Хейли Артур. На высотах твоих

   Командир корабля Гэлбрейт объявил:
   — Через десять минут совершим посадку в Вашингтоне, сэр. Меня просили передать вам, что президент находится на пути в аэропорт.

Глава 4

   После взлета лайнера с премьер-министром на борту Брайан Ричардсон предложил Милли подвезти ее на своем “ягуаре”. На протяжении почти всего пути из аэропорта Аплэндс в Оттаву он хранил молчание, на лице застыло мрачное выражение, все тело было напряжено от злости. “Ягуар”, с которым он обычно обращался с нежной любовью, сейчас Брайан вел так, словно автомобиль был повинен в импровизированной пресс-конференции на взлетной полосе. Ему, может быть, даже более, чем другим, уже в эти минуты была видна неискренность и слабость заявления Джеймса Хаудена по поводу иммиграции и Анри Дюваля — каким оно появится в печати. “Хуже того, — раздраженно думал Ричардсон, — правительство в лице премьер-министра заняло позицию, с которой ему будет крайне трудно отступать”.
   Милли раз-другой бросала искоса взгляды на своего спутника, но, понимая, что сейчас творится у него на душе, заговаривать не стала. Но уже почти у городской черты после одного особенно варварского поворота она дотронулась до рукава Ричардсона. Слова были не нужны.
   Он сбросил скорость, обернулся к ней и неожиданно улыбнулся.
   — Простите, Милли. Срываю злость.
   — Да, я понимаю. — Вопросы репортеров в аэропорту также подействовали ей на нервы, особенно потому, что ей было известно, в какие невидимые тиски попал Джеймс Хауден.
   — А я бы сейчас выпил рюмочку, — сказал Ричардсон. — Может, заглянем к вам?
   — Давайте, — согласилась она.
   Близился полдень, и Милли час-другой могла не возвращаться на службу. По мосту Данбэр они пересекли реку Ридо и повернули на запад по шоссе королевы Елизаветы в направлении города. Ярко светившее утром солнце спряталось в низких зловещих облаках, и день постепенно окрашивался в скучный серый цвет, сливаясь с унылой окраской каменных зданий. Ветер завывал резкими порывами, вздымая волны жидкой грязи, опавших листьев и клочков бумаги, свистел в сточных канавах и меж выросших за неделю снежных сугробов, сейчас оплывших безобразной слякотью, черной от сажи. Пешеходы спешили, пряча головы в поднятые воротники пальто, цепляясь за шляпы и держась поближе к стенам домов. Хотя в “ягуаре” было тепло, Милли пробирал озноб. Для нее наступило то время года, когда она не могла дождаться весны, а зиме, казалось, не будет конца.
   Оставив “ягуар” на стоянке у дома, где жила Милли, они вместе поднялись на лифте в ее квартиру. Милли по привычке сразу же принялась смешивать коктейли. Брайан Ричардсон легко обнял ее за плечи и скользнул быстрым поцелуем по щеке. Какое-то мгновение он смотрел ей прямо в глаза, потом внезапно отвернулся. Его собственные чувства в этот момент напугали Брайана — словно он очутился в ином макрокосмосе, бескрайнем фантастическом просторе из сновидений… Нарочито деловитым тоном он предложил:
   — Давайте-ка я займусь напитками. Бар — все же мужское дело.
   Он взял у нее стаканы и плеснул в них джина, разрезал лимон и выжал по половинке в каждый стакан. Добавил кубики льда, ловко открыл бутылку тоника и точно поровну разлил ее содержимое. Все у него получалось просто и умело, и Милли подумала: “Как же чудесно делать даже такие нехитрые вещи вместе с тем, кто для тебя действительно что-то значит”.
   Милли села на кушетку, отхлебнула из стакана и уютно откинула голову на подушки, наслаждаясь желанной роскошью отдыха среди рабочего дня. Ей казалось, что она сумела похитить у времени эти чудесные мгновения. Распрямляя тело, она протянула обтянутые тончайшим нейлоном ноги, сбросив туфли и скользя подошвами по ковру.
   Ричардсон с замкнутым, насупленным лицом мерил шагами небольшую уютную гостиную, яростно тиская стакан в ладони.
   — Ничего не понимаю, Милли, — вырвалось у него. — Я просто ничего не понимаю. Почему шеф ведет себя так, как никогда прежде? Почему он — подумать только! — вступается за Харви Уоррендера? Шеф же сам не верит в то, что творит, и сегодня все это видели. В чем же причина? Почему он так поступает? Почему? Почему?
   — О Брайан, — взмолилась Милли, — забудем про все это хотя бы на минуту!
   — Черта с два мы забудем! — отрывисто произнесенные слова выдавали бушевавший в нем гнев. — Мы, доложу я вам, просто тупоголовые идиоты. Ну чего нам там упираться и не пустить этого ублюдка с судна на берег? А ведь все это дело станет нарастать снежным комом и будет стоить нам поражения на выборах!
   Ну и что, чуть было не произнесла Милли. Нет, так даже думать нельзя, она понимала это, да и сама Милли совсем недавно была встревожена не меньше Ричардсона. Но вдруг ей сразу опротивели все эти политические заботы: тактические ходы, маневрирование, мелкие счеты с противниками, самозваная уверенность в собственной правоте. И к чему это все сводилось в конечном итоге? То, что сегодня представляется кризисом, через неделю, через год станет недостойной внимания мелочью.
   Через десять лет или через сто лет все эти жалкие цели и все эти люди, которые их так добивались, безвозвратно канут в безвестность. Люди, личности, а не политика — вот что имеет наивысшее значение и ценность. И не просто какие-то абстрактные люди, а вот они двое, они сами, Милли и Брайан…
   — Брайан, — позвала Милли тихим ровным голосом, — иди скорее ко мне. Обними меня, Брайан, скорее. Шаги замерли. Наступила тишина.
   — Только молчи, — прошептала Милли. Она закрыла глаза. Ей казалось, что это говорит не она, а чей-то чужой голос, вселившийся в ее тело. Так, верно, и случилось, потому что сама она никогда бы не смогла произнести слов, вырвавшихся у нее минуту назад. “Надо возразить этому чужому голосу, — мелькнула у нее мысль, — опровергнуть все, что он произнес, стать снова самой собой…”. Но побороть охватившей ее сладостной, истомы Милли не смогла.
   Она услышала звяканье поставленного стакана, шорох задергиваемых штор, тихие шаги, и Брайан оказался рядом с ней. Руки их переплелись в жарком объятии, жадно соприкоснулись губы, тела прильнули друг к другу.
   — О Боже, Милли! — выдохнул он. Голос его дрожал. — Милли, я хочу тебя… Я люблю тебя, Милли.

Глава 5

   В тишине квартиры едва слышно замурлыкал телефон. Брайан Ричардсон приподнялся на локте.
   — Чертовски рад, что он не зазвонил десять минут назад, — пробормотал он.
   Он ощущал потребность говорить — просто ради того, чтобы произносить какие-то слова, словно они могли защитить его в его собственной неуверенности.
   — Давай не будем отвечать, — сказала Милли. Истомной вялости как не бывало. Ее охватило возбуждение и ожидание. Сегодня все было по-другому, чем в прошлый раз, совсем по-другому, не так, как ей вспоминалось…
   Брайан Ричардсон поцеловал ее в лоб. Как же непохожа та Милли, которую знали за этими стенами, на ту Милли, какую он познал здесь, мелькнула у него мысль. Сейчас она выглядела сонной, волосы растрепаны, столько в ней теплоты…
   — Нет, лучше я все же подойду, — решила Милли. Босиком она прошлепала к телефону. Звонили из офиса премьер-министра, одна из младших стенографисток.
   — Я подумала, что мне следует позвонить вам, мисс Фридмэн. Пришло множество телеграмм. Начали поступать сегодня утром, и сейчас их уже семьдесят две. Все адресованы мистеру Хаудену. Милли взъерошила волосы.
   — Что там в телефаммах? — спросила она.
   — Все по поводу этого человека на судне, ну, того самого, кому иммиграционная служба не дает разрешения на въезд. В сегодняшних утренних выпусках газет о нем еще кое-что напечатано. Вы разве не видели?
   — Видела, конечно, — ответила Милли. — Так что в телеграммах-то говорится?
   — В разных выражениях, но в основном одно и то же, мисс Фридмэн. Что его нужно впустить и дать ему шанс. Мне подумалось, вам следует знать об этом.
   — Правильно сделали, что позвонили, — одобрила ее Милли. — Начните регистрировать, откуда пришли телеграммы, и сжато резюмируйте их содержание. Я скоро буду.
   Милли положила трубку. Ей придется информировать Эллиота Прауза, помощника премьер-министра, он к этому времени уже должен быть в Вашингтоне. И пусть он сам решает, докладывать премьер-министру или нет. Вероятнее всего, доложит: Джеймс Хауден очень серьезно относился к письмам и телеграммам, требуя ежедневного и помесячного составления их списков с кратким изложением содержания и указанием источников. Списки эти затем тщательно изучались им самим и организатором партии.
   — Что там? — спросил Брайан Ричардсон, и Милли передала ему свой разговор со стенографисткой.
   Мысли его моментально переключились на деловые заботы. Он сразу же встревожился, чего, впрочем, Милли и ожидала.
   — Это все кем-то подстроено, иначе не было бы столько телеграмм сразу. Как бы то ни было, мне это очень не нравится, — угрюмо заявил он. — Хотел бы я знать, что тут можно предпринять.
   — Очень может быть, что ничего нельзя предпринять, — ответила Милли.
   Ричардсон резко вскинул голову. Осторожно сжал ее плечи руками и, глядя прямо в глаза, спросил:
   — Милли, дорогая, тут что-то творится мне неведомое, но ты, по-моему, знаешь что.
   Она молча затрясла головой, отводя глаза.
   — Слушай, Милли, — настаивал он, — мы же с тобой по одну сторону. Если от меня ждут каких-то действий, я должен быть в курсе.
   Их взгляды встретились.
   — Ты ведь мне можешь довериться, разве нет? — тихо произнес он. — Особенно сейчас.
   Милли ощущала, как ее чувства борются в ней с лояльностью. Ей нужно оградить Джеймса Хаудена, защитить его…
   Но ведь ее отношения с Брайаном вдруг так переменились. Он же сказал, что любит ее. Какие уж могут быть теперь секреты между ними! Да и для нее самой открыться ему будет облегчением…
   Ричардсон крепче сжал ее плечи.
   — Милли, я должен знать.
   — Ладно. — Выскользнув из его рук, она достала из сумочки ключи и отомкнула нижний ящик маленького бюро, стоявшего у двери спальни. Милли вскрыла запечатанный конверт, в котором находилась фотокопия, и протянула ее Брайану Ричардсону. И когда он начал читать, она поняла, что душевный настрой последних нескольких минут бесследно растаял, как утренняя дымка под порывами ветра.
   Вновь все, как обычно. Дело. Политика. Брайан Ричардсон, прочитав фотокопию, тихо присвистнул. Он смотрел на Милли с изумлением, словно отказываясь верить своим глазам.
   — Боже! — выдохнул он. — Иисус Христос, Боже наш!

Приказ суда

Глава 1

   Верховный суд провинции Британская Колумбия закрывал массивные дубовые двери своей ванкуверской регистратуры каждый день ровно в четыре часа.
   Без десяти минут четыре на следующий день после своей второй беседы на судне с капитаном Яабеком и Анри Дювалем (и примерно в то же время — без десяти семь по-вашингтонски, — когда премьер-министр и Маргарет Хауден переодевались к званому обеду в Белом доме) Элан Мэйтлэнд с портфелем в руках вошел в судебную регистратуру.
   Там Элан заколебался, в нерешительности оглядывая длинное высокое помещение, одна стена которого была целиком занята канцелярскими шкафами, отгороженными от остального пространства стойкой полированного дерева. Приблизившись к ней, он открыл портфель и достал стопочку документов, поймав себя на том, что ладони у него прямо-таки взмокли.
   Единственный сейчас обитатель регистратуры, старенький клерк двинулся ему навстречу. Это был крошечный, похожий на гномика человечек, сгорбленный так, словно годы близости к закону легли ему на плечи тяжким бременем. Он вежливо поинтересовался:
   — Слушаю вас, мистер?..
   — Мэйтлэнд, — представился Элан. Он передал клерку приготовленную пачку бумаг. — Я бы попросил вас зарегистрировать эти документы и проводить меня к судье.
   Клерк терпеливо объяснил:
   — Судьи начинают разбирательства в десять тридцать утра, и на сегодня список для приема закрыт, мистер Мэйтлэнд.
   — Прошу меня извинить, — Элан показал на врученные клерку документы, — но дело касается свободы субъекта. Полагаю, я вправе ожидать, что оно будет рассмотрено немедленно.
   По этому пункту как минимум он чувствовал себя в полной уверенности. Там, где речь шла о свободе человека и необоснованном его задержании, закон не терпел промедления, так что в случае необходимости судью могли бы поднять с постели даже среди ночи.
   Клерк достал из футляра пенсне, аккуратно приладил его на носу и склонился к бумагам. На лице его не отразилось ни малейшего любопытства, словно ничто уже удивить его не могло. Через минуту он поднял голову.
   — Прошу прощения, мистер Мэйтлэнд. Вы, конечно, совершенно правы, — он потянул к себе толстенную книгу в кожаном переплете. — Не каждый день доводится сталкиваться с ходатайством по поводу хабеас корпус^[44].
   Закончив регистрировать бумаги, клерк снял с крючка черную мантию и накинул ее себе на плечи.
   — Пройдемте сюда, пожалуйста, — предложил он Элану.
   Клерк повел его из регистратуры вдоль обшитого деревом коридора, через двустворчатые двери в вестибюль здания суда, откуда широкая каменная лестница вела на второй этаж. В здании стояла тишина, и только их шаги разносились звонким эхом. К этому времени большинство судебных заседаний уже закончилось, и часть светильников была погашена.
   По мере того как они медленно поднимались по лестнице, целеустремленно преодолевая одну ступень за другой, Элана охватывали непривычная ему нервозность и робость. Он едва подавил в себе детский порыв повернуться и дать деру. Когда он предварительно обдумывал аргументы, которые намеревался выдвинуть в суде, они представлялись вполне убедительными, хотя некоторые юридические обоснования и можно было назвать шаткими. Но сейчас неожиданно даже для него самого вся тщательно выстроенная конструкция его дела стала выглядеть дилетантской и наивной. Не обрек ли он себя на роль дурачка в августейшем присутствии члена Верховного суда? А если так, какие последствия ему грозят? С судьями подобные шутки плохи, особенно если от них требуют специального слушания без достаточных на то оснований.
   Сейчас он пожалел, что не выбрал для своего визита другого времени — утром или в первой половине дня, когда суд занят делами. Возможно, присутствие других людей и придало бы ему уверенности. Но ведь он сам тщательно рассчитал время, стремясь не привлекать к себе внимания и избежать дальнейшей шумихи, которая на данной стадии могла лишь повредить. Элан надеялся, что к моменту его прихода большинство судебных репортеров уже разойдется, а тем газетчикам, что несколько раз звонили ему сегодня, он даже не намекнул, что собирается предпринять.
   — Сегодня рассмотрением дел в кабинете^[45] занимается судья Уиллис, — сообщил ему клерк. — Вы его знаете, мистер Мэйтлэнд?
   — Слышал его имя, но только и всего, — ответил Элан. Ему было известно, что состав судей, назначенных рассматривать дела в кабинете, регулярно меняется с тем, чтобы каждый член Верховного суда по очереди отбыл эту повинность, помимо ведения обычных судебных заседаний. Поэтому, какой именно судья тебе попадется, зависело только от случая.
   Клерк хотел было еще что-то добавить, но, видимо, передумал. Тогда Элан спросил сам:
   — Вы что-то собирались мне сказать?
   — Всего лишь для вашего сведения, сэр, если не сочтете меня слишком бесцеремонным.
   — Пожалуйста, я слушаю вас.
   Они вышли на лестничную площадку и повернули в полутемный коридор.
   — Вот что, мистер Мэйтлэнд, — клерк заговорщически понизил голос, — его честь очень приятный и обходительный джентльмен. Но он весьма щепетилен во всем, что касается процедуры, и не терпит, когда его перебивают. Вы можете излагать свои доводы так долго, сколько вам угодно, и он выслушает вас до конца. Однако, как только начнет говорить он, не перебивайте его, даже вопросами, пока он не закончит. В противном случае его честь очень разгневается.
   — Спасибо, — искренне поблагодарил Мэйтлэнд. — Запомню ваш совет.
   Остановившись у тяжелой двери с табличкой “Посторонним вход воспрещен”, клерк осторожно стукнул в нее два раза и, вслушиваясь, настороженно склонил голову. Из-за двери прозвучало едва слышное “Войдите!”, и клерк распахнул створку, жестом приглашая Элана в кабинет.
   Элан увидел перед собой просторную комнату, обшитую деревянными панелями, с выложенным кафельными плитками камином, пол под ногами пружинил пушистым ковром. Перед камином стоял электрический обогреватель с двумя включенными спиралями. Центр комнаты занимал дубовый стол, заваленный папками и книгами, позади него, ближе к стене, находился еще один стол, на котором также грудились стопы книг и бумаг. Коричневые плющевые шторы на окнах были раздвинуты, впуская в комнату закатные сумерки, расцвеченные оживающим миганием огней города и побережья. В самом кабинете горела одна лишь настольная лампа, отбрасывавшая резко очерченный круг света. В полумраке за этим пятном неясно виднелась очень прямая худощавая фигура человека, надевавшего пальто и шляпу и, по всей видимости, уже готового уйти.
   — Милорд, — робко произнес клерк, — у мистера Мэйтлэнда ходатайство, касающееся хабеас корпус.
   — Вот как, — реакция хозяина кабинета была весьма скупой и неприветливой. Под выжидательными взглядами клерка и Элана судья Стэнли Уиллис неторопливо снял пальто и шляпу и аккуратно повесил их на стоявшую позади него вешалку. Затем, вступив в круг света у стола и усевшись в кресло, он отрывисто распорядился:
   — Подойдите сюда, мистер Мэйтлэнд.
   Судье, прикинул Элан, лет шестьдесят, может быть, шестьдесят два. Седовласый, довольно хрупкого сложения, но с широкими костлявыми плечами, он держался очень прямо, что помогало ему выглядеть выше ростом, чем на самом деле. На длинном худом лице выделялись выступающий подбородок, седые кустистые брови и тонкая щель рта. Живой пронзительный взгляд, не выдававший, однако, внутреннего состояния. И вошедшие в привычку властные манеры.
   Все еще охваченный неуверенностью, несмотря на все попытки мысленно убедить себя в собственной правоте, Элан Мэйтлэнд приблизился к столу. Клерк остался стоять в кабинете, как того требовал протокол. Элан достал из портфеля копии ходатайства и своих показаний, которые он зарегистрировал ранее у клерка. Прочистив горло, объявил:
   — Милорд, вот мое ходатайство и связанные с ним материалы.
   Судья Уиллис, сухо кивнув головой, принял документы, подвинулся ближе к свету и начал читать. Клерк и Элан стояли в молчании, в тишине кабинета слышался только шелест переворачиваемых страниц.
   Закончив чтение, судья поднял на них глаза и так же неприветливо, как и ранее, обратился к Элану:
   — Намерены сделать устное заявление?
   — Если ваша честь позволит.
   — Приступайте, — вновь короткий кивок головой.
   — Обстоятельства этого дела, милорд, таковы, — в заученной наизусть последовательности Элан описал положение Анри Дюваля на борту “Вастервика”, рассказал о двух случаях отказа капитана судна доставить Дюваля на берег в иммиграционную службу и повторил заявление, подтверждаемое своими же собственными письменными показаниями, о том, что Дюваль подвергается незаконному задержанию в нарушение основных прав человека.
   Самым важным, но и самым сложным сейчас, как прекрасно понимал Элан, было обосновать, что задержание Анри Дюваля противоречит процессуальным нормам и потому является незаконным. Если бы это удалось доказать, суд — в лице судьи Уиллиса — должен был автоматически издать распоряжение о вызове задержанного для рассмотрения вопроса о законности его ареста.
   Выстраивая свои доказательства, цитируя статьи законов, Элан чувствовал, что к нему начинает возвращаться былая уверенность. Он старался ограничиться одними лишь юридическими положениями, тщательно избегая упоминания об эмоциональном аспекте невзгод и скитаний Дюваля. Здесь, в этом кабинете, правил закон, а не чувства. Судья терпеливо слушал его с неизменно бесстрастным выражением лица.
   Переходя от вопроса о незаконном задержании к нынешнему статусу Анри Дюваля, Элан заявил:
   — Министерство по делам иммиграции утверждает, милорд, что, поскольку мой клиент является зайцем и предположительно не имеет документов, у него нет никаких юридических прав, и потому он не может потребовать — как всякий другой в любом канадском порту — специального расследования по поводу предоставления статуса иммигранта. Я же убежден и настаиваю на том, что тот факт, что он является зайцем и не способен с полной определенностью назвать место своего рождения, ни в коей мере не может служить основанием для лишения его этого права.
   — Если ваша честь соблаговолит, — продолжал Элан Мэйтлэнд, — представим себе такую вполне вероятную ситуацию: канадского гражданина по рождению противозаконно задерживают за границей и отбирают у него все документы, тогда у него остается единственный способ бежать — тайком сесть на судно, которое, как ему известно, направляется к нему на родину. Можно ли его в таком случае — только потому, что он заяц и не имеет документов, — объявить вообще несуществующим, не имеющим никакой возможности доказать свое законное право на въезд в Канаду и все потому, что министерство по делам иммиграции отказывает ему в расследовании его дела? Я полагаю, милорд, что, если нынешнее распоряжение министерства будет доведено до своего логического конца, подобная абсурдная ситуация вполне может стать реальной. Судья поднял кустистые брови.
   — Уж не пытаетесь ли вы утверждать, что ваш клиент Анри Дюваль является канадским гражданином?
   Элан помолчал в нерешительности, потом осторожно ответил:
   — Ни в коем случае, милорд. С другой стороны, в ходе расследования его дела иммиграционной службой могло бы обнаружиться, что он гражданин Канады, но этот факт не может быть установлен без проведения такого расследования.
   — Так, так, — проговорил судья Уиллис, и впервые по его лицу скользнула тень улыбки. — Весьма хитроумный аргумент, хотя и несколько шаткий. У вас все, мистер Мэйтлэнд?
   Инстинкт подсказал Элану: не зарывайся, главное, вовремя остановиться. Он склонил голову в легком поклоне:
   — Почтительнейше заявляю, милорд, я закончил.
   Судья Уиллис застыл в молчаливом раздумье. Его лицо вновь напоминало мрачную неподвижную маску. Пальцы правой руки тихонько отбивали по столешнице незатейливый ритм. После паузы он начал говорить:
   — Здесь, безусловно, важен фактор времени, судно назначено к отплытию…
   — Если ваша честь позволит… — он собирался было объяснить, что “Вастервик” задерживается в Ванкувере для ремонта, но тут же оборвал себя. Лицо судьи омрачилось гримасой раздражения, глаза под кустистыми бровями сверкнули холодной суровостью. Даже через весь кабинет Элан спиной чувствовал осуждающий взгляд клерка.
   — Прошу вашу честь великодушно простить меня.
   Какое-то мгновение судья Уиллис сверлил молодого адвоката ледяным взглядом. Затем продолжил:
   — Как я собирался отметить, хотя мы должны учитывать временной фактор, а именно вопрос о выходе судна в море, это никоим образом не должно воспрепятствовать восстановлению справедливости в отношении личности.
   У Элана екнуло сердце. Значит ли это, что распоряжение доставить Анри Дюваля в суд для рассмотрения вопроса о его незаконном задержании будет получено, после чего он сможет тянуть время, не торопясь предпринимая один шаг за другим, пока “Вастервик” не отчалит, оставив Анри Дюваля на берегу?
   — С другой стороны, — все тем же монотонным, бесстрастным голосом произнес судья, — проявляя справедливость к судоходной компании, которая в данном случае ни в чем не повинна, в равной степени необходимо предпринять все возможное, чтобы завершить процедуру и вынести окончательное решение до назначенного времени отплытия судна.
   Оптимизм Элана, выходит, был преждевременным. Он мрачно констатировал про себя, что не один только Эдгар Крамер, но теперь вот и судья разгадал его уловку с затяжкой времени.
   — Я считаю, что утверждение о незаконном задержании не доказано. — Его честь придвинул к себе врученное ему Эланом ходатайство и нацарапал на нем резолюцию. — Однако оно и не опровергнуто, и я готов рассмотреть дополнительные доказательства. Поэтому и выношу ордер ниси^[46].
   Нет, это еще не поражение, но даже частичная победа. Волна облегчения нахлынула на Элана. По правде говоря, он добился меньшего, чем надеялся, но по крайней мере не выставил себя глупцом. Ордер ниси — древнюю английскую юридическую процедуру — можно было обозначить двумя словами — “если не”. Один лишь ордер ниси не принесет Анри Дювалю освобождения из его плавучей тюрьмы и не даст ему возможности предстать перед судом. Но он означал, что в суд для разъяснений будут вызваны Эдгар Крамер и капитан Яабек. И если не возьмут верх их аргументы, последует распоряжение суда об освобождении Дюваля.
   — Кстати, по ходу дела, мистер Мэйтлэнд, когда отплывает судно?