Страница:
Ее первой мыслью, когда она увидела Джонти, было: «Боже, как поразительно похожи отец и дочь!» Потом Сэйдж почувствовала на себе внимательный взгляд молодой женщины. Ее пронзительно синие глаза, казалось, изучали и оценивали особу, доставившую столько хлопот Латуру. Но в следующее мгновение взгляд Джонти стал теплым и ласковым, и Сэйдж поняла, что выдержала экзамен. Дочь Джима приветливо улыбнулась и протянула свою руку.
— Папа и Тилли рассказали мне, что вы были тяжело больны, чуть не при смерти, — сказала Джонти своим слегка надтреснутым, гортанным голосом.
— Не знаю, потому что в тот момент мало что чувствовала, — Сэйдж тоже улыбнулась. — Я так благодарна им за все, что они для меня сделали!
— Думаю, благодарить нет нужды. Тилли обожает заботиться о других, а мой папочка никогда не считал слишком тяжелым трудом ухаживать за хорошенькой женщиной. Правда, папуля? — Джонти посмотрела на своего отца, который молча стоял в дверях, прислонившись к косяку.
— Вообще то, меня в этом обвиняют, — Джим вошел в комнату, слегка улыбаясь самыми уголками своих губ. — Однако, должен сказать, что Сэйдж не так как другие принимает мои ухаживания. Она не обращает ни малейшего внимания на все мои комплименты.
— Может, это потому, что она умнее всех остальных, — подсмеиваясь над отцом, сказала Джонти. — Просто Сэйдж с первого взгляда может различить пройдоху, вроде тебя.
Сама Сэйдж с некоторым беспокойством вдруг обнаружила, что разговор каким то образом перешел с ее болезни на отношение Джима с другим женщинами. А их у него, как она подозревала, было очень много. Об одной из них ей уже было известно. Звали эту женщину Реби. Дэнни как то раз очень неодобрительно о ней упомянул.
— Эта Реби, — начал он неприязненно, — спрашивала Джима так: «Сколько еще этот мальчишка будет спать в моей комнате?»
Когда Дэнни замолчал, Сэйдж, страшно желая узнать, что ответил Латур, забыла о том, как сама же учила племянника не сплетничать, и спросила:
— Ну и что сказал Джим?
— А он стал сначала злой презлой, как черт. Посмотрел на нее и рявкнул: «Это не твое поганое дело знать, сколько паренек там будет спать! А сейчас катись ко всем чертям из его комнаты и жди, пока тебя не позовут снова!» Ой е, как же она взбесилась! Она на меня так посмотрела, как обычно смотрел на меня Миланд!
Сэйдж облегченно вздохнула. Ее сердце счастливо забилось. Молодая женщина так обрадовалась тому, что рассказал ей Дэнни, что даже забыла сделать ему замечание за употребление всех тех слов, которые он услышал от Джима и этой самой Реби.
Позже, уже спокойнее обдумывая то, что сказал Джим своей подружке, Сэйдж вспомнила конец его фразы: «Жди, когда тебя позовут снова!» Но, по правде говоря, особой причины для беспокойства по этому поводу быть не должно. Правда заключалась в том простом факте, что Джим Латур не позволит ни одной женщине, а особенно шлюхе, командовать собой. Сэйдж узнала о его отношениях с ними из рассказов Тилли.
Маленькая ящерица выбежала на нагретую солнцем скамейку и стремительно бросилась прочь, увидев сидящую там женщину. Однако Сэйдж ничего этого не заметила, слишком погруженная в свои мысли. Теперь, когда Дэнни уехал, у нее не оставалось никаких сомнений, что Реби «позвали снова», и Джим посещает ее каждую ночь.
От этой мысли стало почему то очень грустно, и Сэйдж мысленно прикрикнула на себя. Ей то какое дело до того, сколько женщин спят с владельцем салуна? Он ничего для нее не значит, и вряд ли она его интересует. Невозможно найти двух других таких непохожих, абсолютно разных людей. До недавних пор она вела спокойную, размеренную, вполне обычную жизнь, тогда как Джим, насколько ей удалось выяснить из случайно оброненных слов, прожил бурную жизнь, полную тревог и опасностей. Ни в родительском доме, ни в их с Артуром домишке никогда не было и капли спиртного — Джим Латур владел салуном.
И, наверняка, запросто выпивал со всеми этими ковбоями, шахтерами и охотниками, с утра до вечера толпившимися в его заведении.
Во всяком случае, она слышала несколько раз запах спиртного, исходивший от Джима.
«Раз уж вы оба такие разные, — ехидно ворвался в мысли Сэйдж внутренний голос, — чего ж ты о нем столько думаешь?»
«Не правда! — сама себе возразила она. — Это потому, что…» Женщина задумалась, подыскивая слова, которые могли бы наиболее точно описать, что она чувствует по отношению к Джиму Латуру. Единственным мало-мальски честным ответом был тот, что ей еще ни разу не доводилось испытывать такого физического влечения к мужчине, как к хозяину салуна. Даже Артур, которого она горячо любила, никогда не заставлял ее задыхаться от волнения, и сердце у нее в присутствии мужа никогда так отчаянно не билось.
Заскрипевшая под чьими то шагами галька вывела Сэйдж из состояния сосредоточенного самоконтроля и оторвала ее от попыток определить словами все, что пришлось прочувствовать за последние дни и недели. Она повернула голову и увидела сморщенную, маленькую старушонку, направляющуюся к ней. Коричневое, покрытое сетью глубоких морщин лицо старушки было обрамлено белыми прядями седых волос.
«Господи, Боже мой! — слегка испугавшись от неожиданности, изумленно подумала Сэйдж. — Да ей же, должно быть, лет сто!» Однако, когда старуха, одетая в черное, слегка склонилась вперед, а потом стала перед ней, молодая женщина внезапно увидела, что хотя годы и наложили свою печать на лицо неожиданной гостьи, глаза ее блестели ярко и молодо, как у птенца, выглядывающего из своего гнезда.
Сэйдж улыбнулась старушке, но в следующую секунду пожилая особа радостно и весело прокудахтала такое, что улыбку с губ Сэйдж, как ветром сдуло.
— Я слышала, что Джим завел себе новую бабешку. А что же на это скажет его старая подружка, эта потаскуха Реби? Остерегайся ее, милочка, она — настоящая сука!
Сэйдж в полной растерянности смотрела на горбатую, словно у гнома, фигуру старухи, не зная, что сказать, как вдруг в эту секунду, раздался громкий и разъяренный голос:
— Дженни! Не рановато ли ты сегодня начинаешь строить пакости людям?
Та, которую назвали Дженни, так резко развернулась, что потеряла равновесие, и Джиму пришлось поторопиться, чтобы поддержать ее и не дать ей свалиться на землю.
— Надо было позволить тебе свалиться и сломать свою кривую шею, старая ведьма! — прорычал Джим, помогая подхваченной им старухе утвердиться на ее коротеньких ногах, обутых в черные, разбитые туфли.
— Так что ты сказала? Чьей подружкой была Реби? Маленькие, бегающие глазки Дженни впились в разъяренное лицо Джима, и в следующее мгновение она испуганно и торопливо запричитала:
— Ой, ничьей, то есть… всех… то есть, она такая дура, старая шлюха! Тьфу!
Сэйдж, еще не оправившаяся от первых слов старушонки, теперь смотрела на Джима, желая увидеть, какое впечатление на него произвела эта не очень благоприятная характеристика его теперешней любовницы. И к своему удивлению, она заметила, что Латур кусает губы, с огромным трудом пытаясь удержаться от душившего его смеха. Кажется, его нисколько не трогал поток ругательств, лившихся в адрес женщины, делившей с ним постель. Сэйдж увидела, что владельцу салуна, наконец, удалось обуздать свои эмоции. Напустив на лицо побольше серьезности, он сердито сказал сгорбленной старушке, отпуская ее тонкие ручки:
— Слушай и запомни на будущее, старая карга! Сейчас ты уползешь обратно в свою конуру и там как следует поразмыслишь, можешь ли ты совать свой нос в чужие дела. Не забудь, если я скажу Тилли, что ты опять начала распускать язык, то больше тут для тебя не найдется ни одной тарелки с ужином!
Услышав последнюю фразу, Дженни испуганно ойкнула и, задрав подбородок кверху, заторопилась в направлении жалкой деревянной лачуги, находившейся в нескольких ярдах позади салуна. Джим и Сэйдж с улыбкой проводили старуху взглядами, дождались пока она поплотнее затворила за собой хилую, болтающуюся дверь, и тогда посмотрели друг на друга.
С огромным трудом сохраняя внешнее спокойствие, Джим покатал языком сигарету во рту и сказал:
— На то, что болтает Дженни, никто не обращает внимания. Всем известно, что она выдумывает разные истории, чтобы скоротать время. За такие проделки ей сотни раз могли сломать шею, а старуха все не угомонится!
С языка Сэйдж уже готова была сорваться фраза о том, что, по ее глубокому убеждению, старая леди далеко не всегда говорит не правду. Однако, поразмыслив, она решила воздержаться от язвительных реплик. Если Джим хочет сделать вид, что эта женщина, Реби, ничего для него не значит, ну что же, пусть так и будет. Разве она сама не говорила себе, что ей нет дела до того, как будет прожигать свою жизнь Джим Латур.
А Джим сел на скамейку рядом с молоденькой женщиной и сказал:
— Сегодня утром ты неплохо выглядишь. Как ты себя чувствуешь?
— Мне кажется, что я начинаю чувствовать себя, как встарь, до всех этих событий, — Сэйдж слегка подвинулась, стараясь оставить между собой и мужчиной немного пространства, чтобы его нога не прикасалась к ее бедру.
— Так хорошо на свежем воздухе! Одна из причин, почему я ненавижу зиму, как раз в том, что приходится сидеть взаперти неделю за неделей. Эти длинные, монотонные дни, когда от тумана и сырости все вокруг серое и бесцветное… В такое время я почти схожу с ума.
— Это потому, что ты всегда жила на ферме, а там нечем особенно заняться в зимние дни. В городе все по другому. Вокруг полно народу, и всегда происходит что-нибудь интересное.
— Да, — кивнула, соглашаясь, Сэйдж. — Я теперь вижу, что это — правда. В прошлое воскресенье я слышала, как звонил церковный колокол. Я хочу на этой неделе пойти в церковь. Мне очень хочется познакомиться со здешними дамами, войти в их общество.
Джим плотнее надвинул шляпу на лоб, чтобы скрыть выражение своих глаз. Сэйдж еще не подозревает, что «добрые женщины» Коттонвуда, скорее всего, при встрече с нею будут дружно воротить носы и сторониться ее. По городу уже пошли слухи о «новой бабешке» Латура, и старая Дженни была не единственной женщиной, которая думала, что Сэйдж спит с ним.
И вот ведь чертовски дурацкое положение! Он мог бы поклясться на исповеди, положив руку на Библию, что между ним и этой недавно овдовевшей молодой женщиной ничего и не было, но ни одна живая душа в городе ему бы не поверила!
Впервые в жизни укоренившаяся за ним репутация бабника и дамского угодника стала беспокоить Джима. Эта красотка, сидящая рядом, может очень запросто возненавидеть его, если обнаружит, что ее доброе имя треплют языки городских кумушек и причина тому — он.
— Ты уверена, что тебе надо заводить знакомство со всеми этими старыми сплетницами? — В конце концов спросил Джим. — Видишь ли, мне кажется, что они ведут довольно скучную жизнь… никаких развлечений… обсуждают ближних, только и всего. У нас тут так: если видишь, как судачат три женщины, можешь быть уверен, они перемывают косточки какому-нибудь бедняге.
— Ну уж, Джим! Ты это себе просто вообразил! Добрые христианки никогда не позволят себе плохо отзываться о ближнем, кто бы это ни был.
По ее голосу можно было сделать вывод, что она поражена и не верит ему. Джим с жалостью посмотрел на Сэйдж. Какое потрясение ее ожидает в следующее воскресенье! Совершенно очевидно, что его соседка даже не подозревает, какого рода прихожане обитают в Коттонвуде.
И тогда он решил, что, пожалуй, единственное, что можно сделать в этой ситуации, — это пойти в церковь вместе с Сэйдж. По крайней мере ему удастся предложить ей моральную поддержку, когда ее попытка познакомиться с «ДАМАМИ» натолкнется на холодные взгляды. Джим засмеялся своим мыслям. Когда он заявится на службу, приходские кумушки испытают такой шок, что пожалуй, забудут задрать свои носы перед Сэйдж.
Во все следующие дни Джим взял себе за правило сидеть рядом с Сэйдж на лавочке во время ее ежедневного часового моциона. Они сидели и просто болтали.
Из этих разговоров он узнал, что Сэйдж, оказывается, уже тридцать два года, а совсем не «чуть больше двадцати», как ему показалось вначале. Однако, когда Джим поймал себя на том, что обрадовался этой новости, в следующую минуту цинично расхохотался над самим собой. Ему то что за разница, сколько ей — тридцать два или двадцать два? Она женщина не его типа. Ему нужны грубоватые, горячие подружки, которые не ждут от него больше того, что он может им дать в постели.
Сэйдж Ларкин — леди до мозга костей. И она будет ждать от мужчины большего. Во всяком случае, значительно больше, чем Джим Латур хочет дать. Все лучшее, что было у него, он отдал Клео, и для других женщин у него ничего не осталось.
И все таки, никогда раньше ни одну женщину он не желал так страстно, как эту прекрасную вдову. Всякий раз, когда Джим на нее смотрел, в его груди вспыхивало такое желание, что ему стоило больших усилий сдержать себя!
Перед тем, как идти в церковь на воскресную службу, Сэйдж испытывала особо острую тоску по своим утерянным родственникам. Она скорбела о нежной Мэри, весельчаке Кейле и о тихом, уравновешенном Артуре, ее муже в течение четырнадцати лет.
Скорбь об Артуре и Кейле была похожа на скорбь о двух братьях. Да они оба и казались братьями. Артура Сэйдж знала с тех самых пор, как только научилась ходить и разговаривать.
У них была хорошая семья, пусть и без умопомрачительной страсти. Они жили тихо и счастливо. И их единственным разочарованием было то, что Сэйдж все никак не могла забеременеть, и у них не было ни сына для Артура, ни дочери для нее.
Сэйдж подумала о том, что, может быть, к счастью, у них не было детей. Сейчас ей будет очень трудно обеспечить и одного Дэнни. А что было бы, если бы пришлось растить двоих или троих детей?
Сидя на своем обычном месте возле кухонного окна, она с грустью вздохнула. Чтобы обеспечить племянника всем необходимым, ей надо отыскать работу. Она не может слишком долго рассчитывать на гостеприимство Джима. Он и так оказался более чем щедр, когда давал им крышу над головой, пищу и даже одежду. К счастью, платья Джонти пришлись ей как раз впору, словно были на нее и сшиты. Но надо ведь одевать и Дэнни — у него же совсем ничего нет.
Ее глаза распахнулись от изумления, когда однажды Джим купил мальчику пару ботинок «совсем, как у настоящих ковбоев». Ее племянник сразу заважничал и ходил, слегка пошатываясь, на высоких каблуках своей ковбойской обуви, страшно гордый и своими новыми штанами, которые он заправил в ботинки, и красной фланелевой рубашкой, обтянувшей его узкие плечи. Раньше Дэнни всегда приходилось носить только самодельные, полинявшие от многочисленных стирок вещи.
Но особую важность мальчику доставила широкополая шляпа, которую он, одев однажды, снимал теперь только когда ел или ложился спать.
У Сэйдж было множество причин, за что благодарить своего большого хозяина. Особую признательность у нее вызывало то, что Джим много времени проводил с Дэнни, помогая мальчику легче перенести боль от потери родителей.
На лицо женщины легла тень задумчивости и печали. То, что любезный хозяин очень хорошо относится к ее племяннику, — это очевидно. Но что он думает о ней и что по отношению к ней чувствует, она еще не могла понять. В своих поступках и словах Джим всегда держал себя с ней как настоящий джентльмен. Но в иные моменты, когда его глаза смотрели на Сэйдж, словно раздевая ее, она от стыда и неловкости буквально сгорала. Как ни говори, а он видел ее наготу. Может, он вспоминает ее обнаженное тело, когда его жаркие взгляды жгут ей кожу сквозь платье?
Сэйдж неловко пошевелилась. Она отказывалась признаться себе самой, что взгляды этого мужчины постоянно вызывали у нее какое то новое неизвестное чувство, от которого перехватывало дыхание и становилось тепло в животе. Ей никогда не приходилось испытывать ничего подобного с Артуром. И это очень беспокоило Сэйдж и вызывало у нее чувство вины.
Ее губы сжались в тонкую линию. Она просто обязана найти как можно скорее жилье для себя и племянника. Если ей придется и дальше пользоваться услугами Джима, то, в конце концов, действительно, закончится тем, что она станет, как сказала старуха, «новой бабешкой» Джима Латура.
Наступило воскресное утро, яркое и свежее. Уже с самого начала Сэйдж была в приподнятом настроении и, разглаживая платье, чтобы идти в церковь, она тихонько напевала какой то легкий мотивчик. Как приятно вновь собираться в церковь! Она так соскучилась по церковной службе! В ее жизни воскресенье было единственным днем, который хоть как то нарушал череду монотонных будней и прерывал длинный, скучный ряд однообразных домашних обязанностей.
Будут ли женщины в Коттонвуде так же дружелюбны, как все те, которых она знала раньше, в своей прежней жизни? Сэйдж очень беспокоилась по этому поводу и, чтобы предстать перед ними в лучшем виде, ей пришлось тщательно продумать, что одеть для первого появления на людях. В конце концов выбор пал на красивое муслиновое платье зеленого цвета, украшенное узорами из кружевных веточек. Вслед за ним женщина взяла из гардероба Джонти корсет, нижнюю юбку и пару обтягивающих и коротких, до колен, невесомых и тончайших батистовых панталон.
Может быть, сначала к ней отнесутся настороженно. Но со временем местные жительницы обязательно станут любезно улыбаться ей и кивать при встрече.
Сэйдж сняла через голову свое платье и нижнее белье и, бросив их на кровать, как была, нагишом, подошла к большому зеркалу и стала перед ним. Дома у нее было только маленькое зеркальце, висевшее на гвозде рядом с кухонным окном. В него можно было смотреть, но ей никогда раньше не доводилось видеть себя в полный рост со стороны. Пожалуй, впервые в жизни она могла внимательно рассмотреть свое собственное тело и оценить его.
От тяжелой работы, которую Сэйдж приходилось выполнять всю жизнь, ее тело, каждая его линия к изгиб приобрели удивительную пропорциональность и красоту. Упругие и белые, словно пена, груди гордо вздымались и, казалось, принадлежали юной девушке Талия была такой же по девичьи узкой и стройной, а бедра, восхитительно округлые, казалось, были выточены из слоновой кости. У Сэйдж не было детей, и поэтому ее тело не имело тех следов, которые остаются у не раз рожавших женщин. Внимательно рассмотрев свое отражение в зеркале, она удовлетворено кивнула, одела нижнее белье, а потом через голову натянула платье. Застегивая длинный ряд пуговиц на лифе, женщина вновь почувствовала тревогу перед предстоящим выходом в люди. Снова и снова Сэйдж спрашивала себя, понравится ли она местным женщинам, примут ли они ее в свой круг? «А почему, собственно, она не должна им понравиться? — подумала Сэйдж, расчесывая назад волосы и укладывая их в два больших узла на затылке. — Она выглядит вполне прилично. Да она и есть приличная женщина!»
Сэйдж протянула руку к изящной коробочке, в которой хранились румяна. Ей нужно, пожалуй, нанести немного красок на щеки. Но в следующее мгновение женщина отдернула руку. Все, должно быть, знают, что она была больна, поэтому ожидают, что ее лицо будет бледным и слегка уставшим. Сэйдж осторожно взяла маленькую кружевную шляпку и бережно прикрепила к волосам при помощи заколки. Потом аккуратно расправила две зеленые ленты, свисающие со шляпки ей до пояса и снова стала перед зеркалом, чтобы бросить на себя последний придирчивый взгляд. Она с нескрываемым удовольствием рассматривала это восхитительное крохотное творение шляпных дел мастера, так украсившее ее голову. До сих пор среди головных уборов у нее значились грубоватый поношенный чепчик, который она носила летом, и шерстяная старенькая шаль.
С коротким, счастливым вздохом Сэйдж натянула на свои длинные, тонкие пальцы белые перчатки, взяла маленькую сумочку и, в последний раз глубоко вздохнув, вышла из своей комнаты и пошла в кухню.
— Ах, ты! Ну до чего же ты хорошенькая! — воскликнула Тилли, первой заметившая ее. — Смотри, Джим, правда, она просто красавица?
Джим оторвался от окна, перевел свой взгляд на Сэйдж и … Несколько секунд прошли прежде чем он, наконец, пришел в себя и смог снова спокойно рассуждать. «Хорошенькая» и «красавица» были слишком слабыми словами, чтобы описать женщину, которая сейчас со стыдливым волнением ожидала его ответа. Пожалуй, даже слово «прекрасная» не будет достаточным для справедливой оценки Сэйдж Ларкин.
За время своей болезни она потеряла в весе, похудела, стала хрупкой и невесомой, а ее черты приобрели чистоту и прозрачность лучших образцов фарфора. Зеленые прекрасные глаза сияли, как два изумруда, на порозовевшем от волнения лице, а густые темные ресницы, вздрогнув, как крылья бабочки, опустились на щеки, когда Сэйдж закрыла глаза, чтобы не видеть горячего взора мужчины.
Наконец Джим встал со стула, взял Сэйдж за руку и поднес ее пальцы к своим губам.
— Нет, Тилли, — произнес он хрипло. — Она как видение из самых сказочных и прекрасных мужских грез.
Тилли стало даже жалко несчастную Сэйдж, вспыхнувшую от смущения и покрасневшую до корней волос от такого неожиданного комплимента. Единственное, что говорил о ее внешнем виде Артур, — это то, что она выглядит уставшей и ей требуется немного отдохнуть. Брат Кейл частенько подшучивал над нею, говорил, что она такая же хорошенькая, как розовое ушко поросенка или тому подобную ерунду. Именно поэтому Сэйдж до сих пор не представляла, насколько она красива.
С коротким смешком Тилли воскликнула:
— Да уж, ты все знаешь о прекрасных мужских грезах, Джим Латур!
— Молчи, женщина! — засмеялся Джим и согнул руку, давая возможность Сэйдж взять его под локоть. Так, рука об руку, они пошли к выходу из кухни, а Тилли, проводив их до двери, сказала:
— Уверена, что вскоре услышу, как церковный колокол грохнется на землю. И произойдет это, как только ты, Джим, переступишь порог храма.
Губы Джима растянулись в нервной усмешке. По правде сказать, он и сам боялся, что церковная кровля может рухнуть от его появления. Насколько ему помнилось, он никогда еще не был в церкви. Если когда-либо белый отец брал его с собой на службу, то память Джима не сохранила об этом никаких воспоминаний.
Пожалуй, паства в течение всей обедни только и будет смотреть на него, а не на священника. Он усмехнулся про себя. М да, они меньше всего ожидают, что Джим Латур, полукровка и содержатель салуна, окажется в одной компании с молящимися на молитвенных скамьях храма.
Сэйдж шла, держась за руку Джима; ее длинные, стройные ноги легко переступали с ним рядом, а он в это время пытался вспомнить, доводилось ли ему когда-нибудь еще идти вот так по улице с женщиной. Нет, раньше с ним такого не случалось. Ему, конечно, приходилось, и довольно часто, кататься в коляске вдвоем с женщиной, которая в тот момент его интересовала — Реби, например. Но еще никогда Джим не сопровождал женщину по улице пешком.
Он не видел себя в зеркало, иначе его изумление было бы еще больше. Впервые за долгие годы у него были веселые, улыбающиеся глаза.
Латур взглянул на идущую рядом с ним Сэйдж и подумал: какие мысли посещают сейчас ее прекрасную, склоненную головку? Может, она вспоминает, как ходила в церковь с мужем? Скорбит ли она еще о нем?
Зазвонил колокол, и Джим увидел, что к церкви сходятся прихожане. Они заполняли деревянные мостовые и площадь перед храмом. Здесь была почти половина населения Коттонвуда, во всяком случае, семейная половина: празднично одетые домохозяйки, степенные отцы семейства и их резвые чада.
Джим почувствовал, как дрожит рука Сэйдж, накрыл ее пальцы своей ладонью и легонько сжал их, успокаивая женщину:
— НЕ НЕРВНИЧАЙ, Я С ТОБОЙ.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Папа и Тилли рассказали мне, что вы были тяжело больны, чуть не при смерти, — сказала Джонти своим слегка надтреснутым, гортанным голосом.
— Не знаю, потому что в тот момент мало что чувствовала, — Сэйдж тоже улыбнулась. — Я так благодарна им за все, что они для меня сделали!
— Думаю, благодарить нет нужды. Тилли обожает заботиться о других, а мой папочка никогда не считал слишком тяжелым трудом ухаживать за хорошенькой женщиной. Правда, папуля? — Джонти посмотрела на своего отца, который молча стоял в дверях, прислонившись к косяку.
— Вообще то, меня в этом обвиняют, — Джим вошел в комнату, слегка улыбаясь самыми уголками своих губ. — Однако, должен сказать, что Сэйдж не так как другие принимает мои ухаживания. Она не обращает ни малейшего внимания на все мои комплименты.
— Может, это потому, что она умнее всех остальных, — подсмеиваясь над отцом, сказала Джонти. — Просто Сэйдж с первого взгляда может различить пройдоху, вроде тебя.
Сама Сэйдж с некоторым беспокойством вдруг обнаружила, что разговор каким то образом перешел с ее болезни на отношение Джима с другим женщинами. А их у него, как она подозревала, было очень много. Об одной из них ей уже было известно. Звали эту женщину Реби. Дэнни как то раз очень неодобрительно о ней упомянул.
— Эта Реби, — начал он неприязненно, — спрашивала Джима так: «Сколько еще этот мальчишка будет спать в моей комнате?»
Когда Дэнни замолчал, Сэйдж, страшно желая узнать, что ответил Латур, забыла о том, как сама же учила племянника не сплетничать, и спросила:
— Ну и что сказал Джим?
— А он стал сначала злой презлой, как черт. Посмотрел на нее и рявкнул: «Это не твое поганое дело знать, сколько паренек там будет спать! А сейчас катись ко всем чертям из его комнаты и жди, пока тебя не позовут снова!» Ой е, как же она взбесилась! Она на меня так посмотрела, как обычно смотрел на меня Миланд!
Сэйдж облегченно вздохнула. Ее сердце счастливо забилось. Молодая женщина так обрадовалась тому, что рассказал ей Дэнни, что даже забыла сделать ему замечание за употребление всех тех слов, которые он услышал от Джима и этой самой Реби.
Позже, уже спокойнее обдумывая то, что сказал Джим своей подружке, Сэйдж вспомнила конец его фразы: «Жди, когда тебя позовут снова!» Но, по правде говоря, особой причины для беспокойства по этому поводу быть не должно. Правда заключалась в том простом факте, что Джим Латур не позволит ни одной женщине, а особенно шлюхе, командовать собой. Сэйдж узнала о его отношениях с ними из рассказов Тилли.
Маленькая ящерица выбежала на нагретую солнцем скамейку и стремительно бросилась прочь, увидев сидящую там женщину. Однако Сэйдж ничего этого не заметила, слишком погруженная в свои мысли. Теперь, когда Дэнни уехал, у нее не оставалось никаких сомнений, что Реби «позвали снова», и Джим посещает ее каждую ночь.
От этой мысли стало почему то очень грустно, и Сэйдж мысленно прикрикнула на себя. Ей то какое дело до того, сколько женщин спят с владельцем салуна? Он ничего для нее не значит, и вряд ли она его интересует. Невозможно найти двух других таких непохожих, абсолютно разных людей. До недавних пор она вела спокойную, размеренную, вполне обычную жизнь, тогда как Джим, насколько ей удалось выяснить из случайно оброненных слов, прожил бурную жизнь, полную тревог и опасностей. Ни в родительском доме, ни в их с Артуром домишке никогда не было и капли спиртного — Джим Латур владел салуном.
И, наверняка, запросто выпивал со всеми этими ковбоями, шахтерами и охотниками, с утра до вечера толпившимися в его заведении.
Во всяком случае, она слышала несколько раз запах спиртного, исходивший от Джима.
«Раз уж вы оба такие разные, — ехидно ворвался в мысли Сэйдж внутренний голос, — чего ж ты о нем столько думаешь?»
«Не правда! — сама себе возразила она. — Это потому, что…» Женщина задумалась, подыскивая слова, которые могли бы наиболее точно описать, что она чувствует по отношению к Джиму Латуру. Единственным мало-мальски честным ответом был тот, что ей еще ни разу не доводилось испытывать такого физического влечения к мужчине, как к хозяину салуна. Даже Артур, которого она горячо любила, никогда не заставлял ее задыхаться от волнения, и сердце у нее в присутствии мужа никогда так отчаянно не билось.
Заскрипевшая под чьими то шагами галька вывела Сэйдж из состояния сосредоточенного самоконтроля и оторвала ее от попыток определить словами все, что пришлось прочувствовать за последние дни и недели. Она повернула голову и увидела сморщенную, маленькую старушонку, направляющуюся к ней. Коричневое, покрытое сетью глубоких морщин лицо старушки было обрамлено белыми прядями седых волос.
«Господи, Боже мой! — слегка испугавшись от неожиданности, изумленно подумала Сэйдж. — Да ей же, должно быть, лет сто!» Однако, когда старуха, одетая в черное, слегка склонилась вперед, а потом стала перед ней, молодая женщина внезапно увидела, что хотя годы и наложили свою печать на лицо неожиданной гостьи, глаза ее блестели ярко и молодо, как у птенца, выглядывающего из своего гнезда.
Сэйдж улыбнулась старушке, но в следующую секунду пожилая особа радостно и весело прокудахтала такое, что улыбку с губ Сэйдж, как ветром сдуло.
— Я слышала, что Джим завел себе новую бабешку. А что же на это скажет его старая подружка, эта потаскуха Реби? Остерегайся ее, милочка, она — настоящая сука!
Сэйдж в полной растерянности смотрела на горбатую, словно у гнома, фигуру старухи, не зная, что сказать, как вдруг в эту секунду, раздался громкий и разъяренный голос:
— Дженни! Не рановато ли ты сегодня начинаешь строить пакости людям?
Та, которую назвали Дженни, так резко развернулась, что потеряла равновесие, и Джиму пришлось поторопиться, чтобы поддержать ее и не дать ей свалиться на землю.
— Надо было позволить тебе свалиться и сломать свою кривую шею, старая ведьма! — прорычал Джим, помогая подхваченной им старухе утвердиться на ее коротеньких ногах, обутых в черные, разбитые туфли.
— Так что ты сказала? Чьей подружкой была Реби? Маленькие, бегающие глазки Дженни впились в разъяренное лицо Джима, и в следующее мгновение она испуганно и торопливо запричитала:
— Ой, ничьей, то есть… всех… то есть, она такая дура, старая шлюха! Тьфу!
Сэйдж, еще не оправившаяся от первых слов старушонки, теперь смотрела на Джима, желая увидеть, какое впечатление на него произвела эта не очень благоприятная характеристика его теперешней любовницы. И к своему удивлению, она заметила, что Латур кусает губы, с огромным трудом пытаясь удержаться от душившего его смеха. Кажется, его нисколько не трогал поток ругательств, лившихся в адрес женщины, делившей с ним постель. Сэйдж увидела, что владельцу салуна, наконец, удалось обуздать свои эмоции. Напустив на лицо побольше серьезности, он сердито сказал сгорбленной старушке, отпуская ее тонкие ручки:
— Слушай и запомни на будущее, старая карга! Сейчас ты уползешь обратно в свою конуру и там как следует поразмыслишь, можешь ли ты совать свой нос в чужие дела. Не забудь, если я скажу Тилли, что ты опять начала распускать язык, то больше тут для тебя не найдется ни одной тарелки с ужином!
Услышав последнюю фразу, Дженни испуганно ойкнула и, задрав подбородок кверху, заторопилась в направлении жалкой деревянной лачуги, находившейся в нескольких ярдах позади салуна. Джим и Сэйдж с улыбкой проводили старуху взглядами, дождались пока она поплотнее затворила за собой хилую, болтающуюся дверь, и тогда посмотрели друг на друга.
С огромным трудом сохраняя внешнее спокойствие, Джим покатал языком сигарету во рту и сказал:
— На то, что болтает Дженни, никто не обращает внимания. Всем известно, что она выдумывает разные истории, чтобы скоротать время. За такие проделки ей сотни раз могли сломать шею, а старуха все не угомонится!
С языка Сэйдж уже готова была сорваться фраза о том, что, по ее глубокому убеждению, старая леди далеко не всегда говорит не правду. Однако, поразмыслив, она решила воздержаться от язвительных реплик. Если Джим хочет сделать вид, что эта женщина, Реби, ничего для него не значит, ну что же, пусть так и будет. Разве она сама не говорила себе, что ей нет дела до того, как будет прожигать свою жизнь Джим Латур.
А Джим сел на скамейку рядом с молоденькой женщиной и сказал:
— Сегодня утром ты неплохо выглядишь. Как ты себя чувствуешь?
— Мне кажется, что я начинаю чувствовать себя, как встарь, до всех этих событий, — Сэйдж слегка подвинулась, стараясь оставить между собой и мужчиной немного пространства, чтобы его нога не прикасалась к ее бедру.
— Так хорошо на свежем воздухе! Одна из причин, почему я ненавижу зиму, как раз в том, что приходится сидеть взаперти неделю за неделей. Эти длинные, монотонные дни, когда от тумана и сырости все вокруг серое и бесцветное… В такое время я почти схожу с ума.
— Это потому, что ты всегда жила на ферме, а там нечем особенно заняться в зимние дни. В городе все по другому. Вокруг полно народу, и всегда происходит что-нибудь интересное.
— Да, — кивнула, соглашаясь, Сэйдж. — Я теперь вижу, что это — правда. В прошлое воскресенье я слышала, как звонил церковный колокол. Я хочу на этой неделе пойти в церковь. Мне очень хочется познакомиться со здешними дамами, войти в их общество.
Джим плотнее надвинул шляпу на лоб, чтобы скрыть выражение своих глаз. Сэйдж еще не подозревает, что «добрые женщины» Коттонвуда, скорее всего, при встрече с нею будут дружно воротить носы и сторониться ее. По городу уже пошли слухи о «новой бабешке» Латура, и старая Дженни была не единственной женщиной, которая думала, что Сэйдж спит с ним.
И вот ведь чертовски дурацкое положение! Он мог бы поклясться на исповеди, положив руку на Библию, что между ним и этой недавно овдовевшей молодой женщиной ничего и не было, но ни одна живая душа в городе ему бы не поверила!
Впервые в жизни укоренившаяся за ним репутация бабника и дамского угодника стала беспокоить Джима. Эта красотка, сидящая рядом, может очень запросто возненавидеть его, если обнаружит, что ее доброе имя треплют языки городских кумушек и причина тому — он.
— Ты уверена, что тебе надо заводить знакомство со всеми этими старыми сплетницами? — В конце концов спросил Джим. — Видишь ли, мне кажется, что они ведут довольно скучную жизнь… никаких развлечений… обсуждают ближних, только и всего. У нас тут так: если видишь, как судачат три женщины, можешь быть уверен, они перемывают косточки какому-нибудь бедняге.
— Ну уж, Джим! Ты это себе просто вообразил! Добрые христианки никогда не позволят себе плохо отзываться о ближнем, кто бы это ни был.
По ее голосу можно было сделать вывод, что она поражена и не верит ему. Джим с жалостью посмотрел на Сэйдж. Какое потрясение ее ожидает в следующее воскресенье! Совершенно очевидно, что его соседка даже не подозревает, какого рода прихожане обитают в Коттонвуде.
И тогда он решил, что, пожалуй, единственное, что можно сделать в этой ситуации, — это пойти в церковь вместе с Сэйдж. По крайней мере ему удастся предложить ей моральную поддержку, когда ее попытка познакомиться с «ДАМАМИ» натолкнется на холодные взгляды. Джим засмеялся своим мыслям. Когда он заявится на службу, приходские кумушки испытают такой шок, что пожалуй, забудут задрать свои носы перед Сэйдж.
Во все следующие дни Джим взял себе за правило сидеть рядом с Сэйдж на лавочке во время ее ежедневного часового моциона. Они сидели и просто болтали.
Из этих разговоров он узнал, что Сэйдж, оказывается, уже тридцать два года, а совсем не «чуть больше двадцати», как ему показалось вначале. Однако, когда Джим поймал себя на том, что обрадовался этой новости, в следующую минуту цинично расхохотался над самим собой. Ему то что за разница, сколько ей — тридцать два или двадцать два? Она женщина не его типа. Ему нужны грубоватые, горячие подружки, которые не ждут от него больше того, что он может им дать в постели.
Сэйдж Ларкин — леди до мозга костей. И она будет ждать от мужчины большего. Во всяком случае, значительно больше, чем Джим Латур хочет дать. Все лучшее, что было у него, он отдал Клео, и для других женщин у него ничего не осталось.
И все таки, никогда раньше ни одну женщину он не желал так страстно, как эту прекрасную вдову. Всякий раз, когда Джим на нее смотрел, в его груди вспыхивало такое желание, что ему стоило больших усилий сдержать себя!
Перед тем, как идти в церковь на воскресную службу, Сэйдж испытывала особо острую тоску по своим утерянным родственникам. Она скорбела о нежной Мэри, весельчаке Кейле и о тихом, уравновешенном Артуре, ее муже в течение четырнадцати лет.
Скорбь об Артуре и Кейле была похожа на скорбь о двух братьях. Да они оба и казались братьями. Артура Сэйдж знала с тех самых пор, как только научилась ходить и разговаривать.
У них была хорошая семья, пусть и без умопомрачительной страсти. Они жили тихо и счастливо. И их единственным разочарованием было то, что Сэйдж все никак не могла забеременеть, и у них не было ни сына для Артура, ни дочери для нее.
Сэйдж подумала о том, что, может быть, к счастью, у них не было детей. Сейчас ей будет очень трудно обеспечить и одного Дэнни. А что было бы, если бы пришлось растить двоих или троих детей?
Сидя на своем обычном месте возле кухонного окна, она с грустью вздохнула. Чтобы обеспечить племянника всем необходимым, ей надо отыскать работу. Она не может слишком долго рассчитывать на гостеприимство Джима. Он и так оказался более чем щедр, когда давал им крышу над головой, пищу и даже одежду. К счастью, платья Джонти пришлись ей как раз впору, словно были на нее и сшиты. Но надо ведь одевать и Дэнни — у него же совсем ничего нет.
Ее глаза распахнулись от изумления, когда однажды Джим купил мальчику пару ботинок «совсем, как у настоящих ковбоев». Ее племянник сразу заважничал и ходил, слегка пошатываясь, на высоких каблуках своей ковбойской обуви, страшно гордый и своими новыми штанами, которые он заправил в ботинки, и красной фланелевой рубашкой, обтянувшей его узкие плечи. Раньше Дэнни всегда приходилось носить только самодельные, полинявшие от многочисленных стирок вещи.
Но особую важность мальчику доставила широкополая шляпа, которую он, одев однажды, снимал теперь только когда ел или ложился спать.
У Сэйдж было множество причин, за что благодарить своего большого хозяина. Особую признательность у нее вызывало то, что Джим много времени проводил с Дэнни, помогая мальчику легче перенести боль от потери родителей.
На лицо женщины легла тень задумчивости и печали. То, что любезный хозяин очень хорошо относится к ее племяннику, — это очевидно. Но что он думает о ней и что по отношению к ней чувствует, она еще не могла понять. В своих поступках и словах Джим всегда держал себя с ней как настоящий джентльмен. Но в иные моменты, когда его глаза смотрели на Сэйдж, словно раздевая ее, она от стыда и неловкости буквально сгорала. Как ни говори, а он видел ее наготу. Может, он вспоминает ее обнаженное тело, когда его жаркие взгляды жгут ей кожу сквозь платье?
Сэйдж неловко пошевелилась. Она отказывалась признаться себе самой, что взгляды этого мужчины постоянно вызывали у нее какое то новое неизвестное чувство, от которого перехватывало дыхание и становилось тепло в животе. Ей никогда не приходилось испытывать ничего подобного с Артуром. И это очень беспокоило Сэйдж и вызывало у нее чувство вины.
Ее губы сжались в тонкую линию. Она просто обязана найти как можно скорее жилье для себя и племянника. Если ей придется и дальше пользоваться услугами Джима, то, в конце концов, действительно, закончится тем, что она станет, как сказала старуха, «новой бабешкой» Джима Латура.
Наступило воскресное утро, яркое и свежее. Уже с самого начала Сэйдж была в приподнятом настроении и, разглаживая платье, чтобы идти в церковь, она тихонько напевала какой то легкий мотивчик. Как приятно вновь собираться в церковь! Она так соскучилась по церковной службе! В ее жизни воскресенье было единственным днем, который хоть как то нарушал череду монотонных будней и прерывал длинный, скучный ряд однообразных домашних обязанностей.
Будут ли женщины в Коттонвуде так же дружелюбны, как все те, которых она знала раньше, в своей прежней жизни? Сэйдж очень беспокоилась по этому поводу и, чтобы предстать перед ними в лучшем виде, ей пришлось тщательно продумать, что одеть для первого появления на людях. В конце концов выбор пал на красивое муслиновое платье зеленого цвета, украшенное узорами из кружевных веточек. Вслед за ним женщина взяла из гардероба Джонти корсет, нижнюю юбку и пару обтягивающих и коротких, до колен, невесомых и тончайших батистовых панталон.
Может быть, сначала к ней отнесутся настороженно. Но со временем местные жительницы обязательно станут любезно улыбаться ей и кивать при встрече.
Сэйдж сняла через голову свое платье и нижнее белье и, бросив их на кровать, как была, нагишом, подошла к большому зеркалу и стала перед ним. Дома у нее было только маленькое зеркальце, висевшее на гвозде рядом с кухонным окном. В него можно было смотреть, но ей никогда раньше не доводилось видеть себя в полный рост со стороны. Пожалуй, впервые в жизни она могла внимательно рассмотреть свое собственное тело и оценить его.
От тяжелой работы, которую Сэйдж приходилось выполнять всю жизнь, ее тело, каждая его линия к изгиб приобрели удивительную пропорциональность и красоту. Упругие и белые, словно пена, груди гордо вздымались и, казалось, принадлежали юной девушке Талия была такой же по девичьи узкой и стройной, а бедра, восхитительно округлые, казалось, были выточены из слоновой кости. У Сэйдж не было детей, и поэтому ее тело не имело тех следов, которые остаются у не раз рожавших женщин. Внимательно рассмотрев свое отражение в зеркале, она удовлетворено кивнула, одела нижнее белье, а потом через голову натянула платье. Застегивая длинный ряд пуговиц на лифе, женщина вновь почувствовала тревогу перед предстоящим выходом в люди. Снова и снова Сэйдж спрашивала себя, понравится ли она местным женщинам, примут ли они ее в свой круг? «А почему, собственно, она не должна им понравиться? — подумала Сэйдж, расчесывая назад волосы и укладывая их в два больших узла на затылке. — Она выглядит вполне прилично. Да она и есть приличная женщина!»
Сэйдж протянула руку к изящной коробочке, в которой хранились румяна. Ей нужно, пожалуй, нанести немного красок на щеки. Но в следующее мгновение женщина отдернула руку. Все, должно быть, знают, что она была больна, поэтому ожидают, что ее лицо будет бледным и слегка уставшим. Сэйдж осторожно взяла маленькую кружевную шляпку и бережно прикрепила к волосам при помощи заколки. Потом аккуратно расправила две зеленые ленты, свисающие со шляпки ей до пояса и снова стала перед зеркалом, чтобы бросить на себя последний придирчивый взгляд. Она с нескрываемым удовольствием рассматривала это восхитительное крохотное творение шляпных дел мастера, так украсившее ее голову. До сих пор среди головных уборов у нее значились грубоватый поношенный чепчик, который она носила летом, и шерстяная старенькая шаль.
С коротким, счастливым вздохом Сэйдж натянула на свои длинные, тонкие пальцы белые перчатки, взяла маленькую сумочку и, в последний раз глубоко вздохнув, вышла из своей комнаты и пошла в кухню.
— Ах, ты! Ну до чего же ты хорошенькая! — воскликнула Тилли, первой заметившая ее. — Смотри, Джим, правда, она просто красавица?
Джим оторвался от окна, перевел свой взгляд на Сэйдж и … Несколько секунд прошли прежде чем он, наконец, пришел в себя и смог снова спокойно рассуждать. «Хорошенькая» и «красавица» были слишком слабыми словами, чтобы описать женщину, которая сейчас со стыдливым волнением ожидала его ответа. Пожалуй, даже слово «прекрасная» не будет достаточным для справедливой оценки Сэйдж Ларкин.
За время своей болезни она потеряла в весе, похудела, стала хрупкой и невесомой, а ее черты приобрели чистоту и прозрачность лучших образцов фарфора. Зеленые прекрасные глаза сияли, как два изумруда, на порозовевшем от волнения лице, а густые темные ресницы, вздрогнув, как крылья бабочки, опустились на щеки, когда Сэйдж закрыла глаза, чтобы не видеть горячего взора мужчины.
Наконец Джим встал со стула, взял Сэйдж за руку и поднес ее пальцы к своим губам.
— Нет, Тилли, — произнес он хрипло. — Она как видение из самых сказочных и прекрасных мужских грез.
Тилли стало даже жалко несчастную Сэйдж, вспыхнувшую от смущения и покрасневшую до корней волос от такого неожиданного комплимента. Единственное, что говорил о ее внешнем виде Артур, — это то, что она выглядит уставшей и ей требуется немного отдохнуть. Брат Кейл частенько подшучивал над нею, говорил, что она такая же хорошенькая, как розовое ушко поросенка или тому подобную ерунду. Именно поэтому Сэйдж до сих пор не представляла, насколько она красива.
С коротким смешком Тилли воскликнула:
— Да уж, ты все знаешь о прекрасных мужских грезах, Джим Латур!
— Молчи, женщина! — засмеялся Джим и согнул руку, давая возможность Сэйдж взять его под локоть. Так, рука об руку, они пошли к выходу из кухни, а Тилли, проводив их до двери, сказала:
— Уверена, что вскоре услышу, как церковный колокол грохнется на землю. И произойдет это, как только ты, Джим, переступишь порог храма.
Губы Джима растянулись в нервной усмешке. По правде сказать, он и сам боялся, что церковная кровля может рухнуть от его появления. Насколько ему помнилось, он никогда еще не был в церкви. Если когда-либо белый отец брал его с собой на службу, то память Джима не сохранила об этом никаких воспоминаний.
Пожалуй, паства в течение всей обедни только и будет смотреть на него, а не на священника. Он усмехнулся про себя. М да, они меньше всего ожидают, что Джим Латур, полукровка и содержатель салуна, окажется в одной компании с молящимися на молитвенных скамьях храма.
Сэйдж шла, держась за руку Джима; ее длинные, стройные ноги легко переступали с ним рядом, а он в это время пытался вспомнить, доводилось ли ему когда-нибудь еще идти вот так по улице с женщиной. Нет, раньше с ним такого не случалось. Ему, конечно, приходилось, и довольно часто, кататься в коляске вдвоем с женщиной, которая в тот момент его интересовала — Реби, например. Но еще никогда Джим не сопровождал женщину по улице пешком.
Он не видел себя в зеркало, иначе его изумление было бы еще больше. Впервые за долгие годы у него были веселые, улыбающиеся глаза.
Латур взглянул на идущую рядом с ним Сэйдж и подумал: какие мысли посещают сейчас ее прекрасную, склоненную головку? Может, она вспоминает, как ходила в церковь с мужем? Скорбит ли она еще о нем?
Зазвонил колокол, и Джим увидел, что к церкви сходятся прихожане. Они заполняли деревянные мостовые и площадь перед храмом. Здесь была почти половина населения Коттонвуда, во всяком случае, семейная половина: празднично одетые домохозяйки, степенные отцы семейства и их резвые чада.
Джим почувствовал, как дрожит рука Сэйдж, накрыл ее пальцы своей ладонью и легонько сжал их, успокаивая женщину:
— НЕ НЕРВНИЧАЙ, Я С ТОБОЙ.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Когда Джим и Сэйдж свернули на узкий, грубо сбитый деревянный тротуар, который вел к храму и был положен здесь, чтобы женские юбки не пачкались от пыли, грязи и снега, прихожане, еще не успевшие войти в церковь, все, как один, повернулись и изумленно уставились на них.
Джим тихонько захихикал. Можно представить, что сейчас происходит в головах его земляков! Наверняка, многие из них в эти минуты пытаются понять, что же должно было стрястись в мире, чтобы такой отъявленный пособник дьявола, как Джим Латур, все таки решил придти в храм Господень. Преподобный Кетч, стоявший на невысокой паперти и тепло приветствовавший паству, застыл, будто громом пораженный. Пожалуй, он мог и какую-нибудь муху проглотить, если бы не поспешил захлопнуть раскрывшийся от удивления рот.
Люди, направлявшиеся в церковь, останавливались, перешептывались, стараясь подойти поближе к Сэйдж, чтобы повнимательнее рассмотреть новую подружку Латура и решить самим, вправду ли она так хороша, как об этом говорят.
Женщины, бросая холодные взгляды на застенчиво улыбающуюся им молодую женщину, все же не могли скрыть удивления. Незнакомка выглядела просто красавицей, но, самое главное, она производила впечатление настоящей леди, совсем непохожей на тех размалеванных дерзких особ, с которыми обычно привыкли видеть хозяина салуна.
И тем не менее она живет с Латуром! А он — всем известный повеса и развратник, и не говорит ли это о том, что моральные устои этой женщины далеко не высшего качества.
В итоге, когда преподобный Кетч вышел, наконец, из состояния прострации и пригласил свою паству войти в храм, ни одна из женщин не ответила на улыбку Сэйдж.
— Вот это приятный сюрприз! — человек в сутане протянул Джиму руку, когда владелец салуна и его спутница поравнялись с ним. Потом в голубых глазах священника загорелись веселые огоньки, и он добавил:
Джим тихонько захихикал. Можно представить, что сейчас происходит в головах его земляков! Наверняка, многие из них в эти минуты пытаются понять, что же должно было стрястись в мире, чтобы такой отъявленный пособник дьявола, как Джим Латур, все таки решил придти в храм Господень. Преподобный Кетч, стоявший на невысокой паперти и тепло приветствовавший паству, застыл, будто громом пораженный. Пожалуй, он мог и какую-нибудь муху проглотить, если бы не поспешил захлопнуть раскрывшийся от удивления рот.
Люди, направлявшиеся в церковь, останавливались, перешептывались, стараясь подойти поближе к Сэйдж, чтобы повнимательнее рассмотреть новую подружку Латура и решить самим, вправду ли она так хороша, как об этом говорят.
Женщины, бросая холодные взгляды на застенчиво улыбающуюся им молодую женщину, все же не могли скрыть удивления. Незнакомка выглядела просто красавицей, но, самое главное, она производила впечатление настоящей леди, совсем непохожей на тех размалеванных дерзких особ, с которыми обычно привыкли видеть хозяина салуна.
И тем не менее она живет с Латуром! А он — всем известный повеса и развратник, и не говорит ли это о том, что моральные устои этой женщины далеко не высшего качества.
В итоге, когда преподобный Кетч вышел, наконец, из состояния прострации и пригласил свою паству войти в храм, ни одна из женщин не ответила на улыбку Сэйдж.
— Вот это приятный сюрприз! — человек в сутане протянул Джиму руку, когда владелец салуна и его спутница поравнялись с ним. Потом в голубых глазах священника загорелись веселые огоньки, и он добавил: