди и со всеми почестями положить их в гроб. Гроб затем был установлен в расположенном неподалеку храме Святой Троицы. Король распорядился, чтобы потом головы соединили с телами и надлежащим образом захоронили в Понтефраке, ближайшем из замков герцогов Йоркских.
В Светлое воскресенье король с большой пышностью отправился в городской кафедральный собор, чтобы присутствовать на праздничном богослужении; в соборе была и вся семья Морлэндов, за исключением Дэйзи, которой пока еще приходилось оставаться в постели, и её новорожденного ребенка. Даже маленький Ричард в свои два с половиной года и Нед, которому еще не исполнилось и двух, были в храме; одетые в свои детские костюмчики, малыши хранили благоговейное молчание, неожиданно потрясенные великолепием празднества, торжественностью службы и присутствием самого государя.
Король Эдуард же смотрелся великолепно – ростом в шесть футов и три с половиной дюйма, широкоплечий, тонкий в талии, очень красивый, с блестящими золотистыми волосами, свободно спадавшими из-под изукрашенной драгоценными камнями шляпы, с яркими голубыми глазами, временами сверкавшими так, что блеск их скорее навевал воспоминания не о плотном, приземистом отце Эдуарда, а о его изящной, всегда улыбающейся матери. Элеонора с радостным удивлением смотрела на короля, сына её Ричарда, но испытывала в то же время и чувство какой-то потери: уж больно Эдуард был похож на свою мать и почти ничего не унаследовал от отца. Ричард должен был стать королем; вместо него на престол взошел Эдуард, но Эдуард совсем не походил на Ричарда!
После службы торжественная процессия проследовала по улицам города. Эдуард ехал медленно, помахивая рукой и улыбаясь, а девушки бросали цветы под копыта его лошади. О, да, конечно же, более пожилые женщины тоже бросали цветы, но в основном букеты бросали девушки. Молодой король должен был принести вечный мир, объединить страну под своей единоличной властью, восстановить законность и порядок, покончить с мздоимством и дурным правлением; но прежде всего государь был молод и красив, невероятно красив. Он и выглядел как король, а это для простых людей было так же важно, как и все, что ему предстояло сделать.
На Пасхальный понедельник в ратуше устроили большой прием, на который в гости к королю просили пожаловать всю окрестную знать, Эдуард и Элеонора тоже были в числе приглашенных.
– Это такая честь, – щебетала, сидя в своей постели, Дэйзи; она качала на руках маленькую Сесили, которой все опытные няньки уже сейчас пророчили необыкновенную красоту. – Это так великолепно! Я так рада, что вы там будете; и вам непременно придется рассказать мне обо всем, что вы там увидите. Постарайтесь запомнить, кто во что одет – Эдуарда спрашивать бесполезно, он даже не может отличить одну прическу от другой.
Элеонора машинально кивала, но, пережив вчера в соборе странное разочарование при виде короля, не могла полностью разделить восторгов своей невестки.
– Честь, говоришь? Ну что ж, может быть... Но ему скоро понадобятся деньги, этому молодому человеку, а мы – люди богатые.
– О, матушка, как вы можете говорить такое! Все совсем не так, я в этом уверена. Ведь он только что победоносно завершил войну, он еще не может думать о деньгах.
– Если он собирается быть великим королем, он всегда должен думать о деньгах, – ответила Элеонора. – Нельзя править страной, не имея денег, а Генрих Ланкастерский наделал огромных долгов, вернее, их от его имени наделала эта француженка.
– И тем не менее, – не сдавалась Дэйзи, – я не позволю вам упустить такой случай. Как ни крути, это и впрямь великая честь, и даже если вы не хотите, чтобы король выразил свою признательность вам самой и Эдуарду, вы должны вспомнить о несчастных Томасе и Гарри.
Дэйзи увидела в глазах своей свекрови слезы и поняла, что все-таки добилась своего.
– Да, ты, конечно, права, – вздохнула Элеонора.
– Кроме того, – продолжала Дэйзи, гладя свою крошечную девочку по головке, – разве вы забыли, что писал Гарри из Лондона об Эдуарде? Этот юноша, возглавивший целую армию, находил время навещать своих маленьких братьев. Я отдаю ему за это должное и думаю, что он – хороший, добрый человек.
– Да, да, ты права, конечно, – опять согласилась с невесткой Элеонора. – Я окажу ему честь и появлюсь на приеме. Эдуард – действительно прекрасный человек и будет великим королем.
– Тогда мы, может быть, решим, что вы наденете? – предложила Дэйзи, довольная, что все так хорошо устроилось.
Женщины еще долго обсуждали шелка, бархаты, перья и драгоценности, и Элеонора отчаянно пыталась заглушить тот тоненький голосок, который звучал у неё в сердце: «Он не его отец».
Это было такое грандиозное празднество, какое только можно было устроить за пару дней: тридцать поваров трудились всю ночь напролет, готовя угощение, еще больше людей было занято в Главном зале ратуши, проветривая его, скребя скамьи, выбивая драпировки, расставляя свечи и укрепляя на стенах факелы. Элеонора и Эдуард приехали в Йорк к открытию городских ворот, отстояли заутреню в кафедральном соборе и потом направились к ратуше вместе со своими слугами – двумя горничными и двумя пажами, шедшими впереди хозяйских лошадей.
Лепидус вырос в замечательного коня, одного из лучших в графстве. Он всегда притягивал к себе на улице все взоры, но сегодня выглядел особенно великолепно: на уздечке позвякивали маленькие серебряные колокольчики, на голове покачивался плюмаж из темно-малиновых перьев, с седла, обитого бархатом того же цвета, свисали черные шелковые кисти. Элеонора и Эдуард тоже были в роскошных нарядах – как заметила Элеонора, если у тебя собираются одолжить денег, то и тебе надо извлечь из этого всю возможную выгоду. На Элеоноре было платье из черного шелка, расшитого золотом, с лифом из черного же бархата, огромные, свободно ниспадающие рукава были оторочены горностаем. На голове у неё была черная бархатная шапочка, украшенная двумя рядами жемчужин, строгая, но богатая; к шапочке был прикреплен шестифутовый шлейф из тончайшего газа.
На шее Элеонора носила бесценную нитку черного жемчуга, привезенную с другого конца света каким-то предприимчивым торговцем. Роберт купил её для жены за сумму, которую ей так никогда и не назвал. Талию женщины, все еще тонкую, несмотря на множество беременностей, стягивал золотой пояс, изукрашенный жемчугом и лазурно-голубой эмалью; с пояса на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и неизменный молитвенник, подаренный Элеоноре лордом Ричардом. Плащ она надела алый, отороченный чернобурками, который тоже получила в дар от отца нового короля.
Кафтан Эдуарда, доходивший ему до колен, был, как и платье матери, сшит из черного бархата и тоже оторочен горностаями. Щедро подбитое на плечах и груди ватой, в талии это одеяние было туго стянуто золотым кушаком. Рейтузы на Эдуарде были из голубого шелка, а туфли оканчивались наимоднейшими острыми носками чуть ли не в три дюйма длиной, что очень мешало молодому человеку садиться на коня и слезать с него. Двое пажей щеголяли в ливреях с изображением белого зайца на груди и в красновато-коричневых плащах с черно-белыми гербами рода Морлэндов. Горничные были одеты просто, но достойно – в платья из черной шерсти и белого полотна. Волосы женщин были убраны под скромные чепцы. Все было самым лучшим, Морлэнды выглядели так, как и должны выглядеть люди их положения – богато и элегантно.
У ратуши они поручили своих лошадей заботам подскочивших грумов и проследовали на свои места. Пажи почтительно усадили Морлэндов за второй стол. За первым сидели лишь вельможи и высшие сановники города, так что оказаться за вторым столом было высокой честью: Морлэнды находились почти рядом с новым королем и его ближайшими сподвижниками; до Элеоноры порой доносились даже обрывки их разговоров. Пир шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, одна перемена – другой, и все время звучала музыка. Слух гостей услаждало также пение десяти менестрелей и хора из четырнадцати мальчиков. Когда обед закончился, присутствующих пригласили по одному подойти к королю и представиться Его Величеству.
Когда настала очередь Элеоноры и женщина, присев в глубоком реверансе, встретилась глазами с молодым Эдуардом, она вдруг обнаружила, что вся дрожит. «Да, – внезапно промелькнуло у неё в голове, – это и правда король!» Превознося красоту этого златокудрого синеокого гиганта, молва не преувеличивала – скорее, наоборот, он был даже более прекрасен, чем можно передать словами. Но самое главное – у него было живое, теплое, отзывчивое, умное лицо! Эдуард заглянул Элеоноре глубоко в глаза, точно пытаясь понять, что представляет собой эта женщина; весь он лучился чувственным обаянием, что делало взгляд его голубых глаз больше похожим на материнский, чем на отцовский. И все-таки в Эдуарде было что-то от Ричарда, что-то честное и открытое, что-то такое, что понуждало людей верить ему и повиноваться.
Король протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и не выпустил её пальцев и после того, как она выпрямилась.
– Я много слышал о вас, мадам, – любезно произнес он. – Я знаю, что вы были другом моего отца и что, когда он обратился к вам за помощью, вы не обманули его ожиданий. И еще я знаю вас как мать двух наших самых храбрых солдат, отдавших жизни в сражениях за дом Йорков. Но чего мне не говорили, так это того, что вы женщина необыкновенной красоты. – Глаза короля прищурились в улыбке, а зубы сверкнули ослепительной белизной. Элеонора непроизвольно улыбнулась в ответ, прежде чем осознала, что делает. «Так вот как у него это получается», – подумала она, вспомнив рассказы о его галантных похождениях. Но Эдуард уже стал серьезным.
– Мы оба знаем, что это такое – терять дорогих людей, – проговорил он. – Примите мои глубочайшие соболезнования и мою благодарность за двух прекрасных молодых людей. Они отдали свои жизни не напрасно.
Элеонора признательно склонила голову и потом сказала:
– Ваша светлость, когда-то я пообещала вашему отцу, что если с ним что-нибудь случится, я буду хранить верность вам. Сейчас я предлагаю вам свои услуги, как когда-то предложила ему.
– Я принимаю их и весьма вам признателен. Да благословит вас Господь.
Элеонора еще раз присела в реверансе и отошла, охваченная каким-то странным чувством. Сердце её тихо замирало – как тогда, когда она приобщалась к таинству святого причастия. Да, это была полная капитуляция. В этот миг женщина добровольно, без всякого принуждения связала себя обещанием служить молодому королю. Ну что же, в каком-то смысле она была на его стороне уже давно, поскольку поклялась в верности его отцу – и теперь просто подтверждала эту клятву, не давая никаких новых обетов. Преданность Ричарду, естественно, значила и преданность Эдуарду; но интересно было бы покопаться в собственной душе – если бы Эдуард не был Эдуардом, так ли легко отдала бы ему Элеонора свое сердце?
Глава 15
В 1463 году Изабелле исполнилось двадцать шесть, и она все еще не была замужем. Уже десять лет прошло с тех пор, как трагически погиб Люк Каннинг, за все эти годы Изабелла даже ни разу не была вновь помолвлена; она уже начинала верить, что ей удалось добиться невозможного – остаться в девицах и все еще пребывать в отчем доме. В сердце Изабеллы по-прежнему жила любовь к веселому, крепкому парню, сумевшему пробудить в ней страсть, и какое-то время, когда боль потери была просто нестерпимой. Изабелла подумывала, а не уйти ли и впрямь в монастырь; но пролетали годы, и Изабелле становилось все труднее воскресить в памяти образ Люка. Зато молодая женщина постепенно вспоминала, что в жизни есть и другие радости – она любила вкусно поесть, любила танцевать, любила сломя голову скакать верхом по вересковым пустошам, любила соколиную охоту.
Враждебность, с которой Изабелла относилась к матери, постепенно почти прошла, хотя и не умерла в душе молодой женщины окончательно, зато Изабелла неожиданно обнаружила, что ей нравится бывать в обществе других людей. Особенно она любила верховые прогулки вдвоем с Джобом и соколиную охоту с Эдуардом или молодым Джоном. Вообще, Изабелла предпочитала мужскую компанию женской, но очень подружилась с Дэйзи, когда та появилась в доме, да и маленькие дети вызывали в душе Изабеллы живейший отклик. Молодая женщина часами играла с Недом и Ричардом, а малышка Сесили вечно семенила рядом с ней, уцепившись за её юбку. В детях было что-то чудесное – они больше походили на животных, чем на людей, такие же беспомощные, доверчивые и преданные. Они не прятали своих чувств и никогда не замышляли ничего дурного.
Так что теперь Изабелле совсем расхотелось постригаться в монахини. С другой стороны, замуж ей тоже не хотелось – её пугало, что надо будет покидать родной дом с каким-то чужим человеком и заниматься с ним тем, чем она с таким восторгом занималась с Люком. К тому же, хотя с чужими детьми и было очень приятно поиграть, но иметь собственных казалось ей страшной обузой. Перед глазами у Изабеллы стоял пример Дэйзи, которая совсем недавно, пройдя через ужасные, мучительные роды, с трудом произвела на свет ребенка, мальчика, умершего всего неделю спустя, испытав всю эту боль и страдания непонятно зачем – глупо и бессмысленно, считала Изабелла.
Но её мать постоянно твердила о своем желании выдать Изабеллу замуж, и когда умер отец, молодая женщина уже было подумала, что так оно и будет. Но потом в стране начались всякие политические передряги, войны, сложили свои головы в бою братья Изабеллы – и все это, казалось, отвлекло её мать от такого обыденного семейного занятия, как какое-то там сватовство; а потом мать с головой окунулась в финансовые дела, ибо король все время, не стесняясь, одалживал у Морлэндов немалые деньги – у Элеоноры, как у своего друга, и у Эдуарда, как у главы гильдии оптовиков, так что Элеоноре постоянно приходилось выжимать из своих имений все, что только можно.
На неё теперь работало свыше пятидесяти человек, прядя шерсть и занимаясь ткачеством, и в данный момент она была больше всего озабочена покупкой собственной сукновальной машины, чтобы не зависеть от других производителей материй.
– Чего ей хочется в конечном счете, – говорил как-то Изабелле Джоб, когда они возвращались с вересковых пустошей с кое-какими трофеями в охотничьих сумках, – так это осуществлять весь процесс самой, начиная с разведения овец и кончая продажей готовых тканей. Сейчас ей приходится платить за изготовление материй, за всякое там сукноделие, крашение, растяжку, обрезку, упаковку и прочее, а это снижает наши доходы.
– Она в последнее время не может думать ни о чем другом, кроме денег, – легкомысленно отозвалась Изабелла.
– Королю нужно много золота, – пожал плечами Джоб. – Должно же оно откуда-то браться. И не забудьте, если бы не эти деньги, у вас не было бы этих превосходных лошадей, лучших в округе ловчих соколов и охотничьих собак, не говоря уже об одежде, которую вы носите, и пище, которую вы едите. Вы должны быть признательны своей матери за то, что вы сейчас – богатая молодая женщина, а не бранить её самым непочтительным образом.
– Ах, Джоб, ты всегда такой правильный, – вздохнула Изабелла. – Мне кажется, ты стареешь. Все в порядке, – добавила она поспешно, – я же только шучу, Ты же знаешь, как я уважаю твое мнение, и ты, конечно, абсолютно прав насчет матушки. Ну же! Я прощена?
Джоб покачал головой.
– Больно уж у вас острый язычок, Изабелла. Вечно вы готовы что-нибудь ляпнуть – а вот думаете перед этим далеко не всегда.
– Хорошо, но я все-таки не понимаю, почему мать должна отдавать все деньги королю, – обиженно заявила Изабелла, не любившая, когда Джоб её за что-нибудь отчитывал.
– Потому, – медленно и строго ответил ей Джоб, – что, во-первых, король обязан поддерживать мир в этой стране, что выгодно всем нам, и осаживать этих мародеров-шотландцев – иначе они давно перешли бы границу и сожгли наши дома. И, во-вторых, поклялась отцу короля, что будет помогать Эдуарду, а она не привыкла нарушать своих обещаний.
– О да, лорд Ричард, – задумчиво проговорила Изабелла. – Он был такой чудесный – ты помнишь, как он танцевал со мной? Джоб, это правда, что он был любовником матери?
– Конечно же, нет, – быстро ответил Джоб. – Вам не надо слушать, что болтают между собой слуги.
– Но как ты можешь знать наверняка? – настаивала Изабелла. – Король, конечно, очень дружен с ней, но относится к ней как-то странно. Почему, например, в прошлом январе он вдруг пригласил её на поминки по лорду Ричарду? А посмотри, как она носится с младшим братом короля – я имею в виду Ричарда, – все время повторяя, что он – единственный во всей семье – похож на своего отца!
Они уже въезжали во двор усадьбы, и навстречу им бежал слуга, чтобы принять лошадей. Нужно было соблюдать осторожность.
– Я ничего не знаю наверняка, – твердо заявил Джоб. – Но если говорить начистоту, то, по-моему, все это – пустые сплетни. Хватит в семье одного человека, бегающего по ночам на свидания.
– То есть ты хочешь сказать, что мне надо держать язык за зубами, если я хочу, чтобы ты тоже помалкивал? – вскинула брови Изабелла. – Ну что же, пожалуйста. Нет, все в порядке, – бросила она слуге. – Я сама отведу его. Хочу приглядеть, чтобы ему сделали хорошую подстилку. Пойдем со мной, Джоб, надеюсь, ты не настолько заважничал, чтобы самому не позаботиться о собственной лошади?
Они вместе прошли через двор к конюшням, ведя лошадей в поводу. У Изабеллы был сейчас молодой жеребчик, Лайард Второй, её прежний гнедой, Лайард Первый, умер два года назад. Она сама объезжала скакуна – так же, как Элеонора объезжала когда-то для себя Лепидуса. Пожалуй, это – единственное, что есть у них с матерью общего, подумала Изабелла. Не зря Джоб часто в шутку спрашивал у Изабеллы, от кого еще она могла заразиться любовью к лошадям, если не от матери?
– Джоб, – покосилась она на него сейчас, – почему ты так и не женился? Что, и не собираешься? – Изабелла уже спрашивала его об этом раньше, по другому поводу, но так и не получила тогда ответа – Джоб всегда был очень замкнут во всем, что касалось его личной жизни. – Ты же еще не стар, тебе нет и сорока.
Враждебность, с которой Изабелла относилась к матери, постепенно почти прошла, хотя и не умерла в душе молодой женщины окончательно, зато Изабелла неожиданно обнаружила, что ей нравится бывать в обществе других людей. Особенно она любила верховые прогулки вдвоем с Джобом и соколиную охоту с Эдуардом или молодым Джоном. Вообще, Изабелла предпочитала мужскую компанию женской, но очень подружилась с Дэйзи, когда та появилась в доме, да и маленькие дети вызывали в душе Изабеллы живейший отклик. Молодая женщина часами играла с Недом и Ричардом, а малышка Сесили вечно семенила рядом с ней, уцепившись за её юбку. В детях было что-то чудесное – они больше походили на животных, чем на людей, такие же беспомощные, доверчивые и преданные. Они не прятали своих чувств и никогда не замышляли ничего дурного.
Так что теперь Изабелле совсем расхотелось постригаться в монахини. С другой стороны, замуж ей тоже не хотелось – её пугало, что надо будет покидать родной дом с каким-то чужим человеком и заниматься с ним тем, чем она с таким восторгом занималась с Люком. К тому же, хотя с чужими детьми и было очень приятно поиграть, но иметь собственных казалось ей страшной обузой. Перед глазами у Изабеллы стоял пример Дэйзи, которая совсем недавно, пройдя через ужасные, мучительные роды, с трудом произвела на свет ребенка, мальчика, умершего всего неделю спустя, испытав всю эту боль и страдания непонятно зачем – глупо и бессмысленно, считала Изабелла.
Но её мать постоянно твердила о своем желании выдать Изабеллу замуж, и когда умер отец, молодая женщина уже было подумала, что так оно и будет. Но потом в стране начались всякие политические передряги, войны, сложили свои головы в бою братья Изабеллы – и все это, казалось, отвлекло её мать от такого обыденного семейного занятия, как какое-то там сватовство; а потом мать с головой окунулась в финансовые дела, ибо король все время, не стесняясь, одалживал у Морлэндов немалые деньги – у Элеоноры, как у своего друга, и у Эдуарда, как у главы гильдии оптовиков, так что Элеоноре постоянно приходилось выжимать из своих имений все, что только можно.
На неё теперь работало свыше пятидесяти человек, прядя шерсть и занимаясь ткачеством, и в данный момент она была больше всего озабочена покупкой собственной сукновальной машины, чтобы не зависеть от других производителей материй.
– Чего ей хочется в конечном счете, – говорил как-то Изабелле Джоб, когда они возвращались с вересковых пустошей с кое-какими трофеями в охотничьих сумках, – так это осуществлять весь процесс самой, начиная с разведения овец и кончая продажей готовых тканей. Сейчас ей приходится платить за изготовление материй, за всякое там сукноделие, крашение, растяжку, обрезку, упаковку и прочее, а это снижает наши доходы.
– Она в последнее время не может думать ни о чем другом, кроме денег, – легкомысленно отозвалась Изабелла.
– Королю нужно много золота, – пожал плечами Джоб. – Должно же оно откуда-то браться. И не забудьте, если бы не эти деньги, у вас не было бы этих превосходных лошадей, лучших в округе ловчих соколов и охотничьих собак, не говоря уже об одежде, которую вы носите, и пище, которую вы едите. Вы должны быть признательны своей матери за то, что вы сейчас – богатая молодая женщина, а не бранить её самым непочтительным образом.
– Ах, Джоб, ты всегда такой правильный, – вздохнула Изабелла. – Мне кажется, ты стареешь. Все в порядке, – добавила она поспешно, – я же только шучу, Ты же знаешь, как я уважаю твое мнение, и ты, конечно, абсолютно прав насчет матушки. Ну же! Я прощена?
Джоб покачал головой.
– Больно уж у вас острый язычок, Изабелла. Вечно вы готовы что-нибудь ляпнуть – а вот думаете перед этим далеко не всегда.
– Хорошо, но я все-таки не понимаю, почему мать должна отдавать все деньги королю, – обиженно заявила Изабелла, не любившая, когда Джоб её за что-нибудь отчитывал.
– Потому, – медленно и строго ответил ей Джоб, – что, во-первых, король обязан поддерживать мир в этой стране, что выгодно всем нам, и осаживать этих мародеров-шотландцев – иначе они давно перешли бы границу и сожгли наши дома. И, во-вторых, поклялась отцу короля, что будет помогать Эдуарду, а она не привыкла нарушать своих обещаний.
– О да, лорд Ричард, – задумчиво проговорила Изабелла. – Он был такой чудесный – ты помнишь, как он танцевал со мной? Джоб, это правда, что он был любовником матери?
– Конечно же, нет, – быстро ответил Джоб. – Вам не надо слушать, что болтают между собой слуги.
– Но как ты можешь знать наверняка? – настаивала Изабелла. – Король, конечно, очень дружен с ней, но относится к ней как-то странно. Почему, например, в прошлом январе он вдруг пригласил её на поминки по лорду Ричарду? А посмотри, как она носится с младшим братом короля – я имею в виду Ричарда, – все время повторяя, что он – единственный во всей семье – похож на своего отца!
Они уже въезжали во двор усадьбы, и навстречу им бежал слуга, чтобы принять лошадей. Нужно было соблюдать осторожность.
– Я ничего не знаю наверняка, – твердо заявил Джоб. – Но если говорить начистоту, то, по-моему, все это – пустые сплетни. Хватит в семье одного человека, бегающего по ночам на свидания.
– То есть ты хочешь сказать, что мне надо держать язык за зубами, если я хочу, чтобы ты тоже помалкивал? – вскинула брови Изабелла. – Ну что же, пожалуйста. Нет, все в порядке, – бросила она слуге. – Я сама отведу его. Хочу приглядеть, чтобы ему сделали хорошую подстилку. Пойдем со мной, Джоб, надеюсь, ты не настолько заважничал, чтобы самому не позаботиться о собственной лошади?
Они вместе прошли через двор к конюшням, ведя лошадей в поводу. У Изабеллы был сейчас молодой жеребчик, Лайард Второй, её прежний гнедой, Лайард Первый, умер два года назад. Она сама объезжала скакуна – так же, как Элеонора объезжала когда-то для себя Лепидуса. Пожалуй, это – единственное, что есть у них с матерью общего, подумала Изабелла. Не зря Джоб часто в шутку спрашивал у Изабеллы, от кого еще она могла заразиться любовью к лошадям, если не от матери?
– Джоб, – покосилась она на него сейчас, – почему ты так и не женился? Что, и не собираешься? – Изабелла уже спрашивала его об этом раньше, по другому поводу, но так и не получила тогда ответа – Джоб всегда был очень замкнут во всем, что касалось его личной жизни. – Ты же еще не стар, тебе нет и сорока.