Хесс Нора. Сэйдж

   Вечерняя программа в «Золоченой Клетке» началась с выступления иллюзиониста За ним на сцену выбежали семь едва одетых юных прелестниц, исполнивших свой танец. Публика визжала и свистела от восторга и исступленно топала, когда танцовщицы в канкане высоко подбрасывали ноги, едва не задевая носы сидящих в первом ряду. Во время исполнения этого номера хватало работы и двум здоровенным вышибалам, которые со знанием дела и очень эффективно удерживали тех мужчин, которые наиболее ретиво рвались на сцену, чтобы облапить какую-нибудь из девушек.
   Стояла первая половина июля, очень жаркая и сухая, и поэтому в театре было душно, почти нечем дышать. А тут еще на сцену вышла пышногрудая дама средних лет и, сменив танцовщиц, громким, особенно назойливым в жару сопрано запела что-то на итальянском языке. Публика беспокойно зашевелилась, раздалось шарканье подошв, кашель, и когда ария, наконец, закончилась, у многих зрителей вырвался вздох облегчения.
   Под вежливые хлопки оперная дива уплыла со сцены, и тогда Джефферсон объявил, что достойнейшую публику, собравшуюся в театре, ждет сегодня нечто необычайное и исключительное.
   — Она не только прекрасна на вид, но и поет, как ангел! — казалось, его голос заполнил зрительный зал до самых отдаленных уголков. — Пожалуйста, поприветствуем! Мисс Сэйдж Ларкин!!!
   Сжимая гитару внезапно повлажневшими от волнения пальцами, Сэйдж сделала глубокий вдох и, раздвинув тяжелый занавес, вышла на сцену. Она остановилась у самой рампы, ожидая, пока принесут стул, а в это время в зале повисла такая звенящая тишина, что с улицы можно было бы подумать, что театр внезапно опустел.
   На сцену вышел мальчик, держа в руках стул с длинными ножками. Подросток подошел к ожидавшей его молодой женщине и поставил стул прямо под лампой, свисавшей с потолка и ярко освещавшей всю сцену. В своих широких юбках Сэйдж напоминала какой то удивительный весенний цветок, и это сходство еще больше усилилось, когда она легко, словно не касаясь пола, подошла к стулу, села на него и перекинула ленту от гитары через плечо и за голову.
   Все это происходило в полной тишине, казалось, что мужчинам, сидящим в зрительном зале, достаточно уже просто любоваться певицей. Никогда раньше в этом театре не появлялась такая красавица.
   Чтобы успокоиться, Сэйдж взяла несколько аккордов и запела старую добрую «Джейн, светлоокая Джейн». И, по мере того, как пространство зрительного зала заполнялось прекрасными словами песни и звуками музыки, она замечала, что эта многочисленная и более искушенная публика реагирует на ее пение с таким же обостренным вниманием, как и те грубые люди, для которых ей приходилось петь в «Кончике Хвоста».
   Когда затихли последние аккорды песни, несколько мгновений все молчали, будто бы не желая просыпаться от чудесного сна, в который они погрузились под звуки голоса Сэйдж. А затем зрительный зал будто взорвался. Зрители вскочили, яростно хлопая в ладоши и громко требуя: «Еще! Еще!»
   Сэйдж взглянула вниз, на первый ряд, где сидели ее новые друзья, и смущенно им улыбнулась, а затем вновь раздались нежные аккорды, и она запела «Прекрасную мечту». И снова приветствия, требования повторить и аплодисменты потрясли своды театра.
   Сэйдж решила, что настала пора несколько утихомирить ее почитателей и заставить их вспомнить дни своей безмятежной юности, когда они были наивны и чисты. И она стала исполнять свою третью и последнюю песню «Мой старый дом в Кентукки».
   Музыка, словно волшебная река, полилась со сцены, захватывая слушателей, увлекая их за собой, и, убаюканные серебристыми звуками прекрасного женского голоса, зрители поплыли вместе с песней туда, где ярким огнем горели рождественские свечи, потрескивали в очаге дрова и вкусно пахло смолой и где всех их ждали ласковые материнские руки. Сэйдж закончила пение и пошла за кулисы, провожаемая напряженной тишиной. Тишина длилась секунду, две… три. а затем, за спиной певицы, словно рухнула плотина, и на сцег обрушился гром аплодисментов.
   Мистер Джефферсон, фокусники, девушки из танцевальной группы — все бросились к ней с поздравлениями. Они окружили ее, восклицая наперебой:
   — Какой у вас прекрасный голос! Как мне понравилась последняя песня! Я даже заплакала! Все мужчины готовы валяться у вас в ногах!
   — Вы — моя новая звезда! — торжественно провозгласил Джефферсон. — В ваше распоряжение переходит отдельная артистическая уборная!
   Сэйдж, понимая, какую честь ей оказывают, удивленно посмотрела на хозяина театра. — А как же мадам Луиза? — спросила она. — Разве не она занимает отдельную уборную?
   Джефферсон пренебрежительно махнул рукой.
   — Она перейдет в вашу гримерную, к Руби.
   «До чего же ты черствое, грубое существо!» — подумала Сэйдж о своем боссе и, хотя еще даже не была знакома с этой самой танцовщицей Руби, отрицательно покачала головой.
   — Я не хочу, чтобы с мадам Луизой так поступали Я останусь в одной гримерной с Руби.
   Она сразу же поняла, что поступила совершенно правильно, потому что все окружающие, услышав ее ответ, вдруг заулыбались и одобрительно закивали. Ну, что же, новенькая дала всем понять, что она такая же артистка, как и они.
   В маленькой гримерной Сэйдж уже ожидали Кэрри и ее постояльцы. И снова ей пришлось выслушать похвалы ее голосу и восклицания о том, как всем понравились песни.
   Когда, наконец, все успокоились, Кэрри сказала:
   — Мы ждали тебя здесь, чтобы проводить домой. Нам придется пробираться через черный ход, потому что у парадного тебя сегодня будут дожидаться целые орды мужиков, умирающих от желания поужинать с тобой или поближе познакомиться, или хотя бы просто окликнуть тебя. Некоторые из них, наверняка, будут чертовски назойливыми.
   — Спасибо, Кэрри, — благодарно улыбнулась Сэйдж. — Ты не представляешь, как мне спокойно с тобой.
   — Да ладно… ладно, — Кэрри, казалось, сама была смущена собственной нежностью и особенно тем, что выказала ее. — Это же видно первому встречному, ты похожа на затерявшегося ягненка. У молодой женщины появилось такое чувство, будто она потеряла что-то очень дорогое.
   — А что, если нам всем сходить в «Гранд Отель» напротив, выпить чашечку кофе, съесть по кусочку торта? Надо же отметить твой успех, — стесняясь, предложил Тим.
   — Ой, это замечательная идея! — согласилась Сэйдж. — Это как раз то, что мне нужно — немного расслабиться вместе с друзьями. Не могу передать, как ужасно я волновалась, когда была на сцене. Мне и в голову не приходило, что мои простенькие песни понравятся такой искушенной аудитории.
   Кэрри фыркнула.
   — Все эти люди, что слушали тебя, совсем недавно еще были простыми деревенскими жителями. И под их нарядной, элегантной внешностью, они остаются прежними фермерами и ковбоями.
   Как она и предсказывала, когда они вышли на улицу, перед «Золоченой Клеткой» слонялось несколько мужчин.
   — Ну, что я тебе говорила? — Кэрри взяла Сэйдж за руку и быстро повела прочь.
   Ресторан в «Гранд Отеле» был переполнен. Многие желающие войти дожидались, пока освободятся столики. И когда Сэйдж с друзьями увидели это столпотворение, Кэрри предложила:
   — Может, пошли домой? У меня еще остался персиковый пирог, хватит всем по кусочку. И не очень много времени понадобится, чтобы приготовить кофе.
   — Да, пожалуй, так будет лучше, — согласилась Сэйдж. — Я хочу поскорее смыть с лица всю эту краску.
   Так и появилась у них эта традиция — возвращаться домой на кофе с десертом каждый вечер после выступления Сэйдж. Однако, трое мужчин посещали концерты в «Золоченой Клетке» только время от времени. Тим ухаживал за одной юной леди, доктору Бренту иногда требовалось навестить некоторых своих пациентов, а Питер любил два-три раза в неделю посидеть в салуне и немного выпить, после чего он обычно отправлялся в «веселый квартал» с красными фонарями, который находился недалеко от города.
   Только Кэрри всегда сопровождала свою квартирантку в театр и обратно. Однако, поскольку поклонникам Сэйдж не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что она ускользает через черный ход, то пришлось мистеру Джефферсону выделить своих двух вышибал для сопровождения певицы домой. Так и возвращалась она в окружении двух телохранителей, за которыми следовала Кэрри в качестве боевого резерва.
   Девушки из танцевальной группы немного завидовали новой артистке, но изо всех сил старались не показывать виду. Несмотря на то, что Сэйдж была очень привлекательна и на нее засматривались мужчины, отношение к ней подруг по сцене было очень хорошим. Всеми безоговорочно признавалось, что она звезда первой величины на сцене «Золоченой Клетки», да еще к тому же красивая вдова держалась скромно, не заносилась и совсем не требовала особого к себе отношения. И никогда не уходила из театра ни с одним из мужчин, которые буквально преследовали ее своими ухаживаниями.
   Сама Сэйдж хорошо относилась ко всем девушкам, подругам по сцене. Ей все нравились, даже мадам Луиза, считавшая, что именно она выше и лучше всех. Но все-таки общаться Сэйдж предпочитала с Руби, своей подругой по гримерной. Руби была пылкой брюнеткой лет двадцати семи. Жила она со своей матерью и воспитывала двух детей: мальчика семи лет и девочку — пяти. Несмотря на то, что бабушка сидела с внуками, пока Руби выступала, она все равно очень волновалась за своих детей. Дело в том, что мать Руби иногда напивалась. В скором времени между Сэйдж и танцовщицей установилась крепкая дружба, может быть, потому, что, в какой-то степени, они были схожи.
   Вообще, среди артистов театра существовало негласное правило, никогда не соваться в дела другого Однако, из обрывочных фраз, которые иногда роняла Руби, Сэйдж удалось в общих чертах узнать, что произошло с отцом детей подруги.
   Он, однажды, просто ушел из дома и не вернулся. Их дочке в то время было всего шесть месяцев. Поэтому неудивительно, что Руби терпеть не могла мужчин и никому из них не доверяла.
   Сэйдж открыто поведала о причинах, заставивших .ее приехать в Шайенн, исключая, конечно, всякое упоминание о Джиме или ее опасениях насчет деверя Она рассказала, что вся ее семья, кроме восьмилетнего племянника, была убита тремя бандитами.
   Когда Сэйдж вновь вспомнила все, что пережила в тот страшный день, ей на глаза навернулись слезы. И Руби, всем сердцем сочувствуя горю своей подруги, обняла ее и держала так все время, пока она плакала. Но оплакивала молодая вдова не только смерть Артура, Кейла и Мери, она плакала еще и потому, что навеки потеряла Джима.
   «Я никогда его не теряла, — горько подумала Сэйдж, вытирая глаза. — Джим никогда и не был моим».
   Затем она рассказала Руби о том, что особенно беспокоило ее.
   — Мать Дэнни была индианкой. Как ты думаешь, жители Шайенна примут его, когда я привезу моего племянника в город, чтобы тут жить?
   — Знаешь, Сэйдж, врать не буду. Всякие поганцы будут отворачивать от него носы, как и от тебя, впрочем. А простые люди, рабочие, не обратят никакого внимания на то, что у мальчика индейская кровь. Немного помолчав, Руби спросила:
   — Послушай, а может, твоему племяннику было бы лучше, если бы ты осталась в Коттонвуде. Ты, по моему, упоминала, что он счастлив на этом ранчо. Может, в салуне просто мало платили за пение?
   Сэйдж, конечно, не назвала подруге подлинных причин, по которым она не могла остаться в Коттонвуде. Она не сказала, что боялась превратиться в очередную шлюху Джима Латура или что ее отыщет деверь. Поэтому ей пришлось солгать:
   — В маленьком городке не заработать таких денег.
 
   У Сэйдж был выходной, поэтому она все еще лежала в постели, хотя стрелки на ее часах уже приближались к десяти. Она вспомнила свой разговор с Руби неделю назад и почувствовала, что умирает от тоски по племяннику. Однако, теперь, к своему удивлению, она обнаружила, что страстно желает увидеть и Джима. Ей хотелось вновь побыть с ним, услышать его веселый, насмешливый голос. Она вспомнила взгляд Джима сквозь прищуренные глаза, в которых ясно читается его желание заняться с ней любовью.
   Сэйдж вспомнила, как все это случилось у них в последний раз, когда они были вместе. Именно тот случай, из-за которого ей пришлось внезапно и раньше, чем она предполагала, уехать в Шайенн. Знает ли уже Джим, что она покинула Коттонвуд? А если знает, что чувствует? Неужели ему все равно?
   Конечно, он наслаждался, обладая ее телом, но его последующие поступки показали, что это все совсем не так много значило для него, как для нее.
   Сэйдж вздохнула и закрыла глаза рукой. То, что она ему отдавала, могла бы дать Джиму любая женщина и, возможно, даже лучше, чем получалось у нее. Вон, эта шлюха, Реби, например. Уж она-то знает десятки разных способов, как доставить удовольствие мужчине.
   — Прекрати! — шепотом приказала себе Сэйдж, села в кровати, а потом поставила ноги на пол. — Ты не должна больше вообще допускать мысли об этом человеке! Подумай хоть на минуту, ведь он обращался с тобой, как с глупым теленком. И, вообще, можно быть уверенной, что и в его мыслях и в его кровати твое место заняла сейчас другая женщина.
 
   Сэйдж ошибалась, когда думала, что Джим забыл о ней. Она также допустила ошибку, думая, что у него появилась новая женщина. С той самой последней ночи с нею он не прикасался и даже не посмотрел ни на одну из них.
   Джим вдруг обнаружил, что постоянно думает о Сэйдж, беспокоится о ней. Прошло почти три недели с того дня, когда она уехала, а он постоянно спрашивал себя по несколько раз на день, появился ли у нее уже мужчина. То он говорил себе, что Сэйдж не из тех женщин, которые ложатся в постель с мужчиной после недели знакомства, в следующее мгновение Джим напоминал себе, что она была такой раньше, до того, как они познакомились. Теперь, зная о том, сколько удовольствия может ей принести физическая любовь, возможно, ей захочется как можно скорее получить удовлетворение.
   Однако, была еще одна вещь, которая в последнее время начала беспокоить Джима больше всего остального. Что-то в нем медленно, но неотвратимо менялось. Недавно он заметил, что его мечты о Сэйдж, мысли о ней перестали быть только сладострастными и чувственными. Много раз в мыслях она просто тихо лежала в его руках, ее теплое, нежное тело уютно устроилось возле него, а ее голова покоится у него на плече. А иногда она виделась ему на сцене в салуне, поющей свои прекрасные песни, и он так гордился ею, что, казалось, лопнет от гордости.
   Но чаще Джим видел Сэйдж в своем новом доме, расставляющей мебель, готовящей еду. И Дэнни вместе с ними, их сын, объезжающий с ним ранчо, помогающий пасти стада.
   Каждый раз, когда у него появлялись подобные мечты, Латур злился на себя, обзывал последним идиотом и даже крепче. Однако, следующей ночью все повторялось вновь, его посещали те же видения. Он уже ненавидел эти ночи, свой новый дом, охапку сена, на которой лежал. И как бы ни снилась ему Сэйдж, хозяйкой, возлюбленной или просто далекой знакомой, наутро Джим просыпался в ужасном состоянии, уставшим, неудовлетворенным, слегка растерянным. Ему порой казалось, что он медленно сходит с ума.
   Чтобы одолеть назойливые воспоминания о Сэйдж, Джим с головой уходил в работу, старался везде успеть, но дом для рабочих был уже закончен, и парни переселились в него, столовая тоже близилась к завершению, а повар готовил отлично.
   Латур часто вспоминал тот день, когда была доставлена заказанная им плита. Он начал было помогать устанавливать ее. Но после того, как Джесси несколько раз врезался в него, терпение повара лопнуло, и тот взмолился, причем мольбы больше походили на рычание: «Босс! Неужели у тебя нет больше никаких дел?»
   Джим намек понял и полностью переключил внимание на строительство своего дома. Он решил оказать помощь строителям, возводившим крышу. Полчаса плотник худо-бедно держался, а потом сказал примерно то же, что и Джесси, но только более прямо: «Латур, почему бы тебе не убраться к дьяволу с моей дороги? Хватит путаться под ногами! Проваливай и помогай кому-нибудь еще!»
   Единственно, ковбои приветствовали Джима, и среди них он отдыхал душой. Гоняясь в течение двенадцати часов за упрямыми, подвижными и круторогими животными, мужчина настолько выматывался, что засыпал, как только заворачивался в свое одеяло.
   Работники Джима нарядили его для работы погонщиком из своих запасов. Они дали ему мягкую шляпу с загнутыми назад полями, пару прочных шерстяных штанов, у которых на заду и с внутренней стороны бедер была нашита оленья кожа. Как объяснили Латуру ковбои, без такого приспособления седло очень быстро перетерло бы ему всю материю, а заодно и то, что под ней.
   Один парень подарил Джиму куртку с глубокими карманами, чтобы не тратить время и не лазить в карманы штанов, когда сидишь в седле. А Клем Троубридж отдал ему высокие, до колен, сапоги, которые предохраняют от пыли и мелких камешков. Ну, а шпоры у Джима были свои.
   Повар продолжал готовить очень вкусные, обильные блюда, так что тут все было тоже нормально. Джим, вообще, велел, чтобы на харчах никто не экономил, и Джесси, что называется, поймал хозяина на слове. Каждое утро, на заре, прежде чем парням выезжать на работу, они получали на завтрак бекон и гренки или оладьи. А вечером, когда ковбои, загнав скот в загон, возвращались, на ужин их ждало или жаркое, или отбивные, или тушеное мясо. Джесси выпекал прекрасный хлеб, готовил отличный крепкий кофе, а печенье и пироги были выше всяких похвал. Однако, Джим Латур об этих завтраках не жалел, так как прекрасно знал, что даже не будь всего остального, ковбои будут работать на него из-за того, что у них всегда есть хорошая пища, и ее много. Хорошо известно, что ковбои всегда ценили хорошую еду даже выше приличной платы.
   Однажды вечером, когда все сидели с полными желудками, умиротворенные, довольные жизнью и курили сигареты, один из парней посмотрел на Джима и сказал:
   — Босс, у некоторых из наших мужиков давненько не было женщин. Мы уже прямо осатанели без баб. Мы тут думали, как ты посмотришь на то, чтобы один из нас прокатился в Коттонвуд и привез назад пару девочек на одну-две ночи.
   Латур ухмыльнулся и покатал во рту сигарету из угла в угол. Все работники с явным и напряженным вниманием прислушивались к разговору, и ему был понятен их интерес. Он и сам желал женщину, но только одну — Сэйдж. Джим чиркнул спичкой о стол, поднес ее к белому свернутому куску бумаги, набитому табаком, и затянулся. Затем, намеренно не торопясь, выпустил дым через ноздри и ответил ждущим ковбоям.
   — Ребята, мысль хорошая, но чтобы из-за них не было драк. Я терпеть не могу, когда мои люди устраивают потасовки между собой. Если кто-нибудь затеет что-то подобное — вышибу дух.
   Сразу раздался хор голосов, уверяющих хозяина, что беспокоиться совершенно не о чем.
   — Да никто и не собирался устраивать из-за них побоища! — добавил тот, кто обратился с просьбой.
   Вслед за этим сразу началось бурное обсуждение другого, не менее важного вопроса — кто поедет? Естественно, что каждому было лестно взять эту почетную миссию на себя и весело провести денек-другой в Коттонвуде. Однако, решение все-таки принял сам хозяин. Латур посмотрел на своего старшего загонщика и сказал:
   — Поезжай ты, Клем. Я знаю, что ты не станешь там пропивать все подряд и не забудешь вернуться через пару дней.
   Раздался добродушный смех, и работники, поднявшись из-за стола, направились устраиваться на ночлег. Все, за исключением Клема, который пошел седлать лошадь и готовиться к поездке в Коттонвуд.
   На следующее утро, когда завтрак подходил к концу, Клем вернулся вместе с двумя самыми молодыми и хорошенькими девушками из заведения мадам Реби. Мужчины бросились к ним, чтобы помочь дамам слезть с лошадей, а Джим, прислонившись к дверному косяку, с удивлением смотрел на растерянные, если не сказать, встревоженные лица девушек. В чем дело? Они что, не хотели ехать с Клемом? Если так, то он сейчас же отправит их назад к Реби. Шлюхи они или нет, но ему тут не нужны женщины, которых принуждают к чему бы то ни было.
   Затем он заметил, что направившийся к нему Клем тоже чем-то озабочен.
   — Что-то тут не так, Клем, — сказал Джим и сделал шаг навстречу своему помощнику. — Что произошло?
   — Мадам… Реби исчезла. Вместе с одеждой и всем барахлом.
   — В каком смысле исчезла? — удивился Латур. Может, она укатила с тем своим незнакомцем. Она вроде хвасталась, что они собирались пожениться.
   — Что-то непохоже, — подала голос одна из девушек. — Он еще на следующий день был в салуне…
   Она оглянулась на подругу и добавила:
   — После того, как провел ночь с Мэйзи.
   — И более жестокого мерзавца мне еще никогда не приходилось обслуживать! — сказала Мэйзи и вздрогнула. — У меня было чувство, что он ненавидит женщин. И совершенно точно, что у него какая-то изуверская ненависть к индианкам. Я сама слышала, как он говорил об этом.
   У Джима словно что-то щелкнуло в голове. Он сразу вспомнил, как Сэйдж, однажды, говорила, что Миланд Ларкин испытывает прямо сверхъестественную ненависть к индейцам и что именно поэтому она так боится за своего племянника. Сердце Джима так гулко застучало, словно стремилось вырваться из груди. И так же, как то, что он, Джим Латур, находится здесь, на своем ранчо, ему стало ясно, что обожатель Реби и деверь Сэйдж Ларкин — один и тот же человек. Этот тип крутился вокруг Реби только потому, что надеялся выудить у той сведения о местопребывании Сэйдж. А если эта потаскуха что-либо знает, а в этом Джим ни на минуту не сомневался, то она, конечно, уже все Ларкину рассказала.
   И это означает, что тот уже пошел по следу.
   Стул заскрипел, когда Джим тяжело опустился на него, а затем резко встал. Ему придется выходить на поиски с большим опозданием, и он крепко отстанет от Ларкина, потому что даже представления не имеет, где ее искать. И дай Господь, чтобы хоть Тилли знала ее адрес!
   — Так, девочки. Вы идите в дом и немного поспите, — Латур тяжелой, стремительной походкой направился к двери — Я скачу в Коттонвуд.
   Жеребец задыхался, его бока тяжело ходили, кожа лоснилась от пота, когда Джим, наконец, остановил его у входа в «Кончик Хвоста» и бросил поводья подбежавшему мальчику, не забыв при этом дать ему серебряный доллар, чтобы тот отвел Майора в конюшню, дал коню воды, вытер и накормил его. Затем, потрепав мокрую холку коня, Латур решительно направился в салун.
   — Поговорим позже, Джейк, — махнул Джим бармену, направляясь прямо на кухню.
   Тилли повернулась к нему от плиты:
   — Вот так так! Привет, Джим! — улыбнулась кухарка — Я совсем не ждала тебя сегодня.
   — Ты уже что-нибудь получила от Сэйдж? — Джим не стал терять время на объяснения.
   Тилли минуту колебалась, прежде чем ответить.
   — Да, я, действительно, получила вчера от нее письмо Она пишет, что нашла работу певицы, за которую очень хорошо платят и что через недельку она приедет за Дэнни.
   — Откуда было письмо, Тилли? — Джим вплотную подошел к женщине, чтобы сразу увидеть, если она вздумает сказать ему не правду.
   Тилли отвела глаза.
   — На конверте не было обратного адреса.
   — Очень может быть, но ты, черт тебя побери, и так прекрасно знаешь, где она Говори мне скорее.
   Тилли сердито взглянула на него.
   — С чего бы это вдруг тебе внезапно захотелось узнать, где она? Из-за того, что ты к ней относился по-свински, Сэйдж и уехала Может, тебе просто неожиданно снова захотелось с ней переспать?
   — Нет' Я не хочу снова с ней переспать! — в ярости закричал Джим, чувствуя, как у него от стыда вспыхнули щеки. — Я никогда не пытался ее соблазнить, Сэйдж с самого начала знала, что я не смогу на ней жениться.
   — Так что же ты не оставишь ее в покое? Она начала новую жизнь, у нее новые друзья. Ей совсем не надо, чтобы ты появился и опять все поломал!
   — Слушай, Тилли, — Джим тихим голосом прервал гневную тираду женщины. — Мне кажется, что ей угрожает смертельная опасность от ее деверя. Я боюсь, Реби сказала ему, где Сейдж.
   — Но Реби не могла знать… если только… вдруг она подслушала, как мы с Сэйдж говорили о ее отъезде?
   Тилли села, лицо ее внезапно побледнело.
   — Реби всегда шныряла вокруг, вынюхивала, подслушивала, о чем другие говорят.
   Джим кивнул.
   — Возможно, так и случилось. А теперь, давай говори, Тилли, где Сэйдж. Время уходит!
   — Она в Шайенне, Джим, — торопливо ответила женщина. — Я не врала, что обратного адреса не было Но она поет в местечке, которое называется «Золоченая Клетка». Джим, поспеши за ней! Этот сумасшедший может убить ее, если только найдет!
   Латур встал.
   — Приготовь мне провизии на два дня, пока я схожу в конюшню за лошадью. Боюсь, что Майор не сможет отправиться со мной.
   Однако, приличной лошади в конюшне не оказалось. Ни одна не смогла бы сделать больше десяти двенадцати миль в день, да и то, если бы за ней гналась стая волков.
   «Мне нужна лошадь длинноногая, выносливая, которая сможет бежать с утра до вечера с короткими перерывами», — думал Джим, переходя от стойла к стойлу и потихоньку изрыгая богохульства, когда вдруг заметил гнедую Рустера. Он сразу признал эту лошадь, и очень хорошо знал о ее удивительных способностях. Эта гнедая десятки раз уходила от полицейских погонь. И Джим, не колеблясь, набросил седло на спину животного. Рустер не будет против, когда узнает, кто и зачем взял его лошадь.
   Однако, Латур все-таки нашел время, чтобы сказать человеку, смотревшему за конюшней, что он берет лошадь своего друга. А после этого направился к концу улицы: там, у дверей салуна, его уже ждала Тилли с дорожным мешком в руках.