Страница:
– Нам нужно давать ему лекарство через каждые четыре часа, – напомнила Энис.
– Да, – кивнула Элеонора. Их взгляды на миг встретились, и женщины тут же отвернулись в разные стороны, устыдившись того смешанного чувства страха и надежды, которое прочли в глазах друг друга.
Кончился долгий вечер, и наступила еще более длинная ночь. Каждые четыре часа они давали по глотку молока, смешанного с настойкой, лежавшему в беспамятстве человеку, сами толком не зная, чего они ждут, и даже не уверенные в том, что бесценное лекарство попадает больному в горло. Свечи догорели почти до конца, потом замигали и одна за другой погасли. Огонь в камине тоже опал, оставив лишь подернутые пеплом тлеющие угольки, а две женщины в полудреме сидели по обе стороны постели больного. В доме царила гробовая тишина; ночь за закрытыми окнами была черна и тоже безмолвна. Казалось, наступил конец света, после которого уже ничего не будет.
Очнувшись в этой неземной тишине от беспокойно го сна, Элеонора обнаружила, что комната полна какого-то серого света, жемчужного света приближающегося утра. Птицы еще не пробудились и не завели своих ранних песен. Должно быть, пора опять давать лекарство, подумала женщина и, тяжело поднявшись со стула, проковыляла на затекших ногах к постели. Все происходящее казалось Элеоноре нереальным, словно она сама тоже была в лихорадке. Это было результатом долгого сидения в неудобной позе, крайней усталости и нечеловеческого напряжения. Почти не чувствуя своего онемевшего тела и слегка дрожа от холода, Элеонора заметила, что огонь в камине почти погас. Это было плохо – надо было немедленно кликнуть кухонного мальчишку, чтобы он принес свежей растопки, пока еще тлели последние угольки.
Но тут женщина увидела лицо своего мужа и остановилась как вкопанная. Все другие мысли мигом вылетели у неё из головы. Он был мертв. Лицо его стало тихим и спокойным; на нем лежала печать той неземной умиротворенности, которая не оставила Элеоноре ни малейших сомнений в том, что Роберт скончался. Она поняла это даже прежде, чем до её сознания дошло, что в этой абсолютной тишине она не слышит уже ставшего привычным хриплого дыхания, с трудом вырывавшегося из груди больного. Все еще ощущая нереальность происходящего, Элеонора смотрела на просветлевшее лицо мужа и не чувствовала ничего, абсолютно ничего – ни печали, ни удивления. Ничего. В голове у женщины крутилась единственная мысль: «Теперь не надо разводить огонь в камине».
За окном первый проснувшийся дрозд издал в предутреннем сумраке несколько пробных трелей, звуки которых переливались, как росинки на траве, а потом запел в полный голос. Теперь уже незачем держать окна на запоре, подумала Элеонора. Внезапно её охватило непреодолимое желание немедленно глотнуть чистого, свежего воздуха, и она, подойдя к окну, настежь распахнула створки, впуская в спальню мягкие, душистые ароматы рассвета. Элеонора закрыла глаза и вздохнула полной грудью. Как странно, что эта упоительная свежесть, которая, проникая в легкие, бодрила, как доброе вино, могла стать смертельной для больного! И тут Элеонора услышала, как Энис тихонько вскрикнула:
– Госпожа! Посмотрите!
Элеонора обернулась. Несколько минут назад Энис тоже проснулась и, подойдя к постели, чтобы взглянуть на своего хозяина, увидела, что тот спокойно спит. Дыхание его было ровным и глубоким, а лоб – холодным и сухим. А потом в комнату ворвалась струя свежего воздуха и разбудила больного. Теперь глаза Роберта были открыты. Он посмотрел на Энис, а потом на Элеонору, явно узнавая их обеих. Он даже попытался улыбнуться им своими страшными, иссушенными губами.
– Элеонора, – прошептал он.
– О, мой дорогой, – вскричала она в ответ, – тебе стало лучше!
– Воздух... какой дивный аромат, – с трудом выговорил Роберт, пытаясь протянуть руку жене. – Элеонора...
Она опрометью пробежала через комнату и схватила его руку, а потом опустилась на колени рядом с постелью, прижав его пальцы к своей щеке, смеясь и плача одновременно.
– О Роберт, о Роберт, я думала, что ты умер, – призналась Элеонора. – Энис, беги и разбуди всех в доме... позови Джоба... скажи им всем... – и больше Элеонора уже ничего не могла выговорить из-за душивших её слез.
Это был какой-то странный, волшебный день, похожий на великий праздник. Новость, как на крыльях, моментально облетела весь дом. Хозяин выздоравливает! Слуги пели, занимаясь своими делами, и улыбались друг другу при встрече. Элеонора провела рядом с мужем весь день, как и тогда, когда Роберт лежал в беспамятстве, но теперь это не было утомительным бдением у постели умирающего. Сейчас это была безграничная чистая радость. Элеонора сидела рядом с Робертом, держа его руку в своих ладонях. Большей частью супруги молчали, перебрасываясь иногда несколькими словами, но сердце Элеоноры было переполнено счастьем: Господь услышал её молитвы!
Роберт был очень слаб и иногда неожиданно проваливался на час-другой в глубокий, спокойный сон. Но когда больной бодрствовал, он не переставал улыбаться Элеоноре, и они разговаривали так, словно не виделись по меньшей мере год.
– Когда я подумала, что ты скончался, – сказала как-то мужу Элеонора, – у меня было такое чувство, что и я тоже умерла – внутри меня все стало черным и пустым.
– Я и не знал, что ты меня так любишь, – ответил Роберт, и глаза его наполнились слезами благодарности. – Энис сказала мне, что ты ни на минуту не отходила от меня. О моя любимая пташка, скольким я обязан тебе!
– Нет, Роберт, – начала Элеонора в смущении. Муж остановил её взглядом.
– Я за все отплачу тебе сторицей, – пообещал он. – Я знаю, что всегда был для тебя жалким подобием мужчины – ну, разве что кроме одного раза... – Элеонора вспыхнула при этом воспоминании, но сердце её захлестнула волна жгучего стыда при мысли о том, что же должен был чувствовать Роберт, когда укладывался с женой в постель. – Но это было не из-за того, что я не любил тебя. Наоборот, это было потому, что я слишком тебя любил. С той секунды, как я увидел тебя, я отдал тебе сердце и душу.
– Роберт, не надо, – тихо заплакала Элеонора. – Я так рада, что ты любишь меня, но... – Продолжать дальше она не могла. – Когда ты полностью поправишься, мы будем счастливы, на этот раз по-настоящему счастливы. Господь милостив. Он позволяет нам начать все заново.
Роберт не до конца понял Элеонору, но был слишком слаб и измучен, чтобы задумываться над словами жены. Вместо этого он заговорил о том, что волновало его самого.
– Ты знаешь, пока я болел, – со вздохом сказал он, – я много думал о самых разных вещах. У меня было такое чувство... будто я заперт внутри себя, не способный ни говорить, ни двигаться: в остальном же я был вполне нормальным человеком... и размышлял о нашей с тобой жизни, обо всем, что с нами случилось. И особенно – о лорде Эдмунде и о нашем долге перед ним.
Элеонора увидела на лице мужа тень печали и уже почти не сомневалась в том, что последует дальше.
– И ты знаешь, о чем я не переставал думать? – продолжал Роберт. – О том, как он умирал. Элеонора, он умирал, всеми преданный и покинутый. Я сражался против него в тот день, когда он погиб. Я предал его...
– Нет, – вскричала Элеонора. – Это не так! Ты не предавал его. Это он предал тебя. Разве можно говорить о верности, когда речь идет о дурных людях? А он стал плохим человеком, Роберт, поэтому-то ты и отдал свою преданность другому.
Роберт устало покачал головой, скользнув волосами по подушке.
– Хотелось бы мне в это верить – это так успокаивает совесть... Но я не могу. Я знаю одно: человек без чести, без преданности своему господину превращается в ничтожество. А верность надо хранить до конца. Негоже слуге требовать, чтобы хозяин объяснял ему свои дела и поступки...
– Как ты можешь говорить такое? – непримиримо возразила Элеонора. – Разве наша совесть не заставляет нас оценивать каждый наш шаг? Если мы будем слепо отдавать нашу преданность...
– Да, именно слепо! Не нам судить – это дело Господа Бога. Но уж коли ты однажды поклялся в верности... – Роберт вынужден был прервать свою речь из-за приступа кашля, но вскоре вновь заговорил – теперь уже более спокойно: – Поклявшись в верности одному, нельзя потом присягать другому Я был человеком лорда Эдмунда. Я и сейчас им остаюсь. Но я предал его.
Элеонора ничего не ответила, вместо этого молча заплакав. В глубине души она чувствовала, что он прав. Она сама отдала свою преданность лорду Ричарду и знала, что бы герцог ни совершил, она никогда не отступится от него. И тем не менее вынудила Роберта стать предателем... Доказала ему, что так надо... А на самом деле – лишь хотела, чтобы вся её семья служила тому лорду, которого избрала она, Элеонора. Она заставила Роберта изменить своему господину. И все-таки Роберт не винил её – нежный, добрый муж, он взял всю вину на себя. Элеонора продолжала беспомощно плакать, и вошедший в спальню Джоб приказал служанкам отвести хозяйку в гостевые покои и уложить в постель.
– Вы должны отдохнуть, госпожа, или доведете себя до такого состояния, что сами заболеете. Вы же совершенно измучены. Пойдите и хоть немного подремлите. Хозяин тоже будет спать, а я распоряжусь, чтобы вас позвали, как только он откроет глаза. Ну, вы согласны?
Элеонора не стала спорить. Она и правда была так утомлена, что, добравшись до гостевых покоев, даже не смогла дождаться, пока служанки её разденут. В чем была, рухнула Элеонора на кровать и заснула раньше, чем коснулась головой подушки.
Она проспала всю ночь, так как Джоб, вопреки своему обещанию, строго-настрого запретил будить Элеонору и никто не осмелился её потревожить. Когда же она проснулась сама, давно наступило утро, вовсю распевали птицы, и мир был свеж и ярок, омытый росой, которая испарялась сейчас под жарким солнцем. В гостевые покои вошла Энис.
– Доброе утро, госпожа. Я вижу, вы хорошо отдохнули. Вы выглядите гораздо лучше, чем вчера.
– Как...
– Хозяин тоже спал. Он только недавно открыл глаза и объявил, что голоден. Ему подали завтрак. Готова горячая вода. Не хотите ли принять ванну, мадам? Вы сразу почувствуете себя освеженной. А потом поедите.
– Хорошо, Энис, звучит весьма' заманчиво. Я всегда чувствую себя намного лучше – так, словно собираюсь жить вечно. Да, я приму ванну. Помоги мне снять эти тряпки – от меня, наверное, разит, как от какой-нибудь нищенки. Я ведь чуть не неделю ходила в одном и том же.
Пока Элеонора мылась и одевалась, Роберт жадно поглощал принесенный ему завтрак, состоявший из жиденькой овсяной каши, которой с ложечки кормил его Джоб, поддерживая хозяина в сидячем положении.
– Помои, – с отвращением ругался Роберт перед каждой ложкой, поднесенной к его рту. – Я так проголодался, что готов съесть целого быка, а ты вместо этого кормишь меня какой-то дрянью!
– Доктор Брэкенбери не велел давать вам в первые дни никакой твердой пищи, – невозмутимо отвечал Джоб.
– Чепуха! – кипятился Роберт. – Как я смогу восстановить силы, питаясь этой мерзостью? Ты что, решил меня уморить? Я хочу мяса и хлеба, а не этой овечьей мочи.
– Эта каша укрепляет и дух, и тело, – заявил Джоб, на миг перестав поднимать и опускать ложку, чтобы строго посмотреть на своего хозяина. – А то, что говорит доктор Брэкенбери, – закон, во всяком случае, для вашей жены.
Роберт с ворчанием проглотил содержимое еще одной ложки.
– Человек сам знает, чего требует его желудок.
Элеонора опять просидела с мужем все утро. Крепко держась за руки, они говорили, говорили и все никак не могли наговориться. Элеонора была до глубины души потрясена тем, каким тощим, бледным и старым выглядел Роберт, и с трудом верила в то, что он вообще жив; лишь его веселая болтовня рассеивала её сомнения. Дух Роберта был силен, хотя тело слабо. Это-то и привело к трагедии.
Случилось так, что Элеонора оставила мужа одного, она поехала навестить детей, желая обрадовать их доброй вестью. Джоб, Энис и Оуэн хлопотали по дому; с Робертом был только молоденький паж.
Роберт приказал, чтобы парнишка принес ему поесть – какой-нибудь холодной дичи, хлеба и вина, и тот отправился на кухню, где не застал Жака, а увидел лишь таких же ничего не соображающих кухонных мальчишек. Паж объяснил, что ему нужно, мальчишки дали то, что он просил, а он оттащил полный поднос своему господину.
– Вот это больше похоже на правду, – довольно потер руки Роберт. – Помоги мне сесть, парень, а потом порежь этого цыпленка. Да не церемонься ты с ним, просто разломай на четыре части – я слишком голоден, чтобы ждать.
Он сытно поел, и паж унес поднос раньше, чем кто-нибудь узнал о происшедшем. Роберт чувствовал себя гораздо лучше и говорил себе, что с ним все будет в порядке и что, в конце концов, ему виднее. Но к полудню у него разболелся живот, потом его начало рвать. Элеонора немедленно послала за доктором и бестрепетно держала перед Робертом тазик. её страшно напугал этот новый приступ, но Роберт, стыдясь того, что обманул доктора, ни словом не обмолвился о своем тайном пиршестве, так что Элеонора никак не могла понять, что же случилось с её мужем. К тому времени, когда приехал врач, Роберт уже корчился от боли. И из нижнего отверстия, и изо рта у него шла кровь. Лицо доктора Брэкенбери потемнело от гнева и мрачных предчувствий.
– Что здесь произошло? – строго спросил врач. – Похоже, он ел какую-то твердую пищу. А я ведь вас специально предупреждал...
– Я ничего ему не давала, доктор, только кашу и молоко, – плакала перепуганная Элеонора.
– И все же он что-то такое съел. Порасспрашивайте-ка ваших слуг. Какой-то идиот повредил ему все внутренности.
– Это опасно? – спросила побелевшая от страха Элеонора.
– Мадам, я не могу скрывать от вас, что положение угрожающее. – Врач секунду помолчал, а потом очень спокойно продолжил: – Я думаю, вам лучше позвать священника.
Элеонора дико вскрикнула и бросилась к кровати. Схватив Роберта за руку, она стала тянуть его к себе, словно стремясь оттащить его подальше от той пропасти, которая разверзлась у его ног. Но Роберт только корчился от боли и стонал, не осознавая, что его жена рядом.
В два часа пополудни Роберту стало еще хуже. В три приехал доктор, но перед этим, в полтретьего, больного начали сотрясать такие конвульсии, что глаза у него буквально вылезли из орбит. Без четверти четыре Роберт был мертв.
Элеонора сначала хотела собственными руками прикончить мальчишку, принесшего Роберту еду, потом решила засудить паренька за преднамеренное убийство, но Джоб отговорил её, упирая на то, что паж всего лишь выполнил приказ своего господина, как это сделал бы любой слуга. Так что в конце концов Элеонора просто выгнала мальчишку, предупредив, что, если он когда-нибудь снова появится в Йорке, то не сносить ему головы.
Роберта с большой пышностью похоронили в склепе под часовней в «Усадьбе Морлэндов». На поминках присутствовало несколько сот человек. Поминки эти по числу гостей и количеству потраченных вдовой денег превзошли даже свадьбу Эдуарда. Были установлены две мраморные, украшенные бронзой памятные плиты – одна в городском храме Святой Троицы, другая в домашней часовне. На плитах Роберт был изображен в мантии главы гильдии оптовиков. Высеченная в камне надпись гласила: «Смерть в руках Божьих».
Предаваться скорби Элеонора могла лишь в краткие минуты одиночества, ибо теперь женщине нужно было управлять не только домом, но и всем огромным поместьем. Отныне она была и хозяйкой, и госпожой. И еще ей надо было шить траурное платье и готовиться рожать ребенка, который должен был появиться на свет или в конце этого месяца, или в начале следующего; ребенка, которого Роберт уже никогда не увидит; последнего ребенка Элеоноры.
Книга вторая
Глава 12
– Да, – кивнула Элеонора. Их взгляды на миг встретились, и женщины тут же отвернулись в разные стороны, устыдившись того смешанного чувства страха и надежды, которое прочли в глазах друг друга.
Кончился долгий вечер, и наступила еще более длинная ночь. Каждые четыре часа они давали по глотку молока, смешанного с настойкой, лежавшему в беспамятстве человеку, сами толком не зная, чего они ждут, и даже не уверенные в том, что бесценное лекарство попадает больному в горло. Свечи догорели почти до конца, потом замигали и одна за другой погасли. Огонь в камине тоже опал, оставив лишь подернутые пеплом тлеющие угольки, а две женщины в полудреме сидели по обе стороны постели больного. В доме царила гробовая тишина; ночь за закрытыми окнами была черна и тоже безмолвна. Казалось, наступил конец света, после которого уже ничего не будет.
Очнувшись в этой неземной тишине от беспокойно го сна, Элеонора обнаружила, что комната полна какого-то серого света, жемчужного света приближающегося утра. Птицы еще не пробудились и не завели своих ранних песен. Должно быть, пора опять давать лекарство, подумала женщина и, тяжело поднявшись со стула, проковыляла на затекших ногах к постели. Все происходящее казалось Элеоноре нереальным, словно она сама тоже была в лихорадке. Это было результатом долгого сидения в неудобной позе, крайней усталости и нечеловеческого напряжения. Почти не чувствуя своего онемевшего тела и слегка дрожа от холода, Элеонора заметила, что огонь в камине почти погас. Это было плохо – надо было немедленно кликнуть кухонного мальчишку, чтобы он принес свежей растопки, пока еще тлели последние угольки.
Но тут женщина увидела лицо своего мужа и остановилась как вкопанная. Все другие мысли мигом вылетели у неё из головы. Он был мертв. Лицо его стало тихим и спокойным; на нем лежала печать той неземной умиротворенности, которая не оставила Элеоноре ни малейших сомнений в том, что Роберт скончался. Она поняла это даже прежде, чем до её сознания дошло, что в этой абсолютной тишине она не слышит уже ставшего привычным хриплого дыхания, с трудом вырывавшегося из груди больного. Все еще ощущая нереальность происходящего, Элеонора смотрела на просветлевшее лицо мужа и не чувствовала ничего, абсолютно ничего – ни печали, ни удивления. Ничего. В голове у женщины крутилась единственная мысль: «Теперь не надо разводить огонь в камине».
За окном первый проснувшийся дрозд издал в предутреннем сумраке несколько пробных трелей, звуки которых переливались, как росинки на траве, а потом запел в полный голос. Теперь уже незачем держать окна на запоре, подумала Элеонора. Внезапно её охватило непреодолимое желание немедленно глотнуть чистого, свежего воздуха, и она, подойдя к окну, настежь распахнула створки, впуская в спальню мягкие, душистые ароматы рассвета. Элеонора закрыла глаза и вздохнула полной грудью. Как странно, что эта упоительная свежесть, которая, проникая в легкие, бодрила, как доброе вино, могла стать смертельной для больного! И тут Элеонора услышала, как Энис тихонько вскрикнула:
– Госпожа! Посмотрите!
Элеонора обернулась. Несколько минут назад Энис тоже проснулась и, подойдя к постели, чтобы взглянуть на своего хозяина, увидела, что тот спокойно спит. Дыхание его было ровным и глубоким, а лоб – холодным и сухим. А потом в комнату ворвалась струя свежего воздуха и разбудила больного. Теперь глаза Роберта были открыты. Он посмотрел на Энис, а потом на Элеонору, явно узнавая их обеих. Он даже попытался улыбнуться им своими страшными, иссушенными губами.
– Элеонора, – прошептал он.
– О, мой дорогой, – вскричала она в ответ, – тебе стало лучше!
– Воздух... какой дивный аромат, – с трудом выговорил Роберт, пытаясь протянуть руку жене. – Элеонора...
Она опрометью пробежала через комнату и схватила его руку, а потом опустилась на колени рядом с постелью, прижав его пальцы к своей щеке, смеясь и плача одновременно.
– О Роберт, о Роберт, я думала, что ты умер, – призналась Элеонора. – Энис, беги и разбуди всех в доме... позови Джоба... скажи им всем... – и больше Элеонора уже ничего не могла выговорить из-за душивших её слез.
Это был какой-то странный, волшебный день, похожий на великий праздник. Новость, как на крыльях, моментально облетела весь дом. Хозяин выздоравливает! Слуги пели, занимаясь своими делами, и улыбались друг другу при встрече. Элеонора провела рядом с мужем весь день, как и тогда, когда Роберт лежал в беспамятстве, но теперь это не было утомительным бдением у постели умирающего. Сейчас это была безграничная чистая радость. Элеонора сидела рядом с Робертом, держа его руку в своих ладонях. Большей частью супруги молчали, перебрасываясь иногда несколькими словами, но сердце Элеоноры было переполнено счастьем: Господь услышал её молитвы!
Роберт был очень слаб и иногда неожиданно проваливался на час-другой в глубокий, спокойный сон. Но когда больной бодрствовал, он не переставал улыбаться Элеоноре, и они разговаривали так, словно не виделись по меньшей мере год.
– Когда я подумала, что ты скончался, – сказала как-то мужу Элеонора, – у меня было такое чувство, что и я тоже умерла – внутри меня все стало черным и пустым.
– Я и не знал, что ты меня так любишь, – ответил Роберт, и глаза его наполнились слезами благодарности. – Энис сказала мне, что ты ни на минуту не отходила от меня. О моя любимая пташка, скольким я обязан тебе!
– Нет, Роберт, – начала Элеонора в смущении. Муж остановил её взглядом.
– Я за все отплачу тебе сторицей, – пообещал он. – Я знаю, что всегда был для тебя жалким подобием мужчины – ну, разве что кроме одного раза... – Элеонора вспыхнула при этом воспоминании, но сердце её захлестнула волна жгучего стыда при мысли о том, что же должен был чувствовать Роберт, когда укладывался с женой в постель. – Но это было не из-за того, что я не любил тебя. Наоборот, это было потому, что я слишком тебя любил. С той секунды, как я увидел тебя, я отдал тебе сердце и душу.
– Роберт, не надо, – тихо заплакала Элеонора. – Я так рада, что ты любишь меня, но... – Продолжать дальше она не могла. – Когда ты полностью поправишься, мы будем счастливы, на этот раз по-настоящему счастливы. Господь милостив. Он позволяет нам начать все заново.
Роберт не до конца понял Элеонору, но был слишком слаб и измучен, чтобы задумываться над словами жены. Вместо этого он заговорил о том, что волновало его самого.
– Ты знаешь, пока я болел, – со вздохом сказал он, – я много думал о самых разных вещах. У меня было такое чувство... будто я заперт внутри себя, не способный ни говорить, ни двигаться: в остальном же я был вполне нормальным человеком... и размышлял о нашей с тобой жизни, обо всем, что с нами случилось. И особенно – о лорде Эдмунде и о нашем долге перед ним.
Элеонора увидела на лице мужа тень печали и уже почти не сомневалась в том, что последует дальше.
– И ты знаешь, о чем я не переставал думать? – продолжал Роберт. – О том, как он умирал. Элеонора, он умирал, всеми преданный и покинутый. Я сражался против него в тот день, когда он погиб. Я предал его...
– Нет, – вскричала Элеонора. – Это не так! Ты не предавал его. Это он предал тебя. Разве можно говорить о верности, когда речь идет о дурных людях? А он стал плохим человеком, Роберт, поэтому-то ты и отдал свою преданность другому.
Роберт устало покачал головой, скользнув волосами по подушке.
– Хотелось бы мне в это верить – это так успокаивает совесть... Но я не могу. Я знаю одно: человек без чести, без преданности своему господину превращается в ничтожество. А верность надо хранить до конца. Негоже слуге требовать, чтобы хозяин объяснял ему свои дела и поступки...
– Как ты можешь говорить такое? – непримиримо возразила Элеонора. – Разве наша совесть не заставляет нас оценивать каждый наш шаг? Если мы будем слепо отдавать нашу преданность...
– Да, именно слепо! Не нам судить – это дело Господа Бога. Но уж коли ты однажды поклялся в верности... – Роберт вынужден был прервать свою речь из-за приступа кашля, но вскоре вновь заговорил – теперь уже более спокойно: – Поклявшись в верности одному, нельзя потом присягать другому Я был человеком лорда Эдмунда. Я и сейчас им остаюсь. Но я предал его.
Элеонора ничего не ответила, вместо этого молча заплакав. В глубине души она чувствовала, что он прав. Она сама отдала свою преданность лорду Ричарду и знала, что бы герцог ни совершил, она никогда не отступится от него. И тем не менее вынудила Роберта стать предателем... Доказала ему, что так надо... А на самом деле – лишь хотела, чтобы вся её семья служила тому лорду, которого избрала она, Элеонора. Она заставила Роберта изменить своему господину. И все-таки Роберт не винил её – нежный, добрый муж, он взял всю вину на себя. Элеонора продолжала беспомощно плакать, и вошедший в спальню Джоб приказал служанкам отвести хозяйку в гостевые покои и уложить в постель.
– Вы должны отдохнуть, госпожа, или доведете себя до такого состояния, что сами заболеете. Вы же совершенно измучены. Пойдите и хоть немного подремлите. Хозяин тоже будет спать, а я распоряжусь, чтобы вас позвали, как только он откроет глаза. Ну, вы согласны?
Элеонора не стала спорить. Она и правда была так утомлена, что, добравшись до гостевых покоев, даже не смогла дождаться, пока служанки её разденут. В чем была, рухнула Элеонора на кровать и заснула раньше, чем коснулась головой подушки.
Она проспала всю ночь, так как Джоб, вопреки своему обещанию, строго-настрого запретил будить Элеонору и никто не осмелился её потревожить. Когда же она проснулась сама, давно наступило утро, вовсю распевали птицы, и мир был свеж и ярок, омытый росой, которая испарялась сейчас под жарким солнцем. В гостевые покои вошла Энис.
– Доброе утро, госпожа. Я вижу, вы хорошо отдохнули. Вы выглядите гораздо лучше, чем вчера.
– Как...
– Хозяин тоже спал. Он только недавно открыл глаза и объявил, что голоден. Ему подали завтрак. Готова горячая вода. Не хотите ли принять ванну, мадам? Вы сразу почувствуете себя освеженной. А потом поедите.
– Хорошо, Энис, звучит весьма' заманчиво. Я всегда чувствую себя намного лучше – так, словно собираюсь жить вечно. Да, я приму ванну. Помоги мне снять эти тряпки – от меня, наверное, разит, как от какой-нибудь нищенки. Я ведь чуть не неделю ходила в одном и том же.
Пока Элеонора мылась и одевалась, Роберт жадно поглощал принесенный ему завтрак, состоявший из жиденькой овсяной каши, которой с ложечки кормил его Джоб, поддерживая хозяина в сидячем положении.
– Помои, – с отвращением ругался Роберт перед каждой ложкой, поднесенной к его рту. – Я так проголодался, что готов съесть целого быка, а ты вместо этого кормишь меня какой-то дрянью!
– Доктор Брэкенбери не велел давать вам в первые дни никакой твердой пищи, – невозмутимо отвечал Джоб.
– Чепуха! – кипятился Роберт. – Как я смогу восстановить силы, питаясь этой мерзостью? Ты что, решил меня уморить? Я хочу мяса и хлеба, а не этой овечьей мочи.
– Эта каша укрепляет и дух, и тело, – заявил Джоб, на миг перестав поднимать и опускать ложку, чтобы строго посмотреть на своего хозяина. – А то, что говорит доктор Брэкенбери, – закон, во всяком случае, для вашей жены.
Роберт с ворчанием проглотил содержимое еще одной ложки.
– Человек сам знает, чего требует его желудок.
Элеонора опять просидела с мужем все утро. Крепко держась за руки, они говорили, говорили и все никак не могли наговориться. Элеонора была до глубины души потрясена тем, каким тощим, бледным и старым выглядел Роберт, и с трудом верила в то, что он вообще жив; лишь его веселая болтовня рассеивала её сомнения. Дух Роберта был силен, хотя тело слабо. Это-то и привело к трагедии.
Случилось так, что Элеонора оставила мужа одного, она поехала навестить детей, желая обрадовать их доброй вестью. Джоб, Энис и Оуэн хлопотали по дому; с Робертом был только молоденький паж.
Роберт приказал, чтобы парнишка принес ему поесть – какой-нибудь холодной дичи, хлеба и вина, и тот отправился на кухню, где не застал Жака, а увидел лишь таких же ничего не соображающих кухонных мальчишек. Паж объяснил, что ему нужно, мальчишки дали то, что он просил, а он оттащил полный поднос своему господину.
– Вот это больше похоже на правду, – довольно потер руки Роберт. – Помоги мне сесть, парень, а потом порежь этого цыпленка. Да не церемонься ты с ним, просто разломай на четыре части – я слишком голоден, чтобы ждать.
Он сытно поел, и паж унес поднос раньше, чем кто-нибудь узнал о происшедшем. Роберт чувствовал себя гораздо лучше и говорил себе, что с ним все будет в порядке и что, в конце концов, ему виднее. Но к полудню у него разболелся живот, потом его начало рвать. Элеонора немедленно послала за доктором и бестрепетно держала перед Робертом тазик. её страшно напугал этот новый приступ, но Роберт, стыдясь того, что обманул доктора, ни словом не обмолвился о своем тайном пиршестве, так что Элеонора никак не могла понять, что же случилось с её мужем. К тому времени, когда приехал врач, Роберт уже корчился от боли. И из нижнего отверстия, и изо рта у него шла кровь. Лицо доктора Брэкенбери потемнело от гнева и мрачных предчувствий.
– Что здесь произошло? – строго спросил врач. – Похоже, он ел какую-то твердую пищу. А я ведь вас специально предупреждал...
– Я ничего ему не давала, доктор, только кашу и молоко, – плакала перепуганная Элеонора.
– И все же он что-то такое съел. Порасспрашивайте-ка ваших слуг. Какой-то идиот повредил ему все внутренности.
– Это опасно? – спросила побелевшая от страха Элеонора.
– Мадам, я не могу скрывать от вас, что положение угрожающее. – Врач секунду помолчал, а потом очень спокойно продолжил: – Я думаю, вам лучше позвать священника.
Элеонора дико вскрикнула и бросилась к кровати. Схватив Роберта за руку, она стала тянуть его к себе, словно стремясь оттащить его подальше от той пропасти, которая разверзлась у его ног. Но Роберт только корчился от боли и стонал, не осознавая, что его жена рядом.
В два часа пополудни Роберту стало еще хуже. В три приехал доктор, но перед этим, в полтретьего, больного начали сотрясать такие конвульсии, что глаза у него буквально вылезли из орбит. Без четверти четыре Роберт был мертв.
Элеонора сначала хотела собственными руками прикончить мальчишку, принесшего Роберту еду, потом решила засудить паренька за преднамеренное убийство, но Джоб отговорил её, упирая на то, что паж всего лишь выполнил приказ своего господина, как это сделал бы любой слуга. Так что в конце концов Элеонора просто выгнала мальчишку, предупредив, что, если он когда-нибудь снова появится в Йорке, то не сносить ему головы.
Роберта с большой пышностью похоронили в склепе под часовней в «Усадьбе Морлэндов». На поминках присутствовало несколько сот человек. Поминки эти по числу гостей и количеству потраченных вдовой денег превзошли даже свадьбу Эдуарда. Были установлены две мраморные, украшенные бронзой памятные плиты – одна в городском храме Святой Троицы, другая в домашней часовне. На плитах Роберт был изображен в мантии главы гильдии оптовиков. Высеченная в камне надпись гласила: «Смерть в руках Божьих».
Предаваться скорби Элеонора могла лишь в краткие минуты одиночества, ибо теперь женщине нужно было управлять не только домом, но и всем огромным поместьем. Отныне она была и хозяйкой, и госпожой. И еще ей надо было шить траурное платье и готовиться рожать ребенка, который должен был появиться на свет или в конце этого месяца, или в начале следующего; ребенка, которого Роберт уже никогда не увидит; последнего ребенка Элеоноры.
Книга вторая
Белая роза
Глава 12
Ребенок родился первого сентября. Это был мальчик. Элеонора назвала его Ричардом в честь покровителя семьи и попросила лорда Ричарда быть крестным отцом младенца. К радости Элеоноры, герцог согласился, прислав в ответ очень теплое письмо и набор красивых серебряных ложек в подарок крестнику. Вместо себя герцог отправил на крестины из Фортингея доверенного человека, и Элеонора была очень довольна столь очевидным проявлением благосклонности лорда Ричарда. То, что мальчика нарекли Ричардом, казалось удивительным и символичным, ибо последнему ребенку герцогини Сесили тоже дали имя Ричард; к тому же Элеонора вспомнила, что первым ребенком Йорков была девочка Анна – тезка старшей дочери Морлэндов, а первого сына герцога окрестили Эдуардом, опять же как и наследника покойного Роберта. Называя своего младшего сына Ричардом, Элеонора словно замыкала цепочку совпадений, добавив к ней последнее звено.
Рождество в этом году было одновременно и радостным, и печальным. Печальным, естественно, потому, что это было первое Рождество в доме Морлэндов без Роберта. Элеонора прятала свое горе глубоко в душе и никогда ни с кем не делилась своими переживаниями, но её близким трудно было не заметить, как она страдает. Изабелла, всегда любившая отца больше всех, стала еще мрачнее и задумчивее, чем прежде, и только Гарри и Джон не утратили своей жизнерадостности. Мрачное настроение женщин усугубила смерть отца Сесили, мистера Шоу, который скончался восемнадцатого декабря, и еще одна, разумеется, гораздо меньшая, но все же болезненная потеря: как-то утром любимую кобылу Элеоноры, Лепиду, нашли лежащей в стойле. Белоснежная лошадка не дышала. Ей к этому времени было уже двадцать восемь лет, но почему-то всем казалось, что она проживет еще долго, и её смерть стала тяжелым ударом для Элеоноры.
Но были и хорошие новости: прежде всего – известие о том, что Сесили беременна и где-то к июлю тысяча четыреста пятьдесят девятого года подарит династии Морлэндов наследника; радовало и то, что маленький Ричард пребывал в добром здравии и рос крепким и сильным мальчуганом; приятно было также узнать, что герцог Йоркский вознамерился нанести Морлэндам краткий визит в январе, когда будет в этих краях. Другим маленьким, но приятным сюрпризом стало извещение о том, что давняя просьба Роберта, мечтавшего о собственном гербе, наконец-то удовлетворена. В полученном документе герб Морлэндов описывался следующим образом: «Бегущий серебристо-белый заяц в натуральную величину на черном поле». Элеонора была очень довольна и поспешила заказать новые ливреи с этим гербом для слуг, сожалея лишь о том, что ливреи еще не будут готовы ко времени приезда лорда Ричарда.
Герцог Йоркский выехал из дома в Пахарский Понедельник, отстояв заутреню в храме, и во вторник уже был в «Имении Морлэндов». Гость и хозяйка тепло поздоровались, внимательно оглядев друг друга, и каждый, похоже, отметил про себя произошедшие в другом перемены. С пристрастием всматриваясь в лицо Ричарда, Элеонора решила, что он кажется теперь немного постаревшим и утомленным; впрочем, он сохранил все свое обаяние и, по мнению Элеоноры, по-прежнему оставался самым красивым мужчиной, которого ей довелось увидеть в своей жизни. Он привез для всего семейства прекрасные подарки; среди них был серебряный кубок для малыша и пурпурный плащ для Элеоноры, отороченный мехом черно-бурой лисы, который доставляли в Англию откуда-то с Балтики; дар этот был настолько дорогим, что женщина чуть не расплакалась.
– Ну что мой крестник и тезка – как он там? Могу я его увидеть? – улыбаясь, спросил Ричард.
– Ну конечно же, ваша светлость. – Слезы Элеоноры моментально сменились смехом. – Стоило большого труда удержать его няньку от того, чтобы она не побежала с ним встречать вас на дорогу – чуть ли не на полпути от Фортингея.
Энис принесла младенца, одетого во все белое, и Ричард окинул его серьезным и опытным взглядом.
– Прекрасный, здоровый малыш, мадам, с крепенькими ручками и ножками и блестящими глазенками, – наконец провозгласил лорд Ричард. – Уж я-то знаю, достаточно перевидал их на своем веку. А ну-ка, няня, дайте мне его подержать. Давайте, давайте, не волнуйтесь, – добавил он, заметив колебания Энис, – я еще ни разу ни одного не уронил. – Ребенок охотно пошел к нему на руки и скоро уже заливался смехом, радостно размахивая ручонками. Одна из них случайно задела лорда Ричарда по подбородку, и герцог, притворившись, что ему ужасно больно, отдал малыша няньке.
– Как я посмотрю, он уже сейчас легко берет надо мной верх, – проговорил лорд Ричард, в притворной печали потирая подбородок. – Трудно даже вообразить, что будет, когда этот малыш подрастет. Думаю, что он станет таким же великаном, как мой Эдуард! Поверите ли, Элеонора, в парне почти шесть футов росту, а ему нет еще и семнадцати, и он продолжает расти. – Перебрасываясь такими шутливыми замечаниями, они вошли в главный зал, где было приготовлено угощение и ждали музыканты.
– Как поживают ваша сиятельная супруга и остальные дети? – вежливо осведомилась Элеонора.
– Слава Богу, хорошо, хотя я и боюсь, что младшим не хватает отцовской строгости. Увы, я редко бываю дома. Джордж и Маргарет стали какими-то дикими, несмотря на все усилия Сесили, а вот маленький Ричард весьма прилежен. – Герцог вздохнул, но глаза у него оставались веселыми. – Он пошел в меня, бедный ребенок. Все другие – золотоволосые и живые, как их мать, а Ричард маленький, темный и серьезный, как я.
– Я должна поблагодарить миледи за ту безграничную доброту, которую она проявила по отношению ко мне, когда мой муж был болен. Леди Сесили прислала нам тогда лекарство и такое доброе письмо, – сказала Элеонора.
Лорд Ричард накрыл своей ладонью её руку, лежавшую на его локте, и повел Элеонору к возвышению, где стоял накрытый для них стол.
– Мне жаль, что снадобье так мало помогло, – проговорил герцог.
– Хотя нам и не приходится спорить с Божьей волей, но иной раз трудно переносить такие утраты и оставаться бодрой и веселой. – Элеонора слабо улыбнулась и опустила глаза, чтобы скрыть непрошеные слезы.
– Скажите-ка мне, – поинтересовался лорд Ричард, когда гость и хозяйка уселись за стол, – как вам удается управляться с имением? На мой взгляд, все здесь в идеальном порядке.
– Это гораздо легче, чем нам казалось сначала, – ответила Элеонора. – Слуги прекрасно знают свое дело, и у меня опытный дворецкий и управляющий, которому, к тому же, вполне можно доверять. Я всегда интересовалась, что происходит в имении, так что на первых порах смогла помочь своему сыну Эдуарду, когда он взял бразды правления в свои руки. Но он и сам очень способный. Отец хорошо воспитал его, а Эдуард быстро учится и медленно забывает.
Ричард посмотрел на Эдуарда, сидевшего за этим же столом рядом со своей юной супругой.
– Я смотрю, он женился за то время, что я не имел от вас вестей?
– Да, прошлым летом, на Сесили Шоу.
– Она одна из самых хорошеньких и цветущих девушек, каких мне доводилось видеть.
– Мой сын Томас прозвал её Дэйзи, маргариткой, и это имя так к ней и приклеилось. Мне кажется, оно ей очень подходит. Сейчас она уже беременна, слава Богу.
Глаза Ричарда сверкнули.
– Так значит, госпожа Кэртни, вы скоро станете бабушкой?
– И надеюсь иметь множество внуков, – рассмеялась Элеонора. Потом, посерьезнев, спросила: – Но, милорд, а как ваши дела? До нас не доходило никаких свежих новостей с тех пор, как началась зима.
Лорд Ричард покачал головой.
– Новости сплошь дурные. Королева непримирима и намерена уничтожить нас. Раньше или позже, но дело дойдет до вооруженной схватки. Король меня любит и верит мне, но он полностью под влиянием королевы и делает все, что она хочет. Я буду тянуть время, пока сумею, но в конце концов... я не могу допустить, чтобы расправились с моей семьей. В конце концов, я буду воевать.
– Но тогда... если дойдет до этого, – проговорила Элеонора голосом низким и напряженным, – обращайтесь ко мне. Я пришлю столько людей, сколько сумею собрать. Я могу обещать двадцать человек, может быть, даже больше – и все золото, какое к тому времени будет у меня на руках. Я сделаю все, что в моих силах, милорд.
– Спасибо, – просто ответил герцог.
Позже, когда все уже расходились по своим комнатам, чтобы лечь спать, и лорд Ричард вместе с Элеонорой поднимался по лестнице в сопровождении своих слуг, почтительно отставших на несколько ступеней; он сказал:
– Я должен поблагодарить вас, Элеонора, за ваше гостеприимство и за ваше доброе отношение ко мне.
– Это честь для меня, милорд, принимать вас у себя, – ответила женщина. – А что касается доброго отношения, то пока мы видели его только с вашей стороны.
Они дошли до того места, где коридор разветвлялся, и остановились. Ричард взял руку Элеоноры и поцеловал – любезный жест, тем более трогательный, что исходил он от человека с душой воина.
– Впереди нас ждут смутные времена, – сказал герцог. – Мне понадобится помощь каждого друга, которого я смогу найти. Сталкиваясь лицом к лицу с врагами, очень приятно сознавать, что за спиной у тебя – надежный союзник.
– Как бы я хотела, чтобы Господь сделал меня мужчиной! Тогда я могла бы сражаться вместе с вами! – пылко заявила Элеонора. – Но я пришлю вам других мужчин вместо себя и буду молиться за всех вас.
– Я не забуду этого. Бог знает, встретимся ли мы с вами еще когда-нибудь. Если со мной что-то случится...
Рождество в этом году было одновременно и радостным, и печальным. Печальным, естественно, потому, что это было первое Рождество в доме Морлэндов без Роберта. Элеонора прятала свое горе глубоко в душе и никогда ни с кем не делилась своими переживаниями, но её близким трудно было не заметить, как она страдает. Изабелла, всегда любившая отца больше всех, стала еще мрачнее и задумчивее, чем прежде, и только Гарри и Джон не утратили своей жизнерадостности. Мрачное настроение женщин усугубила смерть отца Сесили, мистера Шоу, который скончался восемнадцатого декабря, и еще одна, разумеется, гораздо меньшая, но все же болезненная потеря: как-то утром любимую кобылу Элеоноры, Лепиду, нашли лежащей в стойле. Белоснежная лошадка не дышала. Ей к этому времени было уже двадцать восемь лет, но почему-то всем казалось, что она проживет еще долго, и её смерть стала тяжелым ударом для Элеоноры.
Но были и хорошие новости: прежде всего – известие о том, что Сесили беременна и где-то к июлю тысяча четыреста пятьдесят девятого года подарит династии Морлэндов наследника; радовало и то, что маленький Ричард пребывал в добром здравии и рос крепким и сильным мальчуганом; приятно было также узнать, что герцог Йоркский вознамерился нанести Морлэндам краткий визит в январе, когда будет в этих краях. Другим маленьким, но приятным сюрпризом стало извещение о том, что давняя просьба Роберта, мечтавшего о собственном гербе, наконец-то удовлетворена. В полученном документе герб Морлэндов описывался следующим образом: «Бегущий серебристо-белый заяц в натуральную величину на черном поле». Элеонора была очень довольна и поспешила заказать новые ливреи с этим гербом для слуг, сожалея лишь о том, что ливреи еще не будут готовы ко времени приезда лорда Ричарда.
Герцог Йоркский выехал из дома в Пахарский Понедельник, отстояв заутреню в храме, и во вторник уже был в «Имении Морлэндов». Гость и хозяйка тепло поздоровались, внимательно оглядев друг друга, и каждый, похоже, отметил про себя произошедшие в другом перемены. С пристрастием всматриваясь в лицо Ричарда, Элеонора решила, что он кажется теперь немного постаревшим и утомленным; впрочем, он сохранил все свое обаяние и, по мнению Элеоноры, по-прежнему оставался самым красивым мужчиной, которого ей довелось увидеть в своей жизни. Он привез для всего семейства прекрасные подарки; среди них был серебряный кубок для малыша и пурпурный плащ для Элеоноры, отороченный мехом черно-бурой лисы, который доставляли в Англию откуда-то с Балтики; дар этот был настолько дорогим, что женщина чуть не расплакалась.
– Ну что мой крестник и тезка – как он там? Могу я его увидеть? – улыбаясь, спросил Ричард.
– Ну конечно же, ваша светлость. – Слезы Элеоноры моментально сменились смехом. – Стоило большого труда удержать его няньку от того, чтобы она не побежала с ним встречать вас на дорогу – чуть ли не на полпути от Фортингея.
Энис принесла младенца, одетого во все белое, и Ричард окинул его серьезным и опытным взглядом.
– Прекрасный, здоровый малыш, мадам, с крепенькими ручками и ножками и блестящими глазенками, – наконец провозгласил лорд Ричард. – Уж я-то знаю, достаточно перевидал их на своем веку. А ну-ка, няня, дайте мне его подержать. Давайте, давайте, не волнуйтесь, – добавил он, заметив колебания Энис, – я еще ни разу ни одного не уронил. – Ребенок охотно пошел к нему на руки и скоро уже заливался смехом, радостно размахивая ручонками. Одна из них случайно задела лорда Ричарда по подбородку, и герцог, притворившись, что ему ужасно больно, отдал малыша няньке.
– Как я посмотрю, он уже сейчас легко берет надо мной верх, – проговорил лорд Ричард, в притворной печали потирая подбородок. – Трудно даже вообразить, что будет, когда этот малыш подрастет. Думаю, что он станет таким же великаном, как мой Эдуард! Поверите ли, Элеонора, в парне почти шесть футов росту, а ему нет еще и семнадцати, и он продолжает расти. – Перебрасываясь такими шутливыми замечаниями, они вошли в главный зал, где было приготовлено угощение и ждали музыканты.
– Как поживают ваша сиятельная супруга и остальные дети? – вежливо осведомилась Элеонора.
– Слава Богу, хорошо, хотя я и боюсь, что младшим не хватает отцовской строгости. Увы, я редко бываю дома. Джордж и Маргарет стали какими-то дикими, несмотря на все усилия Сесили, а вот маленький Ричард весьма прилежен. – Герцог вздохнул, но глаза у него оставались веселыми. – Он пошел в меня, бедный ребенок. Все другие – золотоволосые и живые, как их мать, а Ричард маленький, темный и серьезный, как я.
– Я должна поблагодарить миледи за ту безграничную доброту, которую она проявила по отношению ко мне, когда мой муж был болен. Леди Сесили прислала нам тогда лекарство и такое доброе письмо, – сказала Элеонора.
Лорд Ричард накрыл своей ладонью её руку, лежавшую на его локте, и повел Элеонору к возвышению, где стоял накрытый для них стол.
– Мне жаль, что снадобье так мало помогло, – проговорил герцог.
– Хотя нам и не приходится спорить с Божьей волей, но иной раз трудно переносить такие утраты и оставаться бодрой и веселой. – Элеонора слабо улыбнулась и опустила глаза, чтобы скрыть непрошеные слезы.
– Скажите-ка мне, – поинтересовался лорд Ричард, когда гость и хозяйка уселись за стол, – как вам удается управляться с имением? На мой взгляд, все здесь в идеальном порядке.
– Это гораздо легче, чем нам казалось сначала, – ответила Элеонора. – Слуги прекрасно знают свое дело, и у меня опытный дворецкий и управляющий, которому, к тому же, вполне можно доверять. Я всегда интересовалась, что происходит в имении, так что на первых порах смогла помочь своему сыну Эдуарду, когда он взял бразды правления в свои руки. Но он и сам очень способный. Отец хорошо воспитал его, а Эдуард быстро учится и медленно забывает.
Ричард посмотрел на Эдуарда, сидевшего за этим же столом рядом со своей юной супругой.
– Я смотрю, он женился за то время, что я не имел от вас вестей?
– Да, прошлым летом, на Сесили Шоу.
– Она одна из самых хорошеньких и цветущих девушек, каких мне доводилось видеть.
– Мой сын Томас прозвал её Дэйзи, маргариткой, и это имя так к ней и приклеилось. Мне кажется, оно ей очень подходит. Сейчас она уже беременна, слава Богу.
Глаза Ричарда сверкнули.
– Так значит, госпожа Кэртни, вы скоро станете бабушкой?
– И надеюсь иметь множество внуков, – рассмеялась Элеонора. Потом, посерьезнев, спросила: – Но, милорд, а как ваши дела? До нас не доходило никаких свежих новостей с тех пор, как началась зима.
Лорд Ричард покачал головой.
– Новости сплошь дурные. Королева непримирима и намерена уничтожить нас. Раньше или позже, но дело дойдет до вооруженной схватки. Король меня любит и верит мне, но он полностью под влиянием королевы и делает все, что она хочет. Я буду тянуть время, пока сумею, но в конце концов... я не могу допустить, чтобы расправились с моей семьей. В конце концов, я буду воевать.
– Но тогда... если дойдет до этого, – проговорила Элеонора голосом низким и напряженным, – обращайтесь ко мне. Я пришлю столько людей, сколько сумею собрать. Я могу обещать двадцать человек, может быть, даже больше – и все золото, какое к тому времени будет у меня на руках. Я сделаю все, что в моих силах, милорд.
– Спасибо, – просто ответил герцог.
Позже, когда все уже расходились по своим комнатам, чтобы лечь спать, и лорд Ричард вместе с Элеонорой поднимался по лестнице в сопровождении своих слуг, почтительно отставших на несколько ступеней; он сказал:
– Я должен поблагодарить вас, Элеонора, за ваше гостеприимство и за ваше доброе отношение ко мне.
– Это честь для меня, милорд, принимать вас у себя, – ответила женщина. – А что касается доброго отношения, то пока мы видели его только с вашей стороны.
Они дошли до того места, где коридор разветвлялся, и остановились. Ричард взял руку Элеоноры и поцеловал – любезный жест, тем более трогательный, что исходил он от человека с душой воина.
– Впереди нас ждут смутные времена, – сказал герцог. – Мне понадобится помощь каждого друга, которого я смогу найти. Сталкиваясь лицом к лицу с врагами, очень приятно сознавать, что за спиной у тебя – надежный союзник.
– Как бы я хотела, чтобы Господь сделал меня мужчиной! Тогда я могла бы сражаться вместе с вами! – пылко заявила Элеонора. – Но я пришлю вам других мужчин вместо себя и буду молиться за всех вас.
– Я не забуду этого. Бог знает, встретимся ли мы с вами еще когда-нибудь. Если со мной что-то случится...