Страница:
— Но почему вы так уверены, что он пойдет, как вы выразились, по неверной дорожке? — удивился Элан.
— Потому что это неизбежно, — твердо заверил его сенатор Деверо. — С его прошлым.., в нашем североамериканском обществе…
— Не согласен, — вспылил Элан. — И никто с вами не согласится.
— Кроме, скажем, вашего партнера Тома Льюиса, — вкрадчиво произнес сенатор. — Насколько мне известно, он говорил что-то в том смысле, что в Дювале есть какой-то надлом, трещина и что на берегу он, по словам вашего партнера, “рассыплется на куски”.
Значит, Шерон доложила об их разговоре в день слушания дела в кабинете судьи, с горечью констатировал про себя Элан. Интересно, ей приходило в голову, что эта беседа может быть вот так использована против него. Вполне возможно. Он поймал себя на том, что начинает сомневаться в мотивах всех его окружающих.
— Жаль, что вы не подумали об этом, когда затевали все дело, — заявил он угрюмо.
— Даю вам слово, мальчик мой, что, если бы я только знал, что дойдет до такого, как сейчас, я бы ничего и не начинал. — искренне признался старик. — Должен сказать, я вас недооценивал. Я и подумать не мог, что вы добьетесь таких замечательных успехов.
“Надо что-то делать, — тоскливо подумал Элан, — переменить позу или походить, что ли…” Может быть, движение поможет успокоить его душевное смятение… Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Перед ним вновь открылся живописный вид на реку. Утренняя дымка растаяла под высоко поднявшимся солнцем. На мелкой зыби мягко колыхались связанные в плоты бревна.
— Бывает, мы встаем перед выбором, — обронил сенатор, — который мучительно больно сделать. Но потом мы начинаем понимать, что он был наилучшим и самым мудрым…
Резко повернувшись к нему лицом, Элан сказал:
— Я бы хотел внести ясность, если не возражаете. Сенатор Деверо тоже отодвинулся от стола, но остался сидеть в кресле. Он кивнул:
— Конечно, мальчик мой.
— Если я откажусь сделать то, о чем вы просите, что станет со всеми вашими предложениями — “Деверо форестри”, юридические услуги и так далее?
Сенатор казался оскорбленным.
— Я бы не хотел переводить наш разговор в такую плоскость, мальчик мой.
— А я бы хотел, — дерзко заявил Элан, всем своим видом показывая, что ждет ответа.
— Ну, полагаю.., в определенных обстоятельствах.., я счел бы себя обязанным еще раз об этом подумать.
— Благодарю вас, — сказал Элан. — Я только хотел, чтобы все было ясно.
С горьким разочарованием он подумал: мне приоткрыли землю обетованную, а теперь…
На мгновение он дрогнул перед соблазном. Сенатор сказал: “Никто.., ни одна душа.., даже Шерон.., никогда не узнает”. Да ничего не может быть легче: какая-то оплошность, вялая аргументация, уступка противной стороне… С профессиональной точки зрения он, конечно, будет заслуживать критики, но чисто по-человечески его можно будет понять — он молод и неопытность его станет удобным предлогом. Да и забываются подобные вещи очень скоро.
Он выбросил эти мысли из головы, словно они и не приходили ему на ум. Голос его зазвучал внятно и сильно.
— Сенатор Деверо, — объявил Элан, — я собрался выиграть сегодня дело в суде. Хочу, чтобы вы знали, что мои намерения не изменились, только решимости теперь во мне в десять раз больше.
Сенатор не ответил. Лишь глаза на сразу ставшем усталым лице поднялись на Элана.
— И еще одно, — в голосе Элана появились резкие нотки. — Хочу, чтобы вам было ясно, что я более не служу вам ни в каком качестве. Моим клиентом является Анри Дюваль, и никто больше.
Дверь в гостиную распахнулась, и вошла Шерон с узкой полоской бумаги в руке. Нерешительно она поинтересовалась:
— Что тут у вас случилось?
Элан показал на чек в ее руке.
— А вот это уже не требуется. Верни его в “Консолидэйтэд фанд”.
— Ты что, Элан? Почему? — Губы ее приоткрылись, лицо побледнело.
Внезапно и беспричинно его охватило желание причинить ей боль.
— Твой дорогой дедуля только что сделал мне предложение, — с неожиданной жестокостью ответил он. — А какое, спроси его сама. Тебя ведь тоже включили в оплату сделки.
Он метнулся из гостиной, едва не задев Шерон плечом. Развернув свой побитый “шевроле”, оставленный на подъездной дорожке, он рванул с места и погнал в город.
Глава 2
Глава 3
— Потому что это неизбежно, — твердо заверил его сенатор Деверо. — С его прошлым.., в нашем североамериканском обществе…
— Не согласен, — вспылил Элан. — И никто с вами не согласится.
— Кроме, скажем, вашего партнера Тома Льюиса, — вкрадчиво произнес сенатор. — Насколько мне известно, он говорил что-то в том смысле, что в Дювале есть какой-то надлом, трещина и что на берегу он, по словам вашего партнера, “рассыплется на куски”.
Значит, Шерон доложила об их разговоре в день слушания дела в кабинете судьи, с горечью констатировал про себя Элан. Интересно, ей приходило в голову, что эта беседа может быть вот так использована против него. Вполне возможно. Он поймал себя на том, что начинает сомневаться в мотивах всех его окружающих.
— Жаль, что вы не подумали об этом, когда затевали все дело, — заявил он угрюмо.
— Даю вам слово, мальчик мой, что, если бы я только знал, что дойдет до такого, как сейчас, я бы ничего и не начинал. — искренне признался старик. — Должен сказать, я вас недооценивал. Я и подумать не мог, что вы добьетесь таких замечательных успехов.
“Надо что-то делать, — тоскливо подумал Элан, — переменить позу или походить, что ли…” Может быть, движение поможет успокоить его душевное смятение… Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Перед ним вновь открылся живописный вид на реку. Утренняя дымка растаяла под высоко поднявшимся солнцем. На мелкой зыби мягко колыхались связанные в плоты бревна.
— Бывает, мы встаем перед выбором, — обронил сенатор, — который мучительно больно сделать. Но потом мы начинаем понимать, что он был наилучшим и самым мудрым…
Резко повернувшись к нему лицом, Элан сказал:
— Я бы хотел внести ясность, если не возражаете. Сенатор Деверо тоже отодвинулся от стола, но остался сидеть в кресле. Он кивнул:
— Конечно, мальчик мой.
— Если я откажусь сделать то, о чем вы просите, что станет со всеми вашими предложениями — “Деверо форестри”, юридические услуги и так далее?
Сенатор казался оскорбленным.
— Я бы не хотел переводить наш разговор в такую плоскость, мальчик мой.
— А я бы хотел, — дерзко заявил Элан, всем своим видом показывая, что ждет ответа.
— Ну, полагаю.., в определенных обстоятельствах.., я счел бы себя обязанным еще раз об этом подумать.
— Благодарю вас, — сказал Элан. — Я только хотел, чтобы все было ясно.
С горьким разочарованием он подумал: мне приоткрыли землю обетованную, а теперь…
На мгновение он дрогнул перед соблазном. Сенатор сказал: “Никто.., ни одна душа.., даже Шерон.., никогда не узнает”. Да ничего не может быть легче: какая-то оплошность, вялая аргументация, уступка противной стороне… С профессиональной точки зрения он, конечно, будет заслуживать критики, но чисто по-человечески его можно будет понять — он молод и неопытность его станет удобным предлогом. Да и забываются подобные вещи очень скоро.
Он выбросил эти мысли из головы, словно они и не приходили ему на ум. Голос его зазвучал внятно и сильно.
— Сенатор Деверо, — объявил Элан, — я собрался выиграть сегодня дело в суде. Хочу, чтобы вы знали, что мои намерения не изменились, только решимости теперь во мне в десять раз больше.
Сенатор не ответил. Лишь глаза на сразу ставшем усталым лице поднялись на Элана.
— И еще одно, — в голосе Элана появились резкие нотки. — Хочу, чтобы вам было ясно, что я более не служу вам ни в каком качестве. Моим клиентом является Анри Дюваль, и никто больше.
Дверь в гостиную распахнулась, и вошла Шерон с узкой полоской бумаги в руке. Нерешительно она поинтересовалась:
— Что тут у вас случилось?
Элан показал на чек в ее руке.
— А вот это уже не требуется. Верни его в “Консолидэйтэд фанд”.
— Ты что, Элан? Почему? — Губы ее приоткрылись, лицо побледнело.
Внезапно и беспричинно его охватило желание причинить ей боль.
— Твой дорогой дедуля только что сделал мне предложение, — с неожиданной жестокостью ответил он. — А какое, спроси его сама. Тебя ведь тоже включили в оплату сделки.
Он метнулся из гостиной, едва не задев Шерон плечом. Развернув свой побитый “шевроле”, оставленный на подъездной дорожке, он рванул с места и погнал в город.
Глава 2
Элан Мэйтлэнд отрывисто постучал в дверь апартаментов, снятых в отеле “Ванкувер” для Анри Дюваля. Спустя мгновение дверь приоткрылась, образовавшуюся щель загораживала плотная широкоплечая фигура Дана Орлиффа. Увидев Элана, репортер распахнул дверь и спросил:
— Что так долго?
— Дела, — коротко бросил Элан. Войдя, он оглядел комфортабельную гостиную, где сейчас, кроме них с Даном, никого не было.
— Нам пора двигаться. Анри готов?
— Почти. Одевается, — репортер кивком головы указал на закрытую дверь в спальню.
— Надо, чтобы он надел темный костюм, — предупредил Элан. — В суде будет лучше смотреться.
Накануне они купили Дювалю два новых костюма, обувь и еще кое-что из необходимых мелочей, истратив часть денег из скромного фонда пожертвований. Костюмы были из магазина готового платья, но, хотя и наспех подогнанные по фигуре Анри, сидели на нем хорошо. Доставили их в отель вчера поздно вечером.
Дан Орлифф покачал головой:
— Темный он надеть не сможет. Он его отдал.
— Что значит отдал? — раздраженно спросил Элан.
— А то и значит. Приходил тут официант примерно одного роста с Анри. Он ему костюм-то и подарил. Просто так. Ах да. И еще пару новых рубашек и штиблеты…
— Если это шутка, — оборвал его Элан, — то, по-моему, совсем не смешная.
— Послушайте, приятель, — предупреждающим тоном ответил репортер, — не знаю, кто вас там обидел, но только на мне злость срывать не надо. И кстати, мне тоже совсем не смешно.
— Вы уж меня извините, — виновато сказал Элан. — У меня что-то вроде душевного похмелья.
— Произошло это до моего прихода, — объяснил Дан Орлифф. — Видимо, парень пришелся Анри по душе, и на тебе. Я тут же стал звонить вниз, чтобы попробовать вернуть костюм, но официант закончил работать и ушел домой.
— А что сказал Анри?
— Пожал плечами и заявил, что у него будет еще куча костюмов, а ему хочется делать много подарков.
— Ну ничего, он у нас скоро будет думать по-другому, — мрачно пообещал Элан.
Он подошел к двери в спальню и без стука открыл ее. Анри Дюваль в светло-коричневом костюме, белой рубашке с тщательно повязанным галстуком и сверкающих туфлях изучал себя в высоком зеркале. С сияющим лицом он обернулся к Элану:
— Я глядеть очень красивый, нет?
Заставить себя не замечать его заразительной, по-мальчишески открытой радости было невозможно. Элан улыбнулся ему в ответ. Волосы у Анри были тоже приведены в порядок: щегольски подстрижены и расчесаны на безукоризненно ровный пробор. Вчера у них был напряженный день: медицинское обследование, интервью для печати и телевидения, поход по магазинам, примерка костюмов.
— Выглядите вы, конечно, красавчиком, — Элан постарался придать своему голосу назидательную строгость, — но это вовсе не значит, что вы можете раздаривать костюмы, купленные специально для вас.
На лице Анри появилось обиженное выражение.
— Человек, который я отдать, он мой друг, — заявил Дюваль.
— Насколько я понимаю, он его впервые в жизни увидел, — произнес из-за спины Элана Дан Орлифф. — Анри заводит дружбу в один момент.
— Больше новой одежды никому не давать, даже друзьям, — распорядился Элан.
Анри надул губы, как ребенок. Элан тяжело вздохнул. “У нас, похоже, будут проблемы, — подумал он, — с адаптацией Анри к новому окружению”. Вслух он произнес:
— Пора идти. В суд опаздывать нельзя. Уже выходя из номера, Элан остановился. Обвел взглядом гостиную и сказал Дювалю:
— Если в суде все кончится благополучно, сегодня днем подыщем вам комнату.
Анри выглядел совершенно озадаченным.
— Почему не здесь? Этот место хороший.
— Вне всяких сомнений. Только вот у нас таких денег нет, — резко ответил ему Элан.
— Газета платить, — бодро заверил их Анри Дюваль.
— С завтрашнего дня — все, — сообщил Дан Орлифф. — Наш редактор и так грызет меня за расходы. Ах да. Еще такая штука. — Репортер обернулся к Элану:
— Анри решил, что отныне ему должны платить за каждую фотографию. Это он утром меня проинформировал.
Элан почувствовал, как к нему возвращается злое раздражение.
— Он просто ничего еще не понимает. Надеюсь, вы не станете печатать об этом в газете.
— Я-то нет, — спокойно ответил Дан. — А вот другие с радостью пропечатают, если до них только дойдет. Я предлагаю вам в самые ближайшие дни очень серьезно переговорить с нашим молодым другом.
Анри Дюваль одарил их обоих сияющей улыбкой.
— Что так долго?
— Дела, — коротко бросил Элан. Войдя, он оглядел комфортабельную гостиную, где сейчас, кроме них с Даном, никого не было.
— Нам пора двигаться. Анри готов?
— Почти. Одевается, — репортер кивком головы указал на закрытую дверь в спальню.
— Надо, чтобы он надел темный костюм, — предупредил Элан. — В суде будет лучше смотреться.
Накануне они купили Дювалю два новых костюма, обувь и еще кое-что из необходимых мелочей, истратив часть денег из скромного фонда пожертвований. Костюмы были из магазина готового платья, но, хотя и наспех подогнанные по фигуре Анри, сидели на нем хорошо. Доставили их в отель вчера поздно вечером.
Дан Орлифф покачал головой:
— Темный он надеть не сможет. Он его отдал.
— Что значит отдал? — раздраженно спросил Элан.
— А то и значит. Приходил тут официант примерно одного роста с Анри. Он ему костюм-то и подарил. Просто так. Ах да. И еще пару новых рубашек и штиблеты…
— Если это шутка, — оборвал его Элан, — то, по-моему, совсем не смешная.
— Послушайте, приятель, — предупреждающим тоном ответил репортер, — не знаю, кто вас там обидел, но только на мне злость срывать не надо. И кстати, мне тоже совсем не смешно.
— Вы уж меня извините, — виновато сказал Элан. — У меня что-то вроде душевного похмелья.
— Произошло это до моего прихода, — объяснил Дан Орлифф. — Видимо, парень пришелся Анри по душе, и на тебе. Я тут же стал звонить вниз, чтобы попробовать вернуть костюм, но официант закончил работать и ушел домой.
— А что сказал Анри?
— Пожал плечами и заявил, что у него будет еще куча костюмов, а ему хочется делать много подарков.
— Ну ничего, он у нас скоро будет думать по-другому, — мрачно пообещал Элан.
Он подошел к двери в спальню и без стука открыл ее. Анри Дюваль в светло-коричневом костюме, белой рубашке с тщательно повязанным галстуком и сверкающих туфлях изучал себя в высоком зеркале. С сияющим лицом он обернулся к Элану:
— Я глядеть очень красивый, нет?
Заставить себя не замечать его заразительной, по-мальчишески открытой радости было невозможно. Элан улыбнулся ему в ответ. Волосы у Анри были тоже приведены в порядок: щегольски подстрижены и расчесаны на безукоризненно ровный пробор. Вчера у них был напряженный день: медицинское обследование, интервью для печати и телевидения, поход по магазинам, примерка костюмов.
— Выглядите вы, конечно, красавчиком, — Элан постарался придать своему голосу назидательную строгость, — но это вовсе не значит, что вы можете раздаривать костюмы, купленные специально для вас.
На лице Анри появилось обиженное выражение.
— Человек, который я отдать, он мой друг, — заявил Дюваль.
— Насколько я понимаю, он его впервые в жизни увидел, — произнес из-за спины Элана Дан Орлифф. — Анри заводит дружбу в один момент.
— Больше новой одежды никому не давать, даже друзьям, — распорядился Элан.
Анри надул губы, как ребенок. Элан тяжело вздохнул. “У нас, похоже, будут проблемы, — подумал он, — с адаптацией Анри к новому окружению”. Вслух он произнес:
— Пора идти. В суд опаздывать нельзя. Уже выходя из номера, Элан остановился. Обвел взглядом гостиную и сказал Дювалю:
— Если в суде все кончится благополучно, сегодня днем подыщем вам комнату.
Анри выглядел совершенно озадаченным.
— Почему не здесь? Этот место хороший.
— Вне всяких сомнений. Только вот у нас таких денег нет, — резко ответил ему Элан.
— Газета платить, — бодро заверил их Анри Дюваль.
— С завтрашнего дня — все, — сообщил Дан Орлифф. — Наш редактор и так грызет меня за расходы. Ах да. Еще такая штука. — Репортер обернулся к Элану:
— Анри решил, что отныне ему должны платить за каждую фотографию. Это он утром меня проинформировал.
Элан почувствовал, как к нему возвращается злое раздражение.
— Он просто ничего еще не понимает. Надеюсь, вы не станете печатать об этом в газете.
— Я-то нет, — спокойно ответил Дан. — А вот другие с радостью пропечатают, если до них только дойдет. Я предлагаю вам в самые ближайшие дни очень серьезно переговорить с нашим молодым другом.
Анри Дюваль одарил их обоих сияющей улыбкой.
Глава 3
У зала судебных заседаний, где было назначено сегодняшнее слушание дела Анри Дюваля, бурлила толпа. Места для публики были уже заполнены, и судебные приставы вежливо, но твердо заворачивали опоздавших. Протискиваясь в небывалой толчее, не обращая внимания на вопросы наступавших ему на пятки репортеров, Элан буквально втолкнул Анри в центральную дверь зала.
Элан уже успел накинуть на себя адвокатскую мантию с белым крахмальным воротником. Слушание сегодня проводилось по полной форме и с соблюдением всех тонкостей протокола. Войдя в зал, он увидел впечатляющее просторное помещение с мебелью резного дуба, роскошным красным ковром и золотисто-малиновыми шторами на высоких сводчатых окнах. Сквозь поднятые жалюзи бил яркий солнечный свет.
За одним из длинных столов на обитых кожей стульях с высокими прямыми спинками уже расселись Эдгар Крамер, А. Р. Батлер и адвокат судоходной компании Голлэнд. Напротив них под королевским гербом располагалась судейская скамья, затененная балдахином.
Элан и Анри Дюваль прошли к своему столу. Справа от них стоял стол прессы, уже облепленный репортерами, в тесные ряды которых пытался проникнуть прибывший самым последним Дан Орлифф. Ниже судейской скамьи разместились секретарь суда и судебный стенографист. Позади адвокатов переполненные ряды для публики приглушенно гудели нестройным хором голосов.
Краешком глаза Элан заметил, что оба адвоката одновременно повернулись к нему. Они приветствовали его кивками и улыбками, и Элан ответил им тем же. Эдгар Крамер, как и прежде, демонстративно не смотрел в его сторону. Минуту спустя на стул рядом с Эланом рухнул запыхавшийся Том Льюис, также в мантии. Оглянувшись вокруг себя, он ни с того ни с сего заявил:
— Похоже на нашу контору, только чуть побольше. — Затем кивнул Дювалю:
— С добрым утром, Анри.
А Элан задумался, когда ему сообщить Тому новость о том, что работа, которую они делают, оплачиваться более не будет, что из-за своей запальчивой гордыни он отверг гонорар, уже полагавшийся им вне зависимости от его ссоры с сенатором Деверо. Может, на этом придет конец их партнерству, во всяком случае, им обоим придется трудно.
Потом он стал думать о Шерон. Сейчас в нем окрепла уверенность, что она и понятия не имела о том, что предлагал Элану ее дед сегодня утром, именно поэтому он и отослал внучку из гостиной. Если бы Шерон осталась, она бы, как и сам Элан, возмутилась и разразилась протестами. Но он не захотел верить в нее, а наоборот, в ней усомнился. Внезапно в безысходном отчаянии и со стыдом он вспомнил брошенные ей слова: “Тебя ведь тоже включили в оплату сделки”. Как бы он хотел взять их обратно! Элан подозревал, что Шерон никогда больше не захочет его видеть.
Ему вдруг пришло в голову, что Шерон сегодня утром обещала прийти в суд. Вытянув шею, Элан внимательно разглядывал места для публики. Как он и опасался, ее не было.
— К порядку! — воззвал секретарь суда. Зрители, судейские чиновники, адвокаты встали, послышался отчетливый сухой шелест мантий. Затем секретарь объявил:
— Верховный суд, 13 января, дело Анри Дюваля. Элан поднялся на ноги. Быстро покончив со вступительными формальностями, он начал:
— Милорд, уже на протяжении многих столетий каждый человек, подпадающий под юрисдикцию короны, вне зависимости от того, находится ли он в данное время в стране или нет, вправе искать защиты от несправедливости у подножия трона. Если сжато излагать суть настоящего ходатайства, именно в этом состоит цель обращения моего клиента в суд.
Элан понимал, что сегодняшнее слушание будет сосредоточено в плоскости юридической формалистики и что его противоборство с А. Р. Батлером неизбежно зайдет в дебри малопонятных непосвященному статей закона. Поэтому он заранее решил привнести в свое выступление максимум человечности.
Он продолжал:
— Я бы хотел привлечь внимание суда к ордеру о депортации, выданному министерством по делам иммиграции.
Элан процитировал слова, которые знал наизусть:
“…Задержать и депортировать вас в место, откуда вы прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь, или в такую страну, каковая может быть одобрена…”
Человека, настаивал Элан, нельзя депортировать одновременно в четыре места. Поэтому должно быть принято какое-то решение, к какому из четырех относится ордер.
— И кто же примет такое решение? — задал Элан риторический вопрос, на который сам же и ответил:
— Напрашивается вывод — только власти, выдавшие ордер на депортацию. Однако с их стороны никакого решения не последовало, кроме лишь распоряжения о том, чтобы мой клиент, Анри Дюваль, был подвергнут заключению на судне. Подобными действиями — или бездействием — капитан судна был поставлен перед немыслимым и неосуществимым выбором из четырех возможных.
— Это равнозначно тому, — темпераментно воскликнул Элан, — как если бы ваша честь признал человека виновным в преступлении и сказал: “Я приговариваю его либо к трем годам в исправительном доме, либо к двенадцати ударам палкой, либо к шести месяцам в местной тюрьме, и пусть кто-нибудь за стенами этого суда определит, какое из этих наказаний применить”.
Элан прервался, чтобы выпить глоток воды со льдом из стакана, поспешно наполненного Томом Льюисом. По лицу судьи скользнула тень улыбки. А. Р. Батлер с внушительно бесстрастным видом сделал у себя в блокноте какую-то пометку.
Элан продолжал:
— Я утверждаю, милорд, что ордер о депортации в отношении Анри Дюваля не имеет силы, поскольку не может быть выполнен в точности.
Теперь он перешел к делу “Король против Ахмеда Сингха” — к самой прочной опоре всех его аргументов, — цитируя подробности по принесенному в суд толстенному тому, в котором он заранее подчеркнул наиболее важные места. В 1921 году канадский судья постановил, если оставить в стороне юридическую лексику, следующее: получивший отказ иммигрант, Ахмед Сингх, не может быть депортирован исключительно лишь на судно.
В равной степени, настаивал Элан, это относится и к Анри Дювалю.
— С точки зрения закона, — заявил Элан, — обе ситуации идентичны. Таким образом, ордер о депортации должен быть аннулирован, а мой клиент освобожден.
А. Р. Батлер важно шевельнулся и сделал еще одну пометку; вскоре ему представится возможность опровергнуть этого Мэйтлэнда и представить свои аргументы. А пока Элан уверенно продолжал свою речь. Он обещал сенатору Деверо: “Я собрался выиграть…”
Сидевший рядом с А. Р. Батлером Эдгар Крамер с огорчением следил за затягивающейся процедурой.
Эдгар Крамер по долгу службы достаточно знал законы, и это знание плюс интуиция подсказывали ему, что для министерства по делам иммиграции слушание разворачивается далеко не благоприятно. Он также инстинктивно чувствовал, что, если приговор суда будет не в их пользу, козлов отпущения станут искать в самом министерстве. И один был под рукой — он сам.
Эта мысль не покидала Эдгара Крамера с момента получения сухой и резкой телефонограммы два дня назад:
“Премьер-министр.., крайне неудовлетворен.., ведением дела в кабинете судьи.., не следовало предлагать специального расследования.., ожидает в будущем более эффективной работы”. Помощник премьер-министра зачитывал этот нагоняй по телефону, как показалось Крамеру, с особым удовольствием.
Эдгара Крамера вновь охватили возмущение и обида за такую вопиющую несправедливость. Ему даже отказали в элементарном праве защищаться, объяснить лично премьер-министру, что специальное расследование было навязано ему этим вот судьей и что, поставленный в немыслимую, невероятную ситуацию, он выбрал наименее опасный и наиболее быстрый ход.
Перед отъездом из Оттавы он получил совершенно четкие инструкции. Заместитель министра сказал ему лично: “Если этот Дюваль не имеет законных оснований для получения разрешения на въезд в качестве иммигранта, его нельзя впускать в страну ни при каких обстоятельствах”. Более того, Эдгар Крамер был уполномочен предпринимать с этой целью все необходимые юридические меры, в чем бы они ни заключались.
Его также предупредили, что ни политический нажим, ни поднятая общественностью шумиха никоим образом не должны помешать строгому соблюдению закона. Такой приказ, как ему сказали, исходил прямо от министра, мистера Уоррендера.
Как и всегда на протяжении своей карьеры, Эдгар Крамер добросовестно следовал полученным инструкциям. Несмотря на то, что сейчас здесь происходило, он неукоснительно соблюдал закон — закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил исполнительность и лояльность и не допустил ни малейшей небрежности. И не его это ошибка, что какой-то выскочка адвокатишка и обманутый им судья свели все его усилия на нет.
Непосредственное руководство, полагал Эдгар Крамер, его поймет. И все же… Неудовольствие премьер-министра — это совсем другое.
Порицание из уст премьер-министра может подкосить чиновника, оставить на нем неизгладимое клеймо, воспрепятствовать продвижению по службе. И даже при смене правительств подобный приговор имеет обыкновение оставаться висеть над тобой черной тенью.
В его случае порицание не было особенно серьезным, и, возможно, премьер-министр уже напрочь стер его из своей памяти. И тем не менее у Эдгара Крамера появилось тоскливое предчувствие, что его будущее, столь блестящее всего неделю назад, слегка поблекло и потускнело.
Чего ему следует опасаться и никак нельзя допустить, так это еще одного спорного шага. Если премьер-министру вновь напомнят его имя…
В зале судебных заседаний журчал поток слов. Судья несколько раз перебивал выступавших вопросами, и сейчас А. Р. Батлер и Элан Мэйтлэнд углубились в вежливый спор по поводу тончайших деталей закона. “…Мой ученый друг заявляет, что ордер отвечает точным формулировкам статьи 36. Я утверждаю, что добавление этих запятых может быть очень важным. Они не соответствуют точным формулировкам статьи 36…”
Эдгар Крамер люто ненавидел Элана Мэйтлэнда. Он столь же сильно хотел в туалет. В последние дни душевные переживания, в том числе и гнев, оказывали на него такое действие. Нельзя также отрицать, что позывы стали следовать чаще, а боли — резче. Эдгар Крамер попытался выбросить из головы эту мысль.., забыть.., думать о чем-нибудь другом…
Он посмотрел на Анри Дюваля, тот широко улыбался, не понимая происходящего, взгляд его блуждал по залу. Все чутье Крамера.., весь его опыт.., говорили ему, что этот человек никогда не устроит себе жизнь. Против него было его прошлое. Какую бы помощь ему ни оказали, он никогда не сможет приспособиться и ужиться в стране, которой ему не понять. Для людей его типа существовала хорошо известная схема поведения: кратковременная вспышка энтузиазма, энергии и предприимчивости, потом полное безделье, праздность и лень, жадная погоня за легкими деньгами, упадок, распад.., линия эта неуклонно вела вниз… В досье министерства найдется множество подобных случаев: суровая действительность, которую не желают замечать оторванные от жизни идеалисты.
Новый позыв, сильнее прежнего, почти физическая боль.., терпеть больше нет никаких сил.
Эдгар Крамер жалко скорчился на стуле. Но встать и выйти он не посмеет.
Все, что угодно, но только не привлекать к себе внимания. Закрыв глаза, он молился, чтобы объявили перерыв.
Элан Мэйтлэнд понял, что ему придется нелегко. А. Р. Батлер сражался, как лев, подвергая сомнению каждый приведенный Эланом довод, перечисляя прецеденты в противопоставление делу “Король против Ахмеда Сингха”. Да и судья казался чрезмерно сварливым и дотошным, ежеминутно перебивая Элана вопросами, словно по каким-то своим причинам стремился вывернуть выстроенную им защиту наизнанку.
В этот момент А. Р. Батлер страстно оправдывал действия министерства по делам иммиграции.
— В данном случае не имело места ущемление свободы личности, — заявил он. — Дювалю были предоставлены его права, но теперь он их исчерпал.
“Как и всегда, — думал Элан, — старший коллега производит сильное впечатление”.
Низкий, хорошо поставленный голос продолжал рокотать:
— Я утверждаю, милорд, что принять подобного человека при упомянутых здесь обстоятельствах — значит неизбежно распахнуть двери Канады потоку иммигрантов. Но это будут не те иммигранты, какими мы привыкли их знать. Это будут люди, требующие разрешения на въезд по той лишь причине, что не могут вспомнить, где родились, не имеют проездных документов и объясняются односложными словами…
Элан взвился со своего места.
— Милорд, я протестую против подобных выражений. Вопрос о том, кто и как говорит…
Судья Уиллис жестом усадил молодого адвоката.
— Мистер Батлер, — сдержанно произнес он, — не думаю, что вы или я способны вспомнить себя в день рождения.
— Милорд, я только хотел…
— Более того, — твердо продолжал судья, — мне представляется, что некоторые из наиболее уважаемых местных семей происходят от тех, кто высадился на эти берега без каких-либо проездных документов. Могу назвать сразу несколько имен.
— Если позволит ваша честь…
— Что же касается односложной речи, то мне самому приходится прибегать к ней в моей родной стране — когда, скажем, я бываю в провинции Квебек. — Судья спокойно кивнул головой:
— Пожалуйста, продолжайте, мистер Батлер.
На мгновение лицо адвоката побагровело. Однако он быстро взял себя в руки и продолжал:
— Я всего лишь хотел подчеркнуть, милорд, — несомненно, неудачно, как ваша честь столь великодушно отметил, — что народ Канады вправе рассчитывать, что закон об иммиграции обеспечит ему защиту…
На первый взгляд слова складывались и произносились с прежней легкостью и уверенностью. Но теперь Элан почувствовал, что настала очередь А. Р. Батлера хвататься за соломинку.
Какое-то время после начала слушания Элана терзало опасение: вдруг, несмотря ни на что, он проиграет. Его мучил страх, что даже на этой стадии Анри Дюваля обрекут остаться на отплывающем сегодня вечером “Вастервике”. И что сенатор Деверо вообразит тогда, что его посулы сработали-таки… Но сейчас к нему возвращалось чувство уверенности.
В ожидании, когда А. Р. Батлер закончит со своей порцией аргументов, Элан переключился мыслями на Анри Дюваля. Несмотря на его убеждение в том, что молодой человек является потенциально добропорядочным иммигрантом, утренний инцидент в отеле его не на шутку встревожил. С беспокойством он вспомнил и сомнения Тома Льюиса. Как он там говорил? “Надлом.., слабина.., возможно, не его вина.., может быть, что-то в его прошлом…” Что-то в этом духе.
Но это не обязательно должно быть правдой, яростно убеждал сам себя Элан. Любому, каким бы ни было его прошлое, нужно время, чтобы приспособиться к новому окружению. Кроме того, важен сам принцип — личная свобода, свобода личности. В какой-то момент, посмотрев в зал, Элан поймал на себе взгляд Эдгара Крамера. Ну ладно, он покажет этому самодовольному чинуше, что существуют законы, куда более могущественные, нежели своевольные административные постановления.
А. Р. Батлер величественно уселся на свое место. В данный момент Элан предпринял попытку вернуться к вопросу об апелляции в министерство по делам иммиграции в связи с результатами специального расследования. А. Р. Батлер немедленно заявил протест, однако судья вынес решение, что эта тема может быть затронута, и словно мимоходом добавил:
— Полагаю, мы могли бы сделать небольшой перерыв, когда стороны сочтут нужным.
Уже совсем собравшись вежливо согласиться с предложением судьи, Элан поймал на лице Эдгара Крамера нескрываемое облегчение. Он также отметил про себя, что в последние несколько минут тот непрестанно ерзал на стуле, как будто ему было неудобно сидеть. Внезапное воспоминание пришло ему в голову… Элан заколебался. И заявил:
— Если ваша честь позволит, я был бы признателен за возможность завершить только одну эту часть моих доводов.
Судья Уиллис согласно кивнул.
Элан продолжал свое обращение к суду. Он подробно проанализировал всю процедуру рассмотрения апелляции, подверг пространной критике состав апелляционной комиссии, в которую, помимо Эдгара Крамера, были включены ближайшие соратники Джорджа Тэмкинхила, проводившего специальное расследование.
— Можно ли предполагать, что комиссия, составленная подобным образом, аннулирует выводы своего ближайшего коллеги? — риторически вопрошал Элан. — Более того, способна ли комиссия в таком составе пересмотреть решение, уже обнародованное в палате общин самим министром по делам иммиграции?
Элан уже успел накинуть на себя адвокатскую мантию с белым крахмальным воротником. Слушание сегодня проводилось по полной форме и с соблюдением всех тонкостей протокола. Войдя в зал, он увидел впечатляющее просторное помещение с мебелью резного дуба, роскошным красным ковром и золотисто-малиновыми шторами на высоких сводчатых окнах. Сквозь поднятые жалюзи бил яркий солнечный свет.
За одним из длинных столов на обитых кожей стульях с высокими прямыми спинками уже расселись Эдгар Крамер, А. Р. Батлер и адвокат судоходной компании Голлэнд. Напротив них под королевским гербом располагалась судейская скамья, затененная балдахином.
Элан и Анри Дюваль прошли к своему столу. Справа от них стоял стол прессы, уже облепленный репортерами, в тесные ряды которых пытался проникнуть прибывший самым последним Дан Орлифф. Ниже судейской скамьи разместились секретарь суда и судебный стенографист. Позади адвокатов переполненные ряды для публики приглушенно гудели нестройным хором голосов.
Краешком глаза Элан заметил, что оба адвоката одновременно повернулись к нему. Они приветствовали его кивками и улыбками, и Элан ответил им тем же. Эдгар Крамер, как и прежде, демонстративно не смотрел в его сторону. Минуту спустя на стул рядом с Эланом рухнул запыхавшийся Том Льюис, также в мантии. Оглянувшись вокруг себя, он ни с того ни с сего заявил:
— Похоже на нашу контору, только чуть побольше. — Затем кивнул Дювалю:
— С добрым утром, Анри.
А Элан задумался, когда ему сообщить Тому новость о том, что работа, которую они делают, оплачиваться более не будет, что из-за своей запальчивой гордыни он отверг гонорар, уже полагавшийся им вне зависимости от его ссоры с сенатором Деверо. Может, на этом придет конец их партнерству, во всяком случае, им обоим придется трудно.
Потом он стал думать о Шерон. Сейчас в нем окрепла уверенность, что она и понятия не имела о том, что предлагал Элану ее дед сегодня утром, именно поэтому он и отослал внучку из гостиной. Если бы Шерон осталась, она бы, как и сам Элан, возмутилась и разразилась протестами. Но он не захотел верить в нее, а наоборот, в ней усомнился. Внезапно в безысходном отчаянии и со стыдом он вспомнил брошенные ей слова: “Тебя ведь тоже включили в оплату сделки”. Как бы он хотел взять их обратно! Элан подозревал, что Шерон никогда больше не захочет его видеть.
Ему вдруг пришло в голову, что Шерон сегодня утром обещала прийти в суд. Вытянув шею, Элан внимательно разглядывал места для публики. Как он и опасался, ее не было.
— К порядку! — воззвал секретарь суда. Зрители, судейские чиновники, адвокаты встали, послышался отчетливый сухой шелест мантий. Затем секретарь объявил:
— Верховный суд, 13 января, дело Анри Дюваля. Элан поднялся на ноги. Быстро покончив со вступительными формальностями, он начал:
— Милорд, уже на протяжении многих столетий каждый человек, подпадающий под юрисдикцию короны, вне зависимости от того, находится ли он в данное время в стране или нет, вправе искать защиты от несправедливости у подножия трона. Если сжато излагать суть настоящего ходатайства, именно в этом состоит цель обращения моего клиента в суд.
Элан понимал, что сегодняшнее слушание будет сосредоточено в плоскости юридической формалистики и что его противоборство с А. Р. Батлером неизбежно зайдет в дебри малопонятных непосвященному статей закона. Поэтому он заранее решил привнести в свое выступление максимум человечности.
Он продолжал:
— Я бы хотел привлечь внимание суда к ордеру о депортации, выданному министерством по делам иммиграции.
Элан процитировал слова, которые знал наизусть:
“…Задержать и депортировать вас в место, откуда вы прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь, или в такую страну, каковая может быть одобрена…”
Человека, настаивал Элан, нельзя депортировать одновременно в четыре места. Поэтому должно быть принято какое-то решение, к какому из четырех относится ордер.
— И кто же примет такое решение? — задал Элан риторический вопрос, на который сам же и ответил:
— Напрашивается вывод — только власти, выдавшие ордер на депортацию. Однако с их стороны никакого решения не последовало, кроме лишь распоряжения о том, чтобы мой клиент, Анри Дюваль, был подвергнут заключению на судне. Подобными действиями — или бездействием — капитан судна был поставлен перед немыслимым и неосуществимым выбором из четырех возможных.
— Это равнозначно тому, — темпераментно воскликнул Элан, — как если бы ваша честь признал человека виновным в преступлении и сказал: “Я приговариваю его либо к трем годам в исправительном доме, либо к двенадцати ударам палкой, либо к шести месяцам в местной тюрьме, и пусть кто-нибудь за стенами этого суда определит, какое из этих наказаний применить”.
Элан прервался, чтобы выпить глоток воды со льдом из стакана, поспешно наполненного Томом Льюисом. По лицу судьи скользнула тень улыбки. А. Р. Батлер с внушительно бесстрастным видом сделал у себя в блокноте какую-то пометку.
Элан продолжал:
— Я утверждаю, милорд, что ордер о депортации в отношении Анри Дюваля не имеет силы, поскольку не может быть выполнен в точности.
Теперь он перешел к делу “Король против Ахмеда Сингха” — к самой прочной опоре всех его аргументов, — цитируя подробности по принесенному в суд толстенному тому, в котором он заранее подчеркнул наиболее важные места. В 1921 году канадский судья постановил, если оставить в стороне юридическую лексику, следующее: получивший отказ иммигрант, Ахмед Сингх, не может быть депортирован исключительно лишь на судно.
В равной степени, настаивал Элан, это относится и к Анри Дювалю.
— С точки зрения закона, — заявил Элан, — обе ситуации идентичны. Таким образом, ордер о депортации должен быть аннулирован, а мой клиент освобожден.
А. Р. Батлер важно шевельнулся и сделал еще одну пометку; вскоре ему представится возможность опровергнуть этого Мэйтлэнда и представить свои аргументы. А пока Элан уверенно продолжал свою речь. Он обещал сенатору Деверо: “Я собрался выиграть…”
Сидевший рядом с А. Р. Батлером Эдгар Крамер с огорчением следил за затягивающейся процедурой.
Эдгар Крамер по долгу службы достаточно знал законы, и это знание плюс интуиция подсказывали ему, что для министерства по делам иммиграции слушание разворачивается далеко не благоприятно. Он также инстинктивно чувствовал, что, если приговор суда будет не в их пользу, козлов отпущения станут искать в самом министерстве. И один был под рукой — он сам.
Эта мысль не покидала Эдгара Крамера с момента получения сухой и резкой телефонограммы два дня назад:
“Премьер-министр.., крайне неудовлетворен.., ведением дела в кабинете судьи.., не следовало предлагать специального расследования.., ожидает в будущем более эффективной работы”. Помощник премьер-министра зачитывал этот нагоняй по телефону, как показалось Крамеру, с особым удовольствием.
Эдгара Крамера вновь охватили возмущение и обида за такую вопиющую несправедливость. Ему даже отказали в элементарном праве защищаться, объяснить лично премьер-министру, что специальное расследование было навязано ему этим вот судьей и что, поставленный в немыслимую, невероятную ситуацию, он выбрал наименее опасный и наиболее быстрый ход.
Перед отъездом из Оттавы он получил совершенно четкие инструкции. Заместитель министра сказал ему лично: “Если этот Дюваль не имеет законных оснований для получения разрешения на въезд в качестве иммигранта, его нельзя впускать в страну ни при каких обстоятельствах”. Более того, Эдгар Крамер был уполномочен предпринимать с этой целью все необходимые юридические меры, в чем бы они ни заключались.
Его также предупредили, что ни политический нажим, ни поднятая общественностью шумиха никоим образом не должны помешать строгому соблюдению закона. Такой приказ, как ему сказали, исходил прямо от министра, мистера Уоррендера.
Как и всегда на протяжении своей карьеры, Эдгар Крамер добросовестно следовал полученным инструкциям. Несмотря на то, что сейчас здесь происходило, он неукоснительно соблюдал закон — закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил исполнительность и лояльность и не допустил ни малейшей небрежности. И не его это ошибка, что какой-то выскочка адвокатишка и обманутый им судья свели все его усилия на нет.
Непосредственное руководство, полагал Эдгар Крамер, его поймет. И все же… Неудовольствие премьер-министра — это совсем другое.
Порицание из уст премьер-министра может подкосить чиновника, оставить на нем неизгладимое клеймо, воспрепятствовать продвижению по службе. И даже при смене правительств подобный приговор имеет обыкновение оставаться висеть над тобой черной тенью.
В его случае порицание не было особенно серьезным, и, возможно, премьер-министр уже напрочь стер его из своей памяти. И тем не менее у Эдгара Крамера появилось тоскливое предчувствие, что его будущее, столь блестящее всего неделю назад, слегка поблекло и потускнело.
Чего ему следует опасаться и никак нельзя допустить, так это еще одного спорного шага. Если премьер-министру вновь напомнят его имя…
В зале судебных заседаний журчал поток слов. Судья несколько раз перебивал выступавших вопросами, и сейчас А. Р. Батлер и Элан Мэйтлэнд углубились в вежливый спор по поводу тончайших деталей закона. “…Мой ученый друг заявляет, что ордер отвечает точным формулировкам статьи 36. Я утверждаю, что добавление этих запятых может быть очень важным. Они не соответствуют точным формулировкам статьи 36…”
Эдгар Крамер люто ненавидел Элана Мэйтлэнда. Он столь же сильно хотел в туалет. В последние дни душевные переживания, в том числе и гнев, оказывали на него такое действие. Нельзя также отрицать, что позывы стали следовать чаще, а боли — резче. Эдгар Крамер попытался выбросить из головы эту мысль.., забыть.., думать о чем-нибудь другом…
Он посмотрел на Анри Дюваля, тот широко улыбался, не понимая происходящего, взгляд его блуждал по залу. Все чутье Крамера.., весь его опыт.., говорили ему, что этот человек никогда не устроит себе жизнь. Против него было его прошлое. Какую бы помощь ему ни оказали, он никогда не сможет приспособиться и ужиться в стране, которой ему не понять. Для людей его типа существовала хорошо известная схема поведения: кратковременная вспышка энтузиазма, энергии и предприимчивости, потом полное безделье, праздность и лень, жадная погоня за легкими деньгами, упадок, распад.., линия эта неуклонно вела вниз… В досье министерства найдется множество подобных случаев: суровая действительность, которую не желают замечать оторванные от жизни идеалисты.
Новый позыв, сильнее прежнего, почти физическая боль.., терпеть больше нет никаких сил.
Эдгар Крамер жалко скорчился на стуле. Но встать и выйти он не посмеет.
Все, что угодно, но только не привлекать к себе внимания. Закрыв глаза, он молился, чтобы объявили перерыв.
Элан Мэйтлэнд понял, что ему придется нелегко. А. Р. Батлер сражался, как лев, подвергая сомнению каждый приведенный Эланом довод, перечисляя прецеденты в противопоставление делу “Король против Ахмеда Сингха”. Да и судья казался чрезмерно сварливым и дотошным, ежеминутно перебивая Элана вопросами, словно по каким-то своим причинам стремился вывернуть выстроенную им защиту наизнанку.
В этот момент А. Р. Батлер страстно оправдывал действия министерства по делам иммиграции.
— В данном случае не имело места ущемление свободы личности, — заявил он. — Дювалю были предоставлены его права, но теперь он их исчерпал.
“Как и всегда, — думал Элан, — старший коллега производит сильное впечатление”.
Низкий, хорошо поставленный голос продолжал рокотать:
— Я утверждаю, милорд, что принять подобного человека при упомянутых здесь обстоятельствах — значит неизбежно распахнуть двери Канады потоку иммигрантов. Но это будут не те иммигранты, какими мы привыкли их знать. Это будут люди, требующие разрешения на въезд по той лишь причине, что не могут вспомнить, где родились, не имеют проездных документов и объясняются односложными словами…
Элан взвился со своего места.
— Милорд, я протестую против подобных выражений. Вопрос о том, кто и как говорит…
Судья Уиллис жестом усадил молодого адвоката.
— Мистер Батлер, — сдержанно произнес он, — не думаю, что вы или я способны вспомнить себя в день рождения.
— Милорд, я только хотел…
— Более того, — твердо продолжал судья, — мне представляется, что некоторые из наиболее уважаемых местных семей происходят от тех, кто высадился на эти берега без каких-либо проездных документов. Могу назвать сразу несколько имен.
— Если позволит ваша честь…
— Что же касается односложной речи, то мне самому приходится прибегать к ней в моей родной стране — когда, скажем, я бываю в провинции Квебек. — Судья спокойно кивнул головой:
— Пожалуйста, продолжайте, мистер Батлер.
На мгновение лицо адвоката побагровело. Однако он быстро взял себя в руки и продолжал:
— Я всего лишь хотел подчеркнуть, милорд, — несомненно, неудачно, как ваша честь столь великодушно отметил, — что народ Канады вправе рассчитывать, что закон об иммиграции обеспечит ему защиту…
На первый взгляд слова складывались и произносились с прежней легкостью и уверенностью. Но теперь Элан почувствовал, что настала очередь А. Р. Батлера хвататься за соломинку.
Какое-то время после начала слушания Элана терзало опасение: вдруг, несмотря ни на что, он проиграет. Его мучил страх, что даже на этой стадии Анри Дюваля обрекут остаться на отплывающем сегодня вечером “Вастервике”. И что сенатор Деверо вообразит тогда, что его посулы сработали-таки… Но сейчас к нему возвращалось чувство уверенности.
В ожидании, когда А. Р. Батлер закончит со своей порцией аргументов, Элан переключился мыслями на Анри Дюваля. Несмотря на его убеждение в том, что молодой человек является потенциально добропорядочным иммигрантом, утренний инцидент в отеле его не на шутку встревожил. С беспокойством он вспомнил и сомнения Тома Льюиса. Как он там говорил? “Надлом.., слабина.., возможно, не его вина.., может быть, что-то в его прошлом…” Что-то в этом духе.
Но это не обязательно должно быть правдой, яростно убеждал сам себя Элан. Любому, каким бы ни было его прошлое, нужно время, чтобы приспособиться к новому окружению. Кроме того, важен сам принцип — личная свобода, свобода личности. В какой-то момент, посмотрев в зал, Элан поймал на себе взгляд Эдгара Крамера. Ну ладно, он покажет этому самодовольному чинуше, что существуют законы, куда более могущественные, нежели своевольные административные постановления.
А. Р. Батлер величественно уселся на свое место. В данный момент Элан предпринял попытку вернуться к вопросу об апелляции в министерство по делам иммиграции в связи с результатами специального расследования. А. Р. Батлер немедленно заявил протест, однако судья вынес решение, что эта тема может быть затронута, и словно мимоходом добавил:
— Полагаю, мы могли бы сделать небольшой перерыв, когда стороны сочтут нужным.
Уже совсем собравшись вежливо согласиться с предложением судьи, Элан поймал на лице Эдгара Крамера нескрываемое облегчение. Он также отметил про себя, что в последние несколько минут тот непрестанно ерзал на стуле, как будто ему было неудобно сидеть. Внезапное воспоминание пришло ему в голову… Элан заколебался. И заявил:
— Если ваша честь позволит, я был бы признателен за возможность завершить только одну эту часть моих доводов.
Судья Уиллис согласно кивнул.
Элан продолжал свое обращение к суду. Он подробно проанализировал всю процедуру рассмотрения апелляции, подверг пространной критике состав апелляционной комиссии, в которую, помимо Эдгара Крамера, были включены ближайшие соратники Джорджа Тэмкинхила, проводившего специальное расследование.
— Можно ли предполагать, что комиссия, составленная подобным образом, аннулирует выводы своего ближайшего коллеги? — риторически вопрошал Элан. — Более того, способна ли комиссия в таком составе пересмотреть решение, уже обнародованное в палате общин самим министром по делам иммиграции?