Хэррод-Иглз Синтия. Подкидыш

   – Вы – хороший человек, – ответила Элеонора. – Никого другого так не любят и никого другого так никогда не любили. Что бы ни случилось, никто не усомнится, что вы действовали из лучших побуждений, и когда вы обратитесь за помощью, она к вам придет.
   – Мне нравится разговаривать с вами, – промолвил он, немного успокаиваясь. – Анна похожа на вас. Она выглядит хрупкой, но на самом деле крепка, как яблоня. Уже завтра я увижу её и нашего маленького сына. Я без них ужасно скучал. Дети растут так быстро, их жалко покидать и на день, что уж говорить о целых шести месяцах.
   – Завтра вы будете дома, – сказала Элеонора, и они оба улыбнулись. «Дом» – хорошее слово.
   Так что, когда в «Имение Морлэндов» въехал Нед, за которым следовала Джокоза на белом пони, юношу ждали всего лишь мимолетная холодность и несколько колких замечаний Элеоноры насчет великого богатства в пятьдесят золотых крон. Дэйзи была вся в слезах, но не смогла сурово обойтись с тоже плачущей и все еще напуганной невесткой, которая чем-то напомнила женщине её саму, хотя ей и не пришлось уезжать так далеко от дома. Элеонора прочла Неду длинную и строгую нотацию, после чего этот разговор больше уже никогда не возобновлялся, ибо было совершенно очевидно, что бесполезно жаловаться на обстоятельства, которые невозможно изменить.
   Так что вскоре вопрос был исчерпан. Джокоза, попривыкнув к своему новому положению, быстро повеселела, поскольку была по натуре существом жизнерадостным и безмятежным. Она очень любила своего Неда и просто светилась от счастья, когда он был рядом с ней. С большим трудом она все-таки начала осваивать непривычный для неё язык, на котором говорила. её новая семья, в чем ей, как мог, помогал мистер Дженни. Над ней иногда подсмеивались младшие дети, её глубоко поражала красота женской половины семьи, потрясало и приводило в благоговейный трепет великолепие того, что её теперь окружало, и ужасно беспокоил холодный и сырой местный климат. Но в начале октября она смогла подтвердить то, что подозревала, заявив вслух о своей беременности, и после этого полностью и окончательно вошла в семью Морлэндов.
   – Мальчик, мадам, – объявила Энис с такой гордостью, словно именно от неё зависел пол ребенка.
   Элеонора, сидевшая в беседке в итальянском садике, остро глянула на неё.
   – Здоровый?
   – Конечно, мадам! – Энис казалась почти возмущенной. – Оба здоровы. Роды были легкими, и ребенок, хотя и не очень крупный, превосходен. Мать отдыхает, но не похоже, что она очень мучилась.
   – Конец апреля, – задумчиво проговорила Элеонора. – На целый месяц раньше, как ни считай. Хотела бы я знать...
   Энис отлично понимала, что она имеет в виду.
   – Не надо об этом думать, мадам, – проговорила нянька. Она хотела сказать, что не стоит гадать, не была ли Джокоза уже беременна, когда так удачно подвернулся этот пьяный английский солдат.
   – Согласна с тобой, только этого мало, – ответила Элеонора. – Тем более что Неду она очень нравится. Но я все равно не могу отделаться от этой мысли... Ну да ладно, хватит об этом. Они все еще настаивают на том, чтобы дать ему это чужеземное имя?
   – Пол – это христианское имя, имя святого Павла, – напомнила ей Энис.
   – И все-таки оно не английское, – покачала головой Элеонора. Когда женщине исполняется шестьдесят один год, она имеет право немножко поворчать. – Пол Морлэнд... Не очень-то мне нравится, как это звучит. Но, насколько я понимаю, Эдуард и Дэйзи настаивают на этом имени, а моим мнением по этому поводу никто не интересуется.
   Энис слегка улыбнулась при мысли о том, что кто-нибудь когда-нибудь вообще осмелился перечить Элеоноре, но вслух сказала:
   – Хозяину оно нравится.
   – Бедный Роберт хотя бы выбирал достойные имена для своих детей, – отозвалась Элеонора. Она посмотрела на Энис, увидела вдруг, какой седой и скрюченной стала нянька, и едва не расплакалась. – Энис, неужели и правда прошло уже двадцать лет с тех пор, как он умер? Боюсь, он сейчас даже не узнал бы меня...
   – Он по-прежнему любил бы вас, мадам, – так же, как и всегда.
   Две женщины смотрели друг на друга и вспоминали пролетевшие годы. Как много всего произошло за это время... Из задумчивости их самым бесцеремонным образом вывели топот и детские крики, раздавшиеся с другой стороны живой изгороди.
   – Что там творят эти бесенята? – возмущенно воскликнула Элеонора. – Мои дети никогда не позволяли себе поднимать такого шума. И куда это они направляются без гувернантки? Энис, кто должен быть с ними? У Дэйзи нет ни малейшего представления о порядке. Я этих нынешних детей не понимаю. Ну же, не стой здесь просто так, Энис, – пойди и выясни, что там стряслось.
   А весь этот шум подняли Маргарет и Том: Эдмунд следовал за ними слишком неторопливо, как делал и все в этой жизни, и теперь они звали его, раздосадованные его полнейшей невозмутимостью.
   – Ну давай же, Эдмунд, догоняй нас! Смотри, мы тебя ждать не станем! Неужели ты не можешь двигаться побыстрее?
   Эдмунд, конечно, мог, что и продемонстрировал, и трос детей бегом пересекли парк и скрылись в лесу.
   – Теперь нас уже не поймают и не велят отправляться домой, – удовлетворенно проговорил Том.
   – Кого-нибудь могут послать следом за нами, – с тревогой отозвалась Маргарет. – Ты разве не видел, что бабушка была в саду, когда мы пробегали мимо?
   Том покачал головой и тоже встревожился.
   – Она уже кое-кого послала, – сказал им Эдмунд. – Вы что, не слышали, как она велела Энис пойти и посмотреть, куда это мы отправляемся?
   – О, тогда все в порядке, – быстро отозвалась Маргарет – Энис бегать не может. Она пройдет немножко следом за нами, а потом вернется и скажет, что никого не нашла. Так что мы можем оставаться здесь до самого ужина.
   – Я вам кое-что хочу показать, – неожиданно заявил Том. Ему было десять, в то время как двум другим – уже по одиннадцати, но чаще всего заводилой всех шалостей выступал именно он. Сейчас Маргарет и Эдмунд с интересом смотрели на него.
   – Что? – требовательно спросила девочка. – Говори, или я тебя поколочу.
   – Я вам и так собирался сказать, – с достоинством ответил Том. – И могу поспорить, что тебе не удастся поколотить меня, если только я сам не поддамся.
   Эдмунд поглядывал то на одного, то на другую, размышляя, подерутся ли они еще раз, прежде чем двинутся дальше, но на этот раз Маргарет не стала наскакивать на Тома, а просто сказала:
   – Ну, хорошо, хорошо, давай говори.
   – Нет, я вам не скажу, я вам покажу. Но надо все делать очень тихо.
   Том повел их прямиком через чащу, сойдя с тропинки, которая петляла в густом подлеске; опытный охотник сразу же заметил бы, что недавно по ней прошло какое-то крупное животное или несколько животных. Через некоторое время Том сделал Маргарет и Эдмунду знак молчать, и они крались теперь вперед медленно и осторожно, пока не очутились в густых кустах, где к одинокому дереву была привязана пара лошадей.
   – Но это же наши лошади, – возмущенно прошептала Маргарет. – Их что, украли?
   – Ш-ш-ш! – зашипел на неё Том. – Пойдем, они чуть дальше.
   Со всеми возможными предосторожностями трос детей пробрались через кустарник вперед и немного в сторону, пока не очутились как раз позади того места, где были привязаны лошади, и не увидели перед собой маленькую прогалину. Там на траве лежали двое...
   – Они целуются, – ответил Том гордым, но слегка тревожным тоном балаганщика, еще не уверенного, понравится ли публике предложенное зрелище.
   – Только про часть того, что они делают, можно сказать, что они целуются, – усомнилась Маргарет.
   То, что вертелось на языке у каждого, высказал вслух Эдмунд.
   – Они спариваются, – уверенно прошептал он. – Ну, как бараны с овцами осенью. Я видел в прошлом году. Но люди делают это по-другому, совсем не так, как овцы.
   В молчании они понаблюдали еще несколько секунд.
   – Это наша Сесили и Генри Баттс, – сообщил наконец остальным Том, на случай, если они сами не видят.
   – Но ведь Сесили должна выйти замуж за Томаса Баттса, – удивилась Маргарет. – Я сама слышала, как бабушка говорила об этом с мистером Баттсом на прошлой неделе.
   – Может быть, ты чего-то недопоняла, – предположил Том.
   Маргарет покачала головой.
   – Нет, я уверена, что речь шла о Томасе. Томас – старший брат, вот почему я и знаю. Бабушка не допустила бы, чтобы Сесили вышла замуж за младшего сына.
   – Тогда, возможно, Сесили их неправильно поняла, – выдвинул Том другое предположение, и этим им пришлось удовольствоваться, ибо тут мужчина и женщина на траве подняли головы, подумав, что им что-то послышалось, и подглядывающим детям пришлось замереть на месте, а потом тихо отползти назад.
   Генри Баттс сел и вытащил из волос сухой лист. Это был необычайно красивый молодой человек шестнадцати лет от роду, то есть на год старше Сесили; он был обаятелен и остроумен, танцевал, как настоящий придворный, и одевался по самой последней моде. В будущем он должен был стать богатым человеком, унаследовав личное состояние своей матери. Единственным недостатком юноши было то, что он – младший сын, следовательно, все владения его отца перейдут к Томасу, его старшему брату.
   – Ты ничего не слышала? – спросил он Сесили. Она сонно улыбнулась ему с подушки из цветов и трав, которую он сделал для неё.
   – Нет, ничего. Не волнуйся, здесь мы в безопасности. Наверное, лошади переступают с ноги на ногу, это-то ты и услышал.
   – Я только беспокоюсь, что, если нас поймают, с тобой может случиться что-нибудь плохое. За себя-то я не волнуюсь.
   – Ничего со мной не случится. Если нас застукают, им придется разрешить нам пожениться, только и всего. Бить или как-нибудь наказывать меня никто не станет. Мать и отец вообще никогда никого из нас и пальцем не трогают, а моя гувернантка слишком толста и стара для этого.
   – А как насчет твоей бабушки? Я слышал, что она... ну, скажем так, весьма сурова. И она очень дружна с моим отцом. Ты знаешь, они хотят, чтобы ты вышла замуж за Томаса.
   – Ах, Томас! – проговорила Сесили с легким презрением. – Кому захочется выходить за Томаса? Он скучен, как стоячая вода.
   – Он – мой брат и очень хороший человек, – бросился защищать его Генри.
   – Он и наполовину не так красив, как ты, – подольстилась к юноше Сесили, крутя в пальцах травинку так, чтобы она щекотала ему нос. Генри навалился на Сесили сверху, прижал её руки к земле и вгляделся в её хорошенькое кошачье личико.
   – Ты ведьма, – прошептал он. – И думаю, ты напустила на меня чары – так же, как королева на короля, когда хотела, чтобы он женился на ней.
   – Только я не старше тебя и не вдова в придачу, – ответила Сесили. – А ты сам хочешь жениться на мне, Генри?
   – Конечно! Ты прекрасно знаешь, что хочу. Но мой отец и твоя бабка никогда не допустят нашей свадьбы, так что нечего и думать об этом.
   – Выход всегда можно найти, – усмехнулась Сесили. – И если окажется... Ты любишь меня, так ведь, Генри?
   – Ты же знаешь, что люблю, – пылко ответил он, наклоняясь, чтобы опять поцеловать её.
   Но на этот раз она капризно оттолкнула его и села.
   – Нет, хватит на сегодня. И вообще, пора домой. Когда я уезжала, у жены Неда начались роды, и сейчас, наверное, все уже позади, так что мне надо возвращаться и попасться им на глаза...
   – Твоя невестка рожает, а ты преспокойно уезжаешь? – спросил удивленный Генри.
   – Фи! Кому какое дело до этой дурочки Джокозы и её никому не нужного ребенка? – Заметив выражение неодобрения на его лице, Сесили поспешила добавить: – Ну, от того, что я болталась бы дома, легче бы ей не стало. И вообще, меня и близко не подпустили бы к её спальне, так что я ничем не могла бы помочь. Ну же, не будь таким надутым, Генри! Помоги мне встать.
   Юноша взял её за руку и помог подняться на ноги. Причесавшись, она сорвала шляпу с его головы и побежала с ней вперед, побуждая его пуститься в погоню и позволив ему поймать себя только возле самых лошадей. Генри опять обнял Сесили её бессердечие было забыто.
   – И все-таки ты ведьма, – опять прошептал он, глядя сверху вниз ей в лицо. Это лицо не отличалось классической красотой: скулы были чуть шире, чем надо, нос – чуть слишком вздернут, а рот – чуть великоват. Но все равно эта мордашка была чарующе милой, полной той живости и обаяния, которые делали Сесили прекрасной для того, кто её любил.
   – Никакая я не ведьма, просто я – Морлэнд, и теперь мне надо домой, если я не хочу, чтобы меня и впрямь выдрали.
   На июль была назначена пышная церемония, в ходе которой предстояло эксгумировать тела герцога Йоркского и графа Рутландского, захороненные в Понтефракте, перевезти их в Фозерингей и там устроить торжественное погребение, приличествующее покойным отцу и брату короля. Эдуард поручил провести перезахоронение милорду Глостерскому, который должен был и вновь оплакать усопших. Однако чуть не в последнюю минуту король объявил, что все-таки будет присутствовать на церемонии сам. Возможно, он просто хотел уехать с юга: в Лондоне разразилась в апреле страшная эпидемия сифилиса, и до сих пор не было никаких признаков того, что эпидемия эта идет на убыль; а, возможно, король решил отправиться на север потому, что среди знатных гостей, собиравшихся присутствовать при перезахоронении, должно было быть несколько иноземных послов.
   Элеонора была приглашена на заупокойную службу и поминальный пир вместе с сыном Эдуардом и невесткой Дэйзи. Лорд Ричард лично передал Элеоноре приглашение, когда они как-то встретились в городской ратуше во время одного из его частных посещений Йорка.
   – Я так понял, что специальное посольство из Франции, – сказал женщине Глостер, мрачно сверкая глазами, – примет участие в поминовении. В это посольство входят некие Гийом Рестоу и Луи де Марафен, купцы из славного города Руана, а с ними будет еще один торговец из Амьена; имя этого человека вылетело у меня из головы...
   – Может быть, его зовут Трувиль, ваша светлость? – рассмеялась Элеонора.
   – Именно так его и зовут! Не знаю уж – как, но он добился того, чтобы его включили в состав посольства – не очень удивлюсь, если окажется, что к этому приложил руку Эдуард. Он удивленно сентиментален. А так как Фортингей лежит на пути в Йорк, я уверен, что этот Трувиль будет рад принять ваше приглашение. Он с удовольствием нанесет вам визит и заодно увидит своими глазами, кого там произвела на свет его дочь.
   Элеонора поморщилась и спросила:
   – Вы сами когда-нибудь встречались с этим Трувилем? Вы знакомы с ним? Он там занимает очень низкое положение?
   – Я его никогда не видел, – извиняющимся тоном произнес Ричард, но слышал, что он – достойный человек, во всяком случае – честный купец. И его никогда не включили бы в состав посольства, если бы у него была дурная репутация и он занимал бы очень низкое положение. Так что можете не волноваться; и вообще, если я могу принимать его в качестве своего гостя, то наверняка его не зазорно пригласить и вам.
   Услышав эти слова, Элеонора устыдилась и принялась просить у герцога прощения.
   Траурный кортеж покинул Понтефракт двадцать четвертого июля; тела везли на роскошно убранной колеснице, украшенной гербами „Англии и Франции – словно покойный герцог Йоркский сам был королем, – влекомой шестеркой прекрасных вороных коней в богатой сбруе. За катафалком следовал герцог Глостерский, одетый во все черное. Двадцать девятого процессия достигла Фозерингея. Здесь тела были вновь преданы земле; священники отслужили заупокойную службу, после которой состоялись великолепные поминки, на которых присутствовал король.
   Герцог Глостерский во время этих торжеств держался несколько в стороне; его глубоко тронула церемония погребения, и он желал только одного: побыстрее уединиться, чтобы спокойно посидеть с друзьями. Но Глостер все-таки улучил минутку, чтобы поговорить с Элеонорой, Эдуардом и Дэйзи, и проследил, чтобы их познакомили с отцом Джокозы. Герцогу было даже немного смешно наблюдать за тем, как явно боролись при этом в Элеоноре природная гордость и такая же природная вежливость. Еще смешнее было то, что французский язык Элеоноры был гораздо лучше французского Эдуарда, а Дэйзи вообще знала лишь десяток французских слов, так что волей-неволей Трувилю приходилось обращаться почти исключительно к Элеоноре. Нашла она и время обсудить последние лондонские новости с придворными из свиты короля: печатный пресс мистера Какстона, установленный в Вестминстере и способный, как говорили, в мгновение ока сделать столько копий книги, сколько вы пожелаете, и грозящий тем самым оставить без работы тысячи переписчиков; неослабевающую эпидемию сифилиса, продолжающую ежедневно уносить все новые и новые жизни; утверждали, что эту заразу завезли на каком-то купеческом судне из Франции.
   Тридцать первого июля Морлэнды отбыли в Йорк. Вместе с ними ехал и месье Трувиль. Он явно стремился понравиться своим новым родственникам и беспрестанно хвалил зеленые окрестности, размеры и упитанность местных овец и коров, здоровый и цветущий вид сельских ребятишек, красоту английских женщин. Элеонора же про себя думала о том, как им повезло, что они не встретились по дороге с грабителями – с тех пор, как армия вернулась из Франции, в округе стало неспокойно, и если бы маленький отряд Морлэндов столкнулся с одной из банд, месье Трувилю вряд ли захотелось бы превозносить до небес новую родину своей дочери.
   Но что бы там Элеонора ни думала об этом французском купце, было очень трогательно наблюдать за встречей между отцом и дочерью, которые уже не чаяли свидеться на этом свете. Невозможно было без слез смотреть и на то, как новоявленный дедушка впервые склонился над колыбелью наследника Морлэндов – Полу было сейчас уже три месяца, это был здоровый, крепкий ребенок, хоть тельце его и было некрупным, а кожа – желтоватой. Сразу же после родов Джокоза зачала опять, словно стремясь опровергнуть все сомнения в отцовстве Неда, и этот факт больше всего потряс месье Трувиля. Он был страшно горд тем, что его дочь не теряет времени даром, производя на свет наследников для своей новой семьи, и так часто, к месту и не к месту, поминал плодовитость Джокозы, что Элеоноре уже начало казаться, что это выходит за рамки приличий.
   На следующий день после возвращения из Фозерингея в честь месье Трувиля был дан великолепный обед, на который были приглашены один или два гостя из округи, несколько знатных особ из города и кое-кто из друзей семьи, в том числе – Дженкин Баттс с обоими сыновьями. Все было устроено как подобает, с ливрейными лакеями, снующими взад-вперед под неусыпным надзором Джоба, ставшего теперь тощим, как жердь, и совсем седым, но по-прежнему все вокруг замечающим и всегда готовым посмеяться, и музыкой, исполнявшейся на хорах небольшим оркестром и группой из шести звонкоголосых мальчиков.
   Яркое августовское солнце сверкало за разноцветными стеклами окон, и по мере того, как одно блюдо на столе сменялось другим, два маленьких мальчугана тянули за специальные веревки, управляя хитрым приспособлением, которое придумал Джоб. Это устройство создавало в зале легкий ветерок, овевающий разгоряченные лица гостей. Двери были распахнуты настежь, и за ними, на залитом солнцем дворе, ворковали под карнизом белые голуби, а на земле, найдя себе хоть малейший клочок тени, дремали собаки. Стены зала были увиты свежей зеленью, наполнявшей комнату сладким ароматом леса, а за столом сидели гости, разговаривая и смеясь низкими, чистыми голосами; праздничные одежды из лучших шелков и бархата вспыхивали яркими цветами всякий раз, как люди наклоняли головы или пожимали плечами.
   Сцена роскоши, сцена полного согласия – и если в ней и были какие-то досадные мелочи, выпадавшие из общей гармоничной картины, то замечал их лишь наметанный глаз Джоба, тут же взором оповещавшего о них Элеонору. Был здесь Нед, теперь – гордый отец, преодолевший было давнее потрясение от обретения тестя и уже начавший забывать, как тот выглядит, и сейчас с проснувшимся неудовольствием поглядывающий на свою пухленькую супругу, чье круглое сияющее личико разрумянилось еще больше от обилия вкусной еды. И была здесь быстроглазая Сесили, сидевшая рядом со своим нареченным, Томасом Баттсом, разговаривавшая с ним с холодной надменностью, и все время обменивавшаяся быстрыми косыми заговорщицкими взглядами с его братом, красавчиком Генри.
   После обеда все гости разъехались – за исключением семейства Баттсов, которые остались и на ужин; пока же все поспешили выбраться на улицу, чтобы погулять или просто посидеть на свежем воздухе и немножко остыть. Элеонора прохаживалась по своему садику лекарственных трав с Дженкином, беседуя, как всегда, о делах. Дженкин очень заинтересовался замыслом Элеоноры производить ткани от начала до конца под одной крышей, и эта пара могла часами обсуждать, как лучше организовать работу мастерской. Эдуард уехал с Рейнольдом по каким-то своим делам; Дэйзи, Хелен и двое младших Баттсов сидели у фонтана в итальянском садике, разговаривая и смеясь, а Сесили какое-то время наблюдала, как дети болтают ногами во рву с водой, но скоро это ей наскучило, и она незаметно ускользнула.
   Вскоре после этого Генри Баттс предложил принести дамам свежих фруктов из сада и тоже ушел, а дети промчались вслед за ним; между тем сонное послеполуденное время все тянулось и тянулось и, казалось, ему не будет конца. И только когда вся семья в пять часов собралась за ужином, было замечено отсутствие Сесили и Генри.
   – Генри был с нами, а потом пошел принести нам фруктов, – сказала Дэйзи. – Я как-то тогда не обратила внимания – но он больше не вернулся. Может быть, он заснул где-нибудь в саду? Уж больно жарко было после полудня.
   – Мы с Джокозой все послеобеденное время провели в саду, – отозвался Нед. – Он там и не появлялся.
   Наступило короткое молчание, после которого Эдуард со святой простотой спросил:
   – А где Сесили?
   Элеонора метнула на сына испепеляющий взгляд. До последней минуты она надеялась, что никто не догадается связать эти два имени вместе, прежде чем она сама не выяснит, в чем тут дело. Но слово – не воробей…
   – Она ушла одна, – ответила Хелен. – Я думала, она решила спрятаться от жары в доме.
   Опять все замолчали, обмениваясь взглядами, в которых читалось одно и то же подозрение. Элеонора повернулась к Джобу, чтобы приказать ему послать слуг на поиски, и в этот миг в зал влетели дети – Маргарет, Том и Эдмунд.
   Прежде чем Элеонору успела остановить Эдуарда, тот спросил:
   – Вы не видели Сесили или Генри Баттса? И Маргарет с невинным видом ляпнула:
   – О, они там, в лесу... – её ладошка взлетела ко рту еще раньше, чем Том, быстрее соображавший, успел предостерегающе пихнуть девочку локтем в бок.
   – Что ты имеешь в виду, говоря, что они в лесу? Ты хочешь сказать, что они там вместе? – осведомился Эдуард.
   – Что они там делают? – вскричала Дэйзи. Маргарет, ставшая пунцовой от осознания своей ошибки, попыталась спасти положение:
   – О, просто гуляют. Я думаю, что они встретились случайно.
   Элеонора поспешила взять ситуацию в свои руки.
   – Джоб, пошли кого-нибудь туда за ними. А мы давайте садиться ужинать. Не будем их ждать. Ну, занимайте свои места.
   – Но, матушка... – начал было Эдуард. Томас Баттс выглядел глубоко несчастным, Дженкин Баттс – разгневанным, а месье Трувиль ничего не понимал, так как его английский был не настолько хорош, чтобы француз мог разобраться в происходящем.
   – Не сейчас, Эдуард, – решительно прервала сына Элеонора, но на сей раз тот уперся.
   – Нет, матушка, я хочу знать, что происходит.
   – Я тоже, – сказал Дженкин, глядя на Томаса. – Тебе что-нибудь известно об этом?
   Томас отрицательно покачал головой.
   – А ну-ка, Маргарет, как долго все это тянется? – строго спросил Эдуард у своей дочери.
   Маргарет разразилась слезами.
   – Я никому не хотела причинить вреда, – всхлипывала она. – Это Том нашел их.
   – Нашел их? Что это значит, Том?
   – Мы следили за ними просто для смеха, – уклончиво ответил Том.
   – И давно они встречаются?
   – Не знаю, – сказал Том. Он чувствовал себя очень неуютно, но от дальнейших расспросов его спасло появление двух пропавших, раскрасневшихся и запыхавшихся от быстрого бега. Слуга, посланный отыскать их, столкнулся с ними прямо за воротами; молодые люди спешили домой, лишь недавно сообразив, что опоздали к ужину.
   – Прошу прощения, что задержалась, – проговорила Сесили с величайшим самообладанием, если принять во внимание сложившиеся обстоятельства. – Я не слышала колокола.
   – Где ты была? – гневно потребовал ответа Эдуард.
   Сесили переводила взгляд с одного лица на другое и наконец посмотрела на Генри, сообразив, что они попались, хотя и не понимая, как это могло случиться. Решив храбро ринуться навстречу опасности, Сесили заявила:
   – Гуляла в лесу. Было так жарко...
   – Наглая, бесстыдная лгунья! – крикнул Эдуард, и разразилась гроза.
   Дженкин почем зря ругал своего сына, Эдуард – свою дочь, Дэйзи рыдала, дети, дрожа, жались к Элеоноре и Хелен, Элеонора же пыталась заставить всех замолчать; она единственная еще помнила о том, что среди них находятся посторонние люди.